Юмористический рассказ А. Киселева
До-смерти люблю я ловить рыбу. Кажется, нет такого уголка на Волге, Каме, Оке, Урале, Енисее и других реках, речках и речушках, где бы я не лавливал рыбу. Укажите мне любое озеро в Поволжье, в Приуралье, в приозерных местах Сибири — и я скажу вам, где, какая и как ловится рыба. Тут карп, или, как его еще называют, таран, или короб, берется на кукурузу, идет в вершу, а там, наоборот, его скорей поймаешь сетью или убьешь острогой, а то у плотины возьмешь голыми руками.
Конца-края нет, сколько я переловил рыбы в свое удовольствие! Лавливал и на морях. Все сорта рыбы перепробовал. Хороша молодая щучка эдак четверти в полторы, хороша и стерлядь, что и говорить, но краше барабульей ухи и жареных пескарей, — верьте любительскому слову, — ничего не найти! Особенно я люблю рыбу, когда сам поймаю. Выхляснешь мерзавца какого-нибудь, к нему другого, третьего — и в котел. Свежина!.. Объяденье!..
Уважаю я и ружейную охоту по дичи, зверью всякому, но… извините, — со стороны. Меня ни в какую облаву, даже на зайца, калачиком не заманишь. Слуга покорный — терпеть такие напасти, как я один раз испытал! Легче, по-моему, среди морских свиней в открытом море нырять, чем сражаться с каким-нибудь зубастым зверем вроде волка. На пескарей куда безопасней ходить. Вообще-то лес я очень обожаю — грибки там всякие, ягодки собирать, — ну, а насчет всего прочего, волосатого да злющего, не особенный мастак, не люблю!..
Расскажу я вам, ежели хотите, одну пренеприятную историю. Век буду помнить ее. Горюшка я хватил тогда в какой-нибудь час столько, сколько за семь лет беспрерывных боев на фронте не видывал. Не слушать бы вам меня, ежели бы силы лошадиной во мне не было…
Случилось это в сентябре, в самый ход рыбца да шамайки. Тьфу ты, господи! С тех пор рыбца не люблю. Ведь это что — на шамайку глядеть не могу, на свежую-то! На живую-то!.. Скажи другому — в физиономию плюнет…
В отпуске я был. Сижу дома и снасть кое-какую чиню. Заходит ко мне часам этак к трем (только я отобедал) Сергей Иванович. Я думаю, вы его знаете. Тот самый, что лучшего лаверака) имеет… Ну, вот он и говорит:
— Не прогуляться ли нам к Безымянке? Воротник нужно дочери; думаю кота подстрелить. Кстати, слыхал я, в тех местах нынче в запруду рыбец хорошо идет, а шамайка — как кинешь насечку, так полно. Не желаете ли компанию разделить?
Известное дело, рыболову таких вещей не говори. Снарядились мы и пошли. Приметы с самого начала были хорошие. Хоть бы тебе что-нибудь из рук выпало или под ноги попало — вернулся бы домой, беды бы не видал. Так нет же. Все шло, как по маслу…
Снарядились мы и пошли…
Прошагали километров двенадцать. На ходу закусили разок. А на ужин Сергей Иванович успел пару горлиц убить — примета хорошая. Думаем, как доберемся до Кривого Ерика, так и заночуем под звездами, костерик разложим и прочее, а чуть свет — ринемся дальше.
Только мы завидели привал (солнце уже зашло), как, откуда ни возьмись, — самая что ни на есть скверная примета: свалилось на нас двадцать степных собак, и одна другой больше. Откуда они, анафемы, взялись, — ума не приложу. Вывернулись из терновника и ну вприпрыжку, с визгом: «Гав! Гав!..» Терпеть не могу такого удовольствия!
То ли нашего лаверака Амура увидели, то ли в наших персонах что-нибудь им не понравилось, — чорт их разберет! Амур поджал хвост — и к Сергею Ивановичу. Сергей Иванович взялся за двухстволку. А я, извините, начал удилищами махать:
— Пиши!.. Я вас!..
А собаки — на нас. Я — «Пиши!», а они нас со всех сторон окружили и вот-вот цапнут… Особенно рыжая сука надрывалась; все возле меня, проклятая, крутилась. Кобелям этого только и нужно. Дай порвать. Как на-грех, я суку удилищами вдоль спины полоснул. Ну… тут уж поднялась баталия!
В один миг очутились мы в собачьем кольце и — ни взад, ни вперед. «Пиши!» никак не действовало. Об удочках, конечно, и говорить нечего.
— Которая сука?.. Где?.. — заорал Сергей Иванович.
— Не тронь ее! — взмолился я. — Вон этого кобеля бей. Через суку не видать мне ни рыбцов, ни белого света, — разорвут, подлецы!
Но он не послушал меня. Вскинул ружье и ухнул чуть ли не в упор в рыжую суку. Она подпрыгнула в дыму и хлопнулась на землю. Вторым выстрелом Сергей Иванович жиганул самого здорового кобеля и попал ему в зад.
«Айя-яй… Айя-яй…» — покатилось по степи.
Не успел я оглянуться, как ни одной собаки не было вокруг нас, все смылись, поджав хвосты, словно черти их с кашей съели…
Пренеприятная вШила история, совсем ерунда. Перед добром такие вещи не бывают. Согласитесь сами, как тут дальше итти после такой приметы! Сама судьба говорила: «Смотри — один раз уцелел, другой раз будет хуже». Глянул я вперед, а там горы синеют да леса. Что тут делать? Такая меня досада взяла на этих чортовых собак, готов был зубами всех перервать. Взял я да и двинул каблуком убитую суку:
— Чур на тебя!..
И легче стало. Уловка такая есть. Сергею Ивановичу смешно, а мне впору домой возвращаться. И дурак, что не вернулся, после пожалел…
* * *
Вскоре пошли горы да леса. Дышалось будто и легче, но итти было трудней. Шли мы гуськом. Амур летел вскачь, Сергей Иванович осаживал его и, кажется, был недоволен псом. До места назначения оставалось километров пять. Устал я здорово, не люблю врать. Больше всего досаждал мне охотничий нож, что на поясе висел, увесистый, сантиметров 44. Проклятый, так и лез между ног. Я его назад, а он все съезжал вперед. Хоть в кусты его закинь. Должен заметить, я на это обратил серьезное внимание. Это было ничуть не лучше собак— скверная примета. И как это мне было тогда невдомек? Ведь вот каким иной раз бываешь сам перед собой дураком! Сергей Иванович предрассудками называет всякие такие вещи, смеется даже. По-моему, разумом обижен он. Ну, как рыболову не верить приметам!..
Пришли наконец. Должен вам доложить, местечко мы выбрали — нарочно не выдумаешь. Среди гор — лужаечка и канальская этакая речушка журчит. Расположились.
Перво-наперво принялись мы запруду для рыбцов городить. Сергей Иванович с неохотой помогал, с ворчаньем. Кое-как я упросил его, чтобы помог собрать камни. С первого шага осклизнулся я на камнях и как бултыхнусь в яму…
Скверное получилось начало. Вот вам и приметы! Ему, лешему, смешно, а мне пришлось пузыри пускать. Вода обожгла, словно спирт. Пулей вылетел я из речонки и начал махать руками. По лицу течет, за шиворот течет, и в штанах хлюпает. Сергей Иванович кишки рвал со смеху, а я, фыркая, как лошадь, мотал головой. Чуть не поругался с ним, честное слово.
Затаил в сердце обиду и стал стаскивать одежонку. И тут мне не повезло: вдоль всей спины треснула рубашка, а у галифе оторвались постромки. Пришлось их снимать вместе с кальсонами. Стуча зубами, злой, как зверь, я разложил на солнышке свою амуницию и снова полез в воду.
Часам к трем все было готово. Сергей Иванович пошел в горы с Амуром, а я установил решетку и побрел по берегу с насечкой. Удочки пока лежали на берегу.
Скоро я забыл обо всех передрягах. Насечка то-и-дело падала в воду, и серебряная шамайка наполняла ведерко. Глядеть любо-дорого! Изредка слышны были выстрелы Сергея Ивановича, шумел лес, журчала в камнях река, гудело что-то в воздухе. Дышалось легко.
Запруда немножко цедила — на скорую руку была сложена. Раза два мне ее пришлось поправлять. Попадет рыбка в запрудку — ее сама вода и гонит в хитро сложенную решетку. Рыбца пока ни одного не попало, зато мелочи — хоть отбавляй. Рыбец больше любит холодные зори.
Присел я на-корточки и стал выкидывать мелочь в воду. Как вдруг в решетку ударилось что-то черное, блестящее, ростом с меня. Притаилось, потом повело здоровой башкой по сторонам— и ну лупить хвостом по решетке!
Оказалось, в запруду нелегкая занесла здоровенного сома с длинными-предлинными усищами и с чертовски сильным хвостом. Ясное дело, от такой добычи у меня захватило дух. Приналег я всей грудью на сома, но не тут-то было. Он оказался сильнее меня. А главное, я никак не мог его ухватить.
Бился я с ним очень долго, и все напрасно. Под конец решетка моя треснула по всем швам; вот-вот развалится… Жалко, до-смерти жалко, упустить эдакое чудище! Да что сделаешь голыми руками!
На счастье, вспомнил я про насечку. Обрадовался. Прикрыл я сома с руки и захлестнул его наглухо. Собрал всю свою силенку (а она у меня немалая) и вздумал было вздернуть сома на плечо, но… вдруг он как хлестнет меня по уху! Свалился я в воду. Барахтаюсь, стараюсь не выпустить шнур насечки.
Чистое наказание!.. Но злиться было некогда. Сом таскал меня из стороны в сторону. То нырну с ним под воду, то покажусь на белый свет. Хоть кричи караул! Теперь уж я не за сома, а за насечку бился, думал: ее бы выручить как-нибудь.
Вода в этом месте была глубокая и быстрая. С косы, где стояла запруда, она падала вниз, в яму, и кипела, пенилась в крутых берегах. Одним словом, никудышное было поле битвы для меня. Не знаю, как мой враг, а я под конец выдохся весь. Совсем было собрался от сома удирать, начал уже разматывать с руки шнур, как вдруг увидал на берегу, у самой воды, суковатый пень.
«Ага!» — думаю. А сом, каналья, словно понял, что ему круто придется, — как повернет к другому берегу… Решил я не уступать шельмецу. Поднялся у нас бой не на живот, а на смерть. Река и без того бурлила, а тут закипела, как в котле. И… моя взяла! Одолел проклятого — ухватился рукой за сук..
Уселся я на пне поудобней и первым делом укрепил шнур на суке, потом покрепче выругался, растер руки и перевел дух. Сом мой рвал и метал. Шалишь, дружок! Теперь тебе от меня не уйти! Хоть и дорого победа мне досталась, но я не помнил себя от радости. «То-то, — думаю, — удивлю Сергея Ивановича!» Оставил я сома на привязи плавать, соскочил на берег и пошел к нашей стоянке.
Сергей Иванович еще не приходил. А у меня живот с голоду подводило… Принялся я костер раскладывать да ушицу с лучком и перчиком варить.
* * *
Вот и уха готова. Чего же это не идет Сергей Иванович? Уж не попал ли где на кабаний клык? Что за радость выслеживать кабанов, не понимаю. То ли дело рыбная ловля… Тут, мешая ложкой уху, услыхал я собачий лай. С горы кубарем катился Амур. За ним брел Сергей Иванович.
— Это еще что за пакость! — крикнул я и, чуть живой от страха, отскочил от костра. Мокрой ложкой перед собой размахиваю: на руках у Сергея Ивановича что-то волосатое да препротивное барахтается.
А он как захохочет:
— Экий же вы трус, батенька! А еще охотник!
— Какой я, к свиньям, охотник… Я рыболов. Бросьте это чудище.
— Чудище!.. — Сергей Иванович даже плечами пожал. — Это — волчонок. Посмотрите, что за красота!
— Бросьте вы его в кусты… На что он вам?
— Вот чудак! Ведь это же редкий случай… Не всякому удается. Впрочем, что вы понимаете. Ведь вы — рыболов… Ваше дело — пескари.
Я обиделся:
— Великое дело — волчонок! Все равно, что щенок… ерунда! Вот если бы вы волка матерого поймали живьем, это так. А то — волчонок!.. Невидаль какая, подумаешь. Кто ловил щенят, тому и волчонка поймать — раз плюнуть!
Сергей Иванович покраснел, как рак. А я его еще пуще раззадориваю:
— Попробовали бы вы поймать голыми руками сома величиной вон с это дерево. А волчонка всякий дурак поймает. Бросьте вы эту дрянь. Садитесь-ка лучше уху кушать…
— Посмотрел бы я, как вы ловите…
— Сомов! — крикнул я.
— Хотя бы и сомов. Пыжиться вы любите, вот что. Кроме дурацких ершей, ни одной приличной рыбы не поймали… А у меня доказательство!
— И у меня доказательство.
— Уха!.. Ха-ха!.. Вижу. Даже Амур, и тот не станет есть ваше доказательство из пескарей.
— Ах! Чтоб вам…
Словно меня удилищем по лицу хряснули, до того взбесила меня его фанаберия!
— Извольте, — говорю, — итти за мной сию же минуту, ежели желаете доказательств. Недалеко… вон до того поворота реки.
— И что же?
— Там увидите.
— Разве для аппетита… Пойдемте… Я жалею, что увлекся этим редкостным экземпляром, — он потрепал волчонка, — и ничего не подстрелил на ужин. От вашей ухи меня заранее воротит. Понадеялся я на ваших обещанных рыбцов. Можно было набить дроздов.
«Ну, погоди, я тебя огорошу — думаю. — Я ж тебя…»
— Куда это вы? — спросил он меня, когда я смело ступил на пень, к которому было привязано мое доказательство. — Уж не думаете ли вы, что и я за вами на пень полезу?
— Никто вас и не просит! — буркнул я.
Вода подо мной стала бурлить, лишь только я ухватился за бечеву и потянул к себе добычу. Сом все еще не хотел сдаваться, хотя и был в полной моей власти. Насечка мертвой хваткой стянула рыбину. Уж я его и так подцеплю и эдак подтяну, — никак не могу ухватить под жабры. Через минуту я упрел, как мышь. А тут еще, как на-зло, стемнело.
— Что вы там возитесь? — спросил меня Сергей Иванович. — Еще в воду бултыхнетесь, как тогда… — и захохотал, собачий сын.
«Погоди ж… Я тебе!..»
Наконец я изловчился, выволок сома из-под корней пня и потянул его к берегу. Сом вконец измучился. Чуть ворочал он хвостищем. Бросил я сома к ногам Сергея Ивановича и придавил рыбину коленкой:
— Вот извольте-с!..
Бросил я сома к ногам Сергея Ивановича и придавил рыбину коленкой..
Сергей Иванович долго смотрел на сома, а Амур боязливо обнюхивал чудище. Потом Сергей Иванович присел на-корточки и потрогал… ну, не дурак ли? — сомовий хвост… Я отскочил в сторону. А сом как хватит Сергея Ивановича по уху скользким тяжелым хвостом! Так и покатился бедняга в реку, завопил благим матом:
— Ой! Волчонок!..
Я отскочил в сторону… А сом как хватит Сергея Ивановича по уху…
Теперь уж я хохотал, как сумасшедший. А Сергей Иванович окунулся раза два, выскочил на берег, как ошпаренный, и давай ругаться на чем свет стоит, поминая волчонка. Оказалось, он как падал, выпустил из рук волчонка, а тот навострил уши — и в кусты. Ну, тут умный Амур (и дернула же его нелегкая) кинулся сломя голову в кусты и догнал волчонка. Не успел Сергей Иванович опомниться, как пес притащил звереныша. Теперь снова налицо были два доказательства…
Через несколько минут я важно волок к костру своего сома. Сергей Иванович плелся, как с поля коровенка, следом за мной с волчонком на руках…
Надетый на кукан), сом плавал под берегом в воде, поводя усищами. Волчонок пугливо косился на огонь и то-и-дело старался вырвать колышек, за который был привязан. Амур слопал свою порцию ухи, распустил слюни и облизывался, сидя в сторонке. Мы… да что о нас говорить!.. Оба мы горевали, глядя, как уха словно куда-то просачивалась сквозь дно котелка. Каждый спешил и обжигался. Сергей Иванович два раза — мне на радость — подавился костью. На беду, котелок оказался для нас маловат…
После ужина Сергей Иванович разлегся на траве и закурил. Я пододвинулся к самому костру. Анафемски подпекало мне голый бок. Наша одежонка висела на жердочках, дымилась помаленьку.
— Н-да… — сказал Сергей Иванович.
Когда говорить нечего — и «н-да» хорошо, особенно на вольном воздухе. Охотники любят это слово, как рыбаки — уху…
Около полуночи чуткое ухо Амура заслышало что-то тревожное. Я заметил, как он стал ерзать и пугливо озираться.
Думаю: «Пошаливает собачонка», — и опять задремал. А беда была на-носу. Никогда не прощу себе, что пошел с Сергей Ивановичем по рыбу. Вот как дело вышло.
По тропинкам, по прелой листве, сквозь чащу кизиля и орешника к нам подкралась самая что ни на есть разматерая волчица, мать волчонка. Ее-то и почуял Амур. Проклятущий волчонок сопел, свернувшись калачиком рядом со мной. Вдруг он вскочил на ноги, рванулся на привязи и задел меня лапой.
Я мигом проснулся. Смотрю, в кустах глазища волчьи горят. Упало у меня сердце… Мигом припомнил я всех святых, даром, что ни одного не знал. Амур завизжал и юркнул под храпевшего Сергея Ивановича. Тот от собачьего тычка тоже подскочил и, выпуча глаза, уставился на меня. Волчица тем временем куда-то исчезла…
Не успели мы опомниться, как волчиха с другой стороны на нас кинулась и так защелкала зубами, что Сергей Иванович, забыв про централку, как языком слизался, даже пяток его я не увидел. За ним стрельнул и Амур. И я (бедная моя головушка!) остался один-одинешенек на съедение зверю… Волосы на голове у меня зашевелились и встали дыбом. Припал я к земле, смерти лютой жду…
Вихрем ринулась на меня волчиха. Свалила меня с ног, смяла, катает по земле. Дрожу весь от боли, отбиваюсь, стиснул руками зверюгу, душу что есть мочи.
Долго мы боролись. У меня последние силы уходят, а враг мой все сильней, все свирепей становится… Вот увидел я над собой разинутую пасть. Руки мои сами собой разжались. Зверь зарычал, впустил клыки мне в горло, и брызнула, рыбацкая кровь…
Очнулся я. Светает. Лежу у потухшего костра, ежусь от холода и тлеющую головню к груди прижимаю… Надо мной, схватившись за живот, хохочет-надрывается Сергей Иванович. Рядом, у колышка, повизгивает привязанный волчонок.
Сергей Иванович так заливался, что я заерзал, как на углях, и зашипел ругательства.
Посмеялся-таки охотник над рыболовом!..
