Но зачем Мейнешу понадобилась карта? Уж не действовал ли он по наущению старшего офицера, заподозрившего что-нибудь неладное в прокладке?

Житков сидел в неудобной позе, спустив необутые ноги на холодную стальную палубу, и прислушивался к звуку, точнее говоря, к интонации — легкому изменению в пении электромоторов. Моторы звенели другим голосом: их тембр был выше, пронзительнее.

Забыв о завтраке, Житков поспешно надел ботинки и пошел в центральный пост. Переступая комингс, он быстрым взглядом окинул стоявших в ЦП людей, и от него не ускользнуло, что, встретившись с его взглядом, старший офицер поспешно отвернулся и с преувеличенным усердием занялся картой.

— Почему так звучат моторы? — резко спросил Житков.

Офицер пожал плечами.

— Главные моторы стоят. То, что вы слышите, — звук малого мотора, вращающего электронож.

Житков понял, что едва не попал впросак: командир этого корабля, несомненно, знал то, что оставалось неизвестным Житкову и о чем он не должен был расспрашивать.

— Что вы сказали? — спросил Житков, стараясь за наигранным бешенством скрыть смущение. — Вы запустили электронож? Разве я не приказал идти, пока не кончится лед?

— Он никогда не кончится.

Житков видел, что старший офицер с трудом сохраняет вежливость. Что же, если вывести его из равновесия и заставить нарушить дисциплину, — будет повод отделаться от этого назойливого, всюду сующего нос помощника. И Житков тихо, но настойчиво повторил:

— Я приказал идти, пока не кончится лед!

— Господин капитан!.. — офицер заносчиво вскинул голову. — Я хотел бы переговорить с вами наедине… — И, не ожидая ответа, он вышел из центрального поста.

Следом за старшим офицером Житков вошел в штурманскую рубку. Штурмана не было. Они оказались с глазу на глаз и молча глядели друг на друга.

— Ну-с? — сквозь зубы процедил Житков.

Офицер молчал.

Житков схватил его за грудь и встряхнул. К его удивлению, тот даже не сделал попытки защищаться.

— Чего вы хотите? — не повышая голоса, спросил Житков. — Мне не нужны ни соглядатаи, ни критики. Чего вы хотите?

Стиснув зубы, офицер застывшими в бессильной злобе глазами уставился на Житкова.

— Я не желаю задохнуться подо льдом из-за вашего упрямства, — прохрипел он наконец.

— Вам никогда не приходилось слышать о человеке по прозвищу «Капитан»? — спокойно спросил Житков. — Еще одна глупость, и вы уже никому не сможете рассказать о своем знакомстве с ним. Поняли вы, наконец, или нет?

— Я думал, что…

— За вас думаю я! — отрезал Житков.

— Но… ледяное поле казалось бесконечным…

— Вы оставили нас без энергии для моторов!

— Прорезав лед, мы пустим в ход дизеля и зарядим батареи.

— Хорошо… Теперь делать нечего. На этот раз я прощаю вам нарушение приказания, — произнес Житков. — Прогрызайтесь сквозь лед.

Офицер поспешно выскользнул из штурманской.

Через несколько минут Житков услышал радостные крики в центральном посту. Все приветствовали струю свежего воздуха, ворвавшуюся через аппендикс, выпущенный в дыру, прорезанную электроножом.

— Уберите аппендикс и пропустите в прорез малый перископ, — приказал Житков.

Первый же взгляд в перископ, и Житков торжествующе рассмеялся. Он молча взял за плечо старшего офицера и заставил его наклониться к окуляру.

— Теперь вы понимаете, что десять минут выдержки сохранили бы нам аккумуляторы и несколько часов времени? До чистой воды не больше двух-трех миль!

Подзарядив батареи, лодка снова погрузилась и, пройдя подо льдом последние мили, вынырнула на поверхность. Были включены дизеля. Корабль продолжал поход, одновременно заряжая аккумуляторы. Даже в самое светлое время суток Житков не погружался.

К вечеру вахтенный с мостика доложил, что видит землю. Штурман просил разрешения подойти ближе к берегу, чтобы обсервацией проверить счисление, но Житков решительно ответил:

— Оба мы — вы и я — не могли ошибиться в прокладке. А она у нас сходится абсолютно. Значит, мы находимся именно там, где должны быть, — на траверзе бухты Сельдяной. Будем держаться как можно мористей, пока темнота не сгустится. Я хочу быть уверен в скрытности нашего подхода к проливу.

— Но если и здесь нужно ждать темноты, то к чему тогда лодке ее невидимость? — недовольно проворчал штурман.

Ура! Теперь Житков знал все! Он знал — лодка невидима. Это и есть ее вторая и главная «тактическая особенность».

Но, черт возьми, значит, нацисты обогнали в этом деле советский флот! Или попросту выкрав основу работ Бураго, довели их до конца?.. Так или иначе…

— Если вам непременно хочется, — сказал он штурману, — мы войдем в пролив в самой светлое время суток, — пожалуйста!

— Нет, это было бы, конечно, ошибкой. Попадись нам на пути самолеты, они обнаружили бы наш погруженный корпус, но я не понимаю…

— Очень об этом сожалею, — перебил его Житков, — но зато понимаю я: если нас не видно, то слышно.

— У русских нет средств услышать нас на таком расстоянии.

— Если бы я не побывал в Советской России, то, может быть, думал бы так же. Но я там был…

— Не переоцениваете ли вы противника, господин капитан? — усмехнулся старший офицер. — Ведь речь идет о пресловутом «ухе Найденова»?

«Фу, черт их дери! Они знают и это! Однако разведка у них, видно, работает не так плохо, как мы воображаем».

— Вы тоже слышали о нем? — спросил Житков, стараясь остаться равнодушным.

— Откровенно говоря, я думаю, что это одно из средств устрашения, а не реальный прибор, — с самодовольством ответил офицер. — Пока еще ни один такой прибор не попал в наши руки. Быть может, его и вообще-то не существует?

У Житкова отлегло от сердца.

— Мы проникнем в пролив, когда русские будут вполне уверены в его неприступности, — сказал он, чтобы переменить разговор.

— Да, господин капитан.

Оттянуть операцию до ночи Житков старался не из опасения быть обнаруженным, как думал старший офицер, а лишь ради того, чтобы не дать возможности штурману опознать по береговым ориентирам, что лодка войдет не в пролив, ведущий к Сельдяной, а в пролив Кривой губы. Темнота и незнакомство с берегами не позволят нацистам обнаружить «ошибку» в прокладке, сделанную Житковым при изготовлении копии с карты.

Но Мейнеш, Мейнеш! Видел ли он карту? Понял ли, что изменение прокладки приведет лодку вовсе не в Сельдяную?

Мейнеш! Вот к кому сейчас непрестанно обращалась мысль Житкова.

Он поставит мины в горле Кривой губы, куда корабли противника пойдут для высадки десанта. Проход в советском минном поле перед Сельдяной останется чист. Советские корабли выйдут из нее по тревоге и добьют десантные суда, которые не подорвутся на минах, расставленных Житковым.

Изменение на несколько градусов в прокладке на карте — вот все, что сделал Житков, чтобы на сто восемьдесят градусов повернуть результаты немецкой диверсии.

После этого ему останется всплыть вблизи своей базы и, не дав немцам утопить лодку, передать ее в руки советского командования.

Одной из надежных сторон своего плана Житков считал то, что о нем не знал никто, кроме Найденова. Но была у плана и слабая сторона: по своим очертаниям проход в Кривую не был похож на пролив Сельдяной. Но тут уж оставалось полагаться на темноту и на то, что никто из офицеров лодки здесь не бывал.

Житков еще раз повторил штурману, что не намерен приближаться к берегу, пока не стемнеет, и приказал ложиться на грунт. Во-первых, по словам Житкова, это избавляло от необходимости расходовать энергию аккумуляторов на то, чтобы держаться против отливного течения. Во-вторых, люди могли получить несколько часов полного отдыха. В-третьих, лежа на грунте, лодка не производила ни малейшего шума. Следовательно, она не могла преждевременно выдать себя советским постам прослушивания, имеющим, вероятно, вынесенные в море акустические буи. Все эти доводы Житков терпеливо втолковывал офицерам.

В лежащей на грунте лодке царила тишина сонного царства. Это был редкий в жизни подводного корабля случай, когда спать могли все, кроме сокращенной вахты: по одному человеку на рации, в центральном посту и в машине.

Но не спал еще и Житков. Сидя под перископом, он думал.

Был ли другой способ загнать самих гитлеровцев в ловушку, которую они готовили советским кораблям? Даже если бы Житков решился на рискованный шаг, — прошел на радиорубку и дал бы своему командованию радио о готовящемся на Сельдяную нападении, — он не мог бы рассчитывать ни на что, кроме провала. Угроза нависла бы и над ним, и над его друзьями, запертыми вместе с ним в этой подводной банке, и над западней, которую он намерен расставить немцам. Они разработали бы другой план нападения, о котором наша разведка, может быть, и не узнала бы. Кроме того, противник, запеленговав его передачу, понял бы, вероятно, откуда она идет, и всякая возможность дальнейшей работы его лодки на пользу советскому флоту была бы пресечена. Не говоря уже о том, что он не привел бы своему командованию этот трофей с «особыми тактическими свойствами».

Может быть, всплыть, привлечь внимание своих? Нет, и это не годится! Все никуда не годится… Выработанный им план минирования Кривой был единственно правильным. Знать о нем должен был он один, и выполнить его должен был тоже он один.

Житков стряхнул овладевшую было им сонливость и прошел по отсекам. Всюду царила тишина. Было слышно, как капает со шпангоутов роса конденсации. В отделении главного компаса нежно жужжал жироскоп. Над головою сидя уснувшего штурмана тикали неутомимые хронометры.

Приблизившись к камбузу, Житков различил какой-то странный, булькающий звук, словно кого-то душили. Насторожившись, он осторожно заглянул туда. Мейнеш сидел на комингсе, уронив голову на колени. Его широкие лопатки мерно ходили в такт тяжелому дыханию. Он спал.

Житков вернулся к себе в каюту.

Вскоре вахтенный доложил, что назначенное для отлеживания на грунте время истекла.

Он занял место у перископа, чтобы первым оглядеться на поверхности.

Небо было затянуто тучами. Луна изредка выглядывала в окна, но тотчас же скрывалась. Житков был спокоен: в таких условиях ни штурман, ни кто-либо другой из офицеров не смогут обнаружить обмана.

Лодка всплыла и самым малым ходом подвигалась ко входу в Кривую губу.

Житков безотлучно находился на мостике. Несколько раз выходил штурман. Он не терял надежды опознать берег, но всякий раз, как только луна собиралась выглянуть из-за облаков, Житков находил предлог отослать его вниз. А к тому времени, когда луна перешла в нордовую четверть и выплыла из облаков, установка мин была закончена. Житков отвернул в море.

С минуты на минуту он ждал приближения немецких кораблей, решив не уходить до их прибытия. Хотелось собственными глазами убедиться в успешном завершении плана и видеть, как корабли противника будут подрываться на немецких минах.

Вскоре Житкову доложили о приближении двух отрядов «своих», то есть гитлеровских кораблей. Один шел к проливу в Сельдяную, чтобы выманить на воображаемые мины советские корабли; другой — с десантом — держал курс к Кривой, прямо на мины Житкова.

Почти одновременно с тем, как советские корабли показались со стороны Сельдяной, Житков увидел и первый взрыв у горла Кривой.

— Первый вражеский корабль подорвался! — радостно крикнул он вниз. Снизу послышался торжествующий «хох» офицеров и команды. Из люка показалась голова Мейнеша. Он протянул Житкову поднос с бокалом.

— Старший офицер приказал откупорить бутылку секта, господин капитан.

— Да, за это стоит выпить! — сказал Житков и залпом осушил бокал.

Когда он протягивал его обратно Мейнешу, тот тихонько пробурчал:

— Уверены ли вы, что подрываются именно вражеские корабли?

— О, будьте спокойны, старина, взрываются те, кому следует взрываться, — ответил Житков.

Взгляд Мейнеша был устремлен в черноту ночи, освещаемую вдали красными, колеблющимися бликами пожаров. Их было уже три. Горели три фашистских корабля, четвертый пошел ко дну сразу после взрыва.

Корабли из первого отряда сделали было попытку подойти к гибнущим, чтобы подать помощь, но под выстрелами с настигающих их советских кораблей отошли и скрылись во тьме.

* * *

Радист протянул Житкову радиограмму.

Немецкое командование уже знало о разгроме под Сельдяной. Из радиорапортов уцелевших кораблей было ясно, что вход в Кривую губу оказался заминированным. Адмирал требовал от лодки объяснений. У него возникло сомнение в правильности установки мин в проливе у Сельдяной…

* * *

Дело было сделано. Оставалась проникнуть в Сельдяную так, чтобы советские сторожевики не расстреляли лодку, прежде чем Житков сумеет объяснить им, в чем дело.

Офицеры с удивлением смотрели на своего командира, когда он спустился в центральный пост. Хмурый, он молча приник к перископу.

— Внимание, — негромко бросил он, передавая перископ офицеру: — Продуть носовую!

— Есть продуть носовую, — ответил вахтенный начальник, передавая приказ стоящему на клапанах унтер-офицеру.

Внимание Житкова привлек мигнувший глазок сигнальной лампы акустика. Тут же и сам акустик крикнул из своей рубки:

— Многочисленные винты на всех румбах!

— Что в перископе? — спросил Житков.

— По правому борту — мачта, — отвечал вахтенный офицер. — По носу — катер… — Он продолжал поворачивать перископ и по мере того, как обходил горизонт, тревожно выкрикивал: — Слева на крамболе — катер… катер… катер…

Житков одним прыжком бросился к перископу и, отстранив офицера, приник к окуляру. Действительно, со всех румбов кольцом сходились советские катера. По-видимому, перископ Житкова был уже замечен. Нужно было мгновенно принимать решение: всплывать и сдаваться, или… Додумать он не успел. Разрыв глубинной бомбы отбросил его к переборке. Житков понял, что попытка всплыть будет стоить жизни — его утопят. Нужно уходить на глубину.

— Срочное погру… — Но, прежде чем он договорил, последовал новый толчок. Житков ударился обо что-то головой. Лодка содрогнулась. Лампочки мигнули.

— Рули на погружение до отказа! Оба мотора — полный вперед!

Грохот под левым бортом и третий толчок, потрясший лодку, заставили Житкова ухватиться за первое, что попалось под руку.

Взрывы слышались теперь со всех румбов. Они грохотали на разных глубинах: по борту, над лодкой, под нею.

Лодка делала зигзаги, петляла, меняла глубину. Все было напрасно. Кольцо разрывов сжималось.

Житков решился на последний маневр. Дав моторам полные обороты, он выключил их. Носовая цистерна была заполнена, кормовая продута. Житков рассчитывал, что корабль по инерции довершит маневр.

Грохот очередной бомбы смешался с лязгом, со зловещим скрежетом, похожим на визг рвущегося металла. Кричали люди. Темнота заполнила лодку. Не осталось ни одной целой лампочки.

В черной тишине слышалось сердитое клокотанье воздуха, с силою вырывавшегося в воду.

Пенистый султан, вскинутый последнею глубинной бомбой, еще не успел осесть за кормою советского «охотника», когда в свете прожектора его командир увидел на поверхности моря нечто, заставившее его перегнуться через поручни мостика: от места, где опадал фонтан взрыва, по воде тянулся переливчатый маслянистый след нефти.

Командир переглянулся с вахтенным начальником и кивком указал направление. Лейтенант так же безмолвно, движением руки, отмахнул рулевому, и «охотник» покатился вправо, выходя на масляную полосу. Все делалось молча, как будто люди боялись спугнуть раненую подлодку.

Лейтенант махнул рукой стоящему на корме старшине. Тот поднял замок очередной бомбы, и она исчезла в буруне. Снова и снова взмах руки. Одна за другой бомбы уходили за корму, вздымая фонтаны и издавая грохот разного тона — в зависимости от глубины, на которую были установлены.

— Добьем фашистскую акулу, — сквозь зубы пробормотал лейтенант, ни к кому не обращаясь. Но вахтенный начальник слышал и, удовлетворенно хмыкнув, сказал:

— Небось, не уйдет!

— Бомбы все! — донесся с кормы доклад старшины.

Все увидели, как вдоль следа закипели вырывающиеся на поверхность пузыри воздуха.

— Готов, — сказал, выпрямляясь, командир.

— Готов, — ответил вахтенный начальник.