К тому времени, когда в результате тупой и недальновидной политики Наполеона III над Францией разразилась гроза франко-прусской войны с ее естественными результатами - падением Меца и катастрофой Седана, - Маринони превратился уже в старика. Он почти совсем отстранился от дел. Теперь его любимым занятием были прогулки с внуком по дорожкам парижских парков.
Руководство фабрикой перешло к Ленуару. Давно мечтавший о том, чтобы сделаться единственным хозяином предприятия, Жан не стал бы сетовать на создавшееся положение, но Маринони начал вдруг совершать поступки, которые, с точки зрения Ленуара, были попросту безрассудны. А виноват был во всем он сам, Ленуар. И он проклинал теперь день, когда, желая отвлечь тестя от фабрики, толкнул его на дружбу с легкомысленным соседом по квартире - фотографом Феликсом Турнашоном. Этот фотограф оказался вовсе не тем, за кого принимал его Ленуар. Собственно говоря, Турнашон давно уже и не был фотографом. Писатель, художник, изобретатель, известный в Париже под псевдонимом Надара, он увлекался аэронавтикой. К тому времени, когда Маринони познакомился с Надаром, тот был уже опытным воздухоплавателем.
Темперамент автора «Манифеста о воздушном передвижении» и его энтузиазм заражали всех, кто с ним сталкивался. В обширном фотографическом ателье Надара старый итальянец встречался с наиболее выдающимися воздухоплавателями и конструкторами. Понтон д’Амекур и де ла Ландель - строители парового аэронефа, академик Бабинэ, молодой пилот Дюруоф были здесь частыми гостями. При всяком посещении Парижа сюда забегали старики Годар - Эдмон и Фанфан, не говоря уже о молодых Годарах - братьях Евгении, Луи, Огюсте и Жюле, и о смелых дамах-воздухоплавательницах Фанни и Эжени Годар.
В этом обществе все были проникнуты восторгом овладения новой стихией.
И вот экспансивный Маринони, несмотря на свои годы, зажил новой жизнью. Столкнувшись у Надара с инженером Дюпюи де Ломом, строителем большого управляемого аэростата, старик понял, что перед ним открывается еще одно, невиданное поле деятельности.
Дюпюи де Лом предполагал применить для вращения огромного пропеллера своего воздушного корабля силу человеческих мускулов. Маринони заявил, что это вздор. Газовый двигатель - вот что должно быть поставлено на дирижабль для вращения вала пропеллера! Старик готов был уже заняться этим делом.
Но тут осада Парижа нарушила все планы кружка «фотографического ателье».
Дирижабль Дюпюи де Лома и аэронеф д’Амекура были забыты. Со всем пылом патриота, со всем темпераментом южанина Надар взялся за организацию воздухоплавательной почты. Немедленно были организованы три воздухоплавательные станции: на площади Сен-Пьер, на площади Италии и площади Вожирар.
23 сентября первый аэростат «Нептун» поднялся с площади Сен-Пьер, ведомый смелым молодым аэронавтом Жюлем Дюруофом.
Орлеанский и Северный вокзалы превратились в воздухоплавательные эллинги. Под их стеклянными шатрами на перекрывших рельсы помостах полосатыми пузырями вздувались спешно изготовляемые аэростаты. Братья Годар, Ион, Доруа, организаторы этих импровизированных баллонных фабрик, метались по Парижу в поисках шелка. Шелк сделался самой дефицитной тканью в городе. Почтовое ведомство покупало его в таком же неограниченном количестве, как интендантство холст для солдатского белья.
Закупкой материалов, постройкой и снаряжением аэростатов, подготовкой полетов, разработкой методов воздушной почты - всем этим руководил «неистовый фотограф» Феликс Надар. Его видели всюду - в эллингах и на станциях, в баллонных мастерских и на газовом заводе. И всюду, куда бы ни пришел Надар, он наталкивался на Маринони. То старый итальянец работал механиком в эллинге, то прилаживал корзину к аэростату, готовящемуся вылететь с очередной почтой с площади Вожирар, то ползал на коленках по площади Сен-Пьер на Монмартре, проверяя разостланную аэростатную сеть.
Ленуар, обрадовавшийся было своей полной самостоятельности, начинал сетовать на энергию тестя. Откуда брались у старого итальянца силы? Ведь он давно заявил Ленуару, что уходит на покой! А ведь, может быть, именно из-за него, Маринони, фабрика на улице Рокетт стояла без работы? Не мог же, право, Ленуар один успеть всюду: и наблюдать за производством, и отыскивать заказы… К тому же раздобыть в осажденном Париже заказчика становилось так же трудно, как поймать форель в стоячем пруду.
Промышленная и торговая жизнь города замерла. Владельцы мастерских и магазинов - те, кто был постарше и побогаче, - целыми днями просиживали у запертых дверей своих заведений, напялив кепи национального гвардейца и поставив ружье между колен. А кто был помоложе и не так боялся за свои опустевшие лавки, те вместе с переплетчиками, башмачниками, художниками, студентами и рабочими с ружьями в руках защищали форты Парижа от прусских атак.
Нет, такой воинственный Париж решительно не устраивал Ленуара. Он даже мечтал о том, чтобы пруссаки вошли в город. Что, право, за странность! Настоящие крепости с регулярными гарнизонами, под командой лучших генералов империи, пали; сам император был пойман, как крыса, в ловушке Седана. Так почему же победители не решаются единым ударом захватить Париж - это гнездо упрямых безумцев?! Но ничего… Разумные люди заставят этот город сдаться. Не ждать же, пока население начнет умирать с голоду!
Однако надежд на такой исход оставалось все меньше и меньше.
Утром 7 октября Ленуар сам видел, как с площади Сен-Пьер поднялся аэростат «Арман Барбэ». Он уносил на себе неугомонного трибуна Гамбетту, собирающегося поднять все провинции на защиту Франции.
С раздражением смотрел Жан на своего старенького тестя, который, стоя под корзиной плавно подымающегося аэростата, неистово размахивал порыжевшей шляпой. В истрепанном сюртучке и в стоптанных штиблетах фабрикант Маринони смахивал теперь на мастерового. Ленуар стыдился своего тестя и ненавидел его.
Так, в борьбе с нерадивым компаньоном, прошла зима. Дела шли все хуже. К январю, когда наконец героическое сопротивление парижан было сломлено и правительство капитулировало перед Бисмарком, у Ленуара созрело решение - покинуть город. Он готов был сделать это немедленно, но оставался нерешенным вопрос о фабрике. Бросить ее на руки сторожа? Жан решился бы на это, если бы не ненавистный тесть. Старик способен на любое безумство. Ради какой-нибудь вздорной воздухоплавательной идеи он может растащить предприятие по кусочкам! Единственный выход - продать фабрику. Но о какой продаже можно говорить в городе, стоящем накануне катастрофы, еще более ужасной, чем вторжение иноземцев?!
Всякому было ясно, что, как только немцы очистят Париж, его единственным хозяином станет национальная гвардия. А больше половины батальонов национальной гвардии укомплектовано рабочими. Какая жизнь предстоит городу? Какие испытания ждут благонамеренных буржуа? Ленуар бледнел при одной мысли об этих перспективах. Бежать! Бежать куда угодно!
Но фабрика?..
В один из январских дней Ленуар вернулся домой особенно взволнованный. Это было, когда немцы, сдерживаемые молчаливо отступающими батальонами неразоруженной национальной гвардии, занимали часть Парижа между Сеной и площадью Согласия и между улицей Сент-Онорэ и авеню Терн.
- Мы должны покинуть город, - сказал Ленуар жене. - Нет надежды на то, что порядок будет восстановлен. Париж сходит с ума, а Тьер, как старая баба, топчется на месте.
- Если хочешь порядка, - вмешался старый итальянец, - бери ружье!
- Я не могу идти в Версаль, оставив вас в руках черни, - уклончиво ответил Ленуар.
Маринони покачал головой:
- Ты не понял, сынок. Я говорю - в ряды национальной гвардии.
- Опять за свое: интересы Италии…
- Нет, речь идет о Франции. Твой долг - драться с ее врагами!
- Мои враги - парижане.
- Разве ты не француз больше?
Ленуар на минуту смешался.
- Я решил вернуться в подданство своей родины - Люксембурга.
- Но твоя настоящая родина - Франция, точнее - Париж. Его ты и обязан защищать.
- Настоящая Франция - с Тьером. Франция не хочет больше революций!
- Ах, конечно! Она хочет пруссаков! - со злой иронией воскликнул старик. - Но ведь, если не произойдет революции и твоего Тьера не повесят, порядки во Франции будут наводить прусские кирасиры.
- Кто угодно, лишь бы не парижские предместья! Я готов с букетом в руках встретить пруссаков. Порядок остается порядком, кто бы его ни наводил.
- Но за этот порядок французы будут расплачиваться кровью!
- Не французы, а рабочие. Так пусть лучше Франция платит их кровью, нежели моими деньгами!
- Ты, верно, воображаешь, что немецкие купцы не возьмут с тебя втрое больше того, во что обошлось воинственное путешествие их генералов.
- С купцами мы сумеем договориться, - упрямо сказал Ленуар.
- Жизнь не жалует дураков, но иногда прощает им скудоумие. Предателей же она не прощает никогда! - презрительно бросил старик и повернулся к Жану спиной, давая понять, что больше им не о чем беседовать.
Ленуар едва сдержался, чтобы не наброситься на тестя с бранью.
- Стариковские бредни! - проворчал он. - Я повторяю: мы покидаем Париж! Я не желаю оставаться с этой сволочью… - Тут он осекся и резко переменил тон: в комнату вошел Ярослав Домбровский, чертежник с фабрики.
- Все сделано, - обратился поляк к Маринони. - Теперь вы можете надевать красную рубашку…
Старик вскочил и стал взволнованно трясти руку поляка.
- Друг! Настоящий друг! Дочка, наконец-то я - гарибальдиец! - радостно крикнул он Бианке. - Завтра же приходи с Батистом на ученье красных рубашек. Вы увидите, что я еще совсем молодец!
Старик развеселился. Он схватил за руку внука и принялся маршировать по комнате:
- Дочка, сыграй! Сыграй-ка нашу песню!
Услышав звуки «Марсельезы», он окончательно растрогался и со слезами на глазах обнял улыбающегося Домбровского:
- Вы великий человек! Такие люди, как вы, должны руководить, а не подчиняться. Когда нам понадобятся свои генералы, вы станете первым из них. Итальянские патриоты будут гордиться тем, что ими командует такой поляк. Братство свобод связано кровью. Ею же мы свяжем и нашу дружбу.
Выслушав эту пышную речь старика, поляк спокойно сказал:
- Вы ближе к правде, чем думаете. Недалек день, когда каждый из нас действительно должен будет кровью доказать свой патриотизм. Нам будет дорог каждый лишний стрелок. - Домбровский протянул Маринони руку. - Итак, до завтра.
- Нет, нет! - засуетился старик. - Я сейчас же иду с вами. Нужно позаботиться об экипировке.
Ленуар с явной неприязнью наблюдал эту сцену.
- Постыдитесь, Домбровский, - презрительно процедил он сквозь зубы. - Метр Маринони впадает в детство, и ваша обязанность охладить его запоздалый пыл, а не подстрекать старика на безумство.
- Ах, вот как! - воскликнул итальянец. - Бороться за свободу - безумство?! Отлично, мы покажем вам, слишком разумным, чего стоят итальянские и польские патриоты! Ты хочешь покинуть Париж? Скатертью дорога!
- Что вы хотите делать, папа? - подбежала к старику испуганная Бианка.
- Пускай я окажусь плохим стрелком, но руки старого мастера всегда пригодятся революции. Мы организуем воздухоплавательную станцию гарибальдийцев. Не так ли, Домбровский?
- Вы не сделаете этого! - гневно крикнул Ленуар.
- Мы сделаем не только это! Слушайте, Домбровский, все, что есть на фабрике моего, передаю в фонд гарибальдийцев.
- Не смеете! Я хозяин! - крикнул, бледнея, Ленуар.
Домбровский усмехнулся и не спеша накинул свое зеленое пальто. Его плечи стали сразу необыкновенно широкими, весь он сделался каким-то большим, внушительным.
Это мгновенное преображение почему-то особенно разозлило Ленуара. Неожиданно для самого себя он широко распахнул двери и визгливо крикнул Домбровскому:
- Вон отсюда!