Под лучами мягкого солнца молодая зелень деревьев выглядела так празднично, что каждый листик казался заново старательно отлакированным, а каждая иголочка любовно расчесанной и прибранной. Склоны гор казались покрытыми нежно-зеленой тканью, сквозь которую лишь местами виднелась еще бурая, не успевшая одеться в яркий убор земля. Кусты кизила, поднимавшиеся по склону горы к самой усадьбе, желтели только-только распускающимся обильным цветом.

После долгого пребывания на суровом севере было радостно и даже немного странно видеть эти яркие краски, ощущать горячие лучи солнца, в таком изобилии, с такой щедростью льющиеся в растворенные окна.

С моря, синевшего у подошвы горы, тянуло крепким ароматом соленой воды, ветра и бескрайнего простора. Прибой опоясал берег пенной каймою. Но его рокот скорее угадывался, чем был слышен за гомоном птиц, возившихся в деревьях под окнами. Эта перекличка, эта хлопотливая возня бывает такой веселой только весной.

Только весной, южной, крымской весной такими голубыми бывают просторы этого моря, таким чистым воздух, таким ласково-свежим ветер. И только весной бывает таким чисто-прозрачным небо, что, кажется, видишь его вширь до самого края земли и ввысь до бесконечности.

Небольшой дом лепился к горе, как белая коробочка, расцвеченная полосатыми козырьками маркиз. Быть может, название, все еще сохранившееся от старых времен на бронзовой дощечке у калитки, было случайностью, а возможно, что давние владельцы домика впервые увидели издали его алую черепичную крышу и какая-нибудь девочка, ехавшая на линейке по извилистой горной дороге, весело хлопая в ладошки, воскликнула: «Мама, мама! Смотри: совсем как красная шапочка, заблудившаяся в зеленом лесу!» Так или иначе, но домик назвали «Красная шапочка».

Высокие, почти черные султаны старых кипарисов не загораживали дом от солнца. Сквозь большие зеркальные окна оно заливало в нем каждый уголок.

В комнатах царила ленивая тишина.

Потянувшись, Житков медленно произнес:

— А, пожалуй, знаешь ли, жаль, что не нам самим пришлось вытряхивать из Витемы то, что у него за душой.

— Могу тебя уверить, что и без нас это будет отлично сделано. Что касается тебя, то, по-моему, следователь из тебя — никакой!

— Почему?

Но Найденов не успел объяснить: в комнату ворвались Элли и Валя. Светлые платья, раскрасневшиеся лица, пронизанное солнцем золото волос — все сияло.

— Они еще не готовы! — всплеснула руками Элли.

— Все равно едем, едем! — весело кричала Валя. — Везем их прямо так! — И, схватив Найденова под руку, она потащила его к выходу.

Через несколько минут машина, шурша шинами по гальке, выехала из ворот и помчалась по береговому шоссе.

На даче, куда они приехали, их сразу провели на веранду. Они увидели нарядно сервированный стол на семь приборов. Это значило, что должен был присутствовать еще кто-то, кроме них и хозяина дома.

Через несколько минут тяжелыми большими шагами на веранду вышел Ноздра. Приостановившись у порога, он быстрым, как всегда, пристальным взглядам оглядел гостей.

— С возвращением на родную землю, друзья!

И всех, одного за другим, не исключая женщин, крепко обнял и расцеловал. Потом приблизился к столу, отодвинул стул и, не садясь, жестом пригласил остальных.

— Не стану произносить приготовленный тост, — сказал он и сделал паузу. — Непредвиденные обстоятельства заставляют изменить программу этой встречи. Двое приглашенных присутствовать не будут.

Все взоры невольно обратились к пустым стульям, предназначенным не явившейся паре.

— Но все же открою вам: у вас есть чем гордиться. Задание выполнено благодаря вашему мужеству, верности долгу и одному из самых прекрасных чувств, какие знает жизнь — чувству дружбы. Оно не изменяло вам в самых тяжелых условиях. Вы выдержали трудный экзамен. Нам удалось в полной тайне осуществить нелегкую и очень ответственную военно-техническую проблему. Ее решение пытались похитить у нас самые опытные работники вражеской разведки. Подробностей я вам сейчас не открою. Прошу занять места. Ешьте, пейте и простите, что я покидаю вас. Служба! А когда закончится завтрак, вас будет ждать автомобиль. Приезжайте туда, где узнаете все подробности операции, какие вас интересуют. Итак, до скорого свидания!

Дверь за Ноздрой затворилась. Друзья в недоумении переглядывались.

Первым заговорил Житков:

— Ну, что же, адмирал приказал завтракать… По-видимому, здесь — самообслуживание! — Житков вынул из ведерка со льдом бутылку шампанского.

— За наш народ, за нашу страну!

Они чокнулись.

* * *

Солнце уже давно прошло зенит, когда Житков сказал:

— Но не пора ли нам куда-то ехать?

— Кажется, это первый случай за все время знакомства с Тарасом Ивановичем, когда не были строго-настрого указаны час и минуты прибытия к месту назначения. Поэтому еще один бокал не испортит дела. Все будет в наилучшем порядочке, — согласился Найденов.

Извилистой горной дорогой машина мчалась в лес, становившийся все гуще, все тенистей. Доносившийся рокот моря затихал в отдалении. Сильней стал зной, пропитанный ароматами леса — машина явно удалялась от берега.

После нескольких бокалов вина и радостного возбуждения душистая тишина леса подействовала на всех, как расслабляющий теплый душ, Элли прижалась головой к плечу Житкова, ее веки сомкнулись. Валя некоторое время еще бодрилась, но через полчаса тоже уснула, убаюканная покачиванием машины.

Женщины проснулись одновременно от ударившего в глаза яркого света. Машина вылетела из леса на освещенное солнцем плато, и дорога так круто свернула влево, что сидящим в автомобиле почудилось, будто она кончается тут, на краю высокого обрыва, падающего в море отвесной стеной. Казалось, еще миг — и машина низвергнется в пропасть.

Начался крутой спуск. Он вился, как лента серпантина, вдоль террас, лепящихся к склону горы. В лицо седокам снова потянуло смешанным ароматом моря и отцветающих фруктовых садов. Еще осыпанные бело-розовым цветом деревья прятались за живой изгородью из тополей и акаций. Подстриженные барьеры из туи и букса скрывали решетку, изредка проглядывавшую сквозь них. Даже ворота были замаскированы так искусно, что их не сразу заметили,

Из обвитой плющом ниши вышел сторож, без стеснения пересчитал пассажиров. Ворота распахнулись, пропустили машину и сейчас же затворились за нею. Друзья очутились в тенистом парке. Сквозь деревья белели стены довольно большого дома. Но автомобиль направился не к нему, а куда-то в сторону. Несколько поворотов, и они остановились перед одноэтажным домиком с верандой, затянутой простой парусиной.

Шофер отворил дверцу автомобиля.

Седоки взошли на низкую веранду.

Сквозь широко распахнутые окна была видна просторная комната. Ее обстановка сразу показалась знаковой Житкову и Найденову. А когда Валя заглянула в окно, то не удержалась от испуганного возгласа: перед нею был кабинет отца! Вот большой старинный письменный стол, вот глубокое кресло с побелевшей от времени кожей подлокотников, пушистый ковер, на котором ей с детства знаком каждый завиток узора; даже лампа — милая старая лампа с зеленым козырьком — была тут. Корешки книг глядели с полок…

Что лее это значит? Кому и зачем понадобилось переносить сюда из далекого Ленинграда эту комнату? Уж не приготовлена ли здесь квартира ей и Саше? Это, конечно, забота Тараса Ивановича!

Охваченная глубоким волнением, Валя с некоторой нерешительностью переступила порог, сделала два-три шага по ковру и замерла в оцепенении: она ясно слышала аромат трубочного табака, который всегда курил покойный отец.

Мысли путались. Валя беспомощно уронила руки, оглянулась на звук раздавшихся за нею шагов и…

На веранде услышали ее крик. Все бросились в комнату, но остолбенели на пороге: почти лишившаяся чувств Валя застыла в объятиях профессора Бураго.

Это был он — огромный, массивный, с пушистой бородой, в которой утонуло Валино лицо. Только борода была теперь совсем седая, и седыми стали волосы вокруг лысины… Никаких сомнений, это он, живой, настоящий Бураго!

— Экая фантасмагория, а? Я… я… я! — гремел его могучий бас. — Не бойтесь — живой, живой! Не с того света. — Он целовал Валю в щеки, в глаза. Не выпуская ее из объятий, крепко пожал всем руки и, продолжая гладить волосы дочери, весело сказал: — Сами видите, — рук не хватает. А то бы всех обнял! Кабы знали, милые вы мои, как я рад! Как рад! Все, все тут. И даже с приростом. Фантасмагория!..

Он так заразительно смеялся, что Валя подняла лицо и тоже засмеялась, хоть губы ее еще дрожали, а по щекам катились слезы.

Она с любовью отстранила от себя голову отца, вглядываясь в его лицо. Тот и не тот. Какие морщины! Почему покачивается голова? Едва заметно, но непрестанно. Как будто он все время что-то отрицает, от чего-то отказывается. И как нехорошо пробегает этот живчик по щеке — от губы к глазу, от губы к глазу.

Валя смеялась вместе с отцом, а ей неудержимо хотелось плакать. Слезы катились из глаз, а ей хотелось смеяться.

Увлекая за собою дочь, — Бураго вышел на веранду. Гости молча, все еще ошеломленные встречей, следовали за ним.

— Вижу, вижу, — говорил Бураго. — Хотите поверить, что чудес не бывает — и не можете?

Непривычно притихший Житков неотрывно глядел на Бураго.

— Ничего не понимаю… ничего… Этими вот руками я зашивал парусину… — Он вытянул руки, посмотрел на них и недоуменно покачал головой.