Автором настоящего рассказа, присланного на литконкурс «Всемирного Следопыта» 1928 г. под девизом «Норд», оказался Борис Платонович Юркевич (из Златоуста). Рассказ получил II премию — 400 руб.
I. Старуха не засмеялась.
Ямру Мамаев, председатель Тазовского туземного совета, подъехал к одинокому чуму, стоявшему на берегу реки Выдр, верхнем притоке Пура. Привязав свою упряжку к лиственнице, он подошел к чуму, вокруг которого бродило и лежало несколько сот оленей. Около чума Ямру встретил горбуна, пастуха оленей, по имени Поду.
— Что случилось? — спросил Ямру. — Почему олени среди дня около чума бродят? Разве мало стало места в лесу? Или волки подкрались близко?
Тоскливо взглянул на Ямру горбун:
— Нет, не волки испугали меня и оленей. Что могут сделать волки в Лебяжий месяц, когда солнце и днем и ночью стережет оленье стадо? Недавно сдох от чумы намнуку Вок)…
На другой день была редкая на дальнем севере погода. Солнце пекло совсем по-южному. Тучи комаров со злобным писком носились в напоенном лесными запахами воздухе.
Разложив в оленьем загоне) несколько костров, Ямру и Поду стали созывать оленей. Сначала на их крики прибежало лишь несколько бродивших поблизости оленей. Постепенно поток оленей все увеличивался, и вскоре сильно дымившиеся от сырого мха костры были окружены несколькими сотнями оленей.
Обойдя костры, горбун увидел, что олени пришли не все. И снова Ямру и Поду стали протяжными криками созывать оленей, но безуспешно. Остальные олени словно рогами за деревья в лесу зацепились… И, затаив в сердце страшную догадку, Ямру с горбуном пошли на поиски.
Догадка оказалась правильной. Невдалеке от костров они наткнулись на первые, разбухшие от жары, трупы павших от чумы оленей. И чем дальше они уходили в глубь отгороженного леса, тем больше встречали трупов оленей со сведенными судорогой ногами, над которыми мухи кружились в веселом хороводе.
При вести о падеже оленей горько заплакала старая Атра — мать горбуна Поду, нарушив древний закон предков, повелевающий смеяться при виде злых шуток Лон-Гата). Не смогла сдержать слез и всегда веселая Кеми, жена Поду.
В тот же день Ямру и Поду покинули стойбище на реке Выдр, но и это не остановило падеж. Чуме, видно, понравились сытые крутобокие питомцы Поду. С каждым днем все чаще останавливались и бессильно ложились на землю олени, чтобы больше уже не вставать. Ямру и Поду прекрасно сознавали, что все их попытки спасти стадо тщетны, и лишь в силу присущей людям всех племен надежды на чудо продолжали гнать оленей вдоль Пура к становищу Гагары. Однако на восьмой день по уходе с реки Выдр пали последние олени; люди пересели в каяк и начали спускаться по течению Пура.
II. «У вас нет больше оленей…»
В становище Гагары Ямру и Поду приехали днем. Все мужчины были на ловле рыбы, и в юртах находились одни женщины и дети. Но и без мужчин жизнь в становище кипела, как рыбий жир в котле над костром. Часть подростков ловила арканом вместо оленей голодных собак, бродивших по берегу в поисках рыбных остатков. Другие с самодельным луком охотились за куликами, которые стайками бегали среди кочек прибрежного болотца. Третьи учились плавать в вертких обласах) недалеко от берега. Маленькие пян-хазово играя готовились стать, по примеру отцов, оленеводами, охотниками и рыбаками.
За рядами лежавших на берегу старых каяков и обласов начинались бревенчатые, с берестяными крышами юрты становища. На земле около юрт сидели женщины и девушки и чистили на круглых цыновках из осоки пойманную мужчинами утром рыбу. Они ловко вспарывали жирным моксунам и нельмам животы, вырывали внутренности и, очистив от чешуи, развешивали рыб на шесты. Около женщин, готовивших на зиму вкусный янтарный юрок), сидели маленькие дети с перемазанным рыбьей кровью лицом и с наслаждением сосали полученный от матери рыбий хвост.
Взяв в становище облас, Ямру и Поду поплыли по Пуру к отмели Нельмы, на которой промышляли рыбу мужчины. В тот день ловля рыбы была удачна, и, подъезжая к мысу, за которым была расположена отмель Нельмы, они услышали радостные крики вытаскивавших рыбу самоедов.
Приезд оленьего пастуха в необычное время взволновал самоедов, и облас прибывших был мгновенно окружен рыбаками.
— Эй, Поду!.. Сын Ядоби!.. Олений отец!.. — раздались со всех сторон крики. — Что случилось?.. Почему ты приехал летом?.. Где наши олени?..
Поду встал в обласе и оперся на весло, отчего его горб стал еще заметнее. Поду молчал, и рыбаки испытующе следили за его нервным, как у всех горбунов, лицом, стараясь по выражению его угадать, что случилось. Лицо Поду было сурово и не предвещало ничего хорошего.
И рыбаки снова стали наперебой задавать вопросы. Горбун резко выпрямился, и весло, на которое он опирался, упало в воду и поплыло по Пуру.
— Пян-хазово! — клокочущим от волнения голосом начал он. — Вы ждете вести о ваших оленях. Вы хотите узнать, почему я приехал вместо осени летом.
У вас, жители становища Гагары, нет больше оленей! Ваших оленей в Лебяжий месяц на реке Выдр пожрала чума…
И в звенящей, наступившей после слов горбуна, тишине стало слышно, как плещется о борта обласов равнодушный к горю лесных людей Пур…
Вечером, по возвращении с рыбной ловли, все мужчины становища собрались в чуме шамана Ного, стоявшем на островке посреди Пура. Обведя тяжелым немигающим взглядом светло-желтых глаз сидевших и лежавших на оленьих шкурах вдоль стен чума людей, Ного медленно начал:
— Пян-хазово, на реке Выдр чума пожрала ваших оленей. Надо принести жертву нуму). Надо просить нума, чтобы подольше в Пуре остался вонзь), а в наших лесах — начавшая уходить на солнцезакат белка.
Предложение Ного принести жертву было встречено всеобщим молчанием, и молчание это было нарушено Ямру, человеком с Гыда-ямы:
— Жители становища! — обратился он к самоедам, выйдя на середину чума. — Еще не высохли шкуры оленей, принесенных в жертву богам в прошлый раз, как Ного уговаривает вас совершить новую жертву. Скоро вонзь уйдет обратно в океан. Скоро уйдет на солнцезакат, покидающая каждые четыре года леса Пура, белка. Скоро в становище Гагары придет голод. Скоро замерзнет Пур, — земля покроется снегом. Что будете делать вы зимой без оленей и рыбы? Что будут есть ваши голодные дети?.. Что же делаете вы, чтобы спастись от голода? Вы хотите просить помощи у вытесанных вами самими из пней кедров и лиственниц сядаев). Вы боитесь обессиливающих глаз шамана. Вы не мужчины, вы хуже детей, боящихся старой, беззубой собаки! Не жертвы приносить надо. А надо, пока еще не поздно, пока жидки воды Пура, ехать в большое становище — Обдорск, в советы, надо сказать русским, что голод будет зимой в лесах Пура. Надо просить у советов помощи!
Речь Ямру была прервана взбешенным его резкими нападками Ного.
— Га! — резко начал он. — Вы слышите, как хулит ваших богов русский ублюдок с Гыда-ямы! Как позорит он тадибея)! И вы все молчите, и никто из вас не делает и попытки выступить против пришельца! Кто знает, — повысил он голос, — быть может, и не Атра, старая мать горбуна Поду, нарушившая своим плачем при вести о падеже скота древний закон предков, навлекла на племя гнев злого духа Лон-Гата. И, может быть, Лон-Гат рассердился на нас не за то, что старая Атра не смеялась, когда ей хотелось плакать невидящими глазами. Быть может, Лон-Гат на нас сердится за то, что в стране пян-хазово живет человек с Гыда-ямы, хулящий богов… Жертвоприношение должно быть совершено! Разве жители становища забыли про Вульпу, который не пожелал устроить тризну на могиле отца и погиб бесславной смертью на заячьей тропе от стрелы своего самострела?..
При упоминании о судьбе Вульпы самоеды невольно вздрогнули. Ного сверлил их своими обессиливающими глазами, и они друг за другом стали высказываться за необходимость жертвоприношения.
III. Пляска огня и поцелуй смерти.
Однажды в полночь, когда не заходящее ни днем, ни ночью в Лебяжий месяц солнце коснулось верхушек кедров за Пуром и вновь начало свой путь на восток, огонь охватил груду сухих лиственниц на берегу островка.
— Ы-ы-ы-ы-ы! — приветствовали радостным воем лесные люди появление животворящего огня. — Ы-ы-ы!..
Обрадованный приветливой встречей огонь, раздуваемый порывистым ветром, с яростью грыз стволы лиственниц. Тяжелые лиловые тучи закрыли полуночное солнце. С бившегося беспокойно о берег островка Пура поднималось густое молочное марево. В мареве лесным людям чудились злые духи, и они ближе жались к пламени костра. Обуянный жаждой уничтожения, огонь свирепо бросался на искавших у него защиты людей и привязанных к жертвенному столбу оленей.
И люди и олени испуганно шарахались от огня в ночную жуть. И во время одного из таких нападений огня Ного с жалобным криком смертельно раненой гагары кинулся с бубном в руках ему навстречу. Пламя лизало украшенную амулетами одежду шамана, космы его растрепавшихся от бешеного танца волос. Но ритм танца был настолько стремителен, что огонь не причинял беснующемуся шаману никакого вреда. Дико вскрикивая в экстазе, Ного кружился в стелющемся пр земле пламени костра, и бубен зычно стонал в его руках. Очарованные смелой пляской шамана, пян-хазово начали дружно вскрикивать в такт танцу.
Пламя лизало украшенную амулетами парку шамана и космы растрепавшихся волос…
— А! А! А!.. — гортанно вопили они. Один за другим самоеды начали кружиться вокруг костра, как и Ного, потеряв всякий страх.
Ветер между тем менялся, и пламя костра стало загибаться в другую сторону. Но плясавшим вокруг костра импровизированный танец жителям становища казалось, что это приказал огню сделать потрясавший бубном тадибей.
И когда пламя переметнулось на другую сторону костра, они торжественно завыли.
Продолжая свою дикую пляску, Ного с каждым кругом стал приближаться к дрожавшим в предчувствии неизбежной смерти оленям.
Когда седьмой круг был завершон, Ного поклонился животным в ноги и поцеловал каждого оленя в морду. И, следуя примеру тадибея, пян-хазово кружились вереницей вокруг жертвенных оленей, кланялись им в ноги и целовали в испуганные морды.
Когда все кончили целовать оленей, Ного с помощью Леру — старейшего в становище — стал затягивать на шее оленей ременный аркан.
Олени судорожно бились, поводя вылезавшими из орбит глазами; с их прокушенных розовых языков текла густая красная кровь… Однако Ного и Леру были неумолимы; их не трогал предсмертный крик задыхавшихся жертв. И задушенные олени друг за другом падали к подножью деревянных, с мрачными лицами сядаев.
Когда все олени были задушены, Ного вырезал у них сердца и положил около сядаев на шкуры песцов. Лесные люди стали жадно есть дымящееся мясо, пить горячую кровь и угощать мясом и кровью полуистлевших деревянных богов…
* * *
Несмотря на жертвоприношение, чума продолжала свирепствовать. Спустя некоторое время в становище пришли вести о падеже оленей у оленевода Сайты, кочевавшего недалеко от реки Выдр. Потом поползли зловещие слухи о падеже оленей на Беличьей реке, тундре Хоттовы и озерах Солнце-рыбы.
С каждым днем все больше приходило в становище волнующих слухов о быстро разраставшейся жадности чумы. Падеж оленей шел вдоль берегов Пура, и напрасно оленьи пастухи и оленеводы старались спасти стада, угоняя их дальше в безлесные тундры. Везде настигала оленей разъярившаяся чума…
И в середине Хорай-иры, Лебяжьего месяца, в становище Гагары собралось около двух десятков семейств оленеводов, у которых чума пожрала всех оленей. Исполняя священный закон гостеприимства, жители становища безуспешно старались прокормить пришельцев. Сетей и гимог) в становище было в обрез. Пришлось плести из ивовых прутьев новые гимги и из ивовой коры, за неимением мережи, — сети. Вторично было совершено жертвоприношение, но все было напрасно.
Белка перекочевала из лесов к реке Тром-югнау. Уходил обратно в океан вонзь. Все меньше сырков и максунов попадало в гимги и сети. Все чаще приезжали с рыбной ловли мужчины с добычей, не закрывавшей даже дна обласа. Все ближе к становищу Гагары подкрадывался верный спутник чумы — голод…
Ямру решил не дожидаться встречи с голодом и в конце Лебяжьего месяца покинул становище Гагары, уехав в обдорский совет за помощью.
IV. В шторм по Обской губе.
Близилась зима. Все дольше не расходились по утрам густые туманы. Начало заходить по вечерам долго не заходившее солнце. К этому времени Ямру снова поднялся в верховья Пура и после многих дней пути достиг истоков Надыма, впадающего в Обскую губу.
Накануне дня, когда он должен был пуститься в плавание по Обской губе на сделанном им из кедра обласе, Ямру остановился на низменном песчаном островке в устье Надыма. Вечером, жаря на углях костра застреленного лебедя, по цвету солнечного заката он узнал, что будет шторм.
Однако до «материка») было далеко, и Ямру решил рискнуть переночевать на островке. За свой опрометчивый поступок он был жестоко наказан. Ночью его разбудили рев свирепого норд-оста и грохот волн, бившихся совсем недалеко от опрокинутого вверх дном обласа, под которым он спал.
Ямру вылез из-под обласа. Сильным порывом ветра его сбило с ног. Кругом в густой, непроглядной тьме хищно выли волны, затоплявшие жалкий кусок земли, оставшийся от островка. И от торжествующего рева ветра, и волн, и от тьмы.
Ямру вдруг всем существом остро ощутил жуткую близость смерти. Но, пересилив зарождавшийся в сердце страх, он стал готовиться к борьбе за жизнь.
Когда нагоняемая ветром вода затопила островок, Ямру смело сел в облас. Весело заплясало суденышко по катившимся вперегонки на юго-запад валам. Норд-ост кидал в лицо Ямру горстями белую пену. Облас вскоре вынесло из устья Надыма в Обскую губу. Там волны были еще выше, и Ямру с ужасом почувствовал, как быстро исчезают его силы в неравной борьбе.
Несколько раз Ямру приходила в голову соблазнительная мысль бросить весло и отдаться на волю волн. Но каждый раз, когда он хотел привести эту мысль в исполнение, жажда жизни вспыхивала в нем, и он с новой силой принимался бороться с нападавшими на облас волнами.
Рассвет застал Ямру километрах в тридцати от берегов полуострова Ямала). Однако вступить на родину «каменных» самоедов, носящую гордое имя Конца Земли, Ямру не пришлось.
Когда оранжевая полоска на востоке превратилась в алое, словно выкупавшееся в горячей оленьей крови, солнце, Ямру увидал на севере стройный силуэт шхуны, шедшей в Обдорск из Таза. В рубке шхуны одетый в клеенчатый плащ рулевой, старый украинец, устало вертел колесо. Рулевому до смерти хотелось спать, и, досадуя, что ему придется пробыть в рубке еще несколько часов до ближайшего становища, он бормотал себе под нос всевозможные ругательства.
Ямру увидал на севере стройный силуэт шхуны…
Поток ругани стих лишь тогда, когда сквозь всплеск волн и ритмичный стук пароходной машины до ушей рулевого донесся человеческий крик. Опустив переднее окно рубки, рулевой стал вглядываться в бушевавшие волны.
— Ах, бисов сын, проклятая дытына! — снова полилась после минутного затишья ругань, когда он разглядел среди волн облас с сидевшим в нем человеком. — Ах, батьке его сто чертив в пузо!..
Выругавшись еще несколько раз, но уже от удовольствия, рулевой отдал в машинную приказ дать тихий ход и ударил в висевший в рубке небольшой колокол. На звон колокола выскочили заспанный капитан и несколько матросов. Узнав о причине тревоги, матросы кинулись к борту шхуны, готовясь кинуть канат. Канат был брошен метко, и взобравшийся по нем на шхуну Ямру через несколько минут сидел в кубрике и жадно пил купленный у англичан в Новом Порту коньяк прямо из горлышка фляжки. Опрокинутый облас Ямру уносило ветром далеко на запад, к берегам Ямала…
Через несколько дней, темной сентябрьской ночью, антенны обдорской радиостанции сообщали в далекий Свердловск о свирепой шутке злого духа Лон-Гата, разыгравшейся на берегах Пура…
V. Лон-Гат не унимается…
Кеми, молодая жена горбуна Поду, сидела на снегу и тоскливо выла. Кеми хотела есть. Она не ела уже пять дней, и желудок ее властно требовал пищи. Пищи же не было, и Кеми протяжно скулила, запрокинув голову назад.
Пошла уже вторая неделя, как Кеми ушла из становища Гагары, в котором Лон-Гат собирал ясак (дань) человечьими головами. И за все это время она ничего не ела, кроме двух тощих куропаток, попавшихся в расставленные ею по берегам лесного ручья слопцы (ловушки).
Извиваясь всем телом, Кеми проползла несколько шагов по снегу. Это окончательно исчерпало запас ее сил, и она впала в полузабытье. Кеми казалась, что она доползла уже до ловушки и увидала, что в одну из них попала жирная «важенка» (самка) дикого оленя. Однако ей это нисколько не показалось странным. Лязгая зубами, как голодная собака, Кеми подползла к «важенке» и впилась ей в горло зубами…
Сильная боль вернула Кеми к действительности. В полузабытье она до крови впилась крепкими зубами в собственную руку…
Упираясь в землю руками, как тюлень-ластами, Кеми снова поползла к ручью. Первые четыре слопца оказались пустыми, около них не было даже следов куропатки. В пятом же Кеми нашла раздавленную упавшим бревном полярную куропатку. Кеми ободрала ее зубами, словно песец, и, радостно повизгивая, принялась глодать…
После отъезда Ямру голод скоро нашел дорогу к становищу Гагары. Когда вонзь ушел обратно в океан, мужчины отправились в леса расставлять слопцы на полярных куропаток и тетеревов. Но тех и других было мало, и добытой самоедами птицы нехватало даже для детей. И после того, как были убиты и съедены все собаки в становище Гагары, люди начали умирать с голода. Тело их распухало до чудовищных размеров. Из почерневших десен шла кровь, и зубы из них выпадали так же легко, как орехи из прошлогодних кедровых шишек. Так умерли старая Атра, пастух Поду, шаман Ного и многие другие мужчины, женщины и дети…
Устрашенные их судьбой, лесные люди стали один за другим покидать становище Гагары. Вскоре становище совсем обезлюдело. Из отверстий юрт не тянулись струйки дыма, и нигде не было видно живого существа. Глубокое безмолвие мертвого становища нарушалось по ночам довольным урчанием горностаев, подкрадывавшихся к юртам лакомиться мерзлыми трупами людей…
VI. На помощь лесным людям.
В глубоких сумерках ноябрьского вечера по густому кедровому лесу шло вытянувшееся длинной цепью стадо оленей. Впереди на четырех белых оленях ехал Ямру. Позади стада двигались грузовые нарты. Рядом с передними нартами шли трое закутанных с ног до головы в меха мужчин с красными, обветренными лицами.
Ямру остановил упряжку, и тянувшаяся за ней цепь оленей начала свертываться на продолговатом лесном болоте. Через некоторое время из леса показались нарты, и Ямру стал помогать прибывшим распрягать усталых оленей. Когда олени были распряжены и вместе с другими рылись в поисках ягеля (олений мох) в снегу, один из мужчин, самоед Выли, ушел в лес рубить дрова.
Клыков, Салиндер и Ямру принялись раскладывать чум среди нарт, расставленных полукругом. Утоптав снег, они положили лист железа и с каждой стороны листа — по две грубо обделанных сосновых доски. Потом были поставлены накрест два связанных вверху шеста, и на них было положено со всех сторон три десятка более тонких жердей. На шесты были накинуты полости из оленьих шкур, — и чум был готов.
Когда Выли приволок из леса несколько сухостойных пихт, в чуме уже весело пылал огонь. Нарубив дров, Выли залез в чум, присел к низенькому столику около костра и стал вместе с другими есть мелко нарубленное мерзлое оленье мясо. Ели молча, спеша утолить волчий голод. Напившись так же молча чая, Ямру и Салиндер ушли караулить оленей, а Клыков и Выли легли спать.
Костер вскоре потух, и в верхнее отверстие чума стал пробиваться холод. Укутавшиеся в теплые заячьи одеяла, Выли и Клыков не чувствовали, как от дыхания у них покрывается инеем лицо…
Утром чум был разобран, были пойманы арканами и запряжены ездовые олени, и стадо снова потянулось цепью за нартами Ямру на север, к становищу Гагары…
* * *
Однажды сквозь сон Ямру почувствовал, что кто-то настойчиво трясет его за плечо. Предыдущая бессонная ночь, проведенная на снегу около стада, давала о себе знать, и Ямру никак не мог проснуться. Внезапно он ощутил резкий холод. Ямру приподнялся, сел на оленью шкуру и открыл глаза. Рядом с ним сидел Клыков и аккуратно складывал стянутое с него меховое одеяло.
— Что такое? — недовольно спросил Ямру, очистив ресницы и брови от настывшего за ночь от дыхания льда. Резкие морщины, залегшие вокруг рта, говорили, что человек с Гыда-ямы недоволен.
— Неужели я не могу поспать несколько часов после целой бессонной ночи?
— Сейчас некогда спать, — сухо возразил Клыков. — Перед рассветом волки разогнали оленей.
Складки вокруг рта Ямру стали еще глубже.
— А что делали вы с Салиндером? — кусая губы, спросил он. — Где у вас были собаки?
— Волки подкрались с подветренной стороны, и собаки не слышали их. А мы не видали до тех пор, пока олени не кинулись от них в разные стороны. Салиндер и Выли уже полчаса идут на лыжах по их следам. Очередь за нами.
Умывшись из котла снегом и надев парку, Ямру вместе с Клыковым вышли из чума. Сборы были недолги. Положив на маленькие ручные нарты недельный запас провизии, в сопровождении пастушечьих собак, они разошлись в разные стороны..
По утоптанной оленями тропе лыжи быстро скользили, и взятый с собой Ямру пес Аксар еле поспевал за ним. Вскоре тропа круто свернула из леса в русло небольшой реки с крутыми обрывистыми берегами, и итти на лыжах стало легче. В покрывавшем берега густом лесу царила недвижная тишина, нарушаемая лишь легким скрипом нарт да повизгиванием Аксара.
К вечеру Ямру прошел не менее четырех десятков километров. Но следы оленей и преследовавших их волков шли еще дальше. Вечером Ямру поднялся на берег реки, разложил костер и уснул около него, зарывшись в груду кедровых ветвей.
Проснулся Ямру рано, вскоре после того, как догорели брошенные в костер две сухих ели. Разложив снова костер, Ямру принялся жарить на палке язык, вырезанный накануне у одного из задранных волками оленей. Когда изжарился, Ямру разделил его по-братски с Аксаром и, не дожидаясь рассвета, снова тронулся в путь.
VII. Чем лакомилась россомаха…
На четвертый день тропа привела Ямру к высоким водораздельным холмам. Несмотря на сильно изменивший ландшафт снег, Ямру узнал в узкой речушке западный рукав Пура. Перевалив водораздельные холмы, стадо ушло в безлесную тундру Тне-хотто-вы. В тундре волки могли разбить стадо на мелкие кучки.
Передохнув среди дня, Ямру решил и ночью итти по следам оленей. Однако начавшаяся после захода солнца поземка превратилась к вечеру в сильную пургу и заставила Ямру бросить преследование и зарыться в снег. Ветер дул с севера, и пурга свирепствовала с небольшими перерывами до вечера следующего дня. Все это время Ямру и Аксар провели в снегу, тесно прижавшись друг к другу.
Тревожимый мыслью, что стадо ушло далеко и его будет трудно найти по занесенным снегом следам, Ямру несколько раз пытался продолжать преследование. Но каждый раз новый порыв ветра заставлял Ямру и Аксара снова зарываться от его леденящего дыхания в наметенные у подножья холмов снежные сугробы…
Пересекая после пурги в нескольких направлениях тундру и не найдя в ней ни малейших признаков стада, Ямру достиг леса, отделявшего тундру Тне-хотто-вы от тундры Вые-ви.
Пурга в лесу бушевала с меньшей силой, и на второй день Ямру наткнулся на свежие следы оленей, идя по которым, он нашел стадо.
Подкравшись с подветренной стороны, Ямру увидал оленей. Одни тихо бродили по поляне около озера, ища мох, другие стояли или лежали. Время было около полудня, и силуэты коричневых, белых и пятнистых оленей резко вырисовывались на фоне искрившегося от солнечных лучей девственного снега.
Однако беспечные внешне олени, напуганные частыми нападениями волков, были настороже. И достаточно было Аксару при виде вновь обретенного стада от избытка чувств тихонько взвизгнуть, как олени с необычайной быстротой исчезли в лесу.
После нескольких часов поисков Ямру снова нашел оленей на берегу небольшого лесного озера. На этот раз все обошлось благополучно. Олени узнали голос Ямру; на призывный крик подошли сначала важенки, а затем и остальные олени, и мир был заключен.
После короткого раздумья Ямру решил подождать своих спутников. Оставив Аксара стеречь стадо, Ямру пошел на лыжах искать богатое пастбище, на котором хватило бы мха оленям на несколько дней и около которого был бы смысл выстроить временную хижину. Несколько раз Ямру останавливался и разрывал прикладом винчестера белый снег. Но ягеля под ним было мало, и он решил поискать пастбище на другом берегу озера..
Скатившись с берегового обрыва, Ямру быстро заскользил на лыжах по льду озера. Когда он находился приблизительно на середине озера, его заинтересовали свежие следы крупной россомахи.
Инстинкт охотника взял свое, и Ямру пошел по следам. Следы пересекали озеро и исчезали в зарослях тальника, в устье ручья, впадавшего в озеро.
Пробравшись сквозь заиндевелые кусты тальника, Ямру увидел на берегу ручья несколько полузанесенных снегом слопцов на куропаток. Это открытие сильно взволновало Ямру. «Слопцы за много десятков километров от ближайшего человеческого жилья! Кто бы мог их поставить здесь, в этой глуши?» — терялся в догадках Ямру, идя дальше по следам россомахи. Странно также было то, что слопцов давно никто не осматривал. Попавшая в один из них куропатка была вся изгрызана горностаями.
Ждать разгадки Ямру пришлось недолго. Спустя некоторое время он увидел того, кто поставил слопцы в этой пустынной местности. Труп женщины лежал навзничь на берегу ручья. На трупе сидела черная россомаха и, злобно рыча, грызла его…
На трупе женщины сидела черная россомаха…
Ямру выстрелил, но от волнения при виде страшной находки промахнулся, и россомаха, неуклюже прыгая, скрылась в молодой сосновой поросли. Когда Ямру очистил от снега лицо трупа, оно показалось ему страшно знакомым. Вглядевшись внимательно в искаженные предсмертной судорогой черты, Ямру понял, что перед ним находится труп веселой Кеми…
Опершись о дуло винчестера, Ямру старался овладеть собой. В такую глушь Кеми мог загнать только лютый голод. В этом не могло быть никакого сомнения. А если это было так, то о том, чтобы дожидаться спутников, нечего было и думать. Каждый день промедления мог стоить жизни многим.
Подняв труп Кеми на верхушку кедра, чтобы его не могли съесть звери, Ямру побежал на лыжах к стаду…
VIII. Улыбка плачущих губ…
Через неделю после того, как Ямру нашел труп Кеми, ночью морозной и светлой впервые по небу заплясали радужные всполохи начинавшего зарождаться северного сияния. На льду Пура, у берега, пылало несколько костре в, около которых сидели оставшиеся в живых обитатели становища Гагары. Все ждали Ямру, которого видел накануне со стадом пришедший утром после нескольких дней безуспешных странствований по лесам самоед.
Когда разноцветная, изумительной красоты, завеса на севере стала бледнеть, один из сидевших вокруг крайнего костра мужчин поднялся со снега.
— Вануйто, ты ничего не слышишь? — спросил он своего, соседа, обхватившего руками колени и следившего воспаленными глазами за всполохами сияния.
Вануйто скинул с головы капюшон парки и стал прислушиваться.
— Слышу! — взволнованным голосом произнес он, когда до ушей его донесся гул идущего оленьего стада. — То идут приведенные человеком с Гыда-ямы из Обдорска олени…
Между тем стадо подходило все ближе, и вскоре из-за поворота освещенного голубоватым светом северного сияния Пура показался движущийся лес оленьих рогов.
И при виде стада лесные люди кривили в улыбке плачущие губы, как это велит древний закон предков. На этот раз посмеялись они не над злой шуткой Лон-Гата, а над его бессилием…
При виде стада лесные люди кривили в улыбке плачущие губы…