Сцена: въ глубинѣ часть пруда съ берегомъ, поросшимъ камышемъ. Слѣва фасадъ дома Карягина съ крылечкомъ (безъ навѣса). Передъ домомъ садикъ, въ которомъ двѣ-три цвѣточныя клумбочки и нѣсколько небольшихъ плодовыхъ деревьевъ. Садикъ обнесенъ изгородью сзади и справа, спереди же (къ зрителямъ) остается открытымъ. Въ боковой сторонѣ изгороди калитка. Правѣе изгороди лужайка, обрамленная справа деревьями. Подъ однимъ изъ нихъ большой жерновный камень.
ЯВЛЕНІЕ I
Паша [сидитъ на крылечкѣ] и Провъ Безуглый [чинитъ рыболовную сѣть]
Паша. Все-то ты знаешь, дѣдушка. Люблю я разсказы твои слушать.
Провъ. Много гдѣ бывалъ, хозяюшка, много чего видалъ. Отъ Бѣломорья изъ Соловокъ вплоть до Афонской горы край-отъ прошелъ. Изъ моря въ море уперся. Былъ ходокъ, а теперь видишь, каковъ сталъ! Согнуло, да скрючило… Только и мочи, что на ребятъ ворчать, помолъ бы не воровали у Андрея Филатыча, да отъ дѣла-бъ не бѣгали.
Паша [разсѣянно слушала его]. Вотъ что, дѣдушка Провъ. Знаешь ли ты, что горемъ-тоской называется?
Провъ [усмѣхаясъ]. Вона, какъ этого не знать!
Паша [воодушевляясь, съ горечью]. Знаешь ли, какъ по ночамъ оно глазъ не смыкаетъ; какъ къ утру, забудешься если, разбудитъ, да въ сердце ударитъ тебя? Голову что свинцемъ нальетъ… свѣту не радъ!.. [Закрываетъ лицо руками].
Провъ. Эхъ, матушка, гдѣ его, этого горя, нѣту? Приникни ты ко сырой землѣ, поспрошай, да послушай, что станетъ она разсказывать. Терпитъ она все, все въ себя принимаетъ. Горемъ она полнымъ полна, кровью вездѣ улита, а слезами ужъ такъ-то смочена!.. Вотъ что хозяюшка! А ты не грусти. Я-те про ту же землю другое скажу. Не все горе въ ней, а много и добра всякаго, злата, и серебра, и камней дорогихъ, на Господній храмъ и людямъ на украшеніе. Тѣ, что какъ жаръ горятъ — слезки-то людей праведныхъ; тѣ, что краснѣются — изъ крови честной, мукой пролитой; въ тѣхъ, что синѣются — синева небесъ, въ золотѣ — солнышко, въ серебрѣ — мѣсяцъ ясный во землѣ свѣтятъ, спрятавшись. [Встаетъ, собирая сѣть]. А вотъ и сѣти мои готовы.
Паша. Стой-ка! Про горе ты сказывалъ. А скажи, дѣдушка, какъ сдѣлать, чтобъ легче стало?
Провъ. Сердца своего слушай. Какъ тебѣ Господь на душу положитъ, такою и будь.
Паша. А мать учила — разумомъ, говоритъ, больше живи.
Провъ. Знаю, про что ты, хозяюшка, про горе какое и все… И вотъ тебѣ сказъ мой, коли слушать меня въ такихъ дѣлахъ вздумала. Хитрымъ разумомъ въ иномъ дѣлѣ только напортишь, коль дѣло-то не разумомъ однимъ, а и душою живетъ. Правда всегда перетянетъ, матушка, а если когда желаннаго и не дастъ, все же худа не сдѣлаетъ. Правда — человѣку береженье. Отъ горя ни она и никто, кромѣ Господа, не оборонитъ; но не то горе, что отъ людей, а то, что отъ себя, матушка. Сама ты права — совѣсть покойна, ничто тебя не сосетъ и не точитъ. А это первѣе всего. Такъ-то! Ну, я пойду теперь. [Уходитъ съ сѣтями черезъ калитку вправо].
Паша. По-моему дѣдушка разсудилъ. [Задумывается].
ЯВЛЕНІЕ II
Паша и Андрей [выходитъ изъ дома]
Андрей [добродушно]. Что носъ повѣсила?
Паша. Ахъ ты? [Встаетъ]. Задумалась… такъ про себя…
Андрей. Не веселая какая, а? [Садится на скамью подъ деревомъ и указываетъ ей сѣсть рядомъ].
Паша. Нѣтъ, я ничего, Андрей Филатычъ… О чемъ мнѣ? [Садится]. Все слава Богу.
Андрей. Эхъ, Паша!.. Лучше ругай ты меня. Легче! Не вижу развѣ, какъ ты слезы хоронишь? Не гляжу я — горюешь, глянулъ — веселою кажешься. Легко ли тебѣ радость эту казать, когда на сердцѣ… Ну-ка, люба, скажи! [Обнимаетъ ее за плечи].
Паша [низко опускаетъ голову]. Право же, Андрей Филатычъ…
Андрей. Нѣтъ, ты скажи!.. Эхъ, Паша, жаль мнѣ тебя!
Паша. Вотъ… и спасибо.
Андрей. Есть за что!.. Сердце болитъ, какъ посравнишь, поразмыслишь, да… замолчитъ въ тебѣ кипѣнь этотъ. И люба ты мнѣ станешь И жалка! [Кладетъ ея голову себѣ на плечо и ласкаетъ].
Паша. Развѣ не спасибо за это, Андрюша? [Обнимаетъ и нѣжно цѣлуетъ его]. Милый ты мой!
Андрей. А увидишь ту, Феню… [Паша осторожно отстраняется и потупляется опять]. Взглянетъ она этакъ искоса, усмѣхнется, ну и подымется въ тебѣ, забурлитъ, и самъ ужъ не знаешь: ненавистна-ль она, иль мила, такъ мила, что все за нее, и душу отдать готовъ. [Пауза. Энергично провелъ по лицу рукой]. Инымъ человѣкомъ станешь… смѣется, да дразнитъ какъ слышишь… Эхъ, отлечи меня, Паша, отворожи! Забери ты меня всего, чтобъ только и думы, что ты, чтобъ тебя миловать, да въ твою бы душу глядѣть мнѣ хорошую!
Паша. Рада бы… да видно… [Плачетъ].
Андрей. Что, голубушка, ну?
Паша [рыдаетъ]. Силъ… моихъ… мало… [Обрываетъ рыданія и быстро отираетъ глаза]. Да обо мнѣ ты не думай, Андрюша [встаетъ], не думай, хорошій мой! Одно только, ради Господа: милый, береги ты себя! тебѣ-то горше, чѣмъ мнѣ; твою душу на клочья рветъ, мутитъ въ ней, мутитъ… чернѣе омута въ иной часъ она, и на себя ты тогда непохожь, и ужъ вотъ тогда-то мнѣ тяжко, охъ, какъ тяжко, Андрюша!..
[Обнимаетъ его склоненную голову. Тихо, таинственно]. А ты молись, милый. У Него всего много. И силъ, и спокойствія дастъ, только молись.
ЯВЛЕНІЕ III
Паша вначалѣ, Андрей, Феня и Любавинъ
Феня [у забора]. То ли дѣло, какъ мужъ съ женою да ладно живутъ! [Андрей встаетъ. Паша торопливо идетъ къ дому]. Паша, здравствуй!
Паша [обертывается въ дверяхъ]. Здравствуй, Феня! [Уходитъ].
Феня. Было въ гости къ вамъ шла… [Входящему Любавину]. Ну, птенчикъ, Григорія Петровича видѣли?
Любавинъ. Нѣтъ-съ.
Андрей [стоя у забора]. Милости просимъ, Федосья Игнатьевна, коли вспомнили насъ. [Отворяетъ ей калитку].
Феня. Успѣется. [Отходитъ. Андрей захлопываетъ калитку и уходитъ въ домъ]. Ну, птенчикъ, нынче совсѣмъ вы кислятина. [Садится на жерновъ].
Любавинъ. Маменька…
Феня. То-то «маменька!» Намедни маменька ваша того наболтала у насъ, что будь она чуточку поумнѣе — досталось бы ей отъ меня. Все за васъ, птенчикъ вы неразумный. А я чѣмъ виновата, что неразумный-то вы?
Любавинъ. Я… я несчастный, Федосья Игнатьевна, ужъ такой-то несчастный, что другого, какъ я, и на свѣтѣ нѣтъ. Казначей, Иванъ Павлычъ, вчерась призвалъ, пудрилъ-пудрилъ!.. Тутъ маменька… настоящій она коршунъ, такъ вотъ и вьется вокругъ тебя, съ глазъ не спускаетъ… Архипъ вашъ, и тотъ… Пошелъ было я къ вамъ… Прямо-то не смѣлъ, въ садъ черезъ заборъ лѣзу, думаю — гуляете вы, такъ хоть-бы глазкомъ… Только перелѣзъ, а Архипъ какъ изъ земли выросъ. «Ты зачѣмъ? кричитъ. — Отъ матери твоей знаешь, какой приказъ? Какъ явился, сейчасъ-те за шиворотъ, да крапивой»… Что-жъ это, Господи! Да все бы еще ничего. А то хуже-съ. Когда-бишь?.. Ну да, въ среду… повезли меня, Федосья Игнатьевна, въ городъ, къ отцу-протопопу Анципетрову…
Феня. Что за бѣда?
Любавинъ. Ахъ! у него дочь…
Феня. Хорошенькая?
Любавинъ. Хмъ… хорошенькая только одна-съ… только вы-съ…
Феня. А поповна?
Любавинъ. Полнолуніе въ календаряхъ изображаютъ какъ, знаете? Ну такъ вотъ-съ. И все-то она ѣстъ, только и дѣла, что ѣсть. Посадили насъ рядомъ, разговаривать оставили вдвоемъ… Она мнѣ стручья гороховые вывалила изъ кармана — ѣшьте, говоритъ, а сама хряпъ-хряпъ! «Вѣдь вы, говорить, мой женихъ», и придвигается. Палитъ отъ нея, точно отъ печки. Я — дралка. Только въ дверь, а маменька: «куда?» Повернула, да назадъ [дополняетъ жестомъ]. А тетеха Анципетрова [жеманно]: «какой вы, говоритъ, конфузливый!», и придвигается. Боже мой! Озлился я тутъ. Увезли. Дорогою маменька и объявляетъ, что черезъ недѣлю наша свадьба… Такъ вотъ-съ… [Становится на колѣни и плачетъ]. Прощайте, Федосья Игнатьевна, прощайте-съ!..
Андрей [выходитъ изъ дома и останавливается у крыльца; про себя]. Комедія!
Феня. У, срамъ какой! [Кладетъ голову Любавина себѣ на колѣни и гладитъ, какъ ребенка]. Перестаньте, полно же, полно!.;
Любавинъ [съ рыданіемъ]. Да вѣдь я… не дамся… Они — какъ хотятъ, а я… Прощайте! [Цѣлуетъ ея руки, захлебываясь отъ слезъ].
Андрей [выходитъ изъ калитки]. Тихонъ Степанычъ, васъ маменька ищетъ.
Любавинъ [вскакиваетъ въ испугѣ]. Мам… Гдѣ? гдѣ она? [Бѣжитъ вправо]. Скажите — не видѣли, не былъ я здѣсь, никто меня не видалъ! [Убѣгаетъ].
ЯВЛЕНІЕ IV
Феня, Андрей [вначалѣ] и потомъ Волжинъ
Андрей. Ну, зачѣмъ мучаешь малаго, вѣдь не любишь!
Феня. А если люблю?
Андрей. Ты-то? Никого ты не любишь, не таковская, а играешь ты, Федосья Игнатьевна, тѣшишься. Любо тебѣ людей мутить, да дураковъ строить!
Феня. Любо.
Андрей. То-то. Да не ожгись, смотри!
Феня. Не о тебя-ль? ха-ха-ха!
Андрей. Ладно! Мы тоже зрячіе. [Мрачно взглянулъ на Феню и уходить вправо].
Феня. Что-жъ это, ни матери, ни Паши… [Встаетъ]. Попрятались! [Идетъ къ калиткѣ. Слѣва входитъ Волжинъ съ папкою въ рукѣ]. Григорій Петровичъ, гдѣ были?
Волжинъ. На томъ берегу, возлѣ кургана.
Феня. Рисовали?
Волжинъ. Набросалъ кое-что. Оттуда видъ не дуренъ.
Феня. Покажите-ка! [Сама беретъ у него папку, раскрываетъ и смотрятъ рисунокъ]. Ахъ, мельница наша! Какъ хорошо!.. Вотъ Андрея Филатыча домъ, кузница… Похоже. [Бойко и кокетливо]. Нарисуйте меня, Григорій Петровичъ, такъ, чтобы я, какъ живая, глядѣла. Хотите? [Отдаетъ папку].
Волжинъ. Я портретовъ не пишу.
Феня. А какъ же я у васъ видѣла разныя лица нарисованы, — мужчины и женщины?
Волжинъ. То этюды!
Феня. Ну, вотъ такъ и нарисуйте.
Волжинъ. Вы не подходите. Для этюда художникъ беретъ такія лица, въ которыхъ есть что-нибудь привлекательное, вѣрнѣе, характеристичное.
Феня. Кому что нравится, конечно! Да и зрячимъ не всякій бываетъ, ха-ха! Ну, мельничиху нашу нарисуйте. Красавица!
Волжинъ. Не красавица, но лицо у нея славное. Цвѣта хороши. Линіи рта даже изящны.
Феня. У меня хуже?
Волжинъ. Не вглядѣлся. Вообще, мельничиха довольно типична и особенно, когда грустна. Брови тогда у нея очень выразительны и складочка на лбу ложится — прелесть!
Феня. А когда она нюни распуститъ, не видали? Вотъ полюбуйтесь! Тогда ужъ прямо ее на картину.
Волжинъ. А вы никогда не плачете?
Феня. Конечно, никогда.
Волжинъ. То-то у васъ такой сухой блескъ въ глазахъ.
Феня. Не хорошо?
Волжинъ [съ улыбкой]. «Кому что нравится». [Идетъ вправо].
Феня. Куда же вы?
Волжинъ. А вонъ Провъ съ бреднемъ меня дожидается. Хотимъ рыбу ловить. [Уходить].
ЯВЛЕНІЕ V
Феня и Паша
Феня. Злитъ! И на него, и на себя досадно.
Паша [выходя изъ калитки]. А я думала — къ намъ зайдешь, Феня. И мать дожидаетъ.
Феня. Ужъ не рады-ль мнѣ будете? Такъ-ли-сякъ, шла было, да Григорій Петровичъ заговорилъ. [Оглядывается на прудъ вправо]. Вонъ они, рыболовы!
Паша. Хорошій какой этотъ Григорій Петровичъ!
Феня [беретъ ее подъ руку]. Чудной онъ, Паша. Заглядится на прудъ, на деревья, на то, какъ тростникъ вѣтеръ качаетъ, гуси плывутъ какъ, и лицо станетъ у него доброе, взглядъ ласковый, улыбается, словно близкаго человѣка завидѣлъ.
Паша. Да, онъ добрый.
Феня [досадливо]. Только ни до кого ему дѣла нѣтъ. На тебя смотритъ, съ тобой говоритъ, а замѣтно, что дума совсѣмъ о другомъ, да и видитъ-то онъ тебя будто не видитъ.
Паша. Что мудренаго! Не такихъ, какъ мы, видывалъ. Въ насъ, поди, и замѣтнаго для него нѣтъ ничего.
Феня. Ой-ли! Мельничиха, говорилъ, такая у васъ раскрасавица, хоть сейчасъ пиши!
Паша. Ну-у… для себя хороши, а тамъ смѣйся не смѣйся какое дѣло!
ЯВЛЕНІЕ VI
Феня [вначалѣ], Паша и Андрей [незамѣтно входитъ справа и слушаетъ]
Феня [вспыльчиво]. Э, съ тобой говорить — все равно, что тальки мотать. Смиренница! Я вотъ такъ не могу. Иное слово въ ухо влетитъ — всю тебя взбаломутитъ; на языкъ отвѣтъ просится, такой отвѣтъ, чтобъ ожгло имъ, даромъ, что виды видывалъ, да не такихъ, какъ мы — деревенщины, въ памяти держитъ… Ну, я къ матери пойду. [Быстро уходитъ въ домъ].
Андрей. Чего она? Иль поссорились?
Паша. Нѣтъ. Такъ вспыхнула, досадуетъ.
Андрей. На кого?
Паша. Да на Волжина, Григорія Петровича.
Андрей. Ну?
Паша [съ улыбкою]. Не дивимъ мы его. Сказала ей: ему, молъ, въ насъ и примѣтить нечего — вспыхнула.
Андрей [значительно сдвинувъ брови]. Отъ этого. Гмъ!
Паша [робко]. Да вѣдь къ слову пришлось про Волжина-то, Андрей Филатычъ. Она и прежде была неспокойна.
Андрей. Будетъ!
Паша. На нее какъ найдетъ, самъ знаешь… [Застѣнчиво]. Опять же, насъ вмѣстѣ видѣла… приласкалъ ты…
Андрей [съ горечью]. Нужны мы ей, какъ же! [Паша испуганно смотритъ на мужа]. Нѣтъ, Прасковья, у меня пелена съ глазъ спадать стала. Видѣлъ я вчерась, какъ Федосья Игнатьевна господина Волжина въ лодкѣ катала, сама гребла. Взмахнетъ веслами — грудь на выкатѣ, сама извивается, брызгами его обдаетъ, смѣется… Пѣсню потомъ затянула. И пѣла-жъ! По водѣ понеслось, въ лѣсу откликалось, въ тростникахъ замирало, заслушаться надо! А выплыли на стремнину, какъ вскочитъ, да ну лодку качать! «Утоплю, — кричитъ. — Что, боитесь?! Бойтесь меня, Григорій Петровичъ, я страшная»! — Это что-жъ будетъ такое, а?… Нѣтъ, Паша, у меня на эти дѣла глазъ зорокъ. [Отходитъ и смотритъ на прудъ].
Паша [про себя]. Господи, опять бѣда!.. Какъ говорилъ-то! [Печальная тихо идетъ къ калиткѣ].
Андрей. Паша!
Паша [останавливаясь]. А?
Андрей. Волжинъ съ Провомъ сюда гребутъ. Чай пить позову. Накрой-ка въ саду. Федосья у матери?
Паша. Къ ней пошла.
Андрей. Ну, такъ живѣе. [Паша уходитъ въ домъ]. Сюда гребите, ко мнѣ! Берегъ крѣпкій, не вязко.
ЯВЛЕНІЕ VII
Андрей, Волжинъ и Провъ [подъѣзжаютъ въ лодкѣ]. Паша и Иванъ Хохуля
Андрей. Накатались? [Киваетъ на бреденъ на лодкѣ]. Иль рыбу ловили?
Волжинъ. Нѣтъ, Прова разсказы слушалъ.
[Андрей помогаетъ Волжину выйти на берегъ. Паша выходитъ изъ дона съ чайнымъ приборомъ на подносѣ и скатертью. За нею Хохуля несетъ самоваръ].
Паша. Пособи-ка, Иванъ. Такъ. Стульевъ изъ горницы вынеси. [Приготовляетъ чай. Хохуля уходитъ въ домъ].
Андрей. Старикъ у насъ мастеръ разсказывать, Милости просимъ, Григорій Петровичъ, чайку попить съ нами. А ты, Провъ, погляди-ка на мельницѣ. Виногробскіе, видѣлъ я, возы подвезли.
Провъ. Пойду, батюшка. [Привязавъ лодку, уходитъ].
Андрей. Мужикъ добрый. Про что-жъ онъ вамъ?
Волжинъ. Все про курганъ.
Андрей. Вонъ энтотъ? [Указываетъ черезъ прутъ влѣво]. Костянымъ называется. Каждый годъ изъ него по овражкамъ страсть костей вымываетъ. Просимъ покорно! [Идутъ съ Волжинымъ къ калиткѣ]. Сѣча въ татарщину была тутъ великая. [Пропускаетъ Волжина въ калитку]. Пожалуйте! По веснѣ нонче кувшинчикъ съ монетками вымыло, да копье мурзамецкое.
Паша [на поклонъ Волжина]. Здраствуйте, Григорій Петровичъ!
Андрей [Ивану, выносящему стулья]. А Федосья Игнатьевна? Проси чай, молъ, кушать. И матушку зови. [Иванъ уходитъ. Подавая Волжину стулъ]. Просимъ покорно. [Пашѣ]. Искрестилъ баринъ нашъ прудъ вдоль и поперекъ, всѣ мѣста, чай, спозналъ. Вчерась съ маіоршею… [Волжину], то бишь, тетенькой вашей… кататься изволили?
ЯВЛЕНІЕ VIII
Андрей, Волжинъ, Паша, Фена и Авдотья Ивановна
Феня [въ дверяхъ, съ распущенными волосами]. Каталась. Глядите, какова! [Встряхиваетъ годовой]. Точно русалка.
Авдотья Ивановна [входитъ]. Велѣла мнѣ, старухѣ, волосы себѣ расчесывать, хе-хе! [Волжину]. Здравствуйте, баринъ! — Сызмальства это любила. Нѣтъ-нѣтъ, да скажетъ, бывало: ну-ка, мать, возьми гребень, побалуй. [Обѣ садятся къ столу. Феня рядомъ съ Волжинымъ. Паша проворно наливаетъ и подаетъ чай].
Андрей. Такъ-то пригляднѣе будетъ.
Феня [Волжину]. На русалку похожа?
Волжинъ [улыбаясь]. Не совсѣмъ.
Феня. А какія же русалки бываютъ?
Авдотья Ивановна. И, матушка, кто ихъ видалъ!
Феня. Да Григорій Петровичъ первый тебѣ. Говоритъ, я не похожа, значитъ, настоящихъ видалъ.
Волжинъ [разсѣянно слушавшій, вынимаетъ сигару]. Курить позволяется?
Авдотья Ивановна. Кури батюшка, кури. Мы не старой вѣры. [Волжинъ закуриваетъ].
Андрей. Ха! [Волжину]. Только было Федосья Игнатьевна разошлась, про русалокъ вамъ, пригожа-ль такъ, а вы… ха-ха! о табакѣ!
Паша [робко] Между рѣчью-то отчего-жъ? [Андрей сурово взглянулъ на жену].
Феня [Пашѣ]. Заступка не къ мѣсту, что въ косу дурманъ.
Авдотья Ивановна [съ ироніей]. Да тебѣ, матушка, въ косу теперь ничего не воткнешь: расплетенная, хе-хе-хе!
Андрей [съ ироніей]. Что-жъ, и отъ ума, матушка, обмолвка случается. На-ка, Паша, налей! Григорій Петровичъ, сливочекъ не угодно ли? Федосья Игнатьевна… Просимъ покорно! Въ старину разсказывали, когда русалки эти водились, сидятъ въ тростникахъ онѣ, волосы зеленые чешутъ, на мѣсяцъ глядятъ, пѣсни поютъ заунывныя, да молодца, что пройдетъ иль поѣдетъ, къ себѣ поджидаютъ. А завидѣли — хохотъ, игра пойдетъ у нихъ, плещутся, зовутъ молодца къ себѣ въ рѣку идти. Тѣломъ что молоко бѣлы, изумрудами очи горятъ, красивы на диво! А не стерпитъ молодецъ, кинется, — ко дну, какъ топоръ, пойдетъ. Больше не надобенъ. Вотъ каковы эти русалки, Федосья Игнатьевна, были. Можетъ и нонѣ между насъ онѣ водятся, не въ водѣ живутъ только. Знавали такихъ-то, Григорій Петровичъ? [Выразительно взглянулъ на Феню и пьетъ чай].
Волжинъ. Да или нѣтъ — не интересно. А за разсказъ спасибо. Хорошъ.
Феня [смотритъ передъ собою, облокотившись на руки]. Хорошъ да не полонъ. Про то, какъ цѣлуютъ, милуютъ русалки молодца — умолчалъ Андрей Филатычъ. А затѣмъ онъ имъ, молодецъ этотъ, и надобенъ.
Андрей [вспыхнулъ, но сдержался]. Такъ и знать будемъ.
Авдотья Ивановна [значительно]. Отъ лишняго знатья разумомъ будешь богаче, Андрей Филатычъ.
Паша [съ мольбой и укоромъ]. Маменька!
Волжинъ [съ недоумѣніемъ]. Странно, господа, почему этотъ разговоръ о русалкахъ повліялъ на васъ какъ-то… особенно?
Андрей [злобно взглянувъ на Феню]. И вамъ, Григорій Петровичъ, слово въ немъ выпало, хорошее, да вы не примѣтили, иль примѣтить не захотѣли. А вѣдь это обида.
Волжинъ. Кому? Что вы! Вотъ ужъ далекъ отъ всякой обиды!
Паша [подавая ему чай, ласково]. И, полноте, шутки все. Шутитъ Андрей Филатычъ.
Андрей. Шучу я, Федосья Игнатьевна?
Феня [кусая губы, гнѣвно]. Вздоръ мелешь! [Сильнымъ движеніемъ руки отбрасываетъ волосы назадъ, проворно собираетъ ихъ и закалываетъ въ косу].
Андрей. Ха-ха! и русалкой вамъ быть не охота больше!
Паша [въ смущеніи наклоняется къ мужу]. Перестань, Андрюша.
Андрей [досадливо]. Постой! [Фенѣ]. Волосы-то скрутили. И зачѣмъ, если не требуется, хе-хе! Не къ мѣсту если!
Феня [поблѣднѣла и встала]. Андрей!
Волжинъ [вставая, Фенѣ]. Что съ вами?
Феня. Оставьте. [Отходитъ. Андрею]. Къ мѣсту, или не къ мѣсту — не твоего ума дѣло.
Андрей. Моего вышло, коль вашу честь съ мѣста подняло.
Феня. Каковъ бы онъ ни былъ тамъ, умъ-то твой, все-же выше головы своей ты не прыгнешь, дальше круга своего не заѣдешь. Твое — все тутъ! [Киваетъ на Пашу, робко опустившую голову]. И больше тебѣ взять нечего. Вотъ какъ: еслибъ въ тебѣ демонъ сидѣлъ, такъ и тотъ объ меня рога обломаетъ.
Андрей. Та-акъ-съ! [Порывисто всталъ и шагнулъ къ Фенѣ. Паша въ испугѣ схватываетъ его за руку. Онъ такъ тряхнулъ ею, что Паша падаетъ].
ПАША. Ой!
Волжинъ [бросается къ ней и заботливо помогаетъ ей встать]. Ушиблись?.. Больно?..
Паша [оправляется]. Нѣтъ… Я сама… оступилась… Ничего.
Авдотья Ивановна [подходя къ Пашѣ, Андрею]. Звѣрь!
Феня. Ха-ха-ха! Поди, вонъ жерновъ подъ дубомъ лежитъ, свороти его, а жена вѣдь хрупка. Ха-ха-ха! Григорій Петровичъ, пойдемте отсюда по добру по здорову, а то здѣсь колья изъ забора повылетятъ, черепки зазвенятъ, кости трещать начнутъ! Какъ расходится Андрей Филатычъ-Бова, всѣ лягушки въ болотѣ со страху попрячутся. Ха-ха-ха!
[Уходитъ черезъ калитку. За нею слѣдуетъ Волгинъ. Андрей, сжавъ кулаки и стиснувъ зубы, смотритъ на уходящихъ. Авдотья Ивановна около Паши, которая горько плачетъ].
ЗАНАВѢСЪ.