К середине дня открылись фиорды. Немало красивых мест повидал Кручинин, но ему и в голову не приходило, что из первозданного хаоса, когда на протяжении многих миллионов лет никто, кроме слепых сил природы, не работал над украшением мира, могло образоваться нечто столь великолепное. Только божественное воображение могло представить себе подобным плод своих трудов. Вероятно, люди трезвого мышления, «прозаики», скажут, что мир творился не божеством и творчество природы не было целенаправленным. Таким скептикам Кручинин охотно ответил бы словами Александра Бестужева - романтика из кавказских прапорщиков: хаос - предтеча творения чего-нибудь истинного, высокого и поэтического. Пусть только луч гения пронзит этот мрак. Враждующие, равносильные доселе пылинки оживут любовью и гармонией, стекутся к одной сильнейшей, слепятся стройно, улягутся блестящими кристаллами, возникнут горами, разольются морем, и живая сила исчертит чело нового мира своими исполинскими иероглифами…

Животворящий гений человека назвал хаос порядком, нашел красоту в нагромождении; под его взглядом былинки ожили гармонией, слепились в горы, разлились морями. Такова созидающая сила взгляда бога мира - человека, сила его воображения. Удивительный порок или величайшее счастье этого воображения поражаться бесполезным. Что больше приковывает взор восхищенного человека, чем игра лунного света в заиндевевшем лесу, чем бешенство прибоя среди отвесных скал? А ведь чем одареннее человек, тем больше склонен он к восхищению такими «бесполезностями»…

Кручинин глянул вдаль. Море пользовалось каждой выемкой, каждой расселиной, чтобы вторгнуться в горы. Его воды - то зеленые, то темно-синие, то неожиданно голубые - текли в ущельях как реки, терялись в теснинах гор. Иногда они образовывали широкие озера, где мог бы маневрировать целый флот, прихотливыми ручьями врезались в щели между отвесными скалами, протачивая путь в темноту пещер.

Краски, формы и размах - все было совершенно.

Размышления Кручинина прервал проводник. По-видимому, Оле потерял надежду на то, что его спутники сами тронутся в путь с приглянувшегося им привала. Он напомнил, что засветло необходимо добраться до берега, ночь не должна застать их на этом склоне. Тут нет удобного места для лагеря, да и продуктов не осталось даже на ужин.

Предстояло сделать большой круг в обход Дагерсдальского ледника. Вешние воды горных потоков подтачивают задний край ледника, время от времени ледяная стена в сорок метров высоты низвергается в море. Она увлекает за собой тысячи тонн снежного покрова, накопившегося за зиму, и целые горы измельченной породы. Переход ледника в такое время года под силу только опытным ходокам.

- Обход намного длинней прямого пути? - спросил Кручинин.

- На пятнадцать километров, - прикинув, сказал Оле. - Потому я и прошу двигаться в путь. Иначе у нас было бы в запасе по крайней мере четыре часа.

- А если я все-таки попрошу у вас эти четыре часа? - к удивлению Грачика, спросил Кручинин.

Оле в сомнении покачал головой. Он не знал, что следует ответить такому путешественнику. Заметив его колебания, Кручинин рассмеялся и решительно заявил:

- Молчите? Вот и ответ. Мы остаемся здесь на часок-другой. Кто может пройти мимо этого?! - Он обвел вокруг себя широким движением руки. - Кого не соблазнит такая натура, даже если за удовольствие сделать набросок нужно заплатить переходом через два Дагерсдаля?

- Все-таки я предпочел бы идти сейчас, - скромно ответил Оле.

Но Кручинин уже сбросил рюкзак и достал коробку с цветными карандашами.

- Вы говорили о резерве в четыре часа, а я прошу хотя бы только два, настаивал он. - Через два часа я без напоминания прячу карандаши и мы трогаемся на штурм Дагерсдаля.

- Вы так хотите? - с некоторым удивлением спросил Оле, только сейчас поняв задуманное Кручининым. Он снова покачал головой: - Вы мой гость, а значит, и хозяин. - Оле посмотрел на часы. - Два часа?.. Два часа… не больше?

- Два часа! - повторил Кручинин и поудобнее устроился на камне.

Грачик понял, что учитель хочет остаться наедине с альбомом, и, в надежде отыскать что-нибудь съестное, принялся за исследование своего рюкзака.

Находка была небогатой: немного кофе на самом дне банки.

- Если бы мы были вон там, - Оле указал вниз, где темнел край лесной зоны, - ваш кофе пригодился бы, а тут… - парень беспомощно развел руками: у них не осталось ни крошки сухого спирта, чтобы вскипятить кофейник.

Грачик побежал к краю ледника. Далеко внизу виднелась узкая перемычка из слежавшегося снега, по которой им предстояло пересечь ледник. Она возвышалась поперек голубой ледяной реки Дагерсдаля как топор, повернутый острием вверх. Грачик заглянул вниз, куда уходили боковые скаты этого снежного мостика. Вначале они были белыми, дальше становились голубыми, синими и, наконец, исчезали в совершенной черноте бездонного провала.

Веселье Грачика исчезало по мере того, как он всматривался в глубину. Он представлял себе, как придется переходить по этому узкому лезвию снежного «топора», сделал еще несколько шагов к началу перемычки и выпустил из рук банку. Она покатилась по откосу - сначала медленно, издавая мягкий звон, потом все быстрее. Звон становился пронзительней, словно банка не удалялась от Грачика, а приближалась к нему. Вот он уже с трудом различает прыгающее красное пятнышко на синей поверхности ската, вот оно вовсе исчезло в темноте. А звон все рвется вверх и вверх, умножаемый тысячеголосым резонансом пропасти. Грачик прислушивался с интересом, перераставшим в страх. Сколько же времени будет катиться банка? Где конец ее пути, где дно пропасти?!

Наконец, метнув ввысь последний взвизг жести, банка умолкла. Грачик сдвинул шапку на лоб и почесал затылок, но, поймав на себе взгляд проводника, натянуто улыбнулся и понимающе подмигнул в ответ.

Кручинин сдержал слово: ровно через два часа он сложил карандаши. По его настоянию было решено не обходить Дагерсдальский ледник у верховья, а пересечь его здесь по перемычке, как делали местные жители. Оле пошел вперед, вторым шел Кручинин, Грачик замыкал шествие. Отдохнувший, повеселевший после двух часов, проведенных с карандашом в руках, Кручинин легко поспевал за проводником. Идти приходилось вниз. Если бы не осыпающийся под ногами грунт, путь не представлялся бы труднее обыкновенной прогулки на горнем курорте. Скоро стало чувствоваться ледяное дыхание глетчера, и все чаще попадался снег в расселинах, в ямках и даже просто на западной стороне любой складки. Оле остановился и размотал обвязанную вокруг пояса длинную веревку. Один ее конец он передал Кручинину, другой Грачику. Идя последним, Грачик должен был страховать Кручинина, когда тот станет перебираться через ледник. А потом Кручинин в свою очередь будет страховать Грачика. Веревка была слишком коротка, чтобы связать всех троих, к тому же Оле заявил, что не нуждается в помощи. И действительно, скользя по обледеневшему спуску к снежной перемычке, Оле двигался и работал с таким проворством, что шедший за ним Кручинин ставил ноги в уже готовые ступеньки.

- А теперь не задерживайтесь! - крикнул Оле, переходя на перемычку. Ступайте легко и быстро, по моему следу!

Он уже занес было ногу над мостом, как вдруг отдернул ее и сделал несколько шагов навстречу Кручинину. Молчаливым движением руки Оле остановил его, зашел ему за спину и так, словно делал что-то само собой разумеющееся, расстегнул ремни кручининского рюкзака.

Прежде чем Кручинин мог сообразить, что происходит, Оле подхватил упавший рюкзак и одним движением закинул его себе за спину, поверх своего собственного. Ремни кручининского рюкзака были тут же продеты под ремни рюкзака Оле, и, нисколько не изменив положения корпуса, словно на спине его не лежало теперь лишних тридцать килограммов, Оле быстрыми, легкими шагами двинулся по перемычке. Все было проделано так просто, быстро и с таким непререкаемым напором, что Кручинин не успел даже высказать охватившего его возмущения.

- Честное слово, - проговорил он наконец, - если бы это не было мальчишеством, я отказался бы сделать шаг, пока мне не вернут моего мешка… И, делая вид, будто очень сердится, бросил Грачику: - Пошли!

Подражая скользящим движениям Оле, Кручинин ступил на ледник. Он сразу почувствовал едва уловимую и вместе с тем мощную вибрацию, словно далекий гул передавался по леднику ногам и заставлял напрягаться все тело. Когда Кручинин дошел до середины перемычки, гул стал сильнее, вибрация перешла в содрогание льда. Кручинину казалось, что он слышит - именно слышит! - ногами, как где-то вдали трещит и лопается ледник.

Помимо воли Кручинин остановился. Прислушался и с интересом огляделся. Казалось, что на западе, у самого горизонта, вспыхнуло что-то похожее на сияние вольтовой дуги, и снова он «услышал» ногами мощный гул удара, сопровождавшего вспышку.

- Не стойте!.. Прошу вас, не стойте! - тотчас раздался с берега крик Оле.

Кручинин оглянулся и приветственно помахал рукою проводнику. И этого движения оказалось достаточно, чтобы потерять равновесие на узкой тропинке. Ноги Кручинина неудержимо скользнули в сторону.

Если бы Грачик и не видел, как внезапно исчез с гребня перехода Кручинин, он тотчас понял бы, что случилось, по тому, как обвязанная вокруг пояса веревка потянула его самого вниз, к краю ледника. Натяжение было так сильно, что Грачик не удержался на ногах, упал на колени, потом распластался на камнях, пытаясь задержать скольжение по склону горы. Это удалось ему уже у самого снега. Он уперся ногами в стоящий торчком острый край скалы и схватился за веревку, чтобы ослабить ее давление на поясницу.

Грачик потянул веревку, но тут его собственная опора - камень, принятый за выступ скалы, пополз вниз вместе с ним. Нечего было и думать о том, чтобы вытащить Кручинина.

Оле видел, как Кручинин барахтается, удерживаемый веревкой Грачика. Проводник вправе был предположить, что Грачик, отыскав твердую опору, - он ведь находился еще на склоне горы, свободном от снега, - вытащит Кручинина. Однако и в течение нескольких мгновений, последовавших за падением, Кручинин продолжал неуклонно сползать вниз. Оле понял: Грачик не может его удержать. Не хватает у него сил или он не нашел вовремя опоры на каменистом грунте - это уже не имело значения. Важно было то, что Кручинин соскальзывал все ниже, делая тщетные попытки зацепиться за ползущий вместе с ним снежный покров.

Чтобы взвесить все это, Оле понадобилось не больше одной-двух секунд. На третьей он своим легким, но уверенным шагом уже скользил по перемычке. Приблизившись к тому месту, с которого упал Кручинин, Оле лег на живот и пополз. Скоро он был над Кручининым. Они посмотрели друг другу в глаза серьезный, нахмурившийся Оле и Кручинин, виновато улыбающийся, как нашаливший школяр. Оба молчали. Продолжая лежать на животе, Оле снял пояс и накрепко привязал ледоруб к своему правому запястью. Это было сделано с такой добросовестностью, что ледоруб мог оторваться разве только вместе с кистью Оле. После этого проводник взял в левую руку свой большой охотничий нож и сильными ударами вогнал его по самую рукоять в лед с левой стороны от себя. Держась за нож левой рукой, он опустил ледоруб Кручинину. Тот мог теперь обеими руками ухватиться за мотыжку. Но при первой же попытке вытащить Кручинина все тело Оле подалось в его сторону, угрожая свалиться с гребня. Если бы это случилось, то без веревки Оле не смог бы удержаться на льду. Он неизбежно соскользнул бы в трещину, над краем которой уже болтались ноги Кручинина. Он ослабил усилие и велел Кручинину пустить в ход нож, чтобы выдолбить во льду ступеньки для ног. Это можно было делать одной рукой, другою держась за ледоруб. Однако все с тою же улыбкой смущения, словно она могла облегчить положение, Кручинин признался, что он потерял нож. Это сообщение обескуражило Оле. Но его растерянность длилась только одно мгновение. В следующее - вместо ножа в выдолбленную им лунку был всунут толстый черенок загребистой ложки Оле, а Кручинин принялся выдалбливать ножом Оле опору для ног. Лунки выходили такие, что в них едва влезал носок башмака. И все же это была опора. Пользуясь ею, Кручинин чуть-чуть подтянулся на две четверти от края пропасти. Еще минута - и новая лунка позволила сделать второй шаг к гребню. Из третьей лунки носок башмака выскользнул, и если бы Оле не успел подцепить Кручинина ледорубом за воротник куртки, тот наверняка сорвался бы вниз, увлекая за собою и Грачика, продолжавшего вместе с грудами щебня сползать на спине по склону.

Не меньше десяти минут ушло на то, чтобы преодолеть метр, отделявший руку Оле от руки Кручинина. Наконец Оле словно железными пальцами ухватил руку Кручинина.

- Теперь все хорошо, - проговорил он спокойно, словно остальное не представляло уже никакой трудности.

Однако еще нужно было помочь Кручинину выбраться на гребень и перебраться на твердую землю. Для этого пришлось освободить поясную веревку, мешавшую ползти на животе и не позволяющую увеличить расстояние между Кручининым и Грачиком.

Последним по гребню перебрался Грачик.

Все трое сидели молча. Наименьшее впечатление все случившееся произвело на Оле. Чтобы дать Кручинину возможность отмолчаться, он делал вид, будто целиком занят перекладкой своего рюкзака: Грачик наскоро чинил задники своих ботинок, ободранные об острые камни.

Испытанное Кручининым напряжение до сих пор заставляло дрожать в нем каждый нерв. На этот раз ему было по-настоящему стыдно: он - старший в партии - нарушил порядок и едва не стал причиною падения одного за другим обоих спутников. Он понимал, что сейчас не время произносить речи, и не сделал даже того, что полагалось в таких случаях по ритуалу, освященному литературой и театром, - не обменялся с Оле «молчаливым, но выразительным рукопожатием».

После десятиминутного роздыха Кручинин первым поднялся и вскинул на спину рюкзак. Его примеру последовали остальные.

К вечеру, когда было уже почти совсем темно, миновав два хутора и остатки деревушки, сожженной карательной экспедицией СС, они достигли береговой дороги. Она была исковеркана минными лунками, но вела прямо к цели путешествия - одному из самых северных городков страны. Эта единственная миниатюрная магистраль, соединяющая поселения, расположенные вдоль берега, упиралась тупиком в свой конечный пункт на севере. Если бы не это обстоятельство, то путники воспользовались бы ею с самого начала. Но в том и дело, что в северной своей части дорога не имела ответвлений в горные районы. Желающим попасть на нее из глубины полуострова нужно было совершать тяжелый переход через хребет.

Серый серпантин дороги вился местами у самой воды. Казалось, самые камни здесь были пропитаны тем неопределимо чудесным ароматом моря, который слагается из запахов рыбы, водорослей, мокрого камня и других неясных, но одинаково влекущих к себе раздражителей обоняния.

По мере того как сгущалась темнота, краски стирались и наконец пропали совсем. Остались только запахи и шумы.