ЧАСТЬ 32

Джентри и некоторые титулы

Демонстрация Сэмом своей образованности находится в заметном контрасте со скромностью членов клуба, которые все именуются у Диккенса эсквайрами (гл. 1). Этот титул, как и титул джентльмена, употребляется в «Пиквике» уже не применительно к людям благородного происхождения — представителям джентри, а применительно к представителям наиболее культурного слоя «среднего класса». Выступавшая в качестве «среднего класса» буржуазия, оттесняя старое джентри и отнимая у него прежнее неограниченное политическое влияние, в то же время во многом подражает ему и быстро усваивает его внешние манеры, конвенциональные формы обращения, титулование и т. п.

Выбрав своих героев из лондонской буржуазной среды, Диккенс пускает их путешествовать по стране, где джентри еще играло роль, и если бы Диккенс был более историчен, он свел бы лицом к лицу это прежнее «среднее» дворянство с новым «средним классом». Но он только мимоходом упоминает провинциальное джентри и заставляет читателя самого вспомнить историю, если тот хочет конкретно представить себе атмосферу, в которой разыгрывались приключения пиквикистов. Водя своих героев по провинции, Диккенс не интересуется ни историей, ни археологией, ни наличным соотношением социальных сил и преследует только одну цель: показать, как действует на местах английская правовая и административная машина, причем все формы ее он предполагает читателю известными. Между тем, связав себя хронологическими рамками он, как мы видели, выходит за их пределы и потому даже осведомленного читателя ставит иногда в затруднительное положение. Тем больше трудностей и даже загадок встретит читатель другой страны, другой истории и радикально новой эпохи. Замечания, которые наш читатель найдет ниже, — о джентри, конституционных правах, устройстве английских городов, а также о суде и судебном процессе, не дают, конечно, исчерпывающего ответа на вопросы, которые могут возникнуть в связи с названными темами, и касаются только тех пунктов, которые прямо затронуты в «Записках Пиквикского клуба».

Эсквайр (лат. scutarius) — в первоначальном значении — щитоносец или оруженосец; вооруженного рыцаря сопровождали два эсквайра; в иерархии рыцарства эсквайр занимал среднее положение между рыцарем и пажом. С течением времени многие владельцы рыцарских поместий стали уклоняться от получения рыцарского звания, так как, с одной стороны, от этого не зависело ни право владения, ни влияние в графствах, а с другой стороны, с получением звания были связаны значительные пошлины; владельцев таких поместий называли эсквайрами.

К концу так называемых средних веков, в период образования сословного государства (XIV в.), когда английский парламент принимает ту форму организации, которая предопределяет и его последующую историю, выделяются те три государственных сословия, которые признаются, как таковые, парламентской организацией: 1) высшее духовенство (прелаты: архиепископ, епископ, аббат), 2) высшее дворянство (пэры, титулованная знать: герцог, маркиз, граф, виконт, барон), 3) землевладельцы рыцарского звания, вольные земледельцы и горожане. — Первые два составляют палату лордов; последние посылают своих представителей в палату общин. Но с точки зрения классовых взаимоотношений первые два сословия теснее связаны общностью интересов, чем рыцарское землевладение, с одной стороны, и вольные земледельцы с горожанами — с другой. Землевладельцы рыцарского звания образовывали собственно средний слой между первыми двумя сословиями и вольными земледельцами и горожанами; примыкавшая к последнему сословию масса остального населения, политически бесправная, оказывалась вне сословий, она считалась — под ними, infra classem.

Этот средний слой, образовавшийся из мелких вассалов и подвассалов, а также крупных вольных землевладельцев. пользовался активным и пассивным избирательным правом и располагал значительным влиянием как в нижней палате парламента, так и на местах: в местном самоуправлении и в судебной организации графств. Однако это была лишь основная масса «среднего слоя», к которой примыкали другие группы населения. Важнейшая из них — «ученое сословие», положение которого определялось не землевладением (и которое с этой точки зрения считалось extra classem, вне классов), а услугами государству в суде и местном самоуправлении, аналогичными услугам эсквайров-землевладельцев. Сюда относятся прежде всего приходское духовенство (как прелаты примыкали к лордам) и университеты со своими, в то время преимущественно духовными, учреждениями. За «ученым сословием» идут выделившиеся из его состава и образовавшие самостоятельную сословную группу профессиональные юристы, доктора права и адвокаты (ч. 40), получившие возможность занимать судебные должности независимо от землевладения и с течением времени составившие тот контингент, из которого стали назначаться коронные судьи. Совокупность этих групп составляла некоторое целое, именовавшееся джентри. Когда в начале XV века было принято постановление о том, чтобы в формальном вызове на суд указывалось звание вызываемого, титулы эсквайр и джентльмен («благородный») признаются официальными титулами этого сословия, включая и адвокатов.

Другая часть третьего из сословий, низшая по отношению к рыцарскому землевладению, — мелкие владельцы вольных земельных участков («фрихолдов»), — также пользовалась избирательным правом, платила государственные налоги и несла государственные повинности (воинские и в форме участия в суде присяжных). Низший предел владения, дававший право быть отнесенным к этой группе, определялся точно: наследственное или пожизненное владение фрихолдом с рентою не меньше 40 шиллингов (суммы по тому времени значительной). Горожане, владевшие земельной собственностью, были поставлены в те же условия, что и сельские вольные землевладельцы; что же касается торговцев, ремесленников и т. п., живших в наемных помещениях, то применительно к ним ни в законе, ни на практике единообразия не было, — в каждом городе были свои порядки. Вся масса населения, стоявшая ниже означенного уровня, — то есть собственно рабочее, сельское и городское население Англии, — считалась свободной, но избирательными правами пользоваться не могла, в государственных повинностях не участвовала и подати уплачивала не непосредственно государству, а «хозяину» — домовладельцу или землевладельцу.

Вследствие систематического обеднения и разорения рыцарского землевладения низший слой этого «третьего сословия», — то есть мелкое землевладение, — непрерывно рос. Точно так же рос, с развитием английского мореплавания и торговли, и чисто городской состав этого слоя. Революция XVII века была и результатом этого роста, и бурным его выражением. В итоге к концу XVII века произошло социальное перемещение, отодвинувшее остатки прежнего джентри к верхнему классу крупных землевладельцев, лордов, а среднее место занимает прежний низший слой «третьего сословия». В то же время состав джентри постоянно обновляется, так как разбогатевшие горожане, крупные торговцы пополняют ряды землевладельцев. Титул «эсквайр» распространяется и на этих новых членов джентри, а равным образом на видных представителей городского сословия, на людей, получивших высшее образование, и на высших должностных лиц военного и гражданского управления. Еще более широкое применение получает титул «джентльмен», который теперь легче определить отрицательно, чем положительно; во всяком случае, он не определяется одним имущественным положением: обедневший джентри — джентльмен, разбогатевший лавочник или ремесленник — не джентльмен. Другими словами, в общежитии этот титул начинает играть ту роль, которую он играет и в настоящее время, то есть когда его содержание чувствуется только при особом подчеркивании или при отрицании.

После революции и в начале XVIII века экономическое преуспеяние Англии продолжалось, новый «средний класс» возрастал количественно и накоплял все более значительный капитал, не приобретая при этом политических прав. Лорды и джентри продолжали быть правящим классом и усиленно сосредоточивали власть в своих руках: законодательную — в парламенте, судебную и исполнительную — на местах. Началось укрепление и усиление джентриархии. Выгоды развивавшегося земледелия и вывоза сельскохозяйственных продуктов заставили лордов и джентри скупать земли у фрихолдеров и сдавать в аренду. Арендаторы и фрихолдеры оказались в полной зависимости от крупных землевладельцев, и их избирательные голоса принадлежали кандидатам джентри. Состав «избирательного корпуса» в городах отличался крайней неопределенностью, и парламент не предпринимал никаких мер для ее устранения, пока правящий класс мог пользоваться этой неопределенностью в своих интересах. В корпоративных городах (ч. 33) широко применялся во всевозможных видах подкуп как корпораций, так и всей, часто очень немногочисленной, массы избирателей; так называемые гнилые, или карманные, местечки были собственностью землевладельцев, которые просто назначали своих кандидатов в члены палаты общин; предоставление избирательных прав новым городам, росшим вместе с ростом промышленности, трактовалось дворянским парламентом как нарушение конституции. То же стремление лордов и джентри не выпускать власть из своих рук наблюдается и в местном управлении. Должности судей и высших гражданских чиновников (не говоря уже о военных командных должностях) замещаются кандидатами из их же среды или отдаются в награду за поддержку их политики.

Стремительное развитие промышленности во второй половине XVIII века, быстрый рост мануфактурного и машинного производства привели наконец к тому открытому конфликту между «средним классом» и классом правящим, который должен был кончиться или революцией, или парламентской реформой в пользу первого (ч. 16 сл.). В процессе этого конфликта, а тем более после разрешения его, титулы «эсквайр» и «джентльмен» потеряли не только реальное значение, которое они имели в средние века, но даже то условное значение, которое сохранялось за ними еще в XVIII веке. Всякий человек, получивший высшее образование или занимающий сколько-нибудь видное положение в обществе, может титуловаться эсквайром Титул этот обычно ставится на конвертах писем вслед за фамилией адресата «Samuel Pickwick, Esq.» — «Сэмюелу Пиквику, эсквайру»; а также в разного рода списках, документах, перечислениях как в первой главе «Записок Пиквикского клуба», в протокольной записи. Употребление этого титула, помещаемого позади фамилии, позволяет опустить неизбежно предшествующие ей в других случаях: «мистер», «доктор», «профессор» (последние два перед фамилией также делают ненужной прибавку «мистер»), но зато требует упоминания крестного имени: «Сэмюел Пиквик, эсквайр». Если имя неизвестно, его заменяет иногда тире («— Пиквик»). Лакей мистера Бентама в Бате, мистер Смаукер, посылает письмо Сэму Уэллеру, прибавляя титул «эсквайру», но так как он не знает имени его, он ставит перед его фамилией прочерк (гл. 33, XXXVII).

Награждая членов Пиквикского клуба (гл. l) титулом «эсквайр», Диккенс указывает на высокое образование пиквикистов, но не на принадлежность их к джентри, как низшей ступени дворянства, и тем менее к сословию землевладельцев; последних в XIX веке именуют сплошь и рядом даже не эсквайрами, а кантри-джентльменами (помещиками). Что касается титула «джентльмен», то он еще в большей степени потерял связь с дворянским сословием и обозначает просто «благородие», как в подчеркнутом смысле морального благородства, так и в конвенциональном смысле хорошего воспитания или общественного положения; обращение к собранию «джентльмены» соответствует нашему прежнему «милостивые государи».

Индивидуализированно представители джентри в «Пиквикском клубе» не выступают, за исключением никак ближе не характеризованных кандидатов на итенсуиллских выборах — Горацио Физкина, эсквайра, из Физкин-Лоджа (название его поместья) и почтенного Сэмюела Сламки из Сламки-Холла (гл. 12, XIII); титул последнего — «почтенный», по всей вероятности, указывает на то, что это — представитель высшего слоя джентри, а именно — один из сыновей барона или виконта или один из младших сыновей графа (как мистер Краштон в Бате, гл. 31, XXXV). Зажиточный провинциальный приятель мистера Пиквика — Уордль — не является представителем джентри; судя по брошенному мимоходом (гл. 25, XXVIII) замечанию Диккенса, он принадлежит к высшему, зажиточному слою вольных земледельцев, так называемых йоменов (IХ Уордль). Коллективно джентри, однако, выступает на итенсуиллских выборах как организатор, — мистер Пиквик объясняет состояние перепившихся избирателей «неумеренной добротой джентри» (гл. 12, XIII). Чертой к характеристике джентри может служить отмечаемое Джинглем соблюдение рангов на балу в Рочестере (гл. 2). Не как с представителем джентри, но для иллюстрации пережитков джентриархии Диккенс знакомит пиквикистов и читателя с мэром и судьею города Ипсуича (гл. 21, XXIV; 22, XXV).

 

ЧАСТЬ 33

Города

Диккенс, заставив своих героев в «Пиквикском клубе» путешествовать по провинции, вынужден был дать характеристику английских городов. Пока Диккенс описывает города, в которые судьба забрасывает восторженного мистера Пиквика, со стороны внешней и чисто бытовой, его изображения отличаются точностью и яркостью. Но Диккенс опять становится расплывчатым, как бы пребывающим вне времени, мало удовлетворяющим читателя, лишь только последний заинтересуется историческим моментом, к которому относится описание Диккенса. Между тем английские города отличаются таким многообразием своей административной организации и в такой степени, каждый по-своему, отражают свою историю, что любопытство читателя в этом направлении нельзя назвать праздным. Правда, как мы знаем, Диккенс выбрал годы, предшествовавшие большим реформам: парламентской и муниципальной, но, во-первых, Диккенс и здесь допускает кое-какие анахронизмы, которые способны сбить читателя, а во-вторых, даты этих реформ отмечают только юридическое закрепление разных исторических отношений и перемен, мимо которых писатель-реалист не прошел бы и о которых парламентский репортер не мог не знать. А как история способна изменить социальное лицо города, можно видеть из того сопоставления, которое делает сам Диккенс, сравнивая Четем своих детских лет и Четем того времени, когда его посетил «Путешественник не по торговым делам» (гл. 13; ср. выше, ч. 1). Вышеприведенные хронологические данные могут подсказать читателю вопросы, на которые он вправе ждать от Диккенса ответов. В более детальный анализ мы входить не можем и ограничимся только разъяснением терминов, которыми в обезличенном виде пользуется в своих описаниях Диккенс (ниже — ч. 44—51 — остановимся на упоминаемых Диккенсом городах поименно).

В «Пиквикском клубе» только два города выступают под вымышленными названиями: Магльтон (ч. 45) и Итенсуилл (ч. 46). Причины, в силу которых Диккенс решил замаскировать два города, неизвестны, — о них можно только догадываться. И, может быть, мы будем недалеки от истины, если предположим, что назвать место проведения выборов значило бы назвать по именам и некоего реального члена парламента, и его забаллотированного соперника. А если принять во внимание, что Англия чтит своих спортивных чемпионов, в особенности в крикете, выше, чем заурядных членов парламента, то надо признать, что сатирическое описание магльтонского матча также задевало бы определенных, по имени известных героев дня, если бы Диккенс не замаскировал место их состязания псевдонимом. Как бы то ни было, именно вымышленные названия городов заставили Диккенса войти в более детальную их характеристику, чем если бы им были названы города, хорошо всем известные. И однако, характеризуя Магльтон, Диккенс ограничивается немногими указаниями, которые дают русскому читателю весьма смутное представление о социальном значении города. Магльтон, узнаем мы, город корпоративный, с мэром, гражданами (burgesses) и фрименами, древний парламентский город (гл. 6, VII).

Оставляя в стороне всякого рода исключения и исторические противоречия, в определении английского города можно исходить из противопоставления его, с одной стороны, графству (county, или устарелое shire, сохранившееся в сложных названиях, как Бедфордшир, Дербишир и т. п.), которое делится на приходы и города (со своими приходами), а с другой стороны — селу. Приходы, вообще говоря, составляют самостоятельные административные единицы и могут, смотря по местным условиям, делиться на более мелкие части или, наоборот, объединяться. Что касается противопоставления города селу, то в общепринятом и ходячем смысле селом называют небольшую совокупность домов или дворов, у которых есть своя церковь, но нет рынка и которые населены преимущественно фермерами и работниками. Город (town) — сравнительно большое поселение, со смешанным населением, и имеет, кроме церкви (или церквей), также постоянный рынок. Город как town, будучи названием города вообще, в более узком смысле, может противопоставляться городу- боро (ст.-англ. burg — укрепленное место, город, ср. нем. Burg) и городу-сити (лат. civitas, ср. франц. cité).

Боро (borough) определяется обычно по двум признакам: во-первых, это город корпоративный, то есть имеющий корпорацию (см. ниже), но не сити, и, во-вторых, это город, имеющий парламентское представительство: хотя по последнему признаку (в особенности до парламентской реформы 1832 г.) небольшое поселение, не имеющее своей церкви, также называлось боро. Наконец, сити (city) есть также корпоративный город, то есть боро, который является или был когда-то местопребыванием епископа или главным городом его епархии. Проживание в сити считается в некотором роде почетным, и, например, в парламентских списках представители сити (citizens) перечисляются раньше, чем представители боро (burgesses), хотя по представительству в парламенте первые никаких преимуществ перед вторыми не имеют. Поэтому, с точки зрения парламентского представительства, сити есть боро, не противопоставляется последнему, и его отличительным признаком также становится корпоративность. После муниципальной реформы 1835 г. вводится новое понятие муниципального боро, и таким образом укореняется новое разделение: парламентские боро посылают независимо от графств своих представителей в парламент, но в других отношениях входят в состав графства и подчиняются его управлению; муниципальные боро управляются самостоятельно, имеют некоторые свои судебные власти, в апелляционном порядке, впрочем, подчиненные власти графства, и в парламенте представлены соединенно со своим графством; парламентско-муниципальные боро имеют самостоятельное управление и собственных представителей в парламенте, лишь в судебном отношении подчиняясь высшим инстанциям графства; наконец, есть несколько городов, ни в чем не зависимых от графства, так как они сами приравниваются к последним и называются корпоративными графствами.

Корпорацией, по английским понятиям, является совокупность физических лиц, действующих, в силу постановления государственной власти или закона, как одно юридическое лицо. Корпорация может быть воплощена в коллективе, в который одновременно входит группа лиц и который не теряет своей природы одного юридического целого от перемен, происходящих в его составе; или корпорацию воплощает каждый данный момент только одно лицо, входящее в корпоративную совокупность в порядке преемственности, как например, король, епископ. Уже во времена нормандского владычества (XII в.) короли и графы стали выдавать некоторым городам, на известных материальных условиях, льготные грамоты (хартии), предоставлявшие им право избрания должностных лиц и некоторое, хотя и ограниченное, право собственного суда. В дальнейшем опыт корпоративного устройства некоторых церковных учреждений, в частности университетов также был перенесен на некоторые города. В первой половине XVI века король выдавал уже специальные корпоративные грамоты (хартии), которым предоставлял городам права юридического лица, не заботясь о каком бы то ни было единообразии (например, право выбора должностных лиц не всегда связывалось с правом выбора парламентских представителей), — откуда и проистекла та неупорядоченность в административной организации английских городов, о которой упомянуто выше.

Получение корпоративной хартии означало для города, что его административная и судебная организация в большей или меньшей степени становилась независимой от графства, но внутри города все горожане, платившие городские налоги, пользовались одинаковыми правами и одинаково участвовали в выборах городского управления. Вскоре, однако, права, связанные с принадлежностью к корпорации, стали достоянием отдельных групп и партий более зажиточных слоев городского населения, так что фактически корпорация иногда ограничивалась лишь узким кругом лиц, занимавших городские должности или извлекавших непосредственную выгоду из принадлежности к господствующей партии. Правительство не только не противилось этому, поскольку такой порядок был ему политически выгоден, обеспечивая, например, избрание в парламент нужных ему лиц, но, напротив, подтверждением прежних, действительных или мнимых, привилегий или дарованием новых хартий еще более способствовало закреплению корпоративных прав за ограниченным составом граждан. В итоге, когда парламентская комиссия перед проведением билля о муниципальной реформе (ч. 25) обследовала около двухсот пятидесяти городов, она нашла необыкновенное разнообразие в устройстве городских управлений, основой которых были полторы тысячи хартий, более семисот местных законов и полная пестрота обычаев, но вместе с тем и большое однообразие в характере и способах злоупотреблений корпоративными правами. Полноправными гражданами считались далеко не все граждане (burgesses — в боро, и citizens — в сити), а лишь ограниченный круг так называемых фрименов.

Фримены (freemen) — первоначально свободные, не рабы, оставались только в городах и были своего рода почетными и привилегированными гражданами, в руках которых сосредоточивались корпоративные права и за которыми с течением времени утвердился ряд привилегий. Это положение приобреталось путем наследования, а также путем покупки, семилетнего ученичества и другими путями, но когда при тех или иных обстоятельствах какой-нибудь корпорации нужно было пополнить ряды фрименов или проредить существующие, она находила для этого средства, пусть даже не предусмотренные законом или обычаем. Городское управление сосредоточилось в руках ограниченной числа лиц, которые вели дела келейно, ни перед кем не отчитываясь, создавая синекуры, производя бесполезные расходы, обременяя город долгами и нередко находясь в полной зависимости от покровительствовавшего городу земельного магната, то есть в конце концов уничтожая то, ради чего города когда-то добивались корпоративного устройства. Как было указано (ч. 25), уже парламентская реформа задевала традиционный городской уклад, а последующая муниципальная реформа, вводя сравнительно единообразный порядок управления, в принципе возвращала города гражданам — в прежнем историческом смысле налогоспособных горожан.

Благодаря обеим этим реформам реально-политическое различие между гражданами вообще и фрименами стиралось, но благодаря некоторые особенностям соответствующих законов юридическое определение их различия только подчеркивалось. Дело в том, что некоторые прежние привилегии фрименов за ними сохранялись, и сохранялось право подавать голос при парламентских выборах даже в том случае, когда фримена нельзя было подвести под новое цензовое определение политически полноправного гражданина. Таким образом, в каждом городе составлялись городским секретарем отдельные списки горожан, права которых определялись как права фрименов, исторически приобретенные: фрименский реестр, и списки граждан по новому определению закона о выборах: реестр гражданский. Вот почему при всей бедности и формализме описания Магльтона у Диккенса одно это близкое соседство наименований — «граждане и фримены» (гл. 6, VII) — вызывает вопрос: к какому же, собственно, историческому моменту надо приурочить посещение этого города мистером Пиквиком?..

 

ЧАСТЬ 34

Полиция

Организация административной охраны феодальной собственности, достаточная во времена господства последней, оказалась бессильной перед фактами «нарушения порядка», вызванными новыми условиями жизни в промышленных городах. Нарушения уличного порядка, покушения на кошелек и жизнь мирных горожан, наконец непрекращающиеся волнения городской бедноты требовали новых форм и новой организации охраны. Еще до проведения реформы парламента и до реорганизации муниципального управления торийское правительство было вынуждено принять меры для обеспечения спокойствия городской улицы.

Один из историков английской криминалистики различает пять стадий в развитии английской полиции. В ранний период английской истории специальной полицейской организации не существовало, ответственность за поддержание порядка лежала на самих десятнях и сотнях. Затем ответственность переносится на десятного или сотенного голову, а с течением времени — на деревенских и приходских констеблей (ср. в русской истории XVI в. «десятских» и «сотских»). Далее количество констеблей, особенно в городах, увеличивается, появляются приходские бидлы (надзиратели), стражники и уличные сторожа. Бидлы избирались приходами сроком на один год и содержались за счет прихода (ср. «Очерки Боза» — «Выборы приходского надзирателя»), точно так же как и назначаемые приходским советом стражники и уличные сторожа (следившие за уличной торговлей). Констебли набирались из прихожан, дежурили ночью в караульном доме и первоначально жалованья не получали; они могли ставить вместо себя за свой счет заместителей.

В XVIII веке были сделаны некоторые попытки ввести улучшения в систему городской охраны, признанной во всех отношениях неудовлетворительной; в особенности много нарекании вызывали стражники, известные под кличкой «Чарли», как правило отличавшиеся дряхлостью и неспособностью справиться со своими обязанностями, а также зачастую связанные с уголовными низами города. Эти попытки ограничились организацией тайной полиции и введением в некоторых местах конных дневных патрулей, сменявшихся вечером ночной стражей. Первое организованное полицейское учреждение с сыскной полицией и полицейским судом (изображенным у Диккенса в «Оливере Твисте») помещалось в Лондоне на Боу-стрит, от которой и получило свое ходовое название, как впоследствии по месту расположения был назван знаменитый Скотленд-Ярд. В начале XIX века при этом учреждении был создан особый конный и пеший отряд, сфера действия которого охватывала не только Лондон, но и его окрестности, — так называемые Боустритские скороходы, прозванные «Малиновками» за красные форменные жилеты. Заговор на Кето-стрит был раскрыт агентами Боу-Стрита (ч. 21).

Последняя стадия в развитии английской полиции начинается реформой полицейского управления в Лондоне (за исключением Сити), предпринятой в 1829 г. Робертом Пилем (ч. 25). Реформа вначале встретила серьезное сопротивление, и на нее смотрели как на «средство привести английский народ к рабству или к революции», но в конце концов она была проведена и в 1839 г. распространена на все муниципальные города. Основная идея Пиля состояла в организации строгой полицейской иерархии, где каждая низшая часть подчинялась более высокой, а распоряжение всеми полицейскими силами и контроль над ними сосредоточивались в руках статс-секретаря (министра внутренних дел). Штаб-квартира полицейских сил Лондона была устроена (и находилась здесь до 1891 г.) на улице Уайтхолл в Грейт-Скотленд-Ярде, некогда являвшемся резиденцией шотландских королей, а потом местом жительства их во время посещений Лондона. Новые полицейские были прозваны «Пилерами», по фамилии их организатора, а также «Бобби», по его же уменьшительному имени (от Роберта), каковое название стало популярным даже за пределами Англии.

а) Низшую должность в прежней администрации занимал приходский бидл. Собственно, его обязанности были обязанностями рассыльного или курьера при приходском собрании (vestry), главным образом по делам призрения бедных. Но бидлы обычно расширяли свои функции, играя немаловажную роль в глазах опекаемых, и выступали в качестве влиятельных посредников между попечителями бедных и этими последними; то же относится и к приходским приютам (ср. в «Оливере Твисте» образец такого бидла). Сверх того в их обязанности входило поддерживать порядок в церкви во время богослужения, где их безграничная власть приводила в трепет беспокойное подрастающее поколение; естественно, что страх перед этой властью преследовал юных нарушителей порядка и на улице. В «Очерках Боза» («Наш приход», гл. 1) находится следующая характеристика бидла: «Приходский надзиратель — одно из самых важных, а быть может, и самое важное лицо среди местного начальства. Он, разумеется, не так богат, как церковный староста, не так образован, как приходский письмоводитель, и от него зависит не столь многое, как от первых двух. Тем не менее власть его очень велика; и он со своей стороны прилагает все усилия к тому, чтобы достоинство его высокой должности не пострадало». Социально-психологическую характеристику бидла Диккенс влагает в уста одного из действующих лиц «Крошки Доррит» (гл. 2): «Зло, с которым нельзя мириться ни при каких условиях, воплощение чиновничьей тупости и наглости, допотопная фигура, чей сюртук, жилет и длинная трость символизируют упрямство, с которым мы, англичане, держимся за бессмыслицу, когда все уже поняли, что это бессмыслица, — вот что такое бидл. ‹...› Если мне в воскресный день попадается на улице процессия приютских ребятишек, во главе которой шествует бидл в полном параде, я тотчас же спешу свернуть с дороги — уж очень хочется накостылять ему шею». Невыполненное желание этого джентльмена осуществил Сэм Уэллер, выручая мистера Пиквика (гл. 16, XIX), когда последний благодаря пуншу и остроумию капитана Болдуига попал в загон для скота (см. IX Болдуиг).

б) Констебли выступают в «Пиквикском клубе» в качестве бездействующих стражей порядка на итенсуиллских выборах (гл. 12, XIII), но здесь они выступают коллективно, и их физиономия бесцветна. Зато яркое и выразительное воплощение старого, дореформенного констебля мы встречаем в лице Дэниела Граммера, охранявшего мир ипсуичских граждан не менее пятидесяти лет (гл. 21, XXIV). На примере поведения Граммера, его помощника Дабли и их коллег — специальных констеблей Диккенс дает достаточно полное описание методов и приемов их действий (гл.21, XXIV; 22, XXV). Специальные констебли — институт, ведущий свое начало со второй, послереволюционной половины XVII века (с царствования Карла II). Специальные констебли набирались из граждан, известных «добрым поведением» и давших присягу оказывать помощь регулярным констеблям в случае крайней необходимости. Во время исполнения ими полицейских обязанностей они пользовались такой же властью и теми же привилегиями, что и регулярные констебли. Специальные констебли набирались, когда к мировому судье (ч. 36) поступало клятвенно подтвержденное заявление о замышляемом бесчинстве, мятеже или уголовном преступлении; только муниципальная реформа 1835 г. ввела некоторый порядок в составление списков специальных констеблей.

в) Дореформенный стражник «Чарли» появляется в «Пиквике» только один раз — в Бате, и притом в роли бездействующего свидетеля ночного приключения с портшезом, когда мистер Даулер тщетно взывает к его помощи, требуя задержания мистера Уинкля (гл. 32, XXXVI). Мистер Уэллер-старший предлагает Сэму привести стражника, приступая к расправе со Стиггинсом на заседании комитета Эбенизерского общества (гл. 29, XXXIII).

г) В настоящее время в Англии различают полицию, одетую в форменное платье и одетую в штатское платье, то есть полицию тайную, сыскную. До организации полиции по системе Пиля Боу-Стрит прибегал главным образом к помощи добровольных осведомителей, называвшихся информаторами. Английский закон издавна поощрял добровольное доносительство, вводя в самое определение того или иного преступления указание на то, какое вознаграждение полагается донесшему (штраф провинившегося или известная доля его). Нечего и говорить, что такое поощрение легко превращало добровольчество в профессию. В «Оливере Твисте» Диккенс показывает, как создается карьера информатора: мошенник «Ноэ Клейпол, получив прощение от Коронного суда благодаря своим показаниям о преступлении Феджина [руководителя шайки, в которую втерся Ноэ] и рассудив, что его профессия вовсе не столь безопасна, как было бы ему желательно, сначала не знал, где искать средств к существованию, не обременяя себя чрезмерной работой. После недолгих размышлений он взял на себя обязанности осведомителя, в каковом звании имеет приличный заработок. Метод его заключается в том, что раз в неделю, во время церковного богослужения, он выходит на прогулку вместе с Шарлотт, оба прилично одетые. Леди падает в обморок у двери какого-нибудь сердобольного трактирщика, а джентльмен, получив на три пенса бренди для приведения ее в чувство, доносит об этом на следующий же день и кладет себе в карман половину штрафа. Иногда в обморок падает сам Клейпол, но результат получается тот же» (гл. 53). Одно из «общих мест» гласит, что профессия накладывает на человека свой отпечаток, — из этого исходит Дуглас Джерролд, когда дает свою характеристику информатора: «Лицо осведомителя соединяет в себе опасную проницательность преследователя с живостью мошенника, — нам пришлось встретить осведомителя, похожего на бритого хорька, и, кажется, мы понимаем, в чем тут секрет. Говорят, что грудные дети, глаза которых постоянно обращены к лицу матери, приобретают известное сходство с нею. Осведомитель, чьи взоры всегда блуждают по закоулкам закона, приобретает такое выражение жульничества, низости, пронырства, алчности, которое выдает его излюбленные занятия. ‹...› Осведомитель — порождение закона, он заводится в законах, как моль в сухарях. Выходит прекрасный закон, вся страна с радостью ждет появления прекрасного цветка, который должен наполнить мир благоуханием правосудия. К сожаленью, несмотря на совокупные усилия шестисот пятидесяти восьми садовников одной палаты и двух или трех сотен другой, гусеница проникает в почку; осведомитель — червь, подтачивающий распускающийся цветок».

Легко представить себе негодование мистера Пиквика, когда кэбмен заподозрил в нем осведомителя (гл. 2, в нашем переводе не совсем адекватно: «шпион»); понятно и беспокойство, которое должно было охватить пиквикистов, когда в толпе раздался возглас: «осведомители» («шпионы»), ибо предложение пирожника отправить их под насос не было случайным: таким неласковым способом лондонская толпа нередко расправлялась с разоблаченными осведомителями. По английской юридической терминологии сообщение «леди средних лет» судье города Ипсуича о предстоящей дуэли также есть, как и сказано у Диккенса, «информация» (гл. 21, XXIV).

 

ЧАСТЬ 35

Habeas corpus

Когда Диккенс отказывался писать о спортивных приключениях Нимродова клуба (ч. 12) под предлогом, что он мало знаком с жизнью английской провинции, он был прав, ибо и после перемены темы он встретился с затруднениями, которые проистекали из его незнания и которые он преодолевал очень односторонне. Хорошо знакомый с болотом государственности, на котором в стихийном плодородии произрастают сутяжничество, вымогательство, издевательство над личностью, он в его пределах завязывает и развязывает свое повествование, но и вне главной темы он не отпускает своих героев далеко за эти пределы. Отправив их путешествовать с целью самой миролюбивой и благонадежной, он не столько знакомит путешественников с нравами страны, сколько с границами их собственных публичных и личных прав. Они бродят так близко около этих границ, что либо незаметно для себя переступают их и только благодаря случайности избегают законных последствий, либо наталкиваются на таких блюстителей этих границ, которые в одном приближении к ним видят уже намерение совершить преступление и спешат со своего сторожевого поста предупредить нарушение королевского мира и спокойствия. Такова суть и таковы последствия почти всех злоключений пиквикистов.

Английское буржуазное право до сих пор говорит об «абсолютных правах» каждого англичанина, каковые права называются также его «свободами». Основанием, на котором покоится прежде всего защита и сохранение этих прав, считается Великая хартия (Magna Charta), которую бароны военной силой заставили подписать короля Иоанна Безземельного в 1215 г. Несмотря на в высшей степени несистематический характер этого документа, он тем не менее всесторонне предусматривал охрану и защиту баронских прав и привилегий.

В период борьбы с королем бароны, заинтересованные в поддержке городов, с которыми до того вступали подчас в очень резкие конфликты, выработали ряд пунктов, предусматривавших защиту интересов городских классов. Но формулировки, предложенные королю во время подписания им этого акта, были столь расплывчаты, что позволяли властям предержащим толковать их по своему усмотрению. Когда значительно позже, в XVII веке, в период революции, и в XVIII веке, в период интенсивного роста английской буржуазии и обострения политической борьбы, буржуазия была реально достаточно сильна, она умела истолковать неопределенные статьи в свою пользу. А когда ее сила получила легальное оформление, так что на нее распространились права и привилегии, которые раньше были достоянием аристократических классов, Великая хартия приобрела в ее глазах значение освященного веками документа, охранявшего ее «абсолютные права». Коренным основанием последних в английском праве считаются статьи 39 и 40 Великой хартии, которые гласят: «39. Ни один свободный человек не будет схвачен, или заключен в тюрьму, или лишен владения, или поставлен вне закона, или отправлен в изгнание, или как-нибудь подвергнут убытку, и на него мы не пойдем, и на него мы не пошлем иначе как по законному приговору равных ему или по закону страны. — 40. Никому не будем продавать право и справедливость, никому не будем отказывать в них или откладывать их».

Положения, гарантирующие свободу и правосудие английскому подданному, впоследствии не раз подтверждались короною или декларировались парламентом, но из всех актов, подтверждающих «абсолютные права» англичанина, самым историческим и конституционно важным считается закон, известный под названием Акта Habeas corpus и изданный в 1679 г. Дело в том, что на практике случаи незаконного лишения свободы не прекращались и принимали по временам то более грубые, то более мягкие формы. Поэтому на практике же были выработаны некоторые способы защиты от подобного произвола. Одним из них являлось получение разного рода (четыре типа) королевских приказов (writs), среди которых был и выдававшийся судом Habeas corpus. В точности не установлено, когда начал выдаваться этот приказ, но известно, что в первой половине XV века к нему прибегали довольно часто. Лицо, незаконно лишенное свободы, обращалось в Суд Королевской Скамьи (уголовный суд, ч. 38) с просьбой о выдаче приказа Habeas corpus, сущность которого состояла в том, что суд обращался к задержавшему просителя с предложением доставить его суду вместе с подробными сведениями о времени и причинах задержания. Суд немедленно приступал к рассмотрению дела и решал, подлежит ли данное лицо полному освобождению или освобождению под поручительство, или же его следует отправить обратно в заключение. Приказ получил название от основных слов составлявшей его формулы: «...Corpus... Habeas... ad subjiciendum et recipiendum», то есть физическую личность («тело»)... представить (суду)... чтобы выслушать и выполнить (постановление суда).

Несмотря на отдельные акты, королевские и парламентские, подтверждавшие гарантии личной свободы, получить Habeas corpus не всегда удавалось: судьи просто отказывали в выдаче его или чрезмерно медлили, за что, равно как и за отказ выполнить приказ, не предусматривалось никакого наказания. Акт 1679 г. имел целью пресечь возможные злоупотребления и установить такие формы выдачи приказа, которые действительно гарантировали бы от незаконного лишения свободы. Судья, отказывавший в выдаче законно требуемого, подвергался огромному штрафу в 500 фунтов стерлингов в пользу потерпевшего, а тюремный смотритель, не выполнивший приказа, подвергался в первый раз штрафу в 100 фунтов, во второй раз — в 200 фунтов и увольнению от должности. Акт Habeas corpus 1679 г имел в виду собственно случаи лишения свободы по обвинению в уголовных деяниях. Акт о более действенном обеспечении личной свободы 1816 г. вводил новые гарантии в строгое исполнение акта Habeas corpus и распространял его действие на все случаи лишения свободы (т. е. кроме ареста, например, незаконное содержание в доме для умалишенных, задержание ребенка вне родительского дома и т. д.). Парламент и правительство, однако, могли своей властью приостановить действие акта во время революционного подъема — под предлогом угрозы установленному государственному строю (ср. ч. 20

Высшие суды (в том числе Суд Королевской Скамьи и Суд Общих Тяжб) заседали в определенные периодически сроки, так называемые «термины» (terms), которых было четыре (со дня св. Гилярия в январе, Пасхальный, Троичный и с Михайлова дня в ноябре, — конце XIX века «термины» заменены сессиями). Происхождение их относится к эпохе, когда суд находился в руках духовенства и «термины» были установлены применительно к свободному церковном и бытовом смысле времени (т. е. свободному от больших праздников, постов, а также летних сельскохозяйственных работ). В промежутках между «терминами», то есть в вакации (летние вакации назывались большими — ср. начало гл. 27, XXXI), когда суд не заседал, за получением Habeas corpus можно было обратиться к специальным дежурным вакационным судьям, которые должны были незамедлительно выдавать требуемые приказы и решать вопрос о закономерности или незакономерности задержания. Мистер Пиквик ездил в Сарджентс-Инн за получением Habeas corpus к дежурному судье (гл. 36, XL).

Арест или задержание, по английскому праву и его практике, чаще всего совершается по предписанию мирового судьи. Требовалось, чтобы такое предписание обязательно было специальным (special warrant), то есть с точным указанием задерживаемого лица и причин задержания. Общее предписание (general warrant), где нет таких указаний, где, например, сказано, что данное лицо задерживается для представления ответов на вопросы, которые будут ему заданы, — как выразился один член парламента в XVIII веке, когда его арестовали на основании «общего предписания», — это «смехотворное (ridiculous) предписание», ибо оно направлено «против всей нации». Причина ареста, указываемая в специальном предписании, должна быть подтверждена показанием под присягой заслуживающего доверия свидетеля, каковое показание также вносится в текст предписания. Наконец, предписание считается действительным только в том случае, если подпись давшего его судьи скреплена печатью. Исполнение предписания возлагается на полицейского констебля (ч. 34).

Имея в виду все эти условия, гарантирующие неприкосновенность личности англичанина, поучительно рассмотреть обстановку, в которой происходил арест мистера Пиквика в Ипсуиче (гл. 21, XXIV; 22, XXV).

 

ЧАСТЬ 36

Мировые судьи

Мисс Уидерфилд, леди средних лет, доставила судье Напкинсу добровольную «информацию» (ч. 34), на основании которой судья, не приводя свидетельницу к присяге, распорядился выдать констеблю предписания (warrants) на арест мнимых дуэлянтов. Так как в этих предписаниях должны быть указаны причины задержания, то судья подводит действия мистера Пиквика и мистера Тапмена Под одну из категорий караемых поступков, которая носит название «нарушения мира» (breach of the peace). Под нарушением мира понимается в Англии не только прямое нападение или посягательство (assault) одного лица на другое, но и такой (насильственный) образ действий, который дает основание предположить, что это посягательство немедленно воспоследует. Указание на это преступление как на причину ареста было включено в предписания мистера Напкинса. Тем не менее пиквикисты имели основание признать их «общими» или, во всяком случае, недействительными и оказать сопротивление констеблям. Как видно из слов Граммера, когда он доводит до сведения пиквикистов содержание предписаний (гл. 21, XXIV), в них вместо имен Пиквика и Тапмена стояли прочерки, в то время как закон требовал обязательно называть имя подлежащего задержанию лица или указывать точные индивидуальные признаки, по которым его можно было бы узнать. Однако, посоветовавшись с Тапменом, мистер Пиквик решил отказаться от мысли о сопротивлении.

Согласно процедуре, основанной на том же законе Habeas corpus, арестованные немедленно должны быть доставлены к судье, выдавшему предписание на арест, для допроса. Допрос должен начинаться с заслушивания показаний свидетеля в присутствии обвиняемого, который имеет право задавать свидетелю перекрестные вопросы. Показания свидетеля протоколируются, подписываются свидетелем и прочитываются обвиняемому, после чего судья предлагает обвиняемому сказать что-либо «в ответ» на обвинение и спрашивает, не желает ли обвиняемый вызвать своих свидетелей; при этом судья не имеет права собственными вопросами вытягивать у обвиняемого показания и в особенности признание. Обыкновенно обвиняемому задается следующий казенный вопрос: «Выслушав свидетельские показания, имеете ли вы возразить что-нибудь против обвинения? Вы не обязаны говорить что-либо, если не желаете; но все, что вы скажете, будет записано и может быть обращено на суде против вас». На основании данных допроса судья должен или отпустить обвиняемого, если признает его невиновным, или перейти к разбору самого дела, а если оно выходит за пределы его компетенции, составить постановление о предании обвиняемого уголовному суду. В последнем случае обвиняемый или отсылается в помещение для предварительного заключения, или отпускается под поручительство и известное обеспечение.

Так как мировые судьи не были обязаны иметь специальное юридическое образование, ибо должность их считалась почетной и исправлялась бесплатно, то мистер Напкинс на каждом шагу демонстрирует свою юридическую неграмотность, и весь указанный порядок с начала до конца им нарушается. Показания констебля Граммера для проформы выслушиваются, но Диккенс сейчас же показывает, какую ценность имеет свидетельство раболепного подчиненного. Напкинс собрался даже лишить мистера Пиквика его несомненного права быть выслушанным. И только вмешательство мирового клерка, одна из обязанностей которого — давать юридическую консультацию самим судьям, спасает мистера Напкинса от грубого нарушения закона. Приговор, составленный, разумеется, клерком, был написан, по-видимому, по форме, и обеспечение в размере пятидесяти фунтов было нормальным и показывает только, что Джинкс поставил Пиквика и Тапмена не на очень высокую ступеньку социальной лестницы (гл. 22, XXV).

Принимая во внимание все поведение мистера Напкинса, мистер Пиквик мог бы привлечь его к ответственности за нарушение законов, гарантирующих неприкосновенность личности и ее свободу. Получение приказа Habeas corpus вообще имеет смысл только тогда, когда противозаконное задержание длится и должно быть немедленно прекращено. Но в английском праве существует закон, предоставляющий право потерпевшему предъявить иск о возмещении ущерба за так называемое незаконное задержание. Под незаконным задержанием понимается всякое лишение или ограничение свободы лица без законных оснований или без соблюдения требуемых законом условий, как, например, самовольное удержание арестованного в месте заключения дольше назначенного срока, самовольное задержание его в любом закрытом помещении (в том числе в монастыре, в школе, на фабрике и т. п.), в колодках или веревках, и даже насильственное задержание на улице. Такой иск имеет целью материальное возмещение ущерба, нанесенного потерпевшему, и рассматривается судом присяжных, который по большей части присуждает виновных к уплате крупных сумм. Дело может возбуждаться как против частных, так и против должностных лиц, незаконно задержавших потерпевшего. К числу видов незаконного задержания безусловно относится арест на основании вышеразъясненного «общего предписания» Увлекшись разоблачением Джингля, мистер Пиквик забыл о своем «твердом намерении жаловаться на это чудовищное нарушение его привилегий англичанина» (гл. 21, XXIV). Такая же угроза мистера Пиквика по адресу капитана Болдуига фактически не была приведена им в исполнение, хотя и по другим причинам (гл. 16, XIX). Мистер Пиквик только один раз воспользовался самой основой этих «привилегий», и то не в прямом смысле Habeas corpus: когда Перкер выхлопотал распоряжение о содержании Пиквика во Флитской тюрьме, пока им не будет полностью оплачена сумма вознаграждения миссис Бардль и судебных издержек по этому делу (гл. 36, XL).

 

ЧАСТЬ 37

Личная безопасность

На тех же основаниях, на коих покоится «абсолютное право» свободы, зиждется, по толкованию английских юристов, также «абсолютное право» личной безопасности. Последняя понимается очень широко и состоит для каждого в «легальном и непрерывном пользовании жизнью, членами тела, телом, здоровьем и добрым именем». Некоторого разъяснения требует включение в приведенное определение «доброго имени». Всякое опорочение его считается нанесением ущерба и дает основание потерпевшему искать материальной компенсации. В особенности суд строг в отношении очернителей профессионального имени: назвать адвоката «кляузником», врача — «костоломом», купца — «банкротом», судью — «взяточником» значило подать повод к возбуждению дела. Английское право делает различие между поношением и опорочением (defamation) устным, клеветой (slander), и в печати, пасквилем (libel), оценивая их по-разному: не всякое выражение, которое считается опорочивающим, когда оно напечатано и опубликовано, оказывается недопустимым в разговоре. Например, слово windler — вымогатель — тот, кто добывает деньги обманным путем, — признается порочащим человека, если оно употреблено по его адресу в печати, но его употребление в устном обращении не дает права на взыскание убытков, однако если оно имеет в виду профессиональную нечистоплотность, то опять-таки относится к выражениям, наносящим ущерб «доброму имени».

Само собою разумеется, что на почве таких различных толкований легко развивается изощренное юридическое творчество, отличающееся от схоластики разве только еще более вредными последствиями. Эпизод, разыгравшийся на заседании Пиквикского клуба (гл. 1) между мистером Пиквиком и Блоттоном, — иллюстрация к вышесказанному; вместе с тем здесь указывается выход для слишком горячего или неразборчивого в выражениях оппонента — стоит только приписать оскорбительному выражению «пиквикистский смысл» (см. IX Пиквик) или, точнее было бы сказать, признать, что оно было употреблено в пиквикистской суппозиции.

О возможности поплатиться за очернение личности мистер Перкер предупреждает Уордля, когда тот набросился на Джингля в гостинице «Белый Олень» (гл. 9, X). И далее, когда мистер Пиквик наносит визит Додсону и Фоггу и, возмущенный их наглостью, прибегает к неосторожным выражениям по их адресу, они провоцируют его на «порочащие» выражения и даже на «посягательство», на оскорбление действием или «нападение» (assault). Разгоряченный мистер Пиквик бросает им приведенное выше в качестве примера слово «вымогатели» и даже называет их «ворами», рискуя дать им право на новый иск о возмещении ущерба. И, несомненно, визит мистера Пиквика закончился бы взысканием с него убытков за «нападение» на личности Додсона и Фогга, если бы Сэм Уэллер не выручил своего хозяина (гл. 17, XX). Аналогичная сцена повторяется позже в конторе мистера Перкера: последний, хорошо зная юридические последствия неосторожных выражений, всячески сдерживает мистера Пиквика, тогда как Додсон и Фогг опять провоцируют его на посягательство на их личность. Усилиям Перкера и Лоутена, выпроводивших врагов мистера Пиквика, последний был обязан тем что угроза Фогга: «Вы дорого заплатите за это», не была приведена в исполнение (гл. 48, LIII). Насколько строго и придирчиво английский закон и суд карают «нападение», настолько же они либеральны в определении границ физической самозащиты, доказанная необходимость которой оправдывает даже убийство; мистер Пиквик, вероятно знал это, когда из своего портшеза призывал ипсуичских зевак в свидетели, что Сэм Уэллер, сбивший с ног специальных констеблей, первый подвергся нападению (гл. 21, XXIV). Констебль, конечно, обвиняет Сэма перед судьей именно в «нападении» (гл. 22, XXV). Вообще же мистер Уэллер-младший охотно посягал на безопасность английских «членов тела», хотя отлично уходил от ответственности. Единственный раз, когда он был все-таки приговорен к штрафу за двойное покушение на констеблей мистера Напкинса, он и от этого штрафа благополучно ушел. Причем, поскольку он был приговорен к штрафу, то скорее, надо думать, этот штраф налагался за «нарушение мира», а добиваться возмещения ущерба предоставлялось самим пострадавшим. Тогда же были взяты с мистеров Уинкля и Снодграсса специальные письменные обязательства «подписки» (recognizances) о соблюдении мира по отношению ко всем под данным его величества и в особенности по отношению к его верноподданному Дэниелу Граммеру (гл. 22, XXV).