Пролог

«Великая штука – дружба. Пуще зеницы ока берегите ее. Вяжите ее канатом», – сказал Саньке Найденову и Пашке Житкову старший лейтенант Кукель в тот черный день, когда перестал существовать Черноморский флот Советской республики. И мальчишки накрепко запомнили эти слова. Запали в их память и обещание мужественного офицера, что возродится воинская мощь Отечества, и собственные клятвы: верно служить Родине. Александр стал летчиком, Павел – моряком-подводником. А еще друзей увлекла наука: Житков занялся созданием покрытий, способных сделать невидимыми для врага корабли, подводные лодки, самолеты, а Найденов, считавший, что на всякий яд должно найтись противоядие, разрабатывал «ухо», которое при любых обстоятельствах услышит невидимого противника. Потом было невероятное открытие профессора Бураго, его неожиданное исчезновение, которое, как оказалось в итоге, было организовано разведкой фашистской Германии, трагическая смерть старого ученого и – его труп, уходящий на дно океана… А ведь Валя – дочь профессора, ставшая женой Александра Найденова, так верила в то, что отец жив! И странные слова, произнесенные Павлом Житковым: «Может быть, я схожу с ума, но чем дальше, тем больше мне кажется, что это – не Бураго». Действительно – сумасшествие… Павел конечно же хорошо знал своего учителя, но и Найденов не мог спутать тестя с другим человеком. Но почему Бураго не узнал его, когда они вдвоем оказались на борту «Одды», почему начал стрелять в Найденова? Ведь все могло сложиться иначе… Хотя, едва ли, – у гитлеровского капитана Витемы-Вольфа железная хватка. Как и у его коллег-фашистов. Стоило молодым ученым выехать в командировку в Европу, и немцы устроили на них настоящую охоту. Сначала Витема сумел захватить Житкова, но Павел ушел от врага. Их схватка продолжилась на острове Туманов, куда под видом пастора Сольнеса-Зуденшельда проник Александр Найденов. Поначалу друзьям удалось спутать карты Витеме – норвежские патриоты и десант союзников, казалось бы, уже выбили фашистов с этого стратегически важного клочка скалистой земли, но сдаваться гитлеровцы не собирались. Если бы не страшное открытие Фалька – «белая смерть», убивающая всех, не получивших от нее прививки, – фашисты уничтожили бы всех героев Сопротивления… Но и так жертв принесено немало: погиб рискнувший выйти в море старый Адмирал Глан, неизвестно, что произошло с его дочерью Элли. Житкова отчаянная девчонка от неминуемой смерти спасла, но сама уберечься от вражеской пули не смогла… И вот теперь Житков и Найденов оказались в руках Витемы, на борту его «Марты Третьей», замаскированной под мирную шхуну «Черный орел». Фашист не теряет надежды склонить молодых ученых к предательству Родины, к сотрудничеству с гитлеровцами… И Витема не один – рядом с капитаном преданный ему экипаж и главный мерзавец – боцман Юстус Мейнеш. А Житкову с Найденовым неоткуда ждать помощи – друзья далеко. Да и живы ли они: мужественный Нордаль Йенсен, мудрый доцент Фальк?..

Тем же штормом, который изрядно потрепал «Одду», маленький «Консул Серенсен» был снесен далеко на восток с курса, которого он держался, – к берегам Исландии, – откуда намеревался добраться до Англии.

Нордаль и Фальк сидели в тесном салончике «Консула Серенсена». Фальк то и дело нервно вскакивал со шкиперской койки, служившей одновременно и диваном, и пытался пройтись по каютке. Но всякий раз, сделав каких-нибудь два шага, он натыкался на чугунный камелек. Около камелька было нестерпимо жарко, но стоило отойти от него, как холодный ветер, врывающийся в распахнутый над головою кап, пронизывал до костей. Закрыть кап было невозможно: удушливый чад, выбиваемый ветром из топки, выедал глаза.

– И все же я не уверен в том, что нам нужно идти в Англию, – покачивая головой, сказал Нордаль. – Исландия – более подходящее место. Соберем силы и вернемся на родину для борьбы с врагами.

Фальк пожал плечами.

– Подчиняюсь вашему решению, Йенсен. Теперь я только ваш солдат. Но на вашем месте я все-таки пошел бы в Англию. Там мы получим помощь. И сердце подсказывает мне: именно там мы найдем нашего пастора. А, говоря откровенно, мне бы очень хотелось снова увидеть его.

– Да, этот человек способен организовать силы для новой борьбы, – согласился Нордаль. – Но сомневаюсь, что ему удалось выбраться с острова.

– От «белой смерти» он был гарантирован моей прививкой.

– Гунны хуже всякой «белой смерти», милый Фальк…

Нордаль не договорил. Сверху послышался громкий крик:

– Человек за бортом!

Нордаль бросился на палубу. Громыхая протезом, взобрался по крутому трапу и Фальк.

Весь экипаж и невольные пассажиры «Консула Серенсена» прильнули к поручням, пытаясь отыскать в волнах человека, которого заметил часовой из «вороньего гнезда». Наконец Нордаль различил бревно, то появлявшееся на гребнях волн, то снова исчезавшее.

К бревну был привязан человек. Он лежал без движения и, судя по всему, был мертв.

Тотчас маленькая шлюпка «Консула» была на воде, и гребцы налегли на весла.

Через несколько минут спасенный лежал на палубе «Консула». Он был жив, дыхание едва заметно вздымало его обнаженную грудь. Но не прояви он и никаких признаков жизни, все равно все присутствующие бросились бы откачивать его и растирать, потому что перед ними лежал не кто иной, как хорошо всем известный старый рыбак Глан по прозвищу Адмирал!

Немало времени прошло, пока Адмирал очнулся и рассказал о том, как он, пытаясь прорваться сквозь немецкое охранение с письмом пастора, был пойман гитлеровским сторожевым судном и доставлен на «Марту»; как Витема тщетно пытался добиться от него правды о причине его появления в море; как, наконец, удалось бежать с «Марты». Глан не знал цели плавания «Марты» и мог только сказать, что она крейсирует в тех же примерно водах, где находится сейчас и «Консул Серенсен». Глан не мог сказать, не изменил ли Витема еще раз наименование своего судна, но в тот день, когда рыбак бежал с него, оно называлось «Черный орел».

– На паруснике немца есть пленные. – Глан оглядел слушателей, и, несмотря на усталость, в его глазах блеснул радостный огонек. – Я узнал пастора Сольнеса.

Фальк схватил и потряс руку Йенсена.

– Слышите, Нордаль? Он жив! Наш пастор! Ура!

– Может быть, ему было бы лучше умереть, чем снова оказаться в лапах гунна.

– Не говорите глупостей, Нордаль. Он жив – это главное. Остальное зависит больше от нас, чем от него самого.

– Не понимаю?

– Найдем «Орла» и отобьем пастора! Мы должны спасти его, – с жаром говорил старый ученый.

Нордаль не мог удержаться от смеха. Смеялись и моряки.

– Вы слишком просто представляете себе дело: найти в море судно, силой отбить пастора… Вы не понимаете того, что говорите, Фальк!

Но Фальк не сдавался:

– Спросим моряков, считают ли они возможным найти «Орла»?

Голосом, который едва удавалось расслышать, Адмирал сказал:

– Такую акулу, как этот гунн, голыми руками не возьмешь. Но, видит бог, ежели уж вы решили идти на драку, то старый Адмирал первым полезет на борт немецкой лоханки.

– Эх, Ивар, старина, – перебил его Лунд, владелец и шкипер «Консула Серенсена». – Главное дело – сойтись с ним борт к борту, чтобы не страшны были его пушки. А там с помощью Бога и святого Олафа…

Глан, внимательно слушавший шкипера, перебил:

– А найти его можно… Подадим сигнал бедствия: «Потеряли управление» или что-нибудь в этом роде. Жадность толкнет его на приманку. Он сам найдет нас.

И никто не понял: на чьей же стороне Глан – легкомысленного Фалька, так просто представляющего себе нападение на «Черного орла», или опытных моряков, справедливо считавших предприятие неосуществимым.

Крепкий норд-ост гнал «Консула Серенсена» ходом не меньше двенадцати узлов. Прежде чем бледное солнце коснулось горизонта, часовой в «вороньем гнезде» оповестил, что видит судно в направлении запад-запад-юг. Шкипер Лунд сам полез на марс и долго разглядывал замеченное судно.

– Убей меня бог, ежели это не чертов «Орел»! – крикнул он.

«Консул Серенсен» лег на правый галс, уходя с курса «Черного орла». На «Орле» не сразу заметили бот. Лишь когда на горизонте остались только мачты пирата, радиорубка «Консула» приняла приказ «остановиться». Лунд для вида сбросил кливер и приспустил фок и грот. Ход «Консула» уменьшился до четырех узлов. Через час стал снова виден силуэт «Черного орла». Но сумерки уже настолько сгустились, что гитлеровцы и сами, видимо, поняли: открывать по боту огонь – попусту тратить снаряды. К тому же начался снегопад. Непроницаемая пелена скрыла «Черного орла». Лунд пустил мотор, чтобы поскорее уйти с курса врага.

Фальк с сожалением еще раз вгляделся во тьму. Глан, сердито сплюнув за борт, навстречу несущемуся мокрому снегу, взялся за ручку двери.

Никто не понял, что произошло в тот момент, когда Адмирал распахнул дверь рубки. Удар потряс «Консула Серенсена» от киля до клотиков. Сотрясение было так сильно, что фок сломался, как хворостинка. Треск ломающегося дерева, лязг железа, испуганные крики людей – все смешалось в единый хаос звуков, покрытый пронзительным воем ревуна, раздавшимся откуда-то сверху.

Люди, еще минуту назад сетовавшие, что судьба лишила их возможности сойтись с пиратом, и не подозревали, что этот зловещий вой раздавался с палубы «Марты» – «Черного орла». Завывание сирены показалось им голосом преисподней, открывшейся в сумраке ночи, чтобы поглотить расколотого надвое «Консула Серенсена».

Для экипажа «Черного орла» столкновение с «Консулом» было столь же неожиданным, как и для норвежцев. Не будь сами патриоты застигнуты событием врасплох, они, пожалуй, смогли бы овладеть палубой «Марты», а может быть, и всем кораблем. Гитлеровцы выскакивали на палубу полуодетые, без оружия, помышляя лишь о том, чтобы добраться до спасательных шлюпок.

Одними из немногих на «Черном орле», не потерявшими рассудка, были оба русских пленника, Витема и боцман Мейнеш. Впрочем, что касается Витемы, то он появился на мостике в пальто, накинутом прямо поверх теплой пижамы, – костюм для него совершенно необычайный, который он поспешил сменить, как только убедился, что никакого несчастья с «Черным орлом» не произошло. Никто, кроме Мейнеша, и не заметил этого признака растерянности капитана.

Вдребезги разбившись о стальной нос «Черного орла» маленький «Консул Серенсен» не нанес ему приметных повреждений.

На «Черном орле» спускали шлюпки, вытаскивали из воды тонущих норвежцев. Норвежцы держались мужественно, помогая друг другу, и все вместе искали своего предводителя. Нордаль Йенсен поддерживал на воде Фалька, пытавшегося отстегнуть тянущий его ко дну протез.

Ни Житков, ни Найденов не имели представления о том, что за корабль столкнулся с «Мартой», пока из-за борта «Черного орла» не показалась худая физиономия бактериолога. Следом за ним, отряхиваясь, как медведь, на палубу вылез могучий Йенсен. Он сейчас же заметил и понял знак Найденова, которого по-прежнему принимал за пастора. Приложенный к губам палец означал: «Молчание! Мы незнакомы». Найденов справедливо рассчитывал, что Витема не знает никого из норвежцев, кроме Фалька. Опасность спасенным могла грозить только со стороны Мейнеша. Боцман стоял поодаль от своего капитана, созерцая появление невольных гостей. Житков следил за его взглядом, когда из-за борта подняли старого Глана – Адмирала. У старика была рассечена голова; кровь заливала ему лицо. Он казался лишившимся чувств. Но едва его опустили на палубу, как веки Адмирала поднялись, он огляделся и уставился за борт, где, медленно вращаясь, погружалась под воду кормовая часть «Консула Серенсена».

Глан быстро оглядел окружающих, сердито сказал что-то Мейнешу. Тот едва заметно кивнул. И тогда одним могучим движением Глан перекинул свое тяжелое тело через релинг. В следующее мгновение Житков увидел его плывущим к останкам «Консула». Движения старика были так сильны, что им мог бы позавидовать любой молодой пловец.

– Он с ума сошел! – невольно вырвалось у Житкова. – Остатки бота утащат его под воду!

Не глядя на Житкова, Мейнеш пробормотал себе под нос:

– Там осталась его дочка… его Элли.

Широким, легким движением гимнаста Житков вскочил на поручни. Секунда – и холодная вода перехватила ему дыхание. Он плыл вдогонку Адмиралу. Вместе взобрались они на кормовую часть «Консула», стоявшую на воде, как половинка расколотой яичной скорлупы.

Помещавшаяся в корме машина была слишком тяжела, чтобы дерево корпуса могло удержать корму на плаву. Вода быстро заполняла разрезанную пополам крошечную кают-компанию, с журчанием вливалась в каюту шкипера. Клубы пара вырвались оттуда, когда волны коснулись раскаленного камелька. Удар волны вышиб дверь в последнюю, оставшуюся не залитой, каюту, и Житков увидел Элли. Девушка сидела на койке, подобрав ноги. В ее широко раскрытых глазах не было испуга – только удивление: как же это вышло, что она, никогда не боявшаяся моря и глядевшая на него, как на нечто близкое и родное, была застигнута им врасплох, оказалась вдруг беспомощной?.. Но стоило ей сквозь распахнувшуюся под ударами волны дверь увидеть плывущих к ней отца и Житкова, как глаза ее засверкали радостью. Девушка спокойно скользнула в шипящую воду, словно это был простой бассейн для плавания.

Через несколько минут Житков, поддерживая рукой Элли, взбирался по шторм-трапу на палубу «Черного орла». У старого Глана уже не было сил влезть самому. Мейнеш бросил ему сверху конец. Адмирал обвязал себя под мышками, и матросы подняли его…

Когда в числе других Глан появился в ярком свете электрической лампы, Витема бросил на него взгляд, такой же холодный и безразличный, каким встречал остальных норвежцев. Не оборачиваясь, он спросил Мейнеша:

– Где я видел этого старика?

Мейнеш молчал. Можно было подумать, что он не узнает своего старого приятеля.

Витема медленно повернулся к боцману, и лишь тогда тот что-то тихо пробормотал.

– Этого – отдельно, – приказал Витема матросам, окружившим пленных.

Ряды столпившихся под мостиком норвежцев дрогнули. Они разгадали опасность, грозящую старому патриоту. Витема, по-видимому, заметил это легкое движение. Он выжидательно поглядел на пленников, потом снова на Глана, и громко, так, чтобы слышали все, спросил Мейнеша:

– Это тот самый разбойник, что убежал от нас?

– Да, капитан, – проворчал боцман.

– Не кажется ли тебе, что он заслуживает веревки?

– Да, капитан… Как только он выздоровеет, мы его повесим, – с безразличием автомата проговорил Мейнеш.

– Он болен?

– Он ранен, капитан.

Витема обвел взглядом столпившихся под мостиком норвежцев.

– Из-за вашего неумения управлять судном я потерял шесть матросов, – сказал он не очень громко, но так отчетливо и жестко, что каждое его слово падало на притихших моряков, как камень. – Шестерых я оставлю у себя. Остальных – за борт. Кто предпочитает палубу «Черного орла» морю – шаг вперед!

Строй норвежцев остался неподвижным. Витема снова оглядел сосредоточенные лица пленников.

– Эй вы! – Его голос, как стальной полосой, хлестнул тишину палубы. – Предпочитаете идти на корм рыбам?

Молчание было достаточно красноречивым ответом.

– Мейнеш!

– Да, капитан.

– Отбери нужных тебе людей. Через три часа все кроме шестерых должны быть за бортом.

– Да, капитан.

– А чтобы эти балбесы не думали, что я шучу, мы им сейчас покажем, как это делается… Дежурный взвод, в ружье!

Матросы разобрали винтовки. Вооруженный взвод построился. Витема приказал:

– Мейнеш!

– Да, капитан.

– Вон тот и тот, – Витема ткнул сигарой в сторону первых попавшихся норвежцев, – шаг вперед!

Норвежцы вышли из круга.

– Боцман, прикажи принести мешки с углем.

– Да, капитан.

Мейнеш пошел выполнять приказание.

Когда мешки с углем лежали на палубе, Витема сказал:

– Связать им руки! – Двое матросов выполнили его приказание. – Так. Теперь привяжите каждого одной ногой к мешку.

Норвежцы испуганно отпрянули, но в их спины уперлись штыки караула. Матросы накинули на ноги пленников веревки.

Среди норвежцев раздались крики возмущения. Они пытались прорвать оцепление. В освещенный круг ворвался Житков.

– Я не позволю! – крикнул он, бросаясь к матросам, связывавшим норвежцев.

– Мейнеш! – Больше Витема ничего не сказал, но боцман был уже рядом с Житковым и сгреб его в объятия.

– За борт их! – крикнул Витема. – Направьте свет так, чтобы всем было видно.

Норвежцы бросились на помощь товарищам. Их встретил град ударов прикладами. Грянул выстрел, другой, третий. Немцы подняли двух привязанных к мешкам пленников и перебросили через борт. Вопль ужаса вырвался из группы норвежцев. Один из них прыгнул на помощь тонувшим. Но выстрел из винтовки помешал ему подплыть к ним, и третье тело исчезло в волнах, озаряемых ярким светом прожектора.

Мертвая тишина наступила на палубе «Черного орла». Витема повернулся и медленно пошел к рубке. Мейнеш приступил к распределению норвежцев по кубрикам. Их гнали штыками, ударами прикладов.

Старый Глан исподлобья наблюдал за боцманом. Адмирал был последним, к кому подошел Мейнеш. Боцман сел около него на корточки и достал трубку.

– Можете погасить свет, – крикнул он матросам.

Яркий свет, заливавший шканцы, погас. Через несколько минут на палубе воцарилась тишина. Над головами двух стариков, молча сидевших рядом в темноте, поскрипывал такелаж.

– Ну что же, Ивар? – проговорил боцман. – Вот мы и встретились.

– Поди-ка ты к дьяволу, старый пес! – пробормотал Глан. – Уйди, или я придушу тебя…

– Перестань упрямиться, Ивар. Говорю тебе как друг: посоветуй молодежи работать. Нам нужны люди…

– У тебя язык без костей, – ответил Глан. – А мой не поворачивается для таких предложений…

– Ну, вот что я скажу тебе в последний раз… – начал было Мейнеш, но в этот момент распахнулась дверь рубки и Витема негромко позвал:

– Эй, Мейнеш!

– Да, капитан! – откликнулся Мейнеш и, шаркая тяжелыми сапогами, пошел к мостику.

Глан слышал, как стучали его каблуки о медную оковку трапа. В светлом квадрате двери еще некоторое время вырисовывалась худая фигура Витемы. Когда Мейнеш поднялся к нему, капитан притворил дверь. Он сказал так тихо, что никто, кроме Мейнеша, не мог его слышать:

– Где эта старая треска – Глан?

– На палубе, сударь, – понижая голос, в тон Витеме, ответил Мейнеш. – Я думаю, куда его поместить, чтобы вам удобно было заниматься его лечением…

Витема рассмеялся. Он приблизил губы к самому уху боцмана и что-то прошептал. Потом немного громче закончил:

– Смотри же, чтобы ни один норвежец не пронюхал об этом… Лучше всего проделай это без помощи матросов. У тебя еще хватит силы справиться с раненым?

Мейнеш только крякнул. Рука Витемы легла на его плечо.

– Возьмешь пару колосников и конец покрепче. Пятнадцать минут на то, чтобы этой старой падали не было на «Марте». Понял?

– Да, капитан.

Голос Мейнеша звучал еще более хрипло, чем обычно.

– Скажешь моему буфетчику, чтобы выдал тебе бутылку коньяку.

– Предпочитаю голландский джин, капитан.

– Я всегда завидовал твоим нервам. Ну, иди…

Мелькнул освещенный квадрат отворенной двери, и Витема скрылся в рубке. Мейнеш не спеша спустился на палубу.

Сначала он было направился к неподвижно сидящему Глану, но потом повернул в другую сторону. Долго возился у ящика с такелажным имуществом. Звонко прозвучал удар топора, обрубающего трос. Мейнеш мурлыкал что-то себе под нос.

…Ровно через пятнадцать минут послышался осторожный стук в дверь капитанской каюты.

Витема оторвался от книги.

– Да!..

В каюту на цыпочках вошел Мейнеш и вытянулся у двери. Витема вопросительно поглядел на него. По-видимому, взгляд боцмана сказал ему больше, чем могли бы сказать слова. Витема подошел к столику около койки и, налив из стоящей там бутылки стакан коньяку, протянул Мейнешу. Тот крякнул и медленно выцедил золотистую жидкость.

Вечером, когда Найденов уже лежал в койке, караульный матрос втолкнул к нему в каюту Йенсена.

– Здесь ты и будешь помещаться, – сказал матрос.

Даже тут, снова увидев друг друга, ни Найденов, ни Йенсен не подали вида, что знакомы.

– Кто разрешил поместить его ко мне? – сердито спросил Найденов.

– Боцман Мейнеш, – последовал ответ матроса.

И лишь когда корабль погрузился в сон, Найденов и Йенсен шепотом рассказали друг другу обо всем, что произошло с ними со времени расставания.

– …И вот, – закончил свой рассказ Нордаль, – случилось худшее: нам предстоит путешествие в Германию. Я не верю тому, что нас выкинут за борт!

Найденов покачал головой.

– Вы плохо знаете Витему. Жизнь обеспечена лишь тем, кто согласится работать в его команде.

– Никто не согласится покупать жизнь ценой позора!

– Вы чертовски легко примиряетесь с наиболее простыми вариантами, – рассердился Найденов.

В голосе Нордаля послышалась усталость:

– Что касается меня, то я не вижу отсюда другого пути, как только… за борт вниз головой.

– На крайний случай и это было бы выходом. Но не раньше, чем испробуем кое-что иное. Пока нас тут было двое, сила была на их стороне. Теперь нас много. Неужели же мы подчинимся воле разбойников? Если шестеро из нас войдут в их ряды, это равносильно тому, что у них выбыло двенадцать.

– Пожалуй, справедливо, – встрепенулся Йенсен. – А что, если среди нас найдется не шесть, а двенадцать «предателей».

– Вот! Наконец-то вы поняли меня! Важно тянуть время. Чем больше времени будет в нашем распоряжении, тем лучше мы подготовимся. Пример «предательства» покажете вы…

Шаркающие шаги послышались за дверью. Замерли у каюты. Найденов и Нордаль настороженно смолкли. Вошел Мейнеш. Испытующе поглядел на одного, на другого. Не спеша достал трубку и старательно набил. Найденову показалось, что Мейнеш хочет что-то сказать. Но боцман раскурил трубку, прижал загоревшийся табак заскорузлым черным пальцем и, удовлетворенно хмыкнув себе под нос, вышел. Его шаги замерли в конце коридора.

– Вот кого нужно убрать, если мы хотим добиться успеха, – проговорил Йенсен.

* * *

Житкову, помещавшемуся в корме – вдали от Найденова, не спалось. Не давала покоя мысль об Элли. Ворочаясь с боку на бок, он тихо переговаривался с Фальком, лежавшим на диване, слишком коротком для его большого роста. Впрочем, только одна нога доцента свешивалась за валик. Его протез утонул, и Фальк с трудом передвигался при помощи палки, неловко подпрыгивая на единственной ноге.

– Хотелось бы мне пожать руку пастору Сольнесу! – сказал Фальк.

– Мои мысли теперь только на том и сосредоточены, как бы установить с ним связь, – согласился Житков. – У нас есть кое-какие общие счеты с Витемой. Но пока нас тут было двое против его головорезов, не о чем было и сговариваться. А сейчас обстоятельства переменились. Силы уже не так неравны.

– Можно подумать о бегстве?

– Может быть, и так. Но это значило бы оставить в живых Витему, а это слишком опасный враг, чтобы позволить ему и дальше творить черные дела. Он должен быть уничтожен или, по крайней мере, обезврежен.

– Мне нравится то, что вы говорите, – оживился Фальк. – Такая игра стоит свеч! – Его взгляд блеснул гневом. – Мы разочтемся с ним!..

Житков приложил палец к губам. Ему послышались в коридоре шаркающие шаги. Они замерли у самой каюты. После нескольких мгновений настороженной тишины дверь распахнулась. Мейнеш стоял подбоченившись, глядя на них из-под нависших седых бровей. За его широкой спиной кто-то скрывался.

– Ну-с… – Боцман вынул изо рта трубку и пустил в каюту густой клуб дыма. – Живете тут, как пассажиры первого класса. У каждого по коечке, казенный харч. Да все это еще бесплатно, хо-хо! – Он шагнул к Житкову. – Ну-ка, поднимайтесь, господин хороший. Придется потесниться для нового жильца. – И с этими словами он втянул в каюту испуганную Элли. Одна рука у нее была на перевязи. Лицо покрывала бледность. – Вот эта особа будет жить у вас, пока ее не смайнают за борт вместе с другими или пока наш кэп не найдет ей лучшего применения. – Мейнеш сделал в воздухе неопределенный жест волосатыми пальцами и взялся за ручку двери. Но, вспомнив что-то, насмешливо поглядел на заключенных и не то серьезно, не то в шутку сказал: – Того господина на баке – вашего друга пастора – я тоже уплотнил: подсадил ему жильца. Неплохая получилась парочка: пастырь стада Христова и нечестивец Нордаль! Хо-хо! – И он вышел, хлопнув дверью.

Житков бросился к Элли, подвел ее к своей койке. Он видел, что раненая едва держится на ногах. Как только ее голова коснулась подушки, девушка в изнеможении сомкнула веки.

Житков сидел у койки, глядя на спящую. Чем пристальней он вглядывался в черты Элли, тем невероятнее казалось ему, что эта нежная, беспомощная в своей болезни девушка и смелый, сильный сорванец, не раз помогавший ему на острове в самых трудных обстоятельствах, – одно и то же существо.

– Вот обстоятельство, которого не учли ни вы, ни я, строя планы нападения на Витему. – Фальк поглядел на девушку. – Ее присутствие может связать нас по рукам и ногам.

– Если до сих пор уничтожение Витемы было только моим желанием, то теперь это мой долг, – ответил Житков.

Он устроил себе постель на палубе каюты, лег, и долго еще вместе с Фальком они шепотом обсуждали планы освобождения.

– Мало вероятия, чтобы этот старый черт Мейнеш хоть раз в жизни сказал правду, – пробормотал Фальк. – А если он сейчас не соврал, то уж, наверно, задумал какую-нибудь пакость, соединяя пастора с Нордалем…

Наутро Житков и Фальк поделились с Элли своими планами. Она задумалась.

– Главное – выведать намерения немцев, – сказала она. – Мейнешу велено отобрать среди нас матросов. Кое-кто должен будет заявить о согласии работать… Чем больше окажется желающих, тем больше у нас шансов спасти своих людей.

Глаза Фалька сверкнули гневом.

– Такой ценой?! Вы сами не знаете, что говорите. Только ваша молодость позволяет мне простить вам это, дитя мое.

Элли терпеливо выслушала упрек и спокойно продолжала:

– Что касается меня, то если я смогу сегодня встать на ноги, я тотчас же заявлю о желании работать у немцев. Кем угодно: уборщицей, буфетчицей, поварихой. Я должна быть там, среди них. Притом как можно ближе к офицерам.

Житков с удивлением слушал ее решительную речь.

– Это даст мне возможность, – продолжала Элли, – знать, что они собираются делать. Я все буду передавать вам, а может быть, и пастору. – Она помолчала. – Слушайте! – Она понизила голос, и глаза ее загорелись. – Передача сведений – не все, что я сделаю. – Она огляделась. – Я убью Вольфа.

Житков схватил ее за руку.

– Я не выпущу вас отсюда!

Она не вырвала руку. И если бы Житков мог видеть в этот миг выражение ее затененных длинными ресницами глаз, он понял бы, что его невольный порыв означал для нее больше, чем любые доводы разума. Но когда она снова подняла лицо, в ее глазах уже не было ничего, кроме решимости.

– Я привыкла подчиняться только моему отцу.

Фальк рассмеялся.

– Не думаете ли вы, фрекен, что так это и останется на всю жизнь?

Она покраснела и строго сказала:

– Сегодня я встаю!

К концу дня, когда принесли ужин, Элли сказала караульному:

– Я хочу видеть капитана.

Житков нахмурился и, едва караульный вышел, сказал:

– Надо найти другой способ общения с пастором и Йенсеном. Вам лучше оставаться здесь… Нельзя ручаться за вашу безопасность…

– Для меня лучше всего то, что нужней, – ответила она. – Если им нужны только матросы – пойду матросом.

– С вашей раной? – воскликнул Фальк.

– Через два дня я забуду о ней… Я умею стоять на руле; с парусами управляюсь не хуже любого из этих фашистских ублюдков. Если бы не глупые законы, не позволяющие женщинам быть шкиперами, я бы давно сдала штурманский экзамен. – Она с гордостью посмотрела на Житкова.

– Вам недостает теперь только трубки, чтобы выглядеть настоящим моряком, – сказал Фальк и ласково притянул ее к себе. – Наш русский друг прав: вашу храбрость лучше спрятать подальше. Теперь нам больше может понадобиться хитрость. А хитрость – сестра осторожности. Запомните: для начала ваша задача столь же скромна на вид, как и важна для нас всех: установить связь с пастором. Понимаете?

На лбу Элли появилась упрямая морщинка.

– Так или иначе, позволят мне вернуться сюда или нет, – вы будете знать планы пастора.

Житков не успел открыть рот для ответа. В коридоре послышались хорошо знакомые шаркающие шаги. Войдя, боцман не спеша вынул изо рта трубку.

– Ох, и глупа же ты, девочка!.. А в общем, дело твое. Собирайся.

Житков потянулся было к Элли, но, совладав с собой, только крепко пожал ей руку.

Сама того не подозревая, Элли поступила именно так, как нужно было поступить, осуществляя план Найденова и Йенсена. Она была первой из спасенных, высказавшей желание работать на «Черном орле». К вечеру того же дня всех пленных выстроили на шканцах, и, показав на Элли, Витема сказал:

– Девчонка подает вам пример благоразумия. В благодарность за мое доброе отношение к ее отцу, старому Глану, она первой вышла на работу. Тот из вас, у кого есть голова на плечах, а в голове хоть немного мозгов, последует ее примеру. – Он оглядел молча стоящих пленников. – Ну, кто хочет работать – шаг вперед!

В воцарившейся тишине твердо прозвучали шаги. Все головы повернулись на их звук. У многих вырвался тяжкий вздох: вышел Йенсен. Ропот пробежал по рядам. Молодой рыбак протиснулся из задних рядов и стал между толпой и Нордалем.

– Эй, Нордаль! – крикнул он. – Мы считали тебя честным малым. Но видит бог, я сверну тебе шею.

– От того, что мы оказались в плену, я не перестал быть вашим начальником, – сказал Нордаль. – Не ты мне свернешь шею, а я собственными руками проучу всякого, кто не исполнит моего приказа. Сила не на нашей стороне. Мы должны подчиниться. Мой приказ: выходить на работу!

С мостика послышался смех Витемы.

– Наконец-то вы заговорили языком разумных существ. Эй, боцман, распределить их по вахтам! Всех кроме девчонки. Она будет служить в офицерской кают-компании. Слышал, Мейнеш?

– Да, капитан…

С тех пор как в кают-компании появилась хорошенькая буфетчица, жизнь офицерской части экипажа «Черного орла» приняла новое направление. Все три помощника капитана неизменно садились теперь за стол после каждой вахты, а перед вахтами забегали в кают-компанию выпить рюмку подкрепляющего.

Юная буфетчица сумела повести дело так, что оказалась в безопасности от поползновений кого-либо из офицеров. Каждый из них рассчитывал быть первым и ревниво следил, чтобы его не обогнали.

Однажды старший офицер Йенш сидел в кают-компании один. Он потянулся было к розовой щечке кельнерши, но Элли изо всей силы ударила его по руке, похожей на облепленную грязной шерстью лопату и… сама испугалась. А Йенш радостно зарычал, приняв удар за кокетливое заигрывание. Маленькие глазки его сузились еще больше. Когда он снова потянулся к Элли, она ловко увернулась. Это было трудной игрой. Девушка разжигала надежды немца. На смену Йеншу явился другой офицер – второй помощник капитана. Он мало чем отличался от Йенша в способах ухаживания. Его настойчивость умерялась только необходимостью оглядываться на дверь: не вошел бы старший офицер. Ушел второй помощник – явился третий…

С каждым из офицеров Элли вела ту же игру, и скоро она могла сказать, что добилась некоторой свободы действий. Она могла уже служить посредником между Найденовым и Нордалем – с одной стороны, Житковым и Фальком – с другой. Благодаря ей друзья выработали слаженный план совместных действий.

Во вторую вахту, которую несли Йенш и Мейнеш – самые опытные из командного состава, умеющие обходиться на парусных работах силами своей вахты и редко прибегающие к вызову подвахты, – поголовно все подвахтенные спали. Эта часть суток была наиболее удобной для действий заговорщиков. В заранее назначенную ночь Элли должна была обезвредить обоих младших офицеров, находящихся внизу. В помощь ей дадут двух-трех надежных людей. Как только офицеры будут обезоружены, норвежцы свяжут матросов – своих соседей по первой и третьей вахтам. Правда, норвежцев меньшинство, но зато на их стороне будет внезапность нападения. Для вооружения норвежцев Элли надеялась добыть в каюте каждого из двух офицеров по меньшей мере пистолет и винтовку, которые ей уже удалось приметить. Началу военных действий внутри судна должно было предшествовать полное изолирование от верхней палубы. Все выходы на нее будут заперты, чтобы бодрствующая часть команды, с Йеншем и Мейнешем во главе, не могла прийти на помощь своим товарищам внизу. Когда удастся захватить внутренние помещения «Черного орла», заговорщики займутся верхней палубой.

– Право, я начинаю жалеть, что в детстве мне не привелось читать пиратские романы, – бунты на кораблях и все такое… – с усмешкой сказал Найденов Йенсену, укладываясь спать. – Теперь бы пригодилось. Не пришлось бы гадать, чем все это кончится.

– Как и во всяком романе с хорошим концом – победой! Клянусь всеми святыми и призываю вас в свидетели: не дальше, как нынче на заре Витема будет висеть в петле!

– Блажен, кто верует, Нордаль, – скромно проговорил Найденов. – Во имя Отца и Сына…

– Аминь! – Нордаль повернулся на бок. – В нашем распоряжении еще два-три часа, чтобы соснуть.

– У вас крепкие нервы, дружище, – проговорил Найденов. – Впрочем, я прогневил бы Отца Небесного, если бы стал жаловаться на свои. Покойной ночи!

С этими словами он натянул на себя одеяло. Скоро в каюте не стало слышно ничего, кроме ровного дыхания спящих. Ни один из них не слышал, как осторожно отворилась дверь и в каюту кошачьими шагами вошел Витема. За его спиной стоял Мейнеш. Вглядевшись в спящих, Витема кивнул боцману. Тот проворно, с неожиданной для его тяжелого тела легкостью, проскользнул за капитаном и быстро обшарил карманы развешанной по переборкам одежды спящих. Все, что было в них острого, режущего, колющего, – все перекочевало в карманы Мейнеша.

– И больше ничего? – разочарованно прошептал Витема.

Мейнеш отрицательно покачал головой. Так же тихо оба выскользнули из каюты.

* * *

…Перегнувшись через борт шлюпки, Элли болтала руками в воде. Вода была необыкновенно тепла. Приятное ощущение ласки поднималось от кистей рук к плечам, разливалось по всему телу.

Рядом с Элли, бросив весла, сидел Житков. Он молчал, но оттого, что она читала в его взгляде, ей делалось еще теплей. Девушка чувствовала: еще мгновение – и голова ее закружится от этой никогда не испытанной сладкой теплоты, и она упадет за борт. Но странно, ей не было страшно: вода была такой теплой, ласковой… Так сладостно было бы окунуться в нее. Вот, вот, еще немножечко. Голова идет кругом, туман застилает сознание. Элли слышит странный звон и… в испуге просыпается.

Она – у раковины умывальника в буфетной. Руки опущены в теплую воду; она моет посуду. У ног – черепки разбившейся чашки. Элли встряхивает головой и смотрит на часы. Ровно час пополуночи. Пора. До условленного времени восстания – середины первой вахты – остался один час.

То, что она делает, очень мало похоже на приготовление к вооруженному восстанию на корабле. Ее маленькие руки проворно разжигают спиртовку. Через пятнадцать минут аппетитный запах закипающего какао распространяется по кают-компании. На второй спиртовке жарится яичница с ветчиной. Элли приготовляет рюмки, бутылку.

Время от времени она вскидывает глаза на часы и с беспокойством поглядывает в коридор, на двери офицерских кают. Ей кажется странным, что одна из дверей заперта не плотно, как обычно, а только притворена на длинный крючок. Элли силится вспомнить, оставил ли Витема эту дверь притворенной в полночь, когда прошел к себе в каюту, или приотворил ее, пока Элли так непростительно задремала над недомытой посудой?

Время близилось к двум. Сейчас должны прийти товарищи – помочь ей выполнить первую часть плана. Было бы безумием начинать все это около приотворенной двери командира.

Элли вздрогнула. Словно вызванные ее мыслями духи, наверху тонущего в полумраке трапа возникли три темных силуэта. Девушка застыла с пальцем, предостерегающе прижатым к губам. Но, по-видимому, пришельцы не замечают этого жеста. Они спускаются в кают-компанию. Ей кажется, что осторожное прикосновение их подошв к ступеням грохотом разносится по кораблю. Мурашки бегут по спине. Взгляд прикован к проклятой двери и… О, боже! Штора колыхнулась. Элли бросается к норвежцам, отталкивает их в дальний конец салона. Они бестолково пятятся, не понимая, в чем дело. Ее взгляд растерянно отыскивает укрытие. Три человека! Трое здоровенных мужчин!

Взгляд ее падает на массивный обеденный стол. Лампа над ним погашена. Тяжелая плюшевая скатерть ниспадает до самой палубы. Элли поднимает ее край и жестом отчаяния указывает мужчинам под стол. Ей хочется кричать от досады на их медлительность. Первый раз в жизни рыбаки кажутся ей такими неповоротливыми. И, боже правый, как грохочут их сапожищи даже по ковру!

Она опустила край скатерти и обернулась. В конце коридора стоял Витема в полосатой пижаме.

Элли почувствовала, что ноги ее сделались ватными, – вот-вот подогнутся. А Витема, прямой и спокойный, не спеша вошел в кают-компанию.

Элли силилась понять, видел он или не видел? Но ни одна черточка не дрогнула на его лице. Она даже не могла понять, видит ли он ее, – так пуст и безразличен был его взгляд.

Элли собралась с силами и сделала шаг навстречу Витеме; почтительно присела. Он поглядел на нее безразлично, словно не узнавая. Девушка смущенно пролепетала что-то о завтраке, приготовленном для второго помощника, которому скоро вступать на вахту.

– Принесите мне содовой. – Голос Витемы звучал устало. Он повернул кресло и сел за стол, вытянув ноги.

Элли поставила перед ним сифон. Она заметила, что на ногах Витемы нет туфель – он был в одних носках.

Уловив ее удивленный взгляд, Витема повернул кресло к столу и сунул ноги под скатерть. Девушка замерла в страхе: сейчас он обнаружит спрятанных под столом людей. Вот он уже что-то нащупал ногой, нагнулся, приподнял край скатерти. Непонимающе поглядел на свою необутую ногу и…

– Принесите туфли, там, возле койки.

Элли впервые очутилась в каюте Витемы. Но сейчас ей было не до любопытства. Она схватила туфли и побежала в кают-компанию. Витема все так же сидел, откинувшись в кресле. Сифон был наполовину пуст. Не спеша капитан вынул из кармана пижамы сигару. Пальцы его слегка дрожали. Когда он обернулся к Элли, лицо его приобрело обычное холодное выражение.

– Вы сказали… завтрак? – насмешливо спросил он. – Прежде я не замечал, чтобы вы готовили офицерам завтраки по ночам.

С палубы донеслись удары склянок. Четыре!..

Элли вздрогнула: час восстания! Найденов в корме и Житков в носу ждут сигнала, что с офицерами покончено…

Витема встал, тихонько засмеялся. Не спеша подошел к буфетной стойке и задул обе спиртовки.

– Отнесите содовую ко мне в каюту.

Он повернулся, и… удар тяжелого сифона по голове заставил его покачнуться. Прямое длинное тело бессильно согнулось и беззвучно осело на ковер.

Через две-три минуты Витема лежал спеленутый, как ребенок, с завязанным ртом. Все произошло в полной тишине. Элли в бессилии опустилась в кресло. Нордаль налил ей стакан содовой. Слышно было, как стучат о стекло ее зубы.

Шкипер Лунд погладил девушку по голове. Она пришла в себя и собрала на подносе завтрак: какао, яичницу, бутылку вина. В следующую минуту осторожно постучала в дверь второго помощника. Около нее, прижавшись к переборке, стояли Нордаль, Лунд и крепкий белокурый рыбак.

За дверью послышался шорох. Щелкнул замок. Заспанный офицер выглянул в коридор.

– Что такое?

Смущенно опустив глаза, Элли стояла с подносом. Офицер несколько мгновений смотрел непонимающе, машинально приглаживая волосы.

– Вахта может немножко подождать.

Он распахнул дверь и с гадким смешком потянул Элли к себе. Она остановилась в дверях, чтобы не дать их захлопнуть. В каюту ворвались Нордаль и белокурый рыбак. Лунд с пистолетом Витемы в руках остался на страже в коридоре. За дверью второго помощника слышалась возня, хрипение, заглушенные немецкие ругательства. Через несколько минут Элли, Нордаль и рыбак вышли в коридор. В руках Нордаля был второй пистолет. Белокурый сунул Лунду винтовку. Элли привела в порядок поднос и направилась к третьему помощнику. Но дверь его каюты уже отворилась, и молодой офицер выглянул сам.

– Что за шум?

Лунд ответил ему ударом приклада. Офицера втащили обратно в каюту и тоже связали.

С захваченным оружием в руках все вбежали в кают-компанию. Первое, что им бросилось в глаза: Витемы там не было!

Нордаль широкими прыжками взбежал по главному трапу. Дверь на палубу оказалась запертой снаружи.

Заговорщики переглянулись…

Нордаль и Лунд укрепили дверь так, чтобы ее нельзя было отворить снаружи. После этого они смело подали условный сигнал товарищам. Разбившись на две группы: Нордаль и Элли с одной группой, Лунд и рыбак – с другой, – поделили добытое оружие и бросились на помощь тем, кто должен был действовать в кормовой и носовой частях судна.

Как правильно рассчитывали вожаки восстания, наличие вооруженной силы произвело свое действие на оставшихся без командования матросов «Черного орла». Несколько выстрелов по сопротивляющимся – и им стало не до того, чтобы разбираться, сколько оружия у восставших. Большая часть безропотно дала скрутить себе руки за спину. Через полчаса в распоряжении восставших оружия было больше, чем они могли унести. Найденов, Житков, Нордаль собрались, чтобы обсудить, как легче овладеть палубой. Но тут пришла неожиданная мысль: прежде, чем думать о захвате палубы, нужно справиться с машинной командой. Машинисты заперлись в кормовом отсеке, где находился вспомогательный двигатель «Черного орла». На требование сдаться они ответили выстрелами. Из прохода было слышно, как гудит пламя в запальных шарах дизелей. Раздавались звонки машинного телеграфа. По-видимому, машинисты, выполняя приказ с мостика, запускали моторы. Опомнившийся от потрясения Витема торопился, не полагаясь на одни паруса. Найденов ошибся, предполагая, будто разъединив линию, питающую от динамо радиорубку, лишил Витему единственного средства спасения – радио. Овладев нижней палубой корабля, восставшие оказались в роли пассажиров, которых именно Витема повезет, куда ему вздумается.

Была дорога каждая минута. Если подоспеет какой-нибудь немецкий корабль, Витема перейдет в наступление. Конечно, восставшие не дадутся теперь живыми в руки немцев; может быть, им даже удастся утащить с собой на дно и врагов, взорвав судно, но не к этому они стремились: им нужна была жизнь, свобода. Им нужен был сам Витема!

– Надо любой ценой помешать ему управлять движением судна, – сказал Житков.

– Значит, первая задача – вышибить немцев из машины! – решительно заявил Найденов.

Несколько ручных гранат, брошенных под стальную дверь машинного отделения, сделали свое дело. Проход в машинное отделение был открыт. Но первый же норвежец, сунувшийся туда, упал с простреленной головой.

За дверью была крошечная площадка. С нее узкий железный трап вел вниз, где стояли двигатели. Укрываясь за ними, немцы вели огонь по единственной двери, через которую можно было до них добраться.

– Придется пожертвовать машиной, – сказал Найденов. И несколько ручных гранат одна за другой полетели вниз.

Немцы ответили градом пуль. Пули стучали по стальным переборкам, рикошетировали, визжа на разные голоса.

Житков отстранил Найденова от входа, ползком пробрался к стальному помосту, нависшему над машинным отделением, и дал очередь по мелькнувшей внизу голове машиниста. Снизу донесся стон. Житков терпеливо ждал, когда выглянет следующий. Но тут вдруг свет, заливавший машинное отделение, погас; освещенной осталась только верхняя площадка, где лежал сам Житков.

Положение стало неравным. Немцы могли стрелять по наступающим, оставаясь невидимыми. Житков выстрелил по лампе над своей головой. Все вокруг погрузилось во тьму. Розовели внизу запальные шары у головок цилиндров. В них гудело веселое голубое пламя. Звонко ударил гонг телеграфа. Раз, другой. Послышался голос механика, отвечающего что-то в переговорный на мостик.

Житков слышал, как засвистело в цилиндрах. Глубоко вздыхая, двигатель пошел. Снова раздался звон гонга, и Житков почувствовал, как дрогнуло судно от завертевшегося винта. Этот стук ожившей машины подействовал на Житкова, как удар.

– Их нужно наконец вышибить, – проговорил он, обернувшись к Найденову.

Тот сделал знак лежавшим товарищам. Несколько человек кинулись по трапам в черную пропасть машинного отделения. Снизу сверкнули выстрелы, громом отдавшиеся в металлической коробке отсека. Им ответила очередь житковского автомата. Немцы не смогли сдержать стремительное наступление восставших.

Пренебрегая осторожностью, Житков обогнул грохочущий двигатель и, не целясь, выпустил в темноту длинную автоматную очередь.

Скоро стал слышен только ровный гул работающих дизелей.

Найденов бросился к пусковому клапану и остановил машины. Почти сейчас же над головами раздалось из переговорного басистое рычание Йенша:

– В машине!.. Какого черта? Ослепли вы, что ли? Посмотрите на телеграф, черт бы побрал ваши души!.. Полный вперед! За каким дьяволом вы стопорите шарманку?

Найденов крикнул в ответ:

– Алло, на мостике! Господин старший механик пошел к вам. Он лично доложит о причине остановки машины.

– Верните старого дурака. Он не пройдет на мостик. Нижние палубы захвачены бунтовщиками.

– Он пройдет кормовой рубкой, – ответил Найденов. – Нам удалось перекрыть проход в корму. Бунтовщики изолированы в носовой части корабля. Вся корма – наша.

– Вы в этом уверены? – В голосе Йенша прозвучало недоверие. Наступило молчание. Потом снова захрипел старший офицер. – Алло, вы там! Пускай механик тащится сюда, да живей. Мы разбаррикадируем кормовую дверь…

Товарищи поняли все без приказаний Найденова. Он еще заканчивал этот разговор, а Нордаль, Лунд и все их люди уже стремглав неслись к кормовому люку. Через несколько минут оттуда послышались выстрелы и шум свалки.

* * *

Прошло не менее двух часов, прежде чем Найденов, Житков и Нордаль, сойдясь на мостике «Черного орла», торжественно протянули друг другу руки.

– Вот и счастливый конец романа! – улыбаясь, сказал Нордаль Найденову.

– Это только последняя глава, но не эпилог, – отвечал Найденов.

– Не знаю, что вам еще нужно? – И Нордаль указал на фока-рей, на обоих ноках которого, раскачиваясь в такт плавным движениям корабля, висели два тела. То были Витема и его первый помощник Йенш.

– Я предпочел бы видеть капитана живым, чтобы иметь возможность кое о чем расспросить его, – сказал Найденов.

– Да и у меня были с покойным довольно серьезные счеты, – согласился Житков. – Откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, каким образом он мог угодить в столь неудобное положение.

– Я и забыл, что ты не участвовал в штурме палубы, – сказал Найденов. – Дело было так: мы овладели половиной верхней палубы. И тут вдруг с их стороны появился парламентер. Как ты думаешь, кто это был?.. Сам Мейнеш!.. От имени команды он сделал предложение: мы даем им возможность спустить катер и не преследуем их, а они за это не пошлют в нас больше ни одной пули и оставят судно в нашем полном распоряжении. А нужно тебе сказать, что у них было четыре пулемета. Тут было о чем подумать, но мы ему все же категорически заявили: с «Орла» могут уйти все кроме Витемы. Витема должен остаться в наших руках. Мейнеш вышел вторично и сказал, что они согласны отплыть без своего капитана, но оставят его нам не живым, а… повешенным. В качестве бесплатного приложения они повесят и старшего офицера Йенша. «Если мы оставим их живыми, – сказал Мейнеш, – ни у кого из нас не будет уверенности в том, что нам самим не суждено закончить жизнь в петле. Рано или поздно наш капитан уйдет из ваших рук…» Да, такова была непоколебимая вера этих дураков в силу своего капитана. И тут уж они не шли ни на какие уступки. Они предпочитали драться с нами до последнего, чем рискнуть когда-либо испытать на себе месть Витемы.

– В конце концов, – сказал Йенсен, – я ничего не имею против такого эпилога. Жаль только, что с нами нет старого Глана! Куда его девали немцы, ума не приложу. Я готов предположить худшее…

– Ни слова при Элли! – предостерегающе произнес Житков.

К полудню было принято решение идти в Англию. Оттуда каждому предоставлялась возможность избрать путь по собственному выбору. Судно же будет передано в распоряжение находящегося в Лондоне норвежского правительства.

Люди разошлись по кубрикам и каютам. Житков и Найденов решили остаться со своими старыми сожителями Нордалем и Фальком, но по дороге к себе зашли в капитанский салон.

Найденов осмотрел ящики стола, ощупал карманы аккуратно развешанной одежды.

– Ключей нигде нет, – сказал он. – Как это ни противно, но придется обыскать карманы пижамы, в которой он висит.

– Давай уберем трупы.

– Ты прав. А ключи все же нужно найти.

– Займемся этим, ну, хотя бы нынче ночью, при смене вахт.

– Идет. Назначаем для встречи полночь.

– Добро. А до тех пор – по койкам!

В полночь друзья встретились в кают-компании, поднялись на верхнюю палубу и по продольному мостику направились к фок-мачте, где висели Витема и его первый офицер. По пути Найденов окликнул вахтенного начальника.

– Не прикажете ли вы двум-трем людям помочь нам снять трупы повешенных? Не стоит оставлять их здесь до утра.

Норвежец отдал необходимые распоряжения голосом, по которому легко было понять, что он только что очнулся от дремоты. В сопровождении боцмана и двух матросов друзья пошли по продольному мостику к носу корабля. Дошли до фок-мачты. Но как ни всматривались они в темноту, – разглядеть труп Витемы им не удавалось.

– По-видимому, предыдущая вахта сняла, – сказал Житков.

– Нет, херре Житков, – сказал вахтенный. – Я как раз спрашивал об этом боцмана при смене. Он сказал, что одного-то сняли, а «самого» оставили мне.

– Не сам же Витема сошел с рея, – рассердился Найденов. – Пойдите к вахтенному начальнику и узнайте, где труп.

– Понимаю, херре пастор. Сейчас же спрошу.

Пришел вахтенный помощник.

– Я только что ходил к первому помощнику. Он и не думал снимать труп: уверяет, что перед самой сменой видел его на рее.

– Что за история! – рассердился Найденов. – Сейчас мы узнаем, кто это сделал.

Он быстро спустился с мостика и побежал к Лунду. Но и Лунд ничего не знал. Не имел об этом представления и Йенсен. Подняли на ноги обе нижние вахты, опросили всех. Никто и близко не подходил к повешенным.

Найденов посветил фонариком на свисающий с носа конец троса: он был срезан.

– Значит, здесь остался кто-то из шайки Витемы. Нужно сейчас же обыскать корабль!

Все занялись поисками. Осмотрели все закоулки, но не обнаружили даже намека на тайник, где мог бы скрыться человек.

– И тем не менее я не верю в чудеса! – воскликнул Найденов.

– Хотя по твоему пасторскому званию именно тебе, а не мне следовало бы в них верить. Что касается меня, то я начинаю, кажется, верить… У повешенных бывает странный характер.

Друзья спустились в салон. По дороге они запаслись инструментом. Найденов взламывал массивный стол Витемы, когда в салон вошел взволнованный Лунд.

– Витема ушел на четверке с подвесным мотором, – сказал норвежец.

– Витема или труп повешенного Витемы? – спросил Житков.

Найденов провел рукой по лицу.

– Это действительно становится похоже на фантастический роман.

– Нет, это доказывает только, что таких, как Витема, мало вешать. Даже когда они болтаются в петле, всаживать следует пулю.

– По-видимому, ты прав, – произнес Найденов и опустился на диван.

Сильный толчок сбросил его на пол. Кресло, в котором сидел Житков, выскочило из крепления. Весь корпус «Черного орла» содрогнулся от взрыва.

Найденов бросился к переговорному.

– На мостике! Что случилось?

Никто не ответил. На верхней палубе были слышны шаги бегущих людей. В салон вбежал Лунд.

– Цистерна с топливом горит. Взрывом вырван кусок обшивки в ахтерпике!

– Помпы?

– Вода поступает быстрее, чем успевают откачивать помпы.

– Как вы думаете, – живо спросил Житков, – сколько времени эта коробка может еще продержаться на плаву?

– Не больше суток, – сказал Лунд.

– Сутки? – Житков повернулся на каблуке и щелкнул пальцами. – За сутки, знаете, что можно сделать?!

– Утонуть двадцать четыре раза, – хмуро пробормотал шкипер.

– Утонуть можно и все сорок восемь раз, – отрезал Найденов. – Но можно сочинить кое-что другое. Всех наверх!

С этими словами все трое бросились наверх. Навстречу им бежал Йенсен.

– Эй, шкипер! – крикнул Нордаль. – Мы осмотрели шлюпки. У всех продырявлены днища…

Начальник поста береговой стражи оккупационных войск в Норвегии, штурмфюрер штандарта СС «Мертвая голова» Пауль Минкнер протянул руку к телефону. Звонок настойчиво дробил ночной полумрак комнаты. Минкнер был зол. И без этого звонка его сон был не слишком спокоен. Его нервировали светлые ночи. В этой стране все было не по вкусу Минкнеру: высокие и крутые горы, студеное море, мужчины, открыто ненавидящие немцев, женщины, отвергающие ухаживание даже офицеров СС. Из-за всего этого Пауль Минкнер часто пребывал в состоянии раздражения. Не было ничего удивительного, что он и сейчас сердито рявкнул в трубку:

– В чем дело?!

Но то, что он услышал, заставило его быстро сбросить одеяло и взять карандаш. Он стал делать заметки в блокноте.

Собеседник на том конце провода говорил:

– Патрульный самолет обнаружил на траверзе острова Сандё трехмачтовый парусник. Курс – ост-зюйд-ост. Судно несет всю парусность. Обращает на себя внимание необыкновенная осадка: борта судна едва возвышаются над водой. Флага летчик разобрать не мог.

– Так… так… так… – повторял Минкнер, делая отметки. – Последние координаты?

Собеседник назвал широту и долготу.

– Это не может быть немецкое судно с рудой из Нарвика? – спросил Минкнер.

– Запросили по радио Нарвик, ответа нет. Вид судна внушает подозрения.

– Через два часа я буду у них на палубе, – заключил Минкнер.

– Если нужно, сейчас же радируйте: вышлем спасательный буксир.

– Быть может, целесообразно и идти прямо на нем?

– «Зеефальк» – наше единственное спасательное судно. А время такое, что оно может понадобиться в любую минуту. Не хочется понапрасну угонять буксир из порта.

– Положитесь на меня. Я справлюсь своими силами, – согласился Минкнер.

Через десять минут сторожевой катер с десятком эсэсовцев на борту отвалил от дальнего конца пристани Тромсё и, набирая скорость, пошел к устью Тромсёсунда.

Очутившись в кокпите катера, Минкнер завернулся в плащ и растянулся на диванчике, приказав разбудить его, когда покажется парусник.

Охранники расположились вокруг откидного столика, появились карты. Партия ската была в самом разгаре, когда в люк просунулась красная физиономия матроса.

– Парусник в виду!

Собрав карты, охранники неохотно полезли на палубу. Следом за ними, протирая глаза, появился и сам Минкнер. Он навел на парусник бинокль:

– Он поднимает наш флаг. Они волокут руду из Нарвика. Но хотел бы я знать, за каким чертом понадобилось им заворачивать в нашу дыру?

– Посмотрите на его осадку, господин штурмфюрер, – позволил себе заметить шкипер. – Он принял в трюмы больше воды, чем могут откачать помпы.

– Откуда вы знаете?

– Разве вы не видите, как она льется сквозь все шпигаты, господин штурмфюрер?

– Не можешь ли ты разобрать название?

– «Черный орел», господин штурмфюрер, – услужливо ответил один из эсэсовцев.

– В этом виде он больше напоминает мокрую курицу, а?

– Остроумно сказано, господин штурмфюрер. – Шкипер угодливо хихикнул. – Боюсь, что эта курица не протянет больше чем до полудня.

Хотя Минкнер решительно ничего не понимал в таких делах, он важно согласился.

– Да, черт возьми, его дела швах!

Катер приближался к «Орлу», Минкнер приказал просигнализировать: «Капитану прибыть с судовыми документами».

На «Черном орле» не отрепетовали сигнала.

– Кой черт, ослепли они, что ли? – сердито проворчал Минкнер и, взявшись за мегафон, велел еще сблизиться с барком. Когда расстояние было не более двухсот метров, он крикнул:

– Эй, вы! Какого черта не отвечаете на сигналы полицейского катера?

– У нас не осталось сигнальщика.

– От капитана-то у вас что-нибудь осталось?

– Я капитан. Что вам нужно?

– Осмотреть вашу посудину, проверить судовые документы и ваших калек.

– Кто говорит?

– Начальник поста береговой стражи штурмфюрер Минкнер.

Тот, кто называл себя капитаном «Черного орла», сразу изменил тон:

– О, господин штурмфюрер, тысяча извинений! Что угодно приказать господину штурмфюреру?

– Садитесь в шлюпку и приезжайте ко мне с судовыми документами, а потом я поднимусь к вам на борт.

– К сожалению, господин штурмфюрер, – ответил капитан «Черного орла», – у нас не осталось ни одной исправной шлюпки.

– Я вижу почти все ваши шлюпки на месте, – с удивлением сказал Минкнер.

– Они все текут, как решето.

– Послушайте, вы! – рассердился Минкнер. – Голова у вас еще не течет?

– Боюсь, что через несколько часов именно это ей и предстоит, если нам не подадут помощи.

– Какого же дьявола вы не вызываете спасательное судно?

– Машинное отделение под водой. Радиосвязи нет.

– Да что с вами в конце концов случилось?

– Если господину штурмфюреру будет угодно прибыть ко мне на борт, я буду иметь честь доложить все подробно.

Минкнер колебался. Ему не хотелось отправляться на корабль: а вдруг эта чертова посудина возьмет да потонет? Сразу, как продырявленная кастрюля! Наверно, бывает ведь и такое. Нет, это слишком опасно.

Он крикнул в сторону «Орла»:

– Выкладывайте, что случилось.

– Сообщение не из тех, которые следует знать всему свету.

Минкнер с явной неохотой приказал шкиперу подойти к борту «Черного орла» и неуклюже перелез на трап парусника. За ним последовал десяток его черномундирных охранников. Торжественно, как похоронная процессия, они поднялись по трапу. Впрочем, восхождение было не особенно длинным: большая часть трапа была уже под водой.

Не желая бить свой катер о борт парусника, немецкий шкипер отошел на сотню метров.

Глядя, как Минкнер в сопровождении своей команды скрылся в дверях кормовой рубки, шкипер с завистью облизал губы. Он представил себе шеренгу бутылок на столе кают-компании парусника – первое, с чем, вероятно, пожелает ознакомиться бравый штурмфюрер. Прошло с полчаса. Наконец Минкнер появился в дверях рубки и прямо оттуда крикнул:

– Эй, на катере!.. – Тут он запнулся, как бы размышляя, что сказать дальше, и не очень уверенно, сбиваясь, продолжал: – Радируйте на пост… выслать «Зеефальк» сейчас же… дайте точные координаты.

– Кажется, он уже проинспектировал винный погреб «Орла», – пробормотал шкипер и громко ответил Минкнеру: – Будет исполнено, господин штурмфюрер. Прикажете подойти к борту?

Было ясно видно, что Минкнер открыл было рот, чтобы что-то ответить, но вдруг, словно поперхнувшись, неуверенно сказал:

– Отправляйтесь в порт. Я вернусь на «Зеефальке».

Шкипер обомлел, потрясенный неожиданным мужеством эсэсовца.

– Вы хотите оставаться на тонущем корабле?

Секунда молчания – и неуверенный крик Минкнера:

– Делайте, что приказано!.. Только, ради бога, поскорее радируйте насчет спасательного буксира, – слышите вы?

– Радист уже работает, – ответил шкипер и, решившись, крикнул: – А нельзя ли перебросить нам оттуда парочку флаконов чего-нибудь живительного?

Минкнер оглянулся внутрь рубки и тотчас прокричал шкиперу:

– Убирайтесь ко всем чертям, не то я…

Шкипер не стал ждать продолжения тирады. Через несколько минут катер уже нырял в белой пене далеко от «Черного орла».

Прошло не менее двух часов, прежде чем в этом квадрате, на месте сторожевого катера, показался силуэт спасательного буксира «Зеефальк». Его могучая грудь уверенно расталкивала волны.

По-видимому, шкипер сторожевого катера успел подробно описать по радио положение «Черного орла»: на буксире уже готовили толстые рукава шлангов. Легкое облачко пара вилось над мощными спасательными помпами, способными, кажется, высосать самый океан, а не то что откачать затопленные трюмы какого-то барка. Командир буксира, краснолицый пожилой немец с седыми усами, стоя рядом с рулевым, разглядывал «Орла», погрузившегося уже чуть не до самого фальшборта.

Когда расстояние между судами сократилось настолько, что можно было переговариваться, командир буксира взял мегафон:

– Здравствуйте, капитан!

– Рад видеть вас, капитан! – любезно ответили с «Черного орла».

В это время к борту подошел Минкнер, окруженный группой охранников.

– Здравствуйте, капитан! – нервно крикнул штурмфюрер капитану буксира. – Поскорее поднимайтесь сюда. А не то эта старая банка потонет вместе со мной.

Тут двое охранников подхватили своего офицера под мышки и увели в рубку.

– Однако, – проворчал капитан буксира, – свой трюм он успел уже изрядно залить. Я бы ничего не имел против того, чтобы кое-что качнули и в меня. Эй, герр капитан, не найдется ли там у вас чего-нибудь согревающего для моих водолазов?

– Буду рад выложить перед ними весь мой запас, капитан. Вы сделаете мне большое одолжение, если подниметесь отведать то, что у нас еще осталось.

Спасатель не заставил повторять приглашение. «Зеефальк» подошел к борту «Черного орла», и вслед за своим капитаном водолазы полезли на парусник.

Из рубки «Орла» вышли человек десять охранников. Впереди браво шагал здоровенный мужчина с нашивками шарфюрера. Как только спасатели освободили трап, эсэсовцы спустились на буксир.

– Мы предпочитаем наблюдать со стороны, капитан, – с усмешкой сказал старший в команде.

– А ваш офицер?

– Он ждет вас в кают-компании.

Эсэсовцы быстро разбежались по палубе «Зеефалька» с таким видом, словно каждому из них было заранее назначено определенное место. Часть тут же спустилась в машину; шарфюрер взбежал на мостик и встал рядом с рулевым, остальные разместились на палубе около матросов буксира. Вдруг шарфюрер поднял пистолет и выстрелил в воздух.

– А ну-ка, ты, подними лапы! – крикнул он рулевому.

Немецкий матрос с удивлением увидел против своего лица черное очко пистолетного дула.

То же самое проделали остальные охранники: их пистолеты были наведены на матросов, один за другим растерянно поднимавших руки.

Шарфюрер ловко связал поднятые над головой руки рулевого и нагнулся к переговорному.

– Эй, в машине! Как у вас там дела?

– Все готово.

– На «Орле»! – крикнул шарфюрер. – Эй, на «Орле»!

Над бортом парусника появилось несколько голов.

– Как у вас там дела? – спросил шарфюрер.

– В полном порядке.

– У нас тоже все готово! – крикнул шарфюрер. – Херре пастор, куда вы думаете девать своих пленных?!

– А что думаете на этот счет вы, Нордаль?

– Хотя я и не сторонник церемоний с этими господами, – вставил появившийся у борта Житков, на котором была форма первого офицера «Черного орла», – но мне хотелось бы сохранить до поры до времени всю банду. Думаю, они знают кое-что, что может нам еще очень пригодиться!

– Верно, – согласился Найденов. – В трюме «Зеефалька» хватит места для всех. Давайте, не теряя времени, перегружаться на буксир. – Он обернулся к Житкову. – Пройди в радиорубку буксира и позаботься о том, чтобы на берег дали подходящую депешу: «Спасательные работы идут полным ходом». Вы же, херре Лунд, идите принимать ваше новое судно. «Зеефальк» сколочен достаточно прочно, чтобы доставить нас, куда пожелаем.

– Надежное корыто, – с нескрываемым удовольствием проговорил шкипер. – А его вы тоже намерены преподнести норвежскому правительству?

– Дело будущего. Но ни минуты не буду возражать против того, чтобы коробка перешла в вашу полную собственность.

– Ну, ну, – смущенно пробормотал Лунд. – Такая коробочка стоит того, чтобы ею заняться!

И он спустился на палубу буксира. Следом за ним туда перегнали связанных охранников, водолазов, капитана «Зеефалька» и хнычущего, как побитый щенок, штурмфюрера.

Тем временем Найденов, в сопровождении нескольких норвежцев, еще раз спустился внутрь «Черного орла», чтобы заложить подрывные патроны: они должны были ускорить гибель последнего пирата.

Через полчаса, когда «Зеефальк», унося всех норвежцев, Найденова, Житкова, Нордаля и Фалька, был уже на значительном расстоянии от «Черного орла», раздался взрыв. Большой кусок стального борта пирата со свистом отлетел в сторону. Качнулись высокие мачты. Заполненный водой корпус стал быстро погружаться. Через каких-нибудь десять минут и палуба парусника покрылась водой. Вот погрузился мостик, вода дошла до фока-рея. Казалось, упрямый нацистский пират решил погибнуть, не теряя правильного положения на киле.

Но вдруг нос его показался над поверхностью. Вода вокруг него кипела и пузырилась. Крен «Орла» становился все больше. Ноки-реи коснулись волн и, словно схваченные под водой чьей-то могучей рукой, стали быстро погружаться. Судно легло на борт, обнажая красное днище. Широкая волна перекатилась через него, и корабль исчез.

– Надеюсь, «Марта Третья» будет и последней, – оказал Найденов и усмехнулся: – Просто-таки жаль, херре пастор, что вы неспособны отслужить благодарственное моление по случаю ее окончательного исчезновения…

Северное море (в скобках именуемое «или Немецкое») нельзя назвать уютным.

Серо-голубые, в иную погоду совсем светлые волны его никогда не отличались особенной красотой. К тому же исстари этому морю особенно везло по части войн. Со времен боевых челнов норманнов, в эпоху «великих» парусных флотов и вплоть до появления на его белесых волнах паровых гигантов не бывало в пределах старушки Европы такой войны, чтобы Северное море не стало ареной сражений или блокад. Изобилующее в своей западной части банками, это море в мирное время было, пожалуй, самым «освещенным» из всех морей. Огни маяков, мигалов и всякого рода створов и буев загорались на вечерней заре, предостерегая мореходов от грозящей им опасности. Но во время войн все огни гасли. Воюющие стороны, а подчас даже и нейтралы, какими с довольно давних пор стали скандинавские страны, гасили свои маяки. Караваны транспортов осторожно плелись, боясь уже не только природных банок, а обширных минных полей, поставленных заградителями, своими и вражескими.

Боевые корабли рыскали из края в край, налетали на мины, взрывались и тонули, погребая в неприветливых голубых водах тысячи матросских жизней и миллиардные ценности, созданные потом, слезами и кровью миллионов простых людей. Чаще всего военные сводки об этом молчали. Разве изредка, когда доводилось отправиться в царство Нептуна какому-нибудь адмиралу, появлялось торжественное сообщение в черной рамке. По-видимому, адмирал, изукрашенный золотом во всех местах, где только можно его прицепить, считался более ценным товаром, нежели все остальное вместе взятое – и люди, и корабли, и миллиардные грузы.

Во время войны, получившей название Второй мировой, Северное море стало особенно неуютным. К прежним средствам уничтожения людей и кораблей присоединились новые, каких еще не знали. Самому быстроходному и маневренному кораблю избежать уничтожения стало труднее, нежели в былое время тихоходной и неповоротливой галере. Если прежде жертвы войны на море исчислялись тысячами, и, подсчитывая убытки от нее, купцы выводили четыре или пять нулей, то теперь десятки тысяч тел шли на питание морской фауны, и ущерб, наносимый одной подводной лодкой, исчислялся цифрой с бесконечным рядом нулей.

Так было и в дни, о которых идет этот рассказ.

Эскадренный миноносец «Хард» полным ходом шел на вест. Высокий бурун выбивался из-под скул корабля. Гул турбин висел над ним, как тугая звуковая завеса. Долго еще после того, как спадала пена, взбитая винтами «Харда», на воду оседал прозрачный шлейф сизого дыма.

Миноносец спешил в Англию с поручением своего флагмана – командующего третьей северной эскадрой. Командир эсминца, коммодор Фитцжералд, получил от адмирала для доставки в адмиралтейства большой, туго набитый портфель из плотной желтой кожи. Мало того что портфель был заперт на замок. Он был еще крест-накрест перевязан толстым шелковым шнуром, на котором красовались большие сургучные печати. Принимая поручение, Фитцжералд не спрашивал своего флагмана о содержимом портфеля, но адмирал, уединившись с коммодором в своем салоне на «Крюзадере», сказал:

– На этот раз вам придется изменить правилу лицом к лицу встречать вражеские корабли. Приказываю всемерно избегать встреч с противником. Уйдите с торного пути наших караванов. Пробирайтесь так, чтобы джерри вас не видели и не слышали. Это вам не по вкусу? Ничего не поделаешь!

На прощание адмирал протянул руку и сказал:

– Передайте офицерам и матросам «Харда»: Англия рассчитывает на них.

Теперь, сидя в командирской каюте «Харда», Фитцжералд вспоминал эту беседу всякий раз, когда его взгляд падал на железный сундук, привинченный к палубе под койкой.

«Хард» покинул обычный путь конвоев и несся, не жалея машин. Все вахтенные начальники твердо помнили слова командира: «При малейшем признаке джерри – уходить!».

Никто на корабле, кроме самого Фитцжералда, не знал причины такого необычного приказа, но все понимали, что он отдан неспроста. Каждый выходивший на ходовой мостик офицер прежде всего подносил к глазам бинокль и внимательно оглядывал горизонт. Так же поступил и лейтенант О\'Нил, принимая вахту.

– Мак-Кэрни! – крикнул он вслед сошедшему уже было с мостика своему предшественнику. – Не кажется ли вам, что там, на крамболе, несколько странный силуэт корабля?

Мак-Кэрни вернулся на мостик и поглядел в направлении, указанном О\'Нилом.

– Вы правы… Странный силуэт – рубка и труба. Словно у него вовсе нет корпуса… Блин с трубой… – И через минуту воскликнул: – Эге-ге, готов съесть мой галстук, если это не спасательный буксир! Посмотрите, какой характерный контур!

– Да, – согласился О\'Нил. – Но какого черта здесь делать спасателю? Ведь мы не принимали сигналов бедствия.

Пока шел этот разговор, расстояние между судами уменьшилось до сотни кабельтовых.

– Мичман Браун! – окликнул О\'Нил вахтенного мичмана.

– Да, сэр.

– Прикажите сигнализировать этому буксиру: «Показать свой флаг!»

– Слушаю, сэр. – И меньше чем через минуту Браун доложил: – Исполнено, сэр.

Действительно, под коротким реем «Харда» уже трепетали по ветру пестрые флаги сигнала.

– Они подняли флаг, сэр! – доложил мичман О\'Нилу.

– Норвежец?

– Точно так, сэр.

– Проверьте-ка по Ллойд-регистру, Браун, что за спасательные суда имеются у норвежцев. Сдается мне, Мак-Кэрни, что они что-то слишком долго искали свой собственный флаг.

– Вижу название судна, сэр! – послышался с крыла мостика голос сигнальщика. – «Зеефальк», сэр.

– Что за чертовщина!.. По-моему, на языке джерри это означает «Морской сокол». А, Мак? – удивленно спросил О\'Нил.

Но вместо лейтенанта ответил мичман Браун, уже успевший справиться по регистру.

– Спасательное судно «Зеефальк», сэр. Шестьсот регистровых тонн. Приписка: Бремен, Владелец – Северогерманский Ллойд, сэр.

– Так и есть.

О\'Нил выдернул пробку из переговорной трубы, ведущей в командирскую каюту.

– Говорит мостик, сэр. Вахтенный начальник О\'Нил.

– Да, мистер О\'Нил? – послышался сонный голос Фитцжералда.

– Мы нагоняем спасательное судно Северогерманского Ллойда «Зеефальк», сэр. На мое требование показать флаг подняты цвета Норвегии.

После молчания, длившегося не более секунды, снизу последовало приказание:

– Ход до полного. Предупредительный выстрел по курсу. Сигнальте приказ: «Остановиться!»

– Слушаю, сэр.

Через две минуты Фитцжералд был на ходовом мостике. Он успел еще увидеть, как оседает под носом буксира пенный фонтан, вскинутый разрывом снаряда.

О\'Нил доложил:

– Он поднял белый флаг, сэр.

– Я бы предпочел, чтобы он ответил нам огнем, – недовольно пробормотал Фитцжералд. – У меня нет времени возиться с ним.

– Мы можем посадить на него призовую команду, сэр. Гуннов возьмем к себе.

– Некогда мне! – проворчал командир. – А каждый из наших людей может понадобиться и здесь. Мы с вами еще не дома, О\'Нил.

– Да, сэр.

– Единственное, на что у меня есть время, – расстрелять его на ходу, – решительно произнес Фитцжералд. – Но, черт побери, не могу же я расстреливать их после поднятия белого флага!..

– Может быть, это простая хитрость, сэр? – подал мысль Мак-Кэрни. – Разве невозможно, что джерри хотят создать нам задержку, пока подойдут их корабли?

Фитцжералд посмотрел на шотландца с нескрываемым удовольствием.

– Это мысль, Мак-Кэрни!.. Это мысль!.. Мистер О\'Нил, запросите джерри, куда они следуют. Посмотрим, что ответят.

Через минуту вахтенный мичман прочел ответ буксира.

– Любой порт Англии, сэр.

Офицеры в изумлении переглянулись.

– Положительно вы правы, Мак-Кэрни: хотят задержать нас какой-то очевидной чепухой. Сейчас мы узнаем, действительно ли они просят пощады или это лишь хитрый ход. Мистер О\'Нил, залп из носовых орудий по буксиру.

– Залп по буксиру, сэр?.. – нерешительно повторил О\'Нил.

– Да, да! Вы стали плохо слышать?.. Если джерри не держат камня за пазухой, они вывесят для просушки все свои простыни.

Корпус эсминца вздрогнул от залпа носовых пушек. Бинокли офицеров поднялись к глазам. Все увидели, как разрывы у самого борта «Зеефалька» выкинули на его палубу фонтаны вспененной воды.

– Кажется, совесть этих разбойников чиста: они прыгают за борт… – сказал Фитцжералд. – Немного жестоко, конечно, но у меня не было другого способа проверить их показание. Не правда ли, господа?

– Не прикажете ли приготовить спасательные средства? – осведомился О\'Нил.

Фитцжералд непритворно вздохнул:

– К сожалению, традиция велит мне протянуть им руку помощи. А видит Бог, я бы предпочел не терять времени на пленных.

– Что прикажете делать с буксиром, сэр? – спросил О\'Нил.

Коммодор посмотрел на часы.

– Даю вам двадцать минут на то, чтобы принять пленных и расстрелять судно. Ни минутой больше.

– Да, сэр.

Фитцжералд сунул руки в карманы пальто и не спеша спустился с мостика, предоставив офицерам укладываться в указанный срок.

К исходу семнадцатой минуты все плававшие вокруг буксира и оставшиеся на его палубе люди были приняты «Хардом». Торпедные аппараты эсминца повернулись на правый борт. Убедившись в том, что на буксире не осталось людей, О\'Нил отдал приказ торпедировать «Зеефальк». Взрывы двух торпед, выпущенных по буксиру, слились в мощный удар, от которого бросило к левому борту всех, находившихся на палубе «Харда». Столб вспененной воды поднялся над «Зеефальком».

– Готово, сэр! – доложил О\'Нил по переговорной трубе командиру. – Буксир погрузился.

– Идти прежним курсом! – приказал Фитцжералд. – Позаботьтесь, чтобы пленным был обеспечен уход.

– Позвольте обратить ваше внимание, сэр, они действительно оказались норвежцами… Среди них имеется пастор.

– Пастор?

– Так точно, пастор, сэр. Просит разрешения вам представиться.

– Хорошо, – подумав, сказал Фитцжералд. – Остальных – в кубрик. Предварительно обыскать.

Через несколько минут Найденов сидел перед коммодором Фитцжералдом и рассказывал ему историю своих похождений.

– Мне доводилось кое-что слышать о сказках, какие изобретают попавшиеся разведчики, – насмешливо произнес Фитцжералд, – но я никогда не думал, что можно договориться до таких Геркулесовых столбов.

Найденов с достоинством поднялся:

– Вы имеете дело с советским офицером…

Фитцжералд движением руки остановил его.

– Ну, ну, успокойтесь, господин пастор или господин советский офицер, как вам будет удобней… Мне решительно все равно, кто вы такой. В этом разберутся на берегу. А мне вы доставили несколько минут искреннего веселья… – Офицер действительно от души рассмеялся. – На этот раз гестапо шьет белыми нитками.

Найденов с возмущением передал Житкову разговор с англичанином. Но, к его удивлению, Житков отнесся к этому спокойно.

– Нас с тобой приняли за немецких шпионов? – весело сказал он. – Что ж такого? Разве на месте командира ты не подумал бы того же?

– Пройдет, наверно, немало времени, пока нам удастся распутать этот клубок.

– Посмотри-ка лучше сюда: нам несут ужин. И я вижу в руках вестового бутылку. Готов предложить тост за британских моряков! Они достаточно любезны даже с немецкими шпионами.

Найденов, чокнувшись, машинально повторил:

– Ну что ж, давай: за бравых моряков!

Выйдя в коридор, вестовой, подававший им обед, с удивлением сказал часовому:

– Эти джерри, кажется, рехнулись, пока мы их выуживали из воды. Пьют за наше здоровье. Хо-хо!..

Выяснение истинной физиономии всех, кто плыл с Найденовым – от Нордаля до последнего рыбака, – не представило больших трудностей для английской контрразведки. Установление личности Житкова после вмешательства советского посольства тоже оказалось делом простым. С выяснением же личности Найденова день за днем возникали задержки. У него создавалось впечатление, что кто-то заинтересован в том, чтобы он подольше оставался нахлебником английской тюрьмы.

Наконец сэр Артур Кадоган, глава отдела контршпионажа секретной службы адмиралтейства, заявил ему:

– Поверьте, мистер Найденов, мне не доставило бы ничего, кроме удовольствия, самого искреннего, отпустить вас на все четыре стороны. Но для этого я должен был бы снять с себя ответственность по крайней мере за вашу собственную жизнь. Увы, оставаться пока здесь – в ваших собственных интересах. Не говоря уже об интересах дела, которому вы служите, которому служим мы оба. Ради того, чтобы выловить тех, для кого вы служите лакомой дичью, я и иду на небольшую комедию вашего ареста. Так помогите же мне. Только тогда, когда здесь появится одно лицо, которому я доверяю, я буду уверен, что все в порядке.

– Кто же этот человек? – нетерпеливо, перебил его Найденов.

– Тот, чье имя вы использовали, чтобы попасть на остров Туманов.

– Пастор Зуденшельд?!

– Именно так, но, к сожалению… – Кадоган беспомощно развел руками.

Найденов понял, что тот хотел сказать: мертвецы – плохие свидетели.

– Но не хотите же вы сказать, – воскликнул он, – что смерть пастора лишает меня надежды скоро выйти отсюда?

Найденов понимал, что, по всей вероятности, было бы достаточно снестись с советским посольством, чтобы положить конец его «заключению». Но было неловко затруднять посла в такое и без того горячее время. К тому же, может, Кадоган и не врет, что этот арест – одно из условий выигрыша в их общей игре против нацистов.

Однажды Житков явился с признаками плохо скрываемого волнения. Найденов решил, что Житков узнал что-либо новое о его судьбе.

– Да нет же, – отнекивался Житков. – Даю честное слово: к тебе это не имеет никакого отношения. Дело касается лично меня, и только меня…

– Да не тяни ты, – рассердился Найденов. – Говори прямо!

– Ну, изволь… Только, пожалуйста, без насмешек. На днях произойдет перемена в моей личной жизни…

– О чем ты говоришь? – встревоженно спросил Найденов.

– Вкратце вот о чем: мой будущий тесть…

– Позволь! – перебил Найденов. – Я не понимаю, о ком ты говоришь: какой же тесть может быть у самого убежденного из всех холостяков?

– Я говорю о старом Адмирале, Иваре Глане, – об отце Элли, моей будущей жены.

– Положительно, все идет кувырком!..

– Адмирал дал согласие на мой брак с Элли Глан.

– Адмирал? Но ведь матросы «Марты» толковали, будто Витема приказал Мейнешу выкинуть Глана в море…

– А между тем он жив, здоров и находится здесь. Каким-то чудом вторично удрал с «Марты», а как – не говорит.

– Чудеса в решете!..

– Так вот, с разрешения Кадогана «миссис» Житкова прибудет сюда с прощальным визитом перед отъездом… Я должен спешно вернуться домой.

В тот же день Кадоган сказал Найденову:

– Я пригласил вас, чтобы предупредить: завтра вас посетит мистер Житков с мисс Элли Глан. Прошу вас не удивляться тому, что его будут сопровождать два незнакомых вам человека. Пришлось подумать об его охране…

– Вот как? Разве и ему что-нибудь угрожает?

– Позднее охрана ему, может быть, и не понадобится, – неопределенно произнес Кадоган. – Кстати, кажется, благодаря одному неожиданному обстоятельству ваше дело подходит к благополучному концу…

На другой день, едва Найденов успел позавтракать, как надзиратель, обычно молчаливый малый, вошел в камеру, улыбаясь во весь рот:

– К вам посетитель с дамой, сэр…

Житков был в новом, с иголочки, смокинге. Белый цветок закрывал половину лацкана.

– Ты извини, что мы в таком виде, – сказал Житков. – Но прямо отсюда нужно ехать в норвежское посольство. Прием в нашу честь…

Элли была удивительно хороша в своем новом наряде. Элегантный туалет подчеркивал тонкость ее черт, грацию стройной фигурки, которую прежде скрывала грубая одежда рыбака. Глаза ее сияли таким счастьем, что всякие вопросы казались лишними.

– Вы не боитесь ехать в Россию? – спросил Найденов.

– Я ничего не боюсь, когда со мной Павел. Но одного его я никуда не пущу.

– Ну, кончено твое дело, Павел, – засмеялся Найденов.

Присутствие Элли несколько мешало друзьям поговорить напоследок обо всем, что их волновало.

– Ты еще зайдешь до отъезда? – спросил Найденов.

– Непременно. Завтра буду у тебя. – Житков посмотрел на часы. – Пора, дорогая, – сказал он.

Элли крепко сжала руку Найденова и сказала:

– Херре пастор, – позвольте назвать вас так, потому что в моем представлении вы навсегда останетесь мужественным предводителем наших людей на острове, – вы непременно должны приехать к нам в гости!

– Как только выберусь отсюда, – сказал Найденов.

– Очень грустно, что вы не будете завтра на нашей свадьбе в советском посольстве…

– Ничего! – весело сказал Найденов. – Отгуляем свое, как только встретимся снова. Ну, прощай, старик!

– Прощай, дружище, – твердо произнес Житков. – Уверен, все будет в наилучшем виде.

На следующий день, когда Найденову подали послеполуденные газеты и он раскрыл «Ивнинг Стар», в глаза бросилось имя Житкова, набранное крупным шрифтом. Все запрыгало в глазах. Найденов снова и снова перечитывал заголовок, стараясь убедить себя в том, что неправильно понял английские слова. Но, увы, их смысл был ясен: «Жених, украденный перед венчанием».

Дальше следовали строки, одна другой удивительней:

9.00 – Житков принимает поверенного и утверждает проект брачного договора, присланный старым Гланом.

9.55 – Житков возвращается в свой отель. Принимает ванну. Завтракает. Переодевается.

10.40 – Житков отправляется в «Ритц». После пятиминутного свидания с мисс Элли Глан направляется в советское посольство, где должна состояться церемония бракосочетания.

10.58 – В автомобиле Житков внезапно приказывает шоферу остановиться. Он указывает констеблю на человека, переходящего улицу (отмечено: стар, коренаст, необычайно широк в плечах, длинные руки, костюм сидит мешковато, по-старчески волочит ноги).

– Опасный фашист, – говорит Житков констеблю. – Необходимо его задержать.

После некоторого колебания констебль приказывает своему помощнику задержать старика и вернуться к авто.

10.59 – Младший полисмен бежит к старику.

11.00 – Сидящие в автомобиле видят: старик заметил направляющегося к нему полисмена. Посмотрел на автомобиль. Пытается скрыться в толпе. Житков выскакивает из авто и бросается наперерез старику. Констебль спешит следом за Житковым. По-видимому, он получает в этот момент от кого-то подножку, так как падает и, ударившись головой о край тротуара, теряет сознание.

11.12 – Констебль пришел в сознание. Он находится в комнате пансиона миссис Дьюди, куда его принесли прохожие по инициативе пастора, бывшего на улице случайным свидетелем происшествия.

12.05 – Сдача нашего номера в машину. Никаких сведений о Житкове, младшем полисмене и коренастом старике, за которым они бросились.

Случайность или преступление? Житков – жертва собственного темперамента или заранее обдуманного похищения? Не участвует ли здесь рука гестапо?

Найденов отбросил газету, схватил еще сырые листы «Островитянина». Этот профашистский листок хранил молчание о том, по поводу чего кричали чуть не все газеты столицы. Именно это утвердило Найденова в мысли, что вопрос, заданный газетой, – «не участвует ли здесь рука гестапо?» – не пустая догадка.

Найденов потребовал свидания с Кадоганом.

Старик встретил его стоя, опершись на свой стол. Найденов думал увидеть его мрачным, недовольным. Но Кадоган, напротив, казался совершенно спокойным.

– Теперь вы видите, чего стоят все ваши констебли! – гневно произнес Найденов, едва переступив порог. – Под самым носом у них, в центре Лондона, крадут человека…

– Да, да, это очень неприятно, – сказал Кадоган. Но Найденов не уловил в его тоне огорчения. – Вы выбрали очень удачное время для визита, – продолжал Кадоган. – У меня есть для вас сюрприз.

Он подошел к обитой сукном маленькой двери позади своего стола и распахнул ее. На пороге показался… пастор Зуденшельд. Взгляд его темных глаз с нескрываемой радостью остановился на лице Найденова. Зуденшельд подошел к нему с протянутой рукой.

– То, что вы сделали за меня на острове, – сказал он своим ровным грудным голосом, – заслуживает удивления. – Он почтительно поклонился. – До самой могилы можете считать меня своим неоплатным должником и самым верным слугой.

Найденов крепко пожал ему руку.

– Откровенно говоря, – сказал он, – я был совершенно уверен, что эти бандиты замучили вас… Очень, очень рад видеть вас живым и, кажется, здоровым.

– Господь не покидает своих верных сынов, – тихо произнес Зуденшельд и застенчиво улыбнулся. – Иногда он совершает для них даже чудеса…

– Думаю, что на этот счет мистер Найденов держится особого мнения, – улыбаясь, сказал Кадоган. – Но могу вас поздравить, мой дорогой мистер Найденов: вы – свободны. Появление мистера Зуденшельда – гарантия вашей безопасности.

– Это известие запоздало ровно на сутки, – грустно произнес Найденов. – Будь я в городе вчера, с моим другом не случилось бы такого несчастья…

– Да, да, это ужасно, – вздохнул Зуденшельд и вопросительно посмотрел на Кадогана, будто ждал, что тот рассеет их сомнения заявлением, что Житков найден.

Кадоган пробормотал что-то невнятное и поспешил подвинуть гостям папиросы:

– Курите, пожалуйста…

– Итак, ваша полиция, как у нас говорят, опростоволосилась, – повторил Найденов.

– Я всегда интересовался вашим языком, – любезно заметил Кадоган. – В нем есть совершенно замечательные словообразования. Например, то, что вы сказали сейчас, по-английски нужно было бы передать так: to get dichevelled! – стать с неприбранной головой.

– Первое, что я сделаю, пользуясь свободой, – посещу мисс Глан, – сказал Найденов, не реагируя на лингвистические изыскания Кадогана.

Кадоган покачал головой.

– Едва ли это вам удастся… Мне только что передали просьбу норвежского посольства принять меры к розыску мисс Элли Глан.

– И она?..

Кадоган не услышал вопроса.

– Однако, господа, как мне ни приятно… – сказал он и протянул Найденову руку. – Боюсь быть назойливым, но, если вы не хотите тратить время на поиски пристанища, рекомендую недорогой, но вполне корректный пансион миссис Дьюди, совсем недалеко отсюда. Впрочем, может быть, вы предпочитаете большой отель? В таком случае…

– Не беспокойтесь, – холодно ответил Найденов. – Если вас устраивает заведение миссис Дьюди…

Тут он запнулся. Ему показалось знакомым только что произнесенное имя.

«Миссис Дьюди… Миссис Дьюди…» Он потер лоб и вдруг проговорил, обращаясь к Кадогану:

– Мне нужен сегодняшний номер «Ивнинг Стар».

Кадоган протянул ему газету. Пробежав первую полосу, Найденов нашел: «Полисмен находится в комнате пансиона миссис Дьюди, куда его принесли прохожие по инициативе пастора…»

Подняв глаза на Зуденшельда, Найденов понял, что тот внимательно наблюдал за ним.

Найденов вопросительно глядел на пастора, ожидая ответа на свой безмолвный вопрос, но Зуденшельд молча поклонился и вышел.

Кадоган поднялся из-за стола, давая понять, что свидание окончено.

– Если вам нужен провожатый до пансиона…

– Благодарю вас, – резко ответил Найденов. – Я найду дорогу сам.

Промозглая сырость осеннего Лондона сразу охватила Найденова. Он поднял воротник пальто и плотней надвинул шляпу: дождь лил как из ведра. Вместо ярко освещенной улицы, которую ожидал увидеть Найденов (он совершенно забыл о затемнении), ему пришлось спускаться прямо в темный провал, откуда неслось шипение шин невидимых автомобилей.

Утром, когда Найденов сошел к завтраку в пансионе миссис Дьюди, за столиком с газетами он увидел Зуденшельда.

– Какой приятный сюрприз! – воскликнул он удивленно. – Вы тоже пользуетесь гостеприимством миссис Дьюди?

– Очень рад вас видеть, милый мой двойник, – спокойно произнес пастор. – В гостиницах, даже самых скромных, знаете ли, немного шумно. А нервы у меня еще не совсем в порядке… Мистер Кадоган был так любезен, что подыскал мне этот пансион.

– Тишины здесь хоть отбавляй! Но вот меню…

– На этот счет я нетребователен, – скромно сказал пастор и принялся за свой завтрак.

Найденов заметил, что время от времени Зуденшельд исподлобья вскидывает на него глаза, словно порываясь что-то сказать.

– Вы хотите о чем-то спросить?

– До сих пор не понимаю, – сказал пастор, – как вам удалось уйти с «Клариссы».

– О, простое стечение обстоятельств! – с хорошо разыгранной небрежностью сказал Найденов.

– Говоря откровенно, я не рассчитывал, что вы сумеете вырваться из лап Венсторпа. – Зуденшельд поднял над головой отложенную было газету. – Уже знаете?

– Что именно?

– Полиция нашла кое-что, проливающее свет на тайну исчезновения мистера Житкова и мисс Глан…

Найденов жадно схватил газету с отчетом об аресте некоего Мэрфи.

Найденов ничего не понимал. Подняв взгляд на пастора, он заметил, что тот внимательно следит за впечатлением, какое произведет на Найденова чтение газетного отчета.

– Обошлось ли дело без нашего друга Кадогана? – спросил Зуденшельд. – Как вы думаете?

– Здесь сказано, что на след Мэрфи напала Скотленд-Ярд и она же произвела арест преступника.

– У мистера Кадогана могут быть причины скрывать свое участие в этом деле…

– Возможно. Но это занимает меня гораздо меньше, нежели судьба друга.

– А вот мне внутренний голос говорит именно о том, что нужно как следует порасспросить Кадогана.

Когда они снова встретились за ужином, пастор возобновил разговор.

– Удалось что-нибудь выяснить?

Найденов удивленно взглянул на него.

– Можно подумать, что вас это интересует больше, чем меня!

Глаза пастора, который за минуту до того добродушно улыбался, стали вдруг пытливо-серьезными. Он не спеша закрыл книгу и придвинул свое кресло к Найденову.

– Вы угадали, – сказал он, понизив голос. – Судьба Житкова беспокоит вас, как друга… Мне же недостает его, как надежного человека и вашего верного помощника.

– Он никогда не был моим помощником. Напротив: мы всегда работали в областях, почти противоположных.

Зуденшельд кивком головы показал, что он это знает, и продолжал еще тише:

– Вы только летчик, а для того, что вам предстоит, нужно быть и моряком…

– Мне предстоит возвращение на родину. И как можно скорее. Действительно, хотелось бы вернуться вместе с Житковым.

– А вы взялись бы за очень важное поручение, которое можно выполнить попутно?

– Это зависит от характера поручения и от того, кто собирается его мне дать.

– Мои соотечественники обязаны вам уже столь многим… Но все сделанное до сих пор не стоит и десятой доли того, что вы могли бы при желании сделать для норвежского народа.

– Готов сделать очень многое для вашего чудесного народа, но не люблю загадок, дорогой пастор.

– Второй раз в ваши руки попадает тайна величайшей важности. В вашей власти жизнь и судьбы сотен наших людей…

Он выжидательно замолчал, но Найденов тоже хранил молчание. Зуденшельд продолжал:

– Мы боремся и будем бороться. Наши люди – мирные рыбаки и мореходы – непримиримо ненавидят фашизм и фашистов. Не хватает одного: оружия, оружия и еще раз оружия!

– Но чем я могу помочь?..

Зуденшельд не скрывал овладевшего им волнения. Он встал, крупными шагами прошелся по комнате.

– Здесь, в одном из английских портов, имеется большая партия оружия для нас. Судно готово к погрузке. По первому сигналу оно отправится к берегам Норвегии…

– Так дайте этот сигнал!

– Дело не за мной! – Зуденшельд вплотную подошел к Найденову. – Нам не хватает человека, способного взять на себя руководство такой экспедицией. Нордаль? Он прекрасный драчун, но разве можно доверить ему такое дело? Лунд? Я без колебания поручу ему довести судно до любой точки на водных пространствах земного шара, но…

– Не хотите же вы, чтобы я взял это на себя?..

Зуденшельд утвердительно кивнул головой.

– Но почему же именно я? – искренне недоумевал Найденов.

– Если бы здесь был мистер Житков, – то вы и он. А без него – вы один. Только вы, и никто другой!

– Но у меня есть свои дела на родине. К тому же я – иностранец.

– Иностранец? – Зуденшельд рассмеялся. – Вы – пастор Сольнес, он же Зуденшельд. Попробуйте уверить кого-нибудь из наших людей, что это не так! Вы же на деле доказали, на что способны.

– Но с вашим появлением все становится на свои места.

– Никто из наших людей не знает, что у вас существует второе «я». Вы для них тот, кем были и кем доказали право быть.

– Вы сами отлично могли бы стать во главе такой экспедиции…

– Если бы мне не нужно было отправиться вперед, чтобы подготовить на берегу приемку оружия. Это дело едва ли менее сложное и опасное, чем самый транспорт. – Гордо подняв голову, он сказал: – И для того и для другого у моих друзей нет иного предводителя, кроме пастора Зуденшельда!

– Чего же вы хотите?

– Чтобы пастор Зуденшельд руководил подготовкой на берегу, находясь в то же время на борту транспорта с оружием. Он должен быть в двух лицах. И каждому из двух его «я» норвежцы должны доверять абсолютно, как верят вам и мне. В каждом из них они должны быть уверены: это Сольнес или Зуденшельд, как хотите.

Слушая пастора, Найденов сосредоточенно думал. Он взвешивал все «за» и «против» этого неожиданного предложения.

– Завтра вы получите мой ответ.

Крепко стиснув ему руку, пастор сказал:

– Понимаю. Вы не можете решить это сами. Но ни минуты не сомневаюсь, что получите согласие…

На следующий день, когда Найденов сошел к завтраку, пастора, по словам миссис Дьюди, уже давно не было дома.

Найденов вызвал по телефону Кадогана и назначил ему свидание.

– Где-нибудь на нейтральной почве, – сказал он. – Мне бы не хотелось приближаться к вашему району.

– Что-нибудь новое?

– Кое-что, – уклончиво ответил Найденов.

После свидания с Кадоганом Найденов немедля отправился в советское посольство. Там его заверили, что доставка транспорта с оружием в руки норвежских патриотов не противоречила бы интересам советского командования. К тому же, выполнив это задание, Найденов мог рассчитывать без большого труда, при помощи норвежских патриотов, перебраться к своим через линию северного фронта.

Вечером, встретившись за ужином с Зуденшельдом, Найденов дал согласие на его предложение. Пастор крепко пожал ему руку.

– Господь благословит вас за то, что вы делаете для нашего народа. Когда настанет время раскрыть ваше инкогнито, норвежцы будут в вашем лице благословлять вашу великую страну…

Улицы Вестена – западной части Берлина, населенной капиталистами и чиновной верхушкой, – всегда отличались чинной тишиной. Теперь же, когда значительная часть населения аристократических кварталов предпочитала жить в загородных виллах, где меньше угрожали английские бомбы, в Вестене стало совсем тихо. Изредка простучат деревянные подошвы горничной, оставленной для охраны господского особняка, да чинно пройдет тяжелыми шагами шупо.

Витему раздражал этот звук, доносившийся с улицы. Он затворил окно.

– Нервочки, дорогой капитан? – с усмешкой заметил Мейнеш, сидя в кресле и посасывая свою старенькую трубку. Ни в голосе, ни в повадках боцмана не было сейчас и тени той почтительности, к какой привыкли все, кто видывал эту пару на палубе любой из «Март». Оба были одеты в штатские костюмы. Тот, что на Мейнеше, был, пожалуй, даже добротней костюма Витемы. А может быть, он казался таким потому, что был строже цветом и покроем, хотя трудно было судить о покрое вещи, надетой на неуклюжее тело Мейнеша.

– По-видимому, даже нам с тобой временами нужен отдых. – Мейнеш взмахнул трубкой, и голубоватый шлейф дыма протянулся вслед за его рукой. – Но об отдыхе, кажется, нужно забыть…

– К сожалению, ты прав. Все, что было здесь, – только прелюдия. Главная игра там, на востоке. Отдыха не видать, пока не будет сломан хребет России. Откровенно говоря, я несколько иначе представлял себе ход событий.

– Блицкриг кончился там, где начинается русская земля, – проворчал Мейнеш, и в тоне его Витеме почудилось что-то вроде иронии. – Выходит, что я столько лет таскался за тобой тенью по всем морям и континентам, чтобы присутствовать при том, как рейх зашел в тупик?

– Тупик?!.. Слишком сильно сказано! Немцы возьмут свое. Я предпочитаю бодро смотреть на будущее фирмы, с которой связана моя жизнь. – Витема наполнил себе и Мейнешу рюмки. – Вот единственное, что еще способно скрасить жизнь. Спасибо Франции! Если бы не ее виноградники, мы бы с тобой совсем завяли. А, старина?

Беседа происходила через одиннадцать дней после того, как с одной из лондонских улиц исчез Житков. Витема и Мейнеш сидели в особняке, отгороженном от улицы рядом стройных лип. На решетке палисадника красовалась эмалированная дощечка: «Пансион Вебер». Это было одно из тайных пристанищ агентов германской разведки, которых не следовало подвергать риску случайных встреч в отелях.

Уже несколько дней жили они здесь в ожидании свидания со вновь назначенным высоким начальством – человеком новым для обоих. Собственно говоря, свидания ждал Витема. Мейнеш приехал по его вызову, чтобы доложить о результатах последней операции – устранении Житкова.

– Уверен ли ты, что с ним покончено? – спросил Витема.

– Я сдал его с рук на руки кому следовало.

– Нужно было проследить за ликвидацией.

– Не мог же я укокошить его посреди Сити… – сердито огрызнулся Мейнеш. – Тебе хотелось, чтобы я рисковал шеей из-за этого сопляка?

– Не болтай глупостей, Юстус. Ты – не какой-нибудь Мэрфи. Того мы без лишних сантиментов дали прихлопнуть Кадогану, но вот твоя шея мне слишком дорога, чтобы совать ее в английскую петлю. – Витема нахмурился. – Мне вспомнилось сейчас, как сам я висел на рее «Черного орла». До сих пор под мышками следы от лямок. Ребята что-то не так смастерили. Еще немного, и петля по-настоящему задушила бы меня.

Мейнеш отвел руку с дымящейся трубкой, и его хриплый смех огласил комнату.

– Вот видишь, лучше до конца доверять старым друзьям, и только им, а?

– О чем ты?

– Если бы ты доверил повесить тебя мне самому, то, ей-богу, это было бы сделано чисто.

Витема бросил на приятеля быстрый взгляд.

– Ты сказал это так, что можно подумать, будто накинь мне эту петлю ты, – я наверняка отправился бы к праотцам.

– Может быть, ты и прав. – Мейнеш снова расхохотался. – Вот загадка-то, а?!

– Слишком много загадок в один день, Юстус, – мрачно проговорил Витема. – А я не очень их люблю, ты знаешь. – И, меняя разговор, спросил: – А ведь неплохо я им насолил, когда взорвал цистерну с соляркой, а?!

– Да, чистая работа. Эдакой прыти не ждал от повешенного даже я. Кстати, как ты успел продырявить на «Орле» всю спасательную посуду?

– Ага! И для тебя еще существуют на свете загадки! Это сделал тот самый парень, который меня вешал. Я велел ему спрятаться и дождаться, пока вылезу из петли. Вся посуда кроме маленького катера была приведена в негодность… Видишь: иногда оказывается полезно перестраховаться. Ведь ты-то, мой верный боцман, бежал с «Орла», бросив своего капитана на произвол судьбы. В доброе старое время за это вешали не в фальшивой петле. Знаешь, как я люблю тебя, Юстус. Но, честное слово, я отдал бы сейчас многое, чтобы заглянуть тебе в душу.

– Ну что ж, – пробормотал Мейнеш. – Погляди. – Он распахнул пиджак и сделал вид, будто хочет расстегнуть жилет.

– Что ты думал обо мне, покидая «Орла»?

Мейнеш отвел глаза.

– А небось ты пережил несколько острых минут тогда, в петле, а? – с мрачной иронией проговорил он.

– Да, было… не очень… – Витема нервно повел шеей.

– Зато лондонское дело Житкова – одно из лучших, какие нам с тобой доводилось проводить, – перевел разговор Мейнеш. – Могу похвастаться.

– Если не считать того, что, собственно говоря, вся эта история с Гланом снова всплыла по твоей вине…

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Мейнеш.

– …старый-то Глан жив!

– Чепуха! Не может быть! Я сам смайнал его за борт, – уверенно произнес Мейнеш.

– Я тоже не верю в воскресение мертвых, Юстус. И тем не менее – Глан жив.

– Если так, пусть мне не достанется очередной орден.

– Знаю, ты никогда не был честолюбив, но…

– Я… всегда предпочитал наличный расчет. Честное слово, вот эта трубка покойного русского профессора – более реальная награда, чем железный крест.

– Но на этот раз тебе не миновать ордена.

– Заранее уступаю тебе эту честь. Пусть мне лучше дадут ордер на хороший обед – с настоящим мясом, с коровьим маслом и здоровенным куском хлеба.

Раздался телефонный звонок. Витема снял трубку. По мере того как он слушал, оживление сбегало с его лица. Оно превратилось в обычную для него бесстрастную маску.

– Сейчас подойдет авто, – сказал он Мейнешу, кладя трубку, – за мной.

– Зовут?

Витема кивнул головой и допил вино.

– Подожди здесь.

– Если велишь подать еще бутылку.

– Вероятно, я вернусь с важными новостями. Может быть, и на твою долю привезу заслуженную награду…

Витема сел в автомобиль, не задавая вопросов шоферу, а только бросив быстрый взгляд на номер. Откинувшись на подушку, закурил сигару и равнодушно разглядывал улицы.

Обращало на себя внимание обилие свежевыкрашенных деревянных заборов с вывесками «Строительство нового дома». Они скрывали пустыри – следы воздушных бомбардировок.

Автомобиль остановился у большого жилого дома. По обеим сторонам подъезда красовались таблички с именами врачей и адвокатов. Поднявшись на третий этаж, Витема остановился перед квартирой зубного врача. Дверь распахнулась, едва он успел нажать кнопку звонка. Перед капитаном стоял верзила с тяжелой нижней челюстью. Маленькие глазки испытующе уставились на гостя.

– Кого вам? – грубо спросил верзила.

– Доктора Заурера.

– А! Что вам нужно?

– Сменить коронку.

– Какого зуба?

– Третий левый сверху.

– У доктора нет золота.

– Я принес свое.

– Не всякое золото годится.

– Французский луидор должен подойти…

Верзила вслушивался в каждое слово. Критически оглядев Витему, он пропустил его в приемную.

– Ждите, – буркнул он и исчез.

Витема огляделся. Приемная доктора Заурера ничем не отличалась от приемных тысячи других дантистов.

«Однако начальник заставляет себя ждать», – с неудовольствием подумал Витема, но тут за его спиной раздался голос того же верзилы:

– Доктор ждет вас.

Витема вошел в кабинет. Шторы на окнах были опущены. Единственная лампа, стоящая на столе, бросала свет так, что освещала только кресло, предназначенное для посетителя. Сам хозяин оставался в полумраке по другую сторону стола. Однако это не помешало Витеме узнать его: группенфюрер Фюрстенберг – правая рука Гиммлера по части самых темных дел.

– Рад видеть вас здоровым и, кажется… бодрым, – ворчливо проговорил Фюрстенберг голосом, который вовсе не соответствовал смыслу его слов.

Витема насторожился.

– Прежде всего, хотелось бы выслушать от вас самого, что вам удалось сделать.

Витема кратко перечислил главные операции: похищен Бураго вместе с его расчетами; разрушен союзнический план овладения островом Туманов; Житков убран раз и навсегда…

– Без ложной скромности могу сказать, – закончил Витема, – задания выполнены чисто.

– Кто был вашим непосредственным помощником в этих операциях?

– Юстус Мейнеш. Он заслужил высшую награду. Прежнее руководство отделывалось денежными поощрениями. Но старик не корыстолюбив. Настало время отметить его заслуги.

– Что вы имеете в виду?

– Рыцарский крест…

– Простому матросу?! – в удивлении воскликнул Фюрстенберг.

– Этот матрос выигрывал сражения более важные, нежели многие адмиралы. Хотя плоды его побед, как и самые битвы, оставались невидимыми…

– Вы так высоко его цените?

– Не ниже, чем самого себя.

– А истинную цену себе вы знаете?

– Никогда не страдал ложной скромностью.

Фюрстенберг исподлобья посмотрел на собеседника.

– Это хорошо… это очень хорошо… – пробормотал он. – А скажите мне, Вольф… какова конечная цель вашей жизни?

– Величие Германии, господин группенфюрер.

– А более конкретно: так сказать, в личном плане?

– Если мне удастся обратить в реальные ценности то, что лежит на моем текущем счету, прежде чем война обратит деньги в мыльный пузырь, я буду удовлетворен.

– Скромно.

– Я не жаден: шесть нулей меня всегда устраивали.

– А какова цель вашего Мейнеша?

– Он еще скромней. Маленький домик на берегу моря и возможность разводить розы – вот его мечта.

– Поэт в душе?

– Несколько своеобразный, господин группенфюрер. Любовь к розам он совмещает с довольно реальными представлениями о прозаической стороне жизни.

– Так, так… А что бы вы сказали, если бы для начала ваш текущий счет был конфискован?

Витема резко выпрямился. Голос Фюрстенберга перешел в злобное рычание:

– Начнем в том же порядке, как вы излагали свои успехи. Бумаги Бураго без него самого стоят не больше вот этого чистого блокнота. Их некому расшифровать.

– Я полагал, что у немецких ученых лучшие мозги…

– Не прикидывайтесь простаком, Вольф! Вы повели дело так, что сам Бураго – труп; ни одного из его помощников у вас нет. И это вы называете успехом?

– Моя задача – дать вам точную копию его расчетов. Остальное – дело физиков. Не в моих силах разъяснить им то, чего они не понимают. Я не ученый…

– Если бы вы что-нибудь понимали в физике, то от вашей самоуверенности не осталось бы и следа… А дело этого простака Найденова и его изобретение?! Не вам ли было поручено перехватить его еще тогда, когда он был здесь, когда война не так мешала работе, когда грудные дети могли заниматься диверсиями? А что сделали вы?! Упустили его на «Клариссе» из-за какого-то наивного маскарада.

– Я не виноват в том, что ваши работники никуда не годятся. На одну доску с нами вы ставите таких, как Майерс, которому нельзя даже открыть истинного смысла поручения. А результат? Ему удалось заманить Найденова на остров, но когда мы наконец узнали об этом, Найденов уже сделал почти все, зачем туда явился…

По мере того как шла беседа, обида на лице капитана сменялась выражением несвойственной ему растерянности. Фюрстенберг рычал все более гневно:

– Переходим к острову Туманов. В чьих он руках? Я вас спрашиваю: кто хозяйничает там? Союзники! Это и есть ваш успех?

– Я не отвечаю за бездарность людей, не сумевших удержать то, что я поднес им на блюде.

– Но вы отвечаете за то, что дали старому колпаку Фальку обмануть себя. Он свел на нет все наши усилия в подготовке бактериологической войны. Это вы тоже называете своей победой? Дальше: Житков!

– Он убран.

– Вы уверены?

– Как в том, что вижу вас.

– А если я скажу, что похищением Житкова, осуществленным ценой провала ряда наших людей, в действительности руководила чужая контрразведка?

– Житков был взят нами и нами же уничтожен, – упрямо повторил Витема.

– Не могу понять, Вольф, откуда пошла ваша слава первоклассного агента? Вас водят за нос, как слепого котенка. Щелчок получили мы, а не вражеская разведка. Житков был спрятан ею! Теперь он у себя на родине.

Витема отер вспотевший лоб.

– Не будь я уверен в том, что вы одурачены, я заподозрил бы вас в двойной игре! – грубо выкрикнул Фюрстенберг. – И если бы за вас не заступились ваши прежние начальники, я попросту уничтожил бы вас, Вольф. Теперь вы понимаете, что конфискация вашего капитала – первая мера?

– Но это – плод всей жизни…

– Зачем он вам, если и сама ваша жизнь под вопросом? – Фюрстенберг издевательски усмехнулся. – Вы должны реабилитировать себя. Вы отправитесь в Эйре. Свяжетесь там с нашим послом. Вас переправят в Англию. Там готовят отправку в Норвегию большой партии оружия, предназначенного партизанам. Экспедиция должна собрать около себя наиболее активные силы норвежской эмиграции. К ней привлечен русский, Найденов. «Пастор» Зуденшельд отправится в Норвегию для приемки оружия. Его вы уберете немедля. За ним – очередь Найденова. На этот раз Найденов должен быть взят. Если вы его упустите… – Фюрстенберг сделал выразительный жест, от которого Витеме стало не по себе. – Теперь вторая задача: уничтожить Житкова.

Губы Витемы двигались так, словно их сводило холодом:

– Недалек день, когда вы сами пожелаете снять арест с моего счета.

– Если вы вернетесь с победой, сумма счета будет удвоена. Если нет… То, что я нашел время для этого разговора, должно убедить вас: мне не до шуток.

– Польщен вашим вниманием… – пробормотал Витема, и ему показалось, что это прозвучало насмешливо.

Он вышел из кабинета сгорбившись. Но, покидая квартиру дантиста, снова зашагал с обычной выправкой. Шел легко, уверенно. Лицо его было непроницаемо. Глаза скользнули по физиономии звероподобного слуги. «Вот такой, как этот, всадит мне пулю в затылок», – подумал он и с невольной поспешностью захлопнул за собою дверь.

Как всегда после обеда, который в пансионе миссис Дьюди подавали ровно в восемь, пастор перешел к столику с газетами и углубился в вечерние издания. Дождавшись, когда Найденов покончил с сыром, Зуденшельд отбросил газету и дружески положил руку на колено летчика.

– Итак, мой друг, – сказал он, – сегодня последний вечер, что мы проводим вместе.

– Уже уезжаете?

– Нет еще, но осторожность требует, чтобы мы не встречались с того момента, как вы приступите к подготовке экспедиции. Мы должны отплыть от берегов Англии в разное время, из разных пунктов, в различных направлениях. Чтобы никому и в голову не пришли, что мы идем в одно место.

– Но ведь нужно сговориться о месте встречи, об условных сигналах.

– Люди, которые будут руководить вашей отправкой, дадут точнейшие инструкции. Я верю: мы свидимся на берегах моей родины. – Зуденшельд взял руку Найденова и тихо засмеялся. – Пастор Сольнес!

– Как бы нам не запутаться, кто из нас настоящий!

Зуденшельд подошел к столу и выбрал бутылку вина. Внимательно прочел этикетку, посмотрел вино на свет. Темно-красный, почти коричневый блик упал ему на лицо.

– Англичане, кажется, предпочитают портвейн, а по мне, если уж нарушать обет трезвости, то только ради этого благороднейшего из вин! – Пастор высоко поднял рюмку и стал медленно наполнять ее густой маслянистой жидкостью. – Честное слово, боги на Олимпе наверняка пили именно малагу! – Он понюхал вино и с наслаждением пригубил. – Ну что же, Найденов, за счастливое плавание?!

– И за счастье плавающих!

– Да благословит Всевышний ваш корабль! – Зуденшельд медленно осушил рюмку. – И вас, мой дорогой друг!

– Автомобиль ждет вас, сэр, – раздался в дверях голос горничной.

Пастор поставил рюмку. Они пожали друг другу руки. Через несколько минут с маленьким глобтроттером в руке Зуденшельд сел в такси. Горничная, затворявшая за ним дверцу автомобиля, внимательно прислушивалась к тому, какой адрес назовет Зуденшельд шоферу. Но он только коротко бросил:

– Прямо!

Такси исчезло в темном провале улицы.

Отъехав на некоторое расстояние от пансиона, пастор приказал:

– Вокзал Ватерлоо.

У вокзала он отпустил такси и смешался с толпой у затемненного подъезда. Однако он не направился ни к кассам, ни на перрон, а пошел прямо в уборную. Через несколько минут из кабины, где заперся пастор в темном пальто и черной шляпе, вышел человек в светлом макинтоше и мягком дорожном кепи. В полумраке освещенного синими лампочками помещения сторож не обратил внимания на это превращение.

Вскоре другой таксомотор вез Зуденшельда к вокзалу Юстон, где пастор взял билет до Ярмута, куда и приехал на рассвете.

Приморский городок встретил его дождем и слякотью, ничуть не уступающими лондонским. Но это мало смущало пастора. Уверенность, с которой он пустился в путь по узким улочкам города, говорила о том, что место ему знакомо. Городок только просыпался. Прохожих было мало. Пастор постучал в дверь еще запертой парикмахерской. На окрик из-за двери он ответил паролем и был немедленно впущен.

– Мне нужно видеть капитана, – не здороваясь, сказал Зуденшельд парикмахеру, зябко кутавшемуся в пижаму.

Парикмахер снял телефонную трубку и вызвал гостиницу «Золотой якорь». Прошло несколько минут, прежде чем к телефону подошел капитан Шоу.

– О, сэр, – сказал парикмахер в трубку, – мне очень жаль, но я не смогу сегодня прийти побрить вас. Да, серьезные причины, сэр. У меня грипп, сэр. Да, сэр, я побрею вас здесь. Только прошу вас поторопиться, сэр.

Парикмахер положил трубку.

– Сейчас он будет здесь.

Зуденшельд кивнул и жадно закурил. Парикмахер ушел в заднюю комнату и через несколько минут вернулся одетый.

– Позволите побрить вас? – спросил он, зажигая газ под кипятильником.

Зуденшельд, погрузившийся в задумчивость, вздрогнул от неожиданного вопроса.

– Что вы сказали?

– Я хочу вас побрить.

Зуденшельд посмотрел на себя в зеркало.

– Я сделаю это в другом месте.

Парикмахер ухмыльнулся:

– Выйти отсюда небритым? Это было бы неосторожно.

– В таком случае приготовьте все, что нужно. Я побреюсь сам.

– Как хотите… – Парикмахер приготовил прибор. – Только, пожалуйста, поскорей, а то мне пора открывать мастерскую.

– Так открывайте, я вам не мешаю.

– Чтобы кто-нибудь вошел и увидел, что мои клиенты бреются сами?

…Зуденшельд закончил бритье и стоял, склонившись над умывальником, когда дверь отворилась и в парикмахерскую вошел коренастый мужчина средних лет. По виду это мог быть матрос или машинист торгового парохода.

– Здорово, Эванс! – хриплым голосом проговорил он.

– Доброе утро, мистер Холт! – ответил парикмахер.

– Побреемся, а? – и Холт провел по щеке рукой. Неопрятная щетина издала звук, какой можно слышать, когда чистят скребницей лошадь.

Парикмахер поймал сердитый взгляд Зуденшельда.

– Мне очень жаль, мистер Холт, но вам придется долго ждать.

– Не беда, – флегматично пробормотал посетитель, собираясь повесить шляпу на крючок.

– После этого господина я буду брить еще капитана.

Холт огляделся, отыскивая того, о ком шла речь.

– Он сейчас придет, – пояснил Эванс.

– Что за капитан?

– Приезжий. Он еще вчера заказал бритье на восемь.

Холт неохотно надел шляпу.

– Что ж, пойду к Джонсу. Это будет мне стоить на полпенса дороже, а?

– Разок можно и переплатить, мистер Холт.

– В следующий раз я удержу эти полпенса с вас, Эванс, а?

– Идет!

Холт поднял воротник и, недовольно посмотрев на пастора, вышел.

– Кто это? – спросил Зуденшельд. – Мне знакомо его лицо.

– Едва ли, – сказал Эванс. – Это местный житель. Машинист из порта.

– Он ехал вчера из Лондона в одном поезде со мной.

– Вы обознались.

– Вы можете это проверить? – в голосе Зуденшельда звучало беспокойство.

Эванс пожал плечами.

– Говорю, вы обознались. Ночью он работает в порту на кране.

– Постарайтесь все-таки проверить.

– А вот и капитан! – сказал Эванс, обернувшись к отворившейся двери.

Стряхивая со шляпы дождевую воду, на пороге стоял Витема.

– Туда можно? – спросил он Эванса, кивнув в сторону задней комнаты.

Эванс молча толкнул дверь. Следом за Витемой прошел Зуденшельд.

– Я ждал вас вчера, – сказал Витема, когда Зуденшельд затворил дверь.

– Если бы это зависело от меня…

– Тут дурной климат. Каждый лишний день… – Витема умолк, так как в комнату вошел Эванс, принесший плащ и шляпу Зуденшельда. Когда парикмахер вышел, Витема продолжал: – Слишком маленький городок… Каждый новый человек заметен.

– Зато вне поля зрения врага.

– Как дела?

– В порядке.

– Очень хорошо. Как у вас в кильватере?

– Абсолютная чистота.

За переборкой послышался стук отворяемой двери и голоса. Зуденшельд прислушался и предостерегающе приложил палец к губам.

– Это опять он…

– Кто?

– Эванс назвал его Холтом.

– Холт! – Витема нагнулся и заглянул в замочную скважину. – Судя по обращению Эванса, завсегдатай…

Витема отошел к дальней стене, увлекая за собой пастора. Здесь он уселся в кресло и, понизив голос до шепота, проговорил:

– Там, на месте, постарайтесь без крайней надобности не прибегать к СС. Используйте местных квислинговцев. Дело должно быть сделано их руками. Это не значит, что вы не можете пользоваться услугами наших секретных агентов. Действуйте от моего имени. Этот пропуск откроет вам все двери. – Витема снял с левой руки и протянул Зуденшельду часы-браслет. В центре их циферблата была изображена голова Медузы. Ее космы-змеи сплетались в замысловатый узел. Передавая часы пастору, Витема сказал:

– Каждый обладатель таких часов – наш друг.

Зуденшельд бережно надел браслет.

– Вечером я передам вам явки, и можете двигаться, – сказал Витема. – Откуда назначено ваше отплытие?

– Этого мне не говорят. Офицер заедет за мною в гостиницу в Инвергордоне послезавтра вечером. Я знаю только пароль. – Зуденшельд прислушался. – Проклятый Холт! Он действует мне на нервы. Он, кажется, решил остаться здесь на весь день.

Витема снова заглянул в замочную скважину.

– Нет, – сказал он. – Эванс покончил с его щетиной.

Они слышали, как хлопнула входная дверь. В заднюю комнату просунулась голова парикмахера.

– Выход свободен, кэп.

Витема молча надел пальто, тщательно расправил поля шляпы и, не говоря ни слова, вышел. Через несколько минут покинул парикмахерскую и Зуденшельд.

Он посмотрел вслед удаляющемуся Витеме и зашагал в противоположную сторону.

* * *

…Через два дня Кадоган вошел в кабинет командующего третьей флотилией подводных лодок в Инвергордонской морской базе. Раздувая пушистые усы, он сказал:

– Вы, наверное, догадываетесь, зачем я приехал?

– Я предупрежден о вашем визите, сэр, – ответил офицер.

– Все ли у вас готово к принятию пассажира?

– Мы постарались сделать все, чтобы пастор не испытывал больших неудобств в путешествии, хотя, сами понимаете, подводная лодка – не лайнер.

– Я беспокоюсь не об этой стороне дела. Соблюдена ли полная тайна?

– Мы не в первый раз выполняем такое поручение.

– Кто доставит пассажира на лодку?

Через несколько минут перед Кадоганом стоял офицер, которому он назвал гостиницу Зуденшельда и пароль, по какому они друг друга узнают. Часом позже этот офицер доставил на борт «L-101», отшвартованной у стенки военного порта, пассажира и сдал его с рук на руки командиру лодки.

– Буду рад, если переход не покажется вам слишком тяжелым, – сказал командир пастору.

– Да благословит вас Господь за вашу доброту, сэр. – Пастор вежливо приподнял шляпу. – Мне сказали, что с минуты на минуту мы должны отправиться в путь?

– В половине первого я отдам швартовы.

– Значит, нам осталось пробыть не больше четверти часа в Англии? – сказал пастор. – Вы разрешите мне выйти на палубу?

Офицер приказал матросу проводить пассажира наверх.

Ровно в тридцать минут первого лодка отвалила от пирса. Не зажигая ходовых огней, она взяла курс на пролив.

Пастор стоял на палубе, прислонившись к холодной стенке рубки, и следил за исчезающими в темноте фигурами провожающих. Среди них не было никого, кроме официальных лиц, обычно присутствующих при уходе корабля на операцию.

Когда очертания пирса исчезли во тьме, пастор поднес к глазам руку с часами-браслетом. В неверном свечении фосфоресцирующих цифр на него глядели безумные глаза Медузы. Стрелки показывали без четверти час. Пастор на ощупь отыскал пропуск на имя Зуденшельда, предъявленный им при входе в ворота порта, и, изорвав его на мелкие куски, кинул за борт.

И если бы кто-нибудь, кто знал Зуденшельда, мог взглянуть на приклеенную к пропуску маленькую фотографию, он с уверенностью сказал бы, что на ней изображен кто угодно, но вовсе не пастор Зуденшельд.

Два дня спустя морская полиция одного из маленьких портов северной Шотландии выдала разрешение на выход в море парохода «Ярроу». Согласно документам, он следовал с балластом в Исландию. Пароход действительно взял курс на север, но, миновав мыс Макл-Флюгга, северную оконечность острова Энст, самого северного из Шотландских островов, «Ярроу», вместо того чтобы взять два румба к весту в обход Фаррерских островов, лег на чистый ост.

– Вот плавание и начинается, – сказал капитан Лунд Йенсену, широкими шагами мерявшему за его спиной мостик. – Похоже на то, что пора заняться перелицовкой нашей посуды.

– Не благоразумней ли миновать последние корабли английского охранения? А то, чего доброго, нас примут за немцев и без разговоров пустят ко дну. Вот когда я хотел бы посоветоваться с пастором, – сказал Нордаль.

– А как его здоровье?

– Я его так и не видел…

– Не нравится мне его болезнь, – недовольно пробурчал Лунд. – Начальник экспедиции, которого никто не может увидеть за время плавания… – Лунд с сомнением покачал головой.

Причиной недовольства старого моряка было то, что в опасном предприятии, каким был начавшийся рейс «Ярроу», Лунд не имел другого советчика, кроме Йенсена. Он любил Нордаля и относился к нему с уважением, но все же бывший слесарь не обладал в его глазах таким авторитетом, как пастор. А между тем у Лунда имелся совершенно ясный приказ: пастора ни при каких обстоятельствах не беспокоить.

Это было не только неприятно, но и удивительно. Для чего же пастор и прибыл на борт «Ярроу», если не для того, чтобы помочь Лунду и Нордалю выбраться из всех возможных затруднений? Но ни тому, ни другому не удалось перемолвиться с ним полусловом. Да и сами обстоятельства его появления на «Ярроу» не нравились Лунду. Прийти ночью, втихомолку, ни с кем не поздороваться после длительной разлуки, запереться у себя в каюте и отказываться кого бы то ни было принимать – все это так непохоже на обычно приветливого и общительного пастора! Такое странное поведение Лунд не мог извинить даже болезнью, на которую тот сослался.

Между тем «Ярроу» продолжал плавание. Выйдя за пределы зоны, охраняемой британским флотом, он под покровом ночи принял облик немецкого транспорта. Это должно было облегчить проход сквозь дозоры рыскавших в море немецких кораблей.

Настроение Лунда ухудшалось по мере приближения к цели. Он с сожалением вспоминал об отсутствии на «Ярроу» еще одного человека, способного дать толковый совет, – доцента Фалька. Чем больше Лунд и Йенсен обсуждали возможности благополучной выгрузки оружия на остров Одиночества, тем невероятней им казалось, что при бдительности немцев это удастся. Их настроение едва ли улучшилось бы, а может статься, они и вовсе повернули бы обратно, узнай, как реагировал в Англии Витема на известие о высадке Зуденшельда на острове Одиночества. Но, без сомнения, еще больше, чем они, обеспокоился бы Витема, знай он, что стоило ему на сотню шагов отойти от парикмахерской Эванса, передавшего ему это известие, как из-за угла показалась фигура человека, на ходу раскуривавшего сигарету. Человек этот был Холт. И он пошел следом за Витемой.

Витема сел в поезд и отправился в глубь Южной Шотландии. Там, в сквере одного из маленьких городков, произошла его встреча с Мейнешем.

– Ну, старина, все идет как нельзя лучше! – сказал он старому боцману. – Найденов, воображающий, будто обводит нас вокруг пальца, двигается к Скандинавии. Англичане собственными руками высадили на берег Зуденшельда.

– Ты так радуешься этому, словно поимка Найденова – цель твоей жизни, – усмехнулся Мейнеш, пуская густую струю дыма из трубки.

– Пожалуй, так оно и стало с тех пор, как я понял, что причиной неудач последнего времени являются именно он и этот Житков.

Мейнеш молча засопел трубкой, так, что его лицо совершенно скрылось в клубах дыма. Витема разогнал дым рукой и недовольно поморщился.

– Пора бы тебе отвыкать от твоих боцманских привычек, а заодно сдать в архив и твой ужасный табак.

– Это вроде моего пристрастия к русским блюдам… – усмехнулся Мейнеш. – Однако к делу! Что ты там для меня придумал? Откровенно говоря, надоело торчать здесь, зная, что рано или поздно мышеловка захлопнется, и старая крыса Мейнеш будет болтаться на страх воронам во дворе Тауэра.

– Канатные фабрики, старик, еще не сплели галстук по твоей мерке. Вот что… – Витема на минуту задумался. – Ты должен перехватить Найденова и Зуденшельда в тот момент, когда русский ступит на землю. Понял?

– Это не так сложно…

– Зуденшельда можешь просто уничтожить, а Найденова целым и невредимым доставишь в Германию. Я притащу его в кабинет Фюрстенберта и заставлю этого скрягу выложить на стол мой капитал в удвоенном размере!

– Ну что ж, готов оказать тебе еще и эту услугу.

– В обмен обещаю за собственный счет посадить в твоем будущем саду розы.

– О, ты великодушен! – иронически пробормотал Мейнеш. – И что же, мне придется совершить путешествие в парусной лодке через все Северное море, а?

– Нет. В условленном месте тебя возьмет немецкая подлодка. Нужно только выйти в море и не попасться на глаза английским миноносцам.

Глянув на свои ручные часы, Витема отстегнул браслет и передал Мейнешу.

– Новый пропуск.

Внимательно рассмотрев циферблат с головою Медузы, Мейнеш спросил:

– А старый?

– Провалился. Русская контрразведка не дает жизни ни одному нашему пропуску!

– Хвала Аллаху!

Витема удивленно взглянул на Мейнеша. Тот невозмутимо сказал:

– Я всегда радуюсь, когда такого рода провал постигает не меня. Одним шансом больше донести голову до садика с розами.

– Перейдем к делу, – сухо сказал Витема. – Вот координаты места, где будет ждать подводная лодка. Командир опознает тебя по световому сигналу.

– А я его?

– На рубке будут, конечно, британские знаки, но на твой сигнал он ответит вот так… – Витема начертил на песке несколько точек и тире и тотчас стер их подошвой.

Мейнеш кивнул в знак того, что запомнил сигнал. Он поднялся и тоном, каким прощаются с человеком, отправляясь на прогулку перед обедом, проговорил:

– До свидания в Берлине! Да, кстати, что с делом Бураго? Будем еще заниматься этой каббалистикой или с нею покончено?

– Покончено? Ну нет! – Глаза Витемы сузились. – Если эти юнцы Найденов и Житков воображают, что отделались от меня, они жестоко ошибаются. Я вытяну из них тайну, даже если она спрятана в их черепных коробках.

– Из русских черепов чертовски трудно что-либо выковыривать.

Витема метнул на Мейнеша злобный взгляд.

– Господь бог еще не соорудил такой головы, из которой я не извлек бы то, что мне нужно, – сказал он и, не подав руки, пошел прочь.

Сделав десятка два шагов, Витема оглянулся. Он увидел, что Мейнеш стоит, раскуривая трубку. Какой-то человек появился из боковой аллеи и подошел к Мейнешу. Что-то в облике этого человека показалось Витеме знакомым. Он напрягал память, силясь сообразить, где уже видел эти широкие плечи, этот крепкий, упрямый затылок? Ага! Уж не тот ли это субъект, что хотел во что бы то ни стало постричься у Эванса именно тогда, когда в задней комнате парикмахерской сидели Витема и Зуденшельд?.. Как его назвал тогда Эванс?.. Холт? Да, кажется, именно так – Холт… Но что общего между этим Холтом и Мейнешем? Зачем они встретились?

Это не понравилось Витеме. Он с тревогой следил за беседой, но ничего не слышал, кроме хриплого смеха Мейнеша. Мейнеш оглянулся, и Витема готов был поклясться, что боцман его заметил: что-то коротко бросил собеседнику, и Холт, метнув в сторону Витемы быстрый взгляд, торопливо скрылся.

Привычка за всеми наблюдать и всех подозревать выработала у Витемы обостренное чутье, и оно подсказало, что боцман колеблется, не знает, в какую сторону пойти. Витема ждал, что Мейнеш вернется, но тот лишь приветственно кивнул, хорошо знакомым Витеме движением засунул руки глубоко в карманы и неторопливо побрел по дорожке.

В первый раз за двадцать лет совместной работы Витеме захотелось пойти следом за Мейнешем – так, чтобы тот об этом не знал. В первый раз возникла мысль, что боцман пытается что-то скрыть от него. Но Витема тут же отогнал от себя эти подозрения, показавшиеся ему столь же нелепыми, как недоверие к самому себе.

Пастор Зуденшельд заканчивал приготовления к встрече судна, на котором должен был прибыть его двойник. Пастор сразу убедился в том, что предъявленный им пропуск – часы с головой Медузы – открывает перед ним все двери тайной полиции. Гестаповцы почтительно выслушивали его указания и немедленно приводили их в исполнение. Район предполагаемой высадки Найденова был заблаговременно и надежно изолирован от остальной территории острова Одиночества. По приказанию пастора ни один полицейский не должен был показываться на этом участке берега. Самую выгрузку предположено было произвести силами отрядов внутреннего Сопротивления. Незадолго до прибытия судна пастор собрал руководителей местного гестапо и еще раз настойчиво втолковал им, что ни один шаг не должен быть сделан без его приказа.

Вернувшись в гостиницу и поднявшись к себе в номер, пастор с видимым удовольствием сменил пиджак на пижаму. Он тщательно задернул штору на окне, дважды повернул ключ в двери. Стоя с зубной щеткой и стаканом в руках, он прислушался. За дверью, ведущей в ванную, отделявшую его комнату от соседнего номера, слышался плеск.

Эта дверь бывала всегда заперта, и за нею царила тишина. Пастор был единственным жильцом во всем верхнем этаже.

Он поставил стакан и тихонько подошел к двери. Осторожно вынув ключ, приник глазом к замочной скважине и увидел ванную комнату, а точности схожую с его собственной. Она была освещена. В ванне сидел человек.

Размеры скважины ограничивали поле зрения, но в зеркале на противоположной стене пастор увидел отражение широкой, покрытой густыми волосами спины. В одном месте волосы на спине словно вылезли и здесь виднелась впадина, которая, скорее всего, могла быть следом старой раны. Судя по всему, сидевший в ванне когда-то получил крепкий удар чем-то вроде кинжала с четырехгранным клинком.

По-видимому, каким-то неосторожным движением пастор выдал свое присутствие. Волосатая рука потянулась к выключателю, и свет в ванной погас.

Наутро, когда пастор спустился к завтраку, за столом сидел новый жилец. Пастор холодно поклонился и занял свое место, тайком рассматривая соседа.

Это был плотный, коренастый мужчина с широким обветренным лицом, наполовину закрытым седеющей бородой. Глаза его скрывались за большими темными очками. И борода и очки не понравились пастору. Он с раздражением прислушивался к громкому чавканью, с каким незнакомец поедал завтрак.

Пастор быстро съел яичницу и наскоро проглотил чашку кофе. Его беспокоило соседство с этим угрюмым субъектом. Но когда пастор вынул из-за жилета салфетку, готовясь встать, сосед, как бы невзначай, вытянул над столом огромную волосатую лапу, обнаружив спрятанные под рукавом часы-браслет.

– Не скажете ли мне, который час? – хрипло спросил он. – Мои часы что-то начали врать.

Пастор взглянул на часы старика и увидел на их циферблате знакомое изображение Медузы. С трудом скрыв волнение, он молча показал старику свой браслет. Тот удовлетворенно кивнул, не спеша поднялся и тяжелыми, шаркающими шагами направился к двери. Убедившись, что их не подслушивают, он быстро обернулся.

– Я позову вас, когда будет нужно. – И с этими словами вышел.

Пастор усмехнулся: едва ли Мейнеш полагает, что остался не узнанным. Фигура, хриплый голос, шаркающая походка, – все это однажды увидев, невозможно было забыть.

– Как барометр, Лунд? Похоже на то, что родина встречает нас приветливо, а? – Нордаль обвел рукой вокруг себя.

Горизонт был на редкость чист. Совершенно прозрачный воздух, ясное синее небо и зеркальная гладь моря – решительно все говорило о том, что последний день плавания будет спокойным.

Нордаль взял бинокль и стал вглядываться вдаль.

– Мне все чудится, что берег уже виден…

– Рано, – спокойно сказал Лунд. – Земля могла бы открыться около полуночи, но из-за темноты мы увидим ее, когда будем уже под берегом.

– Это поставит нас в трудное положение, Лунд. А вдруг мы столкнемся с немецкой охраной? А?

– Пастор обещал, что нас встретят в море и введут в бухту.

– А если не встретят, вы сами сможете войти в фиорд?

– Войти-то я войду, да не знаю, выйду ли.

Нордаль непонимающе взглянул на шкипера.

– Куда мы денем груз, если берег не подготовил приемку? – спросил Лунд. – Дважды такой удачи не бывает. Я до сих пор не могу понять, как мы миновали все линии английского и немецкого охранения. Нас даже ни разу не досмотрели. Просто чудо!

– Я не столько верю в чудо, сколько в то, что английские корабли были предупреждены. А нацисты только хвастают своим всезнайством.

– Дай бог, дай бог, – проворчал шкипер. – Но я еще не уверен в том, что все кончится так же благополучно, как началось.

– Сколько времени осталось до условленной встречи с лоцманским катером?

– Около шести часов.

– Пора готовиться к выгрузке.

– Не лучше ли подождать? – с сомнением произнес шкипер. – Не дай бог, столкнемся с немцем.

– Груз должен быть готов к спуску на берег в кратчайший срок. Пора поднимать его из тайников.

Лунд снова в сомнении покачал головой. Но Нордаль больше не обращал на него внимания. По его приказу люди приступили к растаскиванию ящиков с мирными грузами, которыми было замаскировано сложенное в глубине трюмов оружие.

Бледные сумерки медленно ложились на море. Скоро марсовый спустился на палубу, так как наблюдение стало бесполезным. Лунд нервно расхаживал по мостику, то и дело справляясь с курсом. Иногда, оглядевшись по сторонам, он быстро доставал из заднего кармана фляжку и отхлебывал несколько глотков. На полчаса, до следующего глотка, его настроение повышалось.

Около часа ночи он вызвал наверх Нордаля.

– Вот, – сказал Лунд, – здесь назначена встреча. Если лоцман в море, он должен увидеть наш сигнал. Давать?

Нордаль задумался. Он оглядел молчаливый, погруженный в темноту корабль. Дать световой сигнал – значило обнаружить себя. А что если вместо лоцмана его заметит немецкое сторожевое судно?..

Лунд вопросительно поглядел на предводителя.

– Ну?

– Дадим, – сказал Нордаль. – Если входить в фиорд, то ночью. К тому же лоцман, напрасно прождав ночь, может уйти, и мы с ним вовсе не встретимся.

– Это, конечно, так, но все-таки… – нерешительно пробормотал Лунд и, снова приложившись к спасительной фляжке, несколько решительней сказал: – Ну что ж, сигнал, так сигнал!

Он отдал было приказание поднять на мачту три условных белых огня, когда Нордаль схватил его за руку. Из темноты донесся ясный шум движущегося судна. В тишине ночи отчетливо слышалось гудение машин военного корабля.

Лунд вцепился в поручни, пытаясь рассмотреть что-нибудь в темноте. Оставаясь невидимым, судно прошло совсем близко. Миноносец или охотник.

Лундом снова овладела нерешительность. Теперь и Нордаль колебался. Он вопросительно поглядывал на шкипера. Тот неопределенно пожимал плечами.

Наконец, когда шум корабля заглох вдали, Нордаль сказал:

– Лунд, мы должны поднять сигнал.

– Вы берете на себя ответственность за груз?

Нордалю не пришлось решать этот сложный вопрос: в той стороне, где должен был находиться берег, сверкнул яркий голубой огонь. На мгновение он погас, сменившись ослепительным лучом прожектора. Луч обшарил горизонт и погас.

Этого было достаточно, чтобы окончательно сбить с толку обоих норвежцев. Вопреки их ожиданиям, фиорд оказался окруженным немецкими сторожевыми судами.

– Если хотите послушать совета старика, идите к пастору, – сказал Лунд. – Все-таки, он начальник экспедиции. Пускай и решает.

– Вы же знаете: нам приказано не беспокоить его…

– А для чего он здесь? – В голосе Лунда послышалось раздражение. – Человек и в постели может немного подумать, если это необходимо.

– Да, придется пойти, – согласился Нордаль и направился вниз, к каюте, где помещался пастор.

На стук в дверь никто не ответил. Нордаль постучал более решительно. Снова молчание. Дернул ручку – дверь была, как всегда, заперта.

Нордаль постоял, прислушиваясь. Как бы крепко пастор ни спал, он не мог не слышать стука. А между тем…

Обеспокоенный слесарь поспешил на мостик.

– Там что-то неладно, – сказал он шкиперу.

Посовещавшись, они взломали дверь. Каюта была пуста.

В этот вечер Мейнеш спустился к ужину сумрачно молчаливый. Облако из трубки, как дымовая завеса, скрывало его от пытливых глаз пастора.

За время ужина ни тот, ни другой не произнесли ни звука. Но когда пастор поднимался к себе в комнату, за его спиной послышались шаги старика и хриплое, с присвистом, посапывание трубки.

Пастор приостановился, чтобы пропустить Мейнеша. Тот прошел вперед, к удивлению пастора, остановился у его комнаты и, не оборачиваясь, сказал:

– Нам нужно поговорить.

Пастор пропустил боцмана вперед. Тот спокойно подошел к столу, опустился в кресло и, словно продолжая прерванный, ничего не значащий разговор, спросил:

– Собираетесь в море?

Пастор не ответил.

Мейнеш помолчал, рассматривая свою трубку. Потом положил ее в карман, не спеша снял очки и небрежно бросил их на стол. Зная, что теперь, без очков, собеседник не может его не узнать, Мейнеш пристально поглядел в лицо пастору, продолжавшему стоять у двери.

– Скажите откровенно, вы считаете меня совершенным дураком?

Пастор недоуменно пожал плечами.

Не получив ответа, Мейнеш сказал:

– Думаете ли вы, что я отпущу вас в море одного?

– Я не должен давать вам отчета в чем бы то ни было. – И пастор распахнул дверь, жестом предлагая боцману удалиться.

Но тот остановил его.

– Не так поспешно, дорогой… Найденов!

При этих словах лицо пастора на мгновение покрылось бледностью, но уже в следующий миг Найденов нанес гостю два сокрушительных удара – в челюсть и в солнечное сплетение.

Мейнеш мешком опустился на ковер.

Мысли вихрем неслись в голове Найденова: во что бы то ни стало отделаться от боцмана и не дать ему связаться с гестапо! Нужно предотвратить поимку судна с оружием!

– Херре пастор, – проговорила горничная за дверью, – к вам пришли.

– Пусть подождут внизу, я спущусь.

Найденов бросился к Мейнешу и, быстро связав его скрученной в жгут простыней, заткнул ему рот.

Придя в себя, боцман, свирепо тараща глаза, дергал путы, пытаясь освободиться от кляпа. А Найденов спустился к норвежцам и отправился на берег, где уже ожидал катер. Тут же отчалив, он исчез в темноте.

Катер мчался к той точке в море, где Найденов-Зуденшельд назначил встречу Нордалю и Лунду. Спутники, привыкшие видеть пастора приветливым и общительным, удивлялись овладевшей им тревожной задумчивости. Найденов и в самом деле не мог подавить беспокойства: раз уж Мейнеш оказался здесь, раз он опознал его, могло случиться, что приняты меры и для захвата «Ярроу».

Хотя Найденов и обязался выполнить это поручение лишь попутно, поскольку оно совпало с его планами возвращения на родину, но, взявшись за дело, считал себя обязанным довести его до конца. До рассвета все нужно было закончить, даже след «Ярроу» должен простыть.

Найденов поглядел на часы. Шкипер сказал:

– Сдается, будто мы уже почти на месте, а?

Найденов силился распознать очертания берега, но ничего не мог разобрать.

– Не могу сориентироваться, – сказал он.

Шкипер сверился с компасом и уверенно сказал:

– Мы пришли.

Моторист сбавил обороты.

Найденов снова поглядел на часы.

– Пора бы им быть.

Шкипер вгляделся в сторону открытого моря.

– Вот и они.

Найденов увидел три тусклых белых огонька, один над другим. Шкипер достал фонарь и, прикрыв его с трех сторон, подал условный сигнал. С «Ярроу» тотчас ответили. Шкипер радостно засмеялся и сказал мотористу:

– А ну, нажми!

Двигатель снова загудел, и катер помчался к сигнальным огням. По мере приближения они делались все ярче. Наконец в темноте обрисовался и силуэт судна.

Найденов едва дождался, пока с борта спустили штормтрап, и быстро взобрался на палубу. Он предвидел, что его внезапное появление должно вызвать удивление Нордаля и Лунда, но то, что случилось, превзошло его ожидания. Оба попятились от него, как от привидения.

Узнав, что они вскрыли каюту, в которой должен был находиться он сам, Найденов на мгновение нахмурился.

– Если бы у нас было время, я хорошенько пробрал бы вас за такое нарушение приказа. Но… сейчас не до того. Придется объяснить вам, зачем вас держали в неведении о том, что каюта пуста: ни одна душа на свете не должна была знать, что я не с вами, а здесь. Все, в том числе и агенты немцев, которые могли проникнуть в ряды команды «Ярроу», должны были быть уверены в том, что я на судне.

Затем он объяснил цель своего приезда: не выгружая оружия, судно должно немедленно повернуть в море.

– Вы идете с нами? – спросил Лунд.

Найденов отрицательно покачал головой.

– Я должен позаботиться о том, чтобы за вами не отправили погоню. Я должен вернуться на берег.

– В лапы к этим чертям – гуннам?

– Не надолго.

Нордаль решительно тряхнул головой.

– Возьмите меня с собой!

– Верно, Йенсен, – сказал Лунд. – Если пастор не возьмет нас с собой, мы сами высадимся тут на берег. Вот и все! Мы не можем бросить его на произвол судьбы.

Найденов рассмеялся.

– Я знал, что вы хорошие люди, – теперь вижу, что вы просто замечательные товарищи! Но когда нужно будет, я сам позову вас, а до тех пор оставайтесь на судне.

Лунд упрямо сказал:

– Оттесен отлично доведет эту посудину обратно. Мне тут и делать-то нечего. Эй, кто-нибудь, кликните ко мне штурмана Оттесена!

– Я вижу, что вы все решили уже за меня, – усмехнулся Найденов. – Ну, быть по-вашему!

Он спустился в катер, сопровождаемый Нордалем и Лундом. Через час они приближались к берегу.

Найденов сказал:

– Наши здешние друзья скроют вас, пока я покончу со своими делами.

– Не могу ли я быть вам полезен? – спросил Нордаль.

– Ваша помощь была бы, может статься, и не лишней, но я постараюсь справиться один, чтобы никто не видел вас.

– Какого рода дела вам предстоят, херре пастор? Будьте откровенны.

– Не собираюсь скрывать, – сказал Найденов. – В моем номере в отеле лежит связанный человек, хорошо вам знакомый. Это Мейнеш. Нужно сделать так, чтобы он исчез, не успев поставить на ноги полицию.

Нордаль протяжно свистнул.

– Если бы вы сразу сказали, о ком идет речь, я бы не стал и спрашивать разрешения сопутствовать вам. Мейнеш! Слишком опасная птица! – Нордаль обернулся к Лунду. – Я до сих пор не могу себе простить того, что мы отпустили его с «Марты».

– Если бы я думал тогда, что они могут спастись, я бы повесил его собственными руками, – мрачно проворчал Лунд.

– Друзья мои! – Найденов рассмеялся. – Вы переоцениваете качества этого человека. Чтобы продаться разведке, нужно быть лишенным не только элементарной порядочности, но и ума. А такой человек не может быть опасней шакала. Бояться его – слишком большая честь. Предоставьте мне разделаться с ним.

– Не забудьте, херре пастор, что от успеха вашей работы зависит судьба всей операции.

Найденов кивнул и жестом потребовал молчания: они приближались к пристани.

Через несколько минут доски пристани скрипнули под их осторожными шагами. У сарая для сетей Найденов протянул друзьям руку. Нордаль крепко пожал ее, но Лунд уже не успел этого сделать. Несколько человек одновременно набросились на каждого из них. В кромешной темноте завязалась молчаливая борьба. Ни та, ни другая сторона не хотела привлекать внимания выстрелами.

Силы были слишком неравны. Через несколько минут Найденов и его спутники лежали, спеленутые, как младенцы.

Когда в добрые времена мирной советской жизни Найденов иной раз задумывался над тем, в какой стране мира ему хотелось бы побывать, выбор его почти всегда останавливался на Норвегии. Стремление читать в подлинниках современную норвежскую литературу, почти не переводившуюся советскими издательствами, толкнуло Найденова на тщательное изучение языка.

– Хижину на берегу фиорда я предпочту благоустроенному городу Западной Европы, – говорил он не раз.

И вот Найденов в Норвегии.

За спиной теснятся темные громады гор. Внизу голубым хрустальным рогом изогнулся фиорд. Зеленый склон горы прорезают белые ниточки водопадов. Уютные домики глядят алой черепицей крыш сквозь густую хвою вековых сосен.

На первый взгляд все дышит миром и довольством. Но, увы, только на первый взгляд!

Нависшая над лесистыми склонами норвежских гор тишина, безмятежная чистота вод фиордов – это не покой и не счастье маленького трудолюбивого народа. В каждом уютном домике, в каждом поселке, на каждом хуторе, во всех городах – под крышей и под открытым бледным небом – живет одно тяжкое, неизбывное горе: трагедия свободного, гордого народа – рыбаков, дровосеков и мореплавателей, порабощенных бандой разбойников в серо-зеленых мундирах, гитлеровских солдат.

Найденов хорошо знал: и здесь, в Олесунде, крошечном безобидном Олесунде, раскинувшемся на берегу мирного Инге-фиорда, – даже здесь норвежский флот не может пальцем шевельнуть без разрешения немецкого коменданта майора Риске, толстого краснолицего человека с туловищем гиганта и ножками карлика. Эти две части тела Франца Риске – верхняя и нижняя – так страшно не соответствовали одна другой, что трудно было признать их принадлежащими одному человеку.

От майора зависела судьба и жизнь подчиненных. И всякий, успевший сколько-нибудь узнать коменданта, понимал: душа не слишком крепко сидит в теле, если оно принадлежит заключенному лагеря Олесунд. С тем большим удивлением Найденов отмечал, что за все время пребывания здесь сам он не только не испытал еще на себе тяжелой руки Риске, но даже не был ни разу толком допрошен. Комендант как бы забыл о его существовании.

Всякий раз, когда Найденов видел Риске, ему представлялся гигантский боров, волей искусного дрессировщика вставший на задние ноги и одетый в серо-зеленый мундир и начищенные до зеркального блеска сапоги. Этот-то боров и являлся не только хозяином рыбачьего поселка Нижний Олесунд, но и единоличным распорядителем судеб всех заключенных концентрационного лагеря на острове Олеёйя. Лагерь вместе с рыбачьим поселком был как бы отдан на откуп Риске комендантом близлежащего городка Рамсе.

Естественно, что всякий раз, когда мысли Найденова возвращались к тысяче забракованных и тысяче новых планов бегства, он понимал, что начинать нужно с Риске.

– Как это ни обидно, – сказал Найденов лежавшему рядом с ним на нарах Йенсену, – но все мы, взрослые, вполне нормальные и, вероятно, не такие уж глупые люди, должны ломать себе головы над тем, как одурачить одного тупого, самодовольного и явно неумного дрессированного кабана. Это, право, обидно…

Йенсен молчал. Он вообще стал замкнут и молчалив. Плен и заточение, казалось, сломили оптимизм слесаря.

За Нордаля ответил шкипер Лунд. Он сидел на нарах, обхватив колени, и, как зачарованный, глядел в окно на море. Оно было для него такою же родиной, как и для всякого другого норвежца.

Не отрывая взгляда от моря, Лунд сказал:

– Я вас не понимаю, пастор. Если мне и обидно, так только то, что ножом, который мне удалось украсть вчера, я не могу сегодня пойти и зарезать Риске. У Риске пистолет. Это сильнее ножа. И все это действительно до черта обидно.

Шкипер протянул руку к узкому горлу фиорда.

– Дайте мне такую посудину, и я покажу вам, чего стоит Лунд.

Найденов взглянул туда. Моторный катер разрезал тихую воду Инге-фиорда. Было видно, как вода вскипает под острым штевнем, разбегается на две волнистые струи по бортам и пологой волной уходит к скалистым берегам.

Найденов знал, что это катер «Ундина», реквизированный Риске для своих личных надобностей. Комендант пользовался им для прогулок по фиорду и для поездок в Рамсе. Глаза Лунда, которые Найденов привык видеть тусклыми, как бы выцветшими от солнца, неба и воды, сверкали, когда он следил сейчас за движением катера.

– Слушайте, Лунд, – в голосе Найденова прозвучало что-то такое, что заставило встрепенуться даже равнодушного Йенсена, – если бы у вас был такой катер…

– Это самая быстроходная посуда в округе! На такой штуке я поднялся бы к Лофотенам. Рыбаки дали бы мне новый запас керосина. Я дошел бы до Хаммерфеста. Из Хаммерфеста я пошел бы на Медвежий… С Медвежьего…

– Зачем вам на Медвежий? – перебил его Найденов.

– Там нет гуннов. Там-то уж я нашел бы что-нибудь, с чем стоило бы вернуться сюда, в гости к господину Риске… В этом-то можете быть уверены, пастор!

– Знаете, что я вам скажу, Лунд? – Найденов прищурился. – Мне нравится то, что вы сделали бы с этим катером: я подарю его вам.

Лунд мгновение смотрел на Найденова, бессмысленно моргая, потом разразился хохотом. Глядя на него, улыбнулся даже Йенсен.

– Уж не подарите ли вы мне в придачу и десяток банок керосина? – спросил Лунд.

– Да, и десяток банок керосина, – серьезно ответил Найденов.

– Тогда уж подкиньте, черт возьми, и малую толику консервов!

– И консервы, Лунд.

Лунда забавляла эта игра.

– Продолжайте, пастор! – прокричал он. – Мы с Нордалем закроем глаза, а вы продолжайте ваши сказки.

– Я рад, что это вам нравится, Лунд. Но… чтобы все это получить, вам придется согласиться на два условия: взять с собою в катер меня и Нордаля в качестве пассажиров и повести катер не на Медвежий, а гораздо восточней, так, чтобы выйти к Мурманску.

Шкипер почесал затылок.

– Мурманск? Что ж, приходилось хаживать и туда. Но должен вам сказать: в это время года там можно встретить льды. Между Медвежьим и Нордкапом несет ледок из Ледовитого океана. Там нашей посудинке придется нелегко.

– Если бы это было увеселительной прогулкой по Инге-фиорду, нам не нужен был бы такой шкипер, как вы.

– А что будет потом с катером? – продолжая от души веселиться, спросил Лунд.

– Он станет вашей собственностью.

– Слушай, Нордаль, попроси пастора не портить нам с тобой нервы. Столько мечтать вредно.

– Я вам сказал, Лунд, – серьезно повторил Найденов, – катер будет вашим. Вот вам моя рука!

Лунд не спеша, с улыбкой, принял его руку.

– Нордаль свидетель, – сказал Найденов. – Договор заключен!

– Дело за малым, – Йенсен равнодушно зевнул, – подарить Лунду катер. Советую тебе, старина, приготовиться: тебе нужна шапка с золотым якорем, – не скрывая иронии, проговорил Нордаль и нахмурился. – Довольно шуток, друзья! От них можно сойти с ума.

От иронии Нордаля ничего не осталось к следующему утру: ночью Найденов поделился с ним своим планом бегства.

Нечего было и думать о серьезной подготовке к побегу, если прежде всего не отвести глаза не только стражи из немцев и наемных норвежцев, но даже и товарищей по несчастью – заключенных. Был среди заключенных один, кого Найденов особенно боялся: молодой врач – француз Леблан, невесть какими судьбами попавший в Норвегию. Он выдавал себя за антифашиста, но Найденов был уверен, что он шпионит за заключенными по поручению Риске, и не без оснований считал, что первым, кого нужно обмануть, был именно этот француз.

Здоровье Найденова после всех передряг было далеко не в блестящем состоянии. Он похудел, осунулся. Но сейчас нужно было найти какой-нибудь недуг, не имеющий ясных внешних симптомов. И Найденов избрал ревматизм, якобы жестоко разыгравшийся у него под действием сырого климата Олеёйя.

У Леблана имелся приказ лагерного начальства беречь Найденова, и он не на шутку встревожился состоянием больного. Теперь в ненастные дни Найденов на законном основании оставался в бараке. По приказу Леблана плотник смастерил Найденову костыли, на которых тот в моменты особенно острых «приступов» ревматизма ковылял по лагерному двору. Однажды ему удалось услышать такую фразу Риске:

– Меня вполне устраивает его ревматизм. С ним далеко не убежишь… Теперь я могу хоть спать спокойней. Но вы все-таки за ним хорошенько приглядывайте, Леблан.

Катер коменданта не мог забрать больше пяти-шести человек. Следовательно, помимо самого Найденова, Лунда и Йенсена нужно было подобрать лишь двоих из числа наиболее стойких и надежных заключенных. Найденов решился привлечь к участию в побеге норвежца Эйнара Гука. Это был худой, высокий человек лет пятидесяти, с живыми умными глазами, прикрытыми мохнатыми кустиками выцветших бровей. По специальности Гук был судовым механиком, и в награду за хорошее поведение в лагере Риске поручил ему уход за мотором катера. Найденов разузнал, что Гук – честный и искренний товарищ, горячий патриот своей страны.

Вторым человеком со стороны поневоле пришлось выбрать молодого парня Нильса Брунса, которого за маленький рост в лагере звали попросту Коротышкой. Коротышка работал рулевым на той же «Ундине». Без его участия нечего было и думать овладеть катером, так как он дневал и ночевал на судне.

Однажды ночью Найденов решился: он посвятил Коротышку в свой план и целые сутки после этого ходил сам не свой, так как Нильс обещал подумать и дать ответ лишь следующей ночью. Найденов решил уж было, что все предприятие провалилась: Эйнар Гук сказал, что Коротышка ходил в контору Риске, но не хотел сказать Гуку зачем.

Когда ночью рулевой Брунс сообщил о своем согласии принять участие в побеге, Найденов сказал:

– Нет, Нильс, забудь о моем предложении. Из этого ничего не может выйти. Я решил отказаться от безумного плана.

Уверения Коротышки, что план вовсе не так безнадежен, как представляется Найденову, только усилили его тревогу. Прошло немало времени, прежде чем Найденов, посоветовавшись с Нордалем, решил все же воспользоваться согласием Брунса: иного средства бежать с острова они так и не нашли.

Найденов узнал очень важную подробность: Риске не раз поручал Нильсу отвозить лавочнику в Рамсе кое-какие товары, которые комендант под видом лагерных нужд выписывал с военного склада. В числе этих товаров, по словам Нильса, было все, что угодно, – от шоколада и сгущенного молока до гвоздей и парусины. Найденов решил использовать это обстоятельство, чтобы накопить провиант и снаряжение, необходимые для экспедиции. Мало того что кое-что из запасов, выписываемых со склада самим Риске, Нильс припрятывал. Получая от коменданта ордер, он ухитрялся вписывать в него кое-что дополнительно.

Таким образом, снабжение продовольствием и шкиперским имуществом можно было считать обеспеченным. Нужно было подумать об оружии на случай возможной встречи с морской охраной. Это оказалось труднее. Но и тут Нильс-Коротышка оказался незаменим. Однажды он привез из Рамсе два старых револьвера, которые ему, по его словам, удалось выменять у жителей на продукты. Вторым ценным приобретением была винтовка, зарытая в землю одним рыбаком в дни гитлеровского вторжения.

Все это Коротышка спрятал на катере, и Риске совершал свои поездки, не подозревая того, что восседает на арсенале заговорщиков.

Пора было подумать о том, чтобы перенести на катер продовольствие и основательно пополнить запас горючего. Если первое благодаря ловкости Нильса, вошедшего в доверие Риске, удалось довольно просто, то перенести бидоны с горючим оказалось совершенно невозможным. И тут Йенсену пришла новая идея. Коротышка и Гук должны были убедить коменданта, что катер требует ремонта и покраски. Для этого нужно вытащить «Ундину» на берег.

Риске охотно согласился. На следующее утро, ни свет ни заря, под его личным наблюдением заключенные и даже немецкие солдаты были собраны на берегу для вытаскивания катера.

Чтобы иметь у катера побольше своих людей, Найденов тоже не остался в стороне – он вызвался наново написать золотом на носу катера его поэтическое название «Ундина».

Впервые ступил он на борт судна, которое в душе давно считал своим, но никогда еще так мало не верил в успех, как именно в этот день. Слишком много препятствий предстояло еще преодолеть. К тому же вчера Гук снова поделился с ним своими сомнениями насчет Коротышки. Парень все же внушал ему подозрение, – слишком уж удачно все сходило с рук.

Но вот наконец «Ундина», заново окрашенная, с отремонтированным и проверенным мотором, отлично снабженная провиантом, была снова на воде, а погрузить на нее необходимый запас горючего так и не удалось. Два-три бидона, принесенных Коротышкой, сверх содержимого баков, – это было все.

Однако время шло, и откладывать попытку бегства было уже невозможно.

По-видимому, именно в это время до ушей Риске дошли слухи о том, что среди заключенных что-то готовится. Охрану лагеря усилили. Права выхода на берег были лишены все кроме тех, кто работал на берегу и пользовался безусловным доверием коменданта. Четверо заговорщиков – Нильс-Коротышка, Гук, Йенсен и Лунд – еще имели возможность возиться на берегу, но Найденов не мог и носа высунуть за колючую проволоку.

Одним из самых мрачных дней на острове был для Найденова день, когда он узнал о новом приказе Риске: заключенные будут строить на горе бетонный каземат – карцер. Найденов подумал: уж не ему ли самому и предназначается этот каземат? Но делать было нечего. Вместе с другими заключенными он принялся за работу бетонщика.

Утомленный непривычной работой, по вечерам он усаживался у порога своего барака и с грустью следил за тем, как все ниже спускается к морю солнце. Словно дразня Найденова, океан оставался спокойным и чистым, суля безмятежное плавание.

В один из таких вечеров Найденов увидел Коротышку, выходящего из дверей конторы. У рулевого был смущенный вид. Неожиданно натолкнувшись на Найденова, он растерялся. Найденов притянул его за руку:

– Сядь здесь, Нильс…

Нильс не слишком охотно опустился на камень.

– Что с тобой? – опросил Найденов.

Нильс вскинул глаза на Найденова.

– У-у! – промычал он сквозь сжатые челюсти, словно не находя слов для выражения кипящей в нем злобы. – Есть тут человечишко, которого я хотел бы…

– Побить? – усмехнулся Найденов.

– Нет… убить!

Нильс собирался еще что-то сказать, но послышались осторожные шаги, из-за забора появилась длинная фигура Гука. Увидев Коротышку, механик в нерешительности остановился. А тот, в свою очередь, едва заметив механика, вскочил и зашагал к бараку…

Гук пристально поглядел ему вслед, потом шепотом спросил Найденова:

– Что бы вы сделали с человеком, пастор, если бы узнали, что он предал вас?

Найденову показалась, что его ударили. Он непроизвольно сделал такое движение руками, что Гуку, по-видимому, все стало ясно без слов.

– Сильный вы человек, херре пастор, – произнес он. – А я… не мог бы… не мог бы убить человека…

– Не чувствуете себя достаточно сильным?

– …постараюсь быть сильным… – Гук поднял плитку шифера и легко переломил ее. – Да, постараюсь, херре пастор, – сказал он уходя.

Найденов еще долго сидел, глядя, как одна за другой загорались на бледном небе звезды. Из задумчивости его вывел осторожный оклик Йенсена:

– Херре пастор…

– Идите сюда, Нордаль.

– Тише! – Нордаль поспешно подошел. – Случилось несчастье: Коротышка убил Гука!..

– Вы хотите сказать, Гук убил Коротышку?..

Послышавшиеся со стороны бараков торопливые шаги заставили их умолкнуть. Оба подвинулись в тень и увидели Нильса, выбежавшего на освещенную месяцем площадку. Не найдя никого там, где он ожидал увидеть Найденова, Нильс повернулся и побежал обратно к баракам, но Найденов выскочил из своего укрытия и схватил его за руки. Нильс испуганно вскрикнул.

– Фу, Господи! – вздохнул он с облегчением. – А я думал – они!

– Кто они?

– Гунны.

Он испуганно огляделся и хрипло сказал:

– Я… убил Эйнара.

– Ты убил Гука?

Коротышка ответил кивком. По спине его пробежала судорога.

– Он был у борова, он донес… Они условились, что послезавтра утром Гук выпустит нас из лагеря, а внизу, у катера, нас всех схватят…

– Значит, Риске все знает?

– Все. Эйнар предал нас.

– Подожди, – прервал Найденов. – Я хочу знать, как ты узнал о предательстве.

– Я слышал весь их разговор за стеной конторы. Я… выписывал ордер на товары.

– Почему же ты не пришел и не сказал об этом мне или Нордалю?

– Я так и хотел сделать, – торопливо прошептал Нильс. – Клянусь богом, я так и хотел сделать. Но Эйнар ходил за мною по пятам, он следил за каждым моим шагом. Я знал, что сегодня ночью он убьет меня… Он видел меня в конторе. Там тонкая дощатая переборка. Он понял, что я слышал все. Сегодня ночью он непременно убил бы меня.

– Иди, успокойся, Нильс, – сказал Найденов. – Мы подумаем, что теперь делать.

– Я же говорю вам: бежать! Сегодня же бежать!

– Ты отлично знаешь, что мы не можем выйти за ограду. Или ты выпустишь нас за проволоку?

– Вы напрасно смеетесь над простым человеком, херре пастор. Я все придумал. Если вы послушаете меня, все будет хорошо.

– Скажи же, что ты придумал?

– Вот… – Нильс понизил голос. – Вот, – повторил он, – мы: я, Нордаль и Лунд, – все, кто имеет право спускаться к берегу, пойдем туда, чтобы с ночи погрузить товары, которые завтра я должен отвезти на продажу в Рамсе. А вам, херре пастор, придется… – Нильс запнулся, – вам придется немного пострадать… Вы видели бочки, что каждый вечер порожняком скатывают вниз к берегу для заполнения цементом, а утром снова поднимают сюда? Так вот, вы должны забраться в такую бочку, мы с Нордалем и Лундом возьмемся помочь рабочим скатить ее вниз, и вам придется посидеть в ней, пока мы вас выпустим. Эдак примерно до полуночи.

То, что предлагал Нильс, сильно смахивало на ловушку. Когда парень отошел, Найденов оказал:

– Дорого дал бы я, чтобы знать, кто из них предатель.

– По-моему, это уже безразлично. Если мы и не сделаем попытки к бегству, нас все равно здесь не оставят. Риске знает все. Этого достаточно, чтобы посадить нас под замок, за каменную стену.

– Может быть, вы и правы, Нордаль.

– Мы мало чем рискуем, попытав счастья. К тому же нам нельзя откладывать эту попытку. Говорят, будто вчера ночью сюда тайно приехал какой-то важный гестаповец. Едва ли нам следует ждать добра от такого визита.

– Может быть, вы и правы, – повторил Найденов и стал осторожно пробираться в тени бараков к дому, где жил Риске и другие офицеры охраны. Среди освещенных окон четко выделялось одно, затянутое темной шторой. Оно невольно привлекло внимание Найденова. Он тихонько подошел, заглянул в щелку. В маленькой комнатке спиной к окну, у постели, стоял коренастый человек и делал гимнастику. Найденову бросилось в глаза, что вся спина этого гимнаста покрыта густыми волосами, а под левой лопаткой виднеется небольшое розовое пятно четырехугольной формы – след удара стилетом или кортиком.

Найденов вздрогнул. Не эту ли спину он видел уже в ванной перед прибытием «Ярроу»? Это было накануне того дня, когда Мейнеш расставил ему силки на пристани. Вероятно, этот человек прибыл сюда за ним. И под конвоем его увезут в Германию.

Найденов понял: откладывать бегство нельзя.

* * *

Через час на щебнистом скате – единственном склоне Олеёйя, плавно спускавшемся к берегу, грохотали пустые бочки.

На откосе стоял комендант Риске и, попыхивая папиросой, следил за работой.

– Эй, вы, – крикнул он двум рабочим, бережно катившим бочку, в которой сидел Найденов. – Вы так нянчитесь с этой бочкой, будто в ней сидит ваша любимая бабушка!

Рабочие испуганно остановились и, вытянув руки по швам, ждали приближения Риске. Он подходил с фонарем в руке. Острый луч света скользнул по бочке.

Сидевший в ней Найденов понял, что еще секунда, и все будет кончено. Но в этот момент со стороны офицерского дома послышался хриплый голос:

– Риске! Пойдите-ка скорей сюда! Быстро!..

На крыльце, в квадрате растворенной двери, темнел силуэт коренастого мужчины с длинными руками.

Шел девятый день плавания «Ундины» и шестой день с тех пор, как она вошла в шугу. Шуга сменилась мелко битым льдом. На смену битому льду пришли гонимые с севера мощные паки. И вот «Ундина», вытащенная экипажем из полыньи, беспомощно лежит на боку среди огромного ледяного поля и дрейфует с этим полем на юг, то есть туда, откуда с таким трудом пробивались норвежские моряки, чтобы доставить Найденова к берегам родины.

В это утро Найденов еще раз тщательно проверил запасы пищи и пришел к печальному выводу, что если даже вдвое уменьшить нормы, питания хватит не больше чем на три-четыре дня.

– Значит, – сказал он спутникам, – предстоит еще урезать порции либо быть готовыми к тому, что через четверо суток мы начнем голодать, если не окажемся на земле или на борту какого-нибудь судна.

Найденов взял бинокль и в тысячный раз оглядел горизонт. Взгляд его остановился на черной точке среди белого поля льда. Рядом появилась вторая, за ней – третья, четвертая… Найденов насчитал с десяток движущихся точек.

– Тюлени! – радостно воскликнул он и, передав бинокль Лунду, указал направление.

Шкипер, внимательно присмотревшись, сказал:

– Кому же еще здесь быть!.. Но странно: они как будто ходят на хвостах!

– По мне пускай хоть на головах! – крикнул Нильс.

Через несколько минут они вдвоем с Найденовым, прячась среди торосов, подкрадывались к тюленям. Один удачный выстрел сулил запас пищи и топлива на много дней. До тюленей оставалось тысячи полторы шагов, когда Коротышка жестом остановил Найденова и шепотом сказал:

– Дальше нельзя: услышат!

Они легли и несколько минут оставались неподвижны. Потом, выждав, когда один из тюленей появился над краем тороса, Коротышка приложился и выстрелил. В тот же миг Найденов увидел, что Нильс стреляет… по человеку. Да, это был не тюлень. Человек вскочил во весь рост и обернулся к охотникам. В следующее мгновение он прыгнул в сторону и исчез подо льдом. За ним последовали и остальные…

Люди, ныряющие под лед, как тюлени! В первый момент Найденов и Нильс замерли на месте. Но тотчас, не сговариваясь, поползли вперед.

Так проползли они еще метров двести-триста. Найденов остановился. Сквозь треск напирающих друг на друга льдин – единственный звук, нарушающий тишину ледяной пустыни, – ему почудилось какое-то странное гудение. Оно доносилось как будто из-подо льда. Можно было подумать, что там работает мощный двигатель. Найденов прислушался и вопросительно поглядел на Коротышку. Но тот, видимо, ничего не слышал. Его взгляд был прикован к краю ледяного поля, где прежде были люди. Нильс поднял винтовку и приложился. Найденов едва успел предотвратить выстрел.

– Это могут быть друзья! – сказал он.

– Друзья? – Нильс засмеялся и показал туда, где лежала на боку их «Ундина». Найденов увидел нарисованный на борту катера знак свастики.

– Вы думаете, у этого флага могут быть друзья? – спросил Коротышка. – Всякий, кто подумает, что это наш флаг, откроет по нам огонь.

– Значит, надо показать им, что мы не гитлеровцы.

– А если они немцы?.. – прошептал Нильс. – Побудьте здесь, а я посмотрю, куда ныряли эти черти. Держите ружье наготове.

Коротышка быстро пополз вперед, а Найденов устроился поудобней и положил винтовку на застругу, готовый отразить неожиданное нападение. Он видел, как Нильс стремительно вскочил на ноги и замахнулся винтовкой, словно хотел ударить прикладом по воздуху. Но она вырвалась у него из рук и, поднявшись так, словно имела крылья, понеслась в сторону. После этого Коротышка стал совершать нелепые движения, ударяя кулаками пустоту. Он прыгал, лягался, падал и снова вскакивал, ударяя по воздуху налево и направо. Это походило на боксерский бой «с тенью».

Но вот он отчаянно закричал:

– Спасайтесь, херре пастор! – И с этими словами со всего размаху шлепнулся на лед, продолжая барахтаться и отбиваться от невидимых врагов.

Найденов бросился на помощь парню. Пробежав не больше пяти шагов, он споткнулся обо что-то, хотя лед перед ним был чист, и с размаху полетел, больно ударившись головой. Все поплыло перед глазами, он потерял сознание.

Туман все еще стоял в голове Найденова, когда показалось, что он слышит родную речь. Кроме того, он отчетливо слышал острое жужжание и ритмический гул – шум судовых механизмов. Придя наконец в себя, Найденов с первого взгляда понял, что находится на борту корабля. Больше того: по раздававшейся вокруг русской речи он понял, что корабль этот свой, советский, родной. Не помня ни о чем другом, кроме того, что он у себя дома, Найденов сделал попытку вскочить, но услышал суровый окрик:

– Лежать смирно!

Но даже этот резкий приказ показался ему дружеской лаской.

– Да будет, товарищи, я уже понял: свои! – сказал он.

– Не разговаривать! – сурово повторил тот же голос, и Найденов увидел приблизившегося к нему старшину.

– Я же свой, что вы кричите? – улыбнулся Найденов.

Сильным движением старшина заставил Найденова опуститься на койку.

– Приказываю молчать – значит, молчи!

– Товарищ старшина, доложите командиру, что я свой, советский командир.

Старшина насмешливо оглядел Найденова.

– Чисто по-нашему научился… паразит…

– Отсюда вывод, – послышался рядом молодой веселый голос. – Из тех специалистов, которых они к нам в тыл засылают.

Найденов оглянулся и увидел молодого краснофлотца в берете.

– Что за шум? – раздался возглас вбежавшего в отсек старшего лейтенанта.

Увидев Найденова, он крикнул:

– Кто разрешил ему встать с койки?..

– Я требую одного: видеть командира корабля и говорить с ним.

– Все, что вы хотели бы сказать командиру корабля, можете сказать мне: я его заместитель.

Его прервал гудок телефонного зуммера. Старшина снял трубку.

– Да, четвертый отсек. Да, товарищ капитан третьего ранга, старший лейтенант здесь. – И, обернувшись к лейтенанту: – Вас к аппарату…

Старший лейтенант взял трубку.

– Сибирка слушает.

Закончив служебный разговор, он сказал:

– Пленный заявляет, будто он вовсе не немец. Он называет себя советским командиром… Посмотреть на него? Есть, сейчас приведу.

Идя следом за Сибиркой, Найденов с удовольствием приглядывался к лицам краснофлотцев, провожавших его сумрачными взглядами.

Сибирка постучал в дверь каюты. Спокойный голос ответил оттуда: «Войдите», и Сибирка отодвинул створку. У маленького столика сидел командир. Лицо его было освещено лампой. При виде его Найденов остановился как вкопанный, а пораженный Сибирка увидел, как командир корабля, издав крик изумления, бросился навстречу пленнику и они стиснули друг друга в объятиях.

В следующее мгновение Сибирка, не успев отскочить от бросившегося в его сторону пленника, почувствовал, как тот крепко обвил его шею рукой и звонко поцеловал в щеку.

Житков в двух словах объяснил своему заместителю, кого тот видит перед собой. Сибирка хотел оставить друзей, но Найденов удержал его.

– Прежде всего, прошу вас поставить перед Нильсом столько харча, сколько он может съесть. А во-вторых, не считаете ли вы, товарищи, что нужно подумать о спасении моих верных друзей – Йенсена и Лунда, оставшихся на льду. Бедняги, наверно, беспокоятся о нашем исчезновении, не говоря уже о том, что им грозит верная смерть от голода. Их нужно доставить в первый же норвежский пункт, который будет по пути.

Когда они остались одни, Найденов засыпал друга градом вопросов, а в заключение спросил:

– Что означает таинственное поведение твоих людей, так ловко схвативших меня на льду? Даю голову на отсечение, я не видел ни одного из них!

– И не мог видеть, будь у тебя хоть две пары самых зорких глаз. Они были невидимы.

Голос Найденова радостно задрожал, когда он воскликнул:

– Значит, Паша… – Он не мог договорить, за него досказал Житков:

– Да, твоя жена кое-чего добилась. К моему возвращению на родину задача подогреваемого покрытия была решена.

– Подогреваемого?

– Пока – да. И его можно было уже применить для подогреваемой ткани, – как в летной одежде. Теперь у нас три таких комбинезона.

– Понятно!

– Но беда в том, что люди не могут отойти от лодки дальше, чем позволяет питающий провод.

– А батареи?

– Если бы ты знал, сколько энергии пожирает такой комбинезон!

– Ладно. Второй вопрос: куда девались твои люди, прыгая под лед? Я не видел рубки подлодки.

– Разве непонятно? Если можно одеть человека, значит, можно одеть и рубку!

– Чехол из ткани?

– Вот именно. Поэтому наш корабль и носит название «ОН-1».

– Что это значит?

– «Опытная невидимая – первая».

– Если бы ты знал, как я завидовал тебе каждый раз, когда думал, что ты уже дома и работаешь над своей невидимостью! А мое «ухо» небось так и застряло на мертвой точке.

– Напротив, когда мы пройдем в рубку акустика, ты увидишь, как работает «ухо Найденова».

Найденов радостно схватил Житкова за руку:

– Ты не шутишь, Паша? Неужели добились? Вот молодцы! Пойдем скорей к акустику!

– Погоди, успеем, – сказал Житков. – Ты сам сможешь испытать «ухо», когда мы встретимся с противником. Наша опытная охота еще далеко не кончена. По пути домой предстоит еще кое-что проверить. Скажи-ка мне, во-первых, удалось ли покончить с нашими общими «друзьями» – Витемой и Мейнешем?

– Увы, Витему я так больше и не видел, а Мейнеш ускользнул из рук, хотя лежал уже связанный в моей комнате.

– Жаль, очень жаль…

– Думаю, что теперь они больше не опасны.

– Как диверсанты и шпионы, конечно, – согласился Житков. – Двери в Советский Союз для них закрыты. Но не следует забывать, что они готовы вцепиться в нас зубами при первой возможности.

– Вот этих-то возможностей у них больше и не будет, – уверенно произнес Найденов.

– Уж не воображаешь ли ты, будто после войны на земле воцарится рай?..

– Нет, до рая далеко, но песенка гитлеровцев спета. Двадцать второго июня сорок первого года они сами определили свою судьбу. Мы приспособим их к мирному труду; заставим восстановить своими руками все, что разрушили, залечить все раны, нанесенные человечеству… Но сегодня для меня самое главное то, что скоро я буду на родине! – воскликнул Найденов. – Впрочем, я и сейчас уже чувствую себя на родной земле. Палуба твоей лодки – достаточно твердая почва, чтобы, стоя на ней, чувствовать себя человеком. Ах, Паша, если бы ты знал, какая зависть меня брала к тем, кто имел возможность вот так, как ты, чувствовать себя полноценным командиром, гражданином, выполняющим свой долг перед родиной.

– Будто ты там развлекался…

– И все-таки это не то. Я мечтаю о другом: штурвал в руки – и в воздух!

– Ты еще насладишься, этим вдоволь! А теперь не хочешь ли привести себя в порядок? Погляди-ка на себя в зеркало. Стыд и срам, стыд и срам…

Житков ласково подтолкнул друга к переборке. Найденов увидел в зеркале свое лицо, покрытое щетиной, спутанные волосы… Поверх багрового загара – полосы копоти от примуса, с которым приходилось постоянно возиться на «Ундине».

– Да, пожалуй, в таком виде неловко ступать на родную почву.

Житков поглядел на часы.

– Через час – обед. Я познакомлю тебя с кают-компанией. Замечательный народ! – Он открыл шкафчик. – Вот здесь брюки, китель, ботинки. Мойся, брейся, переодевайся, а мне пора в центральный пост – вылавливать Йенсена и Лунда. С удовольствием пожму им руки!

Оставшись один, Найденов сбросил платье и подошел к умывальнику. Он уже намылил было щеку, как вдруг невольно вздрогнул, услышав за спиной приглушенный голос. Найденов не сразу сообразил, что это всего лишь радио. Но то, что он услышал, заставило его широко и радостно улыбнуться собственному отражению:

«За выдающиеся заслуги в области создания новых видов вооружения для Военно-морского флота присвоить инженер-контр-адмиралу Бураго, Александру Ивановичу, звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали “Серп и молот”…»

С раскрытым от удивления ртом Найденов обернулся к репродуктору и машинально спросил:

– Вы не ошиблись?

Черная воронка репродуктора высокомерно молчала.

Витема сидел в ванне, устало закрыв глаза. Не было желания двигаться, думать. Хотелось забыть, где находишься, зачем приехал в этот тихий город нейтральной страны; хотелось отогнать от себя неясное предчувствие надвигающейся беды, не покидавшее Витему с момента, когда он получил приказ снова ехать в Россию.

Теперь, узнав, что к нему послан из Берлина специальный курьер, Витема ломал себе голову: зачем едет курьер и кто он такой?

Шаг за шагом перебирал он в памяти подготовку закончившейся провалом операции с похищением Найденова. Вдумывался в каждую мелочь и не мог найти ничего, что говорило бы об ошибке, о том, что на хвосте у него повисла советская разведка. Нет, все было сделано достаточно чисто. А между тем факт оставался фактом: и Житков и Найденов ускользнули из рук. И если бы не отсутствие Фюрстенберга в Берлине, он, Витема, вместо нового задания получил бы от какого-нибудь мордастого Карла пулю в спину.

Впрочем, эта новая поездка в Россию, в сущности, почти то же самое. Да, похоже, что его уже не ценят, как в былое время. А много ли осталось таких, как он и Мейнеш?

Мейнеш!..

Двадцать лет назад он пришел к Витеме почти таким же, каким Витема знает его сейчас – крепким и сильным, с лицом, опаленным ветрами многих морей, с сединой в бороде. Да, уже тогда серебряные нити блестели в бороде Мейнеша.

Жаль, что старого соратника нет сейчас здесь, что нельзя попросить его посидеть в соседней комнате, пока у него, Витемы, будет посланец от Фюрстенберга. Никогда ведь не знаешь, чего ждать от этих курьеров из милого фатерлянда!

Витема отбросил папиросу. Пока он сидел в ванне, предаваясь размышлениям, вода успела остыть. Он наскоро оделся и приказал подать горячего кофе. Затем вынул из заднего кармана брюк маленький маузер и переложил его в боковой карман пиджака, предварительно отодвинув предохранитель.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Короткий стук – и дверь распахнулась: посетитель не ждал обычного «войдите».

На пороге стоял Карл, тот самый верзила с челюстью бульдога и лбом гориллы, которого Витема видел у Фюрстенберга. Рука Витемы невольно опустилась в карман, где лежал маузер.

Карл вошел в номер Витемы, как к себе домой, и запер дверь на ключ. Не спеша размотал шарф, обвязанный вокруг бычьей шеи.

– Предложили бы чего-нибудь согревающего, что ли, – грубо проворчал он. – В этой чертовой стране можно подохнуть от холода и трезвости.

– Прежде всего принято здороваться, когда входишь, – ледяным тоном сказал Витема, скептически оглядев пестрое из эрзац-шерсти пальто Карла и его зеленую шляпу. – Ваш цирковой наряд повесьте вон там, – и брезгливо ткнул пальцем в сторону вешалки.

Карл исподлобья глянул на Витему; безбровые глазки сверкнули злобой. Он расселся в кресле, бесцеремонно повернул к себе электрический камин, около которого стоял Витема, и стал греть багровые лапы с плоскими и тусклыми, как свинцовые бляхи, ногтями.

Каждое движение Карла коробило Витему, но он подавил нараставшее раздражение, повернулся к нему спиной, выбрал в коробке сигару и, не предлагая гостю, закурил.

Но на Карла этот холодный прием, по-видимому, не производил впечатления. Отогрев руки, он сам потянулся к хозяйскому ящику. Витема услышал, как щелкнули зубы гостя, откусывая кончик сигары. Оторвав край лежавшей на столе газеты, Карл зажег его о спираль камина и закурил. Насладившись несколькими затяжками, поднялся и, не обращая внимания на продолжавшего стоять спиной к нему Витему, прошел в ванную комнату. Через минуту оттуда раздался его голос:

– Эй! Капитан!..

Витема продолжал стоять. Кулаки его сжались.

– Кажется, я к вам обращаюсь, – сказал Карл, появляясь с кисточкой для бритья в руке. – Помогите мне побрить голову. – Заметив удивленный взгляд Витемы, он добавил: – Здесь есть кое-что и для вас, – и похлопал себя по темени.

Витема понял. Намылив голову Карла, он принялся быстро орудовать бритвой. Хотелось поскорее узнать содержание письма. То, что письмо поручили передать именно Карлу – человеку из личной охраны Фюрстенберга, – свидетельствовало о важности сообщения.

Как только Витема закончил бритье, Карл достал из бумажника таблетку.

– На четверть стакана воды, – сказал он, передавая ее Витеме.

Когда таблетка разошлась в воде, Карл намочил конец полотенца, протер им голову и приблизил ее к камину. По мере согревания розовая кожа покрывалась строчками письма. Буквы были четко выписаны тонким пером.

Витема вооружился лупой. Он читал, и его брови все ближе сходились над переносицей. Карл слышал, как учащается дыхание капитана.

Начав с беспощадного разноса, Фюрстенберг подтверждал приказание немедля отправиться в Россию, чтобы попытаться овладеть секретом Бураго. Работу старика, вероятно, продолжают Житков и дочь покойного. Витеме предоставляется полная свобода действий и разрешается пустить в ход любые средства. В заключение говорилось, что выполнение этого задания – последний шанс Витемы на восстановление потерянного доверия.

– Вы привезли мне чек? – спросил Витема.

– Я привез вам то, что привез… Все прочли?

– Все.

Карл вымыл голову вежеталем, и от письма не осталось ни следа.

– Наконец-то я снова могу не думать о том, что у меня есть голова, – с облегчением произнес он. – Чертовски приятное ощущение: не чувствовать своей головы! – И вдруг расхохотался. – Если, конечно, тебе не сделали чик-чик. – Он снова захохотал и взглянул на часы. – Однако у меня не слишком-то много времени. Что передать хозяину?

Витема прошелся по комнате. Он остановился и, задумчиво глядя на улицу, барабанил пальцами по стеклу. С ним обращаются так, будто он ровня этому Карлу!.. Непреодолимая злоба затуманила сознание. Не в силах более сдерживаться, он прошипел:

– Убирайтесь!

Карл медленно протянул огромную лапу и положил ее на запястье Витемы. Витема напряг мускулы. Он знал, что обладает незаурядной силой, но на этот раз, попытавшись освободить руку, почувствовал, что она словно зажата в стальной браслет. И впервые в жизни Витема ощутил, что значит превосходство физической силы.

– Что передать Фюрстенбергу? – ворчливо повторил Карл.

– Передайте, что я… не поеду в Россию.

Свиные глазки Карла сделались еще меньше. Великан наклонил голову к самому лицу Витемы.

– Он сказал: «Карл, посмотри сам: если у капитана испортились нервы и, на твой взгляд»… – да, он так и сказал, – «на твой взгляд, Карл, он не способен больше к работе, то…»

По тому, как Витема отпрянул от него, Карл понял, что остальное капитану ясно.

Витема действительно понял все: перед ним был палач. Желание сопротивляться исчезло, и он с трудом, вяло сказал:

– Право, все это пустяки…

Потом, стараясь сдержать дрожь пальцев, достал бумажник и выложил перед Карлом его содержимое.

– Это все, что у меня осталось. Если бы вы привезли чек…

Карл, слюнявя палец, пересчитал бумажки.

– Две тысячи восемьсот двадцать. Чека у меня нет, но я привез наличные. – Карл вынул нераспечатанную пачку денег и бросил ее на стол. По цвету банковой бандероли Витема определил: пять тысяч.

– Я должен представить расписку, – не глядя на Витему, сказал Карл.

Витема подошел к столу и взял перо. Он вопросительно поглядел на Карла. Тот произнес всего одно слово:

– Десять.

Прочитав расписку, Карл спросил:

– Так вы, кажется, хотели передать что-то Фюрстенбергу?

– Я напишу… – Заметив протестующий жест Карла, Витема поспешил добавить: – Можете быть спокойны – шифр надежный.

Он сел и стал писать. Изумительная память позволяла ему шифровать, не прибегая к черновику.

«…Прошу не посылать ко мне больше таких прохвостов, как Карл, – писал он. – Его визит стоит мне пять тысяч. Такие курьеры мне не по карману.

Ваше поручение будет выполнено. Пришлите Мейнеша. Я не могу доверять людям, которых вы мне подсовываете… Кроме того, я не смогу быть ни одной минуты спокоен за свой тыл, пока живы Найденов и Житков. Прошу санкционировать: первая операция в России – уничтожение этой пары…»

Витема тщательно свернул трубочкой листок папиросной бумаги. Сейчас его тонкие длинные пальцы действовали с обычной уверенностью. Он развинтил свое вечное перо, засунул письмо в открывшуюся полость и протянул Карлу.

– Смотрите, – вот кнопка насоса. В случае надобности, вы нажимаете ее, и чернила заливают письмо. Поняли?

Карл спрятал перо и принялся заматывать шею шарфом. Он вышел не попрощавшись.

А пять дней спустя к Витеме явился новый посетитель: худощавый, сутулый субъект с угреватым лицом. Не здороваясь, не спрашивая имени и не называя себя, он несколько мгновений внимательно рассматривал капитана. Потом сделал знак, а, убедившись в правильности ответного сигнала, засунул в рот два пальца и… протянул Витеме искусственную челюсть. Верхняя губа незнакомца сразу провалилась, обнажив несколько гнилушек. Такие же искусно сделанные гнилушки торчали из розового гуттаперчевого нёба, лежавшего на ладони посетителя. А посредине Витема заметил темную опухоль. Незнакомец нажал ее и равнодушным движением фокусника вынул из челюсти туго свернутую бумажку. Вручив Витеме записку, он вставил челюсть в рот и, ни слова не говоря, двинулся к выходу.

– Послушайте, – крикнул вслед ему Витема, – нужен ответ?

Но гость даже не обернулся. Он исчез так же неожиданно и бесшумно, как появился.

Витема развернул записку.

Давно уже он не испытывал такого удовольствия, какое доставило ему это письмо. Просьба о присылке Мейнеша удовлетворена. Не сегодня-завтра боцман будет здесь. Принимался и план устранения Найденова и Житкова как условие успешного проведения операции по овладению тайной невидимости.

Настроение Витемы заметно улучшилось. Он оделся и вышел на улицу. Дойдя до маленькой площадки, где стояли извозчики, нанял сани и поехал кататься по городу…

Темнело. Прозрачные северные сумерки заполняли улицы, мягким серебристым сиянием окутывали силуэты домов. В аллее тихого парка Витема отпустил кучера и пошел пешком. Тишину нарушал только скрип снега под его ногами.

Витема остановился и рассмеялся.

Еще одно усилие – и счет в банке будет восстановлен! Он снова почувствует себя полноценным человеком…

Витема вышел из аллеи. Свет фонарей, шум пробегающих голубых вагончиков трамвая наполнили его бодростью. Он быстро зашагал к отелю. Прямой, уверенный в себе, вошел в маленький зал ресторана. С давно забытой тщательностью заказал обед и, разломив хрустящую лепешку некеброда, принялся размазывать по ней нарядный розанчик масла.

Сквозь стеклянную дверь, отделявшую ресторан от холла гостиницы, Витема видел, как вошли несколько новых постояльцев, прибывших с вечерним поездом. Портье втаскивал их чемоданы, отряхивал снег с шуб.

Последним появился коренастый человек в кожаной шапке с опущенными наушниками. Витема сразу узнал Мейнеша.

…Общество старого приятеля, бутылка любимого вермута и чувство уверенности в себе и веры в будущее, – все вернулось к Витеме. Привычным движением вращая за ножку рюмку с вином, которую он, прищурившись, рассматривал на свет лампы, он говорил:

– Эти дни мне было немного не по себе. На ум лезла всякая пакость. Почему-то вспомнилась Аделина, – помнишь, та самая, что была приставлена к покойному Бураго? Да, почему-то мне все время вспоминалась ее судьба…

– Хм… – невнятно пробормотал Мейнеш. – Аделина? Судьба таких, как она, ясна заранее.

– Когда они попадают в такие лапы, как твои? Но ведь Господь Бог может избрать и другие способы, чтобы приблизить их к своему престолу… Да, в этом отношении ты – молодец.

– Черная работа…

– Конечно, это не чайные розы… А впрочем, подчас бывает даже как-то грустно, когда приходится иметь дело с такими экземплярами агентов. Тридцать лет строить из себя дуру, украсть какие-то непонятные ей самой бумажки и быть удавленной в саду во время поливки каких-то там маргариток!..

В тот же вечер они условились о подробностях предстоящей поездки в Россию. Мейнеш должен был поехать первым и подготовить ликвидацию Найденова и Житкова. Без их физического уничтожения Витема не представлял себе возможности дальнейшей работы. В образе этих двух людей для него как бы олицетворялись теперь все неудачи и провалы, какие могут постигнуть его в Советском Союзе. Когда его мысль возвращалась к ним, ему казалось, что двух решений нет: или он, или они. Одна из сторон должна исчезнуть с лица земли.

Загибая пальцы, Витема говорил с бесстрастием палача:

– Давай переберем варианты: пуля в темном переулке?

– Для России абсолютно нереально: немедленный провал.

– Утопленник в канале?

– Не так-то легко подстроить. Попробуй заманить его к набережной именно тогда, когда тебе это нужно. Впрочем, стоит ли ломать себе голову? На месте будет виднее.

– Не напрасно, все-таки, я люблю тебя, Юстус! Без тебя я еще десять раз подумал бы, прежде чем решиться одному вернуться в эту проклятую страну.

Мейнеш зевнул и потянулся так, что затрещали суставы его могучего тела.

– Устал? – с неожиданной для него заботливостью спросил Витема.

– Самолет – не тот способ передвижения, о котором мечтают в мои годы, – сказал Мейнеш. – Горячая ванна и постель – вот что мне нужно. Да, пожалуй, это единственные блага, которыми я сумею воспользоваться в этой, с позволения сказать, нейтральной стране.

Витема проводил Мейнеша до дверей номера и вернулся к себе, потирая руки. Теперь он был спокоен за операцию, за свой текущий счет и, главное, за себя самого. Юстус снова с ним!

Житков любил этот старый северный город – такой морской и такой насквозь русский. Любил его петровские предместья с остатками бревенчатых мостовых где-то на забытой окраине, с домами – свидетелями древней славы первейшего русского окна в Европу; любил это небо, то хмуро-свинцовое, то такое белесое, что хоть жмурься; и ветер с моря, пропахший треской, пенькой и смолеными бочками.

Возвращаясь из порта, Житков остановился на мосту и долго смотрел на реку…

Уже смеркалось, когда он позвонил у двери найденовской квартиры. Житков жил теперь здесь, пользуясь гостеприимством четы Найденовых.

За дверью раздался стук каблучков. Отворила Валя. Пропустив Житкова, она быстро захлопнула дверь.

– Постановление семейного совета: беречь тепло!

– Присоединяюсь! На улице пакостно… – Житков повел носом. – Эге, судя по запаху, Саша прилетел с Черноморья!

В прихожую проникал острый аромат жарящейся баранины.

Валя лукаво улыбнулась:

– Чтобы догадаться об этом, не нужно быть Холмсом. А вот если угадаете, какой сюрприз он привез вам, – получите премию!

– Письмо от Элли?! – радостно воскликнул Житков. – Давайте сразу все: и письмо и премию!

– А вот и не угадали!

– Зато сейчас отгадаю наверняка. – Житков решительно шагнул к кухне, но Валя загородила ему путь.

– Ход закрыт!..

– Саша-то по крайней мере дома? – И прежде, чем Валя успела помешать, Житков юркнул в боковую дверь.

Он вбежал в кабинет – там никого не было. Промчался в столовую и дальше, прямо в кухню. На пороге кухни он замер, пораженный, но уже в следующий миг одним прыжком преодолел расстояние от двери до плиты и стиснул в объятиях стоящую около нее раскрасневшуюся Элли.

– Ну, ясно, при таких обстоятельствах о друзьях, конечно, забывают! – послышался насмешливый голос Найденова.

Житков увидел друга, который с аккуратностью, присущей ему во всем, щепал лучину.

Оказалось, что появление Элли было результатом ее встречи с Найденовым на Черном море. Черноморское торговое пароходство, проведав о том, что у Элли имеется штурманское свидетельство, назначило было ее вторым помощником на буксир в одном из южных портов. Нужда в судоводителях была остра.

Назначению Элли не помешало даже то, что в ее англо-норвежском жаргоне все еще было маловато русских слов. Только появление Найденова помогло ей вырваться.

– Я не собираюсь сидеть сложа руки, – сказала она Житкову. – Плавать – так с тобой, здесь.

– Это невозможно, дорогая. У нас на кораблях нет женщин.

– Если не на одном с тобой корабле, то хоть на одном море.

– Это другое дело! В этом мы тебе поможем.

– И помогать не нужно. Я уже была на спасательном буксире «Пурга» и завтра же направляюсь туда на работу. На соленой воде всегда найдется местечко тому, у кого в кармане диплом штурмана-спасателя.

– Что верно, то верно, – сказал Найденов. – Даже в этой квартире нужно спасать баранину, про которую все забыли!

– О-о! – Элли бросилась к плите.

– Я так завидую ей, – сказала Валя. – Водить корабли и уметь жарить мясо! А я до сих пор не знаю дороги к плите.

– Гонг к обеду! – крикнула от плиты Элли. – У меня все готово.

– Форма одежды? – спросил Житков, намыливая над раковиной руки.

– Парадная: бушлаты, но без валенок, – сказала Валя. – Это по случаю Сашиного приезда. А завтра можете снова залезать в ваши любимые «обрезки».

– Милый наш Бураго! Я так хорошо понимаю его пристрастие к этим валенкам укороченного образца. Не вылезал бы из них!

– Рано стареете, Паша.

– Во мне есть что-то от Обломова, – сказал Житков.

– Что верно – то верно! – подтвердил Найденов. – Начать с того, что тебе лень почистить бушлат, – и он ткнул пальцем в пятно на одежде Житкова.

Житков потрогал пальцем пятна, покрывавшие полу бушлата, подошел к окну, чтобы лучше разглядеть их, и поманил Найденова.

– А ну-ка, что я тебе покажу…

Он повернул полу бушлата к свету – и пятна исчезли.

Заметив удивление Найденова, Житков повернулся к свету спиной, и пятна снова проступили. Даже на черном сукне бушлата они казались дырами.

– Возился с лаком? – спросил Найденов.

– Эге… загрунтовал новый обтекатель для перископа. Если верить гидродинамикам, то у него настолько правильные обводы, что вода вокруг него кажется почти неподвижной даже на скоростях, значительно превышающих практические. А когда мы окончательно покроем его нашим лаком, самый зоркий глаз не заметит его движения.

– Если бы наш общий друг Кадоган увидел тебя в этом бушлате, он не преминул бы сказать: «Мистер Житков, вы остались с неприбранной головой».

Житков нахмурился. Он поспешно прошел в кабинет и вызвал по телефону начальника малярного цеха.

– Иван Иванович, вы, кажется, были сегодня одеты в комбинезон поверх бушлата, когда крыли лаком деталь номер одиннадцать?

– Совершенно верно, Павел Александрович.

– А тот паренек, что помогал вам?

– Кажется, тоже…

– Так вот, Иван Иванович, благоволите-ка немедленно взять оба эти комбинезона и заприте их до моего прихода.

– Будет исполнено.

Житков не мог отделаться от мысли, что непозволительно опростоволосился: ни в коем случае нельзя было оставлять ни в чьих руках комбинезон с пятнами экспериментального покрытия, служившего грунтом для невидимого лака и тоже обладавшего некоторой степенью «невидимости».

Мысли, одна другой тревожней, не давали ему покоя всю ночь, и, едва дождавшись утра, он простился с Элли, уезжавшей на «Пургу», и помчался в мастерские.

Начальник цеха отпер шкаф и вынул поношенный комбинезон.

– А второй? – встревоженно спросил Житков.

– Когда вы позвонили, ученика уже не было в мастерских. Сейчас мы возьмем у него спецовку.

Он позвонил по телефону.

Прошло несколько минут. Дверь приотворилась, и в нее несмело просунулась вихрастая голова ремесленника. Ученик поглядел на своего начальника, перевел взгляд на Житкова.

– А ну, давай-ка сюда свою спецовку, – сказал Житков.

Паренек протянул изорванную парусиновую робу, покрытую масляными пятнами.

Житков схватил ее и принялся тщательно рассматривать.

– Это та самая роба, в которой ты вчера с нами работал? – спросил Житков.

– А то какая ж?..

– А ну, надень.

Ученик нехотя натянул комбинезон. Не спеша подвернул не по росту длинные штанины, закатал рукава.

– Можешь идти, – сказал Житков и сквозь стекла перегородки проводил ученика внимательным взглядом.

– Не та, – уверенно сказал он.

– Если сомневаетесь, я сейчас же проверю, – предложил мастер.

– Нет. Оставьте его пока в покое… Скажите: куда уходят ученики после работы?

– Разве за ними уследишь? Особенно в такое время…

– В такое-то время за ними и нужно следить как никогда.

Житков взял комбинезон мастера и вышел, стараясь скрыть беспокойство. Он осмотрел хранившийся в запертом помещении свежеокрашенный перископ и пошел к выходу не прямым путем, а через цех, где работали ученики. Проходя мимо белобрысого паренька, как бы невзначай остановился около него, посмотрел, как тот работает, и потом, чтобы что-нибудь сказать, спросил:

– Ботинки-то тебе, похоже, велики, а?

– Спасибо, такие-то достал, а то казенные и вовсе с ног валились, – хмуро ответил паренек.

* * *

Житков ушел из мастерских. Целый день он где-то пропадал. Не пришел ни к обеду, ни к ужину. Появился дома только вечером, усталый, промокший под дождем.

Когда наконец они с Найденовым остались один на один, Житков принялся с особенной тщательностью раскуривать трубку и сосредоточенно молчал. Пустив несколько густых клубов дыма, он наконец пробормотал:

– Не нравится мне эта история с робой… Я еще раз взял в работу парнишку…

– Ну, и?..

– Темная история!.. Когда он вышел позавчера с завода, к нему подошел какой-то человек и предложил продать комбинезон. Паренек отказался. Тогда тот предложил обмен: роба на ботинки. А у парня бутсы были номера на четыре больше, чем нужно. Просто возмутительно: кто следит за обмундированием ребят?!

– Пожалуй, сейчас нам не до того, – насторожившись, ответил Найденов. – И что же, парень не знает, кто ему предложил эту мену?

– Ясно одно: для предложившего сделка была заведомо невыгодной. Ботинки стоят примерно в десять раз дороже старой робы. Мену совершил человек взрослый. Размер ноги – сорок; ступня узкая. Бывший обладатель ботинок пользуется для передвижения велосипедом.

– Даже если это верно, хотя я не уверен в твоем анализе…

– А я уверен.

– …повторяю: даже если это верно, то в городе слишком много велосипедов, чтобы это могло служить сколько-нибудь надежной путеводной звездой…

– Если бы велосипед был обыкновенным, – нетерпеливо перебил Житков. – Но у той машины есть характерная деталь: старомодная педаль – знаешь, такая, в которую нога вдевается?

– Помню, кажется, я когда-то видел такие.

– Вот именно: когда-то!.. Значит, таких велосипедов не так уж много. И значит…

Найденов рассмеялся.

– Ей-ей, ты меня уморишь! Ты что всерьез решил записаться в доморощенные Холмсы? Это же смешно, Павел!

– Ну да, тебе смешно! Смешно то, что военный секрет оказался похищенным и мне грозят неприятности. Не говоря уже о существе дела. Неужели ты не понимаешь, чем это может быть чревато: тайна покрытия в руках врага!

– Ну, уж сразу и врага! – проговорил Найденов, но в тоне его отчетливо слышалась тревога. – Разумеется, это не может не волновать! Но почему ты решил, что роба непременно попала в руки кого-то, кто специально интересовался злосчастными «пятнами»?

– Если бы «кто-то»!.. Но, кажется, я узнаю здесь руку… нашего старого знакомого. – Житков потянул носом воздух. – Что-то кажется мне, будто пахнет тут капитаном Витемой.

Два дня ушли на выяснение того, кому принадлежит велосипед с пружинной педалью.

Таких велосипедов в портовом поселке оказалось три. Обладателем одного из них был молодой инженер тех самых опытных мастерских, где производились работы с составом Житкова. Второй принадлежал продавцу палатки «Металлолом» – тихому, пожилому человеку, день-деньской возившемуся с кучами ржавого железного хлама. Собственницей третьего велосипеда оказалась женщина – молодая учительница музыки. Она уже много лет жила со старушкой-матерью в небольшой даче и каждый день совершала поездки в город, на уроки. Рано утром ее видели идущей к станции. Ровно в семь она шагала от станции к даче, а по воскресеньям совершала по окрестностям прогулки на велосипеде.

По плану, разработанному вместе с органами контрразведки, начали с инженера.

Это был молодой человек, замкнутый и нелюдимый. У него не было друзей, могущих рассказать о его жизни. Все известное о нем укладывалось в графы заводской анкеты, очень длинной, очень подробной, но все же оставшейся всего лишь мертвой бумагой, которая не отвечала ни на один дополнительный вопрос. Попытка Житкова сблизиться с инженером не привела ни к чему, а его замкнутость и обособленность показались подозрительными. Внимание, как магнитом, притягивалось ко всегда запертой комнате инженера, которую тот сам убирал, в которой сам топил печь, – лишь бы никого к себе не впускать.

Житков подумывал о том, чтобы переселиться в комнатку, освободившуюся на днях в той же квартире. Но боязнь раньше времени выдать свой чрезмерный интерес к инженеру заставила отказаться от этой мысли.

Приезжая на завод, Житков мимоходом останавливался и у палатки с вывеской «Металлолом». Однажды, глядя, как приемщик терпеливо копается в куче ржавого хлама, он спросил:

– Давно занимаетесь этим делом?

– Сызмальства, – охотно ответил приемщик. – Начинал с того, что по помойным ямам всякую дрянь искал. Можно сказать – потомственный, почетный старьевщик, хе-хе!..

– Да… – задумчиво протянул Житков. – А одежда-то на вас – не по работе. Не жалко трепать? – спросил он, глядя на опрятное полупальто-сибирку приемщика.

– Привычка – великое дело. Прежде ведь прозодежды и в помине не бывало. От хозяев не давалась. Все, бывало, в своем работали. Вот и привык-с…

– Так-так. Ну, будьте здоровы.

– Наше вам, – приемщик снял потертое кепи.

Через два дня Житков сказал Найденову:

– Завтра переселяюсь в квартиру инженера!

– Если ты его действительно подозреваешь, то это переселение – ошибка. Ты спугнешь его.

– Смертным свойственно совершать ошибки…

– Но умным смертным столь же свойственно воздерживаться от них.

– В ближайший свободный день вы с Валей – у меня на новоселье, – упрямо сказал Житков и быстро вышел.

– Погоди, Павел! – крикнул Найденов, но в прихожей уже хлопнула дверь.

* * *

На второй день соседства Житкова с инженером Найденов навестил друга, ожидая услышать что-нибудь новое. Но Житков говорил о чем угодно кроме робы. Всякий раз, как Найденов наводил, разговор на эту тему, Житков упорно от нее уходил. Он держал себя с тем особенным, подчеркнутым спокойствием, которым обычно преисполнялся, замечая признаки волнения Найденова.

– Мы сами должны ее найти, либо… – Найденов не договорил.

Житков подошел к висевшему на стенке плащу и, достав из его кармана жестянку с табаком, принялся старательно набивать трубку. Найденов с раздражением следил за его неторопливыми, нарочито спокойными движениями.

Набив трубку, Житков тщательно закрыл банку и снова сунул в карман плаща. Закурив, с расстановкой сказал:

– Что ж… поищем! – Подумав, он прибавил: – Идем-ка, провожу тебя до автобуса. Завтра зайду за тобой. Начнем поиски.

Они в потемках побрели к остановке автобуса. Под ногами чавкала грязь поселковой улицы. Дождь наполнял все вокруг монотонным шорохом. Сквозь затемненные окна домов не проникало ни луча света. Друзья то и дело попадали в лужи и чертыхались сквозь зубы. Наконец в темноте послышался железный лязг и частое, как дыхание астматика, сопение старого автобуса. Друзья прибавили шагу. Найденов на ходу вскочил на подножку автобуса.

Житков не спеша побрел домой. Он уж хотел было завернуть в свой переулок, когда негромкие звуки рояля, донесшиеся из-за плотно занавешенных окон углового дома, заставили его замедлить шаги. Житков знал: в этой даче жила учительница музыки. Он поглядел на часы: половина двенадцатого. Подумать только! А ведь каждое утро чуть свет бежит на станцию… Что же она не спит так поздно? Ну а раз не спит, то, может, не стоит ждать воскресенья, чтобы застать ее дома?

Он осторожно отворил калитку и подошел к дому. В одном из окон, у самого подоконника, был заметен едва уловимый просвет. Житков прильнул к стеклу.

То, что он увидел, заставило его сердце забиться сильней.

В комнате, куда смотрел Житков кроме самой учительницы музыки были еще двое. Седенькая старушка в чепце и пуховом платке – мать учительницы – сидела возле лампы с вязаньем в руках. Поодаль, у двери, спокойно поглаживая лежащую у него на коленях голову большого датского дога, сидел бородатый человек в расстегнутой тужурке-сибирке. Тут же, возле него, на гвозде висел мокрый плащ.

Дог поднял морду с колен бородача, беспокойно насторожил уши. Приемщик железного лома – это был он – попробовал успокоить собаку, но она рванулась к окну, где стоял Житков. Бородач отворил дверь и вышел из комнаты вместе с догом. Учительница продолжала играть.

Житков отпрянул от окна и взбежал на веранду. Дверь, ведущая с веранды в дом, отворилась, и из нее вырвался огромный пес. Житков ждал, что услышит успокаивающий собаку голос бородача, но вместо этого дверь поспешно захлопнулась. Житков оказался наедине со злобно рычащим догом, которого тщетно пытался унять. Тогда он дернул дверь. Она не поддалась – ее заперли изнутри. Житков постучал. Прошла минута, может быть, две. Дог оглушительно лаял на загнанного в угол Житкова.

Музыка оборвалась. За дверью женский голос спросил:

– Кто там?

Рассыпаясь в извинениях по поводу позднего визита, Житков объяснил, что хотел бы переговорить с учительницей.

Дверь распахнулась. Учительница отозвала собаку, и Житков, не ожидая приглашения, поспешил в темную прихожую.

– Мама так испугалась, что, выпустив Рекса, захлопнула дверь, – проговорила учительница. – Вам нужно было крикнуть – вероятно, вы были в палисаднике?

– Я не успел крикнуть, – сказал Житков. – Я только что вошел в калитку…

Учительница не спешила с приглашением в комнаты.

– Вас удивляет поздний визит? Я шел мимо и услышал, что вы играете… – Житков настойчиво подвигался вперед. – Мне давно хотелось поговорить с вами об уроках музыки. – Он говорил негромко, стараясь уловить какой-нибудь шум в соседних комнатах. Но в доме было тихо.

Из-за двери послышался старческий голос:

– Кто там, Марго?

В полосе света из-за приотворившейся двери показалась старушка.

– Пройдите, – нехотя сказала учительница.

Очутившись в комнате, Житков увидел, что бородатого мужчины в ней уже нет. Исчез и его дождевик. Житков без приглашения снял свой плащ и повесил на тот же гвоздь.

Дог обнюхал полы плаща.

Старушка вернулась к своему креслу у лампы и взяла спицы. Но, когда она снова принялась за вязанье, было заметно, как дрожат ее пальцы.

Житков старался выиграть время. Прежде всего хотелось уяснить, успел ли приемщик уйти другим ходом из дома или скрывался в соседних комнатах?

– Я помешал вам? Пожалуйста, продолжайте играть, – сказал Житков. – Я буду рад послушать.

Учительница села было за рояль, но, словно спохватившись, опустила руки на колени.

– Вы не хотите мне сыграть? – спросил он.

– Я устала, – ответила учительница.

– Ну, пожалуйста, – настаивал Житков. – Окажите уважение гостю, хоть он и незваный.

– Нет, нет! – нервно сказала учительница. – Не просите, я не стану больше играть.

Она была явно взволнована и не умела этого скрыть. «Уж не является ли ее музыка каким-то сигналом? – мелькнула мысль у Житкова. – Сигналом того, например, что незваный гость ушел?»

– Ну, тогда позвольте мне сыграть, – непринужденно сказал Житков. – Прослушайте своего будущего ученика… – И он шагнул к роялю.

Учительница покачала головой.

– Я не смогу с вами заниматься, – сказала она.

Исчезновение бородатого человека и то, что учительница солгала, сказав, будто собаку выпустила ее мать; ее нежелание сыграть и подпустить к роялю Житкова, – все это наводило на мысль, что тут дело неладно.

Дог подошел к двери в соседнюю комнату и, виляя хвостом, стал обнюхивать порог.

Житков понял, что за дверью человек – свой для собаки.

– Рекс, сюда! – повелительно крикнула учительница и поднялась, давая понять, что разговор окончен, Она направилась было к балконной двери, намереваясь выпустить гостя, но Житков решительно подошел к роялю.

Учительница поспешно вернулась, взялась за крышку рояля, несмотря на то, что руки Житкова лежали на клавиатуре.

Не обращая на это внимания, он заиграл. И после первых аккордов какой-то новый, тонкий звук коснулся его слуха.

Житков прервал игру. Тонкое гудение на мгновение одиноко повисло в воздухе и оборвалось.

В доме воцарилась настороженная тишина.

– Прошу вас, не нужно… – растерянно проговорила учительница.

Пытаясь улыбнуться, она подняла на Житкова глаза и не удержалась от испуганного крика: ей в лицо глядело дуло пистолета.

– Без шума, пожалуйста. Садитесь. Руки на клавиши! – тихо скомандовал Житков. – Играйте.

Она склонилась над инструментом, заиграла что-то тягучее, грустное.

– Нет, – остановил ее Житков, – играйте то, что играли до моего прихода!

Она колебалась.

Не спуская с нее глаз, Житков искоса следил и за старухой. Он успел заметить, что та протянула руку к лампе.

– Руки на место, – приказал он старухе и тихо сказал музыкантше: – Считаю до трех…

Она уронила руки на клавиатуру. Инструмент издал громкий нестройный гул.

Житков схватил ее за руку, но, прежде чем успел оттолкнуть от рояля, она с силой отбросила из-под себя стул. Стул опрокинулся, одновременно подняв квадрат пола, к которому, видимо, был привинчен. Перед Житковым открылся люк. В то же мгновение свет в комнате погас, – Житков едва успел разглядеть кинувшегося к нему из-за двери бородатого мужчину. Раздалось рычание собаки. Все смешалось в молчаливой борьбе. Слышался стук опрокидываемой мебели, звон разбивающейся посуды.

Житков сопротивлялся отчаянно, и он уже одолевал противника, когда боль в затылке заставила его разжать руки. Он потерял сознание. А еще через минуту, связанный по рукам и ногам, кулем скатился в подполье. Люк захлопнулся.

Очнулся Житков в кромешной темноте. В воздухе стоял характерный запах озона – результат электрических разрядов. В даче, над Житковым, так же, как и в подполье, царила тишина. Но вот над головой послышался скрипучий звук катящейся на колесиках тяжелой мебели. Видимо, передвигали рояль…

По шуму наверху Житков старался понять, что же там происходит?

А там шли поспешные сборы. Бородач торопливо оделся и вышел. Учительница музыки укладывала рюкзак. Старуха хлопотала, приготовляя и заворачивая в бумагу бутерброды.

Бородач вернулся, притащив из сарая длинный шланг для поливки сада. Один его конец он прикрепил к водопроводному крану в кухне, другой просунул под крышку люка.

Житков ясно услышал команду:

– Пускайте!

Это был голос Витемы. Житков не мог его не узнать.

Старуха отвернула кран.

* * *

Наутро Найденов напрасно ждал друга. Позвонив в порт и узнав, что Житкова не было и там, Найденов поехал в поселок. Он торопил шофера, словно знал, что Житков нуждается в немедленной помощи. Приближаясь к новому жилищу друга, Найденов еще издали увидел дым над крышами. В лицо пахнуло гарью пожарища, тем особенным смрадом, который издает, сгорая, старое, обжитое жилье человека.

Догорала дача музыкантши. Пожарные поливали из шлангов тлеющие бревна рухнувшей постройки.

Найденов приказал шоферу объехать пожарище другой улицей.

В доме, где жил Житков, ему сказали, что моряка в эту ночь вообще не было.

Если ненастной осенней ночью неуютно было в городе и поселке, то еще неуютней чувствовали себя люди на воде. Шквалистый ветер почти горизонтально гнал струи проливного дождя. С шипением разбивались они о поверхность ковша, и вместе с водяной пылью, срываемой ветром с гребешков волн, уносились шквалом и, как дым, стлались над бухтой.

Пронизывающие удары норд-оста прохватывали сквозь бушлат и дождевик.

Замполит лодки «ОН-1» капитан-лейтенант Сибирка то и дело выходил на палубу, чтобы встретить запаздывавшего Житкова. Сибирка, как и весь экипаж корабля, знал, как педантически точен во всем командир, и то, что Житков не пришел не только в назначенное время, но и час, и два спустя, беспокоило его.

Он прошелся по отсекам. Всюду царила тишина. Контрольные лампочки едва освещали сложное плетение проволок и патрубков, нагромождение механизмов, заполнявших каждый кубический дюйм пространства в лодке. Машины казались уснувшими умными животными.

Только у радиста горел яркий свет.

Вахтенный радист, старшина второй статьи Кавалеридзе, был погружен в чтение. Сибирка с минуту постоял в дверях рубки, с интересом наблюдая за старшиной. Кавалеридзе увлекся книгой, и, по-видимому, ему не мешало то, что сдвинутые к затылку наушники были полны таинственными шумами: писками, завыванием, вскриками – то басистыми, отрывистыми, то дискантовыми, плачущими, – обычными голосами эфира. Было удивительно, что старшина способен так раздвоить внимание: читая книгу, следить за эфиром.

А в том, что зовы эфира не проходили мимо сознания радиста, Сибирка убедился тут же: старшина оторвался от книги, рука его тронула рычаги настройки. Вот он переключился с приема на передачу, и пальцы быстро застучали ключом. Снова выключил передачу и прислушался. Брови его сдвинулись, лицо стало озабоченным. Радист снял трубку внутреннего телефона и воткнул штепсель коммутатора в гнездо замполита…

– Я здесь, – сказал Сибирка и вошел в рубку. – Что-нибудь для нас?

– Вот, товарищ капитан-лейтенант… Странно… – проговорил старшина, продолжая вслушиваться. – Я отчетливо разобрал наши позывные, а потом пошла какая-то ерунда: «ищите подвал… ищите подвал…» Вот опять: «ищите…» Замолчал… молчит. – Радист снова включил передатчик и застучал ключом. Заверещал разрядник. Запах озона наполнил рубку.

– Слушайте, Кавалеридзе, – сказал Сибирка, – настройте прием так, как еще никогда не настраивали! Ищите сигналы. Слышите? Переберите весь эфир по молекулам, но найдите сигнал. Понятно?

– Ясно, товарищ капитан-лейтенант.

– А когда найдете, запеленгуйте сигнал, хотя бы он длился всего одну секунду. Понятно?

– Ясно, товарищ капитан-лейтенант.

* * *

В эти же минуты на другом конце гавани, у стенки торгового порта, обдаваемый солеными брызгами сердитого шквала, вздрагивал от ударов о кранцы спасательный буксир «Пурга». Сквозь плотно задраенные иллюминаторы не прорывался ни единый луч света, ни один звук, хотя все внутри буксира было залито ярким электричеством и в душном тепле машинного отделения гудели голубые язычки пламени у запальных шаров коломенца.

Когда барометр упал до шестисот сорока, Иван Никитич, капитан «Пурги», отворил дверь своей каютки и крикнул:

– Эй, кто там есть? Вахтенный!.. Послать ко мне первого помощника.

Через минуту у порога капитанской каюты появилась Элли. Брезент плаща стоял коробом и делал ее фигурку толстой и неуклюжей. Капли дождя стекали с козырька фуражки.

– Ну, как у тебя, старуха? – проворчал капитан, но за этой ворчливостью всякий услышал бы скрытую ласку.

– О, все очень хорошо! – На лице Элли появилась горделивая улыбка. – Спасатели всегда в порядке.

– Правильно, старушка. – Иван Никитич положил ей на плечо короткопалую руку. – Этого курса и держись…

Он хотел еще что-то сказать, но отрывистый стук в дверь помешал ему.

Радистка Медведь – крошечная хрупкая блондинка с личиком фарфоровой куколки – просунула голову в каюту и тоненьким голоском проговорила:

– Иван Никитич, тут странность какая-то: подают наши позывные и волна наша, – все в полном порядке, а в общем чепуха…

– Первейшая чепуха, товарищ Медведь, то, что вы вместо связного доклада болтаете невесть что. Потрудитесь докладывать порядком: кто радирует, какие дает координаты, о чем просит?

– Да вот в том-то и дело, товарищ капитан, – сразу подтянувшись и обиженно надув губы, сказала радистка. – После верных позывных «Пурги» никакого содержания не последовало. Всего-навсего два слова – и те без всякого смысла: «Ищите подвал».

– Так-так. Всякое видывал, а такую депешу впервой получаю. – Покрутив ус, Иван Никитич приказал радистке: – Вот что, поди-ка ты снова в свою голубятню и послушай. Ежели этот чудак опять нос покажет, ты его сразу на пеленг. Может, что-нибудь и поймем…

– Есть на пеленг, товарищ капитан! – и Медведь выбежала из каюты. Элли пошла за ней.

* * *

В одно и то же время – в два часа семь минут пополуночи – радиорубки «ОН-1» и «Пурги», приняв каждая свои позывные, пущенные в эфир неизвестным корреспондентом, установили по этим сигналам пеленг и приготовились слушать сообщение. Но никакого сообщения не последовало. Передача позывных, затухая, пропала в эфире, как будто отправлявшему их передатчику не хватило энергии.

Радисты в своих рубках – старшина второй статьи Кавалеридзе и маленькая блондинка Медведь – еще долго сидели с наушниками. До звона в ушах прислушивались они к тому, что делается в эфире. Но, увы, ни тому, ни другому не удалось поймать больше ничего, что могло бы дать представление о местонахождении и намерениях странного корреспондента. Так каждый из радистов и доложил своему начальнику: Кавалеридзе – капитан-лейтенанту Сибирке, а Медведь – старпому Глан.

Капитан Сибирка, с разочарованием выслушав радиста, несколько раз перечитал лаконический текст радиограммы и отметку гониометра. Сибирка занес происшествие в вахтенный журнал и попытался отвлечься от назойливых мыслей, занявшись чтением.

А на «Пурге», когда радистка Медведь доложила старпому Глан, что ничего нового о таинственном сигнале не узнала, а пеленг, взятый на него, показал направление на берег, Элли резонно решила, что никакое береговое происшествие не может иметь отношения к спасательному буксиру, и небрежно сунула бумажку с записью в карман дождевика.

На этом и закончилось странствие сигналов, которые на остатках энергии, сохранившейся в аккумуляторе передатчика Витемы, с неимоверным трудом посылал в эфир Житков.

Весьма вероятно, что это происшествие, имевшее место на вахтах Элли и Сибирки, и не сыграло бы никакой роли, если бы около полудня следующего дня оба они не приехали в город: Сибирка, обеспокоенный отсутствием своего командира, Элли – чтобы выспаться после тяжелой вахты и повидаться с мужем. Тут они узнали об исчезновении Житкова. Сначала Сибирка, а за ним Элли, боявшаяся, что мужчины поднимут на смех ее женскую мнительность, – рассказали Найденову о сигналах, принятых радиостанциями их кораблей.

Совпадение показалось Найденову странным. По наведенным тотчас справкам выяснилось, что никакой другой корабль в порту таких сигналов не принял.

Значит, отправителю были известны позывные только двух судов – «ОН-1» и «Пурги».

Найденов потребовал у Сибирки и Элли данные ночной радиопеленгации. Сибирка тотчас вынул тщательно сложенный листочек и назвал угол, а Элли напрасно рылась в карманах. Лишь после того, как на стол были выложены пудреница, губная помада, два сломанных карандаша, стопочка листков из растрепанного блокнота, несколько старых трамвайных билетов и почтовых квитанций, она вспомнила, что сунула показания гониометра в карман дождевика, а дождевик остался на «Пурге».

Она на память назвала угол.

Найденов нанес на карту точки стояния «ОН-1» и «Пурги» и провел от них прямые пеленгов. Линии пересеклись на территории дачного поселка у порта, неподалеку от дома, где недавно поселился Житков.

Это утвердило Найденова в необходимости немедля восстановить точный угол, засеченный ночью радисткой «Пурги».

– Для этого я должна найти бумажку, оставшуюся в кармане плаща на буксире, – сказала Элли.

Через десять минут все трое сидели в автобусе, натужно и тряско тащившемся к порту.

Увы, поиски на буксире ничего не дали. Были обысканы все карманы, палуба в каюте Элли и в радиорубке, – бумажка исчезла! Найденову пришлось удовлетвориться приблизительными данными.

В поле, ограниченное расходящимися лучами, попали обе точки, казавшиеся Найденову подозрительными: дом, где жил сосед Житкова, инженер из порта, и палатка «Металлолом».

Задача обследования этих строений была несложной. В доме инженера нашелся подвал, заваленный хламом. Осмотр единственного хода в этот подвал показал, что туда давным-давно никто не проникал. Тщательное обследование стен, пола, потолка убедило Найденова, что здесь нет никаких тайников.

Пущенное в ход «ухо Найденова» не обнаружило шумов, указывающих на присутствие в районе этого дома тайной радиостанции.

С палаткой «Металлолома» вопрос решался еще проще: как только Элли привезла Найденову от Сибирки известие, что скупщик занят на дворе приемкой изрядной партии железного хлама, Найденов проник в ларек и с полной очевидностью установил, что никакого подвала там вообще нет. «Ухо» подтвердило, что и здесь нет никаких подозрительных шумов.

Близкая к отчаянию, Элли вернулась на «Пургу». Сибирка еще более помрачнел. Найденов собрался было домой, но, проходя мимо полусгоревшего жилища музыкантши, остановился в задумчивости: здесь можно было бы устроить на ночь удобный наблюдательный пункт для «уха». Звуки, порождаемые человеческим жильем, не помешают прибору засечь шум тайной радиостанции, скрывающейся где-то здесь, под землею, если только эта радиостанция не порождена фантазией.

Никем не замеченный, он пробрался на пожарище, нашел за уцелевшей печью укромное местечко, и в тусклом свете сумерек стал устанавливать прибор.

Под руку попадался битый кирпич, доски, расщепленные топорами пожарных, обломки домашней утвари.

«Ухо» было установлено, и Найденов заботливо прикрыл его собственной шинелью от начавшего накрапывать дождя. До ночи было далеко, но разве удастся уснуть в одной холодной тужурке? Пускать же прибор в ход раньше, чем поселок заснет, бессмысленно.

По мере того как шло время, Найденов все чаще поглядывал на часы, а холод все настойчивей забирался под тужурку. К полуночи Найденову пришлось стиснуть зубы, чтобы не выбивать ими частую дробь. Руки настолько застыли, что он сомневался, сумеет ли настроить окоченевшими пальцами прибор.

Наконец он включил экранчик. Матовое стекло шкалы отсчетов слабо засветилось. Терпеливо, метр за метром удлиняя фокус аппарата и градус за градусом поворачивая искатель, Найденов обследовал первую четверть. В ней не нашлось ничего, заслуживающего внимания. Напряжение Найденова было при этом так велико, что лоб его, несмотря на холод, покрылся испариной.

Устройство прибора требовало, чтобы перед переключением на вторую четверть круга регулятор длины фокуса перевели в нулевое положение. Едва Найденов сделал это, как на экране появилась ломаная кривая. Значит, источник звука находится в «нулевом» секторе, то есть где-то совсем рядом? Но это показание не могло ввести Найденова в заблуждение: характер кривой был ему слишком хорошо знаком. Кривая была, вероятно, ни чем иным, как отражением уловленного прибором тикания карманных часов.

Найденов тщательно обследовал вторую четверть круга, за нею – третью, но когда он снова переводил регулятор через нулевое деление, ему показалось, что кривая, отражающая звуковую волну часового маятника, двоится. Он внимательно присмотрелся. Кривые так близко подходили одна к другой, что сначала он принял их за одну. Потом приписал раздвоение линии неисправности прибора. Однако обследование четвертой четверти тоже не дало ничего, кроме этой странной раздвоенности линии в нулевом положении. Одним словом, во всех положениях контрольной шкалы прибор указывал на присутствие какого-то второго маятника, несинхронного с маятником собственных часов Найденова.

Первым предположением было, что кто-то незаметно прокрался на пожарище и следит за его работой. Найденов зажег карманный фонарь и обвел ярким лучом развалины дачи и садик: никого. Тогда он обошел весь участок, но и там никого не встретил.

Вернувшись к прибору, он снова увидел двоящуюся линию, и тут ему стало окончательно ясно, что источник второго звука находится на расстоянии всего лишь нескольких метров. Возможно ли, что где-то среди утвари, разбросанной под обломками сгоревшего дома, чудом уцелели и продолжают идти чьи-то часы?

Светя карманным фонарем, Найденов принялся рыться в мусоре, перебирать обгорелый хлам. Он не обращал больше внимания на холод и дождь; не думал об израненных пальцах, о брюках, в клочья изорванных на коленях. Под руки попалась красная жестяная коробка. Она показалась знакомой. Конечно же именно такую, если не именно эту, он видел в руках друга при последнем свидании. Житков держал в ней табак.

Найденов осмотрел землю. В кучке смешанного с грязью пепла, похожего на остатки сгоревшей ткани, он нашел несколько потемневших медных пуговиц – все, что осталось от форменного плаща, в котором Житков провожал его на станцию.

Несколько минут Найденов не двигался. Неужели это все?..

Он достал свои часы, открыл заднюю крышку и остановил маятник. Потом вернулся к «уху» и снова настроил его. Прибор показал лишь одну кривую.

* * *

…Странную картину застали первые лучи солнца на участке сгоревшего дома: краснофлотцы с «ОН-1» под руководством Найденова и Сибирки, ползая на корточках, тщательно осматривали пожарище. К тому времени, когда начали просыпаться первые жители поселка, работа была окончена. Найденов мог с уверенностью сказать, что на поверхности земли никаких часов нет.

А «ухо» упрямо твердило свое: светлый зигзаг дрожал на экране.

– Нужно искать под землей, – сказал Найденов.

Но ни в бывшей кухне дачи, ни в прихожей не было ничего похожего на подполье. Правда, пол средней комнаты, выходящей окнами на веранду, издавал какой-то странный глухой звук, однако люка здесь не было.

Найденов в последний раз окинул взглядом то, что уцелело от обстановки комнаты, задумчиво посмотрел на мрачный остов обгоревшего рояля, и тут взгляд его остановился на массивной задней ножке инструмента. Найденов нагнулся и вдруг, стремительно выпрямившись, приказал краснофлотцам:

– Отодвиньте рояль!

Крепкие руки вцепились в инструмент. Одна ножка отломилась. Рояль сдвинулся и с грустным гулом упал.

Найденов откинул дверцу люка. Почти вровень с полом стояла вода, уже подернутая тонким ледком.

Найденов и Сибирка молча переглянулись.

– Быстро, водолазный прибор! – скомандовал Сибирка.

– Есть водолазный прибор! – ответило сразу несколько голосов, и краснофлотцы наперегонки устремились к порту.

Найденов расхаживал, заложив руки в карманы, чтобы другие не видели, как нервно сжимаются и разжимаются его кулаки.

Сибирка неподвижно стоял над люком, словно боясь неосторожным движением потревожить тусклое зеркало воды.

Ни тот, ни другой не произносили ни слова.

Так прошло полчаса. Принесли водолазную маску и баллон с кислородом.

– Сейчас… водолаз бежит, товарищ капитан…

Но Сибирка словно не слышал. Он молча надел ранец, натянул маску. Нащупал ногой лесенку, ведущую в подвал, и как был – в бушлате, без резинового костюма, – стал спускаться в наполненный водою подвал.

Склонившийся над люком Найденов видел, как мерцал под водою острый луч фонаря. Через несколько минут голова Сибирки показалась над люком. Он скинул маску.

– Никого!

Найденов с облегчением вздохнул. Сибирка понимающе кивнул.

– Я тоже боялся…

И тут раздался возглас старшины-акустика. Пока другие занимались люком, он терпеливо и методически, шаг за шагом, выстукивал пол.

– Есть! – радостно крикнул акустик, поднял руку, требуя тишины, и приник ухом к полу. Его молодое лицо расплылось в радостной улыбке.

– Товарищ подполковник, – сказал он Найденову, – нельзя ли сюда «ухо»?

Найденов поставил прибор и включил экран. Зигзаг, указывающий на близость часов, загорелся ярче прежнего. Линия сделала несколько резких скачков.

Снова и снова. Изгибы кривой были причудливы. Глядя на них, акустик полушепотом, словно боясь спугнуть воцарившуюся тишину, читал выстукиваемые кем-то буквы Морзе: «Вода выше пояса…»

Экран погас. Это значило, что стук прекратился.

Сибирка сердито посмотрел на акустика:

– Какое там: «выше пояса»? Я ушел с головой…

Найденов знаком заставил его замолчать: экран опять засветился, и на нем задрожал яркий зигзаг. Акустик прочел:

– «Выше пояса… открыть боковую…»

Найденов и Сибирка переглянулись. Сибирка стал было снова надевать маску, но Найденов решительно сказал.

– Нет, если мы и найдем боковую дверь, то не сможем ее вскрыть, не затопив помещения.

– Значит?..

– Нужно откачать воду из подвала.

Через два часа спустившиеся в подвал Найденов и Сибирка обнаружили в стене дверь, обитую войлоком и железом.

* * *

…Житков сделал несколько глотков кислорода и с загоревшимися, как от вина, глазами – принялся рассказывать о том, как ему удалось освободиться от пут, как он проник из подполья в подземную радиостанцию, как подал оттуда сигналы на «ОН-1» и на «Пургу» и как у него не хватило электроэнергии. Потом рассказал про борьбу с водой, проникавшей в чулан из затопленного подвала.

– Опять рука Витемы, – со слабой улыбкой проговорил Житков. – Так оно и должно было быть. Одно меня удивляет: как он мог оставить то, из-за чего весь сыр-бор загорелся? – с этими словами Житков вытащил из-за пазухи лоскут грязной робы. – Как пить дать – их работа. Но ясно: Витема работал не сам – он бы не бросил. Даже впопыхах. Роба! Ошибки быть не может. И номер и буквы – «РУ». Приятно поглядеть! А то я там, в темноте, просто измучился от любопытства.

– Роба-то роба… – задумчиво проговорил Найденов, – и по всем данным именно та, которую мы искали, но погляди: на ней нет следов лака.

Житков с испугом расправил спецовку: на ней действительно не было «невидимых» пятен, лишь зияли большие дыры.

Работы по оборудованию «ОН-1» подвигались не слишком быстро, так как оказались сложнее, чем можно было думать. Оставался открытым и вопрос, удалось ли вражеской разведке по похищенным кусочкам робы разгадать, хотя бы частично, тайну лака Бураго – Житкова?

Командование решило все же довести до конца работы на лодке и осуществить на ней второе плавание, уже в боевых условиях.

Как известно, в первую операцию Житков выходил на поверхность с рубкой, обтянутой чехлом. При подогревании электрическим током чехол становился, в известных условиях освещения, почти невидимым. Но опыт показал, что практическое значение такого способа маскировки невелико, не говоря уже о том, что надевание и снимание чехла было сопряжено в боевых условиях со значительными трудностями, а подчас и вовсе невозможно. Да и подогревание ткани требовало большого расхода энергии.

В полупогруженном состоянии, когда приходится беречь каждый ватт электроэнергии, или в условиях позиции, требующей тишины, когда тоже нельзя пользоваться главными машинами, применение чехла было возможно лишь за счет радиуса подводного хода лодки.

Новый лак, приготовленный Валей и Житковым, не требовал подогрева, но его было пока так мало, что едва удалось покрыть перископ и верхнюю часть боевой рубки. Корабль мог лишь, что называется, высунуть нос из воды – не больше. Но, по мнению Житкова, и это могло уже в корне изменить тактику подводного корабля, – особенно в борьбе с конвоями и при форсировании минных полей.

В ближайшем будущем Житкову предстояло доказать свое предположение на деле, а Вале – продолжать работу над лаком, чтобы упростить рецепт и сделать возможным производство лака в промышленном масштабе.

Теперь Житков и Найденов виделись только на лодке. Командир «ОН-1» переселился поближе к кораблю, в порт, и редко бывал в городе. Найденов иногда появлялся на лодке для наблюдения за монтажом нового типа его локатора – прибора, более совершенного, нежели первый образец «уха».

В самый разгар этих работ, задолго до их предполагаемого окончания, Житков и Найденов вдруг получили удивившее их телефонное распоряжение: отправиться в один из пригородных санаториев и отдыхать там две недели, забыв обо всех работах и заданиях.

И вот уже десять дней, как они живут в тихом, уединенном санатории: едят, спят, читают.

Дни стояли на редкость ясные и мягкие, и друзья с особенным удовольствием занимались лыжами. Хрустящий снег легко продавливался. Лыжня была глубокой и гладкой. Молчаливые ели ласково протягивали со всех сторон лапы в толстых снежных рукавицах. Лес по сторонам сливался в зелено-белую стену.

Но сегодня Найденов не получал удовольствия от прогулки. Он шел следом за Житковым с нахмуренными бровями. И эти прогулки, и ежедневный сон вволю, и по-мирному вкусная и обильная еда – все, все представилось ему вдруг недопустимым бегством от войны, от долга офицера. Душа отказывалась мириться с этим отдыхом. Пусть отпуск был предписан командованием; пусть ему и самому вначале показалось, что нет ничего предосудительного в том, чтобы немного отдохнуть, набраться сил, восстановить порядком неизрасходованную нервную энергию. Но достаточно! Хватит! Сегодня же нужно вернуться в город.

Задумавшись, он едва не налетел на Житкова, внезапно затормозившего у крутого обрыва, с которого они обычно прыгали.

– Кто первый? – весело крикнул Житков.

Найденов решительно воткнул палки в снег.

– Довольно!

– Заслаб, старик?

– Пора, Паша, кончать.

– Что?

– Наотдыхались! Сегодня же складываю чемодан.

– Послушай, Саша… – Житков тоже воткнул палки, сбросил варежки и полез за трубкой. – Где твоя хваленая дисциплинированность? Приказано: отдыхать две недели. Так?

Найденов не ответил.

Вернувшись с прогулки в санаторий, друзья с аппетитом пообедали и завалились спать. Сон их был так крепок, что никто не услышал осторожного стука в дверь. Так и не дождавшись ответа, стучавший вошел в комнату. С минуту он глядел на спящих, потом шагнул к Житкову, тронул его за плечо. Житков поднялся и удивленно посмотрел на незнакомца.

– Вас просят прибыть, – сказал тот и, склонившись над самой кроватью, что-то прошептал.

– Меня одного?

– И подполковника тоже. Машина у подъезда.

Смеркалось. Большая легковая машина с опущенными шторами промчалась по лесной дороге, вылетела на шоссе и понеслась к городу. Темный силуэт ее, как видение, мелькал мимо обгоняемых машин.

Скрипнув тормозами, автомобиль остановился у темного подъезда. Молчаливый спутник Житкова и Найденова собственным ключом отворил дверь, жестом предложил раздеться.

Когда Найденов и Житков повесили шинели и пригладили перед зеркалом волосы, им так же молча указали на внутреннюю дверь. Они вошли и остались одни.

Комната тонула в полумраке. Единственная лампа под абажуром стояла на столике перед камином… За решеткой уютно догорали поленья.

Следуя правилу никогда ничему не удивляться, Житков уселся в кресло перед камином, набил трубку и закурил. Найденов неслышно шагал по большому мягкому ковру.

Несмотря на царящую вокруг тишину, они не слышали, как отворилась дверь. Девушка в белом фартучке внесла поднос. Поставила на столик два стакана чаю, вазочку с печеньем, большую коробку папирос и, даже мельком не взглянув на гостей, словно в комнате вовсе никого не было, бесшумно исчезла.

Помешивая чай, Найденов стал просматривать английские газеты, лежащие на мраморной доске камина.

В соседней комнате басисто пробили старинные куранты.

Найденов глянул на Житкова. Тот сидел, упершись ногами в каминную решетку, и, блаженно щурясь, пускал дым.

Снова неслышно растворилась дверь. Девушка бессловесным видением скользнула к столику и заменила пустые стаканы новыми. Но на этот раз появился и третий стакан. Найденов заметил, что чай в нем очень крепкий, почти черный. На блюдечке около этого стакана лежал ломтик лимона и несколько мелко наколотых кусочков сахару.

Пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, в комнату вошел человек огромного роста в форме вице-адмирала. Это был бывший матрос Тарас Иванович Ноздра.

Несмотря на серебро седины в волосах, лицо Ноздры сверкало румянцем здоровья, неувядающая сила ощущалась в каждом движении большого тела. Свободны, уверенны были жесты.

– Здравствуйте! А ну, покажитесь! – глубоким басом сказал вице-адмирал.

Отечески ласковым, хотя и грубоватым движением он привлек к себе молодых людей и окинул их с ног до головы внимательным взглядом.

– Как будто в порядке? Прежде всего, похвалю обоих. Так и должен вести себя наш брат. Пока не уверен, где ты и с кем имеешь дело, лучше не говорить даже о пустяках. Молчание – всегда золото, а в нашем деле оно – бриллиант. Так-то… – Ноздра взял ломтик лимона, осторожно опустил его в стакан. Потом быстрым движением бросил в рот кусочек сахару и отхлебнул чай.

– Вот, поди ж ты, не могу отвыкнуть: люблю вприкуску. Приучили воры-баталеры царский сахар экономить. Тоже школа своего рода. Уж и поругивали мы, бывало, свою матросскую лямку, а вот горжусь ею сейчас. И самое-то слово «матрос» пишу в биографии, как, наверно, раньше какой-нибудь князек свои титулы выводил.

Легко, словно венский стул, он поднял тяжелое кожаное кресло и перенес к камину.

– Нуте-ка, придвиньтесь… Хотите еще чаю?.. Нет? Напрасно. Полезный напиток. Китайцы – мудрецы.

Ноздра с видимым удовольствием допил свой стакан. На лицо его падали алые блики огня. Несколько мгновений он молча глядел на пробегающие по тлеющим поленьям искры, на мерцающие уголья, потом негромко сказал:

– Коротко: в губе Тихой грузятся союзные транспорты. Погрузка происходит нормально, но примерно на траверзе мыса Моржового вот уже во втором караване одно или два судна взлетают на воздух. Трудно предположить, чтобы противник мог систематически минировать эту узкость. Против его воздушных заградителей приняты надежные меры, а надводным его кораблям и вовсе хода нет. Если бы работал подводный минзаг, траление все равно расчищало бы проход каравану. Остается предположить одно: подлодка умудряется проникать сквозь заграждение и, оставаясь невидимой для охотников, торпедировать транспорты. Дело происходит в светлое время суток. Отсюда вывод: лодка остается невидимой средь бела дня… – внушительно подчеркнул Ноздра. – Как по-вашему, что это значит?

Он выжидательно умолк, но, видя, что друзья недоуменно молчат, сказал:

– Уж не является ли эта невидимость фрицев плодом того, что им удалось выкрасть кусочек твоей робы, а?.. – Ноздра посмотрел в глаза Житкову. – Ну?

Житков продолжал удрученно молчать.

– Вы должны дать мне ответ, и как можно скорее: в чем тут дело? Ясно? – Ноздра встал, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед друзьями, также вскочившими со своих мест. – Мы уже договорились с союзным командованием: кто-нибудь из вас или вы оба пойдете на судах каравана из Тихой. Ежели речь идет о невидимой немецкой лодке, – вам и книги в руки: нужно ее увидеть, а еще лучше – изловить.

Заметив, что Житков в смущении зажимает пальцем дымящуюся трубку, Ноздра коротко сказал:

– Кури! – и помолчав, задумчиво продолжил: – Одно для меня ясно: тут действует опытный враг. Нужно прижать ему хвост. – И, обернувшись к Найденову: – Вот где сгодится твой локатор.

Найденов спросил:

– Когда можно приступать?

Вместо ответа Ноздра нажал кнопку звонка и сказал появившейся на пороге молчаливой горничной:

– Ужин на троих. Гостям по стопке, а мне, пожалуйста, стакан чаю, да покрепче. Пока соберут на стол, – снова обратился он к морякам, – закончим деловую часть: по сведениям милиции нынче ночью на дороге из города в санаторий произошла автомобильная катастрофа. Номера машины так и не нашли – все разбито вдребезги. Тела двоих ехавших – неузнаваемы. Нас это даже устраивает. Давайте считать, что убитые – это вы.

– Но вы же сказали, что нам придется заняться расследованием взрывов кораблей и невидимой немецкой лодкой! – не удержался Житков.

Ноздра строго взглянул на него:

– Именно потому-то вам и полезно сегодня отправиться в гости к предкам…

* * *

За темными силуэтами портовых построек уже серел рассвет, когда Житков и Найденов пересели из автомобиля на катер. Не задавая им ни единого вопроса, стоявший в рубке лейтенант двинул ручку машинного телеграфа.

Краснофлотцы сбросили швартовы с кнехтов и подняли покрытые ледяной корочкой кранцы. Хрустя форштевнем о прозрачное сало первого ледка, катер отвалил от стенки.

Стоя у иллюминатора тесной каютки, друзья вглядывались в серую панораму порта, словно надеялись за его неуклюжими строениями увидеть город: просторный проспект, знакомый дом с колоннами…

Достав трубку, Житков набил ее и с удовольствием затянулся. Найденов с отвращением разогнал рукой дым и лениво проговорил:

– Может быть, соснуть, а?

Море было серо-синим, почти черным. Ветер не тревожил его поверхность, но пологие размашистые валы зыби, рожденные невесть в какой дали, шли навстречу судну. Несмотря на позднее время года, поверхность моря в этих северных широтах была еще свободна ото льда. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме глянцевитой поверхности воды, прорезанной отблеском бледного солнца, повисшего над самым горизонтом. Лучистая полоса встала как раз по следу «Марии-Глории». Заплетающийся косицей бурун казался потоком подернутого желтизной серебра, лениво растекающегося навстречу неторопливым волнам зыби.

«Мария-Глория» сидела низко. Она была в полном грузу и шла с той размеренной деловитостью, с какой обычно ходят купцы в конвоях. «Мария-Глория» была старым кораблем. Ее широкий корпус не отличался ни стройностью линий, ни свежестью окраски. Относительную яркость краска сохранила только на больших транспарантах с цветами Британии, украшавших оба борта старушки «Марии». На флагштоке не было флага – шкипер был бережлив.

Дверь капитанского салона, выходившая в ходовую рубку, была отворена, и через плечо рулевого виднелся бак, нос и расстилавшееся до самого горизонта мерно дышащее море. Если бы не силуэты таких же купцов, как «Мария-Глория», дымивших справа и слева от нее, по носу и за кормой, да не стройные контуры рыскающих вокруг корветов и охотников сопровождения, можно было бы и вовсе забыть о войне. Рулевой изредка, словно нехотя, перебирал несколько спиц штурвала и снова застывал неподвижно. Его взгляд был мечтательно устремлен вдаль – туда, где вот уже столько дней не показывалось ничего, кроме моря и неба, неба и моря, сливающихся в одну туманную сероватую дымку. За этой дымкой лежала цель плавания – Россия.

В салоне шкипер и первый штурман не спеша перебрасывались словами.

– Будь я проклят, сэр, если еще раз выйду из порта, прежде чем кончится вся эта чертовщина, – ворчливо произнес штурман, неповоротливый толстяк, с рыжим пухом на маленьком, похожем на грушу черепе.

Его собеседник – шкипер, высокий тощий человек с красным лицом и головой, покрытой щетиной седого бобрика, – выколотил трубку:

– Будущность наших детей зависит от того, как мы будем плавать, Майлс, – сказал он.

– Могу вас уверить, сэр, что для ваших детей было бы куда полезней, если бы вы забрали свой пай из столь ненадежного предприятия, как пароходство. В наше чертово время всякое судно – фугас…

– Мы с вами не поймем друг друга, – грустно сказал шкипер. – Моряк должен верить в Бога и гордиться своим флагом, своим судном и собой. А вы? Во что вы верите, чем гордитесь?

– Честное слово, сэр, верю! – штурман ударил себя в грудь. – Как в самого себя…

– Разве только в деньги?

– Как вы угадали мои мысли, сэр? В деньгах все дело…

– А для меня – все в этом судне. Двадцать лет я на «Марии». Это половина вашей жизни, Майлс.

– С меня хватило бы и одной двадцатой, сэр. Как только вернусь из рейса – на берег! Нет, нет, это развлечение не для моих нервов. Как вы думаете, Бэр?

С этими словами штурман обернулся в глубь салона. Там, развалясь в качалке и положив ногу на ногу, сидел суперкарго «Марии» – худощавый человек, выше среднего роста, возраста которого штурман не мог угадать, пока не заглянул в судовую роль. Штурман никогда прежде не видел этого человека; это был первый рейс, в котором они оказались вместе. Но все внутри штурмана инстинктивно настораживалось, стоило ему почувствовать на себе взгляд суперкарго.

Штурман – в который раз! – пригляделся к Бэру. Первое, что в нем бросалось в глаза, были большие темные очки. Они резко контрастировали с белой до прозрачности кожей лица. Упершись ногою в пол, Бэр удерживал качалку, чтобы она не двигалась в такт покачиваниям судна. Когда Майлс его окликнул, Бэр не спеша поднялся и прошелся по салону.

– За весь рейс мы и двух раз не слышали вашего голоса, Бэр, – сказал штурман.

– Если вам так уж хочется знать мое мнение, господа, то скажу: истина лежит между вами. Вы, мистер Майлс, не правы: Англия не позволит вам уйти на берег и усесться перед камином. Ей нужны моряки. Но и вы, сэр, тоже не правы. Всякий мужчина, если он действительно мужчина, гордится профессией моряка. Что верно, то верно. Но плох моряк, позволяющий сухопутным крысам командовать собою.

– Что вы хотите сказать? – сдвинув брови, спросил шкипер.

– Моряк вашего класса, сэр, заслуживает того, чтобы работать на себя, а не на директоров «Ист-шиппинг», греющихся под боком у своих жен.

– Не всякий моряк распоряжается своею судьбой, – сказал шкипер.

Бэр медленно провел рукою перед своим лицом, и его тонкие ноздри втянули голубую струйку дыма, стлавшуюся за сигарой.

– Но всякий может попытаться переменить судьбу, если она его не устраивает, – сказал Бэр. – Сомневаюсь, сэр, чтобы человека, у которого в порядке мыслительные способности, могла устроить перспектива подорваться на немецкой мине.

– Что я говорил?! – воскликнул штурман.

– Может быть, в ваших словах и есть доля правды, – произнес шкипер. – В мои годы, конечно, пора уже перестать рисковать головой на каждой миле. Но не кажется ли вам, Бэр, что мы переживаем особенное время: война! Это, знаете ли, обязывает. – И шкипер повторил: – Да, обязывает всякого, кто считает себя джентльменом. Над каждым из нас развевается флаг его страны. И я бы не хотел, чтобы флаг святого Георга когда-нибудь пожалел о том, что развевался над моею головой.

– Если вы позволите мне когда-нибудь вернуться к этой теме, сэр, мы, может быть, кое-что для вас и придумаем, – загадочно произнес Бэр и указал сигарой через плечо рулевого. – Не кажется ли вам, мистер Майлс, что это уже Моржовый?

Майлс подошел к двери. Действительно, по носу, на несколько румбов вправо, показался пик мыса Моржового. Облитый последними лучами погружающегося в море солнца, он торчал из воды, как золотая игла.

Старый шкипер с нескрываемым восхищением смотрел на эту иглу. Без пальто и шапки, в одном свитере, он вышел на мостик и подставил красное лицо тянувшемуся от земли легкому ветерку.

– Нет, как хотите, – сказал он вышедшему следом за ним суперкарго, – нужно ничего не понимать в жизни, чтобы променять на что-либо другое нашу профессию. Знаете ли, когда подходишь к земле… – он умолк, заправляя в трубку щепотку крепкого черного табаку. – Что я хотел сказать? Ах, да!.. Подходы к каждому порту чем-нибудь замечательны, где бы он ни был расположен – от Исландии до мыса Горн. Вам никогда не доводилось входить в Золотые ворота? Тогда вы не в состоянии и представить себе этой картины. Ну а как появляется из воды голова Свободы, а? Это тоже чего-нибудь стоит, хотя совсем уже в другом роде. Но самое, может быть, прекрасное, что мне пришлось когда-либо видеть, – это Рубини Рок, на Франце. Ни с чем нельзя сравнивать. Хотя, должен вам сказать, вот этот Моржовый мало чем уступает Рубини. Посмотрите: создатель не пожалел золота! Я даже не знаю, когда этот мыс красивей: тогда ли, когда возникает из черного, как теперь, моря, или когда вокруг него простирается бесконечная пустыня льда. Он всегда горит, словно гигантская призма из хрусталя, наполненная старым портвейном…

– Я больше всего на свете люблю вермут, сэр…

– Вермут и мясные консервы? – бросил от стола с картами штурман.

– Консервы – специальность нашей фирмы. Меня это мало касается, – усмехнулся Бэр.

Шкипер ткнул трубкой в сторону все увеличивающейся скалы.

– Но как бы это ни было красиво, даже тут я не хотел бы взлететь на воздух.

Шкипер повернулся и пошел к себе. Мимоходом глянул через плечо штурмана на прокладку, которую тот делал на карте.

– Последите за сигналами флагмана, Майлс. Нет никакого смысла идти на дно теперь, когда рейс проделан так хорошо.

– Будьте спокойны, сэр: я слишком дорожу собственным мясом.

– Ваше мясо – ваше частное дело, Майлс. А мне дорога «Мария-Глория». Глядите в оба, прошу вас.

– Слушаю, сэр.

Оставшись один на мостике, суперкарго Бэр довольно долго прохаживался, докуривая сигару. Закончив прокладку, к нему вышел Майлс. Он тоже прошелся разок-другой вдоль мостика. Его голова в потрепанной синей фуражке едва возвышалась над брезентовым фартуком поручней. Указывая на золотую иглу мыса, штурман сказал:

– Черт бы его побрал вместе со всеми его красотами! Второй раз я подхожу к этой дурацкой башне, и душа моя переселяется в пятки.

Бэр сошел к самому концу мостика, висящему над водой, и, делая вид, будто любуется морем, негромко произнес:

– Мистер Майлс!

Штурман подошел.

– Да?

– Когда мы будем в Тихой?

– Часов шесть хода.

– Вы хорошо сделаете, если через полчасика заглянете ко мне в каюту.

– Хотите предложить мне стакан вермута?

– Мое предложение раз навсегда избавит вас от риска стать пищей для рыбы.

– Изображаете доброго рождественского дедушку, мистер Бэр?

– Совершенно серьезно, Майлс. Через полчаса у меня в каюте.

Бэр швырнул за борт окурок сигары и, не заходя в рубку, спустился с мостика.

До времени, назначенного Бэром, оставалось еще несколько минут, когда Майлс явился к нему в каюту. Штурман топтался у порога, потирая руки, и заискивающе улыбался, глядя в спину Бэру. Не оборачиваясь, суперкарго бросил:

– Заприте дверь.

Только когда Майлс исполнил его приказание, Бэр всем телом резко повернулся к вошедшему и уставился на него немигающим взглядом серых, холодных глаз. Майлс впервые увидел эти глаза, не прикрытые очками. Он почувствовал, как противный холодок бессознательного страха медленно спускается от затылка по позвонкам. Странная слабость появилась в ногах.

– Сядьте, – сказал Бэр.

Майлс послушно сел и опустил глаза.

– Я не шутил, говоря, что избавлю вас от необходимости плавать, да и вообще служить, – тихо произнес Бэр. – Но для этого вы должны выполнить долг, возлагаемый на вас отечеством.

– Я и так служу Англии, чем могу, – проворчал штурман.

– Речь идет не об Англии, Майлс: я говорю о вашем настоящем отечестве – о Германии. Ваша мать – немка. Немецкая кровь течет в ваших жилах.

Пальцы штурмана впились в подлокотники кресла. Взгляд расширенных глаз был устремлен на Бэра. Майлс хотел заговорить и не мог: комок стоял у него в горле. А Бэр, не повышая голоса, продолжал:

– Это обязывает. К тому же если вы будете благоразумным, то раз навсегда избавитесь от необходимости служить. Солидный чек на любой из банков Англии обеспечит вам спокойную жизнь: камин, подогретые туфли и теплую жену… Ну?

– Что для этого нужно? – с трудом выговорил штурман.

– Пустяки, Майлс, сущие пустяки… Видите вот это? – Бэр взял со стола жестянку. Это была обыкновенная коробка со свиным фаршем, какими были набиты трюмы «Марии-Глории».

– Ва… ва… ши консервы? – заикаясь пролепетал Майлс. – Не выношу свиного фарша.

– Я и не собираюсь кормить вас им. Вы получите от меня несколько таких банок. В Тихой я укажу вам судно, на которое вам нужно будет проникнуть, когда оно будет грузиться русской рудой или лесом в обратный рейс. Перед бункеровкой вы положите по одной банке в каждую угольную яму, на самое дно. Запомните, на самое дно, под уголь, так, чтобы ни один дурак не мог до них случайно докопаться.

– Какое мне дело до бункеровки чужих судов? Зачем я на них пойду?

– Придется пошевелить мозгами, Майлс: придумать предлог. Вы английский моряк, вам не трудно будет…

– Но я должен знать, что в этих банках.

– Готов удовлетворить ваше любопытство, чтобы вы отдавали себе отчет в своих действиях. Все очень просто: коробка разделена надвое тонкой медной переборочкой. Одно отделение заполнено пикриновой кислотой, другое – серной. Толщина медной перегородки такова, что через определенное время медь будет съедена и обе кислоты придут в соприкосновение. Если бы вы помнили курс физики, то поняли бы, что в момент соприкосновения кислот снаряд должен загореться. Его положительное свойство заключается в том, что он горит совершенно бесшумно, развивая высокую температуру. Языки пламени длиною до тридцати сантиметров бьют из обоих донышек коробки. Последствия этого физического эксперимента, происходящего в глубине угольной ямы или в грузовом трюме, понятны. Но не бойтесь – решительно никаких следов прибора не будет найдено даже в том случае, если пожар удастся потушить: корпус банки сделан из легкоплавкого металла.

Майлс сидел бледный, умоляющее протягивая к Бэру трясущиеся руки.

– Нет, нет, мистер Бэр, этого я не могу… не могу… не могу… – Казалось, он потерял способность говорить что-нибудь кроме этих слов: «Не могу… не могу…»

– Вы это сделаете, Майлс, – повелительно и спокойно произнес Бэр.

– Нет… нет… Вы не можете меня заставить. Не можете, не можете, – растерянно твердил штурман. И вдруг встрепенувшись: – Я сейчас же заявлю обо всем капитану. Вы немец, вы немецкий диверсант, вы шпион. О, я знаю, что мне делать! – Он вскочил и бросился к двери, но рука Бэра вцепилась штурману в воротник, и он упал обратно в кресло.

– Слушайте, вы! – голос Бэра звучал так, что Майлс испуганно втянул голову в плечи. – Вглядитесь внимательно. Это должно быть вам знакомо.

Штурман несколько мгновений растерянно глядел на конверт, который держал перед его лицом Бэр, потом быстро протянул руку в попытке схватить его.

Бэр отстранил руку Майлса.

– Узнали? Вы, правда, не подозревали, что это письмо предназначено мне, но вам не пятнадцать лет: вы не могли не понимать, что когда вам предлагали за передачу письма тридцать фунтов только ради того, чтобы письмо миновало военную цензуру, – это не было случайностью. Речь, очевидно, шла не о любовной записке. А получение тридцати фунтов вы любезно подтвердили распиской и даже не поленились указать в ней, кому письмо адресовано. Это было неосторожно, милый Майлс. Впредь этого не делайте. Беда в том, что обозначенное на конверте лицо известно британской контрразведке. Это немецкий агент, и теперь он уже сидит, где следует. Таким образом, ваша связь с немецкой разведкой установлена. Стоит вам причинить мне малейшую неприятность, и вся эта история станет известна властям. Вам останется только выбирать между советским военным трибуналом и королевским судом. О результатах можете судить по тому, что доставленное вами письмо дало немцам возможность пустить ко дну несколько советских и английских транспортов. Что же касается вашего покорного слуги, то лишь благодаря вашей услуге я не сижу в английской тюрьме. А теперь, – Бэр сделал паузу, – отправляйтесь к себе и можете подумать над выбором. Было бы бесполезно угрожать мне выдачей. Ваша болтливость опасна вам больше, чем мне.

Когда Майлс, пошатываясь, шел к двери, Бэр сказал ему вслед:

– Едва не забыл, а при вашем слабом характере это может иметь значение: я избавлю вас от необходимости идти обратным рейсом на «Марии». Возьмите же коробки…

– Но… вы разрешили мне подумать…

– С этим свиным фаршем в карманах вам будет легче сделать правильный выбор.

Майлс дрожащими руками взял коробки. Суперкарго проводил его долгим внимательным взглядом, таким внимательным, что, уже взявшись было за ручку двери, Майлс оглянулся, словно его окликнули. При этом он споткнулся о комингс, чертыхнулся и поспешно захлопнул за собою дверь.

Суперкарго тихо рассмеялся ему вслед, уселся в кресло и достал из стола небольшую книжку в переплете из красного сафьяна. Полистав ее, он негромко прочел по-немецки:

«Мария-Глория» закончила разгрузку. Суперкарго Бэр тщательно рассортировал очищенные коносаменты: все сошлось точно – ящик в ящик, унция в унцию. Бэр сколол документы, разложил по конвертам, надписал каждый из них и уложил в ящик стола.

Закончив работу, он откинулся в кресле и закурил. Когда серый столбик пепла стал в полсигары, Бэр тряхнул головой, словно отгоняя одолевавшие его блаженные видения, обулся, вышел. Дойдя до каюты первого штурмана, негромко стукнул в дверь и, не ожидая разрешения, вошел.

Майлс лежал в койке. При входе Бэра он отвернулся к переборке.

– Все еще дуетесь? – спросил Бэр, запирая дверь, и опустился в кресло около койки. – Покажитесь-ка.

Майлс нехотя повернулся на другой бок. Лицо его исказилось гримасой страдания.

– Ну-ну, без глупостей, – проговорил Бэр.

– Страшно подумать, что будет, если русские нападут на наш след.

– Пока вы будете вести себя так, как приказываю я, вашим шейным позвонкам ничто не угрожает.

– Мистер Бэр, – штурман умоляюще сложил руки. – Ведь банки нужно класть в бункера «Марии». Мистер Бэр, сделайте так, чтобы меня списали… Вы же видите, я совершенно болен. Мне нужна хорошая лечебница.

– Как только вы положите «консервы» куда следует…

– Хоть сегодня же ночью…

– Чтобы какой-нибудь идиот увидел их прежде, чем они будут засыпаны толстым слоем угля? Нет, Майлс, я уже сказал: вам придется провести бункеровку по всем правилам. Впрочем… – Бэр на минуту задумался. – Вы знаете, что «Марию» будут грузить пенькой?

– Когда я думаю о соседстве пеньки и ваших «консервов»…

– Вас не будет на «Марии».

– А на каком судне я вернусь домой?

– Домой?.. Вы останетесь пока здесь, в портовом госпитале Тихой.

Майлс рванулся было с койки, но тут же со стоном упал обратно.

– Нет, нет, – слезливо забормотал он, – все, что хотите, только не это. Я боюсь русских!

– Пока вы больны, вас подержат в госпитале. Потом, когда выздоровеете, то отлично сможете побывать на двух-трех из приходящих сюда английских и американских судов и оставить им на память еще несколько банок моего фарша.

– Ни за что! Ни за что на свете! Я не притронусь больше к вашим жестянкам.

Бэр, не слушая, говорил свое:

– Через два дня вы должны быть на ногах. Если «Мария» примет пеньку, то вы сможете, даже не ожидая бункеровки, положить банки в грузовые трюмы. По два-три снаряда в каждый трюм – совершенно достаточно.

В каюте наступило молчание. Негромко хныкал штурман, делая вид, будто корчится от боли в животе.

С палубы доносился шум, сопутствующий приготовлениям к погрузочным операциям. Машинисты проверяли лязгающие шестернями лебедки, скрипели стрелы, шуршали по палубе расправляемые сетки.

Бэр небрежно кивнул Майлсу и покинул каюту. Поднявшись по главному трапу, он осторожно выглянул на верхнюю палубу. Стрелы приняли уже первые партии груза, и русские грузчики спускали их в трюмы английским матросам. Этот товар не касался Бэра. Русские поставщики дадут своего человека для его сопровождения и сдачи в английском порту.

Прислонившись к притолоке полуотворенной двери, с сигарой в зубах и со скрещенными на груди руками, мистер Бэр наблюдал происходящее. Его внимание привлекали не механизмы, наполнявшие шумом палубу, не тугие тюки советской пеньки, – суперкарго пристально вглядывался в лица грузчиков.

Вот взор Бэра задержался на коренастом, необыкновенно плотном человеке с окладистой бородой. Увидев его, суперкарго притворил дверь, быстро перешел на противоположный борт, обогнул надстройку и приблизился к люку, в который сбрасывали хлопок. С видом праздного наблюдателя он подошел к бригадиру, считавшему тюки, и протянул ему пачку сигарет.

– Угощайтесь, пожалуйста, – сказал он довольно чисто по-русски.

– Не палим.

Старый грузчик подвел к трюму сеть, наполненную тюками.

– Отмечай, бригадир, – прохрипел он простуженным басом.

Суперкарго обернулся к грузчику:

– Закурите?

– «Верблюда» вашего? – спросил грузчик. – Что ж, «верблюд» – тоже папироса. Возьму, но не иначе, как в обмен на наши, советские. – Он вытащил из кармана запечатанную пачку «Беломора».

– О, русские папиросы! – И тонкие пальцы Бэра жадно схватили пачку.

Через минуту, небрежно насвистывая, Бэр вошел к себе в каюту. Но как только он переступил ее порог и затворил за собой дверь, от его непринужденности не осталось и следа. Он высыпал на стол полученные от грузчика папиросы и принялся внимательно исследовать их. Лезвием безопасной бритвы он осторожно срезал папиросную бумагу с каждой гильзы, и через несколько минут перед ним лежали двадцать пять тщательно расправленных, прижатых прессом кусочков прозрачной бумаги. Разложив их в определенном, одному ему понятном порядке, он вооружился лупой. Предметом его изучения были едва заметные водяные знаки на папиросной бумаге. Потом, скомкав бумажки, он бросил их в пепельницу и поджег. Туда же попали картонные мундштуки и упаковка.

«У старика, очевидно, не в порядке нервы, иначе он не дал бы мне такого дурацкого совета… Немедленно уезжать?! Не сделав дела, не покончив с Найденовым и Житковым? Нет! Юстус со мной, и если это еще не все, то, во всяком случае – много. А что касается его страхов, то это все пустяки. Я не уйду отсюда. Никто лучше Мейнеша не сумеет присмотреть на берегу за истерическим кретином Майлсом. А если у штурмана будут слишком дрожать руки, мы уберем его ко всем чертям и сделаем это чисто».

Бэр отворил иллюминатор.

– Оп-ля! – он высыпал за борт пепел, оставшийся от сожженной пачки папирос и отправился к Майлсу.

Когда он вошел, тот посмотрел с удивлением: впервые за все плавание он видел на лице суперкарго нечто вроде улыбки.

– Благодарите бога и меня, Майлс, и… живо одевайтесь.

Выражение удивления сменилось у штурмана испугом:

– Вы же сказали: два дня, мистер Бэр!

– Через полчаса вы возьмете на себя руководство погрузкой. Пенька, мистер Майлс, пенька! Моряк должен понимать, что это значит. Вам никогда не доводилось видеть пожар на складе пеньки? Нет? Много потеряли. Зрелище, достойное голливудского боевика. Прибавим к нему открытое море, хороший ветер, раздувающий пламя до марса, колокол тревоги, вой сирены, ракеты, взлетающие к небу!.. Ого, тут даже наш старый адепт высокой миссии моряка – шкипер, – и тот забудет о своем британском боге и в ночных туфлях поспешит к спасательному боту. А в днище спасательных шлюпок… дыры. – И чтобы попугать Майлса, Бэр повторил, хотя сам не верил в то, что это удастся: – Дыры… В днищах всех спасательных судов «Марии»!

– Ах, боже мой, делайте что хотите!

– Не стройте дурачка, Майлс! Прежде чем покинуть «Марию», вы позаботитесь об этих дырах.

– Мистер Бэр… мои товарищи…

– Ах, Майлс! О таких тонкостях нужно было думать раньше. Время действовать. Если прежде я думал об этом задании лишь как о попутном, то теперь оно становится для меня основным. Ради того, чтобы отправить к праотцам моего русского коллегу, который пойдет на «Марии» в обратный рейс, я готов пустить ко дну целый караван. Если мои подозрения верны, мы имеем шанс избавиться от одного из наиболее насоливших мне людей. Если я буду знать, что с ним покончено… О, тогда… Тогда, может быть, и вам не придется оставаться в Тихой!

– Нет, нет, я лучше останусь здесь! Я уже подумал.

– Об этом я подумаю, Майлс.

На следующее утро советский агент, назначенный для сопровождения груза пеньки, представился капитану «Марии-Глории». Шкипер послал стюарда за мастером Бэром, чтобы познакомить суперкарго с советским коллегой.

Вернувшись, стюард доложил, что мистер Бэр сошел на берег. Шкипер приказал стюарду:

– Как только мистер Бэр появится, скажите мне. – И добавил, обращаясь к русскому: – Мистер Бэр несколько замкнутый субъект, но дело свое знает. Может быть вам полезен. Вам угодно теперь же переселиться на мою «Марию»?

– Если позволите, завтра с утра.

– Мне будет приятно провести рейс с представителем вашего мужественного народа.

По искреннему тону, каким говорил старик, можно было заключить, что это не пустая любезность. Русский не менее любезно и искренно ответил:

– К сожалению, не уверен, что смогу доставить вам и половину того удовольствия, которое получу в вашем обществе, сэр.

– Должен предупредить: рейс не будет похож на увеселительную прогулку…

– Если опасность плавания не заставляет вас, в ваши годы, сидеть дома, то можете ли вы сомневаться в моем желании сопутствовать вам, сэр?

– Я сомневаюсь? – шкипер густо покраснел. – Кто из нас смеет сомневаться в смелости русских?

Он подал русскому руку, и тот почувствовал такое крепкое пожатие старика, что нахмурившиеся были брови его сразу разошлись и он весело сказал:

– В вашем лице я встречаю именно такого человека, каким всегда представлял себе британского моряка.

К ним подошел вызванный шкипером первый штурман.

– Мистер Майлс – мой первый офицер, – представил шкипер.

Майлс и русский раскланялись и вместе отправились на палубу, где полным ходом шла погрузка «Марии».

К вечеру советский агент вернулся в меблированные комнаты на краю города.

– Ну-с, все в наилучшем порядочке, – заявил он Найденову. – Шкипер – симпатичнейший старикан. Первый штурман… первого штурмана беру на карандашик.

– За что?

– Первый раз в жизни вижу такого обжору. Можешь себе представить: уединяется в самых укромных уголках корабля, чтобы есть… Как ты думаешь, что?

– Ананасы?

– Кабы ананасы, а то… свиной фарш.

– У каждого свой вкус, – сказал Найденов. – Из этого еще ничего не следует. А что касается суперкарго Бэра, то, по-видимому, встречаться с тобою на «Марии» ему совсем не с руки?

– Шкипер, бедняга, до сих пор удивляется, куда это девался его суперкарго. И подозрителен мне этот Майлс: уж не остался ли он заместителем Бэра?

– Во всяком случае, пока сам Майлс на «Марии», судну ничто не угрожает.

– Да, он не похож на тех, кто способен пожертвовать собой из каких бы то ни было побуждений.

– Ты все еще думаешь, что Бэр и Витема – одно лицо?

– Мне так кажется.

– Тем хуже… для него.

– Ах, Паша, если бы мы имели право схватить его за жабры!

– Да, когда-то мне это представлялось чертовски заманчивым. Но теперь я вижу, что выгоднее бывает дать щуке поплавать. Скольких сообщников Витемы выловят благодаря тому, что нам не позволено его сразу обезвредить!

Утром Житков вскочил чуть свет. Найденова уже не было, и он тотчас отправился в порт. На «Марии» для него приготовили каюту, и стюард доложил, что капитан просит его к первому завтраку.

От шкипера Житков услышал то, что, впрочем, не было для него неожиданностью: Бэр так и пропал, по-видимому, закутив где-то на берегу.

Тут же шкипер сообщил и вторую новость, более неожиданную для Житкова: первый штурман не пойдет в рейс – он списывается с «Марии-Глории» и ложится в портовый лазарет.

– Он поранил себе бок, упав в трюм, – сказал шкипер. – Но, между нами говоря, действительная причина вовсе не в этой ране, а… – Шкипер посмотрел в глаза Житкову и грустно покачал головой: – Не очень-то приятно говорить это о моряке и своем соотечественнике, но, честное слово, мне кажется, что Майлса держит здесь, в порту, не рана, а страх…

– Чего же он боится, когда все его товарищи рядом с ним?

– Да, так рассуждает всякий моряк. Но у Майлса, говоря между нами, душа старой бабы. Ему всюду чудятся немецкие субмарины; в каждой консервной банке он видит перископ.

– А как вы смотрите на это дело?

Шкипер пожал плечами.

– Я моряк!

– Этим, конечно, многое сказано. Но я хотел спросить: как вы смотрите на консервные банки?

– Это зависит от того, что в них, – усмехнулся шкипер.

– Вот именно, – согласился Житков. – Когда мы снимаемся?

– К ночи… На траверзе Моржового будем еще в темноте.

– Почему вы вспомнили именно Моржовый? – спросил Житков.

– Говорят, что там, в минных полях, есть какой-то просвет, которым пользуются джерри. Невидимая субмарина всплывает и торпедирует корабли на караване…

К концу дня Житков решил сойти на берег, чтобы предупредить Найденова о списании Майлса и поручить штурмана попечению друга. Но Найденова в гостинице не оказалось. По словам коридорного, он забегал домой, но тут его ждала какая-то записка, подсунутая под дверь, и, прочитав ее, он тут же снова ушел.

Это соответствовало истине. Действительно, когда Найденов пришел домой, он нашел под дверью конверт:

«Саша, как можно скорее приходи в порт, конец десятого дебаркадера, между двумя последними пакгаузами. Жду с очень важными материалами. Не могу оттуда отлучиться. Приходи непременно. Павел».

На один момент Найденову показалось, что почерк не совсем похож на руку Житкова. Но мало ли в каких условиях приходится писать. Бывает, что напишешь еще и не такими каракулями!..

Найденов поспешил в порт.

По мере того как он удалялся от оживленной части порта, его обступала тишина. Слышался только хруст снега под ногами да изредка доносившийся вскрик буксирного гудка.

На середине пути, между стоянкой «Марии-Глории» и десятым причалом, предстояло миновать узкий проход – там, где ковш делает поворот.

Приближаясь к этому проходу, Найденов невольно огляделся. Вокруг – ни души. Проулок казался темной щелью. Найденов опустил руку в карман, нащупал револьвер и вошел в тень пакгауза…

Витема, которому здесь незачем было разыгрывать роль Бэра, уже больше часа стоял, прислонившись к стенке здания. Холод начинал пробирать его, но он боялся выйти из тени и осторожно переминался с ноги на ногу. «Получил Найденов записку? – думал он. – Решится ли пойти в назначенное место? И действительно ли тот, кого он здесь ждет, – Найденов? Ведь если его подозрения неверны, если он ошибся, то человек либо вовсе не придет, либо… Что может еще быть? А вот что: заподозрив что-то неладное, он явится не один, и тогда… Тогда нужно уносить ноги».

Витема услышал скрип шагов на снегу. Это были уверенные шаги человека, знающего свой путь.

Витема вынул бесшумный пистолет и отодвинул предохранитель…

…В половине девятого вечера над головой санитара в дежурке портового госпиталя раздался тревожный звонок. Санитар отложил газету и отворил дверь. За нею никого не было. Он хотел распахнуть дверь и выглянуть на крыльцо, но дверь во что-то уперлась. Санитар нагнулся и нащупал в темноте плечо лежавшего на крыльце человека. Невдалеке скрипели чьи-то быстро удаляющиеся шаги. Санитар хотел было последовать за уходящим, но раздумал и, втащив тело в приемную, крикнул:

– Товарищ врач, мертвеца подкинули!..

Черты бледного лица человека, лежащего на полу, не были знакомы санитару – он никогда раньше не видал Найденова.

Витема шел быстро. Он миновал город, прошел выселки и остановился у последних домиков, вслушиваясь в тишину зимней ночи. Ничего, кроме одиноко брехавшей собаки, не было слышно. Витема подошел к покосившейся хибарке.

Окна и дверь были заколочены крест-накрест горбылями. Крошечный дворик завален хламом. Из-под снега выпирали поломанные ребра кроватей, спинки стульев, края ржавых бидонов. При малейшем прикосновении эта груда издавала предостерегающий гул.

«Юстус устроился правильно», – подумал Витема и постучал в дверь. Мейнеш отворил молча, без вопросов.

– Осторожно, – предупредил Мейнеш. – Здесь три ступеньки вниз.

– Нельзя сказать, чтобы у тебя было слишком уютно, – пробормотал Витема, оглядывая обстановку.

– С уютом я потерплю до «Кайзерхофа», а сейчас важнее безопасность.

– Можешь меня одновременно и поздравить и пожалеть, Юстус. В других обстоятельствах такой случай заслуживал бы бутылки «Купферберга»… Кого-то из преследователей больше не существует!

– Так что же здесь достойно сожаления?

– То, что этот преследователь не Найденов.

– Вот что?.. Значит, там, за пакгаузом…

– Да, я собственноручно всадил в кого-то хорошую порцию свинца из пневматического пистолета. А в кого – не знаю. Ясно одно – это не Найденов.

– Он там?.. Я говорю об убитом.

– Труп сброшен в гавань.

– Неостроумно…

– Не каркай, Юстус!

– Ты позаботился о том, чтобы он не мог всплыть?

– У меня не было ничего тяжелого под рукой.

– Значит, его выловят.

– Черт с ним. Когда начнется канитель, меня тут уже не будет.

– Это новое в твоем отношении к работе, Генрих, – насупился Мейнеш. – После меня хоть потоп, а?

– Меня заботит теперь одно: восстановить свою репутацию.

– Репутацию или банковский счет?

– Одно не оторвешь от другого. Нет, они не знают Витемы… Двадцать лет!.. Почти четверть века мы с тобой работаем, как верблюды. Два десятилетия тащимся по пустыне под непрерывной угрозой пули или петли, в единственной надежде дойти до источника… Верблюды… Жалкие верблюды…

– Нет, мы… волки, Генрих!

– Волки?.. – Витема воззрился на него испуганно… – Ты сказал «волки»?.. Волки в ледяной пустыне, где чуждо все, – люди, звери, природа! Само время движется по твоим следам, как смертный враг, подстерегающий, чтобы ты зазевался, пропустил одну секунду, опоздал, замешкался от страха, от усталости, от того, что ты один, всегда один, всюду один!.. Отправляясь сюда впервые, я воображал, будто знаю об этой стране все. Голова у меня была набита черт знает чем. Целой энциклопедией чепухи. Но даже теперь я так же далек от действительного знания России, как в день поступления в школу Николаи. Что толку в нашей статистике? Мы не можем понять главного – души этого народа… – Он поднял голову и сквозь зубы проговорил: – И все-таки с одним покончено… С одним! – Он иронически скривил губы: – С одним из двухсот миллионов!.. Еще один шаг на пути от Берлина до Москвы. Пешком… Один шаг. Если бы ты знал, Юстус, какого труда мне стоило на этот раз добраться до Ирландии, с каким трудом меня переправили оттуда в Англию. Такое чувство, что кто-то все время висит на хвосте. Клянусь небом: если бы ты не был тем, кто ты есть – моей верной тенью, то после того, как я видел тебя в Ярмуте вместе с этим чертовым Холтом, я… я подумал бы, что ты их человек…

Витема провел рукой по вспотевшему лбу. Мейнеш сощурился так, что его маленькие глазки совсем скрылись под густыми бровями:

– А, может, так оно и есть, а?.. Что ты скажешь, а?

Витема вскочил, кулаки его судорожно сжались.

– Не смей!.. Не смей так шутить!.. А то я могу…

– Что ж ты споткнулся?.. Можешь убить меня? – насмешливо спросил Мейнеш. – Что ж… – При этих словах на ящик, служивший столом, выразительно лег пудовый кулак Мейнеша.

Не обращая внимания на злобный взгляд, который бросил на него Витема, Мейнеш спокойно закурил. Витема умоляюще воздел руки.

– Это невозможно выдержать без противогаза! – капризно проговорил он.

Мейнеш усмехнулся:

– Ты же имеешь дело с грузчиком, Генрих.

Витема досадливо отмахнулся от облака едкого дыма. Его взгляд остановился на трубке боцмана: это была все та же маленькая носогрейка с прогоревшим донышком, заделанным старинной монетой.

– Ты нашел свою старую трубку, Юстус? – с любопытством спросил он.

Мейнеш поглядел на трубку так, словно видел ее в первый раз, и, не отвечая на вопрос, рассмеялся. Словно забыв о заданном ему вопросе, он сказал:

– Можешь считать меня сумасшедшим, Генрих, но, честное слово: не верю я тому, что с Житковым удастся покончить.

– С «Марии-Глории» ему не уйти…

– Ты уже не раз был так же уверен в этом, а между тем…

* * *

В то время как происходила эта беседа, в больнице, расположенной на одной из тихих улочек портового городка, два врача следили за тем, как медленно возвращается сознание к тому, кого санитар принял за покойника, – к Найденову. Врачи констатировали глубокий обморок от сильной дозы какого-то одурманивающего вещества.

Найденов мог бы рассказать врачам, что однажды он уже испытал нечто подобное в Берлине, на Эрдман-штрассе. Но у него не было ни желания, ни сил разговаривать. Он старался вспомнить, что произошло с ним несколько часов назад. Постепенно появляясь из тумана беспамятства, одно за другим всплывали обстоятельства происшествия: вот он свернул в темный проулок между пакгаузами, вот внезапно, не успев сделать ни малейшего движения, почувствовал себя сжатым в таких объятиях, что все его кости затрещали. На рот легла влажная тряпка с каким-то ароматическим веществом, мозг помутился. Больше он ничего не помнил…

…Наутро Найденов был отпущен из больницы. Он брел, не без труда передвигая ноги. Морозный воздух действовал отрезвляюще. Дома ожидала зашифрованная радиограмма с «Марии-Глории»: «Ухо молчит. Дознайся у Майлса о свойствах снаряда».

Найденов устало побрел обратно в больницу. На правах старого знакомого он угостил санитара папиросой и сказал, что забыл в палате записную книжку. Санитар разрешил пройти на второй этаж.

Очутившись в коридоре, куда выходили двери отдельных палат, Найденов быстро огляделся и юркнул в палату Майлса. Штурман спал, накрывшись с головой. Найденов не долго колебался – бесшумно отпер лежавший на стуле чемодан и приподнял крышку. Чемодан оказался пустым. Взгляд остановился на одежде Майлса, аккуратно развешанной на стене. Найденов быстро ощупал карманы пижамы, брюк, кителя и… невольно оглянулся на спящего. Тот продолжал лежать лицом к стене.

В руке Найденова была консервная банка. На вид она ничем не отличалась от обычной, но Найденов сразу определил, что в ней значительно больше положенных для колбасного фарша двенадцати унций. Сунув банку в карман, он в последний раз оглянулся на спящего. Как, однако, крепко спит этот Майлс!

Найденов несколько секунд пристально смотрел на него, потом подошел к кровати, поднял одеяло. В окровавленной пижаме, на залитом кровью постельном белье лежал мертвый Майлс.

Плывя на «Марии-Глории» в роли сопровождающего советский груз, Житков был спокоен: благодаря контакту между советской и британской контрразведками, он знал то, чего не знал «суперкарго Бэр»: консервные банки, которые тот считал наполненными пикриновой и серной кислотами, в действительности содержали невозгораемую смесь. Но, в свою очередь, Житков не знал того, что стало ясно из шифровки, сообщившей ему о банке, взятой Найденовым в больнице: это был настоящий снаряд. Значит, и среди банок, заложенных в пеньке, могли быть такие же снаряды, ускользнувшие от глаз британской службы, наблюдавшей за Бэром при отплытии из Англии. Это было явным просчетом англичан, но теперь имело значение другое: груз мог загореться.

Правда, «Мария» уже прошла траверз Моржового, где по расчету Витемы должны были загореться снаряды, но все же Житков решил действовать и посвятил старого шкипера в суть дела.

– Так нужно поскорее выкинуть груз за борт, – сказал старик.

– Нет, груз мы обязаны сохранить. Давайте доберемся до снарядов. Вероятно, они заложены в нижних рядах пеньки.

– Как же проникнуть к нему, не разгружая трюмы? – Шкипер пожал плечами.

План Житкова заключался в том, чтобы, проделав в грузе вертикальную шахту, вынуть нижний ряд тюков, не трогая всей пеньки. По мере вытаскивания нижних тюков, верхние будут подпираться на манер штрека в руднике.

Житков руководил работой в трюме № 3; шкипер взял на себя трюм № 1. Спустившиеся с ними люди работали с ожесточением, и в скором времени Житков обнаружил две банки. Их вынесли на палубу и встряхнули, чтобы нарушить перегородку, разделяющую кислоты. Одна банка тотчас загорелась.

Струя огня била из нее, как пламя паяльной лампы.

Продолжая раскопки, Житков извлек еще одну банку. Однако, кто мог сказать, сколько еще было заложено в трюме?

Вскоре и старый шкипер извлек жестянку и с торжеством принес ее Житкову.

– Дорого дал бы я, чтобы узнать, кто это сделал?

– Удовлетворю ваше любопытство бесплатно, – сказал Житков. – Немец, скрывавшийся под именем Бэра, был слишком осторожен, чтобы делать это своими руками. Он нанял для этого вашего первого офицера.

– Майлса? – едва не задохнувшись от негодования, спросил шкипер. – Английский моряк мог пойти на такую подлость? – Шкипер с поникшей головой направился было обратно к трюму. – На моей «Марии»… Англичанин! – Он остановился и спросил: – Сколько времени еще в нашем распоряжении?

– Точно не скажу. Но кислота действует довольно быстро.

Шкипер молча кивнул головой и исчез в трюме.

Через полчаса Житков нашел пятую банку. Весь нижний ряд тюков был осмотрен. Можно было надеяться, что в третьем трюме снарядов больше нет, и пора переходить во второй. Времени оставалось совсем мало, а тут еще некстати резко усилился ветер. Развело волну. «Марию-Глорию» стало класть с борта на борт. Верхние тюки то и дело срывались и грозили завалить шахту, где работали моряки. Партия Житкова стала редеть. Мало кто хотел быть заживо погребенным под пенькой… Оставшиеся внизу люди с настоящим остервенением выдирали тюки и крепили их к гаку, на котором груз вытаскивался наверх и майнался на борт. Работа подвигалась медленно.

Житков и шкипер выбивались из сил. Шкипер наконец отыскал еще одну банку. Это был первый снаряд во втором трюме. Старик выполз из штрека со своей находкой, и как раз в это время от сильного крена «Марии-Глории» груз пополз поперек трюма. Крепления не выдержали, и Житков оказался заваленным, как при обвале шахты. Он не сразу сообразил, что случилось, но когда понял, мороз пробежал по его спине. За толстым слоем пеньки не было слышно ни малейшего звука, даже могучих ударов волн о железные борта судна. Житков не имел представления о том, что происходит, не знал, приняты ли меры к его освобождению. Сам он был бессилен помочь себе. Нора, в которой он очутился, не позволяла даже повернуться. Нечего было и думать раздвинуть ее стены изнутри. Житков погасил переносный фонарь. Оставалось одно: ждать. А между тем с минуты на минуту мог возникнуть пожар…

Шкипер ясно представлял себе опасность, угрожающую русскому и всему судну от оставшихся в трюме снарядов. Он собрал экипаж и рассказал о положении дела.

– Нужно спасти русского, – сказал старик. – Кто идет со мной?

– Все, кто вам нужен, сэр, – раздалось из рядов команды.

Во главе со шкипером люди бросились ко второму трюму. Работа закипела, но в самый разгар ее кто-то крикнул:

– Пенька горит, сэр!

Шкипер принюхался. Снизу тянуло едким чадом. Дыма еще не было видно, но скоро темные струйки просочились между тюками.

Шкипер разделил людей. Одни вместе с ним энергично откапывали Житкова, другие готовили к спуску спасательные суда. О пожаре на «Марии» уведомили флагмана каравана. Ответ последовал через несколько минут: «Если пожар не может быть ликвидирован собственными средствами, то, не задерживая конвоя, затопите трюмы. Команда будет принята эсминцем эскорта».

Шкипер понял, что судьба его «Марии-Глории» решится в ближайшие минуты. Но, если не удастся вытащить Житкова, он все же не решится затопить трюм, хотя почти уверен, что дым все равно задушит русского.

Руки старика были в крови. Лицо побагровело. Он работал за десятерых, сам не зная, откуда берутся силы. Все мысли сосредоточились на одном – спасти, спасти русского. Выбор был сделан: он рисковал своей старой «Марией» во имя спасения русского.

Работать без респираторов стало невозможно. Около шкипера осталось человек пять-шесть.

– Если мы не пустим в ход помпы, – сказал старший механик, – будет поздно.

– Что вы хотите сказать? – спросил шкипер.

– То, что вы уже сейчас можете приказать людям покинуть судно.

– Дайте мне еще несколько минут!

И старый шкипер исчез в дыму.

Вскоре до него глухо донесся голос механика:

– Время вышло, сэр. Прикажете спускать шлюпки?

– Еще две минуты!

– Слушаю, сэр. Часы у меня в руках.

И когда механик, не отрывавший взгляда от часовой стрелки, уже нагнулся над трюмом, чтобы окликнуть шкипера, снизу донесся торжествующий крик нескольких голосов. Из трюма с рук на руки передавали задохнувшегося Житкова.

Пока Житкова приводили в чувство, механик распорядился задраить трюм, где горел груз, и подать туда по пожарным шлангам воду. Но скоро стало ясно: мощность старых помп «Марии-Глории» была недостаточна для борьбы с разгулявшимся огнем. Из-за необходимости пропустить в трюм шланги, нельзя было наглухо задраить трюм, чтобы кислород не проникал туда. Пенька горела все интенсивнее. Доски трюмного люка трещали от опалявшего их изнутри жара. Брезент коробился и вздулся огромным пузырем.

По мере поступления воды в трюм «Марии» осадка ее увеличивалась. Работавшие на максимальных оборотах машины не могли удержать скорости. «Мария-Глория» потеряла свое место в караване и все больше сближалась с замыкающими кораблями эскорта. Флагман конвоя уже дважды запрашивал шкипера, надеется ли он удержать ход и не отстать от каравана?

Житков пришел в себя в тот момент, когда около него происходило совещание шкипера с механиками. Мнение механиков было ясным: прекратить подачу воды в трюм – значит предоставить «Марию» власти огня. Продолжать подавать воду – значит все больше сбавлять ее ход и остаться вне конвоя. Удержаться в строю «Мария-Глория» не может.

Старший механик пожал плечами:

– Выхода нет, сэр.

– Хорошо, – сказал шкипер. – Я не имею права подвергать людей дальнейшему риску. – Он подозвал второго офицера. – Прикажите спускать спасательные шлюпки. Экипаж переходит на суда эскорта.

– А наше судно, сэр? – спросил офицер.

– На судне остаюсь я, – сказал шкипер.

– Приказ флагмана: затопить судно, сэр, – сказал офицер.

– Я остаюсь на судне и сделаю все, что нужно, – твердо повторил шкипер.

– Мы не можем бросить вас, сэр!

– Капитан будет не один. – С этими словами Житков с трудом встал на ноги. По его тону все поняли, что решение его бесповоротно и уговоры ничего не изменят.

Шкипер приказал радировать флагману, что «Мария-Глория» просит по принятии ее экипажа не заботиться о ее судьбе. Остающиеся на ней люди отдают себе полный отчет в опасности, угрожающей им со стороны подводных лодок и самолетов противника. Но они гарантируют своим словом, что судно не достанется противнику, и в случае угрозы захвата будет затоплено. По настоянию Житкова к радиограмме было добавлено, что шкипер все же не теряет надежды на спасение судна.

Как только передатчик «Марии» освободился от этой депеши, поступила следующая, адресованная на советский берег, командиру спасательного буксира «Пурга».

– Неужели вы думаете, что какой бы то ни было спасатель выйдет в море один при нынешних обстоятельствах? – спросили Житкова. – Он быстро станет жертвой джерри.

– Я потому и не совсем точно характеризовал степень угрожающей нам опасности. Стоило бы мне описать истинное положение вещей, – «Пурга» вышла бы в море через две минуты по получении радио, не взирая ни на что.

– Вы так уверены в своих моряках?

Житков подумал об Элли, но ничего не сказал.

Между тем шлюпки были спущены. Команда заняла места. Офицер попробовал в последний раз уговорить шкипера.

Старик пожал ему руку:

– Отправляйтесь и делайте свое дело. Вам доверена теперь жизнь этих людей.

Последняя шлюпка отвалила от «Марии».

Два человека поднялись на мостик и оттуда глядели на удаляющиеся шлюпки. С палубы «Марии» в лицо им тянуло смрадом горящей пеньки и жаром накаляющегося железа. Дерево палубного настила начинало темнеть и потрескивать. Внутри «Марии» бушевал огонь.

Шкипер молча следил в бинокль, как эсминец принимает его людей. Когда последний человек был поднят на борт, эсминец развернулся и пошел следом за удаляющимся караваном.

Долго можно было видеть, как один за другим исчезают на горизонте дымки конвоя. Потом горизонт стал чист. «Мария-Глория» осталась одна – совсем одна в неоглядном океане.

Старый шкипер обошел судно. Машинально взобрался к себе в ходовую рубку и с удивлением увидел чью-то спину у штурвала. Это был русский. Житков целый час стоял за рулем, не напоминая о себе шкиперу. Он дал ему время освоиться с положением, так как хорошо понимал состояние старика.

Теперь Житков сказал:

– Нужно держать вахту, сэр. Руль нельзя оставлять без надзора.

Шкипер молча кивнул.

– Придется перекрыть пар в машине, – продолжал Житков.

– Пар сядет сам. Топки почти загасли.

– Хотя бы в одном котле надо держать давление. Нам нужен пар для динамо и для рулевой машинки.

– Я об этом не подумал… – После некоторого колебания шкипер проговорил: – А нужно ли все это, а? Я остался тут только для того, чтобы не расставаться с моей «Марией». Нет никакой надежды на ее опасение.

– Если бы не было надежды, я не остался бы тут, – возразил Житков.

– Вы чертовски сильны и молоды. Завидую вам… Погодите-ка минутку. – Шкипер прошел к себе в каюту и вскоре вернулся, утирая губы тыльной стороной ладони. Он протянул Житкову стакан. – Это поможет нам держаться.

Житков отстранил его руку.

– Я выдержу и так.

Тогда шкипер выпил и этот стакан.

– Завидую молодости. С чего же начинать, а? Идти в кочегарку?

– Если не возражаете, я попросил бы вас постоять на руле, – сказал Житков старому шкиперу. – А я поднимусь в радиорубку. Нужно установить связь с «Пургой».

* * *

По мере того как Иван Никитич Балабуха отпивал чай, стакан доливался коньяком… Сначала четверть стакан, потом треть, половина… Когда в стакане оказался почти чистый коньяк, Иван Никитич, отхлебнув, удовлетворенно крякнул и сказал:

– Вот теперь чай, как чай!

Элли с улыбкой сказала:

– Мой отец делал так же…

– Значит, он был у тебя настоящий марсофлот.

– О, еще бы! – многозначительно произнесла Элли, хотя и не поняла этого мудреного слова. Но ей было достаточно того, что от этого слова пахло морем и флотом. Это-то она отлично поняла. Вообще же в речи Элли теперь все реже и реже встречались английские или норвежские слова – в тех лишь случаях, когда слишком долго было искать в памяти нужное русское.

– Вот послужишь с мое, помнет тебя море, и ты… – начал было Иван Никитич.

Элли от души расхохоталась.

– Буду пить коньяк вместо чая?

– Знавал я людей, которые от многого зарекались. А потом что от их зароков оставалось? Дым!.. Между прочим, говорю не о ком ином, как о твоем собственном Павле.

При упоминании о муже лицо Элли просветлело.

– О, Павел, наверно, исполнял все, что обещал, – с гордостью сказала она.

– Я его вот каким знал, – Иван Никитич показал рукою немного выше стола. – На «Керчи» познакомились, сколько годов назад и сказать невозможно. С тех пор мы с ним немало соли вместе съели. Недаром он и Найденов называли меня своим дядькой. Я их в люди выводил. Ну и, кажется, вывел, а? Только вот одного зарока Пашка все-таки не выполнил. Обещал не жениться.

– Вы на меня сердитесь? – спросила Элли.

– Ну, сердиться не сержусь, а все-таки… – Старик покрутил ус. – Беда моя – не умею говорить комплименты дамам.

В глазах Элли загорелся лукавый огонек.

– Я думала, вы давно перестали смотреть на меня, как на женщину.

Старик заправил в рот половину седого уса и пробормотал:

– Иногда я и впрямь забываю. Женщина – помощник на «Пурге»… – Он яростно куснул ус. – Противоестественно.

В дверь просунулась голова стармеха.

– Можно?

– Входи, входи, Лукич, – обрадовался Балабуха, как будто появление Гурия Лукича выручало его из трудного положения. Он достал из шкафчика второй стакан и подвинул его вместе с бутылкой стармеху: – Отмеривай.

– Уж ты по своему рецепту, Иван Никитич, – сказал стармех и скромно отвернулся. – О чем, бишь, хотел спросить? Да! Мне главную пожарную помпу перебрать нужно. Время есть?

Взгляд капитана по привычке обратился на барометр, висевший на переборке. Ртуть стояла низко. Балабуха осторожно щелкнул по трубке.

– Шибко падает, – проговорил он, и нельзя было понять – огорчает это его или радует. Впрочем, оба старика отлично знали, что теперь, во время войны, положение барометра не имеет решающего значения и на выход в море влияния почти не оказывает.

В те времена, когда единственным врагом кораблей в открытом море были стихии, всякое начинание на «Пурге» – от ремонта механизмов до отпуска команды – было связано с пристальным взглядом на барометр и разрешалось лишь в том случае, если столбик ртути имел тенденцию ползти вверх. Теперь все изменилось. Главной причиной бедствий кораблей стали не силы природы, а коварство врага. На смену ветрам и воде пришли торпеды и мины. Мертвых сезонов не было. Каждый день и каждый час можно было ждать призыва о спасении судна, подорванного подлодкой, наскочившего на мину заграждения или атакованного самолетом. Впрочем, справедливость требует сказать, что, несмотря на увеличившее�