Прежде чем Грачик успел опомниться от ошеломившего его острого разочарования, послышался беззаботный голос Кручинина:

— Выпей на ночь стакан молока — все пройдет. А теперь спать! Никакие убийства, произойди их сегодня хотя бы десяток, меня уже не интересуют.

— А электростанция! — воскликнул Грачик. — А ежеминутная возможность взрыва! Это вас тоже не интересует?

— Утро вечера мудренее, — повторил Кручинин. — Я хочу спать.

— По крайней мере поднимемся и скажем шефу, что на сегодня с нас довольно.

— Ох, уж эти мне церемонии! — пробормотал Кручинин и нехотя поплелся за Грачиком.

Шеф не пожелал их отпустить, прежде чем они выскажут свое мнение о случившемся. Эта просьба, очевидно, мало нравилась Кручинину и, может быть, он действительно очень хотел спать, но все же с вежливой улыбкой он выдавил из себя несколько неопределенных фраз и в заключение высказал предпочтение услышать прогноз такого опытного человека, как Круши.

Трудно было не заметить, что предложение польстило черномазому офицеру. Он не заставил себя просить и нарисовал подробную и, нужно отдать ему справедливость, довольно вероятную картину убийства, оставлявшую мало сомнений в виновности жены директора. Однако, как опытный полицейский работник, лейтенант не мог не установить связи между предшествовавшим смерти отсутствием директора Вельмана и происшествием на станции. Он был по-прежнему уверен, что там похищены личные ценности Вельмана, и полагал, что Вельман ждал около станции своего секретаря, чтобы, получив от него ценности, скрыться с Элой вглубь страны, а может быть, и за границу. Двойная неудача — исчезновение драгоценностей и преждевременная смерть Вельмана — разрушила их планы.

Что касается сделанной Кручининым находки — голубого конверта, то Круши не бы склонен ставить ее в какую бы то ни было связь с последней прогулкой директора. По словам Элы Крон, конверт еще утром был вместе с остальной корреспонденцией просунут снаружи в дверную прорезь, служившую для опускания почты. Эла сама подняла его пола. Она не вскрыла его и не успела ничего о нем сказать директору, так как в этот день он не занимался делами. Когда он вечером, уходя из дома, сам увидел на столике в прихожей пачку почты, то небрежно сунул ее в боковой карман куртки, в которой ходил на вечернюю прогулку.

Все предположения Кручинина, развитые им во время прогулки от станции к этому дому, рушились, как карточный домик. Вдобавок еще Круши, отведя в сторону шефа и Кручинина с Грачиком, с присущей ему безапелляционностью заявил:

— Скажу вам больше, господа: я нисколько не буду удивлен, если в конце концов выяснится, что ценности захвачены из-под носа покойного директора по приказанию… его почтенной супруги. Кому, как не ей, было лет всего узнать о предполагаемом их изъятии сейфа и о том, что ее муж намерен использовать их вовсе не для того, чтобы окончить свои дни в ее обществе. Я же вам говорил: в городе хорошо известна его слабость к блондинкам. Черт возьми, могла жена тоже знать это?…

— Очень вероятно… Очень, очень вероятно. — Шеф потер руки и, поднявшись на цыпочки, похлопал по плечу лейтенанта. — Не могу понять, Круши, почему за двадцать лет службы вы остались лейтенантом? У нас вам обеспечена карьера. Мы умеем ценить тех, кто знает дело. Ну, что ж, господа, может быть, когда нам удастся развязать язык этой почтенной особе — вдове директора, мы действительно распутаем и узел того убийства на Станции. Вы убедитесь в том, что злодеяния у нас не идут дальше убийств из ревности или ради ограбления. Пятая колонна вычищена нами каленой метлой, и мы можем теперь не бояться никаких таинственных взрывов. Врагам — ни гитлеровцам, ни их компаньонам — никогда не вернуться сюда, это отлично знала и их агентура. Те, кого не изъяли мы, поспешили сами дать тягу, чтобы больше сюда не возвращаться. Песенка фашизма спета. Волей-неволей он вынужден разоружаться сам. А теперь, господа, мы вправе и разойтись. Вам пора спать, а мне в редакцию.

— Вы хотите дать сведения в газеты? — спросил Кручинин.

На миг шеф смутился, но тут же, оправившись, ответил:

— Я думаю, не будет вреда, если хотя бы в одной газете будет опубликован отчет об этом деле?

— Это будет, конечно, ваша газета? — с усмешкой спросил Кручинин.

— О, конечно! — оживился шеф. — Где же еще сумеют дать этот материал с таким тактом, как у меня. И к тому же наша партия не должна терять преимущество, которое мне дает положение начальника полиции. Итак, покойной ночи, мне пора за дело. Да, да, теперь за дело!

— Ну, что же, спать так спать, — отозвался Кручинин, — Позвольте поблагодарить вас за… развлечение и… спать, спать!

Распрощавшись с полицейскими, друзья отправились к себе вместе с Уго Вельманом, который, как оказалось, жил в том же отеле.

Однако Грачику, видимо, так и не было суждено в эту новогоднюю ночь сомкнуть глаза. Едва друзья переступили порог своего мера, как всю сонливость Кручинина он как рукой. Он тотчас разложил на столе план города и, отыскав на нем какой-то пункт, спросил Грачика:

— Ты способен раз в жизни не перепутать то, что я тебя попрошу сделать?

С развязанным было галстуком в руках Грачик неохотно подошел к столу.

— Вот здесь, — Кручинин показал точку я плане, — расположен штаб Третьего отряд гражданской обороны. Этот отряд сформирован из рабочих именно того предместья, где расположена электростанция. Ты должен не медленно отправиться в штаб отряда, найти его командира и сказать, что его долг — оцепить станцию, не пропускать в нее ни одного человека, какими бы пропусками и мандатами он ни был снабжен. Пусть даже это будет сам начальник полиции. Иначе может произойти большое несчастье.

— Вы все-таки настаиваете на том, что…

Не дав себе труда выслушать, Кручинин продолжал:

— Дело командира — решить так или иначе. Мы даем ему только дружеский совет. Понятно? Кроме того, ты попросишь у него двух, нет, двух мало, — четырех рабочих, вооруженных пистолетами. Этих рабочих ты приведешь сюда.

— К нам в отель?

— Пусть они остаются снаружи и ждут моего сигнала.

— Все это очень хорошо, — возразил Грачик, — но с какой стати командир этого рабочего отряда станет меня слушать? Скажите, пожалуйста, чего ради этот командир станет выполнять приказания какого-то неизвестного ему армянина? Вы говорите невозможные вещи! — Грачик действительно был не только удивлен, но и раздосадован несвойственным его другу легкомыслием. — Понимаете ли, в какие отношения вы, случайно очутившийся в гуще этого дела советский человек, ставите себя к местной полиции?

Кручинин отмахнулся от приятеля, как от назойливой мухи. Это значило, что тот напрасно теряет время, пытаясь его переубедить.

Грачику оставалось исполнить приказание, хотя оно и казалось ему необдуманным.

— Извините, пожалуйста, джан… — нерешительно сказал он напоследок, — просто не знаю, как явиться к командиру отряда.

— Скажи ему, что ты русский. Понимаешь: русский! Если нужно будет, покажи советский паспорт. Уверен: этого будет достаточно. Остальное — дело рабочей совести Вачека.

— Какого Вачека?

— Командира отряда.

— Вы знаете его?

— Послушай! — В голосе Кручинина прозвучало раздражение. — Сделай милость, не теряй времени. Через час ты должен быть здесь.

Это было сказано так, что через час Грачик, исполнив все, что было приказано, входил обратно в маленький холл гостиницы. Часы против входа как раз били пять.

К его удивлению, он увидел Кручинина сидящим в этом холле. Его друг устроился с ногами в глубоком кресле. Расписание поездов и карта были у него в руках. Можно было подумать, что изучение этого расписания — самое спешное и важное дело. Шутка ли: заняться им в пять часов утра!

Грачик понял, что лечь в постель ему так у не удастся. По-видимому, предстоял отъезд с первым утренним поездом. Куда? Это ведает один Кручинин. Так или иначе, Грачику, видимо, придется отсыпаться в вагоне!

Кручинин молча указал ему на кресло рядом с собой, не считая нужным посвятить его в цель своих поисков.

Грачик сел и стал терпеливо ждать. Его клонило ко сну. Напротив них за конторкой клевал носом портье. Это действовало еще более усыпляюще, и Грачик не заметил, как задремал.

Его разбудил осторожный толчок. Грачик исподлобья взглянул на Кручинина, но тот продолжал по-прежнему сосредоточенно копаться в расписании. Осторожно оглядевшись, Грачик понял причину неожиданной побудки: через холл в белом купальном халате, с мокрым мохнатым полотенцем через плечо шел Уго Вельман. Его фигура, перехваченная в талии ярко-синим шнуром пояса, производила теперь более стройное впечатление. Растрепанные белокурые волосы придавали его лицу менее отталкивающее выражение, чем прилизанный пробор, с которым друзья увидели его в первый раз. Атлет по-приятельски кивнул им и, расставив ноги, остановился перед Кручининым.

— Собираетесь ехать?

— Да, — ответил Кручинин, — не могу вот только выбрать куда.

— Отправляйтесь в горы. Лучшее время. Если будете в Зоннекене, встретимся.

— Вы собираетесь туда?

— Да, не позже нынешнего утра. Лыжный сезон в самом разгаре. Придется, конечно приехать на похороны, но это не помешает традиционной гонке. Приезжайте!

— Благодарю. Вероятно, мы так и сделаем. Как ты думаешь? — обернулся к другу Кручинин.

Но так как Грачик впервые слышал о том, что они собираются в Зоннекен и в данное время меньше всего интересовался лыжными гонками, то так и остался с открытым от удивления ртом, ничего не ответив. А молодой Вельман, кивнув головой на прощанье, исчез на полутемной лестнице в бельэтаж, где были расположены жилые комнаты.

По взгляду, которым проводил исчезнувшего атлета Кручинин, Грачик понял что это и был тот, кого он здесь караулил. Он с облегчением потянулся, решив, что наступил конец их бдению и они смогут, наконец, отправиться по постелям. Однако и тут его ожиданиям не было суждено сбыться. Кручинин казался по-прежнему увлеченным изучением географии страны. Грачику оставалось только поудобнее устроиться в кресле, чтобы, не теряя времени, последовать примеру портье, храпевшему за конторкой. Однако лишь только он сомкнул глаза, Кручинин принялся шуршать картой. Он ее бережно складывал. Неторопливость, с которой он это делал, могла возмутить и менее темпераментного человека, чем Грачик. Как будто часы не показывали половину шестого утра?! Наконец, карта была сложена, и Кручинин, видимо, готовился вернуть ее вместе с расписанием поездов портье, когда на лестнице послышались поспешные шаги, и растрепанная со сна горничная трагическим шепотом возвестила:

— О, боже мой, там кто-то стонет!…

Ноги у нее подкашивались от страха, когда, следуя за Кручининым, она бежала к комнате, откуда услышала стон. Это была комната Уго Вельмана. Контрольным ключом горничной Кручинин отворил дверь, и все трое вошли в комнату. Она была погружена в темноту. Поворот выключателя — и неожиданное зрелище предстало взорам вошедших: на полулежало распластанное тело атлета. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Уго Вельман в таком состоянии не сможет произнести ни слова.

Возле его головы на полу темнела лужица крови. В следующее мгновение вошедшие услышали слабый стон, доносившийся из-за ширмы, загораживавшей постель. За ней они нашли привязанную к стулу, стоящему у изголовья кровати, Элу Крон. Рот ее был за кнут туго скрученным платком, глаза завязаны. Она делала напрасные попытки сбросить путы.

Одним движением Кручинин выдернул кляп, и девушка поспешно проговорила:

— Я пришла сюда около часа назад…

— Это верно, я вас видел… — вставил Кручинин.

— Да, вы сидели в холле и делали вид будто изучаете карту.

— Я действительно изучал ее.

— Сейчас это не имеет значения, — с досадой ответила она, — у меня было назначено свидание с Уго. Его не было в комнате…

— Да, в это время он был в ванной.

— Как только я переступила порог, кто-то схватил меня сзади, повалил, связал и, завязав мне глаза, привязал к этому стулу. Прошло ужасно много времени. Я слышала, как к комнате приближался Уго. Я не могла не узнать его шагов и хотела кричать, предупредить его об опасности, но ничего не могла сделать. Над моим ухом снова прозвучал угрожающий шепот того, кто связал меня и чьего лица я даже не видела. Уго вошел. Я слышала, как они боролись. И вот… — Она умолкла и расширенными от ужаса глазами глядела лежащего без движения атлета.

Чтобы передать ее рассказ, потребовалось бы, несомненно, больше времени, чем то, какое потратила она сама. Так стремительно она выбрасывала слова. С того момента, как она произнесла первую фразу, прошло не больше минуты. Кручинин спросил ее:

— После того, как борьба была окончена и Уго был ранен, кто-либо прикасался к вам?

— Нет. Все было тихо. Преступник исчез совершенно неслышно. Да, все было тихо, — с уверенностью повторила она.

Грачик с удивлением отметил про себя, что за все это время Эла Крон не сделала ни малейшей попытки освободиться сама и не попросила никого другого оказать помощь раненому Уго.

Атлет продолжал лежать без движения и не издавал даже стона. Посланная за врачом горничная все не возвращалась.

Между тем Кручинин, оглядев путы, сдерживавшие секретаршу, и сорвав с вешалки полотенце, еще крепче привязал ее к стулу. Тем временем прибежала горничная с известием, что врач вызван и сейчас приедет.

— Смотрите, чтобы она не шевелилась, — сказал Кручинин перепуганной насмерть горничной, указывая на Элу. — При ее попытке освободиться кричите что есть силы.

С этими словами он бросился прочь. Грачик последовал за ним. Но, выбегая из комнаты, он не мог не оглянуться на связанную Элу. И тут ему почудилось, что на стуле — совсем не та Эла, какую он видел до того. Выражение непреклонной воли оказалось смытым, словно грим. К спинке стула была теперь прикручена совсем другая женщина: некрасиво выпяченная челюсть обнажала мелкие, как у грызуна зубы; серые глаза были мутны, рыжие волос растрепаны. Казалось, только путы мешали ей свалиться без чувств.

Первое, что Грачик увидел, выбежав за Кручининым из подъезда, была удаляющаяся спина полицейского. Кручинин двумя огромными прыжками нагнал его. В воздухе мелькнула его рука с зажатым в ней портсигаром.

Все это произошло с такой молниеносностью что Грачик не только не успел сам что-нибудь предпринять, но хотя бы попросту осмыслить происходящее. Его взгляд успел только отчетливо зафиксировать лицо обернувшегося на шаги Кручинина полицейского и его быстр поднявшуюся руку с револьвером.