Колониальная школа, которую Парк смолоду проходил на островах под руководством самых беспощадных «специалистов» колониальной войны, приучила его к тому, что запрещенных ударов не существует. И все-таки, вспоминая нанесенный Лессу удар, Парк испытывал что-то среднее между стыдом и брезгливостью: Лесс не был ни фашистом, ни коммунистом. Только то, что бывший пресс-адъютант Парка, кажется, передался противнику, и извиняло удар.

Расхаживая по своему кабинету в парламенте, Парк думал о том, что даже тут, у себя в стране, война остается войной. Для уверенности в превосходстве приходится придерживаться жестокого лозунга: «Пленных не брать! Уничтожать всех, кто хотя бы в близком будущем способен поднять на тебя оружие!» В колониях под этот приказ подводили даже десятилетних мальчиков — через год-другой они могли стать повстанцами. Парку, бывало, даже в годы службы на островах приходило в голову, что такой способ «умиротворения» — не что иное, как натягивание скрытой, но чертовски опасной и сильной пружины. Рано или поздно она должна расправиться. Так оно и вышло, и не только на островах. Куда ни глянь, всюду перенапряженная пружина народного терпения расправляется и бьет в лоб тех, кто ее натягивал. В Азии и в Африке, от севера до юга — везде. Черные, коричневые, желтые — все перестали верить тому, что их удел быть рабами белого человека. Впрочем… лучше о таких вещах не думать. Слишком пристальное вглядывание в будущее мешает иногда оценивать политику нынешнего дня. А именно над нею и приходится сейчас задуматься Парку. Начать хотя бы с этой проклятой чистой бомбы или совсем нечистого «открытого неба».

Те два часа, которые Парк провел в парламенте, ушли на обычную суету, и ему не удалось хорошенько обдумать предстоящий разговор с Макдейром. Кроме Макдейра, не с кем потолковать во всем огромном министерстве обороны. Парк больше никому не может откровенно высказать одолевающих его сомнений.

Никто не смеет заподозрить Парка в небрежении интересами обороны. Но никто не будет иметь и права сказать, что по вине Парка хоть один грош налогоплательщиков пущен на ветер. Парк с особенной ревностью относился ко всему, что происходило в области новых грандиозных проектов министерства. Они влекли за собою астрономические траты государства и новые умопомрачительные прибыли для монополистических групп, поставляющих новые виды оружия. Парк сквозь пальцы смотрел на связи генералов с группой Ванденгейма. Тут Парку приходилось быть слепым. Наедине с собою он подчас подумывал о том, что он стал бы делать, взобравшись на Золотую гору. А влезть туда без помощи Ванденгейма не было надежды.

***

Парк всегда отличался подвижностью. Молодым человеком он слыл в числе лучших игроков бейсбольной и футбольной команд; генералом, на фронтах Второй Мировой он почти никогда не вызывал к себе командующих армиями и участками фронта, а ездил к ним; и теперь, имея семьдесят с лишним за плечами, не забывал, что такое гольф, — разве что погода уж совсем не позволяла выйти на поле.

В силу этой подвижности он и сегодня, вместо того чтобы пригласить к себе Макдейра, что вполне мог бы сделать как председатель парламентской комиссии по обороне, Парк сам отправился к генералу. Впрочем, если говорить откровенно, дело тут было не в одной подвижности, а, пожалуй, еще и в желании лишний разок под уважительным предлогом побывать в министерстве обороны.

Медленно едучи в своем сером лимузине вдоль мутной реки, Парк издали щурился на унылую громаду министерства.

Прежде ему приходилось выпрашивать кредиты у парламента — теперь он их санкционировал, глядя со стороны на грызню своих бывших коллег генералов за ведущее место в предстоящей войне полушарий.

Война полушарий! В устах генералов это звучало так, словно вопрос о ней уже был решен. Возня с переговорами и встречами на всех уровнях была только оттяжкой времени, чтобы дать им, господам генералам, возможность изготовить ракеты новых типов, якобы превосходящих то, что уже есть у русских. А в действительности… Да, Парк лучше многих знал, что означают в действительности эти «новые типы» — контракты для Ванденгейма и других шаек! И он, Майкл Парк, всю жизнь считавший себя честным человеком, должен молчать и, в лучшем случае, если совесть уж очень протестует против нового заказа, под предлогом болезни устраняться от председательствования в оборонной комиссии.

Война полушарий! Человечество рановато списало в отставку старину Марса. Спустившись с облысевшего Олимпа, воинственный старец нашел более комфортабельное убежище в восьмиугольнике министерства. За тысячи лет житья на Олимпе ему осточертело жаркое солнце Эллады — куда приятнее жить в комнатах с кондиционированным воздухом. К тому же сидение на Олимпе стало скучным — воинственные традиции Афин и Спарты почти забыты потомками славных вояк: они обнищали. О размахе Александра, сына Филиппа, старые гречанки рассказывают детишкам как о легенде, даже и не очень-то правдоподобной. Старому богу войны льстит: в министерстве подготовкой войны заняты сорок две тысячи трудолюбивых чиновников и офицеров, восседающих за тридцатью шестью тысячами письменных столов. Как бог, то есть существо, невидимое людям, Марс может в любое время незаметно подойти к любому из тридцати тысяч телефонов, связанных с внешним миром ста двадцатью тысячами километров кабеля; может посмотреть на экран любого радиолокатора. Увидев в локаторе проносящуюся по небу Афину-Палладу, может шепнуть оператору, что это советский бомбардировщик. Марс может заглянуть через плечо любого из трехсот человек, сидящих за электронно-вычислительными машинами, и узнать прогноз погоды на весну или вычислить траекторию ракеты, состоящей на вооружении любого из союзников республики; может поинтересоваться возможным исходом встречи республиканских истребителей с чужими бомбардировщиками в любой точке стратосферы. А в свободные минуты Марс, глядя на генералов, наверно, тоже хочет чуть-чуть развлечься. Что ж, старик вправе чувствовать себя как дома на полутораста квадратных километрах территории министерства. Тут он, пожалуй, впервые за три тысячи лет может вести жизнь, приличную Олимпийцу. Может спать или купаться в любой из уютных комнат за кабинетом глав любого из наземных или воздушных командований; может объедаться в любом из шести ресторанов, рассчитанных на сорок тысяч завтраков, обедов и ужинов. Этого достаточно даже для его божественного аппетита! Марс может предаваться неге в любом из четырех скверов на внутренних дворах министерства; в любом кинозале может смотреть фильмы: атомный взрыв в Хиросиме, подожженные напалмом города Кореи, расстрелы в Индо-Китае, репрессалии в Алжире, бомбардировка на Кубе: выбор картин во вкусе воинственного бога велик; старик может потешить плоть, приударив за любой из семи тысяч машинисток или стенографисток в закоулках министерства. Бог может поставить свою колесницу в любом из четырех гаражей, рассчитанных на шесть тысяч автомобилей, или бросить ее на любом из восьми десятикилометровых подъездов к зданию. Пожалуй, единственное неудобство олимпийца то, что негде выгнать на подножный корм отощавших кляч квадриги: во дворах предусмотрено питание для десятков тысяч лошадей бензиновых повозок, но жалкие четыре мотора по одной лошадиной силенке обречены на голодовку — щепотки сена тут не найти. А первая же попытка Марса выпустить крылатых коней на газоны сквера кончится тем, что их заберет военная полиция. Впрочем, бог может помириться и с этим. Взамен четырех костлявых кляч октагонские приятели дадут ему что-нибудь вполне современное. Тщеславие Марса должно тешить то, что он может проникнуть в любой из кабинетов и втихомолку водить пером любого из генералов; может контролировать работу штабов и управлений: помогать всем сорока тысячам людей (подумать только, вдвое больше, чем население славной Спарты!) в трудах на благо войны; может, наконец, нашептывать свои планы и решения на тайных заседаниях совещания начальников штабов. А при случае может даже подсесть в автомобиль своего старого приятеля Майкла Парка, у них самые простые отношения. Они могут свободно похлопывать друг друга по плечу: бог войны сенатора, а сенатор бога войны.

***

Парк с удовольствием прошелся по лабиринту коридоров. Выпил пива в генеральском буфете, даже сделал ручкой стайке бежавших куда-то девиц.

Генерал Макдейр — круглый, розовый, жизнерадостный сангвиник — говорил быстро, часто ни с того ни с сего сам себя перебивая веселым смехом и интимно подмигивая собеседнику. На фоне принятой в этом министерстве сдержанности Макдейр казался олицетворением оптимизма.

— Дьявольски удачно, Майкл, что вы меня поймали. Едем вместе. Я спешу на «Пункт зеро», чтобы посмотреть «Юнивак». Его только что установили. Он может все! — захлебываясь от восторга, выкрикнул Макдейр. — Понимаете, Майкл, решительно все! Это та самая штука, на которую палата депутатов не хотела давать нам денег, и если бы не вы, старина…

Парка коробила фамильярность Макдейра. Он, Парк, сделал этого толстяка тем, чем тот теперь был: главою командования воздушной обороны. В пухлых руках генерала была сосредоточена огромная мощь: авиация и ракетные войска страны; Парк считал эти руки надежными. Но он не очень-то верил в могущество «Юнивака» — слишком много обещали его создатели, не в меру много! И посмотреть эту штуку все же стоило, раз уж на нее истрачены бешеные деньги. Следом за Макдейром Парк вошел в лифт и спустился к подземной дороге, соединяющей министерство обороны с вынесенным далеко за пределы столицы «Пунктом зеро» — командным постом воздушной обороны страны.

Ходом маленького вагончика управляли по радио издалека. Парк с отвращением чувствовал себя чем-то вроде начинки снаряда, несущегося в канале гигантского ствола, где впереди и сзади мчались такие же снаряды, начиненные людьми.

Неприятное ощущение, вызванное закруглением, по которому несся вагон, помешало размышлениям Парка о совершенстве техники. И тут же новое ощущение, столь же неприятное, но на этот раз вызванное силой, действующей в противоположном направлении, заставило Парка сморщиться. Сперва все, что было у него внутри, давило слева направо; теперь все внутренности устремились справа налево и мучительно сжали сердце. Словно его стиснул огромный безжалостный кулак.

Вагончик давно вышел на прямую, но скучные мысли, вызванные воспоминанием о сердце и врачах, еще долго копошились в голове, по какой-то необъяснимой ассоциации сменившись размышлениями о том, что будет с этой железной дорогой, когда пройдут тревожные времена ожидания внезапных нападений на республику. Придут же счастливые времена, когда люди поймут вздорность того, что делается сейчас во имя обороны от несуществующей опасности! Придут непременно. Тогда сдадут на слом бомбардировщики и ракеты, уволят в отставку всех на свете макдейров и парков; эта подземная трасса превратится в загородный метрополитен. Веселая суета воцарится на станции отправления, которую по старой памяти назовут «Пункт зеро». Поезда повезут людей к озерам. В залах «Пункта зеро» поставят ресторанные столики; на огромном экране, какого второго нет в стране, будут показывать фильмы о путешествиях или комедии, от которых людям станет легко на душе. Потом лифты-экспрессы поднимут гуляющих на сотню метров, на поверхность земли, в тень густого бора, на берег озера, подобно фиорду растекшегося между обрывами.

Нетронутый лесной массив и нерушимый покой водного зеркала скрывали подземный городок, куда приехали Парк и Макдейр. Восемь гектаров, занятых железобетонными сооружениями, двумя, а то и тремя этажами уходящими под землю. Только в одном месте, где был расположен главный зал командования, сооружение было одноэтажным. Зато над его стальной крышей, прикрытой несколькими прослойками железобетона, лежал еще стометровый массив не тронутой экскаваторами девственной почвы бора и дно глубокого озера. Служебные помещения штаба, оперативный отдел, разведка, связь, учреждения бытового обслуживания и жилые отсеки — все это вмещало 2240 человек постоянного персонала, днем и ночью, в три смены, обслуживавшего «Пункт зеро». Городок имел самостоятельное водоснабжение из нескольких артезианских колодцев. Эта вода была обеспечена от радиоактивного заражения. Хранилища для трехмесячного запаса пищи были также хорошо защищены. Возможность проникновения в убежища воздуха, зараженного чем бы то ни было, исключалась. Питание установок кондиционированного воздуха в каждом отсеке и этаже производилось через надежные фильтры. Все двери помещений, все ворота тоннелей были снабжены специальными приспособлениями, реагирующими на малейшее повышение радиации воздуха. Створки этих дверей были устроены так, что в тридцатую долю секунды захлопывались прежде, чем взрывная волна успеет докатиться.

Центр связи действовал на всю территорию страны. Он имел десять каналов с общей емкостью около двух тысяч слов в минуту.

В одном из убежищ под колпаком из плексигласа находился предмет, по размерам своим ничтожный в сравнении со всеми сооружениями, казематами, машинами и аппаратами, заполняющими «Пункт зеро». Днем и ночью колпак из плексигласа светился багровым светом неона. Даже в том случае, если бы весь «Пункт зеро», весь узел всех трех убежищ и даже весь континент вдруг погрузились в темноту, сияние неоновой трубки обеспечивалось самостоятельной батареей, работавшей только на эту трубку.

Предметом, так заботливо оберегаемым и освещаемым, был… телефон. Самый обыкновенный телефон. Единственным внешним отличием этого аппарата от сотен миллионов других являлось только то, что он был ярко-красный. Этот аппарат никогда не видел ни один журналист, но тем не менее он стяжал себе в печати славу «самого опасного телефона в мире». Его назначением было передать шесть условных цифр — сигнал, по которому поднимались в воздух бомбардировщики стратегической авиации и посылались на цели боевые ракеты дальнего действия — все, что в наши дни значит начало третьей мировой войны.

Парк миновал первый зал «Пункта зеро». Там не было ничего, кроме длинных диванов и развешанных по стенкам разноцветных термосов, похожих на огнетушители. За широкой дверью, на вид очень тяжелой, но поддавшейся легкому нажиму, открылся более просторный аппаратный зал. Он был наполнен легким гудением электронных машин, выстроившихся вдоль стен. Красные, зеленые, синие огоньки вспыхивали и гасли на их матовых досках. Словно машины переговаривались между собой.

Никто из офицеров не повернул головы к Парку и Макдейру. Может быть, потому, что шагов не было слышно на толстом нейлоновом ковре, застилавшем весь зал. За дверью находился главный зал командования. Его широкий амфитеатр утопал в мягком полумраке. Стены были заняты прозрачными экранами и огромной картой мира, вогнутой подобно экрану панорамного кинематографа. По требованию Макдейра офицер-диспетчер нажимом на клавиатуру, подобную клавиатуре органа, вызывал на боковых экранах уточняющие планшеты любого района карты в более крупном масштабе. Макдейр отдавал одно приказание за другим, словно ему доставляла особенное удовольствие возможность показать Парку свое могущество. Но это не было главным, ради чего Макдейр привел сюда своего бывшего командующего: ему не терпелось продемонстрировать Парку «Юнивак» — гордость «Пункта зеро», электронный «мозг» командования обороной страны.

Макдейр предложил Парку занять место в стеклянной будке, расположенной в самом верхнем ряду амфитеатра, — отсюда был виден весь зал и все три матовых экрана. Особенно отчетливо был виден средний экран, на котором в этот момент появилась контурная карта республики с прилегающими к ней тысячекилометровыми зонами чужих территорий.

— Сейчас мы посмотрим, на что он способен! — весело сказал Макдейр. Не хватало только, чтобы он от удовольствия стал еще потирать руки. — Вам, как гостю, Майкл, предоставляется определить основные данные игры: откуда появляется противник, что он собою представляет и время его появления. Впрочем, — тут же сам себя перебил Макдейр, — первые два данных известны: нападение происходит со стороны России, и производится оно атомоносцами, или даже еще лучше — самыми современными ракетами. Вам, Майкл, остается назвать время нападения. Ну-с?!

— Самое страшное в военном деле — самогипноз, — недовольно проворчал Парк. — А вы, господа, уже целиком в его власти. Чего же тогда стоит ваш кибернетический Наполеон!

Макдейр недоуменно смотрел на Парка, потом стал быстро называть исходные данные для военной игры: «противником» оставался Советский Союз.

То, что произошло дальше, было мало похоже на военные игры, какими их знал Парк. Проиграли два варианта: «внезапное нападение Советов» и «собственный упреждающий удар по жизненным центрам «противника» По крайней мере, так назвал этот второй вариант Макдейр, но Парк понял, что читается это совсем иначе: «внезапное нападение на жизненные центры стран Варшавского договора». По крайней мере такой вывод он сделал из всего, что происходило дальше.

В нижнем ярусе амфитеатра, вдоль стен с аппаратами и на главном экране засветились глазки оживших машин «Юнивака» Едва слышное щелканье механизмов, похожее на треск электрических искр; короткие звонки, когда из аппаратов выскакивали отработанные ими перфокарты с программой работы для других аппаратов, приказания Макдейра и короткие ответы офицеров-операторов — вот все, что происходило перед Парком. К тому же все это совершалось так быстро, что он не успевал следить за переменой обстановки и за ответами «Юнивака». Перед ним разыгрывались воображаемые сражения воздушных соединений, вычислялось движение трансконтинентальных ракет «противника» и происходило их условное уничтожение задолго до достижения ими целей; наносился сокрушительный бомбовый удар по наиболее важным центрам России и стран социалистического лагеря. И всякий раз, когда заканчивалась та или иная фаза этой воображаемой борьбы, Парк видел ухмыляющуюся физиономию Макдейра и слышал его довольные возгласы:

— Так!.. Так! Так!

И снова Парку казалось: не хватает только, чтобы генерал удовлетворенно потер руки. Но именно то, что решительно на все варианты обстановки «Юнивак» отвечал одним решением: «Победа, победа, победа!» — именно это показалось Парку подозрительным.

— Послушайте, Мак, — сказал он, — а в кишках этой штуки слово «поражение» вовсе не водится?

— Ну-ну, старина, — Макдейр хлопнул Парка по спине и лукаво подмигнул, — если бы здесь сидели не вы, а сто миллионов наших налогоплательщиков, «Юнивак» почти каждый раз отвечал бы: «Поражение, поражение». И я объяснил бы налогоплательщикам: если вы не подтянете кушаки и не дадите нам еще десяток-другой миллиардов, то вас ждет такой же ответ «Юнивака» на вопрос, останетесь ли живы.

И, довольный своим ответом, Макдейр расхохотался. Но на Парка его остроумие произвело удручающее впечатление.

— Значит, ваш «Юнивак» просто жулик. И полтора миллиарда, которые на него ухлопали, просто рента его продавцам? Так, что ли, Мак? Напрасно вы и сегодня не подсказали этому жулику, чтобы он поразил меня решениями: «Поражение, поражение». Тогда вам удалось бы толкнуть меня на выступление за дополнительные ассигнования. — И, кисло улыбаясь, Парк вдруг добавил: — Скажите по секрету, Мак, вы являетесь тайным акционером этих господ? — он ткнул большим пальцем через плечо в сторону аппаратов. — Жуликов, продающих нам этого электронного Наполеона, а?

Сделав вид, что он не обратил внимания на вопрос Парка, Макдейр рассмеялся:

— Это здорово сказано, старик: «электронный Наполеон»! Так оно и есть с этой штукой почти невозможно проиграть сражение — шансы противника опередить нас сводятся к минимуму. Разве только, если что-нибудь испортится в кишках этого Наполеона. А как вы нашли мое хозяйство в целом? — и он широким жестом обвел амфитеатр.

Самодовольство Макдейра выводило Парка из себя. Не скрывая огорчения, он пожевал губами. Рядом с бодрым, розовым Макдейром, довольным собою и всем вокруг, Парк выглядел теперь старым ворчуном, которому ничем нельзя угодить. Макдейр слушал его с улыбкой и с каким-то особенным удовольствием непозволительно громко попыхивал сигарой. Грустно покачивая головой, Парк говорил.

— …в прошлом году, когда я приехал в Москву с нашей парламентской делегацией, русские откровенно показали мне все, что у них есть. Они свезли меня на свой «Пункт зеро» — это центральный вычислительный центр учреждения, которое они называют «Госплан»… — Парк сделал многозначительную паузу и, сжав плечо Макдейра, внушительно продолжал: — Мне не хочется огорчать вас, Мак, но, ей-ей, по сравнению с тем, что я там увидел, все это… — подражая Макдейру, Парк широко обвел вокруг себя рукой, — все это каменный век! У них не было такой штуки, которая на все вопросы твердила бы: «Победа да победа!» По-видимому, у них даже электронные машины проникнуты реализмом. У меня на глазах было проиграно несколько интересных операций. Это тоже было похоже на битву двадцать второго века, но совсем не так, как сегодня здесь. Своему «красному Юниваку» они ставили удивительные задачи, казавшиеся на первый взгляд даже неразрешимыми: речь шла о новых электростанциях, о заводах, о потребности страны в сапогах и в холодильниках, о приросте населения, если потребление лимонов и сахара будет поднято на сто процентов, и черт знает о чем еще. Но, черт меня возьми, там я понимал все происходящее и, должен признаться, отдавал должное решениям и выводам русских; тех, кого интересовали выводы машины. Но от этого мне вовсе не делалось веселей. — И, вдруг оживившись, Парк быстро добавил: — Кстати, Мак, у них в игру вводятся компоненты, которых я не видел здесь, — политическая обстановка, экономический потенциал, культурный уровень населения…

— Чистый блеф! — огрызнулся Макдейр. — Кто может оценить такие факторы, как политическая обстановка?..

— Я сказал русским приблизительно то же самое: «Кто может?.. И вообще при чем тут политическая обстановка, когда вы хотите знать, сколько детских туфель будет вам нужно в 1970 году?..» — Парк хитро прищурился. — Знаете, что они мне ответили?

— Мм… — неопределенно промычал Макдейр.

— Они ответили: «Ленин говорил, что политика — это судьба миллионов». И как же иначе, Мак?! Разве прошлая война не показала? Возьмем для примера хотя бы Итальянскую кампанию, где мы с вами так часто встречались. Я уж не говорю о последнем акте всего спектакля — о Берлине… Разве не политическая…

— Будет, Майкл, — перебил его Макдейр, — вы стали невыносимым пессимистом, а я притащил вас сюда, чтобы…

— …чтобы обеспечить себе победу в бюджетной комиссии парламента? — И теперь Парк покровительственно ударил по плечу Макдейра. — А ведь я думал, что хоть вы-то серьезно думаете о других победах — не только в парламентских комиссиях. — Он на минуту умолк и, исподлобья глядя на генерала, отчетливо закончил: — Мак! Чем легче будут наши победы над налогоплательщиками, тем труднее будет победа над действительным противником.

— Парадокс? — криво усмехнулся Макдейр. — Я его не понял.

— Только не поручайте понять это «Юниваку»!

Хлопнув дверью, Парк стал быстро спускаться в амфитеатр штаба. «Черт бы их всех побрал, — думал он. — Мак был единственным, с кем я мог говорить откровенно. И вот… Все они превратились в каких-то «юниваков»… Да, одни «юниваки»: «Победа, победа…» Ах, черт побери!»

Столкнувшись внизу с каким-то полковником, который, узнав Парка, отдал честь и сказал что-то любезное о прежней совместной службе, Парк остановился: нельзя было не ответить этому офицеру — он ни сном ни духом не был виноват в оперетке, разыгрываемой генералами. Парк ткнул пальцем в первый попавшийся аппарат и спросил:

— А это что такое?

— О генерал! — с неподдельным восторгом воскликнул офицер. — Это дьявольски умная машина. При ее помощи мы можем руководить полетом любого самолета, где бы он ни находился!

— И главным образом, конечно, над Россией? — иронически спросил Парк.

— Конечно! — искренне обрадовался полковник. — В любое время, в любом месте воздушного пространства.

— И даже за его пределами?

— Но на высоте не более полутораста километров, — не уловив иронии, серьезно сказал офицер.

— Так, так, — задумчиво пробормотал Парк, глядя в улыбающееся лицо офицера и думая о своем. — И это… — он показал на аппарат, — пускается в ход?

— Совершенно верно, генерал.

— И как часто?

— Если говорить откровенно, то не так уж часто, генерал, — потупился полковник.

Парк поспешно пожал офицеру руку и пошел дальше.

«Боже мой, и этот! А где же тут люди? Обыкновенные люди, способные думать без помощи «юниваков»?»

Когда они снова остались вдвоем в кабине штабного метро, Макдейр с наигранной веселостью спросил Парка:

— Ну как, старина, понравился вам наш «Юнивак»? Сколько бы вы ни иронизировали, это все-таки замечательная штука, а?!

Парк молча пожал плечами. Он видел, что не это главное, что хотелось сказать Макдейру. И действительно, собравшись с силами, тот выпалил так, словно это разумелось само собою:

— Такой же экземпляр, а может быть, и еще более усовершенствованный, мы дадим в УФРА.

— Хойхлеру?

— Угу… Надежные руки.

— Да… Более «надежные», чем нужно тем, кто не хочет в один прекрасный день по воле господина Хойхлера превратиться в пепел. Что касается меня, я не принадлежу к числу тех, кого такая перспектива прельщает. — И, подумав, Парк добавил: — Надеюсь, вы не рассчитываете на то, что парламентская комиссия по обороне даст вам хоть ломаный грош на новое вооружение Хойхлера и его, с позволения сказать, соратников?

— А как же иначе, Майкл? — удивленно спросил Макдейр.

— Это уж ваше дело… Ваше и Хойхлера.

— Не хотите же вы этим сказать, — тон Макдейра сделался вдруг официально сухим, — что вы откажете нам в кредитах на новое оружие для УФРА?

— Для Хойхлера?

— Я сказал: «для УФРА».

— Я отлично понимаю, о чем идет речь: ваш паршивый «Юнивак» — это не главное. Прежде всего вам хочется сунуть в лапы Хойхлеру хороший запас ядерного оружия?

— Без этого мы не можем быть спокойны…

Парк сердито перебил:

— Именно с этим-то мы и не сможем ни минуты быть спокойны. Что касается меня, то заявляю категорически: мы не можем передоверить Хойхлеру распоряжаться ядерным оружием. Не можем! Это было бы самоубийством. Мы и только мы сами должны держать это в руках. — И, подумав, отрезал: — Только мы!

— Странная точка зрения, — Макдейр пожал плечами, — странная и совершенно для меня новая… Не хотите же вы, чтобы мы вынесли это на суд парламента?

— Хоть на суд самого господа бога. Но вам придется подождать следующих выборов и сделать так, чтобы меня не переизбрали.

В тот момент, когда Макдейр собрался ответить, кабину тряхнуло на остановке, и он поспешно закрыл рот, чтобы не прикусить язык. Но Парк и без того понял, что хотел сказать генерал: найдется, мол, управа и на тебя, старый осел, если ты уже совсем помешался на своем дурацком «миролюбии».

«Ну, что же, пытайтесь, господа, пытайтесь, — подумал Парк, — но, не свалив меня, вы не сунете нож в руки Хойхлера. Тут вам не поможет даже сам Ванденгейм».

С этой мыслью он вышел из кабины в широкий коридор министерства обороны.