Об авторе

ШПИЛЕВ Борис Иванович — родился в 1961 году в Ростове. С шестнадцати лет занимается карате, получил чёрный пояс. Служил в Заполярье. 10 лет проработал в частных службах безопасности. Из них четыре — телохранителем. Сейчас работает начальником службы безопасности подмосковной компьютерной фирмы.

 

Глава 1

Там, на войне, у него было прозвище — Гром. Он так привык к этому своему второму имени, что, когда на привокзальной площади маленького подмосковного городка милиционер окликнул его по имени-отчеству, Алексей даже не обернулся.

Однако настырный молодой лейтенант, расталкивая прущую с поезда толпу, забежал вперёд, заглядывая ему в лицо, и вопросительно-утвердительно повторил:

— Громов? Алексей Иванович?

Не отличавшийся разговорчивостью, Гром поправил лямку вещмешка и неохотно кивнул.

— А документики ваши, извиняюсь, можно? — гнул своё мент.

Алексей протянул ему свой потрепанный военник. Лейтенант виновато пожал плечами, мол, служба такая, и внимательно уставился на Алексея, сличая затёртую фотографию на документе с оригиналом. На сержанта равнодушно и устало смотрел человек лет тридцати-сорока. Выцветшие до прозрачности серые глаза словно подёрнуты дымкой. Сутулая, худощавая фигура, длинноватые жилистые руки. Видавшая виды, но выстиранная и аккуратно заштопанная «афганка».

«И на фига сдался Михеичу этот бомж?» — подумал мент, пряча в карман военный билет Грома, а вслух сказал:

— Вот хорошо-то! А то второй день на вокзале дежурю, думал, уже разминулись.

Лейтенант подал знак, и за спиной у Алексея как из-под земли выросли два еще таких же молодых и самоуверенных мента — у каждого кобура с пистолетом за поясом, а в правой руке накрепко сжат «демократизатор» — длинная резиновая дубинка.

— Я арестован? — спокойно поинтересовался Гром, косясь на стоящих сзади мордоворотов.

— Ну что вы, Алексей Иванович, — широко улыбнулся лейтенант. — Просто один человек хочет с вами увидеться. Доставим вас на машине в лучшем виде.

— Документ верни, — попросил Гром. — И скажи, кто хочет со мной встретиться. Иначе не поеду.

— Ты чё, козёл, не понял? Пшёл! — рявкнул один из стоящих сзади громил с сержантскими погонами и сильно толкнул Алексея в спину. Молодой розовощекий сержант, привыкший общаться с вокзальными бомжами лишь при помощи кулаков и дубинки, точно знал, что любой нормальный человек десять раз подумает, прежде чем перечить представителю власти.

Он не знал только, что в мире, привычном Грому, люди зачастую действовали не раздумывая, повинуясь звериным инстинктам и обостренному до крайности инстинкту самосохранения, потому что секунда размышления могла стоить им жизни.

Когда толчок в спину бросил Грома вперед, он споткнулся и завалился на улыбчивого лейтенанта. Пытаясь удержаться за его плечо, Гром пережал большим пальцем сонную артерию парня. Костяшки пальцев другой его руки, вероятно случайно, попали тому в болевую точку под ключицей. Удивленно сказав: «Ой!», лейтенант мягко повалился на землю. Гром упал вместе с ним. Пытаясь подняться, он зацепился лямкой своего вещмешка за ногу бросившегося к нему сержанта, да так неловко, что тот с маху грохнулся на заплеванный асфальт, ударившись головой о стоящую рядом скамейку. Третий милиционер, поспешивший на помощь друзьям, налетел правым глазом прямо на локоть неуклюже повернувшегося к нему с извинениями Грома. Вся эта сцена заняла не более десяти секунд. Прохожие равнодушно-опасливо обходили странную кучу-малу из трех молчаливо и смирно лежавших милиционеров.

Гром достал из нагрудного кармана лейтенанта свой военный билет, отряхнулся и легко запрыгнул в открывшиеся двери подкатившего автобуса.

* * *

— Дак ведь «чёрный пояс» у него, не иначе, Виктор Михеич! Он же нас троих, как котят… Хитрым китайским приёмом!

— Правда, что ли? — Майор милиции Виктор Михеевич Рулев, пытаясь удержаться от смеха, встал из-за стола и прошёлся по своему просторному кабинету, разглядывая помятых подчинённых. — А мне знакомый очевидец рассказывал, что вы в своих соплях да в дубинках запутались. Не по зубам оказался орешек? Скажите спасибо, что он вас не поубивал на хрен!

— Ничего, свидимся ещё, даст бог, — шмыгнул распухшим лиловым носом сержант.

— Не вздумай даже! — бешено заорал вдруг майор, глядя в помертвевшие от страха глаза сержанта. — Не вздумайте без приказа даже близко к нему!.. — Рулев трясущимися руками вытащил из мятой пачки сигарету и, прикурив от услужливо протянутой зажигалки, глубоко затянулся, выпустил через нос две толстые струи дыма, успокаиваясь.

— Про семью ничего ему не сказали?

— Никак нет, товарищ майор. Не успели,  — робко усмехнулся лейтенант. Он знал, что начальник в гневе страшен, но отходчив.

— Значит, так, установить за Громовым круглосуточное наблюдение. Близко не подходить, он «хвост» спинным мозгом чует. Обо всех его передвижениях докладывать мне лично. — Рулев надолго замолчал, задумавшись: — «Если гора не идет к Магомету… ну, что же, встречусь с ним сам».

Отпустив подчиненных, Рулев подошел к большому окну и, бездумно глядя в ранние зимние сумерки, наблюдал за лохматыми снежинками, роившимися в синем свете фонарей. Он вспоминал большеголового, мрачноватого мальчишку со смешно оттопыренными ушами, который сидел с ним за одной партой и многие годы был его лучшим другом, пока судьба не развела их. Боль и гнев плавились в душе майора.

«Война совсем не изменила тебя, Лешка. Смерть и кровь несешь ты в мой город. И я должен тебя остановить. Обязан! Но я не хочу, не хочу! Господи, что ж мне делать-то? Спаси его, господи, а?! Не ты ли сказал: «И аз воздам…»

Так думал Виктор Михеевич. Стыдясь самого себя, майор мелко, неумело перекрестился. Всю жизнь он был убежденным атеистом, но в последнее время его неверие сильно пошатнулось.

* * *

Капитан Алексей Иванович Громов уже три дня как вырвался из ада, пропахшего порохом и смертью. Он и сам пропитался этим запахом. Провонял им до самого нутра. Ему до сих пор не верилось, что он жив, при деньгах и едет домой. Все три дня, пока мягкий купейный вагон баюкал его от Владикавказа до Москвы на непривычно белых простынях, Гром просыпался с криком, шарил кругом в поисках автомата и покрывался холодным потом, не находя его.

Только на подъезде к столице, когда за окнами вагона замелькали уродливые, грязные строения промзоны, неимоверное напряжение отпустило его. Оба попутчика, севшие в Минводах, вышли еще в Ростове и дальше Гром ехал в купе один. Попив с утра чая, он закрыл дверь на замок и, развязав тощий вещмешок, разложил на неудобном столике подарки для родных, соображая, чего бы еще такого прикупить в Москве. Отцу он вез уникальную курительную трубку фирмы «Данхилл», которую подарил Грому один английский корреспондент, спасенный из заложников. Англича нин говорил, что она стоит многие тысячи баксов.

Младшему братишке Сереже Алексей приготовил в подарок маленький газовый пистолет. Маме — красивейшую горскую шаль ручной работы, а любимой сестренке-красавице Оле Гром припас колечко и сережки с маленькими, но настоящими бриллиантами. Он нашел их случайно, они выпали из кармана убитого боевика и валялись в грязи. Гром едва не наступил на них.

Курский вокзал неприятно поразил Алексея, встретив его базарным шумом, криками и пестротой. Покупалось и продавалось все. За те десять минут, которые он провел там, ему успели предложить: такси, квартиру, сауну, гостиницу и девочку. Гром понимал, что за те четыре года, которые он провел вдали от столицы, она не могла так уж сильно измениться. И все же, уезжая тогда, он запомнил Москву совсем другой.

Электричка до городка, в котором жил Гром, отправлялась с Ярославского вокзала. Спустившись сначала в метро, Алексей затем передумал ехать в подземке. Он поднялся на эскалаторе, вышел из метро и неторопливо побрел по московским улицам, заново привыкая. Заглядывая в магазины, провожая глазами красивых девушек и шикарные машины. Сквозь расслабленность его и безмятежность нехорошо, неясно бередила душу тоска.

В тот момент, когда Алексей выходил из кондитерской, держа в одной руке пирожное, а в другой банку пепси-колы, неясное томление как-то сразу сформировалось. Ярко и больно обожгла его дикая мысль. Он не хотел ехать домой. Подсознательно он пытался оттянуть долгожданную встречу. А Гром доверял своей интуиции, или, если угодно, своему звериному чутью, которое много раз спасало ему жизнь.

С Ярославского вокзала он уехал быстро, впрыгнув в последний вагон отходящей электрички. По мере приближения к дому беспокойство всё возрастало. Необъяснимая потасовка с ментами на вокзале окончательно выбила его из колеи, и, когда Алексей вышел из автобуса неподалеку от родного дома, его буквально трясло.

Гром подошёл к подъезду. Уже совсем стемнело. Снова пошел снег и резко похолодало.

Вихрем взлетев по щербатой лестнице на четвертый этаж родной «хрущобы», Алексей погладил шершавый дерматин на двери своей квартиры, даже зачем-то понюхал его.

Прижавшись к косяку так, чтобы его не было видно в «глазок», Гром позвонил три раза «своим» звонком: два длинных, один короткий.

Пустой, нежилой тишиной откликнулась квартира. Никто не закричал радостно, не щелкнул, открываясь, замок.

«Наверное, нет никого. Наверное, все ушли куда-то», — повторял про себя Гром, еще и еще раз нажимая на кнопку звонка. Как же так, ведь он сообщал телеграммой день приезда.

— Ты чего трезвонишь, обалдуй чёртов?! Чего трезвонишь? — Надтреснутый голосок гулко раскатился в пустой тишине подъезда. Гром обернулся: из приоткрытой двери квартиры напротив боязливо выглядывала маленькая старушка. Одной рукой она запахивала на груди ветхий халат, а другой опасливо придерживала ручку двери. Ее слезящиеся глазки гневно сверкали.

— Это же я, Клара Павловна. Я, Алёша. Вы что, не узнаете меня? — сказал Гром враз севшим голосом. Старушка нерешительно сделала шаг из квартиры и замерла, подслеповато, снизу вверх вглядываясь в лицо Алексея. Из её намертво провонявшей квартиры вышла маленькая белая кошечка и потерлась о штанину Грома.

Соседка наконец узнала его и вдруг неожиданно заплакала, запричитала в голос, упав Алексею на грудь.

— Господи, Алёшенька, мальчик мой, горе-то какое, вот горе-то, а?! — Старуха тяжело повисла у него на руках, готовая потерять сознание.

— Подождите, Клара Павловна, я ничего не понимаю, — чужим голосом повторял Гром, чувствуя, как захлестывают его мутные волны холодного скользкого ужаса. — Я ничего не понимаю, какое горе, у кого?

Старушка разом перестала плакать и в свою очередь со страхом уставилась на него.

— Так ты что же, ничего не знаешь?

* * *

В салоне «шестёрки» было так накурено, что хоть топор вешай. Рулев приоткрыл окно и раздавил в забитой пепельнице очередной окурок. Снова похолодало. Майор повернул ключ зажигания и включил печку. Второй час он ждал Грома у его подъезда. Несколько раз он порывался подняться к нему в квартиру, но не решался.

Хлопнула подъездная дверь, и тёмная фигура опустилась на покосившуюся лавочку, замерла сгорбившись. Замерцал в темноте огонек сигареты…

Выйдя из машины, майор присел рядом, прикурил новую сигарету от окурка старой, покосился на Грома и произнёс тихо:

— Ну, здравствуй, что ли, капитан.

— Здорово, Витек, — глухо отозвался Алексей после долгой паузы.

Они помолчали. Заметив, что его друга бьёт крупная дрожь, Виктор Михеевич сказал:

— Одет ты не по погоде, Гром, пойдём-ка в машину.

Алексей поднялся и медленно, как автомат, пошел, загребая ногами снег и сутулясь. Рулеву показалось, что его друг не очень понимает, где он находится и что с ним происходит.

Согревшись в машине, Алексей перестал дрожать. Он выпил сто граммов коньяка, налитого майором, закурил, отказавшись от шоколадки, и, глядя в ночь за лобовым стеклом, тихо спросил:

— Кто их убил, Витя?

Этого вопроса Рулев боялся больше всего. Он знал, что будет после того, как он назовет Грому имя. Будет война. А война в его, майора, родном городишке, покой которого он обязан охранять и защищать, была недопустима, и Рулев заюлил:

— Видишь ли, материалы следствия не позволяют пока с уверенностью сказать…

— Не ври мне, Витя, пожалуйста, — тихо прервал его Алексей. — Просто скажи.

Никогда еще Рулев не был так противен сам себе, но, сжав зубы, он упрямо процедил:

— Не знаю.

Тягостное молчание повисло между ними. Открыв дверцу, Алексей молча полез из машины. Ухватив за ремень, Рулев рывком вернул Грома на место.

— Не дури. Пойдем к тебе, нам есть о чём поговорить.

— Не, — мотнул головой Гром. — Не пойдём. У меня ключей нет.

— Тогда вот что, едем ко мне. Татьяна с дочкой в отъезде, переночуешь у меня, а утром решим, как жить дальше.

В просторной уютной квартире Виктора Гром немного оттаял. Он поковырял вилкой котлету, затем, решительно отодвинув тарелку, поднял на Виктора совершенно больные глаза и попросил:

— Расскажи мне, как это случилось?

Майор хватил полный стакан коньяка и начал рассказывать.

История была самая обычная и потому особенно страшная в этой своей обыденности. Всё началось с того, что год назад отец Грома, Иван Михайлович, решил открыть свой магазин. Кое-какие деньги в семье были. Иван Михайлович подзанял у знакомых недостающее, выправил разрешение на торговлю, заплатил что положено и, построив неподалёку от дома павильончик, начал торговлю. Месяца два всё шло хорошо. Жена-бухгалтер занималась деньгами, а младший сын мотался на машине, доставляя товар. Вот только денег было маловато, все съедали дикие налоги, и магазин пока работал «по нулям», почти без прибыли. Но Иван Михайлович не унывал. Он с нетерпением ждал приезда из Чечни старшего сына Алексея. Заработанные им деньги сразу решили бы все проблемы. Все началось в один из осенних дней. У входа в магазин вальяжно затормозил «мерс», и трое «интеллигентных» молодцов в кожаных плащах прошли в маленький кабине-тик Ивана Михайловича. Они были вежливы и благожелательны. Не стучали кулаками по столу и не требовали денег. Напротив, они предлагали пустить в оборот их деньги. Немалые деньги. Прямо сейчас. Взамен они хотели самую малость, всего лишь долю от доходов. Ошалевший от счастья Иван Михайлович из осторожности пожелал все-таки узнать имена будущих компаньонов и с удовольствием убедился, что все трое являются сотрудниками солидной юридической фирмы «Бриг», которая, собственно, и желает составить партнерство Ивану Михайловичу. Через неделю честь-честью был заключен договор, и работа пошла на славу.

А через месяц начались неприятности. В магазин зачастили различные городские службы: СЭС, пожарная охрана, электросеть. Все они буквально не вылезали из кабинета Ивана Михайловича, выявляя массу недостатков, недоделок и упущений в работе магазина, и, что самое интересное, категорически отказывались при этом брать взятки. Магазин постоянно закрывался на день, на два, на три, «до устранения выявленных недостатков». Покупатели стали обходить стороной торговую точку с непостоянным режимом работы. Отчаявшись, Иван Михайлович бросился к «партнерам» с просьбой о помощи, но те, кто вчера хлопал его по плечу и пил с ним шампанское «за успех общего дела», сегодня, холодно улыбаясь, объясняли, что помочь ничем не могут и прозрачно намекали, что ждут в конце месяца причитающиеся им деньги.

Ещё пару месяцев, постоянно сокращая объём продаж, Иван Михайлович ухитрялся выплачивать фирме «Бриг» её долю, а затем грянул крах.

Совершенно новый холодильник, установленный только что в магазине, почему-то сломался. Находившиеся в нём мясо и куриные окорочка оказались безнадёжно испорченными. Это был конец. В этот месяц он ничего не смог выплатить фирме.

И тогда к Ивану Михайловичу домой приехали уже другие — страшные, небритые, с налитыми кровью глазами. Они избили его и Серёжу прямо в квартире. Сорвали платье с Оли и приставили ей к горлу бритву. Сказали, что включают счётчик.

Иван Михайлович согласился на всё. Он подписал документ, согласно которому магазин переходил в собственность фирмы, но это только погасило набежавшие проценты. Снова появились эти страшные, в чёрной коже и стали требовать, чтобы он переписал квартиру на чьё-то там имя. Тогда Иван Михайлович вышел в соседнюю комнату и вернулся с охотничьим ружьем в руках. Он выстрелил из обоих стволов поверх голов небритых и сказал, что идет к Рулеву. В тот день майор был на выезде. А наутро Клара Павловна, выпуская гулять своих кошечек, увидела, что дверь в квартиру Громовых приоткрыта и тянет оттуда сладковатым запахом. Предварительно покричав и позвонив, соседка открыла дверь и вошла.

— Все они были там, Леша. — Майора передёрнуло, когда он вспомнил картину, увиденную в квартире Громовых. — Все, кроме Оли. Ее до сих пор не можем найти.

— А ищете? — как-то безразлично спросил Гром, глядя в окно.

— Ищем, — твёрдо ответил Рулев.

Майор проснулся среди ночи. Сначала он не понял, что его разбудило, но доносившиеся с кухни тихие звуки были полны такой боли и скорби, что Рулеву стало нехорошо. Он никогда не жалел ни себя, ни других. Не умел. Поэтому он отвернулся к стене, сжав кулаки и стиснув зубы, слушая, как тихо и мучительно плачет в ночи его лучший друг.

Утром Алексей собрался уходить. Они с майором пили крепкий кофе на кухне. За окном занимался холодный, хмурый рассвет.

Виктор Михеевич отчаянно маялся головной болью. Всю ночь ему снился красный снег. Он падал с неба пушистыми багряными хлопьями и, тая, стекал кровавыми струйками по стенам домов, стеклам машин и лицам прохожих.

— Ну, бывай, Витек. Спасибо за хлеб-соль. — Гром помыл в раковине свою чашку и закинул на плечо вещмешок.

— Подожди. — Рулев сосредоточенно смотрел в свою чашку, помешивая ложечкой кофейную гущу.

— Его зовут Крот. Федор Кротов. Главная тварь в нашем городе. Мы давно под него копаем, но он скользкий. Всех купил, сука. И «Бриг» этот тоже его. То ещё змеиное гнездо. Бандюк на бандюке. И ещё есть один фигурант, начальник охраны фирмы, некто Хмура. Правая рука Крота. Палач.

— Хмура, это погоняло, что ли?

— Да нет, это фамилия у него такая. А кличка — Боров.

— Вот эту вещицу, — продолжал май ор, — нашли под телом твоего отца. — Он протянул Грому мундштук в виде обнажённой женщины,  искусно вырезанный из слоновой кости. — Его вещица.

— Я понял, Витя, спасибо. — Голос Грома дрогнул, и Рулев почувствовал на своем плече его тяжёлую руку.

— Ни хрена ты не понял! — Словно подброшенный пружиной, майор схватил Грома за грудки, притянул к себе и горячо заговорил, дыша ему в лицо кофейным запахом: — Это мой город! Понимаешь? Мой! И пока я жив, снег в нем не будет красным. Я не с тобой, понимаешь? Я не позволю тебе…

Гром притянул его за плечи и крепко обнял.

— У каждого свой долг, Витя. У тебя свой, у меня — свой. Будем исполнять его достойно. — Он легонько оттолкнул Рулева и вышел. Хлопнула входная дверь.

Стоя у кухонного окна, майор видел, как тает в утреннем тумане одинокая фигура Алексея. Он ничем не мог помочь ему. Гром был один. Против закона. Против бандитов. Против всех.

«Господи, если ты есть, сохрани его!» — снова подумал майор.

* * *

— Господин Магомедов у нас не работает. — Молодой женский голос, доносящийся сквозь треск помех, был холоден и официален…

— Алё, девушка! Алё! — Гром плотнее прижал к уху телефонную трубку. — Я в компанию «Аверс» звоню?

— Да, но я вам уже сказала…

— Передайте Магомедову, что его племянник Иса шлёт ему привет. И наилучшие пожелания.

Сразу растаял ледок в девичьем голосе. После небольшой паузы девушка прощебетала:

— Подождите секунду, соединяю.

Битловская мелодия «Мишел» вкрадчиво заполнила паузу, затем гнусавый голос осторожно произнес:

— Слушаю.

— Меня зовут Гром.

— Что ты хочешь?

— Разговор есть.

— Ну!

— Не телефонный.

Гнусавый посопел в трубку и спросил:

— Как выглядит Иса?

Гром описал. Гнусавый ещё посопел:

— Как выглядишь ты?

— Увидишь, узнаешь, — теряя терпение, буркнул Алексей.

— Где сейчас находишься? — после секундной паузы поинтересовался Магомедов.

— Метро «Щелковская», автовокзал. Из автомата звоню.

— Там на углу есть павильончик игровых автоматов. Жди около него.

Стоя у павильона, Гром ел чебурек, запивая его пивом, и рассеянно наблюдал за тремя рабочими, которые, лениво матерясь, топили гудрон в большом железном коробе. Из него плотными клубами валил чёрный дым.

* * *

Такой же липкий чёрный смрад плотной пеленой висел тогда над обречённым поселком. Горело всё, что только могло гореть. Шесть дней большая группа боевиков удерживала эту груду развалин. Их утюжили с вертолётов, их день и ночь долбила артиллерия, но, зарывшись в землю, они яростно поливали свинцом любого, подошедшего на расстояние выстрела. Рота спецназа Грома, дойдя до этих руин, остановилась, словно наткнувшись на каменную стену. На седьмые сутки им, наконец, удалось прорвать линию обороны и ворваться в поселок, от которого мало что осталось. Закрутилась мясорубка ближнего боя. Вой пламени, автоматные очереди и крики умирающих слились в мелодию ужаса, в которой привычному уху Грома слышалась порой странная, чудовищная гармония.

Швырнув гранату в разбитое окно, из которого беспрестанно лупил пулемет, Гром перекатился по хрустящей битым стеклом земле за стену соседнего дома и, вскочив на ноги, бросился в дверной проем. Ему навстречу туго и звонко ударил автомат. Укрывшись за висящей на одной петле дверью, Гром выпустил длинную, в полрожка, очередь. Внутри дома страшно закричали. Высунувшись на секунду, Алексей окинул взглядом комнату. Один из боевиков лежал у стены с развороченным черепом, второй сидел у стены на корточках, покачиваясь, и пытался засунуть обратно в живот вывалившиеся внутренности.

Добив его короткой очередью в голову, Алексей уже направился к выходу, когда услышал за спиной тихий стон. Он мгновенно обернулся, падая и вскидывая автомат. В углу, у стены зашевелилась куча тряпья.

Стволом отбросив вонючую ветошь, Гром обнаружил под ней мальчишку лет шестнадцати, связанного проволокой. Парень был без сознания и в горячке стонал тихо и жалобно. На плече его расплылось кровавое пятно.

Как наёмника ни называй — контрактник, сверхсрочник или ещё как, — сути дела это не меняет. Наёмник всегда наёмник. Гром продавал за деньги свою жизнь и умение ловко убивать, жалость давно забыла дорогу в его сердце. Но похищенный парнишка был очень похож на младшего брата, и Алексей, проклиная всё на свете, взвалил бедолагу на плечо и каким-то чудом благополучно вынес из-под огня. В санчасти парень пришел в себя, и хирург сказал Грому, что жизнь юноши вне опасности.

А через день по части бродил, тяжело опираясь на посох, древний, как горы, старик-дагестанец и искал Грома. Найдя его, дед длинно, пристально посмотрел в глаза Алексею, что-то соображая.

— Ручка есть? — спросил он на ломаном русском.

— Какая ручка? — опешил Гром.

— Всё равно, — неожиданно белозубоулыбнулся дагестанец. Взяв протянутый Громом обмотанный изолентой стержень, он записал на клочке бумаги телефон. — Будешь в Москве, позвони. При встрече отдай это. — Старик протянул Грому старинную монету.

— И что будет? — спросил Гром, вертя в руках позеленевший от времени металлический кругляш.

— Тебе помогут.

— Кто поможет, в чём? — недоумевал Гром.

— Ты спас моего внука, потомка древнего рода. Мы никогда не забудем этого. — С достоинством повернувшись, старик направился к видневшимся невдалеке скалам. Он остановился, уже почти скрывшись в тумане, и неожиданно звонко крикнул: — Его зовут Иса Магомедов! Запомни! Его зовут Иса!

Горы подхватили его крик:

— Иса!.. Иса!.. Иса!

— …Иса.

Задумавшийся Гром  обернулся на голос. Перед ним стояли двое: один повыше, другой пониже, в дорогих черных пальто, с характерной внешностью, при виде которой Грому сейчас же почудился запах пороха. За их спинами громоздился чёрный джип, похожий скорее на танк. Он гордо возвышался прямо под знаком «Стоянка запрещена».

— Ты, что ли, говорил про Ису? — с акцентом повторил тот, что повыше.

Гром кивнул.

— Поехали.

Хозяин роскошного кабинета кивком отпустил спутников Грома и, откинувшись в кресле, сцепя пальцы на животе, принялся в упор разглядывать Алексея. Он даже не предложил ему сесть.

Большие, черные, чуть навыкате глаза Магомедова равнодушно скользили по лицу Грома, по его одежде.

— Значит, ты спас моего брата? — нарушил наконец затянувшуюся паузу дагестанец.

Гром неуверенно кивнул.

— И он дал тебе этот телефон?

— Ну, в общем, да.

— И это всё?

Гром некоторое время непонимающе смотрел на него, затем, вспомнив, порылся в карманах и положил перед хозяином кабинета монету.

Магомедов долго рассматривал ее в лупу, затем поднял на Грома сразу потеплевшие глаза.

— Спаситель моего брата — мой брат! — Кавказец встал из-за огромного стола, уставленного компьютером, факсом и прочей оргтехникой, обошёл его и обнял Грома. Алексей неприязненно вдохнул запах дорогого одеколона, но не отстранился, сдержался.

— Вот так! Одного брата потерял, другого нашёл, — невесело усмехнулся он.

— Зачем потерял?! — не понял кавказец. — Как потерял?! Ну-ка рассказывай!

И Гром, чьё долго копившееся внутри горе выплеснулось наконец наружу, неожиданно для себя всё рассказал этому, чужому. Он говорил долго, сумбурно, перескакивая с пятого на десятое, не стыдясь навернувшихся на глаза слёз.

Магомедов слушал внимательно, не перебивая, и, когда Алексей закончил, долго молчал, глядя в окно, повернувшись спиной к Грому.

— Шакалы! — прошипел и просвистел Магомедов сквозь зубы. — Ах, шакалы! — И, полуобернувшись, спросил через плечо: — И что ты хочешь, брат мой?

— Убить их всех, к чертовой матери! — не колеблясь ни секунды, выпалил Гром.

— Что тебе для этого нужно?

— «Левые» документы, три человека на два часа непыльной работы, «Жигули» понеприметнее и ещё вот это, — Гром положил перед Магомедовым исписанный листок.

Дагестанец прочитал, цокая языком, и кустистые брови его в изумлении полезли на лоб.

— Вай, шайтан! — только и сказал он. Два раза черкнул на листочке и вернул его Грому.

— «Стечкин» и чешский  «скорпион» смогу только дня через три, позвонишь в пятницу, с утра.

— До вас из области хрен дозвонишься.

— А прогресс на что? — удивился Магомедов. Он вынул из кармана маленькую трубку сотового телефона и протянул Алексею. — Бери. Подарок. Об оплате не беспокойся. — Гром начал было отнекиваться, но дагестанец решительно сказал: — И слышать ничего не хочу. Все остальное завтра. А сейчас ты мой гость. — Магомедов внимательно посмотрел на Алексея: — Ты когда последний раз нормально ел?

Гром честно постарался вспомнить и не смог.

 

Глава 2

— Итак, Лобанов Сергей Юрьевич, 1968 года рождения, неженатый, русский, значит, хотите работать у нас охранником? — менеджер по кадрам Сергей Васильевич Иванчиков поднял синие водянистые глаза от лежавших перед ним документов на сидящего по ту сторону стола невысокого, наголо бритого человека с усами. — А известно ли вам, что наша фирма не принимает на работу сотрудников без рекомендаций и тщательной проверки через органы МВД?

— Гром, а это был он, неторопливо кивнул, покосившись на огромного мужика в чёрном, молча сидевшего на кожаном диване в углу.

— Да, конечно. Я прекрасно понимаю важность тщательного подбора кадров, в особенности для такой солидной и престижной фирмы, как «Бриг», и не возражаю против проверки. Что же касается рекомендаций… — Алексей открыл небольшой кейс и выложил на стол перед Иванчиковым рекомендательное письмо с гербом Курского первого рабочего банка, в который раз уже мысленно поблагодарив всемогущего Султана Магомедова. Менеджер с нескрываемым удовольствием прочитал письмо, пестрящее эпитетами: «дисциплинированный», «квалифицированный», «высокопрофессиональный», и передал бумагу чёрному, квадратному.

Иванчиков побарабанил по крышке стола жирными пальцами-сосисками, полистал еще бумаги.

— Вы ведь недавно из Чечни, служили по контракту, так?

Гром кивнул.

Одинокий, не имеющий никаких родственников, офицер-десантник из Курска бесследно сгинул полгода назад в чеченском пекле, а документы его, пройдя через руки Магомедова и неведомого умельца, вклеившего в них фотографию Грома, в его нынешнем виде, лежали теперь перед Иванчиковым.

— Скажите, Сергей э-э… Юрьевич, а почему вы не вернулись после окончания контракта в Курск? — Иванчиков снял очки и потер покрасневшую переносицу.

Гром пожал плечами:

— У меня там никого не осталось. Жена умерла. Неприятные воспоминания, знаетели. Вот и решил перебраться поближе к столице.

— А что ж не в саму первопрестольную? — удивился Иванчиков.

— Не люблю шума и суеты, — засмеялся Гром. — А у вас здесь тихо, и до Москвы рукой подать.

— Ну, что же, разрешите представить вам Андрея Николаевича Хмуру — начальника охраны фирмы. И если он не возражает (амбал молча пожал плечами и вышел из комнаты)… то вы приняты с месячным испытательным сроком.

Менеджер поднялся и протянул Грому через стол пухлую, влажную ладошку. Рад приветствовать вас, Сергей э-э… Юрьевич, в нашем городе и в нашей семье. Ибо, как вы скоро убедитесь, наша фирма не что иное, как одна дружная семья.

* * *

— Вы очаговательны в этом костюме, Сегежа, — кокетливо проворковала смешная старушка Софья Эрастовна, глядя на Грома. — Только форменная одежда почти как у эсэсовского штурмовика.

— Ну, вы уж скажете, — рассмеялся Алексей. Ему пришлась по душе добрая, немного сумасшедшая еврейка, у которой он недорого снял большую, светлую комнату, по протекции Клары Павловны.

Он ещё раз покосился в зеркало и остался доволен своим внешним видом. За неделю, проведённую на даче у Султана Магомедова, он отрастил усы, наголо обрил голову и теперь с трудом узнавал сам себя.

* * *

Алексей давно уже разучился волноваться, но, ступив на чёрный мрамор лестницы, ведущей к раздвижным стеклянным дверям под тяжёлой золотой надписью «ООО «Бриг», невольно остановился.

—  Это ты, что ли, новенький? — раздался сзади голос.

Обернувшись, Гром увидел перед собой молодого парня с румянцем во всю щеку, одетого в ту же форму, что и Алексей.

— Да, набрал Боров старпёров, — не приятно улыбнулся охранник и, прыгая через ступеньки, побежал к дверям.

Просторный, светлый вестибюль встретил Алексея теплом и мягким, приглушенным светом. Два охранника у входа равнодушно проводили Грома глазами.

В дежурке сидел ещё один, качок в форме, назвавшийся Володей. Не успел Гром познакомиться с ним, как в дежурку заглянул начальник охраны Хмура и пробурчал:

— Новиков опять опаздывает? Убью заразу!

Гром с изумлением убедился, что голос у начальника нежный и звучный, почти девичий. Это было так неожиданно, что, не удержавшись, он усмехнулся.

Хмура сейчас же уставился на него маленькими, налитыми кровью глазками и некоторое время смотрел, не узнавая.

— А, новенький, — наконец сообразил он. Ткнул Алексея в грудь огромным пальцем. — Постригись. У нас за опрятный внешний вид деньги доплачивают. — И вышел.

Алексей ошарашенно смотрел ему вслед, поглаживая свою гладко выбритую макушку.

Глядя на его растерянное лицо, Володя расхохотался.

— Ты не обращай внимания. Это у Борова юмор такой, — объяснил он.

Прошла уже неделя с тех пор, как Гром приступил к своим новым обязанностям. Пока всё шло хорошо.

На своем втором дежурстве Гром «отличился», задержав у входа директора фирмы под тем дурацким предлогом, что его фамилии нет в списках посетителей. Алексей вызвал Хмуру, и тот с извинениями проводил начальство в кабинет. Проходя мимо Грома, начальник охраны выразительно покрутил пальцем у виска.

Директор фирмы «Бриг» Глеб Федорович Тихомиров ушёл, возмущённо кривя губы. Но Алексей не сомневался, что начальник хорошо запомнил его. Что ему и требовалось.

* * *

Гром помахал рукой озябшему на утреннем морозце сторожу и, проехав под полосатым шлагбаумом, вывел с платной стоянки замызганную бежевую «шестёрку».

Выехав за черту города, Гром остановился в придорожном леске, открыл небольшой тайник под задним сиденьем. Поколебавшись, выбрал из его содержимого пару гранат со слезоточивым газом, дымовую шашку и тяжелый «стечкин». В предчувствии опасности кровь быстрее побежала по жилам Грома. Боевой азарт охватил его. Был, конечно, и страх, но Алексей давно научился контролировать его, привык к нему, как к одной из составляющих своей профессии.

Он достал из кармана сотовый телефон и набрал номер Магомедова.

— Я на месте, — сказал Гром. — Жду твоих ребят.

Алексей успел уже задремать вполглаза, когда с шоссе свернула и направилась к его «шахе» неприметная синяя «БМВ» с заляпанными грязью номерами. Сидевший за рулем Али кивнул Грому. Они познакомились на даче Магомедова. Кроме Али, в машине были еще двое.

Перебравшись в иномарку, Гром подробно объяснил им свой план.

— Значит, налёт делать будем, — задумчиво цыкнул зубом Али.

— Значит, будем, — подтвердил Гром. — По возможности свидетелей не оставлять.

— Это понятно, — кивнул дагестанец и усмехнулся: — Не зря, значит, «пугало» с собой притащили.

— Что притащили? — не понял Гром.

— Не знаешь, что такое «пугало»? Идём, покажу. — Али поманил за собой Грома. Он открыл багажник, и Алексей невольно отшатнулся. В багажнике лежал труп мужчины. Лицо его было обезображено выстрелом в упор.

— Кто это? — севшим голосом спросил Гром.

— Это? — Али усмехнулся и выплюнул на труп зубочистку. — Это бандит, застреленный тобой при налёте. А по жизни это стукач и крыса, не жалей его.

— Командир, а деньги брать будем? — подал голос один из сидящих сзади.

— Не знаю, — растерялся Гром. Про деньги я не думал.

— Война — дорогое удовольствие, — многозначительно сказал Али. — А твоя — в особенности.

— Значит, берём и делим пополам, — решил Гром.

— Нам не надо, — улыбнулся Али. — Нам уплачено.

* * *

Через час после описанных выше событий, аккурат к началу рабочего дня, неприметная синяя «БМВ» припарковалась у подъезда фирмы «Бриг». В просторный холл вошел хорошо одетый кавказец и внимательно осмотрелся по сторонам. На вопрос охранника о цели его визита южный гость вежливо улыбнулся и, достав пистолет, влепил пулю охраннику между глаз. Вторым выстрелом он разнес следящую камеру. Затем поднес к губам маленькую рацию и что-то сказал в нее.

Сейчас же из «БМВ» выскочили ещё трое в масках и бросились внутрь здания.

Дагестанцы действовали просто и эффективно. Надев респираторы, они открывали все двери подряд, бросали внутрь газовые гранаты, а затем поливали свинцом всех находящихся в комнате. Люди кашляли, кричали умирая, текла кровь.

Грома передёрнуло. Это была не та война, к которой он привык, это была бойня. Но обратного пути у него не было. Крикнув Али, что касса находится в комнате номер восемь, Алексей побежал по коридору к кабинету директора. Сорвав перед дверью маску и синий комбинезон, под которым оказалась форма охранника, Гром вошел в кабинет и закрылся в нем изнутри.

Директор фирмы Глеб Федорович Тихомиров лежал под своим столом в глубоком обмороке. Обшарив его карманы, Гром нашел ключи от «мерса», стоявшего в маленьком дворике под окнами директорского кабинета, расположенного на первом этаже.

Высадив ногой раму вместе с хлипкой фигурной решеткой, Гром перевалил через подоконник жирную тушу директора, затем выпрыгнул сам. Внутри здания ухнул взрыв. Дрогнула под ногами земля, и почти тотчас заполошно заверещала где-то поблизости милицейская сирена. Алексей затащил директора в машину. Она завелась мгновенно. Выезжая с заднего двора, Алексей увидел, как от центрального подъезда рванула «БМВ». Задняя дверца ее открылась, и на тротуар перед входом выпало «пугало». Вой сирен приближался, и Гром поспешил убраться подальше.

* * *

Уже вечерело, а Тихомиров все еще лежал в беспамятстве на заднем сиденье своего «Мерседеса». Автомобиль сиротливо жался в неприметном тупичке между домами.

Придя наконец в себя, директор увидел сидящего за рулем Грома. Он испуганно взвизгнул и забился в угол. Алексей обернулся назад.

— Куда вас доставить, Глеб Федорович? — спокойно поинтересовался он.

Разглядев знакомую форму, Тихомиров немного успокоился.

— А-а, это ты, — заикаясь произнесон. — Что там случилось?

— Было нападение. Одного я, кажется, застрелил. За нами была погоня, но я от них оторвался.

— Ты вот что, отвези меня домой, — снова занервничал директор. — Впрочем, нет, там тоже опасно, поедем-ка мы на базу.

— За вашей семьей будем заезжать? — поинтересовался Гром. — Мне кажется, они тоже в опасности.

— Ему кажется! — истерично заорал Тихомиров. — Ему кажется! Да кому она на хер нужна, моя семья! Езжай куда сказано.

Узкая, но ухоженная лесная дорога, изрядно попетляв, уперлась в глухой бетонный забор. Яркие фары «Мерседеса» высветили в ночи высокие металлические ворота. Над ними чутко поводили длинными рыльцами, приглядываясь, камеры наблюдения. Коротко звякнули тяжёлые металлические створки, плавно разойдясь в стороны.

Въехав за ворота, Гром остановился. Двое в штатском приблизились к машине, держа на виду короткие десантные автоматы. Они с трудом удерживали на поводках бешено рвущихся, заходящихся в хриплом лае овчарок.

Охранники почтительно приветствовали Тихомирова и настороженно уставились на Грома.

— Не положено… посторонних, — нерешительно начал один из них.

— Пошёл на хер, урод! Я сам знаю, что положено, что не положено. У нас ЧГТ! — завизжал директор и толкнул в спину Грома: — Поехали!

— Сам ты урод! — произнес лениво мелодичный голос, и из темноты в свет фар ступила знакомая кряжистая фигура.

— А про ЧП твоё мы уже в курсе.

Узнав Борова, Гром едва не застонал от разочарования. Он-то рассчитывал, что бандит разделил участь остальных сотрудников «Брига». Алексей с трудом подавил в себе желание газануть и размазать по снегу стоящего перед капотом Хмуру.

Сунув руки в карманы куртки, начальник охраны обошел машину и наклонился к водительскому окну:

— А, новенький. Это ты, что ли, Жирдяя спас? Зря!

Глеб Федорович побагровел, но промолчал, отведя глаза в сторону. Он явно побаивался Борова.

— Ладно, вылазь, свободен, — сказал Тихомиров Алексею.

Выйдя из машины, Гром быстро и внимательно осмотрелся, запоминая расположение построек, посты охраны, углы обзора камер слежения.

— Чего вылупился? Сказано же — свободен! — рявкнул один из охранников.

— Так как же я отсюда пешком-то пойду? — изобразил растерянность Алексей.

— Жди здесь. Сейчас отвезет кто-нибудь. — Стоящий рядом Хмура буркнул что-то в рацию и пошел по направлению к дому.

Тихомиров высунулся из окна машины и поманил к себе Грома.

— Ты вот что, ты зайди завтра, часа в три, по этому адресу.

* * *

— Суки! Уроды! Всех порву! — бушевал главный бандит города Федор Петрович Кротов — маленький, чернявый человечек с одутловатым лицом. Он бегал по кабинету, размахивая короткими пухлыми ручками.

— Двести штук зелени коту под хвост! Всю «левую» бухгалтерию менты забрали, фирме, считай, крандец, а ты, специалист хренов, где в это время был?! — заорал он, остановившись посреди комнаты. — Чему вас в вашей сраной легавке учили, а?!

Развалясь в кресле, бывший оперативник, капитан милиции Андрей Николаевич Хмура лениво наблюдал за беснующимся шефом.

— Я, Петрович, по твоему распоряжению с самого утра был на базе, принимал новую партию ширева, — пояснил он, разглядывая на свет высокий стакан с мартини. — А что касательно наезда на «Бриг», — неторопливо продолжал он, — так залетные это, точняк. Менты не в курсах, братва ничего не знает. Это не конкуренты, не бери в голову. Баксы новые заработаешь, документацию у ментов выкупим. Вот ребят жалко, один только Жирдяй и спасся.

— Заработаешь! Выкупим! Умные все, блин. Кстати, а что там за история с Глебом? — спросил, постепенно успокаиваясь, Крот.

— Не поверишь, — рассмеялся Хмура. — Эту тушу один охранник на себе выпер!

— Ну, дай денег ему, что ли, к Кастрату отвези в бордель. Молодец парень!

— Молодец-то молодец, только…

— Что «только»?

— Устраивается на работу, через неделю наезд, он один в живых остается, ещё и Жирдяя спасает.

— Ну и что?

— Совпадения!   —   Хмура   потянулся через стол за бутылкой. — Не люблю совпадений.

— Тогда дай денег и гони его к едрене фене.

— Так Тихомиров уперся, хочет его себе шофёром взять.

— Жирдяй хочет, он и ответит за него, если что…  —  пожал плечами  Крот.  — Ладно, мне ехать пора.

— И еще одно, Петрович. Помнишь, год назад мы одного старого лоха на магазин кинули, а он в говно полез и мы с Косым его того… с семейством…

— Не помню. И чего?

— Дочку у него ещё взяли. Сейчас у Кастрата передком работает. Ольга, кажется. Тебе ещё понравилась!

— Тёлку помню. Хорошая телка. И чего?

— Мне наши стукнули, что брат её из Чечни вернулся. Сын того лоха. Говорят, крутой. Прямо на вокзале, только с поезда слез, трех ментов урыл и пропал с концами. Больше его никто не видел.

— Скажи мне, Андрюша, кто у нас без опасностью занимается? — с приторной улыбочкой поинтересовался Крот.

— Я занимаюсь, — пожал плечами Хмура.

— Вот и занимайся… мать твою!.. — зло бросил через плечо Крот и вышел, громко хлопнув дверью.

* * *

Под неприметной вывеской «Нотариальная контора» красовалась табличка с надписью: «Санитарный день».

Подошедший ровно к трем часам Гром решительно постучал и вошел. Обшарпанная входная дверь явно не соответствовала европейскому дизайну находящихся за ней комнат. В самой просторной Грома ждали.

Помимо уже знакомого Грому Тихомирова, в комнате находились еще двое. Один — полный, носатый, с перстнями на пальцах, которого Глеб Федорович представил как Толбоева Гарика Оскаровича — кадровика «организации». Второй — маленький, с неприятным взглядом глазок-буравчиков, шутливо отрекомендовался Константином Николаевичем Романовым — главным ямщиком. Гром понял, что тот отвечает в банде за водителей и транспорт.

Затем наступила пауза. Двое новых знакомцев Грома листали бумаги, в которых Алексей узнал анкеты, заполняемые им в «Бриге», а Тихомиров потягивал апельсиновый сок, откровенно любуясь собой в большом, на полстены, зеркале.

— Ну, что же, уважаемый Сергей Юрьевич, — проговорил наконец носатый. Сидевший в кресле Гром подался вперед, изображая крайнее внимание.

— На первый взгляд все в порядке, но нам платят деньги как раз за то, чтобы мы не доверяли первому взгляду.

— И второму тоже, — хихикнул «ямщик».

Сбитый с мысли Толбоев, недовольно покосился на него.

— Да, гм… так вот, мы хотим задать вам несколько вопросов, после чего вы заполните некоторые документы, и если проведённая нами проверка подтвердит написанное вами…

— Но я уже говорил с кадровиком в фирме, — пожал плечами Гром. Он покосился на Тихомирова.

— Как его, Иванчиков, кажется. И документы заполнял.

— Вы проходили проверку в фирме, которая являлась лишь малой частью нашей структуры, — носатый Толбоев самодовольно усмехнулся и машинально покрутил на пальце массивный перстень. — Уверяю вас, интересы организации гораздо шире. Работая в «Бриге», вы являлись лишь сотрудником фирмы. Теперь же вы становитесь полноправным членом команды, отсюда и более тщательная проверка. Я думаю, она займет около двух месяцев.

— Ну что ж, я не против, проверяйте. — Гром чертыхнулся про себя. Такие сроки и тщательность проверки его совершенно не устраивали.

Но тут подал голос Тихомиров:

— Какие два месяца, Гарик, ты что, офигел?! А кто, интересно, меня возить будет, ты, что ли?

— Глеб, ты отлично знаешь порядок проверки. И я не вижу повода делать в данном случае исключение. Если у тебя нет «водилы», попроси Константина, он найдёт тебе кого-нибудь.

— Я не хочу «кого-нибудь». Я хочу этого, понял? — Тихомиров, как капризный ребёнок, ткнул пальцем в Грома. — Парень меня из-под огня вытащил, собой рисковал, какие, на хрен, проверки.

Толбоев и Романов покрутили головами, пошептались, пожимая плечами, еще полистали бумаги, и началось:

— Год рождения?

— Место службы?

— Какое училище заканчивали?

— Девичья фамилия жены? — И снова: — Год рождения?.. — Вопросы сыпались один за другим, но касались они в основном службы в Чечне и биографии Лобанова.

Гром, которому Магомедов во время пребывания на даче устраивал многочасовые допросы, знал свою легенду назубок. Он даже немного расслабился, когда очередной вопрос едва не выбросил его из кресла.

— Скажите, Алексей Иванович, какого числа вы приехали в город? — Задавая этот вопрос, Толбоев внимательно всматривался в лицо человека, сидящего напротив.

Хмура, попросивший Толбоева при проверке новичка невзначай назвать его Алексеем Ивановичем, действовал «методом тыка». Ему не давало покоя таинственное исчезновение Грома.

Страшным усилием воли заставив себя сохранять спокойствие, Алексей непонимающе уставился на носатого.

— Меня зовут Сергей Юрьевич, — холодно произнёс он.

— Да-да, простите, пожалуйста, я оговорился, — улыбнулся Толбоев.

Грома еще минут пять помурыжили вопросами, затем попросили подождать за дверью. Выйдя и закурив, Алексей дал волю эмоциям. Мелко затряслись пальцы, державшие сигарету, почти забытый нервный тик свел щеку недоброй усмешкой. Он напряженно думал. Если бы бандиты наверняка знали, кто он, то не предупредили бы этим вопросом. Его просто убили бы.

Железная логика этого рассуждения немного успокоила Грома. В эту минуту открылась дверь и Тихомиров позвал его.

Войдя, Гром почтительно остановился в дверях.

— Вы приняты, Сергей Юрьевич. Разумеется, с испытательным сроком. Очень испытательным, я бы сказал, — Толбоев сделал значительную паузу.

Благодаря протекции Глеба Федоровича процесс проверки сведен к минимуму. Но тем пристальнее мы будем присматриваться к вам в течение некоторого времени. И не дай бог нам с вами ошибиться в оценке друг друга. На этом пока все. До свидания.

Гром бросил взгляд на настенное зеркало и почтительно склонил голову, скрывая усмешку. Отражавшаяся в затемненном стекле троица живо напомнила ему персонажей детской сказки.

«Ну что, три толстяка, обдурил я вас?» — подумал он и, вежливо простившись, вышел.

Гром ошибался. Толстяков было четверо. И майора Рулева, наблюдавшего за этой сценой из маленькой комнаты за туманным зеркалом, Алексей не обманул.

Подходила к концу первая неделя работы Грома в качестве тихомировского «водилы». Катая целыми днями своего толстого, но шустрого шефа, Алексей был неприятно поражен размахом деятельности «организации».

Казалось, не было в городе ни одной сколько-нибудь серьезной фирмы, в которой бандиты не имели бы своего интереса. И в маленький магазинчик, и в приемную главы города Тихомиров заходил, как к себе домой, и везде говорил вполголоса, писал что-то на клочках бумаги и считал, пересчитывал, мусолил сноровисто, привычно деньги, деньжонки, деньжищи.

Глеб Федорович складывал их в объемистый «дипломат», но к концу «рабочего» дня места в нем уже не хватало, и Тихомиров рассовывал пухленькие пачки по карманам, раздуваясь весь от денег.

Он напоминал Грому жирную пиявку, присосавшуюся к изможденному бедностью и безработицей телу городка.

— Учись жить, Серега, — разглагольствовал Тихомиров, вальяжно развалившись на заднем сиденье. — Это мой город.

Гром уже слышал недавно от кого-то эту фразу. Он с ненавистью подумал о том, что слишком много самозваных «владельцев» предъявляли свои права на его, Грома, родину, в то время как истинные хозяева города, строившие его и живущие в нем, задыхались в тисках нужды.

Останавливались заводы, не было лекарств в больницах и учебников в школах, а жирненькие Тихомировы пировали на развалинах, рвали на части агонизирующий город. А им на смену уже пришли, пополнили ряды новые, молодые. Эти были еще страшнее. Выросшие в бедности, брошенные из школьных стен в ад Чечни, они возвращались по-прежнему нищими, но уже меченными кровью, и убивали, убивали. За подержанные иномарки, за зеленые бумажки, а чаще просто так, в алкогольном и наркотическом угаре.

Больно и страшно стало Грому. Сжав зубы, он процедил:

— Так-таки и ваш город, а, Глеб Федорович?

— А ты как думал? — усмехнулся Тихомиров. — Ну, не весь, конечно, но со временем будет обязательно.

«Это вряд ли», — подумал Гром, а вслух спросил:

— Шеф, я, конечно, понимаю… секретность и всё такое, но всё-таки, в двух словах, чем занимается «организация»?

Тихомиров подозрительно покосился на Грома, но минуту спустя благодушно хохотнул.

— Всё гениальное просто, Серега. Если в двух словах, то долю имеем почти во всём городском бизнесе. Это «чистые» бабки и «чистые» фирмы. Помимо доли от прибыли, «отмываем» через них деньги, поступающие от продажи наркоты и оружия. Салон автомобильный на Ленинской видел?

Гром кивнул. Он как раз на днях любовался сверкающими иномарками на стоянке перед шикарным зданием. И магазин, и машины, казалось, перенеслись на грязную улочку со страниц рекламного журнала.

— Через него сбываем угнанные тачки, — продолжал Тихомиров. Есть у нас умельцы: и номера перебивают, и документы новые делают — не отличишь. С ГИБДД, опять же, дружим, с таможней. Хорошо жить все хотят.

— Да кто же у нас в городе такие машины покупает? — изумился Гром, вспомнив цифры со многими нулями на ценниках, прикрепленных к лобовым стеклам иномарок.

— Покупают, Серёженька, покупают. Хотя в основном, конечно, нездешние. Из столицы приезжают люди, из других городов. Помимо салона, имеем пару притонов здесь и казино в Москве. Бордель у нас, за городом, на европейском уровне, но это, понятно, не для местных. Опять же, из столицы важные люди гостят частенько.

— А как же вы с милицией уживаетесь?

— Не «вы», Сережёнька, а «мы». Ты теперь наш, с потрохами. А уживаемся элементарно, у них до нас руки не доходят. Их бытовуха заела. Бомжи, самогонщики разные, наркоманы. Начальник у них, правда, не покупается никак. Козёл из козлов. Зато с остальными проблем никаких. Если вдруг возникают между нами какие разногласия, сдаем им «шестёрок» помельче, и денег даём. Спонсируем, так сказать.

* * *

Стоящий на берегу лесного озера особняк с романтическим названием «Красный фонарь» имел вид маленького замка с башенками по углам. Он стыдливо прятался за трехметровым забором с тяжёлыми воротами, по обеим сторонам которых, в полном соответствии с названием, горели красные фонари.

Лесная дорога круто повернула, заснеженные ели по обеим ее сторонам расступились в стороны, и Гром залюбовался неожиданно открывшимся видом. Под ярким зимним солнцем озеро, замок на его берегу и лес, укрытый сверкающим снегом, казались игрушечными.

Створки ворот гостеприимно распахнулись, продуская машину. Следуя указаниям Тихомирова, Гром остановил «Мерседес» у резного крыльца, на котором их ждал здоровенный толстый мужик.

— Серёжа, это Кастрат. Кастрат, это мой водитель. Серёжа, люби его и жалуй. — Тихомиров легко взбежал по ступенькам и крепко хлопнул толстяка по плечу.

— Здорово Серёга. Меня звать Павел, — прогудел новый знакомец Грома совсем не кастратовским, тяжёлым басом. — Проходи, осмотрись, пивка попей. Хочешь, девочку себе присмотри, только ненадолго, пока мы с твоим шефом делами будем заниматься.

Тихомиров и Павел исчезли где-то в глубине дома, за резными дверями и тяжелыми шторами. Гром остался один в просторной гостиной.

Роскошь, тишина и покой царили здесь. Спокойных тонов обои на стенах, изящная, очень дорогая, даже на вид, мебель, пушистые ковры, в которых утопала нога, всё располагало к отдыху и расслаблению. В воздухе витал лёгкий запах дорогих духов, откуда-то издалека доносились, лаская слух, звуки блюза. Грому подумалось, что отдых в этом месте стоит очень недёшево.

Он разглядывал висящий на стене небольшой, удивительно красивый пейзажик, когда за его спиной раздался мелодичный девичий голос:

— Какой милый мальчик!

Обернувшись, Гром увидел очаровательную девушку лет двадцати. Голубоглазая блондинка с фантастической фигурой насмешливо смотрела на Алексея, капризно надув розовые губки.

— Сладкий мальчик — повторила она нараспев. — Только противный. На картинки смотрит, а на меня нет. Легко переступая стройными ногами и слега покачиваясь, девушка подошла к Грому и глянула ему в лицо своими синими с поволокой глазищами, прошептав: «А у меня есть на что посмотреть». С этими словами она неторопливо развязала пояс и легким движением распахнула полы короткого халатика…

Опустив глаза, Алексей почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо и захватило дыхание. Посмотреть там действительно было на что, особенно учитывая, что у Грома уже полгода как не было женщины.

Красавица прижалась к Алексею высокой грудью с напрягшимися розовыми сосками. Обвив руками шею Грома, она нежно поцеловала его, проведя быстрым язычком по его пересохшим губам.

— Ты что, голубой, что ли? — удивлённо спросила она чуть погодя, видя, что Алексей не отвечает на её ласки.

Гром почувствовал прикосновение ниже пояса и инстинктивно отстранился.

— Не голубой! — звонко рассмеялась блондинка. — Только пугливый очень. — От неё исходила одуряющая волна желания, легкий запах французских духов и хорошего вина.

— Ты что же это, красавица, с утра пораньше винишком балуешься? — прохрипел Гром враз севшим голосом.

— Это не с утра, это еще со вчерашнего, — улыбнулась девушка и, как-то сразу огорчившись, спросила: — Я тебе не нравлюсь, потому что пьяная, да? Другим, наоборот, нравится.

— Да нет, что ты, очень нравишься, —   смутился Гром. — Просто я на работе.

— Ну, давай я тебе хоть выпить налью, стойкий оловянный солдатик, — девушка улыбнулась Грому уже не призывно, а просто, по-дружески.

— Ладно, пивка налей, — милостиво согласился Гром. — И это, ну… халатик запахни, что ли, а то сил никаких нет.

Появившиеся через несколько минут Тихомиров и Павел застали Алексея и девушку оживленно беседующими.

— Поехали, Серёжа, поехали, дела не ждут, — поторопил Грома Тихомиров.

— Пока, Серёга! Заезжай, когда будешь не на работе. Меня Света зовут! — крикнула ему вслед девушка.

Когда Алексей и Тихомиров вышли на улицу, Гром улучил момент и спросил сопровождавшего их Кастрата:

— Паша, если не в обиду, почему у тебя кликуха такая? Не похож ты вроде на…

— Евнуха? — закончил фразу Павел и громко расхохотался. — Кастрат — это, братуха, не от кастрации, а от костра производное. Я еще пацаном дачи любил поджигать. Оттуда и погоняло пошло, за то и первый срок получил.

Вслед за ним рассмеялся и Гром.

— Открывай! — крикнул Павел охраннику у ворот. Тот нажал кнопку и железные створки плавно разошлись в стороны.

Проезжая мимо молодого парня, Гром почувствовал на себе его пристальный взгляд. Посмотрев на него, Алексей похолодел. Он узнал в охраннике давнего друга и поклонника своей пропавшей сестры — Олежку Жданова. Алексей не сомневался, что Олег также узнал его.

Уже скрылся за поворотом «Красный фонарь», а сидящий за рулем Алексей все еще не мог прийти в себя от неожиданной встречи, сулившей ему большие неприятности.

— Чего задумался? На Светку запал? — нарушил паузу дремавший на заднем сиденье Глеб Федорович. — Хороша зараза, что говорить… А ты, Серёга, часом, не импотент?

— Почему импотент? — обиделся Гром.

— Ну, как же. Тебя эта шалава и так и сяк обхаживала, а ты ни в какую.

Алексей догадался, что комната, в которой находились они со Светланой, была оборудована системой наблюдения. Наверняка просматривались и другие помещения «хитрого домика».

Гром подумал, что, записывая на пленку любовные утехи высокопоставленных завсегдатаев «Красного фонаря», бандиты получают первоклассный компромат.

— Так что, Серёга, ты импотент или голубой? — посмеивался Тихомиров.

— Ни то ни другое, шеф, — с наигранным простодушием пожал плечами Гром. — Просто я подумал, что не время и не место расслабляться, когда я в любой момент могу вам понадобиться.

— Ну-ну, молодец! — с уважением посмотрел на него Тихомиров. — Ты вот что, ты в свой выходной заезжай сюда. Оттянешься со Светкой по полной программе. Бесплатно… в виде премии.

* * *

В ночь с пятницы на субботу приснился Грому сон. Будто сидит он за праздничным столом у себя дома и учит младшего братишку Серёжку, как ловчее выщелкивать обойму из газового пистолета, который он, Гром, привез мальцу из Чечни.

Мама, радостно раскрасневшаяся, кутается в подаренную узорную шаль и испуганно ахает, пытаясь отобрать у Серёжи опасную игрушку. Она сидит рядом с Алексеем, гладит его по плечу, целует в рано поседевший висок, все старается дотронуться до него, словно не верит до конца в его возвращение. Она улыбается, но слезы текут по ее разом помолодевшему лицу.

— Господи, Лёшенька, похудел-то как.

— Не реви, мать, — важно прерывает её отец. — Чай, не в санаториях твой сын прохлаждался. Главное, что живой, а мясо нарастёт.

Гром видит, что отец тоже очень взволнован. Чтобы скрыть волнение, Иван Михайлович надевает очки с толстыми стеклами. Бережно держа драгоценный подарок Грома в искалеченных ранним артритом пальцах, отец медленно разбирает гравированные золотом на чубуке иностранные буковки.

— «Дунхил», — уважительно произносит он.

— «Данхил», батя, — смеется Гром. — Надо говорить — «Данхил»…

— Ты меня поучи ещё, — бурчит Иван Михайлович в седые усы, но видно, что он очень доволен подарком.

— Как написано, так и говорю.

— А где у нас Олька? — внезапно спохватывается Алексей. — Я ей тоже знатный гостинец привёз.

За столом повисает тяжелая, неловкая пауза.

— Так нет её, — как-то растерянно и вроде бы даже с укором говорит отец.

— Как нет, почему? — недоумевает Гром.

— Потому что мы мёртвые, Лёшенька, — тихо говорит мать. — А она живая. Мёртвые с живыми не живут.

Только сейчас Алексей с ужасом замечает, что между ним и близкими словно повисла пелена. Он хочет прикоснуться к плечу матери, но рука вязнет в туманной дымке. Гром видит смертную синеву вокруг материнских глаз и губ, видит, как отслаивается плоть с отцовских пальцев, держащих трубку, и белеет сквозь гниль сахарно-белая кость.

— Ты присмотри там за Оленькой, Лёша. Плохо ей. Умрет она скоро, если не поможешь ей! — говорит мать, голос её становится все тише, тоньше. Вскоре он слышит только тихий звон. Потом — тишина. Опять звон.

* * *

Из-за двери слышен сонный голос Софьи Эрастовны:

— Сеггей, немедленно возьмите тгубку.

Окончательно проснувшийся Гром придвигает поближе стоящий на тумбочке у кровати телефон и вслушивается в потрескивающую тишину. Сознание пронзает дикая мысль — вот сейчас он снова услышит материнский голос. Но вместо этого незнакомый, хрипловатый баритон вежливо спрашивает Сергея Юрьевича:

— Это я, чего надо? — не очень вежливо отвечает Гром.

— Ла Фудр. Тайник. Сообщение, — медленно и раздельно произносит голос. Звучат гудки отбоя.

Недоуменно пожав плечами, Гром кладет трубку и вновь погружается в сон. И там, на грани яви и сна, Алексей возвращается в прошлое.

Вспомнилось и приснилось ему, как сбегали они с Витькой Рулевым с последнего урока, забирались на древний дуб, стоявший на школьном дворе, и, подложив под тощие зады портфели, открывали зачитанную до дыр книгу Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада».

И пел соленый ветер в ветвях-мачтах. И плыли мальчишки, плавно покачиваясь, по бескрайнему зеленому морю листвы. Они называли старый дуб именем пиратского корабля — «Ла Фудр», что в переводе с французского означало «Молния». В неприметном дупле дерева друзья оставляли друг другу тайные послания.

В эту ночь Гром уже не уснул. Он до самого утра ворочался в постели, пытаясь догадаться, что же хочет сообщить ему майор таким странным способом.

* * *

Утро выходного дня выдалось на редкость мерзкое. Холодный ветер с трудом ворочал в воздухе мокрую снежную крупу, которая совсем не хотела летать, а оседала под ногами вязкой кашей. Тяжелые, свинцово-серые тучи низко нависли над крышами.

Проклиная на чем свет стоит Тихомирова, которого в выходной день, с утра куда-то несут черти, Гром остановил машину у подъезда шефа. Алексей вылез из тёплого салона «Мерседеса», и его сразу же пробрал до костей противный мелкий озноб.

— Заболеваю я, что ли? — стуча зубами, пробормотал Гром. Он поднял воротник и вытянул из кармана мятую пачку сигарет, по привычке подозрительно косясь на стоящие у подъезда старенькие «Жигули»-«копейку» с тонированными стеклами. Алексей зажал в зубах сигарету, но на ветру спичка погасла, не успев загореться.

Чертыхнувшись, Гром отвернулся, сутулясь, подставив ветру спину, скрыл в ладонях трепетный огонек и поэтому не увидел, как за его спиной бесшумно опустилось затемненное стекло.

 

Глава 3

— Когда был звонок? Почему не сообщили сразу же? — задушенным, свистящим шепотом сквозь зубы процедил Магомедов. Лицо бизнесмена побагровело от гнева, он рванул ворот шёлковой сорочки и бросил в рот таблетку валидола.

— Вчера вечером, в 22.15, — съёжился секретарь. Избегая встречаться взглядом с Магомедовым,  молодой человек рыскал глазами по сторонам, словно искал в просторном кабинете место, способное укрыть его от хозяйского гнева. Ничего, по-видимому, не найдя подходящего, секретарь потупился и, глядя на носки своих сверкающих туфель, забормотал:

— Нурсултан Дамирович, но вы же сами вчера распорядились, что у вас важная встреча и чтобы не беспокоили вечером…

— Распорядился, да?! — с усталой ненавистью посмотрел на секретаря дагестанец. — А я тебе, козлу, не говорил, что вся информация по Лобанову должна поступать ко мне немедленно, в любое время дня и ночи? — Магомедов поморщился и помассировал левую сторону груди.

Вчерашняя встреча с деловыми партнерами, по обыкновению плавно перешедшая в бардак с девками, сауной и неумеренными возлияниями, сегодня напоминала о себе мучительной головной болью. Сердце то принималось бешено колотиться, то норовило остановиться совсем.

Магомедов поднял больные глаза от лежащей перед ним записки на застывшего в почтительной позе молодого человека:

— Информацию проверили?

— Дважды,  — быстро кивнул секретарь. — Наши люди в милиции и в банде Крота подтверждают факт передачи кассеты.

— Значит, так. — Магомедов попытался сосредоточиться, но мысли разбегались, пульсировала боль в затылке от предчувствия непоправимой беды. — Направь наших лучших людей в этот долбаный городишко. За Лобановым круглосуточное наблюдение. Охранять, как меня. В случае угрозы его жизни мочить гадов, не думая. Деньги, оружие, крыша — на твоё усмотрение. На всё про всё тебе сегодняшний день. Лобанова предупрежу сам… если он ещё жив. Пока свободен. — Секретарь бросился к двери, и Магомедов крикнул ему вслед: — И помни, урод! Если не уберёжешь его, ты труп!

* * *

Бывшие спецназовцы братья-близнецы Вадим и Илья Черенки хотя и числились оперативными уполномоченными, но работали не на закон, а исключительно на майора милиции Виктора Михеевича Рулева. Их преданность майору не знала границ и имела простое объяснение.

По окончании срочной службы, наглотавшись вдоволь пороховой гари, пролив по приказу Отечества немало своей и чеченской крови, братья вернулись в свой подмосковный городок, где и были благополучно этим самым Отечеством забыты.

Пузатые коммерсанты, опасливо кося заплывшими жиром глазками, наотрез отказывали в работе мрачноватым, широкоплечим братьям. Вадим и Илья получили несколько разовых предложений от бандитов на предмет ликвидации неких граждан, но, подумав, благоразумно отвергли их.

В конце концов они устроились охранниками в фирму по торговле недвижимоетью, которую вовсю трясли рэкетиры. Испуганный директор наобещал Вадиму и Илье золотые горы. Черенки взялись за дело, и вскоре братва, пообломав зубы об их чугунные кулаки, оставила фирму в покое.

Директор, воровато пряча глаза, заявил братьям, что денег в фирме нет и выплатить им обещанное он не в состоянии. Огорченные отказом, братья сгоряча сильно помяли директора и вновь нанятую им охрану. Оказавшись в камере предварительного заключения, откуда им светила прямая дорога в зону, Черенки попались на глаза майору. Он по достоинству оценил братьев, замял возбужденное было против них уголовное дело и пристроил в свой отдел, платя им неплохую зарплату.

Привычные к военной дисциплине, братья не задавали лишних вопросов и служили не за страх, а за совесть.

Они молча выслушали подробные инструкции майора по охране Грома, сдали Рулеву свои удостоверения и табельное оружие, получив взамен тяжелые «стечкины» со спиленными номерами, так же молча вышли, рассовывая по карманам пачки денег и запасные обоймы.

* * *

Ожидая Тихомирова у подъезда и стоя на Пронизывающем ветру, Гром сражался с отсыревшей сигаретой. Прикурив с третьей попытки, он с удовольствием затянулся и услышал, как запиликал в кармане мобильник. Поднеся трубку к уху, Алексей услышал заглушаемый треском голос Магомедова.

— Слушаю тебя внимательно.

— Гром, алё, Гром, это ты? Ты жив? Не слышу тебя! — кричал в трубку Магомедов.

— Наверное, жив, раз с тобой разговариваю, — рассмеялся Алексей. Он покрутился на месте,  пытаясь избавиться от помех в трубке, и увидел открытое окно в задней дверце «копейки», где маячил неясный силуэт в салоне. — Пациент скорее мёртв, чем жив, — прошептал он.

— Что ты говоришь?! Не слышу! — надрывался Магомедов.

— Слышь, Дамирыч, я тебе Позже перезвоню, — непослушными губами проговорил Гром, выключил телефон и неторопливо пошёл к «Жигулям», чувствуя смертный холод в груди, ожидая увидеть вороненый «ствол». Он шел и лихорадочно прикидывал так и этак, на чем же он спалился. Магомедов, видимо, знал на чём, раз обрадовался, что Гром ещё жив. Он звонил, чтобы предупредить.

Алексей подошел уже к самой машине, а выстрела все не было. У Грома словно гора упала с плеч, когда из полумрака салона он услышал такое знакомое:

— Здорово, дядь Лёш.

— Олежка, мать твою! — Гром вытер со лба выступивший холодный пот и бессильно привалился к машине.

— Дядя Лёша, тебе что, плохо? — испугался Олег Жданов.

— Нет, блин, мне хорошо, — искренне ответил Гром. — Пациент скорее жив, чем мёртв!

— Чего? — вытаращил глаза Олег.

— Так, ничего. Ты что, другого места для встречи не нашел? Под окнами у Жирдяя светишься и меня светишь?

— Я не знал, где тебя искать, вот и решил….

— Ладно, все понятно. Вечером позвонишь мне по этому телефону. — Гром написал на пачке сигарет несколько цифр. — А сейчас уезжай отсюда.

— Но… Дядя Лёша, я знаю, где Оля! Я тебя ждал. Одному мне не справиться.

— Хорошо, Олежек. Вечером ты мне всё расскажешь, а сейчас уезжай. Быстро! — прошипел Гром, увидев выходящего из подъезда шефа.

Тихомиров, явно чем-то сильно расстроенный, проводил взглядом машину Олега.

— Это кто? — подозрительно спросил он.

— Фиг его знает. — Алексей пожал плечами. — Я у него прикурить попросил.

— Что-то я раньше этот рыдван здесь не видел. — Тихомиров плюхнулся на заднее сиденье и снова покосился вслед уехавшей машине.

Чтобы отвлечь его, Гром спросил:

— Что за спешка с утра в субботу, шеф? Я сегодня в «Красный фонарь» к Светке собрался.

— Думаешь, у меня в выходной день дел нет? — пробурчал Тихомиров. — Он обиженно сопел, глядя в окно. — С утра позвонил Крот. Велел, чтобы ты привез меня к нему на дачу. — Тихомиров поежился. — Я ещё никогда не слышал, чтобы он так орал. Чего я такого натворил? Не знаю!

«Зато я, кажется, знаю, — подумал Гром. — Дело все сильнее пахнет керосином. Похоже, ехать мне туда никак нельзя».

«Мерседес» уже выехал из города и уверенно мчался по заснеженному шоссе. Заприметив на обочине торговый павильон, Гром похлопал себя по карманам.

— Глеб  Федорович,  сигареты  кончились, я мигом, а?

— Давай быстрее, шеф ждать не любит.

— Понял! — Алексей резко свернул к обочине.

— Шоколадку мне купи! — крикнул ему вслед Тихомиров.

Зайдя в павильон, Гром быстро осмотрелся. Кроме него, в маленьком закутке никого не было. Заглянув в окошко, Алексей увидел тощего, флегматичного очкарика, погруженного в чтение эротического журнала.

Гром бросил на прилавок десять долларов:

— Мне шоколадку и ножик.

Не моргнув глазом, тощий сунул в карман деньги и выложил на прилавок большую плитку шоколада в яркой обёртке. Покопавшись под прилавком, он добавил к ней небольшой складной нож.

Выйдя из магазина, Гром присел у переднего колеса «Мерседеса». Надев на руку перчатку, чтобы ладонь не скользила по пластмассовой рукоятке ножа, Алексей изо всей силы вогнал лезвие в упругую резину.

— Ты чего там застрял? — высунулся в окно Тихомиров.

— Колесо прокололи, Глеб Фёдорович. — Гром протянул ему шоколадку.

— В жопу её себе засунь! — Тихомиров выскочил из машины и забегал взад-вперёд по обочине.

— Без ножа режешь, Серега! Шеф велел быть у него к десяти. Запаску менять долго? — Ничего не понимавший в машинах, Тихомиров уставился на спущенное до обода колесо.

— Какую запаску, шеф?! — Гром пожал плечами. — Запаску еще на той неделе прокололи. Я говорил, надо в шиномонтаж… Вы езжайте своим ходом, шеф, а я, как починюсь, сразу приеду.

Гром проводил глазами «Волгу», увозившую Жирдяя. За минуту сменив колесо на совершенно целую запаску, он отъехал с шоссе в ближний лесок и позвонил Маго-медову.

Окончив разговор, Алексей вышел из уютного салона, долго и неторопливо курил, опершись о теплый бок автомобиля, поглядывал на заснеженные деревья, чувствуя, как охватывает его волнующее, бодрящее предвкушение боя. Появился во рту явственный, горький пороховой привкус. Гром усмехнулся, вспомнив, услышанную где-то фразу о том, что вкусовые и обонятельные галлюцинации характерны для шизофреников…

«Итак, охота началась, — подумал Алексей. — Пора распределить роли. Похоже, господа бандиты считают, что раз их больше, то они охотники. По принципу «один в поле не воин». Распространенное и фатальное заблуждение». — Он зло рассмеялся и, сев за руль, рванул с места так, что снег фонтаном ударил из-под колёс.

* * *

— Н-на! — Массивный перстень рассёк скулу Тихомирова.

Панически боящийся крови, Глеб Федорович схватился за лицо, с ужасом посмотрел на свои окровавленные руки и заскулил:

— Ты чего, Петрович? За что?

Он получил в глаз, едва только открылась массивная железная дверь, и теперь трясся на пороге кротовской дачи, не решаясь ступить в роскошную гостиную…

— А ты, сука, не понял за что, да?! — Кротов раздражённо помахал ушибленной рукой, и капли тихомировской крови забрызгали его белоснежную рубашку. — Ты, значит, сука, не понял?! — повторил он, наливаясь злобой. — Боров, объясни ему, он не понимает!

Стоящий у окна Хмура расцепил заложенные за спину руки. Подойдя к Глебу Федоровичу, он сграбастал его за лацканы пиджака и дернул так, что бедный директор, пролетев через всю комнату, рухнул на уставленный бутылками низкий резной столик.

Вытирая с лица трясущимися руками кровь и сопли, Тихомиров бесформенной тушей ворочался среди обломков и осколков в луже спиртного. Неторопливо наклонившись, Хмура рывком поставил его на ноги и, прижав к стене, начал увесисто и размеренно хлестать бедолагу по щекам, приговаривая:

— Сейчас я тебе всё объясню. Сейчас ты, скотина жирная, у меня все поймёшь.

Резкая боль придала Тихомирову храбрости.

— Да что случилось-то, мать вашу?! — заверещал он, безуспешно пытаясь оторвать от своего горла волосатую лапу Хмуры.

— Ладно, оставь его, — брезгливо поморщился Крот. — Сейчас мы кино смотреть будем, да, Жирдяйчик?

Ошалевший Глеб Федорович икнул. Хмура неохотно отпустил его и, пройдя через комнату, ткнул корявым пальцем кнопку видеомагнитофона. Ожил полутораметровый экран, и возникло на нем черно-белое изображение Грома.

Досмотрев запись, Тихомиров помолчал, пожевал губами. Подойдя к бару, налил себе полный стакан коньяка и одним духом выпил. Испачканное кровью лицо его закаменело, натянулась кожа на скулах. Исчез куда-то добродушный толстячок-сибарит и глянул недобро из заплывших жиром глазок безжалостный хищник.

Кротов и Хмура с интересом наблюдали за произошедшей метаморфозой.

— Убью гада, — задумчиво, даже как-то мечтательно проговорил директор.

— Вот-вот, Глебушка, людишек я тебе дам, а ты уж убей его, пожалуйста, — усмехнулся  Крот.  —  Косяк ты упорол, а разъс…ться за него как бы нам всем не пришлось.

* * *

Ровное, как открытая ладонь, заснеженное поле рассекала чёрная стрела шоссе. Оно было пустынно в этот час. Лишь на обочине сиротливо приткнулись шикарный «мерин» да невзрачная «шестерка».

— Не забыл, значит, «Ла Фудр», — усмехнулся Рулев. Он нервно курил, глядя на поднявшуюся за окном метель. Позёмка вихрилась по черному асфальту шоссе, и, хотя в салоне «Мерседеса» было тепло и уютно, майор чувствовал, как его колотит мелкая дрожь. Сидящий рядом с ним Гром час назад достал из дупла старого дуба, того, что на школьном дворе, записку Рулева, в которой тот назначил место и время встречи.

— Не забыл, — кивнул Алексей. — Что случилось, Витя?

— Уезжай, Гром. Беги. — Рулев приоткрыл окно, чтобы выкинуть окурок, и тотчас же ледяной ветер хлестнул его по лицу.

— Во время твоего налёта на «Бриг» скрытая следящая камера, установленная у кабинета директора, засекла, как ты снимаешь маску. Когда милиция изъяла все видеозаписи, я уничтожил оригинал, но какая-то сука успела сделать копию и передала людям Крота. Тебя ищут, Гром, ищут, чтобы убить. — Рулев нервно закурил снова. Он бросил на колени Алексею небольшую спортивную сумку. Открыв ее, Гром увидел плотные пачки долларов. — Уезжай прямо сейчас. На Канары, на Ямайку, к долбаной матери. Этого тебе хватит надолго. Мои люди вывезут тебя из города. Кстати, о людях, кто это был с тобой во время налёта?

Гром усмехнулся:

— Мент, он и в Африке мент. У каждого свои секреты, Витя. Я же не спрашиваю тебя, откуда у майора милиции такие деньги. Про кассету я уже знаю, а что касательно твоего предложения… — Алексей задумался, глядя в снежную круговерть за окном. — Там, на холме, у леса, стоит мой дом. Летом, днями напролет, греются на солнце старые кирпичные стены, ночью пахнет грибами и фиалками. А когда приходит зима, я вижу из своего окна, как соседские ребятишки катаются на санках с горы. Как могу я уехать от этого? Да и дела, опять же, кое-какие у меня остались…

— Мудак ты, — зло и устало сказал Рулев. И полез из машины. Бешеный порыв ветра рванул у него из рук дверцу. Виктор что было сил хлопнул ею, отошел на пару шагов, вернулся. — Мудак ты упрямый! — закричал он, снова открыв дверь, и просунул голову в салон «Мерседеса». — Пойми, тебя убьют и я не смогу защитить тебя.

— Скажи, Витя, а ты бы на моем месте уехал? — тихо спросил Гром.

Майор хотел что-то ответить, но только махнул рукой и, сутулясь, пряча лицо от секущих снежинок, пошел к «шестерке».

— Сумочку забыли, гражданин! — смеясь, крикнул ему вслед Гром.

— Оставь себе, придурок… на похороны, — пробурчал Рулев в поднятый воротник.

* * *

Сидя в маленькой убогой пивнушке, основной контингент которой составляли бомжи, Гром потягивал разбавленное «Клинское», с равнодушным любопытством наблюдая колоритный быт завсегдатаев.

Время от времени он подносил руки к лицу и нюхал их, морщась. Руки остро и неприятно пахли бензиновой гарью. В придорожном лесу Гром сжег тихомировскии «Мерседес». В искореженной страшным жаром машине замкнуло проводку клаксона, и она кричала длинно и жалобно, как пристреленная породистая лошадь.

Два часа назад Грому позвонил Олег Жданов, и они договорились о встрече в этой самой пивнушке. Алексей забрал со стоянки неприметную бежевую «шаху», подаренную Магомедовым, и проверил арсенал под задним сиденьем.

Ненастный день перешел уже в ненастный вечер, когда на пороге забегаловки появился Олег. Стряхивая мокрый снег с плеч и вязаной лыжной шапки, он внимательно оглядел немногих посетителей.

Одетый в телогрейку и солдатскую ушанку, Гром сидел в темном углу не шибко ярко освещенного заведения, и Олег не узнал его.

Растерянно потоптавшись у входа, парень вышел на улицу. Гром не торопясь допил пиво и направился следом. Выйдя в зимние сумерки, он сразу заметил притулившуюся у обочины Олегову «копейку» и сиротливо стоящего рядом ее хозяина.

Алексей прошелся взад-вперед по тротуару, поглядывая по сторонам, доверяя больше интуиции, чем глазам. «Хвоста» за парнем вроде не было, но провериться все равно не мешало.

Надев большие очки и подняв куцый воротник телогрейки, Гром подошел к Олегу сзади и похлопал его по плечу.

— Слышь, сынок, у тебя огонька не будет?

— Не курю я, — не оборачиваясь, буркнул Жданов.

— А если поискать? — не унимался Гром.

— Ты чё, отец, не понял… — обернулся Олег и осёкся. Посмотрел внимательно, хохотнул, узнавая.

— Ну, дядь Лёш, пять с плюсом по маскировке.

— Угу. А тебе «пара» по бдительности. Поедем-ка, дружок, покатаемся на твоём монстре.

Уже с полчаса они кружили по плохо освещенным улочкам. В какой-то момент Грому показалось, что за ними увязалась «девятка», но она тут же свернула куда-то во двор.

— Тормози здесь. — Алексей внимательно осмотрелся по сторонам и немного расслабился. Справа пустырь, слева шоссе. Хорошо.

— Рассказывай подробно и не части, — сказал Гром, закуривая.

И тут Олег заплакал.

— Она не узнает меня, дядя Леша! — Олег сгорбился за рулем, его широкие плечи тряслись. — Мы виделись с Олей два раза, она меня не узнала. Они, суки, что-то сделали с ней.

— Погоди-погоди,   —   остановил   его Гром, чувствуя сосущую пустоту под сердцем. — Где ты ее видел?

— В «Красном фонаре», где же ещё. Два раза видел. Мельком. Нас, охранников, внутрь не очень-то пускают, но у меня там горничная знакомая. Она говорит, что Олю под замком держат, иногда только во двор выпускают, погулять. Я её как увидел, обалдел прямо. А она рядом прошла и не узнала. И глаза у неё… — Олег запнулся, в поисках нужного слова. Не нашел и безнадежно махнул рукой. — Что делать-то будем, а?

Гром неторопливо раздавил сигарету в пепельнице.

— Спасать будем, однако.

— А когда? — нетерпеливо вскинулся Олег.

— Прямо сейчас и будем. Поезжай потихоньку обратно к пивнушке. Потом… — Гром оборвал фразу.

Взвизгнули тормоза, полоснул по глазам ослепительный свет фар и ударила автоматная очередь.

Вываливаясь из машины, Гром мельком увидел остановившуюся неподалеку «девятку». Из нее, стреляя на бегу, выскочили трое.

«Значит, не почудился мне «хвост», — подумал он, вжимаясь в снег у переднего колеса «Жигулей», и крикнул:

— Олежка, ты жив?!

— Жив вроде, — осторожно отозвался голос откуда-то справа. — Колено ушиб.

— Хрен с ним, с коленом, ползи сюда. — Алексей рванул «Макаров» из наплечной кобуры под ватником и, выставив руку над капотом, не глядя, несколько раз выстрелил.

Кто-то крикнул. Взревел клаксон. Алексей подождал немного, потом осторожно высунул голову из-за машины.

Неподвижные тела лежали на снегу у «девятки». Сигнал надсаживался не умолкая. Гром подошёл, держа наготове пистолет. Однако опасения его были напрасны. У всех троих, тех, что на снегу, были аккуратно прострелены головы. Водитель уперся в руль простреленным лбом.

Алексей легонько толкнул его, и рвущий нервы рев наконец смолк.

— Ну, блин, ваще-е! — выдохнул подошедший сзади Олежек. Выпучив глаза, он смотрел на распростертые тела бандитов. Осторожно толкнул одного носком ботинка.

— Как же это?! С двадцати метров, да в темноте, да не глядя! Я с тобой, дядь Лёш, теперь ни фига не боюсь.

— Ну да, ну да, — рассеянно согласился Гром, вертя головой и пристально всматриваясь во тьму. Он недоуменно пожал плечами и сказал восторженно глядящему на него Олегу: — Давай-ка мы, дружок, поедем отсюда.

Метрах в двухстах от места действия, невидимый в темноте, прятался за деревьями серебристый «Ниссан». Стоявший около него Али проводил взглядом огни отъехавшей «копейки» Олега. Он усмехнулся в густые усы и любовно погладил хищно-длинный «хеклер и кох» с оптикой ночного видения.

* * *

Дима Медведев чувствовал себя препогано. Ноги у него промокли, насморк намертво закупорил ноздри, и дышать приходилось через рот, отчего сразу начинало болеть горло. И, как назло, ночь выдалась холодная, мокрая и снежная. По-хорошему, ему бы надо было отлежаться несколько дней, но больничные на этой работе оплачивали туго, со скрипом. С трудом закончив обход, он неверным шагом направился к ярко освещенной будочке у ворот. Шел третий час ночи. Его напарник Толик в это время пил крепкий кофе и через силу водил слипающимися глазами по строчкам детектива. Спать хотелось неимоверно, но начальник охраны Андрей Николаевич снимал до половины зарплаты за сон на посту. Он имел гадостную привычку появляться с проверкой в самое неподходящее время.

Дверь открылась, и вместе с клубами холодного воздуха в сторожку вошел Дима. Он бессильно опустился на скамью, чувствуя, как нарастает внутри него жар.

Толик внимательно посмотрел на него.

— Ты, Медведь, что-то совсем плохой, на-ка, хлебни, — сказал он, протягивая на парнику чашку горячего кофе.

В эту минуту за воротами раздался громкий — (та-та-татата) — автомобильный сигнал.

— Не иначе, Боров пожаловал, — съёжился Дима. — Открой ты, Толян, а?

— Боров так не сигналит, — задумчиво протянул Толик. — Это кого-то из наших принесло.

— Кому не спится в ночь глухую! — крикнул он, выходя к воротам…

— Толян, открывай, это я, Олег.

— Ты чего, Ждан, охренел! — ругнулся Толик, раздвигая тяжелые створки ворот. — В такое время только Боров и приезжает.

Олег вошел в сторожку и остановился, рассеянно озираясь по сторонам.

— Ты чего припёрся? — спросил его Дима. Олег пожал плечами, достал из кармана пистолет и приставил Диме ко лбу.

— Ляг на пол, Медведь.

— Хорош прикалываться, Ждан, — дрожащим голосом сказал Толик, потихоньку подвигаясь к столу, на котором лежал его дробовик.

— Не надо этого делать! — произнёс кто-то за его спиной.

Толик обернулся.

Невысокий, немолодой, а может, и молодой, только седой, почти наголо стриженный, стоя в дверях, привычно-небрежно целился Толику в живот из короткого десантного автомата.

— Руки за голову, ребята, и ложитесь на пол. Никто не пострадает, — спокойно, даже мягко сказал немолодой, но Толик и Дима как-то сразу поняли, что лучше с ним не спорить.

Олег сноровисто защелкнул запястья охранников их же наручниками.

— Ещё двое в доме и… — Олег повернулся к лежащим: — Толян, Кастрат здесь?

— Тут, он заночевал сегодня здесь.

Сонные охранники открыли дверь на условный стук, даже не спросив, кто стучит. Гром и Олег обходили комнату за комнатой, тихо будили девушек, просили их одеться и собраться в гостиной. В постели одной из них сладко посапывал спящий Кастрат. Недолго думая, Гром вырубил его рукояткой пистолета. Они с Олегом обыскали весь дом от подвала до чердака. В одной из комнат Ждан обнаружил видео-и звукозаписывающую аппаратуру с десятком видеокассет. Недолго думая, Гром прихватил их с собой. Затем они вернулись на первый этаж. Наспех одетые девушки толпились в гостиной, в изумлении таращили на них заспанные глаза.

Гром присел над лежащим на ковре Кастратом и похлопал его по щекам. Тот разлепил глаза, непонимающе уставился на Алексея. Сел, привалившись спиной к стене, и вытер связанными руками текущую по щеке кровь.

— Паша, где Ольга? — глядя ему в глаза, спросил Гром.

Кастрат некоторое время молчал, ворочая глазами по сторонам, затем хитро усмехнулся:

— Какая Ольга? Их здесь у меня много.

— Паша, не зли меня. Где Ольга? — тихо повторил Гром.

Но бандит молчал, с ненавистью глядя на Алексея.

— Я знаю, где она, — услышал Гром. Он обернулся и встретил огромные синие глаза.

— Идем, оловянный солдатик, так и быть, отведу тебя к невесте, — грустно улыбнулась Света.

— Сестра она моя, — буркнул Гром. Он заметил, как радостно блеснули глаза девушки, разгладились едва заметные горестные морщинки у губ.

— Олег, подруг на улицу, а с Кастрата глаз не спускай, — распорядился Гром и кивнул головой Светлане: — Веди.

Когда они проходили мимо Павла, тот злобно прохрипел:

— Всё, курва, тебе не жить!

— В гра-абу я тебя видала, козёл долбаный, — пропела девушка.

И так забавно вильнула попкой, переступая через ноги лежащего бандита, что Гром, несмотря на всю серьёзность момента, рассмеялся.

В подвале Света показала Грому неприметную дверь, замаскированную штабелем пустых ящиков. На двери висел огромный навесной замок. Отойдя на пару шагов, Гром выпустил короткую очередь. Замок был сбит и с глухим стуком упал на бетонный пол.

Забранная проволочной сеткой, тусклая лампочка под потолком освещала маленькую комнатку с сырыми бетонными стенами, в которой находились только кровать, стул и тумбочка с разложенными на ней пузырьками и шприцами.

Гром не видел всего этого. Упав на колени у кровати, он обнял худенькие Ольгины плечи и прижав к себе легкое, почти невесомое тело сестры, завыл, застонал по-звериному, увидев на локтевых сгибах многочисленные следы уколов.

Медленно раскрылись огромные фиалковые глаза.

— Олюшка, сестрёнка,  — прошептал Алексей.

Ольга икнула, хихикнула вдруг и сказала:

— Не бей меня, дяденька, я тебе минет сделаю… — По подбородку ее стекла тягучая капелька слюны.

— Сережа, нам пора уходить.

Гром обернулся. Стоящая у двери Светлана протягивала ему грязное одеяло. Завернув в него обнаженную Ольгу, Гром поднялся в гостиную. Там он застал Олега, что есть силы лупившего по щекам потерявшего сознание Кастрата. Ждан так был увлечен этим занятием, что даже не сразу заметил Алексея.

— Олежек, бери Светку, Олю и на улицу. Да брось ты его! — прикрикнул Гром, видя, что Олег продолжает бить Кастрата.

Пнув ещё пару раз бесчувственное тело, Ждан взял из рук Грома завернутую в одеяло Ольгу и направился к выходу. Он и бровью не повел при виде ее изможденного, бледного лица. Это неприятно поразило Грома. В эту минуту на полу тяжело заворочался пришедший в себя Кастрат. Его опухшее от побоев лицо выражало смертельную ненависть. Гром бросил ему зажигалку, и бандит механически поймал ее связанными руками.

— Поджигай, Паша, — спокойно, почти ласково сказал Гром.

— Чего поджигать? — тупо спросил Кастрат.

— Всё поджигай, Паша, — повторил Алексей. — Чтобы камня на камне…

— Ну, все, вилы тебе, козел, пидор верчёный. Я же тебя, урода, на куски порву… развяжи меня, сука, и давай один на один, по-мужски… это, ну… — Кастрат запнулся, вспоминая заковыристое слово. — По-жентльменски.

— А с сестрой с моей вы как, по-мужски, по-джентльменски, а, Паша? — тихо спросил Алексей и вскинул автомат.

Увидев сведенное нервным тиком лицо Грома, его побелевший на спусковом крючке палец, Кастрат суетливо, бочком, двинулся к тяжелой портьере и поднес к ней трепетный огонек. Затем, когда она занялась, перешел к другой.

— Ай бравушки, Паша, — сказал Гром, закуривая. На секунду он отвлекся и не заметил, как грузный Кастрат неожиданно, по-змеиному извернулся, рванул из-под крышки карточного столика спрятанный там пистолет.

— Сережа, берегись! — рванул уши Грома истошный женский крик.

Падая, Алексей прошил длинной очередью жирную тушу. Затем он вскочил на ноги и вырвал из волосатой лапы маленький «вальтер». Кастрат что-то хотел сказать, улыбнулся, но хлынувшая горлом кровь заставила его умолкнуть навсегда.

— Ты чего, мать, так орёшь-то? — улыбнулся Гром, оглянувшись.

Смертельно бледная Светка стояла за его спиной, прижав к груди дрожащие руки.

— Мамочки, как же я испугалась, — прошептала она и, медленно съехав спиной по стене, села на пол.

— Ты чего это расселась, мадам? Уходить надо, однако! — засмеялся Алексей.

— Сейчас иду, мой герой. Сейчас! — Света как-то странно закопошилась на полу. Пытаясь подняться, она отняла от груди судорожно сжатые руки, и Гром с ужасом увидел, что они в крови. Видимо, грохот автоматной очереди заглушил тихий, одиночный хлопок Кастратова «вальтера». Маленькая,  наполненная кровью дырочка, точно красная родинка, алела на левой груди Светы.

Гром уже видел такие ранения раньше и поэтому никуда не торопился. Он сел посреди комнаты, в пылающем аду занявшегося пожара, и положил себе на колени голову девушки. Он гладил тяжелые светлые пряди, в беспорядке рассыпавшиеся по полу, смотрел в тускнеющие синие глаза.

— Я умираю, да? — спросила Света.

— Ну что ты, дурочка, — через силу улыбнулся Алексей, чувствуя, как рыдания сдавливают горло.

— Я всю жизнь ждала тебя, Сережа. Думала, мы будем жить долго и счастливо. Видно, не судьба…

— Не волнуйся, девочка моя, не волнуйся. Сейчас приедет «Скорая», и тебя обязательно вылечат. У меня много денег. Мы все поедем на Канары — Олежка с Олей и мы с тобой. Мы целыми днями будем купаться в океане и трескать бананы.

Гром говорил и говорил, заговаривал в себе рвущуюся наружу боль, когда неожиданно понял, что сжимает в объятиях труп. Он нежно поцеловал соленые от крови и слез губы Светланы, и пришла к нему черная усталость. Едкий дым заполз в легкие, туманя сознание.

Гром очнулся и увидел над собой одинокую звезду в облачной полынье. Отравленные, обожженные легкие саднило при каждом вдохе. Олег растирал ему грудь и лицо мокрым снегом и кричал что-то на ухо.

— Не ори, — строго сказал ему Алексей и, с трудом поднимаясь на подгибающиеся ноги, спросил: — Ты, что ли, меня вытащил?

Покрытый копотью, чумазый, как черт в аду, Олег радостно кивнул.

— Понятно. — Гром ещё некоторое время бессмысленно таращился по сторонам, оглядывая пылающий особняк, затем, выйдя из ступора, резко повернулся к Олегу: — Где Ольга?!

— Да не волнуйся ты, дядь Лёш, всё в порядке.

— Ага. Ладно. — Виски огненными обручами сжимала боль. Гром попытался сосредоточиться и обернулся к сбившимся в испуганную стайку, кое-как одетым девушкам: — Значит, так, дамы. Лавочка закрыта, все свободны. Бывшим хозяевам и клиентам передайте привет от Грома. Скажите им, что я приду за всеми по очереди.

Сидя на заднем сиденье Олеговой «копейки», резво уносящей их от пылающих руин «Красного фонаря», Алексей баюкал в своих объятиях лежащую рядом Олю, чей обморок перешел в беспокойный сон. Вывернув шею, смотрел через заднее стекло на багровое зарево и думал о том, что началась последняя, самая главная в его жизни война.

 

Глава 4

Борису Израилевичу Кацману уже третью ночь подряд снилась церемония вручения Нобелевской премии. Будто идет он, Борис Израилевич, по белому подиуму, под рукоплескания многочисленных коллег, восхищенно взирающих на него снизу вверх. И будто подходит Борис Израилевич, освещаемый вспышками блицев, к высоченной трибуне, вершина которой теряется в облаках, и трубный глас вещает: «За неоценимый вклад в развитие медицины…», — а дальше вдруг страшный грохот. И сразу истаяли, пропали и подиум, и восхищенная толпа. Борис Израилевич проснулся в своей спальне, сел в кровати и помотал седой головой, отгоняя последние отблески чудного виденья.

Старый доктор неспешно надел халат, стараясь не шаркать тапочками, спустился по узкой лесенке со второго этажа своего нового дома. Вновь послышался неясный шум, и теперь Кацман испугался. Не за себя, он был уже стар, а за свой новый дом. Он всю жизнь мечтал иметь свой дом. Белый, двухэтажный, с балконом-галерейкой.

В этот городок он приехал в начале шестидесятых, по распределению, с дипломом детского врача, на котором еще не высохла типографская краска, стареньким фибровым чемоданчиком и БОЛЬШОЙ МЕЧТОЙ. Однако социалистическая действительность словно смеялась над Борисом Израилевичем. Мизерная зарплата врача не позволяла отложить хоть сколько-нибудь на строительство, а брать неофициальные гонорары Кацману не позволяла врожденная порядочность. Да в те времена не очень-то и давали.

Однако малыши болели, и до безумия любивший детей доктор самозабвенно лечил их, смешливых и удивлённоглазых, практически бесплатно, бегая по вызовам, до темноты засиживаясь в опустевшей поликлинике. Дети вырастали и приводили в заваленный игрушками кабинет дяди Бори своих детей.

Шли годы. Менялись правители, законы, отношения между людьми. А Борис Израилевич так и состарился на своём рабочем месте, не обзаведясь, ввиду недостатка времени и средств, своей семьей. Новая администрация поликлиники выперла «старого жида» на пенсию, и белая мечта Бориса Израилевича, как и положено всякой уважающей себя мечте, постепенно угасла.

Так бы все и закончилось, но тут неожиданно выяснилось, что выросшее под неусыпным надзором Кацмана поколение «новых русских» упорно не желает лечить своих чад ни у кого другого, кроме дяди Бори. Кабинет детского врача в поликлинике пустовал, а под окнами кацмановской «хрущобы» день-деньской загораживали проезд шикарные «мерсы» и «вольвы».

Кацман пытался объяснить этим подросшим и увешанным золотом и мобильниками Андрюшкам, Танькам и Петькам, что частная практика запрещена законом, но их дети болели и плакали, а Борис Израилевич снова и снова нарушал закон.

А потом еще вдруг выяснилось, что толстый плакса Андрюшка, оказывается, — президент Ассоциации частных предпринимателей, маленькая капризуля Танька — хозяйка строительной фирмы, а тихий, застенчивый Петенька — и вовсе главный архитектор города.

И пока старый доктор делал то единственное, что умел в своей жизни, — лечил детей, его маленькая квартирка, превратилась в кабинет, уставленный дорогим импортным оборудованием, а на пустыре, словно сам собой, вырос уютный особнячок — точь-в-точь такой, как снился Борису Израилевичу.

Начальник милиции Виктор Михеевич Рулев, чью дочку Кацман вылечил от бронхита, даже помог ему оборудовать в доме маленькую потайную комнату «для хранения денег и наркосодержащих лекарств», хотя ни того, ни другого у Кацмана сроду не водилось.

И жизнь старого детского врача Бориса Израилевича Кацмана стала прекрасной и удивительной. И была таковой до двух часов двадцати трех минут пополуночи пятнадцатого ноября, когда на кухне своего дома доктор увидел разбитое окно и страшного седого мужика, покрытого гарью и кровью, и хрупкую девушку-девочку у него на руках, завернутую в грязное тряпье…

«Ну вот и всё», — подумалось неизвестно почему Борису Израилевичу. Он печально посмотрел на страшного человека своими чудными еврейскими глазами и строго сказал:

— Алеша Громов, немедленно умойся и вымой руки. — И добавил: — Положи Оленьку на диван, мне нужно её осмотреть.

* * *

С одой стороны, конечно, «бык» из Коли Гусева, гордо носившего оригинальное погоняло Гусь, был никакой, так как очень уж он был тщедушен, трусоват и тонок в кости. Тем не менее кротовский бригадир Ваня Хлыст охотно держал его в своей команде и даже выделял среди прочих боевиков за беспримерную наглость, полное отсутствие моральных устоев и особую, утонченную жестокость. В Гусе умирал великий актёр, и в тех ситуациях, когда бандитам нужен был интеллигентный очкарик, молодой бизнесмен или самоуверенный чиновник, Коля был незаменим. Ему даже не приходилось особо напрягаться. Он чувствовал себя в этих амплуа, как рыба в воде.

И поэтому, когда на следующее утро после описанных выше событий Софья Эрастовна, открыв на звонок входную дверь, увидела на пороге вежливого молодого человека, представившегося инспектором налоговой службы, у нее не возникло даже тени сомнения. Узнав, что ее постоялец оказался злостным неплательщиком, старушка искренне расстроилась и охотно поведала вежливому инспектору о том, что приняла постояльца по просьбе своей старой подруги.

Внимательно выслушав старушку, испив чаю с вареньем и записав адрес подруги, инспектор ловко набросил на морщинистую шею Софьи Эрастовны удавку, сделанную из рояльной струны, и медленно задушил. Достав из портсигара «беломорину», плотно забитую чуйской пыльцой, до которой он был великий охотник, Коля закурил и, когда немного унялась сладостная дрожь в руках, одним махом сорвал с мертвой старушки чёрную юбку и ветхое нижнее бельё.

* * *

Двое улыбчивых молодых людей встретили Клару Павловну, вышедшую в булочную, у подъезда. Представились сослуживцами Алексея Громова. Узнав о том, что семья его погибла, а сам Алексей пропал, усиленно интересовались, не знает ли она, где его найти, и предложили подвезти до магазина. Больше Клару Павловну никто не видел, а обезображенный пытками женский труп, выловленный спустя два дня из протекающей через город речушки, идентифицировать так и не смогли.

* * *

Фёдор Петрович Кротов любил поблажить, поорать, нагнать страху на подчиненных, но только для вида, В критических ситуациях речь его становилась плавной и размеренной. Когда он узнал о разгроме «Красного фонаря», то сразу же позвонил Тихомирову и задумчиво так произнес в трубку:

— Даю тебе два дня. Через два дня ты принесёшь мне или его голову, или свою.

* * *

— Вот такие вот дела, Борис Израилевич, — невесело усмехнулся Гром и отхлебнул из фарфоровой чашки давно остывший кофе.

В окно заглядывало хмурое утро, в соседней комнате беспокойно металась во сне Ольга. У ее кровати, сидя в кресле, дремал вполглаза уставший Олег.

Сидевший напротив Грома Кацман задумчиво покатал пальцем хлебную крошку по полированной поверхности кухонного стола…

— Бог им судья, Алёша… и тебе бог судья. Речь сейчас не о них и не о тебе. У Оли в любой момент может начаться ломка, она сильно истощена, ее сердце может не выдержать, а нужных препаратов у меня нет. Я выпишу рецепт, с ним нужно идти в аптеку. Насколько я понимаю ситуацию, показываться в городе ни тебе, ни Олегу нельзя. А я не могу оставить Олю без присмотра.

— А давайте бомжа пошлём, — раздался из другой комнаты голос Олега, и в проёме двери появился он сам, одетый в потрёпанное, плохо сидевшее на нем пальтецо, коротковатые брюки и драную лыжную шапку. Нижнюю часть лица он прикрыл старым шарфом…

— Извините, Борис Израилевич, я там, у вас в чулане, немного порылся, — продолжил он, улыбаясь.

Гром и Кацман посмотрели на него и дружно рассмеялись

— Опасно всё же, ты сильно рискуешь, Олежек, — с сомнением покачал головой Борис Израилевич.

— Другого выхода, я так понимаю, всё равно нет, так что и говорить не о чем. Вот только денег у меня… — Олег замялся.

Гром вытащил из кармана рубашки толстую пачку долларов и отделил от нее сотенную купюру.

— Этого хватит, Борис Израилевич? — спросил он.

Когда Олег ушёл, Гром достал мобильник.

— Дамирыч, привет, это я. Тут такое дело, наша сестренка приехала, заболела в дороге, а я, понимаешь, занят по горло… А, ты уже в курсе? Присмотреть мне за ней некогда, может, пусть у тебя погостит с недельку? Да?! Ну вот и ладушки, записывай адрес.

Издалека следивший в бинокль за домом Кацмана Али вылез из уютного нутра серебристого «Ниссана» и, потянувшись, достал из кармана маленький, не больше спичечного коробка, серебристый «Сименс».

— Это Али… Ночь прошла спокойно. Крестник и его сестра по-прежнему в доме. Молодой переоделся бомжем и вышел десять минут назад. Забрать сестру? Вывезти на дачу? Но у меня мало людей, нежелательно распылять силы… Понял. Выполняю.

Илья Черенок сидел, зевая, за рулем не приметной «девятки». Он проводил взглядом Олега Жданова, посмотрел на тёмные окна дома и толкнул локтем сладко посапывающего на соседнем сиденье брата. Вадим приоткрыл один глаз, достал сотовый телефон и набрал номер.

— Близнецы — Скорпиону. Объект в доме. Переодетый Жданов куда-то вышел. Всё тихо. Продолжаю наблюдение.

Скорпион ещё никогда не чувствовал себя таким старым, больным и беспомощным. Он прошёлся по кабинету, постоял у окна и…  поколебавшись,  нерешительно снял телефонную трубку…

— Доброе утро, Борис Израилевич, это Рулев беспокоит. Мне бы Лешу. Откуда знаю? Ну, на то я и милиция, чтобы всё знать. Привет, Гром, ты соображаешь, вообще, что делаешь? Соображаешь, да? Вот молодец! Я сейчас еду в райцентр, на ковер к генералу. Там я должен буду доложить про твои художества. Генерал пришлёт маски-шоу, они оцепят город, и все — конец, Лёшенька. Они, генерал то есть, сильно гневаются, потому как очень любили гостевать в том теремке, который ты, мудак, вчера спалил. Как фамилия генерала? Званцев, а что? У тебя кино интересное про него есть?! Да ты что-о-о?! Слушай, Лёша, сдайся по-тихому, а? С такой фильмотекой, как у тебя, генерала успокоить — раз плюнуть. А мы тебе побег… Об Оле я позабочусь. Не хочешь? Ну, смотри сам.

— Вот говно какое! — с досадой сказал Гром. И, едва он положил трубку, телефон зазвонил снова…

— Дядя Лёша, это я, Олег. Они меня взяли… Я им ничего не сказал, но они и так знают, где ты. Они говорят, чтобы ты пришёл с деньгами, которые взял в «Бриге», сюда. Адрес… Они говорят, что отпустят Ольгу, что она им не нужна, но что-то я им не верю. Беги, дядь Лёш… А-а-а, больно… отпусти, сука…

— Борис Израилевич, мне нужно уйти, вы не могли бы на некоторое время приютить Ольгу? — Алексей, вывалив россыпью патроны на кухонный стол, быстро, на ощупь защелкивал их в рожки автомата и пистолетные обоймы.

— Конечно, Алёша, разумеется… но девочке нужна помощь…

— Скоро за ней приедут. Не открывайте дверь никому, пока не передадут поклон от Исы. Так и скажут: Иса, мол, кланяться велел. Им и отдадите Олю. — Гром побросал «стволы» в спортивную сумку и направился через кухню к двери, выходящей в маленький садик за домом, залитый в этот ранний час белесым туманом. — Да, вот ещё что… — Остановившись на пороге, Гром протянул что-то Кацману, и старый доктор почувствовал в своей руке тяжесть оружия. — Если что, просто наведите на цель и нажмите курок.

— Алексей, это совершенно ни к чему, я не умею этим пользоваться… я никогда в жизни… — бормотал Борис Израилевич, опасливо-близоруко щурясь, разглядывал, поднеся к самым глазам вороненый «Макаров». С удивлением Кацман почувствовал, как увесистый холодок опасной штуковины словно бы перетек в его руку, отчего она сразу же перестала дрожать. Расправил плечи и сказал: — Ты можешь рассчитывать на меня, Алеша. Иди… и поскорей возвращайся.

— Я постараюсь, Борис Израилевич, — тепло улыбнулся Гром и неслышно, смутной тенью растаял в молочной пелене. Вот только что был, а потом раз — и не стало его. Даже следов на снегу не осталось.

Не заметил Кацман, как и куда ушел Гром. Да что Кацман, опытный боевик Али не заметил. Братья Черенки, сидевшие в машине у дома доктора, и те не заметили.

* * *

И Ольга не заметила, как ушел ее брат. Она вообще плохо понимала, где находится. То огонь слепил ее. То смутно виделся ей доктор дядя Боря, и казалось Оле, что она маленькая девочка, что она заболела и мама привела ее на прием в поликлинику. Маленькой Оле больно, огонь жжет ее тело, хрустят и ломаются суставы.

Она пытается объяснить маме, что ей нужен совсем другой доктор. Не дядя Боря. Другой. Чернявый, невысокий, с одутловатым, желтым лицом. Он приходит ночью. Он наполняет шприц нектаром. Он приносит на кончике иглы райское наслаждение и блаженный покой нирваны. Он широко раздвигает Олины ноги и больно входит в нее, слюняво мусоля губами ее грудь и шею. Но даже эта боль приятна Оле после волшебного касания иглы.

Все это она пытается рассказать маме. Но мама не понимает и уродливо усмехается снесенной выстрелом челюстью. Говорить она не может, только грозит строго окровавленным пальцем…

Старый доктор сует Оле в рот какие-то таблетки, но разве погасят они огонь, пожирающий ее тело. Девушка выплёвывает полураскисшие, горькие кругляши и зовёт, зовёт там, в своём бреду, черного, желтолицего доктора с вялым членом и волшебной иглой.

* * *

Разбитая губа онемела и сильно кровоточила. Олег пошевелил связанными за спиной затекшими руками, слизнул стекающую по подбородку соленую кровь. В углу маленькой комнаты двое играли в карты, матерились вполголоса, поглядывали на Олега вполглаза. Ждан не чувствовал страха, только нетерпеливое возбуждение. Он ждал…

* * *

Из серого зимнего тумана вынырнула серая же «БМВ» и затормозила рядом с машиной Али. Трое сидящих в ней, словно братья, походили друг на друга смуглостью, молодостью, хмурой сосредоточенностью.

Али был немногословен:

— Подойдёте к дому, передадите Крестнику поклон от Исы. Заберёте девушку, отвезёте на третий объект. По дороге нигде не останавливайтесь.

Трое одинаково поправили что-то под левыми подмышками, пошли неторопливо, вразвалочку.

— Султан! — негромко окликнул Али. — Умри, но довези!

Один из троих, не оборачиваясь, кивнул.

* * *

Константин Павлович, бывший инженер, а ныне бомж по социальному статусу, известный в определенных кругах как Копалыч или Сопля, плохо спал этой ночью, так же, впрочем, как и прошлой. Его мучили вши и холод. Снилось ему, что лежит он голый на снегу, желтом и кусачем, как стекловата. С неба падает желтый снег и лезет в глаза, в рот. А тут еще вперся в сон коротко стриженный, седой незнакомец и принялся безжалостно трясти Копалыча.

Бомж горестно закряхтел, заворочался и проснулся. Болел желудок, с трудом переваривая выпитые накануне вечером «паленую» водку и тройной одеколон. Ноющим, мокротным комом засел где-то в легких начинающийся грипп.

Копалыч с трудом разлепил заспанные глаза, обвел мутным взором загаженный подъезд, приютивший его прошлой ночью, и, к великой досаде своей, убедился в том, что седой хмырь из сна никуда не делся, а вот он, сидит рядом на корточках и протягивает ему десятидолларовую бумажку.

Бомж потихоньку ущипнул себя за руку, убедился, что не спит, и сильно обиделся на седого.

«Издевается гад», — подумал Копалыч, а вслух произнес:

— Чего тебе надо?

Вернее, хотел произнести. «Чего» — у него получилось хорошо, уверенным басом, «тебе» — вышло похуже, как-то пискляво, а «надо» — не получилось совсем.

Мужик понимающе покачал головой и спросил:

— Скажи, старче, заработать хочешь?

Константин Павлович живо представил себе запотевшую бутылку пива,  громко сглотнул и часто, торопливо закивал.

Ваня Хлыст уже в пятый раз подряд выигрывал в «очко». Почти все деньги, бывшие в игре, сейчас приятно оттягивали Ванин карман. Его напарник по игре и первый зам в «бригаде», туповатый, но исполнительный качок Фрол, обиженно кривил толстые, вывернутые, как у негра, губы.

— Слышь, Ваня, ты, бля, на хер, это… передёргиваешь, точняк!

— Фильтруй базар, Фролушка, — ответишь, — улыбнулся Хлыст.

Он не рассердился на напарника. Плавающий в его крови героин расцветил мир фантастическими красками и превратил уродливую, покрытую шрамами морду Фрола в подобие человеческого лица. На душе у Вани Хлыста было легко и светло. Причин тому было несколько: во-первых, они с Фролом третьего дня завезли в лес и «в два смычка» отымели во все дыры одну строптивую козу, имевшую наглость в течение нескольких месяцев отвергать пылкие притязания Хлыста.

Во-вторых, пахан подогнал ему вчера децал улётного ширева, которое в настоящий момент приятно щекотало изнутри Хлыстовы вены.

И в-третьих… нет, пожалуй, ЭТО — во-первых, главное, а все остальное — во-вторых и в-третьих. Так вот: во-первых, сам Крот вызвал Хлыста к себе в кабинет и поручил взять того козла, что спалил «Красный фонарь». Для облегчения задачи Крот выделил Хлысту какого-то закошмаренно-го кренделя, а когда он, Хлыст, погнал типа того, что они с Фролом и вдвоем отлично управятся, Крот сказал, чтобы он, Хлыст, не умничал, что тот козел обязательно за кренделем явится, потому что крендель этот тому козлу, как родной. Вот что сказал Крот. А еще он сказал: «Гром этот, говорят, очень крут, так что ты, Иван, поосторожнее. Если возьмешь его, я тебя в свою «личку» определю».

А его, Хлыста, хер ли учить? Не хер его учить! Не видал он крутых!

Закончив свои размышления, Хлыст усмехнулся. Посмотрев на привязанного к стулу Олега Жданова, бандит неторопливо подошел к нему и вдруг быстро, справа-слева ударил его по лицу.

Трехэтажный дом был старый, заброшенный, уж лет пять как выселенный для капитального ремонта. Гуляли сквозняки в его пустых коридорах, хлопали на ветру оконные рамы с выбитыми стеклами и хищно щерилась дранка из-под облупившейся штукатурки. Гром проводил взглядом вошедшего в подъезд бомжа, затем обошел дом с другой стороны, постоял, примериваясь, потом ловко, как кошка, полез по жалобно скрипящим балконам.

Копалычу и так было худо, а тут поплохело совсем. С трудом поднявшись на третий этаж по хлипкой лестнице, он остановился и, согнувшись, уперев руки в колени, долго кашлял, сипел прокуренными легкими, пытаясь отдышаться. Сердце неистово стучало где-то у самого горла и норовило выскочить из груди.

Помимо одышки, старого бомжа мучили дурные предчувствия. Хотя седой сказал, что работа плевая и пообещал, что с Копалычем ничего не случится, старик все равно боялся. Он не первый день жил на белом свете и понимал, что десять баксов за просто так никто не даст. Философски подумав о том, что бояться надо было раньше, Копалыч тяжело вздохнул и нерешительно постучал в обитую драным дерматином дверь, на которой кто-то белой краской намалевал цифру «17».

За дверью закопошились, послышались осторожные шаги, и хриплый бас поинтересовался, какого хрена ему надо.

— Я, это, записку вам принёс… — таинственным шёпотом произнёс Копалыч.

— Какую записку? Пошёл на хер отсю-дова! — Дверь приоткрылась на сантиметр, и на бомжа уставился чей-то налитый кровью глаз.

— Дык, это… от Грома записку. Вы же его ждёте? — Спросив это, Константин Павлович тотчас пожалел о своем вопросе. А также пожалел о том, что позарился на десять баксов, и о том, что вообще родился на белый свет.

Дверь широко открылась, и на пороге появился ужасный амбал, с глазами, как у дохлой рыбы, наголо бритый, с лицом, изуродованным лиловыми шрамами. Монстр протянул огромную лапищу, ухватил Копалыча за шиворот и одним рывком втащил в темную прихожую.

Там старик увидел ещё одного — длинного, худого, одетого в чёрное, с такими же мёртвыми глазами, как у амбала, но увидел только краем глаза, потому что все внимание бомжа сосредоточилось на пистолете, который худой небрежно сжимал в руке и ствол которого был направлен Копалычу прямо в лоб. Амбал волоком, словно мешок, протащил старика в комнату. У стены, бессильно свесив голову на грудь, привязанный к стулу, сидел молодой парень.

— Ну, чё, старый, давай записку, — нехорошо усмехнулся длинный, взял из дрожащих рук Копалыча клочок бумаги, развернул и тяжело, в упор посмотрел на старика.

— Что-то ты плохо шутишь, дед! — глухо проговорил бандит. Он повертел перед лицом бомжа листком записной книжки. Листок был девственно чист.

Копалыч заглянул в белесые, словно подернутые пленкой, глаза длинного и вдруг понял, что вот сейчас, сию минуту, его, Копалыча, будут убивать.

«Надо было брать двадцать баксов… да кто ж знал!» — с неожиданным равнодушием подумал он.

А дальше началось непонятное. Жуткие глаза бандита, в которые завороженно смотрел бомж, неожиданно словно взорвались изнутри. Голова лопнула, точно гнилой арбуз, и в лицо Копалычу плеснуло густо, сочно. Машинально старик вытер лицо и с ужасом уставился на свою руку, сплошь покрытую кровью и мягкими сероватыми комочками.

Стоящий у стены амбал замер, выкатив глаза и широко открыв рот. Прямо в зловонное дупло его рта скользнул просверком, вошел с хрустом, по рукоятку, тяжелый десантный нож. Волосатые лапы бессильно опали, судорожно задёргались и подогнулись ноги бандита, но он не упал, повиснув на пробившем его затылок и ушедшем глубоко в стену лезвии, точно пришпиленный к обоям жук.

Из проёма балконной двери скользнула размытая тень и склонилась над связанным молодым парнем.

Но этого Копалыч уже не видел. Выскочив из квартиры, он кубарем скатился с лестницы и побежал по безлюдной в этот час улице, тихо подвывая от ужаса. Остановился старик только у круглосуточно работавшей палатки. Заспанная молоденькая продавщица, с опаской глядя на покрытого с ног до головы кровью и мозгами бомжа, тем не менее с немалой выгодой для себя разменяла ему десять баксов и продала пять бутылок водки, две из которых он выпил тут же, у палатки, прямо из горлышка, а три оставшиеся унёс с собой в утренний туман.

* * *

Хмурое утро нехотя, лениво перетекало в начало хмурого дня. Уполз с улиц туман, но не растаял совсем, а затаился рваными клочьями в темных переулках и подворотнях.

Сеня Бес тупо смотрел на мелькавшие за тонированными стёклами улочки родного города. Он ненавидел серые стены домов с ржавыми водяными потеками, ненавидел раздолбанную дорогу, бесчисленные ямы и рытвины которой сочились желчным гноем глины. «Девятку» тряхнуло на крутом ухабе так, что она застонала, как живая.

Сеня, люто мучившийся похмельем, вполголоса матюкнулся и рыгнул. Салон наполнился густым запахом перегара.

— Смотри, куда рулишь, козлина! — буркнул он.

— Сам ты козлина! — нехотя откликнулся водитель. — Тут, блин, куда ни рули, один хер, в яму влетишь.

Остальные трое пассажиров, как по команде, уставились на Сеню, задумчиво посмотрели на водителя, оценивающе — на дорогу и вновь отрешенно замерли, передавая друг другу плотно забитый косяк.

Машина, неуклюже вильнув к обочине, замерла у дома Кацмана.

— Вроде приехали, — покосился в окно Бес. — Ну чё, двинули? — Он открыл дверцу и, зябко поежившись, полез наружу.

— Повторяю для особо тупых: тёлку не трогать!

— А с жидом что делать? — спросил долговязый водитель. Никто не знал, как его зовут. Он пришел в банду недавно, рекомендованный кем-то из авторитетов, которому приходился родственником, и к нему сразу же, намертво прилипло погоняло Брат. В нем еще не угасла малая искорка человечности. Он еще помнил, как мама приводила его, маленького, в поликлинику и как он играл с плюшевым мишкой, пока дядя Боря ощупывал его опухшие гланды длинными, чуткими пальцами.

— Крот ясно сказал, свидетелей не оставлять, — отрезал Бес и злобно покосился на водителя. Не нравился ему этот козёл, ох не нравился. Но Брат был братом авторитета, а Сеня — всего лишь командиром пятёрки. Поэтому он ничего не сказал, сунул руки в карманы, нащупав в правом рифлёную рукоять «Макарова», и решительно направился к высокой деревянной калитке, покрытой коричневым лаком.

От мощного толчка Сени хрупкая защелка отлетела, калитка распахнулась, с треском ударившись о забор, и бандит увидел трех молодых кавказцев, стоящих на крыльце дома.

Нельзя сказать, что Сеня Бес был абсолютно туп. Если бы это было так, то он никогда не выбился бы из рядовых «быков» в пусть мелкое, но начальство. Скорее он был умственно и эмоционально ограничен. Но недостаток ума у него компенсировался поистине собачьим чутьём, а эмоциональная ограниченность и вовсе была скорее подмогой, чем помехой в нелегкой Сениной профессии.

Поэтому, увидев перед собой незнакомцев, чей вид не сулил ничего хорошего, Бес не удивился и не испугался, так как был эмоционально ограничен, а чутье подсказало Сене, что перед ним враги.

— Здорово, мужики, — сказал он, не вынимая из кармана пистолет. Затем несколько раз выстрелил прямо через куртку и, спрыгнув с тропинки в снег, бросился к углу дома. Сгрудившиеся за его спиной «быки» выхватили оружие и принялись беспорядочно палить в стоящих на крыльце дагестанцев. Последние в долгу не остались и немедленно открыли ответный шквальный огонь.

Это только в крутых боевиках положительные и отрицательные герои лихо прыгают и кувыркаются, уворачиваясь от пуль, чуть ли не ловя их руками и зубами. В жизни же, для того чтобы преодолеть в себе состояние ступора, в которое приводит человека вид направленного на него оружия, нужны годы специальной подготовки.

У четверых Сениных подчинённых никакой такой подготовки не было. По этой самой причине они замерли испуганно на открытой, заснеженной тропинке. Все их жизненные силы сконцентрировались в побелевших указательных пальцах, судорожно нажимавших на спусковые крючки.

Боевики Али были тренированы гораздо лучше, но узкое пространство между перилами крыльца, на котором они стояли, лишало их возможности маневра. Тот, которого Али назвал Русланом, упал первым, получив пули в грудь и в плечо. Но, упав, он продолжал стрелять и перед тем, как его захлестнула темная волна небытия, успел увидеть, как осел в снег один из бандитов, сраженный его пулей.

Братья Черенки, услышав выстрелы, выскочили из машины и рванулись к калитке. Они не знали, что Грома нет в доме, и, следуя приказу Рулева, в свою очередь, принялись палить в бандитов и дагестанцев.

Вадима застрелили почти сразу же. Случайная пуля попала ему в глаз. Взвыв от ярости, Илья бросился к стоящим на тропинке бандитам и, прежде чем погибнуть самому, в упор расстрелял двоих. Последнему из пятерки Беса повезло больше. Не целясь, навскидку, двумя выстрелами он добил уже раненных дагестанцев, однако обрадоваться своей удаче не успел. Пуля подоспевшего Али клюнула его в затылок и вышла между глаз, вырвав кусок лица размером с чайное блюдце. Хладнокровно осмотрев место побоища, Али направился к дому, осторожно переступая через изуродованные трупы.

Бес скорчился в сугробе у задней стены дома. Он был ранен в плечо, но почти не чувствовал боли. Скорее неудобство. После того как затихли выстрелы, он поднялся на ноги и осторожно заглянул в дом через застекленную дверь чёрного хода.

Надев на левую руку перчатку, Бес выдавил стекло и, просунув в дыру руку, нащупал задвижку.

Войдя внутрь, он оказался на просторной и чистой кухне. Сеня огляделся и, оставляя на белом кафельном полу грязные следы, направился к двери, ведущей внутрь дома.

Борис Израилевич не беспокоился за Олю. Она была в безопасности, чего нельзя было сказать о самом Борисе Израилевиче. Старый доктор укрылся в столовой, граничившей с кухней, подальше от перестрелки, бушевавшей у входной двери. Он присел за диваном, судорожно прижимая к груди оставленный Громом пистолет, и испуганно вздрагивал каждый раз, когда очередная пуля, пролетев через комнату, впивалась в потолок или стену.

Выстрелы смолкли, и Борис Израилевич только было облегченно вздохнул, как вдруг услышал звук бьющегося стекла. Доктор заглянул в проем кухонной двери.

Оккультисты убеждены, что многие слепые люди обладают даром «внутреннего зрения», позволяющим видеть астральную сущность того или иного человека, а придворный маг Людовика Святого — раввин Эдекиэль — даже посвятил этому вопросу целый трактат.

Кацман не разбирался в эзотерике и никогда не слышал о раввине Эдекиэле.

Был доктор очень близорук и без очков почти ничего не видел. Но «Это» Борис Израилевич разглядел совершенно отчетливо. Изогнутые, блестящие клыки громко щёлкали, роняя на пол кровавую слюну, горящие красные глаза неотступно следили за доктором. Монстр надвигался на него из полумрака, поднимая на ходу когтистую лапу.

Никогда в жизни и ни при каких обстоятельствах Кацман не смог бы выстрелить в человека. Но в эту тварь он выстрелил, не задумываясь, раз, и другой, и третий. И промахнулся.

Сеня думал о том, что он будет единственным, кто выполнит приказ Крота и притащит-таки треклятую телку, когда сумасшедший, старый жид начал палить в него прямо с порога. Бес в первую секунду даже присел от неожиданности и тотчас выстрелил в ответ.

Точно тряпичную куклу, доктора отшвырнуло в глубь комнаты. Бандит направился было к нему, но услышал за спиной шорох. Вскидывая пистолет, он резко обернулся и увидел в светлом прямоугольнике двери, ведущей из кухни на улицу, невысокого, смуглого. Его ледяные серые глаза.

Это было последнее, что видел в своей недолгой и непутёвой жизни Сеня Бес. Мрак поглотил его.

 

Глава 5

Гром разрезал верёвки, впившиеся в опухшие, посиневшие кисти Олега Жданова. Легонько похлопал парня по щекам, но тот не реагировал. Тогда Алексей запрокинул голову Олега и щедро плеснул в его приоткрывшийся рот неразбавленного медицинского спирта из плоской металлической фляжки. Многократно проверенный метод сработал и на этот раз. Олег шумно глотнул раз, другой… и фыркнул, словно конь. Его опухшие от побоев глаза широко отрылись.

— Зачем ты пришёл, дядя Лёша? — спросил он, прокашлявшись, растирая потерявшие чувствительность руки. — Сейчас они вернутся…

— Не вернутся уже, — буркнул Гром, пытаясь вытащить нож из пасти бандита. Глубоко ушедшее в сырую древесину лезвие не поддавалось, и Гром раскачивал его туда-сюда, ухватившись за рукоятку, словно дантист, удаляющий крепко сидящий зуб. Голова Фрола моталась бессильно, а его затекший кровью глаз глумливо подмигивал. Олегу стало дурно, он сложился пополам, и его вырвало. Ждан уже больше суток ничего не ел, его желудок был пуст и только мучительно сокращался, бился где-то у самого горла.

Алексей наконец освободил нож, и тело Фрола бесформенным кулем осело на пол. Гром тщательно вытер лезвие и посмотрел На скорчившегося в углу Олега.

— Не раскисай, парень, соберись, нам нужно уходить.

— Я сейчас… сейчас, — бормотал Олег. Он вытер губы рукой, с отвращением посмотрел на неё и снова согнулся, забулькал утробно.

— Да что с тобой, Олег! — прикрикнул Гром. Он уже собрал оружие убитых бандитов и теперь стоял у двери, прислонившись к косяку, опустив правую руку в карман.

— Ещё минуту. Сейчас идем. — Бледный как смерть Ждан подошел к телу Хлыста и, наклонившись над ним, вытащил что-то из внутреннего кармана его куртки.

— Ваши сто баксов отобрал. Не оставлять же. — Олег изо всей силы пнул труп, целя в кровавое месиво, ещё недавно бывшее головой Хлыста. Во все стороны полетели красные брызги.

— Все, уходим, — Алексей повернулся спиной к Олегу, шагнул за порог и в эту секунду вселенная с жутким грохотом обрушилась на голову Грома и рассыпалась миллионами искр. Темный водоворот закрутил и повлёк его.

* * *

Али быстро осмотрел дом Кацмана и, не обнаружив ни Грома, ни Ольги, вернулся в столовую, склонясь над старым евреем.

Али не жаловал иноверцев. Он, словно умный, злобный пёс, верно служил, переиначив на свой лад мусульманскую догму: «Нет хозяина, кроме Магомедова, и нет бога, кроме Аллаха».

Однако вид умирающего старика был так жалок, что нечто, похожее на сострадание, шевельнулось в покрытой кровавой коростой душе боевика. Али взял с дивана маленькую подушку и подложил под голову Кацмана. Тот застонал и открыл мутные от боли глаза. При виде дагестанца он испуганно вздрогнул и попытался отползти в сторону.

— Я друг Алексея Громова. Не бойся меня, старик. Где он? Где его сестра? — Али говорил негромко, но отчетливо, поднося свои губы к самому уху Бориса Израилевича. Кацман застонал, глаза его приобрели осмысленное выражение.

— Пароль… — прохрипел он.

— Повтори, я не понял, — попросил Али.

Старик досадливо поморщился. На губах его запузырилась кровавая пена.

— Алеша сказал, вы должны… поклон…

— А-а, да-да, поклон ему и вам от Исы, — быстро закивал головой Али.

— Гвоздь… в углу… третий от пола. — Кацман слабо повел головой, указывая на дальний угол комнаты. — Алексей ушёл… пытается спасти Олега… Оля… Алеша… — Старый доктор бормотал еще что-то, агонизируя, пуская кровавые пузыри, но Али уже не слушал его.

Найдя выступающий из рейки гвоздь, дагестанец с силой нажал на него. Бесшумно сдвинулась стенная панель, и глазам Али открылась маленькая, два на два метра, комнатка без мебели. На полу разметалась в бреду молодая девушка в мужской пижаме.

Закатав полосатый рукав, Али достал заранее припасенный шприц и, придержав тонкую руку, ловко ввел иглу в вену. И почти сразу же исчез лихорадочный румянец со щек девушки, утихли сотрясавшие ее изможденное тело судороги. Медленно открылись огромные, цвета ночных фиалок глаза на исхудавшем лице.

— Ты — Оля? — спросил Али. Он ни когда не узнал бы в заострившихся безвольных чертах девушки смешливую школьницу, озорно смотревшую с фотографии, показанной ему как-то Громом.

— Я — Оля, — послушно повторила она тихим хриплым голосом, и тотчас же, словно передразнивая девушку: «О-ля! О-ля! О-ля!», взвыли где-то невдалеке милицейские сирены.

Али подхватил Ольгу на руки, одним движением забросил её на плечо и, выскочив из дома, огромными прыжками побежал по сугробам зимнего сада, проклиная про себя так не вовремя исчезнувший утренний туман.

А белый дом — мечта покойного Бориса Израилевича, оскверненный, заваленный окровавленными телами, печально смотрел вслед боевику темными провалами выбитых окон. Он, дом, бережно баюкал в себе мертвое тело своего хозяина. Когда умирает человек, умирает его мечта. Они не могут существовать раздельно друг от друга. И, наверное, именно поэтому потек вдруг в комнату газ из вроде бы перекрытой трубы и проскочила искра в проводах разбитой пулей розетки.

Опасливо взошедшие на крыльцо милиционеры были в одну секунду сметены шквалом огня, осколками железа, стекла и дерева. Оставшиеся в живых побежали прочь, спасаясь от адского жара и непрекращающихся взрывов внутри дома.

Белый дом — мечта — на глазах изумленных служителей порядка оплывал, проваливался внутрь себя, трескался, сжимался. В той лихорадочной поспешности, с которой это происходило, было что-то невыразимо страшное. Тертые, видавшие виды менты стояли замерев, не в силах пошевелиться, наблюдая эту жуткую агонию.

В считаные минуты дом превратился даже не в груду развалин, а в серый, летучий прах. Приехавшие пожарные недоуменно покачали головами и принялись скатывать обратно развернутые было шланги.

Оперативники опознали только трупы близнецов и четверых бандитов. Тела Кацмана, Сени Беса и трёх боевиков Али превратились в пепел.

* * *

Сознание возвращалось медленно, урывками. Он плавал в вязком тумане небытия, временами всплывая к поверхности, хватал, точно рыба, воздух, разрозненные куски реальности и сна, снова медленно погружался в имеющий соленый привкус черный кисель забытья.

Вынырнув в очередной раз, Гром забился, заворочался на зыбкой грани света и тьмы и вспомнил, что он — Гром. Дальше пошло легче. Пришла боль, и он обрадовался боли.  С трудом разлепив залитые подсохшей уже кровью глаза, Алексей увидел захламленную комнату, на полу которой он лежал, хитроумно закрученную, высохшую какашку у самого своего лица и сидящего рядом на корточках Олега.

— Что случилось? — прохрипел Гром. Он попытался потрогать гудевшую, точно колокол, голову и обнаружил, что руки его крепко связаны.

— Не дёргайся, дядь Лёш, лежи спокойно, и мне не придется бить тебя по башке ещё раз. — Олег посмотрел на него, как на пустое место, и принялся чистить ногти его, Грома, ножом.

— Я лежу спокойно, — сказал Гром и рванулся изо всех сил.

Ждан вскочил и с размаху ударил Алексея ногой в живот.

— Лежать, козёл!

Боль взорвалась, заискрилась перед глазами огненным фейерверком и отпустила, но не исчезла, а мерцала где-то за пупком тусклым, отравленным солнцем.

— А как же Оля, а, Олежек? — спросил Гром сквозь зубы.

— А что Оля? Сейчас привезут. Поехали уже за ней. Потом к Кроту вас обоих. Крот обещал её мне отдать. А тебя, дядь Лёш, я так думаю, в расход пустят, — Олег улыбнулся сочувствующе. — Ты сам себя приговорил, когда «Бриг» разнёс и «Красный фонарь» сжёг. И Ольгу приговорил. Вот я и подумал: лучше я тебя сдам, а её вытащу. Когда тебя не станет, кто ещё о сироте позаботится?

— Что же ты меня раньше не сдал? До «Фонаря»? — Гром старался говорить спокойно. Ворочаясь, он шарил по заваленному мусором полу стянутыми за спиной руками. Вдруг что-то больно впилось в его правую ладонь. При детальном изучении это «что-то» оказалось узким и острым осколком стекла. Осторожно сжав его немеющими пальцами обеих рук, не обращая внимания на боль от порезов, Алексей принялся медленно водить осколком по стягивающим его запястья путам. Осколок быстро стал скользким от крови, но Гром продолжал упрямо пилить капроновый шнур и вскоре почувствовал, что его руки свободны. — Почему ты меня раньше не сдал? — повторил он вопрос.

Олег стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на улицу. Услышав вопрос, он высокомерно усмехнулся:

— Умный ты, дядя Лёша, а дурак! До пожара ты для них был никто, мелочь пузатая, а теперь другое дело, теперь ты у них — любимый враг! И цена за тебя совсем другая сейчас. — Против них нельзя воевать, пойми! — продолжил он после небольшой паузы. — С ними можно сотрудничать или, в лучшем случае, можно делать вид, что их нет, но воевать с ними нельзя. Это всё равно что ссать против ветра! — Олег снова обеспокоенно взглянул в окно, услышав далёкие завывания милицейских сирен.

— Это ты дурак, Олежек! — Гром осторожно сжимал и разжимал за спиной пальцы, пытаясь восстановить кровообращение. — Думаешь, они отпустят тебя и Ольгу? Вы оба свидетели, а у них правило номер один — свидетелей не оставлять! Что ты все в окно зыркаешь? Не приедут они. Ольга уже далеко, им ее не достать, а ты вот он, туточки! С тебя, стало быть, и весь спрос.

Говоря это, Гром блефовал. Он понятия не имел, успели ли люди Магомедова забрать Ольгу до приезда бандитов. Однако блеф сработал. Белый от злости Олег рванулся к нему от окна. Одним рывком поставив Грома на ноги, Ждан прижал его к стене, уткнув ему в горло лезвие ножа.

— Врёшь, сука! — прошипел Олег, брызгая слюной. — Врёшь, падло!

— Это ты — падло! — тихо, с ненавистью сказал Гром. — Это ты — сука! Выбросив из-за спины левую руку, он перехватил правую руку Олега с зажатым в ней ножом, а своей правой ударил Ждана в пах осколком стекла. Треснула ткань джинсов, боль пореза обожгла пальцы Грома, но он давил и давил на стекло, вгоняя осколок все глубже. Что-то хрустнуло, лопнуло внутри у Ждана, и стеклянный клинок, преодолев сопротивление, неожиданно легко, мокро скользнул внутрь…

— Ой! — сказал Олег. Глаза его от нестерпимой боли выкатились из орбит, нож выпал из ослабевшей руки. Гром поймал его и вогнал по рукоятку в прыгающий вверх-вниз щетинистый кадык Ждана.

Олег был крепким парнем. Он упорно цеплялся за уходящую из него вместе с кровью жизнь. Агония его была долгой и мучительной.

Присев на стул у окна, Алексей дождался конца и, посмотрев в потускневшие, закатившиеся глаза Олега, негромко сказал:

— Ну, зачем ты предал меня, дурень?!

Гром привёл себя в порядок и завалил трупы мусором и тряпьём. Покинув негостеприимные развалины, он спешил к дому Кацмана, удивляясь обилию кружащегося в воздухе пепла и запаху гари.

Мыслей было много, они приходили и уходили, а две вертелись в голове с настойчивостью прилипшего к заднице банного листа. Мысль первая была об Ольге, вторая мысль — об Олеге. Грому было жаль парня. В его извращенной логике была толика здравого смысла. Ждан хотел купить жизнь своей любимой ценой жизни ее брата и своего друга.

Гром давно понял, что на войне нет абсолютно правых и виноватых, просто все идет так, как должно идти. Причина предшествует следствию, следствие спешит за причиной. И только твое собственное чувство справедливости и правоты заставляет встать на ту или другую сторону.

* * *

Бригадир Александр Фокин по кличке Лом, широко раскинув ноги, лежал на кровати в спальне своей двухкомнатной квартиры и млел. Он большими глотками прихлёбывал из стакана водку, в которой плавал полурастаявший кубик льда, и пофыркивал, словно конь, с удовольствием наблюдая за сноровисто снующей вверх-вниз между его волосатыми ляжками светловолосой девичьей головкой.

— Давай, Люська! Ещё! А теперь языком пощекоти! — покрикивал Лом, елозя задницей по давно не стиранным простыням. И в тот момент, когда струя спермы готова уже была извергнуться из его мощного детородного органа в услужливо подставленный розовый ротик, нагло, громко заверещал телефон, стоящий на стуле у кровати.

Тяжело вздохнув, Фокан сел, оттолкнул тяжело дышащую возбужденную девушку.

— Какого хера?! — заорал он в телефонную трубку, чувствуя сосущую боль внизу живота.

— Лом! Але! Это я! — с неменьшим энтузиазмом заорали на том конце провода. Лом узнал пьяный голос Чики, командира одной из подчиненных ему «пятерок».

— Слышь, Лом, тут такой цирк творится! Бухали, это, мы щас в «Теремке», с корешами. — Фокин сообразил, что Чика говорит об уютном загородном ресторанчике. — На въезде в город, у поста нас, натурально, тормозят псы и начинают свой коронный песняк: «Денег дай, денег дай!» А Игорёха достаёт стольник баксов и давай над ментом прикалываться: «Станцуй, тогда дам». Мент в обиженку, Игореха ржёт, короче — уссысся! — Чика визгливо рассмеялся, и Лом понял, что он не только пьян, но и вусмерть обкурен.

— Ты чё гонишь?.. — сердито начал он, но Чика перебил его:

— Ты слушай, бля! Короче, пока мы летёхе по ушам ездим, другой мент тормозит тачку, серебристая такая. За рулем чурбан какой-то. Не знаю, о чем они там базарили, только чурбан этот вдруг срывается и — по газам, аж покрышки задымились. Менты от нас, в натуре, отъе…лись, в тачки попрыгали и за ним! Мы — следом, интересно же! Короче, у чурбана тачка — зверь, прёт под двести, наша «бээмвуха» и то, как в жопе заторчала. Менты видят такое дело и давай палить по колёсам. Чурбанский рыдван кувырк, и в канаву! Менты подлетают, чурку этого волочат, зацепило его, а потом… потом, смотрю, кобылу из машины вытаскивают! — Чика замолчал, переводя дух.

— Слушай, ты, урод! — потеряв терпение, закричал Лом. — Что за мудянку ты мне тут гонишь?! Дело говори!

— Так я и говорю! — заторопился Чика. — Помнишь, ты мне фотки мужика и бабы давал? Говорил еще, что Крот за них награду обещал?

— Ну! — мгновенно напрягся Лом.

— Так вот, она это, точняк! Мужик не тот, а баба — один в один.

— Ты уверен?! А то от дел меня оторвал, понимаешь…

— А я тебе про что целый час толкую? — обиженно загудел в трубку Чика. — Бля буду — она! — И вдруг усмехнулся: — Знаем мы твои дела! Ты, смотри, с Люськой поосторожнее. А то она тебе через хер всю душу высосет!

Положив трубку, Лом задумался, потер щетинистый подбородок…

Девушка придвинулась к нему, потерлась о крутое плечо розовым соском.

— Подожди ты! — рассеянно отмахнулся от неё бандит и, поколебавшись, потянулся к телефону.

* * *

— Он — никто! Понятно?! И фамилия его — никак! — Меряющий кабинет широкими шагами Крот остановился у окна, заложил за спину коротковатые руки и с минуту беззвучно шевелил тонкими синеватыми губами, точно убеждал сам себя, пробовал сказанное на вкус. — Он обыкновенный, сраный человечек, чмо и лох… Я правильно говорю? — Федор Петрович оставил изучение падающих за окном снежинок и обратил бледное, одутловатое лицо к пятерым сидящим за огромным столом.

Пятеро согласно закивали: мол, правильно.

— Но если он лох и чмо, то почему он не жрёт водку и не сидит тихо, а бегает по городу и пачками цокает моих людей? — Крот обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.

Тихомиров, Толбоев, Романов и недавно заменивший покойного Ваню Хлыста старший бригадир Славик Косой потупились и развели руками, пожали плечами: не знаем, мол. И только Хмура, развалясь в кресле, увлеченно наблюдал, как за окном, на подоконнике, суетится воробьиная стайка.

— Почему он до сих пор жив?! — заорал Крот, багровея, наливаясь дикой злобой. — Ты! — Он ткнул пальцем в Тихомирова. — Я дал тебе два дня на его ликвидацию. Чью голову ты мне принёс, его или свою?

Глеб Фёдорович с трудом поднялся из-за стола. Его жирное тело тряслось, как кусок студня. Круглое, румяное лицо скомкалось и гримасничало.

— Фёдор Петрович… как бог свят… не понимаю ничего, — забормотал он, обильно потея и вытирая красный загривок огромным клетчатым носовым платком. — Сначала Боксёра с тремя «быками». Не парни, звери. Наутро все четверо с дырками во лбу… Пятерка Беса на пожарище у Кацмана… а сам Бес пропал. Потом Хлыст с Фролом и этот… Жданов. — Тихомирова вдруг передернуло так, что его брыластые щёки затряслись.

— А сегодня утром из почты жена достала вот это… — Глеб Фёдорович трясущейся рукой передал Кроту клочок бумаги, на котором от руки печатными буквами было написано: «Ты следующий». Под надписью была нарисована цифра «12».

— Я тоже получил такую, — подал голос молчавший до этого Гарик Толбоев. — Только у меня цифра другая — «14». Четырнадцатое ноября через шесть дней…

— А двенадцатое через четыре… — глубокомысленно произнес Славик Косой. Произведя в уме столь сложное вычисление, он остался очень доволен собой. — Я, к примеру, ни хера такого не получал, — «бык» с видом превосходства посмотрел на остальных. — Значит, бздит он на меня наезжать.

Наступила пауза. Косой веселился. Крот мерял шагами расстояние от стола до стены. Тихомиров потел. Толбоев и Романов тихо говорили о чем-то. Хмура подошел к окну и постучал пальцем по стеклу. Дравшиеся на подоконнике воробьи прекратили крикливую перебранку и брызнули в разные стороны.

— У меня тоже есть такая. Три дня назад получил, — прервал затянувшееся молчание Константин Николаевич Романов. Держа в одной руке стакан, доверху наполненный тоником, другой он разгладил на столе скомканный листок. — Только у меня восьмерка нарисована. — Он поднял глаза на окружающих и увидел, как все они опасливо отступили на несколько шагов. Вокруг Константина Николаевича образовалась некая зона пустоты, наполненная звенящим ощущением опасности.

— Чего вы на меня так смотрите? — недоуменно огляделся Романов и, бледнея, спросил: — Какое сегодня число?

Тихомиров открыл рот, собираясь ему ответить, да так и застыл с разинутым от удивления ртом и выпученными глазами. Стакан в руке Романова, на две трети наполненный тоником, неожиданно взорвался искристым фейерверком осколков, а на стильном, светлом (соль с перцем) пиджаке Константина Николаевича поползло, быстро расширяясь, кровавое пятно.

— Что за… — начал было говорить Романов, изумленно глядя на осколки стакана в своей руке, и внезапно, словно марионетка, брошенная кукловодом, упал лицом на стол, громко стукнувшись лбом о полированную поверхность. Тишина повисла в комнате на тонкой, липкой паутине страха.

Слава Косой чаше остальных присутствующих сталкивался с непосредственной опасностью, поэтому он первым очнулся от ступора и, тонко, по-заячьи крикнув, опрокинув стул, бросился к выходу.

Невидимая смерть ударила Славу в спину так, что он, пролетев оставшиеся до двери метры, ударился о неё лицом, грудью и плечами, осев на пол и оставив на белом дереве затейливый багровый иероглиф.

«Если это выстрелы, то почему так тихо?» — подумал Крот.

«Что происходит?» — озадачился Глеб Федорович.

А Толбоев почему-то подумал о том, какая классная жопа у кротовской секретарши Жанны.

Хмура, прыгнув через стол, повалил стоящего у окна Крота, рухнул на него сверху, прикрыв своим телом. Видя это, упали наконец на пол и Тихомиров с Толбоевым. И сейчас же просторный кабинет кротовской дачи словно взорвался. Демон разрушения плясал в нем, метался незримо из стороны в сторону, разнося в щепки мебель, превращая в дымящийся хлам компьютеры и навороченные видео- и аудиоагрегаты. Сыпалось на пол стекло, вихрились в воздухе, подобно снежинкам, изорванные в клочья листы бумаги.

А над лежащими посвистывали, жужжали невидимые пчелки. Пролетали с легким дуновением, охлаждали до озноба покрытые потом спины и — тук-тук-тук — жалили стены и потолок.

Вдруг всё стихло. Закончилось так же внезапно, как и началось, но бандиты ещё несколько минут лежали, вжав тела в паркет, прикрыв головы руками.

В наступившей тишине с оглушительным грохотом выпало из шкафа разбитое стекло. Зазвенело, дробясь, и тотчас раздался истошный крик Крота:

— Убейте его! Суки! Твари! Убейте его! — Федор Петрович, раня в кровь руки, заколотил пухлыми кулачками по усыпанному битым стеклом полу, засучил ногами, придавленный тяжестью Хмуровой туши. Внезапно он успокоился, совершенно нормальным голосом попросил: — Андрей Николаевич, слезь с меня, пожалуйста. — И уселся на полу у стены, опасливо косясь в окно, покрытое густой паутиной трещин.

Глядя на него, приняли сидячее положение Толбоев с Тихомировым и принялись дрожащими голосами заверять Крота в том, что немедленно примут все меры к ликвидации Грома. Крот ругался. Они кричали, размахивая руками и тряся щеками.

Их хриплую перебранку прорезал мелодичный голос Хмуры:

— Хрен вы его ликвидируете. — Начальник службы безопасности, усевшись в изрешечённое пулями кресло, неспешно лил водку в чудом уцелевший стакан с мартини. — Хрен вы его ликвидируете, толстожопые. Придется, видно, мне. Самому!

— Это почему не ликвидируем? — стараясь говорить твердо, произнес Гарик Оскарович.

— Почему ты?! — запетушился Тихомиров.

Хмура отхлебнул из бокала, причмокнул и еще долил водки.

— По четырём причинам: во-первых, вы уже пробовали и обосрались. Во-вторых, никакой он не лох и не чмо. — Хмура коротко посмотрел на все еще сидящего на полу Крота. — Он профессионал. В-третьих, он не один, я в этом уверен. Его кто-то страхует. Кто-то очень крутой.

— Откуда знаешь? — пискнул с пола Тихомиров.

— Интуиция, — пожал плечами Хмура и, одним глотком допив коктейль, со стуком поставил стакан на стол. В его кармане пиликнул мобильник. Хмура внимательно выслушал и спросил: «Куда их повезли?» Со словами: «С вашего позволения, я удалюсь», — пружинисто поднялся на ноги и направился к выходу.

— Подожди! — окликнул его Крот. — Ты назвал три причины.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, Хмура бросил через плечо скатанный бумажный шарик и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Гарик Оскарович подобрал белый комочек и расправил его. Там красовалась цифра «10».

— Он следующий, — с ужасом прошептал Толбоев.

 

Глава 6

Промозглый ноябрьский вечер, а заодно и весь предыдущий день были, безусловно, самыми ублюдочными в жизни Виктора Михеевича Рулева.

Началось все с того, что в три часа поступило сообщение о странном пожаре в доме старого врача Кацмана, который длился десять с небольшим минут и после которого от дома ровным счётом ничего не осталось. Около сгоревшего дома были обнаружены тела четырех бандитов и братьев Черенков…

Майор сам натаскивал близнецов, готовил их, не жалея денег, сил и времени, и никак не мог поверить в то, что два таких матёрых волкодава, как Вадим и Илья, подставились лоховатым «быкам» Крота.

Потом прибежал дежурный по отделению и, заикаясь от волнения, сообщил о звонке охранника дачного кооператива. Охранник просил прислать наряд на дачу Кротова, обстрелянную кем-то час назад.

Затем позвонил генерал Званцев, от встречи с которым Рулев увиливал, сказавшись больным, уже почти неделю. Старый пердун орал так, что вибрировала трубка. Он желал знать, что за бардак творится в его, Рулева, долбаном городе, какие приняты меры для пресечения долбаных беспорядков и почему до сих пор на свободе долбаный виновник этих беспорядков. Один раз он многозначительно «оговорился», назвав Рулева капитаном.

Самое интересное заключалось в том, что майор не мог вразумительно ответить ни на один из заданных вопросов.

Со страху майор ляпнул об имеющейся у вышеуказанного «виновника» видеозаписи, сделанной в одном интересном месте под названием «Красный фонарь» и имеющей отношение непосредственно к товарищу генералу.

Званцев, поперхнувшись, заткнулся на полуслове, минуту молчал, потом, тихо извинившись за нетактичное поведение, сообщил Рулеву о том, что тот отличный руководитель, что давно пора ему перебираться в район, а не сидеть в захолустье, и попросил принять все меры к скорейшему задержанию преступника.

— Только, прошу тебя, сделай это тихо! — сказал генерал и положил трубку, оставив майора в мучительном неведении.

Рулеву было хорошо известно, что Званцев как огня боится своей двадцатипятилетней супруги — стервы, которая, несмотря на молодость, мертвой хваткой держала генерала за его седые яйца.

Из-за этого генерал скорее всего тихо спустит дело «на тормозах», предоставив майору самому вылавливать Грома, но мог и запаниковать, желая быстрее получить компромат, вызвать спецназ, подключить федералов, и в этом случае Грому конец, тем более что Черенки были мертвы, а больше верных людей, способных прикрыть Алексея, у майора не было.

Невеселые размышления майора были прерваны шумом в приемной. Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появилась испуганная секретарша. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но в эту секунду за её спиной обозначилась огромная тень. Волосатые лапы схватили девушку под локти и легко, словно вещь, отбросили в сторону. В кабинет вошел Хмура, по-хозяйски огляделся и сел, поддернув стрелки на брюках, в жалобно заскрипевшее под его весом кресло. Он тяжело, в упор посмотрел на майора и своим девичьим голосом пропел:

— Отдай мне девку и черножопого.

— И ты здравствуй, Андрей Николаевич! — улыбнулся Рулев.

— Отдай, майор! По-хорошему прошу! — подался вперед Хмура.

— Ну-ка, ну-ка, попробуй по-плохому, а я посмотрю! — перестал улыбаться майор, и тут до него дошёл смысл сказанного Хмурой. — Постой, Боров, не гони! Какую девку?

— Не понимаешь, козёл, да?! Дуру гонишь?! Я ж тебя на куски… ментяра поганый! И семью твою! Отдай телку! — утробно захрипел Хмура, рука его скользнула к левой подмышке, нырнула под пиджак. Лицо бандита покрылось меловой бледностью.

«А ведь он смертельно боится чего-то!» — подумалось вдруг ни с того ни с сего Рулеву. Необъяснимым ментовским чутьем он уловил исходящие от бандита волны злобы и страха. Желтого запаха страха. Он грустно посмотрел на брызжущего слюной Хмуру, побарабанил пальцами по столу и, сняв трубку телефона, набрал номер, сказал что-то, закрывшись ладонью, и протянул трубку бандиту: — Это тебя.

Хмура выслушал, сказал: «Понял! Не лей мне в уши, Крот! Да понял я!», аккуратно положил трубку на стол и, глядя Рулеву в глаза, смачно сплюнул на блестящий паркет майорского кабинета.

— Ладно, братан, сочтёмся ещё, — процедил он сквозь зубы…

— Пошёл на хер, урод! — рассмеялся Виктор Михеевич. — Тамбовский волк тебе братан.

Непотребный рабочий день подошел к концу, и Рулев поехал домой с тяжестью на сердце, с неясным ощущением близящейся беды.

Просторная квартира встретила его нежилым запахом пыли и приблудившимся откуда-то запахом украинского борща, хотя запаху этому, равно как и самому борщу, взяться было решительно неоткуда по той причине, что жена его Тамара с дочкой Наденькой еще не вернулись из своей бесконечной поездки в расположенный неподалеку от города санаторий.

Виктор Михеевич очень скучал по ним и, послонявшись пару дней по пустой квартире, окончательно переселился в свой рабочий кабинет. Из-за постоянной рабочей суеты он уже с неделю питался всухомятку, хотя секретарша Вика и пыталась подкармливать его.

Вот и сейчас, пройдя на кухню, майор открыл холодильник, почесал в затылке и принялся готовить холостяцкий ужин, состоящий из синих макарон, двух подозрительного вида яиц и обнаруженного в морозилке кусочка скукоженного сала.

Зазвонил телефон, Виктор Михеевич обреченно вздохнул, поднял трубку и услышанное им мгновенно превратило прошедший день из просто мерзкого в самый ублюдочный день его жизни.

Дежурный сообщил, что гаишники остановили на выезде из города пытавшийся скрыться «Ниссан». На приказы остановиться водитель не реагировал и пришлось применить оружие. В салоне «Ниссана» обнаружили девушку, находящуюся в бессознательном состоянии и легко раненное в плечо «лицо кавказской национальности». Никаких документов у нарушителей при себе не оказалось.

Полдня их продержали в районном ГИБДД, пытаясь хоть что-нибудь выяснить. Машина была зарегистрирована на московского предпринимателя, давно уехавшего из столицы в неизвестном направлении.

Кавказец на вопросы не отвечал, девушка пришла в себя, но тоже молчала, как рыба. А после того как вызванный врач установил, что она наркоманка, гаишники махнули рукой и, от греха подальше, передали странную парочку городскому УВД.

Уже в отделении девушка сообщила, что ее зовут Ольга Громова.

Не дослушав дежурного, Рулев бросил трубку и рванулся из квартиры, забыв захлопнуть дверь, путаясь в рукавах плаща…

— Так вот, значит, кто тебе нужен, Хмура?! Вот, значит, кто! — повторял майор, сцепив зубы.

Ворвавшись в отделение, Виктор Михеевич окинул взглядом пустое помещение дежурки и похолодел: — «Неужели опередил, Боров проклятый?» И заорал:

— Где они?!

Молодой летёха, задремавший за пультом, вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и испуганно залепетал:

— К-к-кто «они», товарищ майор?

— Конь в пальто! Задержанные где? Мужик с девчонкой?

— Так… это, здесь они, в камере… — засуетился дежурный.

— Открывай.

Лейтенант суетливо зазвенел ключами.

Тяжёлая металлическая дверь неспешно распахнулась, и в нос майору шибанула сложная гамма запахов. Смрад немытого тела, едкая вонь хлорки и въевшийся в стены запах дешевого табака сливались в специфический «тюремный» букет.

Виктор Михеевич, не замечая зловония, смотрел в угол камеры, где на полу сидел смуглый нерусский. Левый рукав его насквозь пропитался кровью, но кавказец, не замечая раны, баюкал в своих объятьях хрупкую де-вушку. Меловая бледность ее лица странно контрастировала с темной кожей кавказца.

Майор бросился к ней, оттолкнув «черного», подхватил на руки невесомое тело.

— Оля! Олюшка! Ты меня слышишь?!

Дрогнули   бледные   припухшие   веки. Некоторое время девушка смотрела на него, не узнавая, потом прошептала: «Дядя Витя…» — и тихо заплакала. Прозрачные слезинки рождались в уголках глаз, медленно росли, точно жемчужинки в раковине, и, повиснув на секунду на длинных слипшихся ресницах, катились по ее покрытым копотью и грязью щекам, оставляя за собой извилистые дорожки.

— Всё будет хорошо, девочка моя, всё будет хорошо! — бормотал Рулев, сам едва не плача, прижимая к своей груди бессильно поникшую голову Оли.

— Не будет.

— Что «не будет»? — Майор непонимающе поднял глаза на дежурного, перевёл взгляд на кавказца. — Кто сказал: «Не будет»?

— Я, — произнёс кавказец без акцента, на чистом русском языке. — Не будет хорошо! Если срочно не сделать ей укол, она может умереть, а лекарство и шприц забрал этот… — Али кивнул на застывшего в дверях изваянием лейтенанта.

— О, заговорил! — обрадовался лейтенант, но тут же съежился, посмотрел испуганно на Рулева и неслышно испарился, растаял в спёртом воздухе камеры.

Через секунду он материализовался вновь, держа в руках пузырек с маслянистой, янтарной жидкостью и упаковку с одноразовыми шприцами.

— Я думал, может, наркотик, — испуганно пробормотал он…

Майор торопливо разорвал обертку, проткнул иглой резиновую крышечку флакона, потянул поршень, на'бирая тягучую желтизну, и заколебался, остро, пристально посмотрев дагестанцу в глаза.

Видимо, разглядел что-то Рулев в этих глазах, цвета грязного весеннего льда, поэтому, не колеблясь, протянул дагестанцу шприц:

— Коли!

Через минуту Ольга спала на жесткой казенной кушетке, по-детски посапывая, положив голову на свернутый лейтенантский китель. На её щеки вернулся слабый румянец.

— Мне нужно позвонить, — подал голос Али.

— Что тебе нужно, так это медицинская помощь, — ответил Рулев и попросил дежурного вызвать «Скорую».

Дагестанец взглянул на окровавленный рукав пиджака и упрямо мотнул головой:

— Ерунда. Царапина. Мне нужно позвонить, майор. Как арестованный, имею право.

— Ты не арестованный, а задержанный «до выяснения…», — тут же возник лейтенант. — Так что никаких звонков! Я правильно говорю, Виктор Михеевич?

«Правильно-то, правильно…» — подумал Рулев, еще раз заглянул кавказцу в глаза и вновь обжегся о неистово бьющееся в них холодное пламя.

Пожав плечами, майор кивнул в сторону телефона. Дагестанец, отвернувшись, быстро набрал номер и гортанно затараторил в трубку:

— Э-э, ты это брось, ты по-русски говори! — закричал дежурный и вырвал трубку из рук Али.

Тот беспрекословно отдал, опустился на стул и замер, словно выключенная до поры до времени боевая машина.

Рулев похлопал по карманам плаща и, ничего там не обнаружив, досадливо обернулся к лейтенанту:

— Сигареты есть?

— «Ява», товарищ майор! — виновато улыбнулся дежурный. Глазки его бегали и косили, избегая прямого взгляда майора.

Глядя на его плутовскую рожу, Рулев вдруг ясно понял, что оставлять в камере Ольгу и кавказца никак нельзя.

Майор не тешил себя иллюзиями, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что три четверти его людей были прямо или косвенно связаны с бандитами.

Прикурив от услужливо протянутой дежурным зажигалки, Виктор Михеевич вышел на улицу, в темную промозглую ночь. Затягиваясь неприятным, вонючим дымом — сам он курил «Кэмел», — Рулев думал.

Неприятные мысли стаей обожравшихся дерьма мух лениво роились в его усталой голове, жалили ледяными иглами страха и отчаяния.

Мысль первая… — Ольга. Что с нею делать, совершенно непонятно. Оставить в отделении — значит отдать Хмуре и его «быкам». Передать Грому? Но где его искать, Алексей сам сейчас бегал в тени, как обложенный загонщиками зверь.

Мысль вторая… — кавказец. Кто он? Друг или враг? Судя по тому, как он заботится об Ольге, — друг. Только чей? Грома или Крота? Или еще какая-то темная сила вступила в дьявольскую игру, имя которой СМЕРТЬ?

Мысль третья… — Гром. Эта мысль, мерзко зудя, словно муха в паутине, билась в темном уголке его сознания:

«З-з-з. — Трехкомнатная квартира в Москве».

«З-з-з. — Служебный «Мерседес» и просторный кабинет в райотделе».

«З-з-з. — Звездочки на погонах. А всего-то и надо поймать Грома, используя Ольгу как приманку».

«З-з-з. — А Грому потом устроить побег. А Ольгу потихоньку переправить из города», — успокаивающе жужжала гаденькая мысль, баюкала майора.

— Что за чёрт?! — встрепенулся майор. Он крепко потёр ладонью пылающее от стыда лицо и, подняв голову, стал ловить ртом косо летящую с темного неба изморось.

— Извини, братуха. Извини, Лёша. Бес попутал, — пробормотал майор и, щелчком отбросив сигарету, достал мобильник, набрал номер, приговаривая: — Ничего, есть ещё порох в пороховницах… И ягоды в ягодицах…

— Але, Саня? Чего делаешь? Спишь?! Ну и что же, что ночь?

— Ну и что, что не твоя смена? Давай собирайся и через полчаса будь в отделении. По дороге заскочи к Ване Крутову, возьми его с собой. Своим скажете, что на недельку едете в командировку. Всё понял? Выполняй!

Отключив телефон, Виктор Михеевич подумал, что со временем, если до того не ссучатся, эти молодые, способные ребята заменят ему Черенков.

Но боже мой! Как же ему не хватало сейчас близнецов с их неторопливой, бульдожьей хваткой. Майор вздохнул и устало выматерился в чёрную, сопливую морду сырой ноябрьской ночи.

* * *

Сразу после расстрела кротовской дачи Алексей погнал замызганную бежевую «шестёрку» к расположенному в десяти километрах от города военному аэродрому. В машине он переоделся, купленные накануне шмотки превратили его в нагловатого, но солидного, средних лет дельца.

Гром даже изобразил что-то вроде брюшка, подложив под ремень свернутую рубашку.

Сунув сержантику на проходной несколько долларов, Алексей прошмыгнул на территорию аэродрома и засновал челноком туда-сюда, от прапорщика, к прапорщику, от лейтенанта к лейтенант, у щедро оставляя за собой, тут и там, шуршащий и слепящий, изумрудно-зеленый бумажный след, терпко пахнущий дорогим виски, гаванскими сигарами и атласной женской кожей.

Гром напоминал матерого хищника, метящего новые границы своих владений. Его поиски были недолгими и окончились около старенького вертолета, в грязных внутренностях которого, страшно матерясь, копались пилот и два небритых механика. Их беседа с Громом была недолгой, но оживленной и продуктивной. В результате этой беседы толстая пачка зелени перекочевала из рук Грома в руки пилота, и стороны расстались очень довольные друг другом.

— А вы уверены, что эта штука полетит? — спросил Гром на прощание.

— Ну, дык, ебеныть! — солидным хором ответили небритые.

Довольный проделанной за день работой, Гром вернулся в город уже затемно. Оставив машину на платной стоянке, он подошел к сторожке, чтобы расплатиться, и, словно на невидимую стену, наткнулся на отчаянный взгляд сестры.

Ее нечеткая фотография, отксерокопированная в виде небольшого плаката, была приклеена к воротам стоянки. Под фотографией было написано: «ПРИДИ И ВОЗЬМИ».

— Это что? — равнодушно спросил Гром у охранника, кивнув на плакат.

— Хрен его знает, — пожал плечами здоровенный двадцатилетний акселерат. — Сегодня кротовские бандюки по всему городу развешали.

Только пройдя два квартала, Алексей наконец пришел в себя. Он достал мобильник и набрал номер.

— Привет, Леша, — скучно отозвался Магомедов, но Алексей ясно расслышал в его голосе нотку беспокойства.

— Ольга у них, Дамирыч!

— Откуда знаешь?

— Плакаты расклеили по городу с её фотографией. Приглашают меня на мои же похороны. Чего делать-то будем, а?

— Фотография Ольги, ещё не сама Ольга, — осторожно ответил дагестанец. — Я послал за ней Али. От него пока нет известий, но он не тот человек, чтобы исчезнуть бесследно. Надо ждать.

— Не могу я ждать, Дамирыч! Сроки поджимают. Завтра десятое!

— И что?

— А то, что я обещал десятого Хмуре карачун устроить.

— Слушай меня, Гром! Не суетись. Если до утра от Али не будет вестей, я высылаю в город своих людей. Понял меня?

Не ответив, Гром отключил телефон.

Даже сотня боевиков Магомедова не могла помочь Грому до тех пор, пока Ольга была в руках Хмуры.

Гром шел по улицам вечернего городка и отовсюду — со стен домов, с подъездных дверей, с магазинных витрин — на него с укором смотрели глаза сестры.

«ПРИДИ И ВОЗЬМИ! ПРИДИ И ВОЗЬМИ!» — набатом стучало в ушах.

«А где, интересно, взять-то? Куда прийти?» — подумалось Грому. Помедлив, он набрал номер городского'офиса маленькой, занимавшейся черт-те чем фирмы Крота, моля бога, чтобы секретарша еще не ушла с работы.

— Фирма «Орион» к вашим услугам, — после третьего гудка прощебетал девичий голосок секретарши Кротова.

— Привет, Жанночка, это я, — с эротическим придыханием проворковал в трубку Гром. — Мне бы Андрея Николаича. Он небось опять в приёмной торчит и слюни пускает, глядя на ваши ножки?

— А вот и нет! — рассмеялась девушка. — Он уже второй день в своем загород ном доме сидит.

— Ой, а кто это? — испуганно спохватилась вдруг секретарша.

Гром улыбнулся, раскрыл рот, чтобы ответить, но в эту секунду исправно работавший до этого телефон издал несколько прерывистых гудков и заглох. Маленький, светящийся дисплей погас. Два дня работавший без подзарядки аккумулятор тянул «на последнем издыхании» и вот теперь сел окончательно. Гром чертыхнулся и выключил его.

За несколько минут перед этим Али позвонил Магомедову из городского отделения милиции.

Выслушав его сообщение, Магомедов принялся звонить Грому. Он набирал номер, подносил маленький аппаратик к уху, минуту слушал, нажимал «сброс», снова принимался тыкать пальцем в маленькие светящиеся кнопочки… Телефон Грома молчал.

* * *

Виктор Михеевич, споткнувшись, едва не упал с ведущей вниз, в темноту крутой лесенки, кое-как сваренной из ржавых арматурных прутьев. В последний момент он успел ухватиться за хлипкие перильца.

Едва он выпрямился, что-то живое и скользкое упало с потолка ему за воротник и шустро побежало под рубашку, щекоча шею многими лапками.

Майор сильно ударил себя ладонью по загривку и почувствовал, как тварь лопнула с мокрым хрустом, липко растекаясь по коже. Ощущение было омерзительным. Ему даже показалось, что в затхлом, пахнущем прошлогодней картошкой воздухе подвала пахнуло смрадом разложения. Или не показалось?.. Рулева передернуло.

Бесконечный спуск наконец окончился, и начищенный ботинок майора тут же утонул в черной жиже.

Обреченно вздохнув, Виктор Михеевич оглядел уходящие в темноту бетонные стены подвала, сочащиеся сыростью, освещенные редкими, тусклыми лампочками. Обернувшись, он принял с рук на руки у сержанта Крутова спящую девушку и, вполголоса матерясь, пошел в темноту по подгнившим доскам, брошенным прямо в грязь. Идущий вслед за ним Али, сопровождаемый Сашей Соколовым, безразлично поглядывал по сторонам, но изредка заглядывал майору через плечо, всматриваясь в лицо Ольги.

После телефонного звонка из отделения он снова замолчал и, казалось, потерял интерес ко всему, за исключением своей подопечной.

Подземный коридор резко оборвался, уперевшись в глухую стену, рассеченную на две половины высокой, обитой железом дверью. Рулев передал девушку дагестанцу, долго звенел ключами, приглядывался, чиркал зажигалкой, отыскивая в темноте замочную скважину. Наконец нашел. Заботливо смазанный замок легко щелкнул, открываясь, и тяжелая дверь распахнулась, пропуская пришедших в тайное убежище майора, о котором знали всего несколько человек.

Три года назад некий приезжий бизнесмен заключил с городской администрацией договор о строительстве на окраине города овощехранилища. Строил он его, строил, пока не кончились деньги.

Делец отбыл за инвестициями к себе на родину, да так и сгинул где-то в дальних городах и веоях. Но перед отъездом договорился с милицией об охране недостроенного объекта и оставил Рулеву ключи от всех помещений.

Когда срок договора истек, а заказчик так и не появился, майор снял охрану, но ключики припрятал. И теперь использовал недостроенное здание в своих целях. Кое-что хранил, кое-кого прятал, а иногда и сам на пару дней скрывался там от семейных бурь, нарушающих время от времени спокойное течение его жизни.

Виктор Михеевич пошарил в темноте, справа от двери, и мягкий дневной свет залил просторную, сухую комнату, обставленную уютно и даже с некоторым комфортом.

— Поживите тут день-другой, пока не придумаем, что делать дальше, — сказал майор, обращаясь к остановившемуся на пороге с девушкой на руках Али. — Туалет и ванная за стеной, газовая плита в углу, там же и холодильник с едой. Саша и Иван поживут с вами, если что-нибудь будет нужно, скажешь им…

Дагестанец осторожно ступил в комнату, бросая по сторонам быстрые взгляды, опустил Ольгу на просторную кушетку, прошелся по периметру комнаты. Он здорово напоминал майору большого и опасного тигра, осваивающегося в незнакомой обстановке.

Али осмотрел ванную и туалет, заглянул в холодильник и, достав оттуда пакет сока, отлил немного в стакан, затем принялся осторожно поить из него Ольгу, придерживая ей голову.

— Нужно позвонить, — сказал он, не отрываясь от своего занятия.

— Пока нет. Может быть, позже, — осторожно ответил Рулев, вспомнив лихорадочную поспешность, с которой дагестанец говорил по телефону.

— Это не мне, это тебе нужно. Позже будет поздно!  — пожал плечами Али и вновь склонился над Ольгой.

* * *

Трепетала над лесом, над озером утренняя заря, нежная и розовая, как сосок школьницы.

Гром, затянутый в белый маскировочный балахон, лежал в редком ельнике на краю леса и наблюдал за неуклюже раскорячившимся на берегу озера помпезным особняком, построенным в стиле неоампир, а-ля рюс.

Грубая, показная роскошь этого строения как нельзя лучше соответствовала представлениям его хозяина о красоте и изяществе.

— Журден, мать его, — усмехнулся Алексей, вспомнив вечно живого мольеровского «Мещанина во дворянстве».

Он опустил электронный бинокль, переключил его из инфракрасного режима в обычный. Сильно потер пальцами покрасневшие от недосыпания и долгого, непрерывного наблюдения веки и вновь прильнул к окулярам.

Заснеженный берег и нелепое строение слово прыгнули навстречу, приблизились рывком. Гром отчетливо видел вооруженных людей, передвигавшихся внутри высокой металлической ограды и за её пределами, видел многочисленные следящие камеры и остро, болезненно чувствовал свое бессилие.

Но не охрана и не электронное наблюдение беспокоили Грома, а то, что военные называют «фактором случайности». Этот фактор вперся в реальность и грозил разрушить безукоризненно заточенное Громом лезвие, уже нависшее над нитью черной жизни Андрея Николаевича Хмуры.

Всю прошлую ночь Алексей провёл в заброшенной сараюшке, на окраине города. Оторвав провода от прилепившейся под потолком загаженной мухами лампочки, Гром поставил на зарядку мобильник. Ворочаясь без сна в пуховом полярном спальнике, занимавшем в свернутом виде не больше места, чем батон колбасы (еще один подарок Магомедова), Алексей не смыкал глаз, прокручивая в воображении различные варианты нападения на особняк, дающие возможность завалить Борова и в то же время сохранить жизнь Ольге. Гром не сомневался в том, что Хмура держит его сестру возле себя, прикрываясь ею, как щитом.

Варианты отпадали один за другим. Не было вариантов.

Как ни крути, а в случае атаки Ольга погибала вместе с Хмурой.

Утром десятого числа, усталый и невыспавшийся, Гром занял позицию на краю леса и от безнадеги снова позвонил Маго-медову.

— Ты где? — спросил дагестанец странно подрагивающим голосом.

— Сижу вот у дома Хмуры и обдумываю условия капитуляции, — уныло ответил Гром.

— Сдаешься, значит? Ну, флаг тебе в руки и ракету в жопу! — Грому показалось, что Магомедов с трудом удерживается от смеха.

— А ты чего радостный такой? — изумленно спросил Алексей.

— Вчера вечером позвонил Али… Ты знаешь, где сейчас твоя Ольга?! — Магомедов все выдерживал, тянул эффектную паузу.

— У Хмуры, где же…

— А вот, хера, Алешенька! Хера! Она с Али у ментов в отделении. У майора твоего! — голос дагестанца ликующе звенел.

— Да ты что-о-о?! — протянул Гром, чувствуя, как у него словно гора падает с плеч, и тут же подумал, что радоваться-то особенно нечему. Рулев разрывался между чувством долга и старой дружбы. Пока побеждала дружба, но майора беспрестанно прессовали другие люди и обстоятельства.

— Так что не грузись, занимайся этим своим уродом, — говорил между тем Магомедов. — Мои люди уже на пути в город. Они выдернут у ментов Али и твою сестру, потом поступят в твое распоряжение. Ты там всё равно уже весь гадюшник разворошил, так что шифроваться без толку.

— Слышь, Дамирыч, может, не надо у ментов?.. Давай я сам с майором поговорю?

— Надо, Алеша. Ты же попросишь только Ольгу отдать. А Али как же? А вдруг майор после твоего звонка застремается? Ведь пособничество преступнику получается! И либо в район их отправит, либо тому же Хмуре сдаст. А так мы их по-тихому выдернем, менты и не заметят ничего.

— Знаю я твоё «не заметят», — протянул Гром, признавая правоту дагестанца. — Опять шуму на весь город, как тогда, с «Бригом». Ну, ладушки. Как мне связаться с твоими людьми?

— Позвонишь по этому телефону. — Магомедов продиктовал цифры. — Скажешь: «Аллах велик» — и назначишь встречу.

— Всё понял, Дамирыч. Не знаю, смогу ли когда-нибудь…

— Пошёл в жопу! — перебил Грома дагестанец. — Чтобы я не слышал больше!.. Это я тебе по гроб жизни обязан!

Спрятав в карман мобильник, Гром бросил еще один взгляд на особняк Хмуры и, пробормотав: «Ну, молись, сука!», белой тенью растаял в белом же лесном безмолвии, только качнулась пару раз заснеженная еловая лапа.

* * *

Тамара Васильевна открыла глаза, потянулась под теплым одеялом, посмотрела за окно в снежную пелену и ощутила Тьму.

Проснулась она с неясным томлением, но осознала, что ощущает Это, только посмотрев в окно.

Подобно тому как дребезжащий звук треснувшего камертона порождает не гармоничное созвучие вторящего ему инструмента, а хаотическую какофонию, так и душа Тамары Васильевны исполнилась смутного беспокойства, странно созвучного с туманной, молочно-белой мутью за окном.

Уже почти месяц Тамара Васильевна с дочкой спокойно и скучновато лечились неизвестно от чего в загородном санатории.

Мама и дочь были молоды и, по нынешним меркам, практически здоровы, хотя последнее время у Тамары Васильевны стало нет-нет да и покалывать легонько под высокой и упругой левой грудью. Это было, впрочем, неудивительно при ее нервной педагогической профессии — Тамара Васильевна работала завучем в одной из школ города. А Надюшу, бывало, по осени беспокоил кашель, память о хроническом бронхите, перенесенном в детстве и практически вылеченном покойным доктором Кацманом…

Муж Тамары Васильевны, майор милиции Виктор Михеевич Рулев, вечно загруженный своими служебными проблемами и уже в течение пяти лет обещающий летом непременно вывезти семью к морю, до поры до времени не замечал тревожных симптомов.

Но после того как однажды утром, во время завтрака, Тамара Васильевна, неожиданно побледнев, выронила чашку и схватилась за сердце, майор молча встал из-за стола и позвонил своему школьному другу Ролику.

Родик, со временем выросший в Родиона Матвеевича Гольца и ставший главным врачом санатория «Лесные сосны», молча, внимательно выслушал Рулева, посопел в трубку и сказал: «Угу», что означало понимание, согласие и сочувствие.

С этого самого утра потянулись для Тамары Васильевны и Нади долгие санаторные дни, похожие один на другой, разнообразящиеся лишь процедурами и визитами в санаторную библиотеку, имевшую богатую подборку фантастики, до которой мама с дочкой были большие охотницы.

Доктор Родик знал своё дело, и скоро рассосалась, пропала ледяная иголочка в груди Тамары Васильевны, а Надя перестала привычно покашливать в кулачок.

Неспешное течение дней действовало расслабляюще. Тамара Васильевна, обычно тщательно следившая за своей фигурой, даже поправилась на пару килограммов.

И вдруг, пробуждаясь в хмурое утро из неясного сна, в котором мужская рука перебирала пряди ее волос, оставив мягкую, сладкую истому внизу живота, молодая женщина услышала дребезжащий звон разбитого камертона, почувствовала его темную вибрацию в своем теле.

И поэтому, прогуливаясь в парке после обеда, она ничуть не удивилась, увидев покатившую к въездным воротам неприметную «шестерку» и двух появившихся из нее людей в милицейской форме. Оглядевшись по сторонам, менты безошибочно направились к ней.

— Что-то случилось с Витей? — непослушными холодными губами спросила она у того, который был помоложе, — интеллигентного вида очкарика.

Любитель-душегуб Коля Гусев дернул плечами в неловко сидящей на нём форме и обворожительно улыбнулся.

— Ну, что вы, Тамара Васильевна. Виктор Михеевич в полном здравии. Просто он попросил доставить вас и Надю домой.

«Слава богу!» — подумала она. ПОДУМАЛА, а не ПОЧУВСТВОВАЛА! При виде улыбчивого юнца с пустыми глазами и его угрюмого спутника звенящая тьма внутри неё не пропала, а, наоборот, натянулась мучительно дрожащей струной.

«Почему я их не знаю?» — удивилась Тамара Васильевна, знакомая практически со всеми сотрудниками мужа.

Неожиданно для самой себя она очень неинтеллигентно спросила:

— А документы у вас есть?

— Конечно, — ответил страшноглазый мальчишка.

— Разумеется, — подтвердил угрюмый.

Но оба никаких документов не предъявили, продолжая внимательно и как-то отстраненно смотреть на молодую женщину. Тамара Васильевна подумала о том, что в городе её ждет муж, и решилась. Она быстро собрала вещи, разыскала Надю, вместе с другими детьми лепившую снеговика в дальнем углу парка, и, не застав в кабинете Гольца, запиской предупредила его о своём отъезде.

Потом спустилась по заснеженным каменным ступеням к машине, ведя за руку Надю, сопровождаемая двумя милиционерами, заботливо несущими её сумки.

Всю дорогу до города странные менты молчали и только голосок без умолку болтавшей Нади нарушал гнетущую тишину. Сидящая с дочкой на заднем сиденье Тамара Васильевна чувствовала растущее беспокойство, а когда машина, не доезжая до города, свернула на глухую лесную дорогу, беспокойство перешло в панику.

— Куда мы едём? — дрожащим голосом спросила женщина в пустоту. С таким же успехом она могла спросить об этом саму себя.

— Ну, чё, Гусь, давай вмажемся, что ли, а то меня уже кумарит. — Угрюмый достал из нагрудного кармана одноразовые шприцы и какие-то ампулы. Оба «мента» привычными движениями закатили рукава форменных курток.

— Я всё расскажу мужу, — уже все понимая, проблеяла непослушным голосом Тамара Васильевна.

Молодой обернулся, и женщина, холодея, увидела, что глаза его больше не были пустыми. В них, точно ноги повешенного, дергалось и плясало БЕЗУМИЕ.

— Раздевайтесь. Обе, — вежливо по просил он.

— Ч-что? — не веря своим ушам, переспросила Тамара Васильевна. А Надя ничего не спросила, только смотрела, широко открыв глаза.

— Раздевайтесь, дырки ментовские, — страшно прошептал молодой.

И тогда Тамара Васильевна закричала.

* * *

Лейтенант милиции Иван Крутов был, в общем-то, совершенно нормальным русским парнем.

Сколько он себя помнил, желание стать милиционером и верно служить России всегда сочеталось у него со стремлением красиво жить и иметь большие деньги.

После армии он подал заявление в школу милиции. Там он быстро понял, что первая часть его мечты — самоотверженное служение Отечеству — вполне реальна, что касается части второй… Смешная ментовская зарплата и теряющаяся где-то в необозримой перспективе комната в общежитии — вот и все атрибуты шикарной жизни, на которые он мог рассчитывать.

В то же время Иван видел, как совсем рядом, за прозрачной, эфемерной, но непреодолимой стеной, кипел тёмными страстями другой мир, в котором шикарные иномарки, мобильные телефоны, витые золотые цепи с тяжелыми крестами были не роскошью, а обычными, повседневно необходимыми вещами. Для обитателей этого параллельно-перпендикулярного мира дорогой, сверкающий огнями в ночи ресторан был местом, где можно пожрать, а девушки — боже, какие у них были девушки! — всего лишь средством для снятия стресса.

— Не касайся прозрачной стены между мирами, — внушали лейтенанту Крутову педагоги в школе милиции.

— Не переходи эфемерную грань, — грозили пальцем старшие товарищи по отделению.

А сами переходили, сами касались! И ещё как касались! Иван видел, как другие менты ныряли в тот, другой мир, какое-то время плавали там легко и свободно, а потом выныривали обратно со сверкающими возбужденно глазами, с оттопыренными карманами. И после каждого очередного возвращения оттуда мундиры их все больше покрывались дерьмом и кровью, а лица все больше напоминали свиные рыла.

Иван Крутов терпел и смотрел на это дело, а потом не выдержал и коснулся. Один раз. Одним пальцем. И из-под конвоя бежал рецидивист. Иван почувствовал такое омерзение… Он поклялся себе, что никогда больше… Но прилипшая к пальцу при касании радужная зелень быстро кончилась, утекла, и лейтенант снова, против своей воли, прикоснулся. Как-то само собой получилось.

И через день неустановленная машина сбила насмерть девушку, свидетельницу по уголовному делу. Сбила и скрылась. Теперь уже не только палец, но и вся рука Ивана оказалась восхитительно зеленого цвета. Да и само касание уже не казалось таким противным…

Зимнее рахитичное солнце выглянуло на минуту из-за туч, пописало на грязный снег болезненной желтизной и посмотрело вниз, на идущего по улице лейтенанта милиции Ивана Крутова.

Иван Крутов посмотрел вверх, на зимнее солнце и с удовольствием подумал, что этот отпуск, пожалуй, проведет на Крите. Вообще, со второй частью его мечты, о которой мы уже говорили выше, всё медленно, но верно обустраивалось.

Правда, при этом существенно страдала первая часть, ну, та, которая про службу Отечеству. Но, согласитесь, так не бывает, чтобы все и сразу.

«Всё, это — последний раз!» — сцепив зубы, подумал лейтенант. Ему опять не хватало денег для запланированной поездки в Турцию с восхитительно длинноногой Инкой, которая с равным энтузиазмом высасывала жизненные соки из члена и из бумажника Ивана. Не хватало на бэушную, но крепкую «девятку», цвета «мокрый асфальт», на которую до дрожи, до ночной эрекции запал Иван.

«Всё, это — последний раз!» — подумал лейтенант, понимая, где-то там, глубоко внутри, что говно всё это. Чуя «с гибельным восторгом», как пел Высоцкий, что пропал он, погиб безвозвратно.

«Ну и пусть! — мотнул головой Крутов, отгоняя дурные мысли. — Ну и хер с ним!» — И свернул с узкой улочки в глухую подворотню, где ждал его ОЗЕЛЕНИТЕЛЬ.

Иван ждал этой встречи с самого утра, готовился к ней, представлял себе, как скажет ОЗЕЛЕНИТЕЛЮ: «Яхочу, чтобы никто не пострадал, а иначе…» — Лейтенант не знал, что он скажет дальше, но, несомненно, это будет что-то веское и страшное.

Пройдясь по магазинам и купив всё заказанное Ольгой и дагестанцем, Иван побродил по городу, ныряя в проходные дворы, вскакивая в последний момент в отъезжающие автобусы, проверяясь на предмет слежки вычитанными им из книжек хитроумными способами.

Прокуролесив таким манером около часа, лейтенант свернул в подворотню и оказался лицом к лицу с невысоким человечком, похожим на старую куклу. Лицо его, цвета жабьего брюха, изборожденное глубокими морщинами, казалось наспех сделанным из папье-маше. Оно казалось неживым, только в глубоко спрятанных под нависшими бровями маленьких глазках вспыхивали временами черно-красные вихри.

— Где они? — спросил Озеленитель, протягивая Ивану толстенький, перетянутый банковской упаковкой предмет его вожделений.

— В недостроенном овощехранилище, — лейтенант чуть не с поклоном принял подачку. — Из охраны я да еще там один…

— Постучат, скажут: «Начальник пришёл», — откроешь дверь. Свободен! — нехотя буркнул Озеленитель и повернулся, собираясь уходить.

— Подождите!   —   заторопился   Крутов. — Я требую, чтобы никто не…

— Пошёл вон! — негромко (он вообще никогда не повышал голоса) прервал лейтенанта морщинистый.

Иван открыл уже рот, собираясь поставить наглеца на место, но увидел полыхнувшее под кустистыми бровями чёрно-красное зло и, съежившись, побрел прочь.

* * *

— Грубая она у тебя и ни хера не женственная! — сердито сказал Родион Гольц.

— Кто? — изумленно спросил Рулев, плотнее прижимая к уху холодную пластмассу телефонной трубки.

— Тамарка твоя, кто же еще, — обиженно ответил доктор. — Я с ней столько проносился, как дурень, понимаешь, с писаной торбой, а она черкнула записку, мол, пока-пока и уехала. Нет, я, конечно, понимаю, ты ее срочно вызвал и все такое… Но элементарное спасибо-то можно было сказать!

— Погоди, Родя, не гони лошадей! — оборвал словоизлияния Гольца ничего не понимающий майор. — Кто кого вызвал? Кто куда уехал? Ничего не понимаю!

— Хорошо, объясняю для бестолковых. — Доктор говорил медленно, тщательно выговаривая слова. — Твоя жена. Уехала. По твоему звонку. Не простившись. Я обижен. Вот!

— Я ей не звонил, Родя. И никуда её не вызывал, — ещё ничего не понимая, тихо сказал Виктор Михеевич.

— Ага. И ментов своих за ней не присылал.

— Не присылал… — словно эхо повторил, холодея, майор.

— Витя… Витя, ты только не волнуйся, — зачастил Гольц. — У тебя валидол есть? Давай, таблетку под язык и ложись, а я пока… — Родион ещё что-то говорил, но Рулев уже положил трубку.

Минуту подумав, он снова набрал номер.

— Это я.

— Здравствуйте, Виктор Михеевич, чем могу служить? — голос был в меру вежлив, но холоден.

— Послушай, Крот, скажи мне как художник художнику, ты жить хочешь?

— А что случилось? Проблемы какие, а, майор? Ты только скажи! — растаял холодок в вальяжном, барственном голосе, и ясно прорезалась в нем угодливая блатная нотка.

— А то случилось, пес ты поганый, что, если через полчаса мои жена и дочь не будут дома, я тебя, урода, по стенке размажу! Тебя, козла, потом закрасить легче будет, чем соскребать лезвием! — Не выдержав, майор сорвался на крик.

Бурливший в крови адреналин словно молотами бил в виски и не в первой уже свежести сердце.

— Погоди, майор! Погоди! — запаниковал обладатель барственного голоса. — Бля буду, не въеду, о чем базар! Не брал я твою тёл… ну, жену, в смысле. У меня башня пока ещё не… — Крот задумался, осекшись на полуслове. — Я, кажется, знаю, кто брал, — задумчиво протянул он. — Точняк! Слышь, Михеич, у Хмуры твои бабы!

— Почему так думаешь?

— Так ведь как два пальца… Ты же ему козу громовскую с черножопым не отдал! Так?

— Так.

— Ну и вот. А ты в курсе, что Гром этот самый Борову на десятое число день независимости объявил… от жизни. Боров, он хоть и хорохорится, однако обосрался совсем, окопался у себя за городом, людей везде понатыкал. Ждет. Он твоих и забрал. Точняк! Так что жди звонка, меняй громовскую телку и «черного» на жену с дочкой и не бери в голову. Хмура, он хоть и козел, но слово держит.

— Крот, прикажи ему!

— Дохлый номер, майор! Не послушает он! Уж если Хмура обхезался, то ему никто не указ! И меня, и тебя завалит, глазом не моргнет!

— Ладно, я тебе перезвоню. Бывай!

— До свидания, Виктор Михеевич. Если что, всегда рад помочь. Людишки, там… бабки, «стволы».

Окончив разговор с Кротовым, майор прошелся по комнате и, подойдя к окну, прижался разгорячённым лбом к холодному стеклу.

* * *

— Тамара… Надюша… Тамара… — шептал он и всё вглядывался в укрывший город туман,  словно пытался разглядеть лица своих близких. — Тамара!

* * *

А Тамара Всильевна тоже равнодушно смотрела в туман и только слегка морщилась, когда мощный поршень, раздвигающий её тугие ягодицы, проникал особенно глубоко.

Холодный металл грязного капота «шестёрки», к которому прижимала её безжалостная рука насильника, леденил обнаженную грудь.

Иногда женщина переводила взгляд на находившееся прямо перед её лицом лобовое стекло, за которым ритмично дергались задранные к потолку тонкие ножки дочери…

Сначала Тамара Васильевна пробовала кричать и сопротивляться, но, когда молодой бандит приставил нож к шейке Нади, она сдалась.

А потом начался ад… Борясь с подступающей рвотой, она старательно заглатывала остро пахнущий ее же фекалиями член угрюмого. Она видела, как молодой бандит жадно разглядывает еще по-детски угловатое, но уже сформировавшееся обнаженное тело Нади.

— Первый раз деру ментовскую дочку! — заржал он и, раздвинув ноги девочки, впился горящим взглядом в покрытую светлым пушком промежность Нади. Гусь дрожащими пальцами торопливо расстегнул ремень и потянул вниз серые форменные брюки.

Однако тут с ним произошел конфуз. Видимо, под воздействием наркотика мужское достоинство Гуся выглядело совсем недостойно, сморщенным комочком пряталось внизу его живота.

Зарычав от злобы и разочарования, Гусь с силой вогнал три сложенных вместе пальца в лоно девочки, отчего сразу же показалась кровь.

Надя пронзительно вскрикнула, а Гусь, урча, стал облизывать свои окровавленные пальцы. Его плоть напряглась, закаменела, и он, захрипев, вогнал член в сочащиеся розовой влагой нежные гениталии.

Надя не кричала больше. Она только попискивала тихонько, как больной котенок, и умоляюще смотрела на мать огромными, полными слез глазами.

— Мой муж убьет вас. Обоих. Вы оба уже мертвы! — равнодушно сказала Тамара Васильевна, сплёвывая на снег горьковатую сперму угрюмого.

— Молчи, сука! — крикнул бандит и изо всей силы ударил её по лицу, отчего женщина сразу же провалилась в радужный туман, несущий ей блаженное избавление от кошмара.

* * *

После разговора с майором Крот крепко задумался. Назревающий конфликт между Рулевым и Хмурой устраивал его при любом исходе.

Смерть мента очень порадовала бы Крота. Были у него на то свои причины.

Опять же, Боров был прекрасным специалистом, и без него Крот был, как без рук. Но лучше остаться без рук, чем без головы. Хмура взял себе слишком большую власть и, при случае, мог сильно потеснить Крота, а то и вывести из игры совсем.

Нельзя не признать, что план Борова имел шансы на успех. Если бы ему удалось обменять жену и дочку майора на Ольгу Громову, то Гром сам бы пришел к нему и нарисовал себе на лбу крестик.

И в то же время, похитив родных Рулева, Хмура очень рисковал. Он не знал, какой опасный хищник скрывается за безобидной внешностью начальника городской милиции. А вот Крот знал. Знал и боялся.

На маленькой арене, именуемой городом, кружили в смертельном танце два монстра, и в его, Крота, силах было столкнуть их, заставить вцепиться друг другу в глотку.

А где-то рядом затаился во тьме Гром, еще более безжалостный и опасный, чем эти двое. Беда, беда… Эх!

Но был у Федора Петровича один козырь. Даже не козырь, а козырище, туз козырной масти, вокруг которого крутилась вся игра. Это он, Крот» подослал к молодому менту Ивану Крутову морщинистого человечка со сладкой зеленой пачечкой. Это он, Крот, знал, где теперь прячет майор девку, которая так нужна была всем: и Хмуре, и Рулеву, и Грому.

Бандит некоторое время колебался: отнять у майора Ольгу было все равно что пытаться вытащить у тигра из пасти кусок мяса.

Но девушка была для него единственным надёжным прикрытием от надвигавшейся бури. А тут ещё Крот некстати вспомнил длинные Ольгины ноги, её высокую грудь. От этого воспоминания сладко заныло внизу живота. Вспотевшими пальцами Федор Петрович набрал номер одного из своих бригадиров.

 

Глава 7

Утром десятого ноября старший лейтенант Осин заступил на дежурство. В этот ранний час здание городского отделения милиции было почти пустым. Под его сводами гулко отдавались голоса невыспавшихся ментов.

Осин проверял журнал приема-сдачи дежурств, благосклонно прислушиваясь к сытому урчанию своего желудка, переваривающего вкусный обильный завтрак, приготовленный хохотушкой Верочкой, на которой лейтенант был женат вот уже без малого год. Молодая жена была мастерицей не только в вопросах кулинарии. Вспомнив предшествующие завтраку утренние часы, когда прикосновения особенно нежны, а объятия особенно жарки, лейтенант почувствовал, как губы его сами собой расплываются в блаженную улыбку.

С этой глуповатой улыбкой на лице он повернулся к входной двери, услышав чьи-то шаги, и увидел смотрящий прямо ему в лицо ствол автомата. Ствол, потёртый от частого употребления, местами выщербленный и от этого особенно страшный, сулил смерть.

С трудом оторвав взгляд от гипнотизирующего чёрного отверстия, Осин поднял глаза выше и наткнулся взглядом на чёрные холодные глаза, глядящие из прорезей маски.

— Лежать,   — негромко и совсем не страшно сказал человек в маске и дёрнул «стволом» вниз.

Лейтенант Осин потянулся было к висевшей на поясе кобуре, но вспомнил, что пистолет все еще лежит в сейфе. Вспомнил он Верочкин вкусный завтрак, неудобным бумажным комом ворочавшийся теперь в его животе. Вспомнил ее быстрый, теплый язычок, так хорошо знающий укромные уголки лейтенантского тела, и послушно сполз со стула, неудобно раскорячившись на истоптанном полу.

— Всё обыскали, нет их нигде, — запыхавшись, прошептал Ваха на ухо командиру группы, задумался на минуту и вдруг сильно пнул под ребра скорчившегося на полу Осина. — Гдэ они?! Гавары! Убью! — с акцентом закричал Ваха, склонившись над поверженным лейтенантом.

Осин тоскливым взглядом окинул помещение дежурки, запертую изнутри входную дверь в отделение, обрезанные телефонные провода и своих сослуживцев, пыльными кулями валявшихся по углам. Над каждым возвышался затянутый в черный камуфляж боевик.

— Да кто они-то? Кто вам нужен?! Толком говори, чурка нерусская! — в тоске закричал он и сейчас же снова получил десантным ботинком под дых.

— Девушка где? Ольга Громова? И человек наш, что с ней был. Где они сейчас? — нетерпеливо переспросил командир…

— Так бы сразу и сказали, — болезненно поморщился Осин, потирая ноющую от удара грудь. — Нет их здесь. Майор вчера вечером увёз их куда-то.

— Куда увёз?! — теряя терпение, крикнул командир, лязгая затвором.

— Не знаю. Ей-богу, не знаю, — мелко крестясь, забормотал лейтенант. — Да вы сами у него спросите!

Кавказцы переглянулись:

— А что, и спросим. Адрес давай.

После того  как Осин,  запинаясь от страха, продиктовал адрес Рулева, один из этих, в черном, тот, что был повыше, достал из кармана тускло блеснувший металлом кругляш размером с небольшое яблоко и, став на колено, широким замахом катнул его по полу.

Осин сжался на полу, ожидая шквала огня, рвущего на части его лейтенантский желудок вместе с недопереваренным Веркиным завтраком, но, увидев обильно поваливший из кругляша белый дым, немного успокоился.

«Газ… Не отравляющий… — подумал лейтенант. Мысли в его голове ворочались с трудом, глаза слипались. — Если бы был ядовитый, они бы сначала…» И на этой оптимистической мысли лейтенант заснул.

И приснился ему сон, будто стоит он на лётнем цветущем лугу в парадной форме, а Хмура с Кротом вручают ему медаль «Защитник России» и назначают его начальником городской милиции по той причине, что майор Рулев погиб в неравном бою с одетыми в черное кавказцами в масках.

Приятный сон лейтенанта Осина, как все приятное, быстро кончился. Продрав слипающиеся глаза, он приподнял гудящую голову, поддержал ее рукой, осмотрелся и застонал: тут и там на полу в разных позах сидели и лежали его сослуживцы, у стены хрипел, утробно рыкал и матерился сержант. Его больно рвало. Со стен, точно перерезанные вены, свисали обрывки проводов, в открытую входную дверь заметал снег, а в центре комнаты стояла, оглядываясь по сторонам, маленькая старушка. На лице её было написано такое изумление, что Осин засмеялся невесело, закашлялся, выгоняя из лёгких остатки дурмана, нашарил под столом завалившийся туда журнал регистрации происшествий и, поудобнее усевшись на полу, строго спросил:

— Что вы хотели, бабушка?

* * *

Кротовский бригадир Александр Фокин по кличке Лом остановился на пороге школы № 3, еще раз недоуменно покрутил головой и взялся за облупленную дверную ручку.

Войдя в тихое после окончания уроков фойе, Лом огляделся, все еще покачивая головой.

Когда час назад ему позвонил Крот, бригадир сначала подумал, что пахан наширялся под завязку, так странен и нелеп был его приказ. Но Лом был исполнительным бандитом, за что и выбился в бригадиры.

Поэтому, подойдя сейчас к старушке, которая собиралась уже закрыть на замок решетчатую металлическую дверь школьной раздевалки, Фокин попытался изобразить приветливую улыбку:

— Вы, бабуля, это… не могли бы дать мне сменную, обувь Нади Рулевой? — Речь, не перемежаемая через слово матом, давалась Лому с огромным трудом. — Надюха забыла вот сегодня забрать, ну и попросила меня, типа заехать.

— А ты кто ей будешь?

— Брат… двоюродный.

— А зачем тебе, милок, её сменка? — продолжала допрос старушка, подозрительно косясь на зверскую рожу Лома.

— Так у неё, у сеструхи, в смысле, это… чисто конкретно, подмётка отвалилась. Подклеить надо, — быстро нашёлся Лом.

Подозрительная сторожиха, кряхтя, сняла с вешалки ободранный пластиковый пакет, заглянула в него и действительно увидела слегка оторвавшуюся подмётку на маленькой белой кроссовке.

— На, милок, заклеивай.

— Вот спасибо, бабка! — неизвестно чему обрадовался амбал.

Проводив глазами отъехавшую сверкающую «БМВ», сторожиха подумала, что люди, которые ездят на таких машинах, могли бы купить ребенку новые кроссовки, а не заклеивать старые. Она очень рассердилась на жадных буржуев и даже плюнула в сердцах.

* * *

— Хмура слушает, — раздался в трубке мелодичный высокий голос. Рулеву тотчас представился высокий, тоненький мальчик в белой кружевной рубашке-жабо, держащий в руке смычок и скрипку, склонивший к телефонной трубке голову с непослушными светлыми кудрями.

Майор даже помотал головой, отгоняя наваждение.

— Здравствуй, Андрей Николаевич. Мои у тебя? С ними всё в порядке?

— Ну, не то чтобы совсем в порядке, но живы-здоровы, — с чуть заметной заминкой произнес Боров. Уловив растерянность в его голосе, майор покрылся холодным потом.

— Если ты, сука… — дрожащим голо сом начал Виктор Михеевич и вдруг услышал в трубке звенящий, захлёбывающийся от слёз голос дочери:

— Папа! Папочка! Забери нас отсюда! Мне больно, плохо! Они…

Послышалась возня, и вновь заговорил Хмура:

— Какие будут твои дальнейшие действия, майор?

— Назначай место обмена, — устало выдохнул Рулев. — Но если хоть один волосок…

— Да понял я, майор, не волнуйся, — голос  бандита звучал сочувствующе.  — Я ведь против тебя ничего не имею. Мне этот… падло нужен! Отдал бы мне тогда козу с чурбаном, ничего бы и не было. А на счёт места давай так: в двадцать два ноль-ноль у старого кладбища. Устроит?

— Хорошо. — Майор повесил трубку и сжал ладонями виски. Холодная метель бушевала в его голове. То выплывали из снежной тьмы мертвые, залитые кровью глаза Грома, презрительно глядящие на него. То показывалось на секунду бледное лицо Ольги  с  повисшей  на реснице  слезинкой. И над всем этим висел детский, звенящий от ужаса крик: «ПАПА… ПАПОЧКА!!!» Чувствуя, что сходит с ума, Виктор Михеевич, открыв холодильник, налил себе полный стакан водки, залпом опрокинул его в рот.

Не принеся облегчения, сорокоградусная жидкость водицей скользнула по шершавому, горящему горлу.

Майор вышел в прихожую, оделся, постоял, бессмысленно глядя перед собой. Потом, прошептав: «Прости меня, Леша», вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.

* * *

Али бодрствовал и спал одновременно. Организм, привыкший находиться в постоянной готовности к действию, выработал для себя особый режим, при котором мозг дагестанца, находясь в состоянии сна, в то же время чутко реагировал на происходящее вокруг.

В данный момент барометр опасности, намертво встроенный в Али, показывал «ясно». Тем не менее кавказец приоткрыл глаза и окинул быстрым взглядом помещение.

Всё было спокойно в подземном убежище. У двери в кресле дремал Ваня Кругов, в душе плескалась и что-то напевала Ольга.

Мент Саша Соколов ловко управлялся со сковородками в закутке, заменявшем им кухню, краснел, украдкой бросая взгляды на полупрозрачную занавеску, за которой угадывались смутные контуры женского тела.

Али прикрыл глаза и полной грудью вдохнул бывший там, в его сне, густой и душистый, как мед, воздух горных лугов. Он широко развёл в стороны руки и легко оторвался от земли.

Прямо над его головой повисло в свежей, режущей глаз синеве легкое белое облачко, напоминающее голову барашка. Вот к этому-то облачку и помчался, набирая скорость, боевик Али, протаранил его с лета насквозь, отчего морда барашка приняла удивленное и обиженное выражение и, радостно, звонко засмеявшись, как никогда не смеялся наяву, помчался над цветущей землей к далеким седым вершинам.

Уже завиднелся в полуденном зное родной поселок Али, точно ласточкино гнездо прилепившийся к подножию горы. Уже махала ему рукой с порога, смеялась умершая в позапрошлом году мать, как вдруг… ТЬМА… ОПАСНОСТЬ… БОЛЬ… вырвали дагестанца из его сна, точно пробку из бутылки.

Впрочем, внешне это никак не проявилось. Али по-прежнему лежал неподвижно, закрыв глаза и тихо посапывая. Однако обострившиеся до предела чувства его лихорадочно искали источник опасности. Словно тонкие ниточки-щупальца тянулись они во все стороны, со сверхъестественной скоростью и тщательностью исследуя и сортируя звуки, запахи, едва заметные изменения в поведении находящихся в комнате людей и многие другие признаки, невидимые обычному человеку.

Али чувствовал движение за входной дверью. Уловил на пороге слышимости, как сидящий у двери Ваня Кругов прошептал: «Начальник пришёл…», — уловил исходящую от молодого мента смрадную волну страха.

Из-за двери эхом повторили:

— Открывайте, начальник пришёл.

Громко постучали трижды.

— Чего это он в такое время? — тонким фальшивым голосом сказал Кругов, лениво поднялся с кресла и взялся за дверной засов.

Время остановилось для Али. Замер неподвижно Саша Соколов, высунувшись наполовину из кухонного закутка со сковородкой в руке. Перестала плескаться и Оля за занавеской.

В то мгновение, когда время остановилось, она как раз спросила:

— Что случилось, Али? — последний звук ее фразы повис в безвременье — «и-и-и-и» — и, дробясь миллионно, падал холодными льдинками в бесконечность.

А дагестанец уже летел от дивана к двери, извернувшись в немыслимом прыжке. Рассекал вязкую пустоту, уже зная, что за дверью затаилась смерть…

Но медленно двигавшаяся рука продажного мента Вани Крутова уже отодвинула-таки засов. И уже просунулась в образовавшуюся щель рука с пистолетом, а вслед за ней бычья, наголо стриженная образина.

С детства занимавшийся в легендарном Халимбек-ауле у адепта шаолиньского стиля Магомаева, Али находился пока лишь на третьей ступени посвящения. Он не умел поддерживать в себе режим сверхскорости более десяти секунд. Чувствуя, что катастрофически не успевает, дагестанец слегка изменил траекторию и, вместо того чтобы сбить с ног Крутова, с лета ударил обеими ногами в край приоткрывшейся двери.

Хрустнуло мокро и противно, просунувший в дверь голову бандит подавился собственным криком, из поросших волосами ушей брызнула кровь. Выпавший из его сломанной руки пистолет ударился о пол и выстрелил. Вместе с этим звуком время обрело свой обычный ход для Али. В уши его ворвался истошный крик Ольги и яростный мат находящихся за дверью. Кругов схватился за кобуру, но кавказец убил его коротким ударом в горло. После этого он приоткрыл обитую железом дверь и еще раз что было силы ударил по маячившей в щели залитой кровью голове, размалывая ее в совсем уже страшное месиво. С той стороны на дверь очень основательно налегли, а застрявшее в дверях тело бандита упрямо мешало задвинуть засов. Несмотря на все усилия, Али чувствовал, как подошвы его кроссовок медленно скользят по кафельному полу. Крикнул: «Ольга, ложись на пол». Он обернулся к Саше Соколову, собираясь попросить его о помощи, и увидел, что тот так и не вышел из безвременья. Милиционер неподвижно лежал на пороге кухоньки, прислонившись к стене аккуратно простреленной головой. Пуля, вылетевшая из ударившегося об пол пистолета, словно шальная женщина, поцеловала его в лоб, оставив след, как от жирных, красно напомаженных губ.

«Совсем говенно», — подвел под ситуацию резюме дагестанец. Вырвав из кобуры лежащего у двери Крутова «Макаров», Али высунул «ствол» в щель между дверью и косяком, несколько раз выстрелил наугад и, видимо, попал, потому что за дверью длинно взвыли и многоголосо заматерились. Затихли ненадолго, потом высокий голос крикнул:

— Лучше сами выходите, козлы.

Эхо прокатилось по подвалу и затихло где-то в тёмных его уголках.

— А то что?! — крикнул Али, быстро осматривая комнату. Мозг, словно компьютер, быстро просчитал варианты и выбрал, пожалуй, единственный.

— А то перешмаляем вас, козлов, на хер! — зло крикнули из темного коридора. — Пять минут вам на размышление.

«Хватит и трёх», — подумал Али, заклинивая ручку двери тяжелым креслом.

Отшвырнув с пути, как тряпичную куклу, труп Соколова, дагестанец ворвался в кухню и лихорадочно оторвал от газовой плиты гофрированные металлические шланги, ведущие к двум большим пропановым баллонам, выкрашенным облупившейся местами красной краской. Закрутив шипящие, точно змеи, вентили, Али с натугой перекатил к входной двери сначала один тяжелый баллон, затем другой.

Метнувшись через комнату, кавказец отбросил в сторону пластиковую занавеску, отделявшую душевую комнату от жилого помещения, и, зацепившись на секунду взглядом за обнаженную девичью фигурку, съежившуюся в углу, подмигнул ей.

Так, что захрустели мышцы, ухватился за край огромной ванны и выдрал ее из опор, перевернул кверху дном.

— Быстро полезай внутрь, — негромко скомандовал он Ольге, с трудом приподнимая один край чугунной махины. И после того как девушка ящеркой скользнула внутрь, нырнул вслед за ней, ободрав себе обе руки.

Между кафельным полом и краем ванны оставался зазор, сантиметров в пять шириной. Прижавшись к мокрому полу щекой, Али ясно видел входную дверь и лежащие возле неё баллоны. Плечом он чувствовал, как прижимается к нему дрожащим, влажным и обнаженным телом Ольга, чувствовал через тонкую ткань ее майки напрягшиеся соски.

Азарт, предвкушение боя и раньше вызывали у дагестанца почти чувственное удовольствие. Сейчас же, ощущая за спиной присутствие девушки, которая будила в нем никогда ранее не испытанные, такие новые и незнакомые чувства, Али задрожал, как тонко натянутая струна, но не от страха, а от переполнявшего его возбуждения.

— Спаси меня, пожалуйста, — обожгла жарким шепотом щеку дагестанца Ольга.

Али с трудом сглотнул подкативший к горлу комок и кивнул. Словно в ответ на его кивок, за дверью завопили:

— Пять минут истекли. Выходите.

В ответ Али громко и грязно выругался, выстрелив в направлении голоса, целя повыше баллонов. В темном коридоре заорали, заулюлюкали и надсадно, с треском ударили в дверь чем-то тяжелым. И еще раз. И еще. Дверь поддалась с жалобным скрипом, провисла на одной петле. В ярко освещенную комнату, спотыкаясь о лежащие тела милиционеров и воинственно вопя, вломились двое бандитов, замешкались на пороге, а из коридора всё напирали.

— Заткни уши и открой рот пошире, — сказал шёпотом Али и, тщательно прицелившись в щель между полом и ванной, аккуратно выстрелил в вентиль ближайшего к нему газового баллона. У него ещё хватило времени на то, чтобы бросить пистолет, и, обернувшись к Ольге, прижать ее к полу, прикрыв своим телом…

Александр Фокин по кличке Лом что есть силы пнул сорванную с петель дверь и ворвался в забаррикадированную комнату. Это именно ему задела плечо пуля, наугад посланная из комнаты.

И теперь Лом горел справедливой жаждой мести.

— Выходи, суки! Всех положу! — заорал он, размахивая пистолетом, ни на секунду не забывая, что Крот приказал доставить пленников живыми и невредимыми. Лом был очень исполнительным бандюком. Но сейчас его переполняло негодование. Ну ладно, живыми — это пусть, это — хер с ними, но невредимыми… Лом витиевато матюкнулся, сжав зубы, и в эту минуту его внимание привлекла огромная перевёрнутая ванна за сорванной клеёнчатой занавеской.

«Ха! Спрятались называется, чудики!» — подумал Фокин. Бестолковость защитников комнаты развеселила его и несколько уменьшила бушевавший в груди гнев.

— Ну, чё, вылезайте, козлы! Приехали! — крикнул Лом, переступил через труп Ивана Крутова и тут же споткнулся о лежащий у самого порога большой, ободранный газовый баллон…

И как-то сразу поплохело на душе у бандита Александра Фокина по кличке Лом. Странно и нехорошо переплелись мысли в его старательной, но недалекой голове. И присутствовали в этих мыслях баллон этот самый и перевернутая чугунная ванна. И уже почти он понял… и уже открыл рот, чтобы во всю мочь крикнуть: «АТАС!» Но в эту секунду гулко бухнуло, сверкнуло из-под ванны, мир на мгновение стал ослепительно белым и прекрасным. В открытый рот Лома ворвалось бешеное, ликующе ревущее пламя, затолкало обратно в глотку слабый крик и сожрало его внутренности, съело глаза, брызнувшие сочными виноградинами.

Кап… Упала во тьме капля. Кап… Летела, летела и больно, и прохладно разбилась о чей-то обожжённый лоб. Потекла струйкой в чье-то разбитое ухо. И был ещё испуганный женский шёпот, повторявший имя. Знакомое.

— Али… Али… — шептала она.

«Али… Али…» — ревел и гудел отовсюду колокол.

Он схватился руками за уши, чтобы не слышать, за глаза, чтобы не видеть ослепительную тьму, и вспомнил, что у него есть и руки, и уши, и глаза. И понял, что Али — это он. Вспомнив, закричал: «Оля!» — сел рывком, вытирая залитые кровью глаза.

Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.

— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.

— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.

Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.

— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…

Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.

Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.

— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!

— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.

* * *

Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.

Виктор Михеевич Рулев уже час сидел на перевернутой, треснувшей ванне. Сначала, с изумлением оглядывая картину разгрома, царившую в его подземном убежище, он еще пытался найти какое-то объяснение происшедшему. Но маленькие белые Надины кроссовки, лежащие около одного из обугленных трупов, превратили мозги майора в желе. Он плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди дочкину обувку, и шептал, размазывая слёзы по грязным от копоти щекам:

— Зачем, Боров? Зачем? Я же согласился…

Постепенно майор успокоился, судорожно сплетенные в тугой комок нервы расслабились, и, хотя сознание все время пробуксовывало и соскальзывало на белые кроссовочки с отклеившейся подметкой, он снова обрел способность соображать.

Хмура был бандитом. И следовал он своей бандитской, извращенной, но действенной логике. Зачем меняться, если можно взять все? Взять все и убрать всех: Грома, потому что он смертельно опасен, Ольгу, потому что она сестра того, кто смертельно опасен, а заодно и чурбана этого непонятного, проблемного. Нет человека — нет проблемы. И его, Рулева, хотел убрать Хмура. Послать, к примеру, старому поганому пердуну, менту, дочкины окровавленные кроссовочки… и всё.

«ЦУГЦВАНГ… ЦУГЦВАНГ…» — звенело и гудело в голове майора. Сильно сжав виски руками, Виктор Михеевич вспомнил, что так называется положение в шахматной партии, когда каждый из имеющихся в распоряжении игроков ход ферзя ведет к неизбежному мату.

Хмура учел все, кроме одного: загнанный в угол, доведенный до отчаяния король мог сыграть не по правилам. Прыгнуть через несколько клеток сразу, вырваться из смертельного кольца и атаковать, атаковать…

— Зря ты это, Андрей Николаевич… ох, зря, — процедил сквозь зубы майор.

* * *

Был вечер и снег. Снег падал и падал, укрывая гнойные язвы города, тихо баюкая его боль. Скрип, скрип — пел под ногами.

Давно, тысячу лет назад, когда Гром был молод, он писал стихи. Потом перестал. Приблизительно тогда же, когда перестал чувствовать запах первых одуванчиков по весне.

Стоя на заснеженной обочине, Гром поднял вверх руку с зажатым в ней стольником.

Редкие машины, слепо таращась фарами сквозь снежную пелену, медленно ползли по давно не чищенному шоссе. Водители злобно, зыркали из-за заметенных стекол на радужную бумажку в руке Алексея и спешили проехать мимо. Они боялись. За окнами их авто с гудящей печкой и так уютно бормочущим приемником притаился безумный призрак, город-мертвец, в котором частных извозчиков убивали не реже, а даже, пожалуй, и чаще, чем остальных жителей.

— …А он, родимый, сидит на полу, и другие все менты вповалку по углам. Рожа у него красная, и все в отделении ихнем кверху дном перевернуто.

— Да ладно тебе врать-то, Сергеевна!

Гром заинтересованно обернулся и увидел двух остановившихся неподалёку старушек. Одну худую и высокую, с длинным, хрящеватым носом, а вторую маленькую и румяную, как колобок.

— Вот те крест святой, — румяная мелко перекрестилась. — Я ещё, как вошла, сразу заметила, что-то не так. И дверь-то у них нараспашку, и снегу внутрь намело.

— И что ж там у них такое приключилось? — недоверчиво улыбаясь, спросила скептически настроенная носатая.

— Мне-то они ничего не сказали, но между собой… — театрально понизив голос и нагнувшись к самому уху собеседницы, бабка-колобок прошептала: — Я так поняла, чечены на них наехали.

— Господи…  — всполошилась носатая. — Только чеченов нам и не хватало. Откуда ж они взялись?

— Окстись, мать! Ты посмотри, сколько их на рынках сидит. Видно, своего часа ждали ироды, — румяная старушка горестно вздохнула. Передохнув, бабушки неторопливо двинулись дальше, беседуя вполголоса и поминутно поминая господа.

Гром достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и тихо сказал:

— Аллах велик.

— Наша служба и опасна, и трудна… — вполголоса напевал Виктор Михеевич, орудуя ломиком. Плотно пригнанные паркетины наконец подались и открыли под собой небольшой тайник, из которого майор извлек укороченный десантный «Калашников», автоматический «стечкин», рожки и обоймы к ним. Подумав, Рулев достал из тайника толстую пачку долларов.

В одночасье состарившийся лет на десять, со всклоченными седыми волосами, обрюзгшим серым лицом и остановившимся взглядом, внешне он напоминал безумца. Да и претворяемый им в жизнь план — в одиночку атаковать окруженный охраной особняк Хмуры — был абсолютно безумен.

Однако нужно было что-то делать для спасения жены и дочки, и вот именно это «что-то» он и делал, действуя с точностью и спокойствием автомата.

Сначала майор хотел вызвать районный ОМОН, но быстро сообразил, что, пока раскрутится скрипящая ржавыми шестеренками бюрократическая милицейская машина, от его родных останется лишь воспоминание. А еще приезжие менты могли начать задавать разные вопросы, из которых не на всё он мог дать вразумительные ответы.

От невеселых мыслей Рулева отвлек звонок в дверь. Заглянув в «глазок», майор увидел стоящую на лестничной клетке испуганную соседку с нижнего этажа.

— Виктор Михеевич, сейчас же выключите воду! Вы нам всю квартиру залили! — кричала соседка, тряся бигудями, кутаясь в накинутый на ночнушку халат.

— Помилуйте, Зоя Петровна, какая вода? — ошарашенно пробормотал Рулев, открывая замок и снимая цепочку. В ту же секунду от сильного толчка дверь распахнулась, соседка, охнув, отлетела в сторону, и в квартиру ворвались затянутые в чёрное люди в масках.

«Ну, вот и все, — отстраненно подумал майор. — Опередил ты меня, Боров. Обидно-то как».

Один из «чёрных» спросил Рулева о чём-то. Майор не расслышал ни слова, в его голове ревущим яростным прибоем билась ненависть. Он кивнул головой и неожиданно рванулся к лежащей на столе сумке с оружием. Его схватили, завернули руки за спину и силой усадили на стул. Тот, который спрашивал, вздохнув, стянул с головы маску и повторил вопрос.

«Почему кавказец? У Хмуры нет «черных», — вяло удивился Виктор Михеевич и лишь потом до него дошел смысл сказанного.

— Мы друзья Грома, — говорил «черный». — Мы пришли помочь. — Где Ольга? Где Али? — спрашивал он.

Рулев посмотрел в жестокие и спокойные, как остывший «ствол», глаза и подумал, что, может быть, Надюша и Тамара еще и не умрут.

Может быть… Что-то сломалось внутри у Виктора Михеевича, долго сдерживаемые внутри боль и ужас вырвались наружу. Он закрыл лицо дрожащими руками и заплакал, сотрясаясь всем телом.

 

Глава 8

— Почему ночью-то? — зябко ежась и стуча зубами, спросил пилот. — Завтра с утречка бы поднялись да добросили бы и тебя, и ящики твои за милую душу.

— Тайм из мани. Мне через три часа надо быть в Рязани как штык, — устало ответил ему Гром, пряча нос в меховой воротник кожанки.

В салоне старого вертолёта был промозглый холод. Несколько дней назад Алексей, прикинувшись коммерсантом, заплатил пилоту за доставку попутного груза и, сославшись на срочный заказ, попросил вылететь ночью. Сидя на холодящей задницу скамейке, Гром покосился на три начиненных смертью деревянных ящика, стоящих на покрытом инеем железном полу.

— Тайм из чего? — не понял пилот.

— Тайм из мани, говорю: время — деньги значит.

— Англичанин хренов, — бурчал пилот, щёлкая замёрзшими тумблерами.

Покряхтывая, оживали в чреве вертолета старые механизмы, загорались разноцветные огоньки на панели, от которых, казалось, стало немного теплее в салоне. Скрипнув, повернулись огромные лопасти.

* * *

В конюшне, притулившейся у бетонного забора в отдалённом углу Хмуровой усадьбы, было тепло, пахло мышами и прелым сеном. Терялись в темноте перегородки стойл, освещенные тусклыми лампами.

Расположившись на соломенной подстилке, Тамара Васильевна баюкала в своих объятиях Надю. Девочка, ещё недавно такая милая и общительная, после изнасилования замолчала и замкнулась в себе. Тамара Васильевна с ужасом подумала о том, что в результате перенесенного шока ее дочь могла онеметь.

— Наденька, доченька моя, ты слышишь меня? Скажи хоть что-нибудь, — просила женщина, прижимая к себе девочку.

Надя открыла наполненные болью и недоумением глаза и тихо спросила:

— Мама, почему люди такие злые?

Две   маленькие женщины  плакали  в полумраке, а за бревенчатыми стенами им вторил зимний ветер. С неожиданной злобой Тамара Васильевна подумала о своём муже. Где он был, такой властный и сильный, когда… и где он сейчас?

* * *

— …И где они сейчас? — спросил майор у Али, прикоснувшись рукой к его плечу, словно не верил до конца в его чудесное возвращение.

Рулев вспомнил, как зазвонил мобильник в кармане командира дагестанцев, вломившихся в его квартиру, как тот почтительно выслушал невидимого собеседника и коротко приказал что-то. Майора, бесцеремонно подхватили под руки и, выведя на улицу, затолкали в машину. А дальше все было просто и неинтересно. Они поехали на окраину города и в какой-то заброшенной сараюшке подобрали измученных, но живых Ольгу и Али. Ольгу увезли куда-то под сильной охраной, а Али немедленно возглавил отряд. Ни раны, ни усталость внешне никак не сказывались на нем. Казалось, он отлит из цельного куска стали.

Дагестанец, не оборачиваясь, передал майору прибор ночного видения.

— Справа от дома, у забора. Видишь? — Продолжая пристально всматриваться, Али ткнул пальцем куда-то в кромешную тьму.

— Сарай большой, и часовой у дверей топчется. — Рулев плотно прижал к воспалённым глазам окуляры. — Откуда ты знаешь, что они там?

Али посмотрел на часы и ухмыльнулся:

— Наблюдатели  доложили.   Два  часа назад их выводили на прогулку.

— Чего же мы ждем? Нужно атаковать, — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Виктор Михеевич.

— Атакуем, не волнуйся.  Вот только Грома дождемся. Он просил без него не начинать.

— Когда же он появится? — хрипло спросил Рулев. От волнения голос плохо повиновался ему.

— Не волнуйся, майор. Когда он появится, ты сразу услышишь, — рассмеялся Али, снова бросил взгляд на часы, прислушиваясь к чему-то, и удовлетворенно сказал: — А вот и он. Минута в минуту.

Дагестанец достал из кармана маскхалата продолговатую трубку. Фыркнуло, зашипело. Прочертив от заснеженной земли огненный пунктир, засияла в тёмном небе зелёная звезда, залив всё вокруг ослепительным мёртвенным светом.

В эту минуту сквозь вой ветра до Виктора Михеевича донёсся низкий рокочущий гул.

* * *

— Снижайся, — закричал Гром пилоту. Грохот тупым сверлом буравил мозг, лез в уши.

— На фига? — повернул к нему зелёное лицо пилот. Свет повисшей в небе ракеты сделал его похожим на покойника.

— Снижайся, братан. Так надо. Извини, — с сожалением в голосе произнес Гром и, достав из кармана кожанки пистолет, упёр его холодный ствол в давно не стриженный затылок пилота.

Жалобно скрипя, вертолет завалился набок и быстро пошел к земле.

— Все, хорош! — крикнул Гром, когда до земли осталось несколько метров. — Прыгай

— Не, не могу! Страшно! — замотал головой пилот.

— Прыгай, мать твою! — Алексей, точно котенка, схватил за шиворот хлипкого лётчика и, распахнув дверь, выбросил его в поднятый лопастями винтов снежный вихрь.

Маленький пузатый вертолёт опасно клюнул носом, затанцевал было в воздухе, словно норовистая лошадь, но Гром уже поймал затертую многими руками шершавую рукоять рычага управления. Сделав широкий вираж, Алексей развернул ревущую железную стрекозу и повел ее над затянутым льдом озером туда, где пробивались сквозь снежную круговерть яркие огни Хмуровой усадьбы.

Поднявшись повыше, Гром направил машину полого к земле. Широко расставив ноги, уцепившись стынущими пальцами за обледеневшую обшивку, он встал у открытой двери. Встречный ветер бешено рвал одежду, слепил глаза. Далеко внизу со страшной скоростью мелькала ледяная гладь озера.

— Ну, прости господи, грехи наши тяжкие, — прошептал Алексей и, размахнувшись, что было сил кинул вперед, по ходу вертолёта, связку гранат.

Бухнуло, ослепительно вспыхнуло впереди. Взметнулись вверх обломки льда и фонтаны воды. А вертолёт быстро мчался вперёд, скользил по наклонной траектории над уже образовавшейся от взрыва полыньей.

«Не успею», — холодея, подумал Гром.

Обернувшись, он бросил последний взгляд на начиненные пластиковой взрывчаткой ящики и, разжав пальцы, крикнув что-то неразборчиво матерное, прыгнул с высоты десятка метров, полетел вниз во тьму, навстречу матово поблескивающему черному льду.

И снова ему повезло. Он упал в воду у самого края широкой полыньи, больно ударившись спиной. Ухнул с головой в обжигающе-ледяные чернила. Забил руками и ногами и, точно пробка, выскочил на поверхность с ошалело выпученными глазами и широко открытым ртом. Раскорячившись лягушкой, он осторожно выполз на край потрескивающего под его тяжестью льда.

Ярко и жарко пылали в камине сосновые поленья. Плакали душистой смолой. Сидящий у камина Андрей Николаевич Хмура дрожащей рукой налил полный стакан водки, который уже по счету за последние несколько часов, и одним махом плеснул себе в рот. С видимым усилием он поднял глаза и посмотрел на большие часы, висящие на стене просторной гостиной. Минутная стрелка, дрогнув, переползла на цифру десять. Двадцать три часа, пятьдесят минут. Десятое ноября. А он все еще жив. Жив и здоров, несмотря на кошмарный приговор таящегося в ночи бешеного волка-одиночки, чью семью он, Хмура, походя, между делом, извел под корень.

— Эй, там, который час? — крикнул Хмура.

Высокая резная дверь отворилась, и в гостиную заглянул заспанный охранник. Он изумленно посмотрел на Хмуру, перевёл взгляд на стенные часы:

— Дак это… без десяти двенадцать…

— Вот именно что без десяти! — ликующе крикнул Андрей Николаевич. По привычке подошел к большому, на полстены, окну и уставился в снежную мглу. — Пошёл на хер, — не оглядываясь, бросил он через плечо охраннику. Хмура старался, чтобы голос его звучал сурово, но почувствовал, как губы его сами собой расплываются в торжествующую улыбку. Он засмеялся, и, словно вторя его смеху, за окном послышался быстро нарастающий звенящий гул. А в следующую секунду Андрей Николаевич Хмура увидел кошмар наяву. Вырвавшись из темноты, прямо на него неслась ревущая СМЕРТЬ. Улыбка замерла на губах бандита.

— Бля! — сказал он и, отвернувшись от окна, ещё успел сделать несколько шагов по направлению к двери. Затем на него обрушились грохот и тьма.

— Получил, сука! Получил, тварь поганая! — хрипло закричал Гром, видя, как вертолёт врезался прямо в фасад роскошного дома, смялся, точно картонный, и возник на его месте ослепительно белый огненный шар. Ночь превратилась в день. Заплясала у ног Грома его длинная, чёрная тень, а вслед за ней пустился в пляс сам Гром. Он неуклюже крутился и подпрыгивал, хлопая себя руками по бокам, отчего во все стороны фонтанами летели брызги, и хохотал, крича что-то, словно безумный. Затем, вытащив пистолет из кармана начавшей леденеть кожанки, он неуклюже, но быстро побежал по льду к пылающим развалинам.

Ночь. А потом сразу ослепительный день. И грохот.

И пляшущий танец смерти, черный демон на белом снегу, окруженный сверкающей радугой.

* * *

Эта сцена навсегда отпечаталась в памяти Рулева яростно-контрастным, чёрно-белым негативом.

— Что стоишь? — толкнул майора Али и легко побежал по сугробам к стоящему в редком ельничке белому снегоходу. Поспешив за дагестанцем, оглушенный и ослепленный, Виктор Михеевич едва успел устроиться на узком сиденье, как машина рванула с места, выбросив из-под резиновых гусениц небольшую снежную лавину, стрелой рванулась к озеру, туда, где белый свет в ночи сменился мятущимся багровым заревом. Мчась по снежной равнине, прячась от секущего ветра за широкой спиной Али, майор осмотрелся по сторонам. В холодном свете луны скользившие справа и слева от него белесые силуэты снегоходов казались порождением снежной бури. Не горели фары. Налетавшие порывы ветра относили назад тихий звук моторов, и стремительный, бесшумный бег машин по снежной равнине был похож на забытый речитатив: «Мчатся тучи, вьются тучи. Невидимкою луна…» Один снегоход притормозил на секунду, чтобы подобрать бредущего по пояс в снегу Грома.

Приблизившись к огненному аду, несколько минут назад бывшему роскошным зданием, боевики Али нарушили строй. Снегоходы закружили вокруг развалин, точно хищники у туши поверженной жертвы, отыскивая мечущиеся среди багрового пламени фигурки. Заглушаемые ревом и треском пламени, зататакали автоматные очереди.

Рулев хлопнул по плечу Али, рванувшегося было в самое пекло боя, и крикнул ему на ухо:

— Давай к сараю.

Дагестанец кивнул и резко вывернул руль. У широких ворот конюшни металась одинокая фигура часового. Увидев мчащийся прямо на него снегоход, бандит замер, неторопливо поднял автомат и выпустил длинную очередь.

Али, до отказа выкрутив рукоятку газа, почти поднял послушную машину на дыбы и с разгону, впечатал стрелявшего в стойку ворот. Уши резанул дикий крик, сейчас же перешедший в утробное бульканье, а майор между тем, ломая ногти о мерзлое дерево, уже тянул на себя тяжеленную воротину.

Из темноты пахнуло сеном, конским дерьмом. Рулев побежал вдоль пустующих стойл, выкрикивая имена жены и дочки. И то ли показалось ему, то ли…

— Витя… — тихо и неуверенно, а потом уже громко и радостно: — Папа! — послышалось из тёмного дальнего угла.

Метнувшийся луч фонаря выхватил из тьмы две испуганно прижавшиеся друг к другу фигурки.

Майор упал на колени и что было сил прижал их обеих к себе. Целовал, гладил их мокрые от слёз лица, обнюхивал даже, царапая небритыми щеками.

У двери деликатно кашлянул в кулак Али, раз и другой:

— Надо уходить, майор.

У выхода из конюшни корчился и тихо стонал придавленный снегоходом бандит. Проходя мимо, Тамара Васильевна скользнула по нему взглядом, остановилась, подойдя ближе, присмотрелась.

— Помнишь, я говорила, угрюмый, что мой муж убьёт вас обоих? — спросила не громко.

— Хорошо сосешь… — булькнув кровавой слюной, прохрипел бандит и попытался рассмеяться. Тамара Васильевна подняла автомат угрюмого и стреляла до тех пор, пока усталая стальная пружина не выдавила из рожка в горячий казенник последний патрон. А она все жала и жала на спуск умолкшего «Калашникова» до тех пор, пока майор не отобрал у неё оружие.

Тогда Тамара Васильевна заплакала, спрятав лицо у него на груди. А Надя прижалась к отцу, глядя широко открытыми глазами на то, что осталось от бандита.

— А где Гром? — посмотрел на Али майор.

Дагестанец быстро сказал что-то в рацию. Рация в ответ зашипела и забормотала на разные голоса.

— Пока не можем найти, — пожал широкими плечами Али. — Он побежал в дом, в самое пекло. Там все вот-вот рухнет.

— Позаботься о моих, — попросил Рулев, подобрав валявшийся на снегу автомат угрюмого. Пошарив в карманах трупа, нашёл полный рожок и, проваливаясь на каждом шагу в подтаявший снег, пошел к пылающему дому.

Когда Гром нашёл Хмуру, тот был ещё жив. Бандит, даже не потерял сознания от вонючего дыма, адского жара и боли в переломанных рухнувшей балкой ногах.

Изрядное время пропетляв по пылающим коридорам, пару раз рухнув с высоты вместе с подгоревшими лестницами, Алексей и сам находился на грани обморока. До сих пор его спасала от жары мокрая, покрывшаяся ледяной коркой одежда, но вода быстро испарилась, высохла, и, когда заскорузлая, царапающая тело ткань уже готова была вспыхнуть на Громе, он наконец, пошатываясь, вошел в комнату, у дальней стены которой, привалившись спиной к пузырящимся от жара обоям, сидел Хмура.

Вид его был ужасен: волосы на голове полностью обгорели, открыв багровую обожженную кожу, тлеющая одежда висела на нем лохмотьями. Ноги, местами обгоревшие до кости, намертво прижимала к полу рухнувшая потолочная балка. Но, несмотря на это все, вздутое, покрытое волдырями и ожогами лицо Борова улыбалось.

— Пришёл-таки, — пропел Хмура и закашлялся. — А я думал, так и не свидимся уже…

На подгибающихся ногах Гром подошёл к бандиту и присел перед ним на корточки, с отвращением вдыхая запах горелого мяса, идущий от ног Хмуры.

Алексей достал из кармана мундштук, вырезанный из слоновой кости в виде обнажённой женщины, и поднёс его к самому лицу Хмуры. Другой рукой он приставил бандиту ко лбу ствол пистолета.

— Мой мундштучок, — поднял обгоревшие брови Хмура.

— Знаешь, где я его нашел? Под телом моего отца. Ты потерял его, когда убивал мою семью.

— Твой отец долго умирал. Сильно кричал перед смертью, — сказал Хмура тихо, словно обращался сам к себе.

Гром медленно убрал от его лба пистолет, отпустил большим пальцем взведенный курок… Он медленно поднялся на ноги и, отвернувшись от Хмуры, пошатываясь, направился к выходу. Бандит, не отрываясь, смотрел ему в спину.

— Убей меня, — тихо попросил он.

Не оборачиваясь, Гром покачал головой и отошел еще на шаг. В соседней комнате, стреляя искрами, рухнул потолок.

— Убей меня! — истошно  закричал Хмура. — Убей меня! Я выполнял приказ. Я только… Ты думаешь, Крот приказал, да?! Дурак ты! Крот — это так, мелочь, шаха!

— Ну, говори, — нехотя повернулся к нему Алексей.

На лице Хмуры вдруг показался неописуемый страх. Он поднял руку, защищаясь, и, указывая пальцем на что-то, закричал:

— Вот же…

За спиной Грома прогрохотала короткая очередь. Хмура дёрнулся, и голова его упала на грудь. Обернувшись, Гром увидел стоявшего в дверном проеме Рулева.

— Негоже, Алеша, над людьми издеваться, — прохрипел, закашлявшись, майор. — Даже над такими.

— Зачем ты стрелял, Витька?! Ну зачем ты стрелял? — с трудом проговорил Гром и, сделав по направлению к Рулеву два шага, начал валиться вперед. Он уже не помнил, как майор подхватил его и поволок к выходу по бесконечным огненным коридорам.

Дежа-вю. Яркие звезды над головой. Запах дыма и треск огня. Сильнейшее чувство того, что вот это все уже было. И этот склонившийся над ним темный силуэт Олега Жданова, и горящие развалины-руины «Красного фонаря».

Он приподнялся, отполз подальше от исходящих жаром и искрами бревен, но это не помогло. Жар бушевал и плавился в его теле. И вместе с тем Грома колотил мелкий озноб.

«Я заболел…» — равнодушно подумал Алексей. Он захватил пригоршню сухого и колючего снега и, протерев им пылающее лицо, сел. Темный силуэт склонился над ним и оказался Виктором Рулевым.

— Ну, как ты, герой? — улыбался майор. Лицо его, измазанное копотью и обожжённое, светилось радостью.

— Тамару с Надюшкой нашёл? — прошептал Гром, боясь спросить о главном.

— И мои все живы, — засмеялся Виктор Михеевич, — и Ольга твоя в безопасности. А всё этот твой супермен черножопый! Эй, Али, иди сюда! — крикнул майор, перекрывая гул пожара.

— Витя, забирай семью и отправляйся домой. Не нужно, чтобы тебя здесь видели.

— Да я с места не двинусь, пока Али не заберёт тебя с собой…

— Я никуда не еду. — Гром подавил начавшийся приступ мучительного кашля.

— Тебе нужно отдохнуть, Гром. Ты сильно болен. — Неслышно подошедший Али протянул Грому плоскую фляжку.

— Я приказываю тебе забирать людей и уезжать. Когда потребуешься, я позвоню. — Алексей отвинтил колпачок и опрокинул в горло обжигающую жидкость. Он проводил взглядом отошедшего Рулева и негромко сказал: — Зачисть здесь всё. Никто не должен… — Гром хотел было подняться на ноги, но только бессильно матюкнулся и осел в снег.

Али некоторое время бесстрастно смотрел на него, затем круто повернулся и направился к покрытому копотью снегоходу, гортанными выкриками, словно ударами бича, подгоняя своих людей:

— Майор, поторопи семью. Гром, один снегоход я оставил у ворот.

— Спасибо, Али. Береги Ольгу.

При звуке этого имени дрогнуло неподвижное лицо дагестанца. Он обернулся, хотел что-то сказать, но передумал и только коротко кивнул.

Взревели двигатели, заметались из стороны в сторону острые лучики фар. Выстроившись клином, мощные машины понесли боевиков через озеро, постепенно тая во тьме. Рокот моторов быстро заглушил вой ветра.

* * *

Между тем пожар не ослабевал. Пламя перекинулось с горящего дома на подсобные постройки, и теперь уже полыхала вся усадьба.

Бессильно привалившись к стойке въездных ворот, Алексей проводил туманящимся взглядом дагестанцев, чувствуя, как весело и жарко мечется пламя внутри него, яростно гудит в голове, грозя выдавить наружу глаза и взорвать череп изнутри.

Сквозь шум в ушах прорезались далекие завывания пожарных сирен.

Борясь со слабостью и тошнотой, Гром оседлал снегоход и, петляя из стороны в сторону, направился к черневшему невдалеке лесу…

Воздух был сухим и колючим. Он царапал воспаленное горло при каждом вдохе, со свистом вырываясь из обожженных холодом легких. Жар выжег Алексея изнутри, сплавил внутренности в единый, корчащийся от боли, кровоточащий сгусток.

Загнав в стынущую полынью снегоход, Гром долго сидел один на заснеженном ночном берегу, бездумно глядя на поднимающиеся из черной глубины пузыри. Они выскакивали из воды, поднимались над её поверхностью, гонялись друг за дружкой, радужно переливаясь, и лопались с тихими звонкими хлопками.

Гром понимал, что замерзает. Но уж больно хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и наблюдать за веселой суетой пузырей. И совсем не холодно, только грустно.

Кто-то коснулся его руки. Алексею лень было поворачивать голову, и он скосил глаза в сторону.

«Ма…» — тихо и радостно подумал он, а не сказал. Его скованные ледяной коркой губы лишь слабо шевельнулись. Весь подался к ней, чтобы, как в детстве, уснуть на ее груди под тихую колыбельную. Но черты матери были холодны и суровы. Она гневно говорила что-то, ругала его, а он не мог понять ни слова.

Однако постепенно в его почти уснувшее уже сознание теплой искоркой скользнуло слово, которое раз за разом повторяла мать: «Ольга… — говорила она. — Ольга…»

С отрешенным удивлением Гром увидел, как, помимо его воли, правая, лишенная всякой чувствительности рука зомби царапает опаленный край кармана кожаного пальто. На снег упала невидимая в темноте, подаренная Али упаковка капсул, предназначенных для американского спецназа, начиненная адской смесью антибиотиков, анестетиков, кофеина и кокаина, и черт его знает чего еще.

Гром не видел, как она упала, потому что ресницы его смерзлись. Не слышал, как она упала, потому что в ушах его пел прибой, на котором он качался вверх-вниз.

Но он ЗНАЛ, что она выпала из кармана и лежит где-то здесь, рядом, в темноте.

Раскачавшись из стороны в сторону на волнах прибоя, он повалился лицом в снег, ударившись бровью о камень, и осторожно заелозил щеками, губами по жесткому насту. Пару раз он прихватывал зубами мелкие ветки и горькие кусочки сосновой коры. Зашарил правее и наконец нашёл.

Давно, когда он учился во втором классе, в школьном туалете к нему подошли три пятиклассника. Один из них, стрельнув глазами по сторонам, тихо спросил:

— Бублегума хочешь?

До этого Алёша пробовал жвачку только один раз в жизни. В тот день они с Витькой Рулевым, сбежав с уроков, «зайцами» уехали на электричке в Москву и у гостиницы «Космос» выменяли у здоровенного белозубого негра на два октябрятских значка и пионерский галстук большую пачку «Джуси фрут».

Весь остаток того дня они с Витькой просидели в ветвях древнего «Ла Фудра» и жевали восхитительную терпкую свежесть.

При этом воспоминании рот маленького мальчика моментально наполнился слюной.

— Держи, — верзила протянул Алёше красивую блестящую упаковку, на которой была нарисована красивая тётя с большими сиськами. Внутри мягкой упаковки угадывалось что-то похожее на большую таблетку.

Недолго думая, Алёша сунул пакетик в рот целиком…

— Открой, придурок! — покатились со смеху старшеклассники. Мальчик надорвал изжёванный пакетик и сунул ему в рот ароматное содержимое, пахнущее ананасом и почему-то резиной…

Обессилевшие от смеха дебилы сползли по стене на заплёванный пол.

В эту секунду дверь распахнулась, и в прокуренный воздух туалетной комнаты ворвался вихрь. Витя Рулев дрался как лев. Он так махал кулаками и так орал матом, что великовозрастные шутники, опасливо поглядывая на него, бочком-бочком двинулись к двери.

Изумленно наблюдавший эту сцену Алёша выдул изо рта большой, красивый пузырь и спросил, рисуясь:

— Что, Витюха, жвачки хочешь?

Виктор некоторое время исподлобья смотрел на него, потом покраснел, побледнел и вдруг захохотал так, что из носа у него выскочила здоровенная зелёная сопля.

— Выплюнь сейчас же, придурок! — с трудом выговорил он между приступами смеха. — Это же гондон! Его знаешь куда надевают!

Когда Гром почувствовал во рту кисловатую прохладу фольги, вкус, который всегда ассоциировался у него с чем-то постыдным и мерзким, он радостно замычал сквозь зубы и старательно заработал стянутыми морозом челюстями.

Эффект действия заморского снадобья напоминал снятый замедленной съемкой взрыв бомбы. Дрогнуло что-то в самой глубине Грома. Медленно вырос где-то между животом и мозгом жаркий шар размером этак примерно с Солнце и продолжал расти, проясняя сознание, выдавливая из тела Алексея смертный сон и холод. А вместе с теплом пришла слепящая ярость.

— Р-разжую, гондоны! — прорычал Алексей, поднимаясь на ноги. Он оглядел пустынный берег в поисках матери, которая вот только что, сию минуту была здесь, неслышно исчезнув за черневшими у самого берега деревьями.

А поземка заботливо замела его следы.

* * *

Вода была ржавой и вонючей. И отдавала мочой. Она текла тонкой струйкой из проржавевшей, покрытой слизью трубы и звонко билась о дно подставленной Громом консервной банки.

Только этот одинокий звук да еще редкие стоны мечущегося в бреду Алексея нарушали безмолвие подвала старой пятиэтажки.

Действие волшебных таблеток начало слабеть ещё на окраине города. Али предупреждал, что после кратковременной вспышки активности наступит депрессия и длительный упадок сил.

Самочувствие Грома в момент упомянутого дагестанцем «упадка сил» напоминало старую шутку Жванецкого: «Почему лимон с ножками? Видимо, кто-то выдавил канарейку в бокал». Вместе с окончанием действия таблеток, словно луч разряженного фонаря, потускнело и восприятие реальности.

Гром решительно не помнил, как открыл отмычкой простенький замок, врезанный в обитую ржавым железом дверь, как ужом полз в темноте, тыкаясь лицом в человечьи и кошачьи какашки, и как забился последним сознательным усилием под теплую трубу отопления.

Бог войны и мести по-прежнему оберегал Грома. В подвале прорвало канализацию, и специфический запах живо выгнал на улицу обосновавшихся было там бомжей.

Придя в себя через несколько часов от нестерпимой вони и боли в отмороженных пальцах, Алексей обнаружил, что потерял где-то бесценную сумку с боеприпасами, медикаментами, спальником и еще многими необходимыми вещами, которую предусмотрительный Али оставил ему на пожарище вместе со снегоходом. У него осталось только несколько разовых герметичных шприцов, наполненных сильным антибиотиком, и две капсулы стимулятора, запаянные в водонепроницаемую обертку.

И, конечно, оружие. Компактные «вальтер» и «глок» с обоймами к ним намертво крепились на поясе «скрытого ношения», надеваемом прямо на голое тело, под рубашку. Был еще метательный десантный нож в пластиковых ножнах, прикрепленных к правой лодыжке.

Арсенальчик был так себе, но все же лучше, чем ничего. Хуже было другое. Гром потерял хитрый сотовый телефон прямой связи с Магомедовым, нашпигованный системами кодирования разговоров, антипеленгом и ещё много чем.

Теперь, чтобы созвониться с дагестанцем, Алексею пришлось бы либо звонить по обычному городскому телефону, который наверняка прослушивался, либо покупать новый сотовый. Благо тугой свёрток долларов, плотно завёрнутый в целлофан и подвешенный за шнурок на шею, оказался в целости и сохранности.

От невесёлых мыслей быстро закружилась и заболела голова, и Алексей, вколов в предплечье дозу антибиотика, хлебнул вонючей воды, которой накапало приблизительно полбанки и позволил наконец себе потерять сознание.

* * *

— Бежать надо, Крот! Сукой буду, положит он всех! — тряся щеками и обильно потея, кричал Гарик Оскарович. — Награду объявляли?! И какую награду! Ц-ц-ц. — Толбоев зацокал языком, восторженно завёл к потолку черные восточные глаза. — И чего? И ни хера! «Быков» сколько положили? Считай, половины нет уже. Никто его не видел, никто ни разу в него не попал. Ни разу!

Молчавший до этого Тихомиров деликатно кашлянул в кулак.

— Я тут, извините, Федор Петрович, к бабушке к одной сходил. Слепенькой. Верная бабушка. Несколько раз своей ворожбой меня из такого говна вытаскивала… Ну так вот… — Глеб Федорович замялся. — Ерунда, конечно… но она говорит, нельзя его убить. Будто он… это… воин-ангел… как его, Серафим, что ли…

Пока Тихомиров говорил, Федор Петрович Кротов, опустив глаза, смотрел в свой наполовину пустой стакан. Лицо его неуловимо изменилось.

Сальная, тёмная челка низко нависла над лбом, толстые щечки обвисли брылями, набрякли лилово мешки под глазами, по лицу разлилась нездоровая желтизна. И даже отсутствие карикатурных усиков не умаляло жуткого сходства.

— Господи! — пробормотал в ужасе Толбоев.

Крот посмотрел на свою сжимавшую стакан правую руку. Она тряслась так, что хрустальное донышко звенело о полированную поверхность стола. Тогда он сжал пальцы, и тонкое стекло брызнуло в стороны, оставив глубокие порезы.

Бандит схватил что-то в ящике стола, вытянулся весь в сторону Тихомирова, и заплясала в его израненной руке тяжелая «беретта». Кровь, струящаяся из порезанных пальцев, залила рифленую рукоятку, отчего та стала мыльно-скользкой.

Пистолет был похож на страшного, черного, покрытого кровью зверька, который пытается вырваться из рук держащего его человека и убивать… убивать…

Глеб Федорович медленно поднял руку, чтобы перекреститься.

— Замри, падло! — прошипел Кротов. — Замри, упырь! Ишь, бабушка ему сказала! Гуся с удавкой к твоей бабушке слепенькой. Говорит много, — прохрипел он.

Пистолет оглушительно бахнул, и левое ухо Глеба Федоровича повисло мокрыми красными комочками. Тихомиров взвизгнул и, присев, закрылся. Между его пальцами обильно потекла кровь.

Словно в ответ на его крик, в дверь почтительно, но настойчиво постучали. Не дожидаясь разрешения, в кабинет быстро вошел один из телохранителей Крота, молодой и жестколицый, почтительно склонившись к сидящему бандиту, что-то коротко прошептал ему на ухо и поставил перед ним тяжелую спортивную сумку.

Федор Петрович с опаской расстегнул ее, недоверчиво посмотрел на телохранителя и не торопясь принялся вытаскивать из нее уже знакомые нам предметы: спальный мешок, похожий на батон варёной колбасы, лекарства в нерусских упаковках и оружие… оружие и патроны. И деньги. Много денег. Русских и нерусских.

— Ну что, мудаки, оборотень, говорите? Ангел Серафим, значит? — мягко рассмеялся Крот, и Толбоев поразился, как он мог принять этого улыбчивого бизнесмена за страшненького, кровавого автора «Майн кампф».

— Где нашли? — спросил Крот, с некоторым удивлением глядя на свою окровавленную руку с зажатым в ней пистолетом. — Он досадливо тряхнул рукой, и кровяные брызги упали на белоснежный палас.

— У старых домов на улице Королева. Помойка ещё там недалеко, — четко доложил жестколицый.

— Следы?

— Всю ночь мело. Сумку утром два бомжа из снега откопали. Там рядом Фоня Зверь живёт. У него «бээмвуха» старая, ну, с утра, конкретно, не заводится. Он, значит, пока с ней мудохался, бомжей и заприметил.

— Этот Фоня твой — местный?

— Я ж и говорю, у его подъезда сумку нашли.

— Так! Его старшим. В подхват десять человек. Нет! Двадцать! И чтобы каждый подвал, каждый чердак! Понял?! — И, когда телохранитель рванулся к двери, крикнул ему вслед: — И хирурга позови, мне и этому… — Крот с отвращением посмотрел на тихо кровящего в углу Тихомирова.

Уже взявшийся за ручку двери, жестколицый обернулся и с изумлением посмотрел на Крота.

— Хер ли уставился! — свирепея, рявкнул бандит. — Не нашего Хирурга! Из поликлиники! Обыкновенного. Или травматолога, там.

 

Глава 9

— Крестник сильно болен. Приказал уезжать мне с людьми из города… — Строитель-кавказец в испачканном побелкой ватнике и валенках, на которые были надеты рваные калоши, не договорив, отхлебнул молока из пакета, на котором была изображена благообразная старушка в съехавших на нос очках.

Двое его смуглых коллег, одетых так же колоритно, занимались тем, что свинчивали и развинчивали газовыми ключами одну и ту же трубу, идущую отвесно вверх по стене старого дома, около которого за щербатым, почерневшим от дождей забором и расположилась странная бригада строителей, насчитывающая человек десять.

— Ранен? — тревожно спросил голос из необычного вида сотового телефона в руке строителя.

— Нет, простудился сильно.

— Так… а ты, значит, не уехал? — по молчав, с напускной суровостью спросил Магомедов.

— Не уехал… — виновато ответил Али. — Он больной совсем, в вонючий подвал забился, как крыса. Сумку потерял, ну… со всеми делами. Ее бомжи нашли, а у них сумку отобрал какой-то бритый.

— Все понял, — сидя у себя в кабинете, Магомедов задумчиво прикрыл глаза. — Значит, так! Приказ тот же: не дай им его убить. Завали хоть полгорода, но не дай им его убить. Подвал почему вонючий?

— Канализацию прорвало, уж дня три как, — ответил Али, по достоинству оценив умение хозяина вылущивать из разговора, из фразы самую суть, зерно информации.

— Собери ему новую сумку, лекарств побольше, наряди двух ребят помоложе сантехниками, пусть зайдут в подвал, отнесут ему…

— Хозяин, может быть, лучше вывезти его по-тихому из города. Подлечится, а потом пусть воюет себе.

— Сегодня двенадцатое ноября… — после паузы ответил Нурсултан Дамирович. — Сегодня он дал слово убить этого, как его?

— Тихомирова, — подсказал Али.

— Тихомирова, да! И если Гром умрёт от воспаления легких до того, как это сделает, тогда, да смилуется над ним Аллах. Если его застрелят, тогда, да смилуется Аллах над тобой. Ты все понял?

— Да, хозяин. Я только еще хотел… — Али замялся. Он почувствовал, как наливаются жаром щеки и уши, и отчаянно не покраснел, а посинел, как это бывает у людей, смуглых от природы.

Магомедов, усмехаясь в трубку, ждал. Немолодой уже, не имеющий близких родственников дагестанец искренне привязался к Али, чье детство и отрочество опалила война, разом превратив мальчика в сурового мужчину. Но никакая война не может изменить законы бытия. С удивлением наблюдал Магомедов, как в ледяном аду души боевика рождается робкая любовь к этой нескладной русской девочке-девушке.

— Я хотел узнать, как довезли крестницу… — наконец выдавил из себя Али.

— Нормально довезли, — буркнул в трубку Магомедов. — Ест, спит и про тебя спрашивает…

Конец связи, хозяин. — Голос Али неожиданно тревожно зазвенел: — У нас тут, кажется, осложнения.

* * *

Фоня ткнул водителя в широкую кожаную спину так, что тот ударился грудью о руль и рыкнул:

— Всё — приехали. Вон у той помойки они сумку и нашли.

— А ты, часом, не гонишь, а, Фонь? Твой подъезд вроде дальше, — усомнился водитель.

— Кто гонит? — вскинулся Фоня. — Зенки разуй! Вон и рыдван мой стоит.

У подъезда сиротливо жалась ржавая Фонина «БМВ».

— И правда твоя. Хрен перепутаешь, — усмехнулся водитель и тут же прикусил язык, вовремя вспомнив, что Зверем Фоню прозвали не только за обезьянью внешность, но и за буйный, взрывной характер. Вот и сейчас, увидев в зеркале заднего вида, как блеснули красные огоньки в маленьких, спрятавшихся под тяжелыми надбровными дугами глазках бандита, водитель залебезил:

— Это я к тому, Фонь, базар веду. У нас, на Окружном проезде, один барыга магазин держит. Он как раз навороченный «Лексус» продаёт. Сказка, не машина. Я мудака этого пару раз от ментов да от наших отмазывал. Если его сейчас за жабры взять, считай, даром отдаст тачку. Да только у меня и таких бабок нету. Всё по вене уплывает. А у тебя точняк хватит. Ты ж не ширяешься, не пьешь, не куришь. И куда только бабки деваешь? Жрёшь ты их, что ли?

— Ладно, заглохни, — грозно пробурчал Фоня. Но опасные огоньки в глазах погасли. — Колонна, стой! — скомандовал он в рацию, и три идущих за их машиной джипа, битком набитые бандитами, остановились.

Сидевшие на лавочке у Фониного подъезда старушки с удивлением и опаской смотрели на громоздкие черные машины, из которых, точно горох, посыпались рослые парни. Они вежливо поздоровались с важно прошедшим мимо Фоней, но он даже не удостоил их ответом.

Собрав вокруг себя бандитов, он, подражая Кроту, тихо и неторопливо отдавал распоряжения:

— Значит, так. На крышу и по углам дома наблюдение. Остальным разбиться на тройки. Нет, лучше на пятерки — волчара уж больно опасный. И все подвалы, чердаки, подъезды, собачьи будки, бля, в радиусе, — выговорив это ученое слово, Фоня довольно усмехнулся, — двух кварталов осмотреть. Пройти по подъездам, звонить во все квартиры и вежливо, ВЕЖ-ЛИ-ВО спрашивать, не видел ли кто эту харю. — Фоня раздал фотографии и с сомнением оглядел братков. — Поскольку на ментов вы не тянете, будете говорить, что чувак должен денег и прячется. — Фоня помолчал. — Про награду, что Крот обещал, вы знаете, так что землю ройте, но лоха этого мне достаньте.

Фоня Зверь оставил водителя и пятерых бойцов. Оставшись одни, они залезли в салон джипа и, включив кондиционер, рацию и магнитолу, закурили.

— А какого, говоришь, цвета «Лексус»? — спросил Фоня, глубоко затягиваясь и пуская кольцо дыма.

— Зелёный металлик, — ответил молодой водила, завистливо наблюдавший за толстым дымным кольцом, медленно расползавшимся по лобовому стеклу.

— Мой любимый цвет, мой любимый размер! — мечтательно проговорил Фоня.

Если бы он был внимательнее, то заметил бы шевеление за почерневшим от дождей забором у старого дома. Обратил бы внимание на двух парней в потертых спецовках, неторопливо бредущих по тротуару вдоль дома. В руках одного из них была объемистая спортивная сумка. Но перед глазами Фони ослепительно сверкала и переливалась золотисто-изумрудная мечта.

Ожила рация.

— Говорит третий. Фоня, вы что там, ослепли на хер?! — спросила она. — Мимо вас прошли двое и полезли чегой-то в подвал.

Фоня на минуту задумался, затем, довольный своей сообразительностью, рассмеялся:

— Не бзди, третий. Там канализацию прорвало. Это сантехники, наверное, ремонтировать полезли. — И спросил у водителя: — А передача у нее какая, простая или автомат?

* * *

— …Автомат? Конечно, положил. Даже два — «скорпион» и чешский «мини-узи». — Аркадий обиженно посмотрел на Ваху Килоева, потом опасливо покосился на три раскорячившихся на снегу джипа, за тонированными стеклами которых угадывались человеческие силуэты.

Аркадий Лосев, коренной ясеневский москвич, познакомился с застенчивой темноглазой девушкой, учась на филфаке Московского государственного университета, и влюбился в нее с первого взгляда, да так крепко, что, когда она, дагестанка из старинного почтенного рода, привыкшая к горам и солнцу, наотрез отказалась жить в маленькой двухкомнатной квартире Аркадия вместе с его вечно брюзжащими родителями, он без колебаний рванул вместе с ней в Дагестан.

Нужно сказать, что поначалу в большой семье Ирис Загаевой чужака приняли довольно прохладно. Даже хотели сначала побить камнями, увидев, что к моменту их приезда живот девушки уже заметно округлился.

Ирис прижалась к нему всем телом и сказала, что умрёт вместе с ним. Она не плакала.

Тогда старейшины поговорили с ними, заглянули им в глаза и увидели там великую любовь, которая нечасто выпадает двоим на земле. И простили их.

Простили, но по-прежнему с некоторым презрением и недоумением смотрели на Аркадия, словно на некую вещь, выбросить которую вроде бы жалко, а что с ней делать непонятно.

Но любовь позволяет совершать настоящие чудеса, и убежденный атеист Аркадий принял ислам. На свадьбе, в мечети, он попросил муллу разрешить ему взять фамилию жены. Тот почесал в затылке и согласился.

С того дня мужчины стали первыми заговаривать с Аркадием Загаевым и угощать его сигаретами. И женщины больше не отворачивались при встрече с ним на улице.

Спустя некоторое время зачастил в их дом хорошо одетый, важный старик, чей «Мерседес» смотрелся на пыльной улице их поселка, как маслинка в стакане бормотухи.

Он часами болтал ни о чём, с привычной легкостью перескакивая в разговоре с немецкого на английский. Хорошо знавший эти языки, недоумевающий Аркадий почтительно отвечал, понимая, что неспроста всё это.

Через некоторое время неожиданно для себя парень оказался в тренировочном лагере, где целыми днями их заставляли бегать, прыгать, стрелять и делать ещё массу непонятных и бесполезных, с его точки зрения, вещей. А ещё через некоторое время Аркадий с удивлением понял, что получается все это у него довольно хорошо и что все это безобразие ему даже нравится. Он только сильно скучал по жене.

Неделя проходила за неделей, и, когда его тоска достигла предела, в лагере появился человек с глазами цвета грязного льда. Он назвался Али, доходчиво объяснил Аркадию, что жена его никуда не денется, и увёз его в Москву.

* * *

— Морока мне с тобой, — недовольно буркнул в трубку Званцев. — То вертолёты у тебя падают, то дома горят, как свечки. Бардак! — генерал посопел в трубку. — Короче, жди областную комиссию. Там и ФСБ, и МЧС, ну и наше начальство, само собой.

— Какой бардак, товарищ генерал? — холодея, проговорил Рулев. Он ощутил внутри, где-то внизу живота, противную мелкую дрожь. Непослушная телефонная трубка так и норовила выскользнуть из разом вспотевшей ладони.  — Да что вы! Обычная рутина, мы сами бы все расследовали в лучшем виде. Под вашим мудрым руководством, а?! Может, как-нибудь переиграть все это?!

— Не получится,  — устало вздохнул Званцев. — Я уж все свои связи использовал. Ты же знаешь, я во всём этом дерьме тоже по уши. Так что ты в больницу ляг, что ли. И больничный выпиши задним числом, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю, болен был. — Генерал помолчал, а майор отчетливо представил себе, как Званцев, сутулясь в кресле, крепко трет ладонью большую, лысую, шишковатую голову. — Вчера договорился в областном госпитале с главврачом, отлежусь с месячишко. Да хер ли толку, — в голосе генерала звучала безнадежность. — Если выплывет история с «Красным, фонарем», меня и на пенсию выкинуть не успеют. Моя лярва живьем сожрет и генеральские похороны устроит, чтобы в эффектном трауре покрасоваться. Так что подтирай, зачищай, мойся душистым мылом, готовься, одним словом.

Дорогой японский «жучок», установленный в трубку майорского телефона одним из боевиков Али во время их наскока на городское отделение милиции, услужливо донес генеральские слова до ушей оператора, круглосуточно дежурившего в потайной комнате офиса фирмы «Аверс». Поколебавшись, оператор позвонил Магомедову. Магомедов позвонил Али.

После звонка генерала Виктор Михеевич долго сидел, глядя в одну точку, курил сигарету за сигаретой и думал, думал…

Рабочий день давно закончился, и в его кабинет неслышно заползли сумерки. Здание опустело.

Секретарша Вика, пошуршав для вида бумагами в приёмной, приоткрыла дверь и робко поинтересовалась, не нужна ли она ещё начальству. Увидев выражение лица Рулева и не получив ответа на свой вопрос, она так же тихо, прикрыв дверь, на цыпочках удалилась.

Просидев неподвижно еще некоторое время, майор включил настольную лампу, взял чистый лист бумаги из стопки на столе, в верхнем левом углу поставил жирную цифру «1», снова задумался и рядом с единицей приписал: «Кончить Крота», — а строчкой ниже — «Тамара и Надя».

Поскреб щетинистую щеку и принялся строчить дальше, быстро, не останавливаясь.

* * *

Отмычка скрипела, щелкала, но упрямо не желала открывать замок подвальной двери.

— Давай быстрее, чего копаешься, — прошипел Ваха, опасливо оглядываясь по сторонам. — А то, глядя на наши рожи, ещё решат, что мы террористы.

— Глядя на твою, точно решат, — усмехнувшись, Аркадий покосился на орлиный профиль приятеля. — А мое лицо, если и поразит кого, так только своим аристократизмом и чистотой линий.

Устав ковырять в замке, Аркадий злобно толкнул дверь, и она, жутко заскрипев, открылась.

— Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон, — буркнул Ваха и, пригнувшись, нырнул в темноту подвала, но тут же пулей вылетел обратно, зажав ладонью рот и нос и выпучив глаза.

— Вонища, бля, на хер! — буркнул он, торопливо вдыхая полной грудью свежий морозный воздух.

— Пошли быстрее, — потянул его за собой Аркадий. — Это только сначала, потом привыкаешь.

— Ага. Привыкну, как же, — закивал головой Килоев и вдохнул поглубже.

* * *

Гром сидел в палатке, привалившись спиной к сваленным в кучу вещмешкам, и курил. За полотняными стенами моросил бесконечный дождь. Сигарета была мокрой, тянулась плохо и жутко воняла.

«Что они туда, суки, суют вместо табака?» — досадливо подумал Алексей и ожесточенно почесал правое плечо, на которое все падала и падала с протекавшего потолка назойливая капля.

Полог палатки распахнулся, и вошел лейтенант Киселёв. Был он одет в новенькую полевую форму, но только сверху. Снизу, до пояса, он был абсолютно голым.

На том месте, где должны были находиться его яйца и низ живота, расползлось кровавое месиво. Обеими руками, словно беременная женщина, поддерживающая живот, он бережно нес перед собой сизые вывалившиеся кишки. Они свисали, покачиваясь между пальцами его рук и напоминали скользкую, воняющую ливерную колбасу.

Киселёв постоял секунду, покачиваясь, широко открыл рот и ржавым, скрипящим голосом протяжно закричал:

— И-и-и-и-и!..

— Да брось ты, Кисель, — отмахнулся Гром. Это не ты кричишь. Это кто-то открыл подвальную дверь.

Скрипя зубами от натуги, принялся с трудом выбираться, выдираться, точно муха, из паутины своего вязкого кошмара.

* * *

— Да где же мы его тут найдём, — проговорил кто-то справа, совсем рядом, уже в этой реальности, в залитом говном подвале. Мелькнул луч фонаря.

— Слышь, Аркадий, он если и здесь, так, наверно, помер уже. Пошли отсюда, а то я щас блевану.

— Не, не мог он помереть, — говоривший чертыхнулся, ударившись обо что-то в темноте. — Живучий он.

«Это точно», — подумал Гром и сунул в рот предпоследнюю капсулу-стимулятор.

Ваха Килоев нагнулся, чтобы завязать шнурок и совершенно неожиданно провалился в жирную черную тьму, в которой время от времени проскакивали противные искры и плавали большие радужные пятна.

Идущий впереди Аркадий услышал за спиной глухой удар, не оборачиваясь, усмехнулся:

— Что, орел, ещё одну шишку на клюв посадил?

Не услышав ответа, он удивленно оглянулся и в узком луче фонаря увидел метнувшуюся к нему тень.

После темноты подвала хмурый день показался Аркадию ослепительно ярким. Жутко болел затылок и от этого мысли ворочались в голове туго, неправильно.

С тупым удивлением Аркадий заметил, что одет он почему-то в драный и грязный белый маскировочный халат, а к правой руке его намертво примотан проволокой его собственный «Макаров», правда, пустой, без обоймы.

— Беги, — прошептал кто-то сзади в правое ухо.

Загаев обнаружил, что стоит у выхода из подвала. Он хотел обернуться, чтобы спросить, куда бежать, где Ваха и ещё много чего, но не смог вымолвить ни слова. Его рот был плотно забит вонючим тряпьем. Державшие его сзади за плечи железной хваткой руки не давали обернуться.

— Беги! — прохрипел голос, и Аркадия с силой толкнули в спину.

Пулей вылетев из подвала, он нелепо покружился на месте и, неуклюже размахивая рукой с привязанным к ней пистолетом, побежал к старому дому за сгнившим забором.

— Резина у ней широченная, мишленовская, кажись, а диски литые, а… — Водитель неожиданно замолчал и растерянно спросил: — Фонь, смотри, чего это, а?!

Чистящий ногти лезвием ножа Фоня Зверь с неохотой оторвался от своего занятия.

Он уже почти продумал изящный, по его мнению, план по изъятию изумрудной чудо-машины с литыми дисками, с таинственным названием «Лексус». Машины, которую, по праву сильного, он уже считал своей и которая, в силу досадного недоразумения, находилась в данный момент у какого-то чухана.

Хмуро посмотрев в лобовое стекло, с изумлением увидел бегущего к их машине, спотыкающегося на каждом шагу человека. Невысокого. Коротко стриженного. Сутуловатого. В грязном белом маскировочном халате. Нижнюю часть лица бегущего скрывал клетчатый шарф, а в руке у него был пистолет.

— Он! Бля буду, он! — выдохнул Фоня.

— Он! — не веря своим глазам, Али смотрел из-за забора на коротко стриженного человека с пистолетом в руке, который, нелепо спотыкаясь, бежал прямо на бандитские машины. Али поднес к губам рацию и тихо сказал: — Огонь.

Фоня Зверь тоже прохрипел в рацию:

— Всем… По лоху… Огонь. — Затем странно дернулся, мотнул головой, словно отгонявшая муху лошадь, и вылетевшие мозги его густо забрызгали стекло.

Джип задрожал, как в лихорадке, сотрясаясь от пронизывающих его пуль.

Ошалевший водитель, с ужасом глядя на труп Фони, привалившийся к окровавленной дверце, подумал, что не придется уже Зверю сесть за руль зеленого «Лексу-са». Он вытащил пистолет и прямо через лобовое стекло успел пару раз выстрелить в бегущего, прежде чем пуля клюнула его в левый бок.

Аркадий Загаев уже почти добежал до почерневшего от старости забора, когда, поравнявшись с тремя огромными черными машинами, стоявшими в ряд на краю тротуара, словно бы наткнулся на невидимую стену.

Что-то сильно ударило его под сердце, и сильный, колющий иголками холод разлился у него в груди. Он чувствовал еще толчки в спину и в грудь, но уже не обращал на них внимания, потому что справа от машин, на детской площадке с поломанными разноцветными лесенками и покосившимися качелями, он увидел свою жену.

Одной рукой Ирис призывно махала Аркадию, а другой держала за руку маленькую девочку в белой пуховой шапочке, розовом комбинезончике и белых сапожках.

Он в очередной раз споткнулся, упал, попытался встать и не смог. Тогда он пополз к детской площадке, а пули всё жалили и жалили его, а он всё полз и полз.

— Гром! — закричал Али, глядя как человек в красно-белом маскхалате, судорожно дёргаясь, ползёт, оставляя на снегу яркий алый след, к убогой детской площадке. Вот он приподнялся, помахал кому-то рукой и упал лицом в грязь.

Али деловито вщелкнул в автомат полный рожок, передернул затвор и, встав во весь рост, неторопливо пошёл к бандитским машинам, безостановочно поливая их свинцом. Он никому не приказывал идти за ним. Это было его личное дело. Однако его люди поднялись вслед за ним, волчьей стаей окружили огрызающиеся огнем джипы и в упор расстреляли их.

Подойдя к распростертому на окровавленном снегу неподвижному телу, Али перевернул мертвеца на спину и сдёрнул широкий клетчатый шарф. Минуту он бесстрастно смотрел. Лицо его, по обыкновению, ничего не выражало.

— Подгоняйте машины. Уходим, — коротко произнес он в рацию, а сам все всматривался в счастливо улыбавшееся лицо Аркадия Загаева.

* * *

Дмитрию Корнееву, холостому, беспартийному москвичу, было двадцать три года от роду. Его стаж работы в милиции составлял два года, но, несмотря на это, Диман, как звали его сослуживцы, уже успел поучаствовать в одной перестрелке и двух задержаниях и поэтому имел все основания считать себя уже матёрым, тертым ментом.

Однако сейчас он пребывал в растерянности, не зная, как относиться к заданию, которое выполнял в данный момент, сидя за рулем сине-белого милицейского «Форда».

Вчера, уже в конце рабочего дня, его вызвал в к себе в кабинет начальник отдела и включил Диму в группу сопровождения и охраны каких-то важных шишек из управления на время их поездки в маленький подмосковный Мухосранск.

Группа сопровождения и охраны состояла из самого Димы и флегматичного пожилого капитана Заикина.

Выехали с утра. Всю дорогу за окнами машины по обе стороны ухабистого под-. московного шоссе стеной стоял угрюмый, заснеженный лес…

Дима лихо крутил баранку, постоянно поглядывая в зеркало заднего вида на идущие сзади два черных «мерса».

Он то увеличивал, то уменьшал скорость, проверяя, не висит ли кто на хвосте. Взревывал сиреной, распугивая с дороги частников.

— Н-не гони и не д-дёргайся. Начальство этого не любит, — невнятно сказал капитан Заикин. Как бы оправдывая свою фамилию, он действительно немного заикался. Помимо этого, в данный момент он завтракал.

Положив для удобства на колени автомат, капитан развернул фольгу, и в салоне сразу же разлился восхитительный запах жареной курицы.

Холостяк Дима, чей завтрак состоял сегодня из чашки кофе и сигареты, покосился на напарника, сглотнул слюну и спросил:

— Как думаешь, это… Нас наказали или поощрили?

— Не п-понял? — с набитым ртом ответил Заикин, удивленно глядя на Диму.

— Ну, вот эта, наша поездка, это нам доверие или что? Вот Кирюха с Митрофаном и ещё три опера едут сегодня в «Палас» Палёного с его братвой задерживать, а нас сюда.

— А-а, вон ты п-про что. — Заикин прожевал и ненадолго задумался. — Мне, например, точно поощрение. До выслуги, сам знаешь, всего ничего осталось, так я, чем Паленого ловить, лучше с тобой покатаюсь.

А тебе… Не знаю, тоже доверие, наверное. Высокое начальство охраняешь как-никак.

— Я тоже думаю, что доверие… — успокоился Дима. — А то с чего бы… — Он замолчал на полуслове и толкнул в бок сомлевшего после еды напарника: — Смотри-ка, чего это он, а?!

Капитан Заикин открыл слипавшиеся глаза и с удивлением увидел, что от стоящей на обочине «Волги», такой же бело-синей, как их «Форд», выходит на дорогу гаишник и помахивает жезлом, приказывая остановиться.

— Дурак он, что ли? — удивился капитан. — Видит же, что начальство едет. — Внезапно у капитана промелькнула в голове дикая мысль, что едущие сзади «Мерседесы» давно отстали и они несутся по шоссе одни-одинешеньки. Он испуганно оглянулся назад — чёрные машины чин-чинарём шли сзади.

— Включи мигалку, — посоветовал Заикин Диме, что тот и сделал, да ещё и пару раз рыкнул сиреной, мол, протри глаза, служивый.

Однако ненормальный гаишник не успокоился, а решительно, несколько раз указал жезлом на обочину.

— Тормози, — пожал плечами Заикин. — Сейчас ему начальство выдаст.

Дима Корнеев тоже пожал плечами и свернул к обочине. «Мерседесы», как привязанные, послушно последовали за ним.

Гаишник с характерной кавказской внешностью неторопливо обошёл машину и тихонько постучал в стекло водительской двери стволом автомата.

Дима опустил стекло и закричал:

— Ты что, лейтенант, охерел, не видишь, кого везу?!

— Выйдите из машины. Оба, — не повышая голоса, скомандовал гаишник. Дима посмотрел в его холодные глаза, цвета грязного весеннего льда, и торопливо полез из тёплого салона.

Заикин судорожно схватил лежащий у него на коленях автомат, но дверца с его стороны неожиданно распахнулась, и двое в форме ГИБДД сноровисто вытащили толстого капитана из машины, отобрали автомат, пару раз крепко приложив его лицом о капот, и оставили валяться на обочине.

— Отдайте мне пистолет, пожалуйста, — вежливо и вроде бы даже дружелюбно попросил Диму нерусский гаишник. Молодой мент на секунду заколебался, и тут дверца одного из «мерсов» распахнулась и из нее неуклюже выполз толстяк с отечным злым лицом. Корнеев узнал в нем зама начальника управления, которого видел только один раз, на празднике, посвященном Дню милиции.

— Ты кого тормозишь, сволочь тупая!! — заорал толстяк, тряся отвислыми красными щеками. — Ты кто такой?!

И тут Дима Корнеев услышал, как гаишник со страшными ледяными глазами ответил:

— Мы бойцы свободной Ичкерии. Вы все являетесь заложниками. В обмен на вашу свободу мы намерены требовать полной независимости для нашей республики.

Дима не поверил своим ушам. Где-нибудь на Кавказе — это ладно, это пусть… это может быть. Но здесь, в двадцати километрах от Москвы… это просто не могло происходить.

Однако, когда из придорожного леса на дорогу высыпали кавказцы в белых маскхалатах и, дав орущему заму оплеуху по его красной роже, быстренько запихали его обратно в «Мерседес», Корнеев больше не колебался. Дрожащей рукой он расстегнул кобуру и протянул гаишнику-террористу табельный «Макаров».

* * *

Гром нажал наугад пару кнопок, и в домофоне тихомировского подъезда женский голос спросил:

— Кто. там?

Алексей, недолго думая, туманно ответил:

— Это я.

— Кто это «я»? — раздраженно спросила женшина. — Наши все дома.

«Приятный голос», — подумал Гром и, нажав «сброс», набрал следующую комбинацию.

— Это я, — повторил он, нагнувшись к микрофону.

Домофон тирлинькнул, и пьяный мужской голос заорал:

— Витёк, блин, тебя только за смертью посылать.

Серая металлическая дверь, щелкнув, открылась.

В подъезде от Алексея снова начало попахивать дерьмом. Хотя незадолго перед этим он долго мылся в бане, потом в ближайшем магазине полностью переоделся, запах нечистот настойчиво преследовал его. Гром достал из сумки французский дезодорант, купленный там же, в магазине, и щедро окатил себя душистой волной с ног до головы. В воздухе разлился сладкий запах гниющей плоти. И хотя Алексей знал, что это его обоняние играет с ним в нехорошие игры, тошнота подступила к самому горлу и все поплыло в глазах.

Болезнь пожирала Грома. Выжигала его изнутри сухим, смертным жаром. Забавлялась с его чувствами и разумом, кутая реальность в тонкую паутину галлюцинаций. И хотя дьявольские американские таблетки наполняли мышцы мощью, они же и убивали Алексея, высасывая из его ослабевшего организма последние жизненные Силы.

Мысли текли масляно-плавно, ускользали. Гром чувствовал, что там, в подвале, он допустил ошибку, убив одного из искавших его в вонючей тьме и выбросив под бандитские пули другого. Может быть, это ему они несли сумку, набитую деньгами, лекарствами и оружием? Но Али уехал из города по его приказу. Рулев? Его люди?

В кармане сумки Гром нашел плоскую коробочку мобильника. Повертел ее в руках и сунул обратно, решив отложить решение этой загадки на потом.

Из подвала он ушел, услышав первые выстрелы. Побежал прочь от них, поскальзываясь на жидком, прихватив драгоценную сумку, набивая шишки о невидимые в темноте выступы и углы.

Не торопясь вышел из подвальной двери. Постоял, помаргивая, пока глаза не привыкли к казавшемуся ослепительно ярким хмурому зимнему дню, и пошел спокойно себе по улице, смердя каждой клеткой своего тела, каждой ниткой своей одежды так, что редкие прохожие шарахались от него.

И пришёл к подъезду Глеба Федоровича Тихомирова, который как раз сегодня должен был умереть.

Снова подступила тошнота и зарябило в глазах. Гром проглотил последнюю таблетку стимулятора, уже третью за этот день. Ему вдруг стало страшно. Он подумал, что перепутал число, что никакое не двенадцатое сегодня, что проспал он, как вонючая спящая красавица, целую вечность в подвале.

— Какое сегодня число, мать? — спросил он у старушки уборщицы, шаркающей шваброй по. ступенькам лестницы.

— Пошёл отсюдова, алкаш проклятый! — закричала бабка, замахиваясь шваброй. — Ходют тут, ссут по углам… — осеклась на полуслове, посмотрела на Грома внимательнее. — Да ты не болен ли, часом?

— Какое сегодня число? — хрипло по вторил он.

— Двенадцатое, кажись, — неуверенно молвила бабка, участливо глядя на Грома. — В больницу тебе бы надо…

Алексей кивнул и вошел в открывшуюся кабину лифта.

За металлической дверью квартиры Глеба Федоровича, обитой натуральной кожей, царила тишина.

Закрыв своим телом от любопытного «глазка» двери напротив, Гром вставил в замок универсальную отмычку. Солидно щелкнув, открылся замок. Алексей скользнул в просторную прихожую и, доставая из сумки пистолет, не повышая голоса, сказал:

— Добрый вечер, Глеб Федорович. Я за вами.

Из гостиной в прихожую, не торопясь, вышел карапуз, лет четырех, маленькая копия Тихомирова, и сосредоточенно уставился на Грома, сунув в рот большой палец левой руки. Правой он тащил за ухо большого черно-белого плюшевого мишку-панду.

Гром предполагал, что Тихомиров либо затаится где-нибудь вне дома, либо будет ждать его в квартире с охраной.

— Где твой папа, малыш? — растерянно спросил Алексей. Рука его, держащая пистолет, опустилась. Малыш, помедлив, вынул палец изо рта и протянул ручонку к пистолету:

— Дай!

— Это не игрушка, — строго сказал Гром и отлетел в угол прихожей. Боли он не почувствовал, только сильный удар в плечо. Левая рука его сразу же онемела, налилась свинцовой тяжестью. А правая, сжимавшая оружие, змеей метнулась на звук выстрела.

В проеме кухонной двери стояла маленькая и очень красивая женщина, почти девочка. Уронив еще дымящийся пистолет, она закрыла рот обеими руками, точно сдерживая рвущийся наружу крик, и расширенными от ужаса глазами смотрела на Грома. Ноготки на ее детских пальцах были кроваво-красными.

После выстрела тишина оглушила Алексея. Замерла женщина-девочка, закрыв рот руками. На фоне большого окна, в которое заглядывали сумерки, очертания ее узкобедрой фигурки с недетской высокой грудью казались изящным изваянием.

Замер Гром, лежа на полу, направив на нее «ствол», сосредоточив всю волю на сведенном судорогой указательном пальце, не позволяя ему согнуться, нажать на податливый спусковой крючок.

Замер малыш, недоуменно переводя взгляд с матери на Грома и обратно. Потом запоздало испугался и громко заревел. Его плач нарушил жуткую тишину.

Послышались крики на лестничной площадке. Залился трелью звонок, судорожно запрыгала вверх-вниз тяжёлая медная ручка входной двери.

Гром встал, отряхнулся, не обращая внимания на тяжело набухший кровью рукав куртки.

— Извините… — сказал он застывшей жене Тихомирова. — И ты извини, брат, — неуклюже кивнул он заходящемуся в плаче малышу. Затем, подойдя к двери, в которую кто-то продолжал ломиться, открыл замок и изо всей силы ударил по ней ногой. Дверь распахнулась, снеся стоящих за ней. Послышались крики. Алексей спокойно вышел на лестничную клетку, помахивая пистолетом, краем глаза ловя жмущиеся по стенам фигуры и их бледные лица.

Какой-то безумец, нелепо растопырив в стороны руки, преградил ему дорогу к лестнице. Пригнувшись, Гром прыгнул вперёд, ударив того здоровым плечом в солнечное сплетение, и помчался вниз по пустым лестничным клеткам мимо слепых «глазков» железных дверей, благодаря бога за трусость и равнодушие съежившихся за этими дверьми жильцов.

На первом этаже он услышал где-то недалеко от подъезда милицейскую сирену.

Гром распахнул железную дверь и услышал, как что-то гулко звякнуло об неё, почувствовал, как она вздрогнула. В лицо ему ударил холодный порыв ветра. Алексей неловко кувыркнулся с высоких ступеней в сугроб, задев раненую руку, и только теперь почувствовал тупую рвущую боль.

Заскрипев зубами, он побежал к углу дома вдоль стены, от подъезда к подъезду, прячась за заметенными снегом, разросшимися кустами палисадников. Двое рванулись ему наперерез, неясные, туманные фигуры в мертвенном свете фонарей. Намертво приклеенные к их подошвам, за ними волочились по снегу их длинные тени. Когда до угла оставалось несколько шагов, оттуда что-то сверкнуло, дурным голосом вякнула сирена и послышался усиленный динамиками голос. Он, этот голос, приказывал Грому остановиться, а не то, говорил хрипящий и булькающий голос, в противном случае… Алексей не дослушал и рванулся наискось от дома, от фонарей в спасительную тьму, к мусорным бакам, за которыми маячила ограда детского садика. Охнув от боли, перевалился через неё и побежал дальше, прочь от голоса, от громких хлопков за спиной. Невидимая рука рванула полу куртки, но, кажется, не достала до тела.

Ещё одна ограда. Прыжок. Кувырок. Встать на ноги. Вперед. Сумка тяжело била по ногам:.

За спиной голоса, мятущиеся лучи фонарей. И сбоку, и справа тоже, и слева, ещё далеко, но…

Алексей свернул в тёмный переулок, перемахнул поломанный штакетник и оказался в маленьком дворе. И в эту секунду прекратилось действие стимулятора. Резко и больно.

Гром рухнул у крыльца ветхого домика, словно игрушечный кролик из рекламы «Дюраселл», у которого села батарейка. Тонко, противно заливалась где-то в углу двора собачонка. Дверь домика отворилась, и на лежащего Грома упал неровный желтый прямоугольник света. Он с трудом поднял голову, увидев склонившееся над ним лицо ангела с удивительно знакомыми, огромными серыми глазами.

— Я не успел… Он ушёл, гад, — сказал Гром и заплакал, проваливаясь в омут серых глаз.

* * *

А Глеб Федорович Тихомиров в это время тоже плакал, только на другом конце города. Заливался пьяными слезами, раскачиваясь над пивной кружкой, сидя за грязным столиком в какой-то забегаловке. Страх терзал больное сердце Глеба Федоровича, холодный и липкий СТРАХ СМЕРТИ.

Тихомиров с пьяной обидой вспомнил, как шарахнулся от него, словно от зачумленного, Крот, когда Глеб Федорович с утра приехал к нему на дачу в надежде отсидеться за крепкими стенами, переждать страшное двенадцатое.

— Езжай домой и ни о чём не волнуйся, — фальшиво-участливым голосом сказал ему Крот. — Охрану свою, личную, тебе к подъезду поставлю. Муха не проскочит. А здесь тебе оставаться нельзя.

— Нельзя, значит… Козёл! — прорычал Тихомиров и трахнул кулаком по столу так, что мирно дремавший за соседним столиком мужичонка подпрыгнул, а доверху налитая коньяком пивная кружка, стоящая перед Глебом Федоровичем, опрокинулась и залила его дорогое английское пальто.

Тихомиров разозлился бы ещё сильнее, если бы знал, что после его отъезда Федор Петрович Кротов позвонил по одному только ему известному телефону и сказал в трубку:

— Поставь охрану к дому Тихомирова. Когда за ним придёт этот… Гром, — на этом слове Крот поперхнулся, — впусти, не мешай. А вот когда будет выходить, тогда и кончишь его. И ментов подключи, которые попонятливей.

Но Глеб Федорович ничего не знал об этом разговоре, поэтому не рассердился, а только расстроился из-за пролитой кружки. Он вышел из пивнушки и побрел по темным улицам. Злой ветер выл и смеялся над ним на разные голоса.

* * *

Огнём жгли старые, заштопанные, чисто выстиранные простыни. Горячий воздух расплавленным свинцом лился в лёгкие. Больно, больно… В левое плечо кто-то загнал раскаленный прут и усердно раскачивал туда-сюда.

Тело отчаянно хотело потеть, глаза хотели плакать, но влага ушла из Грома, и он метался в сухом жару на старой кровати, падал в огненную тьму.

И когда он упал на раскаленное железное дно ада и разбился о него вдребезги, к нему пришел человек с черным лицом и красными глазами. Он уселся в высокое, резное кресло и, смакуя, маленькими глоточками пил холодную пузырящуюся минералку из высокого хрустального бокала.

— Хочешь? — густым тяжелым басом спросил он у Грома и протянул ему бокал…

Боже, как хотелось Алексею схватить запотевший бокал и пить… Он облизнул кровящие, потрескавшиеся губы и покачал головой, потому что брать бокал было никак нельзя.

Чёрный раскатисто хохотнул, обнажив клыки, в глазах его плясало и кривлялось огненное безумие.

— Не хочешь, не надо, — пробасил он. — Ты и так мой, с потрохами. Помолчал, отхлебнул из стакана и строго сказал: — Никогда не надо экономить на автомобильных покрышках.

«Да! — подумал Гром. — Да, это очень важно, не экономить на…» — Слова «черного» были исполнены тайного смысла, и Алексей уже почти осознал их значение, как вдруг из кровавой, огненной мути глянули на него глаза ангела, прохладная ладонь легла на его лоб.

Гром с досадой отвернулся от этих глаз. Они отвлекали, мешали понять… Жало иглы тонко клюнуло Алексея в вену. Блаженная прохлада растеклась по его телу, и Гром не то чтобы уснул, а просто перестал быть. Исчезли свет и пространство, жизнь и смерть, и «черный», этот, на высоком резном стуле, тоже пропал куда-то.

* * *

Уже минут десять Глеб Федорович стоял у дороги, размахивая, точно флагом, стобаксовой купюрой. А ветер пронизывал до костей, стремился сорвать воняющее коньяком пальто. Наконец к обочине неуклюже вильнула раздолбанная «копейка». Тихомиров торопливо запрыгнул в пахнущее горячим маслом тепло, поерзал на продавленном сиденье, устраиваясь поудобнее, и, вынув из кармана початую бутылку, плотно присосался к горлышку.

— Куда едем, барин?! — прервал его такое приятное занятие водитель, маленький, потертый какой-то мужичонка.

Глеб Федорович добросовестно задумался над вопросом и вспомнил вдруг, что да, действительно, ему срочно куда-то надо успеть, не опоздать. Только куда?

— Гони прямо. Быстро! — неожиданно трезвым голосом сказал он. Мужичонка кивнул, тачка заскрипела, затряслась всем корпусом и медленно поползла по заснеженной дороге.

— Быстрее, командир, быстрее… — подгонял Тихомиров. Странное, лихорадочное нетерпение сжигало его. Водила жал на педали, дергал рычаг передачи, но машина от этого быстрее не ехала. Она осторожно ползла по покрытому ледяной коркой асфальту, буксуя в снежной каше, опасно кренясь на поворотах.

«Всё. Не успею», — почему-то с ужасом подумал Глеб Федорович и крикнул водителю:

— Тормози!

Клюнув носом, «копейка» послушно замерла посреди дороги.

— Сколько ты хочешь за свой рыдван? — спросил Тихомиров.

— Так… это… — лихорадочно соображая, забормотал мужичонка.

— На! — Тихомиров, не считая, сунул в жадную, грязную ладонь толстую пачку зелени и, выпихнув из машины ошалевшего от счастья водителя, сам сел за руль.

Уже остался позади город. Дребезжа всеми частями, старая машина неслась по шоссе.

— Не успею… Не успею, — бормотал Тихомиров. Подслеповато щурясь, всматривался в черно-белую круговерть за лобовым стеклом. Из тьмы вынырнул знак, предупреждающий о крутом повороте, но Тихомиров не заметил его.

Словно испугавшись, машина резко вильнула. Глеб Федорович с трудом выровнял ее и до конца вдавил в пол педаль газа. «Копейка» обиженно взревела и из последних сил рванулась вперёд. В жиденьком, желтоватом свете заляпанных грязью фар Тихомиров увидел прямо перед капотом машины темный обрыв. Краем глаза он заметил круто уходящую влево ленту шоссе и судорожно крутанул разболтанный руль.

Глеб Федорович привык к звериной мощи «Мерседеса», к кошачьей цепкости, с которой тот всеми четырьмя колесами намертво держался за дорогу.

Он вяло удивился, когда машина не изменила направление движения. Хотя передние колеса до конца были вывернуты влево, «лысые», как колено, покрышки скользили по льду. Пробив сугроб и придорожное ограждение, автомобиль пролетел несколько метров, тяжело рухнул в овраг, перевернулся по инерции и с маху врезался в дерево как раз в тот момент, когда больное сердце Глеба Федоровича разорвалось, лопнуло, как обожравшийся крови паук.

«Успел…» — подумал Тихомиров, хотел удивиться этой своей дурацкой мысли, но не смог, потому что умер.

Старый «жигуль» загорелся как-то весь сразу. Жаркое пламя охватило разбитый корпус, слизывая с него облупившуюся краску, выело изнутри салон, оставив от сидящего в нем трупа Тихомирова только серый пепел и белые кости.

 

Глава 10

Потолок был белый. Тонкая извилистая трещинка, пробежавшая по нему, напоминала речку на географической карте.

Где-то слева негромко бормотали на разные голоса. И оттуда же лился неяркий желтоватый свет.

Гром с трудом повернул тяжелую голову, и это движение сразу пробудило маленьких красноглазых крысят, спящих в его левом плече. Они принялись шебуршиться и кусаться там, внутри.

Сжав зубы, Гром сдержал готовый сорваться с его губ стон. Потому что рядом с кроватью, на которой он лежал, стояло старое кресло с ободранной спинкой, из которой тут и там торчала обивка. А в этом кресле спал ангел. Тот самый.

Он был одет в белое, неразличимое в полумраке. Стоящая рядом с ангелом на столике лампа, накрытая прозрачной тканью, освещала туманно мягкий девичий профиль и прядь светлых волос, чуть шевелящуюся от дыхания ангела. И тень от длинных ресниц, такая смутно знакомая, залегла на бледных щеках…

— Лиза… — неожиданно для себя прошептал Гром. Имя само всплыло из памяти, легко соскользнуло с языка, растворилось в сумраке. Девушка в кресле пошевелилась и чуть слышно вздохнула.

— Лизка! — громче повторил Алексей и тут только вспомнил…

Она пришла в восьмой класс, когда Алексей учился уже в девятом. Приехала с отцом в город неизвестно откуда. И с самой первой встречи между ними произошло что-то, образовалась какая-то общая тайна, которой они оба стеснялись и старательно скрывали от окружающих.

Только как могли не заметить одноклассники Грома мягкий свет, которым лучились глаза девочки, когда она смотрела на него. И сам Алексей чувствовал, как перехватывает дыхание, распирает его грудь что-то огромное, когда она смотрит на него, касается его руки… Что-то, названия чему он не знал. А приятели-одногодки завистливо смотрели, шептали Грому, брызгая слюной в ухо и краснея:

— Ты проверь…  —  шептали  они.  — Слабо проверить? Ты предложи… Она даст, если любит. Попробуй!

И Алексей проверил. Он подошел к ней на перемене и, сжимаясь и холодея от понимания непоправимости того, что он делает, громко сказал:

— Ну, что, зайка, трахнемся после уроков? Ты в какой позе любишь?

Она отшатнулась, сильно побледнев, словно он ударил её. Долго смотрела недоверчиво и печально.

— Почему после уроков? — тихо спросила она. — Зачем ждать? — И потянула вверх подол старенького форменного платьица. Сдернула его через голову. Заведя руки за спину, рванула застежку узкого чёрного лифчика.

Груди её были маленькими, а соски розовыми.

— Не надо! — в ужасе закричал Алексей. — Не надо, Лизка, я пошутил! — Непослушные губы его прыгали и кривились. Сквозь слёзы он увидел, как она повернулась и пошла прочь. И затяжка на ее чёрных колготках покачивалась вверх-вниз, в такт её походке. Заржал было прыщавый дебильный десятиклассник, но его никто не поддержал, и он быстро заткнулся. Тишина повисла в заполненном учениками школьном коридоре.

— Она ушла из школы. Гром долго искал ее тогда. Узнав адрес, часами просиживал у калитки домика, в котором жила Лиза, до тех пор, пока её отец не прогнал его.

И вот теперь…

— Лизка… — прошептал Гром.

Слегка вздрогнув, девушка проснулась, и в глазах ее метнулось беспокойство. Она дотронулась до пылающего сухим жаром лба Грома.

Алексей поймал ее руку и прижался лицом к прохладной, пахнущей больницей ладони.

— Лизка… — снова прошептал он, наслаждаясь звуками этого имени. Заглянул в её глаза и увидел, что мягкий, медовый свет, много лет назад заставлявший как сумасшедшее биться его сердце, никуда не делся, а только стал ярче и… глубже, что ли.

— Спи, Алёша, — сказала она, и Гром уснул, глядя в ее глаза и подложив под небритую щёку её маленькую ладошку. И снилось ему в этот раз что-то хорошее и грустное.

Потом был день, и зимнее солнце заглядывало в чисто вымытое окно, искрилось в змеящихся по стеклу трещинках. Она кормила его с ложечки куриным бульоном и беззвучно плакала. Слезы текли по ее щекам и падали в пиалу с синими полосками.

— Ты чего ревёшь? — спросил Гром и, не дождавшись ответа, уснул.

Потом была ночь и холод. Тело Алексея было куском льда. Кончик носа закоченел. Пальцы рук и ног были холодными и негнущимися, как сосульки. Бьющийся в судорожном ознобе Гром ощутил рядом ее горячее тело. Плоть его налилась желанием. Алексей притянул Лизу к себе, а она почувствовала упругое прикосновение, рассмеялась тихо и прошептала ему на ухо: — Спи… герой. — И принялась баюкать его, подсунув согнутую в локте руку под его тяжелую голову.

Вполголоса она напевала колыбельную, которую пела ему когда-то мама.

— Баю-баю-баюшки, прибегали заюшки, — пела шепотом Лиза, а Гром, уткнувшись носом в душистую ложбинку между ее грудей, согревался телом, оттаивала его покрытая ледяной кровавой грязью душа. — Баю-баю-баюшки…

* * *

Рулев проводил на вокзал Тамару Петровну и Наденьку, всё ещё переживающую последствия шока. Изнасилованная бандитами девочка почти не говорила и часами сидела неподвижно, уставившись в одну точку.

Виктор Михеевич убедил жену, что будет лучше, если она и девочка погостят недельку в Ростове-на-Дону, у бабушки, и сам отвез их в Москву.

Стоя на перроне Павелецкого вокзала у вагона ночного поезда, Тамара Петровна подробно объясняла Рулеву, что из продуктов надо съесть сразу, а что поставить в холодильник.

Когда объявили посадку, она неожиданно зарыдала в голос и судорожно обняла его, прижалась всем телом. Потом отстранилась и каким-то чужим голосом сказала:

— Ты знаешь… У меня такое ощущение, что я вижу тебя в последний раз.

— Не говори глупости! — строго прервал её Виктор Михеевич, хотя испытывал то же самое чувство безысходности, от которого хотелось кричать. Он подсадил жену в вагон и, стоя на опустевшем перроне, махал рукой вслед уходящему поезду до тех пор, пока красные огни последнего вагона не растаяли во тьме.

* * *

— Он не мусульманин. Он убил наших людей. Он живет только ради своей мести, презирая людей и бога. Почему ты защищаешь его? — Тихий старческий голос в телефонной трубке звучал не громче, чем шелест травы на ветру.

— Он мой брат, почтеннейший. — Нурсултан Дамирович Магомедов, которому раньше никогда не приходилось перечить главе рода, вытер белоснежным платком обильно выступивший на лбу пот. — Я назвал его своим братом. Он оказал нам неоценимую услугу, и ты сам просил меня помочь ему. И не важно, какой он веры, если он искореняет семена зла… — продолжил было Магомедов, но далекий тихий голос перебил его:

— Он сам и есть зло. Он убил наших людей. Мы вернули ему долг. Больше мы ему ничего не должны. Ты меня понял?

Магомедов молчал.

— Ты понял меня? — в тихом голосе старейшины зазвучал металл…

— Я всё понял, почтеннейший, — через силу выговорил Нурсултан Дамирович и положил трубку. Некоторое время он с усталым недоумением смотрел на телефон. Побарабанил пальцами по столу. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Встав, прошёлся по кабинету.

* * *

— А почему ты не уехал? — спросил Кротова высокий импозантный старик, похожий на Энтони Квина. — Почему, видя такой расклад, не уехал ты и твои тупые «братья по оружию»? У вас что, склонность к суициду? — Печальные, бесцветные ка кие-то глаза строго и устало смотрели на Крота сквозь затемнённые линзы очков в тонкой золотой оправе.

— Даже не знаю, что сказать, — униженно улыбнулся Федор Петрович. Развёл руками. Задумчиво уставился в окно, на спешащих куда-то москвичей. Этот маленький, уютный ресторанчик на окраине Москвы Крот выбрал для встречи со своим собеседником, зная, что тот любит хорошо покушать. Но старый вор в законе по кличке Леший остался равнодушен к расстегаям и языкам в сметане.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — повторил Крот. События последних дней сумбурным, кровавым кошмаром всплыли в его памяти. — Понимаешь, Толя, всё произошло так быстро… Нас было много, у нас была сила, оружие, деньги, власть… под нами был весь город. И против всего этого всего-то один сраный, оборванный ублюдок… А потом раз-два — и всё… нет ничего. И всему конец. Я просто… просто не успел понять, насколько он опасен. Я боюсь его, Толя, и не знаю, что мне делать. — Крот умоляюще посмотрел на «артиста». — Помоги мне, а? А я в долгу не останусь. Моя организация…

— Нет твоей организации…  Нету! — Старик отпил из бокала и промокнул губы белоснежной салфеткой. На безымянном пальце сверкнул крупный бриллиант. — Остался только ты и горстка «быков», но и это явление очень временное.

— А ты, Толя, не торопись с ответом, — заюлил Крот. — Я еще поднимусь, ты не думай, мне бы только…

— Я говорю: «Нет», — отрезал Леший.

— Ну что ж, не хочешь ты, попрошу других воров, — с показным безразличием ответил Федор Петрович.

— Тебе никто не поможет. Так решил воровской сход.

— Но почему? — холодея, спросил Крот.

— Почему? — эхом откликнулся старик, рассматривая этикетку на пыльной бутылке. Довольно крякнул и осторожно плеснул из неё в бокал. На самое донышко. — Я не обязан отвечать тебе, Крот, но я отвечу. Я старый вор. По воровским понятиям, «ссученным» помогать западло. А ты, Крот, ссучился, с ментами якшаешься, хоть и авторитет. Денег у тебя теперь нет, людей нет, и авторитет из тебя теперь, как из говна пуля. К тому же последние годы ты грёб деньги лопатой, а на общак бросал копейки. Так что извини… — Старый вор встал из-за стола, одернул безукоризненно сидящий на нем пиджак, собираясь уходить. Потом передумал, глядя на сникшего Крота, обошел стол и нагнулся к его уху. — Скажу ещё, по старой дружбе… У этого твоего сраного ублюдка такие друзья, что мне до них не дотянуться… Тем, кто надо мной, и то не дотянуться. Так что уезжай, Федор. Ты проиграл эту войну. Собирай то, что осталось, и беги, пока жив. Мой тебе совет.

Леший давно уже ушёл, а Федор Петрович всё сидел в полупустом ресторанчике, задумчиво смотрел в слякотные сумерки за окном. Пил водку стакан за стаканом. Его душила черная, беспросветная злоба.

— Уехать, говоришь, старый пидор?! — пробормотал он. — Что ж, я уеду. Вот только поквитаюсь кое с кем! — И с ожесточением раздавил в пепельнице сигарету.

* * *

— А помнишь, как… — говорил он.

— А ты помнишь? — смеялась она. Они говорили и не могли наговориться. Смотрели друг на друга, смотрели… Гром был ещё очень слаб. Той ночью, когда смертный озноб выстудил кровь в его жилах, Лиза отогрела его, прижимаясь к нему всем телом, отобрала его у черного человека с красными глазами. Кризис миновал, и Алексей медленно, но верно выздоравливал. Сквозное ранение на плече потихоньку затягивалось. Придя в себя после недели горячечного бреда, Гром первым делом спросил девушку о сумке, осмотрел её и понял, что это подарок Магомедова. При мысли о том, что он убил своих друзей, Грому стало плохо. Он снова впал в забытье, бредил, а когда очнулся, Лиза сидела рядом, держа на коленях сумку, и плакала.

— Это ты, да? В городе только и говорят… Ты убил всех этих людей? — спросила она.

— Ещё не всех, — через силу улыбнулся Гром. Он заговорил торопясь, спеша рассказать ей… объяснить. А она заворожено слушала его страшный рассказ, широко открыв полные слез глаза.

— Бедный мой… бедный, — потрясенно прошептала она, когда Гром замолчал. И поцеловала его в губы долгим поцелуем. И не отстранилась, когда Алексей притянул её к себе. И тихо вскрикнула, куснув его за плечо, когда он…

Гром выздоравливал. Странно и непривычно было ему постоянно ощущать заботу и внимание Лизы. И ее любовь.

Все прошедшие годы Алексей помнил о ней и, наверное, любил только ее, ту гордую, бесконечно далекую девчонку из своей школьной юности.

Огонь многих войн опалил Грома и почти стёр память о Лизе, оставив томительную пустоту в его сердце. Со временем тоска по девушке сменилась тихой печалью.

И теперь, глядя в ее глаза, вдыхая запах ее волос, пахнущих весенним дождем, Гром никак не мог поверить в реальность происходящего. Все это казалось ему чудным сном, который может окончиться в любой момент.

А она никуда не исчезала. Положив голову Алексею на грудь, рассказывала ему о том, как заболел и умер ее отец, едва она закончила медицинское училище, как она осталась одна и от отчаяния вышла замуж за молодого врача-алкоголика из той же больницы, в которой работала медсестрой. Как он её бил и она ушла от него, промаявшись три года.

— Я знала, что ты когда-нибудь придешь, — просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала Лиза и робко поцеловала Грома. — Я всегда ждала тебя.

И он тоже поцеловал её горячо и самозабвенно. И почувствовал, как поселился внутри него страх. Страх смерти. И это было очень плохо. Просто хуже некуда.

Гром привык к смерти, сжился с ней. Смерть была составляющей его профессии. Смерть была частью его жизни. Эта капризная пожилая дама с косой до сих пор обходила своим вниманием Грома, которому нечего было терять. Он и так был жив только наполовину, потому что кровоточащая душа его была мертва, а тело, движимое жаждой мести, исправно служило смерти, принося ей обильный урожай.

Но теперь всё изменилось. Теперь у него было ради чего жить. Но пожилая леди с косой не прощала измены. Никогда. Это Гром знал точно.

И, прочитав в газете сообщение о смерти Тихомирова, принялся собираться.

— Давай уедём? — в голосе её не было надежды. Она следила за сборами Грома глазами, из которых ушел медовый свет жизни. Алексей не ответил. Он привычно сосредоточенно загонял патроны в автоматный рожок. Один за другим. Щёлк, щёлк.

— Ты не вернётся, — сказала Лиза и тихо заплакала.

Алексей подошёл к ней и, взяв в ладони её мокрое от слёз лицо, заглянул Лизе в глаза.

— Мы обязательно уедем. Вместе. Но сейчас я должен закончить одно дело. Иначе мы никогда не будем в безопасности. — Вот, возьми. — Гром выложил из сумки на стол большой черный пакет, из которого выпали толстые пачки долларов. — Пусть это будет у тебя. — Он помолчал. — Если вдруг я все-таки не вернусь, не оставайся здесь, уезжай одна.

Лиза молчала. Её тонкие руки, словно два больных зверька, теребили край скатерти.

На пороге Гром обернулся и долго смотрел на нее.

— Я люблю тебя. И всегда любил, — сказал он и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

А снег падал и падал, валился на город с холодного серого неба.

Стря на крыльце, Гром высунул язык, поймал им большую пушистую снежинку. Засмеялся. И, сбежав по шатким ступенькам, направился к стоящей у калитки «шестерке».

— Второй час тебя дожидаюсь, — проворчал Рулев недовольно. Но, заметив, как растягиваются губы Грома в непривычную для них счастливую улыбку, тоже усмехнулся, потер щетинистый подбородок.

— Я давно хотел тебе сказать о ней. — Виктор Михеевич кивнул головой в сторону домика. — Да все как-то подходящего момента не было.

— Ты знаешь, майор, жизнь-то, оказывается, прекрасна и удивительна, — серьёзно, без улыбки сказал Гром.

— Вот и не расслабляйся, — покосился на него Рулев. — А то не успеешь насладиться и удивиться.

— Не боись, Витек, прорвёмся, — веселился Гром.

— Прорвёмся… — передразнил Алексея Рулев. — Мало нас. Ты да я…

— А менты твои где же? ОМОН?

— Это только мое дело, — упрямо покачал головой Виктор Михеевич и после паузы тяжело добавил: — Да и не осталось у меня надёжных людей в отделе. Из-за тебя потерял.

— А я не просил! — ощетинился Гром. — Я и тебя не прошу!

— Ладно, не кипятись. Я к тому говорю, что ребята хорошие были. Жалко…

— Жалко у пчёлки, — хмыкнул Гром. Поехали отсюда.

— Куда едем, командир? — спросил Рулев, когда домик Лизы скрылся за поворотом.

— Пока прямо. — Гром несколько раз беспокойно оглянулся назад.

— Ты чего вертишься? — удивился Рулев

— На душе что-то…  —  пробормотал Гром. — Да ещё и сигареты забыл. Ну-ка, Витёк, поверни обратно.

— Да ты чего, Гром?! Дороги не будет.

— Поворачивай, я сказал!

* * *

В плохо освещённых переулках городской окраины сумерки наступают рано, потому как начальство справедливо рассудило, что тратить электричество на проживающих в этих переулках бомжей, пенсионеров и тому подобную шваль экономически нерентабельно. И не тратило.

Под одиноким желтоглазым фонарем, освещавшим покосившийся, почерневший от времени забор и протоптанную в снегу тропинку, сплошь покрытую пятнами подмерзшей мочи, остановились двое и проводили глазами огни майорской машины.

— Ты прикинь, Гусь, чё выходит! — горячился тот, что повыше. — Короче, бабка моя тут дворничихой работает уже лет пять. Ну и, в натуре, знает тут всех как облупленных. И козу эту тоже знает. И вот идет она, бля, с утряни пораньше, конкретно, с метлой и во дворы заглядывает. Любопытная она, значит. И в тот двор возьми да и загляни. А у крыльца кровищи целая лужа, и в дом кровавый след ведёт, как волокли чего.

— Может, скотину забили какую? — спросил тот, что пониже, безуспешно пытаясь закурить на ветру.

— Да ты слушай! Ну, бабка, в натуре, через забор шасть и потихоньку к окну.

— Ну?!

— Гну! На кровати мужик с перевязанным плечом, а рядом, в кресле, значит, коза эта спит.

— Хахаль ее по репе получил и приполз, — равнодушно откликнулся тот, что пониже. Матюкаясь, он чиркнул спичкой, и вспыхнувший на секунду огонёк осветил острое лицо Гуся. И тут же потух.

— Какой хахаль! Бля! — Высокий даже взвизгнул от возбуждения. — Нету у неё хахаля. Её тут все целкой зовут.

— Целкой, говоришь? — мечтательно проговорил Гусь, смачно затягиваясь забитой травкой «беломориной».

— Слышь, Гусь, бабу-то лучше не трогать, в натуре!

— А её никто и не тронет, — усмехнулся Гусь и шумно сглотнул слюну, — она сама помрёт… с испугу.

Высокий покачал головой, но не решился возразить отморозку.

— Кажется, пришли, — подал он голос немного погодя. — Вон домишко, видишь? Лесная, десять.

— Я первый её делать буду, — сказал Гусь и бросил окурок. — А ты держи… И клеёнку найди, чтобы кровища на пол не текла.

* * *

После ухода Грома Лиза сидела у стола, бессмысленно перебирая толстенькие банковские упаковки. И хотя на улице быстро темнело, ей было лень зажигать свет, и она сидела неподвижно, глядя на одинокую звезду за окном, и слезы текли по ее бледным щекам. Она спала и не спала, и привиделось ей, как незадолго до своей смерти ее отец, всю жизнь проживший атеистом, привел ее в церковь. Он показал ей распятого на кресте Печального Человека. Руки и ноги его были пробиты гвоздями, с них текла кровь. Человеку было очень больно. Склонив голову к правому плечу, он ласково и печально смотрел на Лизу.

— Ты люби его, доченька, — шептал Лизе папа на ухо, кололся щетиной. — Когда меня не станет, доченька, только он у тебя и останется.

А Печальный Человек на кресте поднял голову, болезненно наморщил лоб, увитый большими, впившимися в тело колючками, и сказал:

— У тебя уже есть защитник, дочка. Он, правда, больше демон, чем ангел, — с осуждением покачал головой Печальный Человек, — но он борется за спасение своей души. Я присматриваю за ним. И должен сказать, у него неплохие шансы. — Голос бога шёл, казалось, отовсюду и изнутри самой Лизы.

Лиза ничего не поняла, но на всякий случай кивнула и задала наконец вопрос, долго мучивший её:

— Кто и за что сделал с тобой это?

Бог ничего не ответил, только улыбнулся печально и неожиданно подмигнул.

Лиза проснулась. В окно смотрела мутная, больная луна. В доме было темно, а в сенях ясно слышался шорох. Уверенная, что это вернулся Алексей, она распахнула дверь.

* * *

— Останови позади дома, — скомандовал Гром.

— Да что на тебя нашло? — недоуменно спросил Виктор Михеевич.

— Сам не знаю! Глуши здесь. — Гром вышел из машины и долго стоял неподвижно. Внимательно прислушивался, принюхивался, оглядывался. — Анашой пахнет, — прошептал он. — Значит, так, обходим дом, ты справа, я слева. И эти свои ментовские привычки: «Стой, стрелять буду» — забудь. Вали сразу. И желательно в спину. — Гром строго посмотрел в глаза майору. — Всё понял?

Рулев кивнул, поправил ремень автомата и вразвалочку, однако совершенно бесшумно двинулся к дому.

Гром осторожно двигался вдоль стены. Окна дома были черны и пусты, словно глаза мертвеца. Куда могла исчезнуть Лиза? Ведь с момента их расставания прошло не более часа.

Осторожно выглянув за угол дома, Алексей увидел мерцающий в темноте огонек сигареты. Сильно потянуло анашой. Гром наклонился, поддернул штанину и нащупал пластиковые ножны. Тихонько потянул из них «осу» — десантный метательный нож и широким замахом метнул его в темноту, в тускло мерцавший огонек.

Хрип, храп, стук. Огонёк резко нырнул книзу. Держа наготове пистолет, Алексей осторожно приблизился к крыльцу и увидел майора, склонившегося над подрагивающим еще телом.

Узкое лезвие разрезало губы бандита, рассекло надвое язык и гортань и засело в позвоночнике.

— Не вынимается, зараза! — прошипел Рулев, наступив на лоб трупа и пытаясь обеими руками вытащить нож. — У меня в машине пассатижи есть, может?.. — В эту минуту нож наконец подался, а из дома донёсся чуть слышный стон.

— Стой здесь, — прошептал одними губами Гром и неслышной тенью метнулся в тёмный проём двери. Остановился в сенях, прислушиваясь. Снова тихий стон. Откуда-то справа и снизу. Алексей осторожно заглянул в комнату. Она была пуста и темна, но в тонкую щель между половыми досками пробивался тонкий лучик света и оттуда же слышались мучительные стоны.

Миллиметр за миллиметром поднимал Гром тяжелую крышку погреба, опасаясь малейшего скрипа. Бесконечно осторожно ставил ногу на деревянную ступеньку.

Тусклая, загаженная мухами лампочка освещала Лизу. Кровь на ее растерзанном платье казалась черной.

Девушка сидела на старом шатком стуле. Руки ее были стянуты за спиной, голова низко опущена, так, что светлые, испачканные кровью волосы полностью закрывали лицо, а бесстыдно раздвинутые ноги были привязаны к передним ножкам стула.

Перед ней стоял Гусь. Он шумно, прерывисто дышал, шумно втягивая слюну.

— Где твой хахаль, сучара! Кто он! Отвечай, тварь! — шипел он, наклонившись к ней. Но девушка только качала головой и тихо стонала.

— Говори, падла! Открой пасть! Где он?! — стервенея, крикнул Гусь, дергая «молнию» джинсов. Ему мешал засунутый за пояс пистолет, и бандит раздраженно бросил его на стол.

Достав наконец внушительных размеров член, Гусь схватил Лизу за волосы и, запрокинув ей голову, стал возить членом по её разбитому лицу, подвывая от возбуждения.

— Ну, здравствуй, Гусь. Здесь я. Вот он, — негромко сказал Гром. Бандит на секунду замер, затем резко обернулся. В его искаженном сладострастной судорогой лице не было ничего человеческого. Взгляд бандита метнулся к лежащему на столе пистолету.

— Хочешь взять его? Да? Хочешь убить меня? — спросил Гром, сунув руки в карманы куртки.

Секунду отморозок колебался, но, видя, что Алексей стоит неподвижно, неожиданно бросился к столу. И тогда Гром выстрелил. Прямо из кармана, через куртку. Брызнули в стороны осколки коленной чашечки. Гусь дико заорал и рухнул на земляной пол.

Придя в себя, он обнаружил, что раздет и лежит на полу, на куске клеенки, в том же самом подвале.

Дикая боль в колене туманила сознание, мешала сосредоточиться. Он всмотрелся в склонившееся над ним лицо Виктора Михеевича Рулева и почувствовал, как зашевелились волосы на голове.

— Я не хотел… — слабым голосом заныл он, — мне приказали! Это не я… Я только на шухере! Я не знал, что это ваши…

— Гром, дай нож! — негромко сказал Рулев.

Алексей протянул ему острую как бритва «осу» и негромко сказал Лизе, плачущей у него на груди:

— Пойдём, девочка, негоже тебе на это смотреть.

Гусь тоскливо проводил их взглядом, затем с ужасом посмотрел на сверкающее лезвие и затараторил:

— Я всё расскажу! Я… всё! Я много знаю! Я знаю, где Крот! Я знаю его банковские счета. На дискете. Знаю, где прячет. Подслушал! — Гусь заплакал. — Слушай, ты же мент, а! Я суда хочу, в тюрьму… Я всё тебе расскажу!

Рулев на секунду задумался, повертел в руках нож и тяжело опустился на стул.

Гусь говорил долго. Когда он закончил, Виктор Михеевич помолчал, думая о чем-то своем, и наконец поднял на Гуся полные ненависти глаза.

— Ну что ж, — медленно проговорил он, вставая, — как мент с сукой мы с тобой поговорили. Теперь поговорим, как мужик с мужиком. Ну-ка, мил человек, расскажи-ка мне, как ты своим хером поганым моей доченьке маточку рвал?! — Подойдя к столу, Виктор Михеевич сжал в пятерне мошонку Гуся.

Несмотря на боль, бандит с удивлением почувствовал, что член его напрягся и затвердел.

— Не надо! — заверещал он, но в эту минуту майор всем телом навалился ему на живот.

Гусь почувствовал внизу живота острое холодное прикосновение. Что-то теплое потекло по ляжкам, и бандит окунулся в красное и искристое море боли. Он закричал было тонко и длинно, но ему затолкали в рот какой-то волосатый кусок плоти, источавший неприятный запах, и черный человек с глубоко запавшими, красными, словно угли, глазами, ласково подхихикивая, прошептал ему на ухо:

— Ты пожуй, милок, пожуй. Это вкусно. — И Гусь, идиотски мыча, жевал свои яйца, давясь криком и рвотой, и долго-долго не умирал. До тех пор, пока Рулев не выстрелил ему в лоб.

Майор, покрытый кровью с ног до головы, деловито вытер руки валявшейся здесь же гусевской белоснежной сорочкой и спокойно сказал:

— Ну-с, где-то приблизительно вот так! — И отошёл в угол и только тогда согнулся в мучительном приступе рвоты.

 

Глава 11

Виктор Михеевич заглянул под заднее сиденье замызганной Громовой «шестерки» и присвистнул.

— Ни фига себе, — уважительно сказал он.

— Выбирай, что по душе, только «стен» не трогай, я к нему привык уже.

— А можно, я «скорпион» возьму? — спросил майор, ласково поглаживая холодную сталь.

В эту минуту в кармане у Грома замурлыкал телефон. Голос Магомедова звучал сухо и неуверенно. Гром выслушал его, покусал задумчиво заусенец на губе и сказал в трубку:

— Хорошо. Я понял… Слышь, Дамирыч, у тебя там кое-какие денежки мои остались… ага, все понял, лады! Я тогда с Али свяжусь. Ну, не поминай лихом, брат! Спасибо за всё!

— И когда орлы прилетят? — спросил Рулев.

— Какие орлы? — не понял Алексей, отрешённо глядя в пространство.

— Твои орлы!  Клювастые.  Черножопые, — уточнил майор.

— Орлов не будет, Витя. Нам отказано в помощи, — тихо сказал Гром.

— Ах даже вот так?! — Виктор Михеевич раздраженно чиркал отсыревшей зажигалкой. — А я так и знал! Нет у меня веры «чёрным»! — Наконец прикурил, закашлялся. — Ну и хер бы с ними, мы тоже не лыком шиты.

Гром согласно кивнул, хотя ему было страшно. Не за себя. За Лизу, за их любовь, которая, едва родившись, могла погибнуть.

Они хорошо спрятали Лизу. Настолько хорошо, насколько это было возможно, но…

— Витёк, а вдруг они её всё-таки вычислят?

— Где? В моей-то квартире? — мотнул головой Рулев. — Не успеют. Мы их завалим раньше.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Алексей спросил:

— А куда ты Гуся дел? Там в подполе и оставил?

— Не, Лёх, я ему применение нашёл будь здоров!

— Как думаешь, где Крот окопался? — спросил Гром…

— Не думаю, а знаю, — солидно ответил майор, протирая ствол автомата полой куртки. — Тут у них за городом база есть. Так вот они там. Лёш, можно я пару гранат возьму?

— Ты уверен, что они там?

— Обижаешь, командир! Я мент или кто? Информация точная.

— Знаешь, я там был один раз. Настоящая крепость… Как только мы их оттуда выковыривать будем?

— Есть у меня одна задумка, — хитро усмехнулся Рулев. — Только ты погоди, Лёша, не гони. Я вот думаю, может, нам сначала в городе порядок навести?

* * *

Ночное кафе-бар с поэтическим названием «Ариадна», в задних комнатах которого располагалось небольшое, оборудованное по последнему слову техники казино, приносило бандитам огромные барыши. Доступ в него был разрешен только очень состоятельным клиентам. Скрытые камеры настороженно следили за происходящим в баре и игровых комнатах. Переодетые официантами охранники сновали между столиками, вежливо, но непреклонно пресекая разного рода недоразумения между гостями.

В половине первого ночи веселье в провонявшем анашой кафе достигло своего апогея. На танцевальной площадке, подсвеченной снизу, бестолково топтались, тесно прижавшись друг к другу, несколько пар. Большинство посетителей уже обрели временное пристанище в тарелках с салатами и под столами, но те, кто еще держался на ногах, изо всех сил радовались жизни: колотили посуду, оглушительно орали матом и безуспешно пытались подраться друг с другом.

Открылась входная дверь, и двое высоких, хорошо одетых, бесцеремонно расталкивая обкуренных малолеток, прошли к служебным помещениям и остановились у обитой вытертым дерматином двери, которую отличало от прочих только наличие смотрового «глазка» да слоняющийся рядом с ней подозрительно широкоплечий официант. Малиновый пиджак халдея оттопыривался у левой подмышки.

— Привет родной милиции, — растерянно улыбнулся охранник. Он торопливо поднёс к губам рацию, но Рулев лениво улыбнулся:

— Не пыли, братан! Я сегодня не при исполнении. Зашёл стресс снять.

— Понял, господин майор! Добро пожаловать! Желаю выиграть! — расплылся в улыбке «официант»…

— Я у вас сегодня банк сорву на хер! — рявкнул Рулев, открывая неказистую дверь, за которой оказалась ещё одна — металлическая… Охранник ткнул пальцем куда-то в стену, и стальная плита бесшумно скользнула в сторону. Охранник не остановил Грома, только внимательно посмотрел вслед ему. Затем снял трубку.

— Мне Крота, — коротко сказал он.

Свет был мягким и обволакивающим. Мебель красивой и удобной. А тихие голоса крупье и воркующий смех женщин будили неясные, тёмные желания. Многие знали здесь Рулева и здоровались с ним, одни дружески, другие почтительно, с оттенком подобострастия.

— Да ты никак здесь свой человек, а, майор? — усмехнулся Гром.

— Приходилось бывать пару раз. По службе, — нехотя откликнулся Виктор.

— Ага, ну да, — улыбнулся Гром. — Слушай, Вить, ты тут поиграй, а я осмотрюсь пока.

Виктор Михеевич тут же пристроился к рулетке и поставил на красное, семь и зеро. Гром неторопливо обходил комнаты, обставленные с неброской роскошью, глазел на дамские декольте, проигрывал понемногу тут и там. И, разглядывая висящие в изобилии на стенах картины, незаметно прятал за них серые пластиковые шарики, размером с мячик для пинг-понга. Два таких шарика он обронил в урну возле кассы, когда покупал фишки.

В мужском туалете никого не было. Гром открыл дверь маленькой конуры, в которой уборщицы оставляли свои причиндалы, и опустил свою щегольскую сумочку-барсетку в грязное ведро, прикрыв сверху тряпкой…

— Слышь, братан, ты чего там, облевался? — раздался голос за спиной Грома. — Так ты в унитаз блюй, что ли.

Гром состроил совершенно пьяную рожу и, обернувшись, уставился на молодого парня в форме официанта…

— А… я… это… ик! — глубокомысленно молвил он и в ту же секунду узнал в официанте Диму Медведева, одного из охранников сгоревшего «Красного фонаря».

Охранник тоже сразу узнал Грома, несмотря на парик и темные очки. Алексей прыгнул вперед, но стоящий у самой двери Дима распахнул ее и помчался по коридору, неразборчиво вопя что-то. Гром рванулся за ним, дурным голосом выкрикивая: «Пожар! Горим!» Производимый ими шум сразу же привлек внимание посетителей. Один из охранников отделился от стены и сделал шаг навстречу Диме. Гром сунул руку в карман и нажал кнопку маленького передатчика.

Фигурная решетка, закрывающая вентиляционное отверстие, за которую Гром несколько, минут назад опустил серый шарик, с громким хлопком вырвалась из креплений и, ударив охранника в спину, сбила его с ног. Из отверстия вырвались клубы дыма. Крики Димы и Алексея слились с воплями испуганного охранника. Трио получилось внушительное. После секундного замешательства посетители в едином порыве бросились к выходу. Гром рванулся в самую гущу свалки, нажав на кнопку ещё пару раз. У входных дверей гулко бахнуло, сверкнуло ослепительно, и повалил густой черный дым.

Работая коленями и локтями, Гром пробился к кассе. В эту минуту погас свет. Мужчины взвыли, женщины завизжали, бестолково мечась из стороны в сторону.

«Молодец, Витёк. Точно по расписанию!» — подумал Алексей и, достав респиратор, постучал в зарешеченное окошечко кассы.

Запертая на массивную цепочку дверь приоткрылась, и испуганная девушка-кассир увидела в образовавшуюся щель черную резиновую стеклянноглазую морду. Но испугаться не успела, потому что Гром бросил в помещение кассы дымовую шашку. А сопевший за плечами майор уже протягивал гидравлические ножницы. Массивная стальная цепочка хрустнула, как куриная косточка.

— Деньги! Сюда! — крикнул Гром забившейся в угол девушке, закрывавшей рот и нос кружевным платочком. Он бросил ей два больших черных пластиковых пакета.

Но она ничего не понимала, с ужасом глядя на Грома покрасневшими слезящимися глазами.

Алексей со вздохом посмотрел на майора, торопливо набивавшего свои сумки, на лежащую у двери кассиршу и, стянув с головы противогаз, тут же задохнулся поредевшим уже ядовитым смрадом. Он решительно оторвал прижатые к лицу руки девушки и крепко поцеловал ее в губы.

— Тебя как зовут? — строго спросил он.

— Наташа, — испуганно ответила девчушка и, с интересом глядя на Грома, сказала: — А я вас знаю! По всему городу плакаты висят. Вы Громов, правильно? За вас награду объявили, и вас все ищут. И бандиты, и милиция, правильно?

— Правильно! Можешь идти заложить, — буркнул Гром.

— Ой, ну что вы говорите! — даже задохнулась от возмущения девушка. У меня бандиты брата избили. Получку отобрали. Он в больнице лежит, а мы с мамой третий месяц в долг живем.

Говоря это, она старательно набивала деньгами мешки.

— Заберите все у этих сволочей! Они деньги не знают, куда девать, а нам копейки платят. Да еще трахают все, кому не лень!

— Тихо! — прервал её майор шепотом, от которого у Грома по спине побежали мурашки. — Леха, ты что-нибудь слышишь?

Гром прислушался: за металлическими стенами кассы не было слышно ни звука, только потрескивала догорающая пиротехника.

— Куда они все?.. — озадаченно прошептал Гром, но в эту минуту усиленный мегафоном голос Крота проревел:

— Слушай, майор, и ты… Будем взаимно вежливы! Выйдите и умрите, как люди. Иначе через минуту я рвану эту долбанную дверь, и тогда вы и те, кто там с вами… Даю три минуты.

— Заваливай дверь, — крикнул майор и, ухватив тяжёлый железный стол, со скрипом повёз его по полу. Через минуту всё тяжёлое в комнате было навалено у двери в живописном беспорядке. Запыхавшиеся Гром и майор сели в центре комнаты, разложив на полу вокруг себя внушительный арсенал, и начали готовиться.

— Как это там поётся, а, Лёш: «Мы смело в бой пойдём»?

— Ага. «И как один умрём!» — невесело откликнулся Гром…

Их музыкальные упражнения прервал стон. Наташа, ухватившись тонкими пальчиками за железный несгораемый шкаф, весом, наверное, полтонны, изо всех сил пыталась сдвинуть его с места.

— Брось ты его, — посоветовал девушке Рулев. — И так вон сколько нагородили.

— Дураки вы! — в бессильной ярости крикнула девушка, плача. — Там люк есть! Туда водопроводчики спускались, когда трубу прорвало.

— И чего?! — спросил Рулев, когда вонючая вода дошла ему до подбородка.

Гром молча отбросил в сторону проплывавшую в опасной близости от его лица дохлую крысу. Уже пять минут они спускались по полого уходившему вниз и вправо узкому лазу. Самое неприятное было то, что, чем ниже спускались Гром, майор и девушка, тем выше становился уровень воды. Рулев, спускаясь в туннель, задвинул за собой тяжёлую крышку люка, и все же где-то далеко позади слышались глухие удары. Видимо, Крот отказался от мысли взрывать дверь и теперь пробовал ее на прочность.

— И ничего! Всё! Приехали! — пробулькал Гром.

Узкий луч фонарика осветил почерневшую от времени кладку. Туннель был перегорожен глухой кирпичной стеной. Томительная тишина нарушалась только всхлипываниями Наташи. Алексей подумал, что железная дверь кассы выдержит ещё от силы минуту-другую. А потом Крот со своими отморозками спокойно спустится сюда и возьмет их прямо тут, у стены, тепленькими.

— А вот хера! — прорычал он и, набрав в лёгкие побольше воздуха, скрылся под водой.

— Что он делает? — перестав всхлипывать, спросила Наташа.

— Топится он, милая барышня, — степенно ответил майор. У них в спецназе обычай такой. Чтобы врагу не сдаваться.

— Какой ужас! — пробормотала Наташа. — Какой… — Но в эту минуту из-под воды показалась всклоченная голова Грома…

— Витёк, блин! На уровне колен дыра в стене. Узкая, но пролезть можно. Правда, решётка там, но ее всю ржа съела. Так что на раз-два нырнули и уперлись со всей дури! Авось выдернем!

— Наташенька, вы не могли бы немного поплавать здесь без нас? — попросил девушку Рулев.

— Ой, Алёша, значит, вы пока не собираетесь топиться? — барахтаясь у стены, спросила девушка.

Гром посмотрел на майора, затем на нее и совершенно серьёзно ответил:

— Нет. Уставом категорически запрещается.

Алексей и Виктор несколько раз глубоко вдохнули, насыщая легкие затхлым воздухом, и исчезли под водой.

Специальный маленький фонарик со складным обручем, надевающимся на голову, едва освещает в мутной воде покрытую слизью решетку. Рядом едва различимо белеет лицо Виктора.

Гром берется за прутья обеими руками, прочно упирается в стену рядом с решеткой полусогнутыми ногами и начинает, постепенно увеличивая усилие, тянуть ее на себя, одновременно выпрямляя ноги.

Судорога сводит пальцы, дрожат от напряжения мышцы и хрустят сухожилия. Перед глазами лопаются красные круги. Гром слышит, как рядом мычит и хрустит зубами от натуги майор.

Воздух в легких давно уже кончился, но Алексей упрямо не отпускает решетку, понимая, что на второй такой рывок у него просто не хватит сил.

И в ту минуту, когда Гром начинает терять сознание от недостатка кислорода, решетка неожиданно легко поддается и оказывается у него в руках вместе с приставшими к концам прутьев обломками кирпичей.

Выпучив глаза, он пробкой вылетает на поверхность и видит широко открывшую от изумления глаза Наташу и Рулева, держащего в высоко поднятых над головой руках решетку.

— Всё! Можешь бросить! — устало говорит Гром.

— Не могу. Пальцы судорогой свело, — морщится от боли Виктор. И тут же в уши бьёт адский грохот. Видимо, Кроту надоело ломиться в дверь и он её всё-таки взорвал.

— Вперёд! — прохрипел Гром. Набрал в лёгкие побольше воздуха и, уйдя под воду, скользнул в трубу, волоча за собой туго завязанные мешки.

Следом за ним майор запихнул в отверстие упиравшуюся девушку и скользнул сам.

Они плыли долго. В тусклом свете фонарика узкие, покрытые нечистотами стены трубы уходили вперед, в темноту, и казалось, не было им конца.

Алексей из последних сил плыл под вонючей водой, отталкиваясь локтями и коленями от загаженных стен, волочил за собой, скрипя зубами, тяжеленные мешки.

Краем глаза он ловил скользящий по стенам лучик фонаря плывущего сзади майора. В легких отчаянно закололо. Внезапно стены трубы расширились, сверху, сквозь толщу воды пробился свет. Гром рванулся из последних сил, и его голова оказалась над поверхностью.

Труба выходила в относительно светлый и чистый туннель, освещенный редкими лампочками.

Рядом вынырнул майор и тотчас же снова скрылся под водой. Спустя минуту вынырнул и крикнул Грому:

— Чего вылупился, я тёлку потерял!

Выбросив мешки на узкую, идущую вдоль стены дорожку, Алексей нырнул следом, слепо тараща глаза в мутной воде. Его беспорядочно шарящая рука наткнулась на густые волосы девушки и намертво вцепилась в них.

Вытащив Наташу из воды, Гром положил её на загаженный пол и, сложив ладони накрест, несколько раз резко нажал на грудь, затем наклонился к ее бледным губам.

— Погодь, — отодвинул его в сторону Виктор Михеевич. — Ты что это делаешь?

— Как что?! — опешил Гром. — Искусственное дыхание. «Изо рта, в рот» называется…

— Изо рта в рот ты с ней уже наверху, в кассе делал, — сказал майор. — Теперь моя очередь!

— Всё Тамаре расскажу, — недовольно пробурчал Алексей.

— Молод ты еще старших-то судить, — отрезал Рулев и склонился к губам девушки.

В эту минуту Наташа открыла глаза и, притянув майора за уши, крепко поцеловала его в губы. Затем, посмотрев на Грома, укоризненно спросила его:

— Зачем же за волосы? Больно же!

— За что поймал, за то и тащил, — растерянно развел руками Алексей.

Рулев усмехнулся, хотел что-то сказать, но в эту минуту за стеной, из-под которой они только что выплыли, глухо зазвучали голоса. Лицо Наташи, и без того бледное, стало и вовсе меловым.

— Они нас догнали! — прошептала она. — Сейчас они найдут трубу и нам конец!

— Ещё нет! — усмехнулся Гром девушке, достав из кармана коробочку дистанционного взрывателя. — Закрой уши покрепче! — Он потряс приборчик, из которого вылилось несколько капель воды. — «Мейд ин Джапан», — прочитал он. — Сейчас посмотрим, какой ты «джапан»! — прошептал он и, сжав зубы, нажал красную кнопку.

Взрыватель не подкачал. Мощный радиосигнал пробился через толщу земли и бетонные перекрытия к кладовке в мужском туалете, к спрятанной в ведре сумочке-пидорке…

Внутри нее громко щелкнуло что-то, и огромный огненный шар, распухая, словно в замедленных кадрах, пожрал полы, стены и потолки казино, а то, что осталось, обрушил на головы находящихся в туннеле, по ту сторону стены.

— Уважаю я косоглазых! — удовлетворенно сказал Виктор Михеевич. — И технику ихнюю уважаю!

— А я ничего не слышу! — радостно объявила Наташа, то открывая, то закрывая уши ладонями. — Только звон в голове!

Гром, закряхтев, взвалил на плечи мешки и направился куда-то в темноту.

— Ты куда? — окликнул его майор.

— Не таскать же их с собой! — пожал плечами Гром. — Спрячем где-нибудь здесь.

— Погоди, — остановил его Рулев. Расстегнув «молнию» одного из мешков, он достал несколько банковских упаковок и, держа в обеих руках, протянул Наташе: — Возьми, дочка!

— Я н-не могу… — прошептала девушка. — Они чужие!

— Не глупи! — строго сказал майор и продолжал уже мягче: — Эти зелёные бумажки казино обманом отобрало у богатых мудаков, которым их некуда девать. А мы отобрали деньги у казино и отдали тебе. Потому что тебе они нужнее. Так что финансовая операция совершенно законная, это я тебе как милиционер говорю! Не веришь мне, вон у Грома спроси!

— Точно! — кивнул Алексей. — Круговорот финансов в природе называется.

После того как мешки были спрятаны, Гром и Рулев переглянулись, помолчали.

— По компасу-то, конечно… — начал было Алексей, но Виктор Михеевич прервал его:

— Он у тебя есть?

— Компас-то? Компаса-то нету…

— Ну и молчи тогда!

— Я молчу!

— О чём спор, ребята? — рассеянно спросила Наташа. Она пыталась пересчитать доллары в толстых пачках, сбивалась, начинала снова, нахмуря лоб и шевеля губами. — Зачем вам компас? Тут через пятьсот метров поворот, потом лестница и люк выходит прямо на Ленинскую.

— Почему ты не богатая, если такая умная? — вздохнув, спросил Гром.

А Рулев спросил:

— Откуда знаешь?

— Вы что, ребята? Я же вам про брата рассказывала, как его избили и деньги отняли!

— Ну, и?..

— Ну, и водопроводчик он. Его и избили за то, что трубу прорвало и казино два дня не работало. Мы в соседнем доме живём, так ещё маленькими здесь в войну играли…

— А на Ленинской моя машина стоит, — протянул Гром.

— Ага. А рядом автосалончик бандитский… — искоса посмотрел на Грома майор.

— Так, мальчики! — встревожилась Наташа. — Идемте, я вас выведу да пойду, пожалуй. А то мне что-то вдруг домой захотелось!

— Скажи, Наталья, а вот тот боковой коридор куда уходит? — после паузы спросил Алексей, указывая в темноту.

— За город.  На старый асфальтовый завод. Выход наружу прямо у входа в цех.

— Ты девчонке зубы не заговаривай, — сердито сказал Рулев. — А ты, Наташка, нас не провожай. Не маленькие, сами дойдём… Здесь неподалёку другой выход есть?..

— Целых два, — шмыгнув носом, ответила девушка.

— Вот и выбирайся подальше от Ленинской, дуй домой и отсидись пару дней.

Все трое замолчали. Только журчание воды нарушало наступившую тишину. Наташа всхлипнула.

— Ты чего? — удивился Гром.

— Хорошие вы! — Она помолчала и засмеялась сквозь слёзы. — Я так понимаю,  что группового секса у меня с вами не будет?!

— Учитывая разницу в возрасте и наши почти братские отношения… — кашлянул Гром.

Подойдя к ним, она обняла за шею Виктора Михеевича и крепко, взасос, поцеловала сначала его, потом Грома.

— Берегите себя, ребята… — тихо сказала она.

Алексей и майор смотрели ей вслед и, когда темнота уже почти скрыла стройную фигурку, Наташа обернулась и крикнула:

— А насчёт группового секса — жалко! Правда!

— Во дура! — мечтательно вздохнул майор.

— Ага!

* * *

Элегантный, похожий на Энтони Квина столичный вор в законе Анатолий Свиридов по кличке Леший, тот самый, с которым давеча имел беседу Федор Петрович Кротов, был завзятым гурманом и вместе с тем совершенно не выносил суеты и шума, присущих даже самому престижному ресторану.

Поэтому по его распоряжению кулинарные изыски ресторана доставлялись ему прямо на дом, в пятикомнатную квартиру на Воробьевых горах, служившую одновременно и жильем, и офисом, и крепостью.

Утро хмурого зимнего дня застало господина Свиридова в дурном настроении. Он очень любил солнце, а мерзкая слякоть, день за днем липнущая к стеклам окон, отравляла легкие Лешего, наполняла его душу смутной тоской.

Наскоро приняв душ, Свиридов залез в солярий и долго нежился там. Он мечтал бросить все к чертовой матери и закатиться куда-нибудь на тропические острова с секретаршей Маринкой, понимая, однако, что все это не более чем мечты.

Криминальная обстановка в столице была сложной и требовала его постоянного присутствия.

Когда он вышел в просторную столовую, кутаясь в махровый халат, все еще храня на лице кислое выражение, на столе уже был сервирован нехитрый завтрак, состоящий из стакана апельсинового сока и пары бутербродов со сливочным маслом.

За высокой резной спинкой его кресла стояла высокая, очень красивая темноволосая девушка с блокнотом в руках.

— Доброе утро, Анатолий Владимирович, — пропела она мелодичным грудным контральто. — Позвольте мне напомнить вам распорядок сегодняшнего дня.

Леший опустился в кресло, отпил глоток сока и, слушая нежный голос девушки, едва не задремал снова. Он любил такие вот утренние часы.

Нравился ему терпкий вкус сока. Нравилось не торопясь запустить руку за ворот Маринкиной блузки и, оттянув бретельку лифчика, почувствовать округлость груди, напрягшийся сосок и ощутить неистовое биение там, в глубине, молодого, полного жизни сердца.

«Жениться на ней, что ли?» — который уже раз подумал Свиридов.

Как и положено вору, Леший был одинок. Его жизненным кредо была фраза, сказанная Робертом де Ниро в фильме «Схватка»: «В жизни вора не должно быть ничего такого, с чем он не мог бы расстаться без сожаления».

Так что ему вполне хватало стакана сока, Маринки и власти. Все же остальное — машины, особняки, деньги — было лишь мишурой, непременными атрибутами этой самой власти.

Задумавшись, Леший мигом проглотил скудный завтрак и поднялся из-за стола с привычным чувством голода.

Марина закончила читать и поинтересовалась, какие коррективы шеф хочет внести в список.

— Очень важные! — улыбнулся Свиридов. Он нежно привлек девушку к себе и прошептал: — Маринка, роди мне пацана, а?!

Покраснев, девушка ткнулась носом ему в шею и только хотела что-то ответить, как в дверь постучали…

* * *

— Зачем ты звонишь мне, Гром? Разве шеф не сказал тебе, чтобы ты забыл номер этого телефона? — Голос Али звучал растерянно и напряженно.

— А ты? Ты тоже хочешь, чтобы я забыл твой номер? — невесело усмехнулся Гром.

— Слово хозяина — закон! — вздохнул дагестанец.

— Не дергайся. Не позвоню больше! Хотел только узнать, как там Оля.

— В порядке твоя Оля, — голос Али заметно потеплел. — Очень волнуется за тебя.

— Передай, пусть не волнуется, все хорошо.

— И чего у тебя там так хорошо?!

— Да вот, базу кротовскую с майором вдвоем завтра штурмовать будем. Весело будет. Жалко только, без тебя.

— Удачи тебе, Гром, — тихо сказал Али.

— И тебе удачи. Береги Ольгу.

Закончив разговор, Алексей сунул мобильник в карман и, упершись плечами в крышку канализационного люка, с грохотом и лязгом отбросил ее в сторону.

— Тише, придурок! — прошипел откуда-то снизу Рулев. — Весь город перебудишь! Где мы?

— На месте, Витюха, — ответил Гром, выбираясь на тротуар. — Точно, на месте.

С другой стороны дороги на Грома слепо таращились тёмные в этот ранний час витрины кротовского автосалона «Вектор»…

* * *

— Какого хера?! — злобно крикнул Свиридов, неохотно отстраняясь от Марины.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель робко просунулась зверская рожа Юрана, доверенного лица и советника Лешего.

— Извини, пахан! Но тут такое кино, блин! — просипел он.

— Ну заходи, раз припёрся! — буркнул Свиридов и, обращаясь к Марине, попросил: — Солнышко, принеси мне ещё сок, а этому уроду… — Леший оценивающе посмотрел на мешки под глазами Юрана, — …пивка, что ли, похолоднее!..

Когда секретарша ушла, Свиридов поморщился:

— Ну и прет от тебя! Опять обожрался вчера?

— Да… Нет… Хер с ним, пахан, дело не в этом!..

— Да?! А в чём?

— А в том… — Наклонившись к уху Свиридова, Юран торопливо заговорил: — Ты помнишь, в кодлане у Крота стукачок был? Гусь его погоняло! За чуйку, как дятел, стучал. Всем про всех!

— Не дыши на меня! — брезгливо отодвинулся Анатолий Владимирович. — Помню вроде! И что?

— Его нашли менты три часа назад в мусорном баке. В ста метрах от твоего дома. Видно, к нам шел, да перехватили его кротовские. Мудя ему отрезали и в рот засунули, чтобы, значит, не базарил помногу. — Юран тоненько захихикал и шумно отхлебнул ледяного пенистого «Гессера», принесённого Мариной. — Ух, лепота… Ну и вот! Кончить они его кончили, а обшмонать забыли. А может, помешал им кто. — Юран пожал плечами. — Короче, начали его в морге раздевать, а у него за подкладкой малява зашита… ну, записка то есть, — поправился Юран, зная, что Свиридов не любит фени. — А врач, тамошний потрошила, у меня на всякий случай прикормленный, ну и звякнул…

— Ты погоди, не гони! — осадил Юрана Свиридов. — Что в записке-то?

— А в записке… — Юран выдержал эффектную паузу. — А в записке сказано, где Крот свой общак держит!

— И где?!

— На продуктовой базе, в подвале, сразу за городом.

Леший пригубил сок, подумал, поморщился:

— Стремно что-то! Похоже на подставу! И потом, мы честные воры! Как же без «стрелки», без предъявы?!

— Вот именно, пахан! Мы — честные воры, а Крот, он беспределыцик ссученный, ментами дрюченный! Одно название, что авторитет! На бабках да на «быках» своих держался. На «воровское благо» лишь копейки кидал, как нищим. Только теперь он никто, фуфло! И людей у него нет! — продолжал, захлебываясь от волнения, Юран. — Братва передала, какой-то шизоид в одиночку весь его кодлан разнёс. Типа, маза у них не пошла, не поделили они там чего-то! Так что город-то, считай, без хозяина, а дела все налажены! Людей только своих посадить, и всё!

Леший долго молчал, рассеянно поглаживая тугое бедро стоящей рядом Марины, затем неторопливо, всё ещё сомневаясь, кивнул:

— Ладно! Уболтал! Собирай людей!

 

Глава 12

Дмитрий Корнеев, холостой, беспартийный милиционер, замёрз и хотел есть.

Он подсунул под голову свою холодную и сырую форменную куртку, поворочался, пытаясь уснуть, но рядом в темноте громко застонал, а потом оглушительно захрапел зам начальника управления.

Уже почти неделю их держали в каком-то холодном сыром подвале сумасшедшие черножопые боевики. Кормили сносно, даже давали сигареты, но на все вопросы вежливо отвечали, что, мол, независимость Ичкерии пока еще не предоставлена, а потому отпустить заложников никак невозможно.

Толстый зам пытался выступать, несколько раз получил по морде, упав духом, перестал умываться и бриться и целыми днями молча смердел в углу, Опускаясь на глазах.

Капитан Заикин плакал по своим детишкам и, как булгаковский Азазелло, носил в кармане косточку от приготовленной женой курицы. В общем, в подвале царило уныние и скука, только Диман не падал духом, постоянно строя планы побега, один фантастичнее другого.

Вот и в эту промозглую ночь ему не спалось. Передвинувшись поближе к двери и подальше от стонущего и храпящего начальника, отважный Диман принялся разрабатывать очередной, блестящий, по его мнению, план.

Книжек он отродясь не читал, но в каком-то французском фильме видел, как один старикан черенком от ложки проковырял насквозь стену замка. Правда, на это ему понадобилось двадцать лет, но дед-то был старый и слабый. Да и строили раньше не так, как сейчас, поэтому Диман прикидывал уложиться года в два.

В предоставление независимости Чечне верилось слабо, так что времени у них было навалом.

Были, правда, досадные мелочи, вроде алюминиевых ложек, которые быстро стирались, полной неизвестности относительно того, где они находились (боевики долго везли их с завязанными глазами), и тому подобной дребедени. Однако в целом план был великолепен.

Диман даже задремал. Ему стала было сниться церемония награждения его, Димана, за спасение заложников, но тихие голоса развеяли приятное сновидение. Молодой милиционер чертыхнулся и поневоле прислушался к гнусаво бубнящим за запертой дверью голосам боевиков. Говорили почему-то по-русски, и говорили такое, что Диман при первых же словах кавказцев прилип ухом к двери.

Нимало не опасаясь быть услышанными, боевики обсуждали план нападения на некую базу, который должен был состояться этой же ночью, ближе к утру. На этой базе некие бандиты держали огромное количество наркотиков и оружия. Боевики горячились, кричали друг на друга, постепенно переходя на родную речь, и вскоре Диман не понимал уже ничего…

Но и того, что он услышал, было более чем достаточно. В бедовой голове его творилось нечто невообразимое.

Он метнулся в угол и с трудом растолкал Зама. Тот наконец проснулся, сел, почесываясь, и, недовольно глядя на Диму, выслушал его сумбурный рассказ.

— Вот бы их там всех и накрыть, а, товарищ полковник! И террористов наших, и бандитов этих, и оружие с наркотиками! Только бы до ОМОНА добраться! — горячился Дима.

— Вот именно! — рявкнул зам. — Мы под замком сидим, ты что, забыл!..

Диман начал было рассказывать про французский фильм и про алюминиевые ложки, но под начальственным взглядом быстро сник и замолчал.

* * *

Спать хотелось невыносимо. От мерцающего света мониторов следящих камер у Славика Дульнева сами собой слипались и слезились глаза.

Книжка, которую он захватил с собой на дежурство, была на редкость нудной. Кофе давно остыл, и разогреть его было негде.

По ногам нещадно дуло. Одним словом, пост номер один, находящийся у самых входных дверей автосалона «Вектор», по праву считался у охранников самым говенным.

Слава тоскливо посмотрел на часы. Шел четвертый час утра, а сменить его должны были только в шесть. Охранник горестно вздохнул, отхлебнул остывшей бурды, бывшей час назад ароматным «Нескафе», и в который уже раз попытался вникнуть в сюжетные хитросплетения отечественного детектива под впечатляющим названием «Финка и роза». Потратив минут пять на это безнадёжное занятие, Славик взглянул на монитор и очень удивился, увидев на экране солидного господина, стоящего у входа.

Господин этот не стучал, не звонил, а просто стоял, подняв кверху голову, и глядел в объектив камеры.

Слава протянул руку к кнопке общей тревоги и задумался.

С одной стороны, мужик был вроде не опасный. Стоял спокойно, не дергался, может, просто хотел узнать что-нибудь.

Опять же, другие охранники, сладко почивающие внутри выставочных «Вольво» и «Мерседесов» на разложенных и пахнущих дорогой кожей сиденьях, вряд ли обрадуются, если их поднять в столь ранний час.

Славик, кряхтя, поднялся с узкого неудобного кресла, сунул ноги в форменные высокие ботинки и, путаясь в развязанных шнурках, направился к высоким стеклянным дверям.

Они стояли в двух шагах друг от друга, разделённые тонированным толстым стеклом входных дверей.

Тот, который стоял снаружи, был хорошо и дорого одет, но до невероятия мокр и грязен. И злой зимний ветер с натугой колыхал полы его насквозь промокшего пальто.

«Наверное, в воду упал мужик! — пронеслось в голове у Славы. — А может, и подтолкнул кто!»

— В «Скорую» позвонить? В милицию… — спросил Слава Дульнев…

— Не! Не надо! — весело мотнул головой важный, мокрый и грязный господин. — Просто мы с товарищем заехали передать привет господину Кротову. Ты, сынок, извини, что в такое время. Так и передай, мол, заезжали Виктор Рулев и Алексей Громов и передавали большой привет.

— Да мне что, я передам! Только он редко заезжать сюда стал…

Важный и мокрый пожал плечами и поежился на ветру.

— Так ты передай, сынок. Не забудь. А сейчас буди своих коллег и уходите отсюда куда-нибудь подальше. Потому как привет наш исключительно к Федору Петровичу Кротову адресуется, а вы и ни при чём вовсе.

«Что он говорит… — ворочались в голове Славы сонные мысли. — Куда уходить… пост же, дежурство!»

— Слышь, бать, может, все-таки «Скорую» тебе, а?! — участливо повторил Слава.

— Не хочешь, значит, уходить! — печально покачал головой Виктор Михеевич Рулев. — Тогда хоть спрячьтесь все. В подвал, что ли! — И с этими словами, продолжая печально покачивать головой, направился к стоящей через дорогу, почти невидимой в темноте машине.

«Совсем дед мозги отморозил, — подумал Слава, возвращаясь в натершее его тощий зад кресло. — И фамилия у него Рулев, как у начальника милиции. Мало ли в Бразилии Рулевых! — лениво текли его мысли. — А второго фамилия как? Вроде Громов… Стоп… ГРОМОВ! АЛЕКСЕЙ! За него же Крот награду объявил!»

Нажимая одной рукой кнопку тревоги, другой Слава лихорадочно схватил телефонную трубку.

Машинально он бросил взгляд на мониторы и замер, вытаращив глаза, не в силах пошевелиться.

У той самой машины, ну, которая через дорогу, стояли двое и прилаживали на плечи подозрительного вида трубы, похожие на…

— Ох, мать твою! — испуганно выдохнул Слава и упал за металлическую стойку с мониторами, прикрыв руками голову.

Засвистело. Зашипело. А потом грохнуло так, что Слава ослеп и оглох одновременно. На него посыпались куски штукатурки, какая-то труха, битое стекло и всякая другая всячина.

Слава отрешенно проводил взглядом красиво летящее из конца в конец зала горящее колесо.

Взрывались и корежились, горели сатанинским белым пламенем дорогие автомобили. Металась с диким воем чья-то объятая чадящим пламенем фигура.

А в самом центре этого огненного ада охранник Слава Дульнев, сидя на раскалённом полу, скалился идиотской улыбкой сильно контуженного человека.

* * *

Прикорнувшему на грязном тряпье Диме Корнееву приснилось, что он писает, испытывая при этом ни с чем не сравнимое блаженство.

Тугая струя звонко разбивалась о белоснежный кафель писсуара и, журча, стекала в маленькие круглые дырочки, пенисто смешиваясь с водой…

Переполненный мочевой пузырь опорожнялся, становясь невесомым, и… было во всем этом что-то очень неправильное…

Диман в ужасе проснулся, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу поток, первые капли которого изрядно намочили-таки штаны…

Он бросился к двери, зажав рукой мокрую промежность, и забарабанил в ржавое железо, хотя и знал, что боевики не любят, когда их беспокоят ночью…

— Алё, гараж! Открывайте быстрей, а то обоссусь прямо здесь! — закричал Диман и осекся, когда от удара его кулака тяжелая дверь, заскрипев, открылась…

Сил терпеть у Димана больше не было, и он приткнулся в углу, прямо здесь же, у порога. Лихорадочно дергая ширинку и чувствуя, что не успевает, он с отчаянием подумал, что не надо было накануне вечером пить так много чая…

Под звонкое журчание, ну точно как давеча во сне, он впервые обратил внимание на ту странность, что место охранника у двери пустует, что сама дверь открыта настежь и в просторном подвале царит гулкая тишина…

Набивая в темноте шишки, Диман блуждал наугад до тех пор, пока, толкнув какую-то дверь, не почувствовал хлестнувший ему в лицо порыв ветра…

Зимний ночной лес спал. В свете бледной луны Корнеев увидел аккуратно стоящие неподалёку три «Мерседеса» и свою «Волгу»…

— Бля!  — оглушительно гаркнул он, выплескивая переполнявшие его чувства, и побежал будить начальников…

— Как это ушли?! И двери не заперли?! А мы как же?! — долго ничего не мог понять заспанный, вонючий зам…

Но въехав в конце концов, после долгих объяснений Димана в невероятный расклад, немедленно принял на себя командование и даже, кажется, вонять стал поменьше…

Толстая физиономия налилась начальственной краснотой, а седая щетина, клочками росшая на брыластых щеках, придавала заму какой-то особенно мужественный вид…

Робея, к нему мелким бесом подкатился Диман и деликатно напомнил о подслушанном разговоре боевиков. Начальство посмотрело на него сверху вниз и благодушно послало на хер.

Но Дима был упрям. Он шептал в заросшее волосами начальственное ухо, размахивал руками, принимался бегать взад-вперед пред начальственным взором и снова принимался шептать…

Остальные находящиеся в подвале с недоумением наблюдали за его эволюциями…

Внезапно сидящий истуканом полковник встал, рыкнул на суетящегося Димана — мол, что, ты тут понимаешь! — и начальственным басом произнес следующее:

— Господа, г-хм! Я рад сообщить вам об окончании разведывательной фазы операции, блестяще проведенной нами под моим руководством… Преступники выявлены, день и час теракта приблизительно установлены, и теперь нам нужны средства транспорта и связи для оповещения вышестоящего начальства. Пришла пора накрыть осиное гнездо!.. Действуйте, господа, и прошу всех помнить, что окончательный успех операции зависит от вашей оперативности…

* * *

— Ты когда-нибудь умирал, Гром? — тоскливо спросил майор, глядя на смутно видимый в темноте трехметровый бетонный забор кротовской базы. — Не от пули, а от страха. Ну, вот чтобы, предположим, сидишь где-нибудь под огнем, в окружении и знаешь, что все — сейчас конец тебе. И никакой надежды!..

— На войне всякое бывало, — ответил Гром, оглядывая в бинокль сторожевые вышки по углам забора. — Только надежда, она всегда есть. Она, знаешь ли, умирает последней…

А ветер тоскливо выл в высокой темноте над ними, в ветвях заснеженных сосен. И было в его первобытной тоске-песне что-то…

— И на хрена оно тебе все это надо? Война вся эта? — недоуменно пожал плечами Виктор Михеевич. — Ни жены, ни детей, ни жизни нормальной…

— Так я же больше ничего не умею, Витёк! Как в восемнадцать в Афган попал, так до сих пор остановиться не могу. Да и платят лучше, чем на гражданке…

— Раньше, значит, за Родину грудь под пули подставлял, а сейчас за баксы, так, что ли?!..

— И за Родину, и за баксы. — Гром задумчиво пожевал еловую веточку и, почувствовав во рту сухой, пряный привкус, повернулся к майору. Глаза его странно блеснули в темноте… — А ещё, правду я ищу, Витёк. Здесь, на гражданке, её фиг найдёшь. На войне все не так. И там ложь, и зло, и добро, и правда маленькие, кровавые. Но они там есть. И за добро драться надо. А то совсем хана.

— Во больной! У тебя руки в кровище по локоть. Защитник добра нашёлся! — зло сказал Рулев.

Гром не обиделся, он выплюнул на снег изжеванную веточку и тихо, жестко сказал:

— Не всем с чистыми руками ходить. Надо кому-то делать и грязную работу.

Внезапно Алексей насторожился. Виктор хотел что-то сказать, но Гром зажал ему рот перчаткой.

— Мы тут не одни, Витек — прошептал он ему на ухо. — Там ещё люди. Много. — Гром указал рукой в темноту…

— Да знаю я! Чего ты мне рот затыкаешь! — возмутился Рулев. Он помялся и сказал: — Это Лешего люди. Вор такой, московский. Я им урода этого, ну, Гуся, подкинул, с хером во рту и с запиской в кармане. Он, кстати, ихний стукач был. А в записке написал, что денег и наркоты тут немерено. — Виктор Михеевич рассмеялся. — Вот пусть они нам периметр и прорвут, а мы уж потихонечку следом. Только искать они будут не то и не там!

— Почему мне не сказал? — Гром вздохнул, покосился на Рулева.

— Так я думал, это… сюрприз будет!

* * *

Они все смеялись над ним. Ухохатывались, скаля замаранные кровью зубы. И Тихомиров. И Толбоев. И Романов. И ещё много-много других, имен которых он не знал…

Они тыкали пальцем в Крота и кричали: «Иди к нам! Иди к нам…» Федор Петрович выхватил пистолет и начал было стрелять, в них, в густую, лезущую в ноздри волну трупного запаха и почему-то пороховой гари. Пистолетик был игрушечный, но он все равно жал и жал на курок.

Глаза Крота резанул свет. Он проснулся и вскочил с жесткого дивана, потирая напрочь отлежанный, ноющий бок, ошалело уставился на ворвавшегося в кабинет телохранителя, бесцеремонно включившего свет. За тёмным окном метались багровые сполохи…

— Ты чего, а?! — прохрипел недоуменно Фёдор Петрович…

— Там какие-то люди у ворот, шеф. Стреляют! — выкатив глаза и брызгая слюной, заорал парень. Как бы в подтверждение его слов за стеной оглушительно бухнуло так, что повылетали стёкла и в комнату ворвалась метель.

— Иди к воротам. Скажи братве, я сейчас сам выйду, разберусь. — Голос Крота был спокойным и тихим…

— Да как же… — начал было охранник, но, глянув в больные глаза Крота, в которых ещё не рассосались осколки давешнего кошмара, тихо исчез за дверью…

Фёдор Петрович налил стакан водки из валявшейся на столике полупустой бутылки, опрокинутой взрывом, махом опрокинул в себя и, зарычав, сунул голову под струю ледяной воды, бьющую из крана. Вытерев волосы полотенцем, он осторожно подошел к разбитому окну…

Сторожевые вышки по углам забора — не иначе как из гранатометов долбили, суки, — были разбиты в щепки. Тяжелые металлические ворота косо висели на одной петле, и в них, беспрерывно стреляя, сметая остатки кротовских бандитов, волной перли люди. Много…

Некоторое время Крот наблюдал эту картину, задумчиво поскрёбывая небритый подбородок…

— Прямо штурм Зимнего! — с полубезумным смешком прошептал он. — Кто вы, ребята, я не знаю, а вот зачем пришли, догадываюсь! — И направился к висящей на стене картине в богатой позолоченной раме…

* * *

По пояс в снегу, майор и Гром остановились в ельнике, у глухой задней стены базы. Здесь крики и выстрелы были почти не слышны…

Достав из рюкзака моток тонкого серого шнура, Гром принялся прилеплять его кусками чего-то, напоминавшего серую замазку, к наглухо занесенной снегом калитке в бетонной стене…

В результате этих стараний на ржавом железе обозначился почти правильный круг из шнура, диаметром два метра. В один из кусков замазки Алексей воткнул детонатор…

— Отойди подальше, майор. И закрой глаза, — сказал Гром и, проваливаясь, загребая по снегу руками, поспешил от стены…

Круг на стене вспыхнул ослепительно белым пламенем, ударившим по глазам майора даже через закрытые веки, и толстый стальной блин провалился в темноту за забором, открыв дымящийся проход…

Рулев опасливо подошел к стене, держась подальше от пышущего жаром, оплавленного края дыры…

— Зря я химию не учил, — одобрительно крякнул он и полез внутрь… — Давай за мной! — крикнул майор Грому и, пригибаясь, побежал в темноте к главному зданию, легко перемахнул в разбитое окно через низкий подоконник и оказался в длинном тёмном коридоре…

— Теперь куда? — оглядываясь в темноте, спросил его Алексей…

— Гусь говорил, что это на втором эта же в кабинете Крота…

— Ну, раз Гусь говорил… — пожал плечами Гром. — Давай пробираться.

Они почти уже подошли к лестнице, ведущей на второй этаж, когда в трех метрах от них неожиданно распахнулась дверь, из которой хлынул поток света. Человек, появившийся на пороге, недоуменно уставился на них, вскидывая оружие…

Глухо кашлянул автомат Грома. Человек резко дернул головой назад, ударившись затылком, и сполз спиной по стене, завалился набок, оставляя на бетоне красные потеки и кусочки чего-то серого…

Переступив через вздрагивающее тело, Алексей заглянул в дверь и увидел круто идущие вниз ступени…

Оттуда, снизу, из темноты, неслись крики и многоголосый мат, что-то грохотало и падало…

— Что они все делают там, внизу? — удивлённо спросил Гром…

— Доллары кротовские ищут… в ящиках из-под принтеров, — лаконично ответил Рулев, поднимаясь по лестнице…

— А они там есть? — спросил Гром, поспешая за ним…

— Нет, конечно!..

— А тогда почему они там ищут?..

— Потому что в записке, которую нашли у Гуся, сказано, что это там. — Рулев остановился на ступеньке, подумал и добавил: — И еще потому, что там светлее!..

Кабинет Крота они нашли быстро. Скосив короткой очередью метнувшегося в темноту охранника, Гром вышиб ногой дверь, кувыркнулся в комнату, выпустив поверх себя длинную очередь…

Только снег был в комнате. И ветер, рвущийся в разбитое окно. Алексей встал и осмотрелся…

Мимо него прошел Рулев, сорвал косо висящую на стене картину в позолоченной раме. Алексей подошёл ближе и увидел на стене за картиной лохмотья обрезанных обоев и под ними маленькую дверцу сейфа…

— Всё! — голос майора звучал устало. — Крот ушёл. Его здесь уже нет…

— Что же он здесь держал? — недоуменно спросил Гром, разглядывая внутреннее пространство сейфа, размером чуть больше коробки из-под сигар…

— Дискету. Одну-единственную дискету с номерами его банковских счетов, — майор вздохнул.  — Выходит, не соврал Гусь…

— Пошли, Витя! Надо сваливать отсюда! — прервал его грустные размышления Гром…

В эту минуту в коридоре, совсем рядом, послышались голоса. Алексей тихонько попятился, поднимая автомат. Под ногой предательски хрустнуло стекло. Говорившие остановились у двери в кабинет. Рулев осторожно нажал на предохранитель. Тихий щелчок прозвучал в тишине как выстрел…

— Слышь, Туз, нет тут ни хера! Лажа это голимая! — сипло сказал один…

— Рваный приказал все обыскать, в натуре! — после паузы ответил второй. — Давай уже добьем. На этом этаже три комнаты осталось. О, смотри! Замок-то стреляный! — Медная ручка двери начала медленно поворачиваться…

Гром искоса посмотрел на стоящего рядом майора. Выкатив глаза и приоткрыв рот, Рулев неотрывно смотрел на дверь. Пистолет в его руке мелко дрожал…

— Витёк, а помнишь, ты меня спрашивал про смерть от страха? — прошептал ему на ухо Гром.

Рулев шумно сглотнул и закрыл рот…

Внизу кто-то дико закричал. Грохнуло раз, другой, и волной накатила, поднялась дикая стрельба. Говорившие за дверью бегом рванули по коридору. Гром осторожно посмотрел в окно…

— Ни фига себе! Маски-шоу! — прошептал он, увидев пятнистые собровские комбинезоны, заполнившие двор… — Что, опять твои сюрпризы?! — зло спросил он Рулева.

Тот открыл рот, собираясь ответить, но негромкий голос за их спинами заставил. его резко обернуться.

— Это я привёл их. — Лицо Али, как всегда, ничего не выражало, лишь в холодных серых глазах прыгала смешинка…

— Зачем? — недоуменно спросил Гром…

— Они так заняты друг другом, что им сейчас не до нас. По-моему, нам самое время уйти…

— А ты чего припёрся? — буркнул Гром. — Тебе же Аллах не разрешает?..

— Схожу в мечеть, помолюсь. — Али наконец улыбнулся. — Аллах добрый, простит.

— Ты знаешь, где Крот? — спросил Гром.

— Конечно! — пожал плечами Али. — Он на окраине города, в маленьком частном доме. Лесная, десять…

— Лиза… — прошептал Гром. Он вытащил из кармана мобильник и трясущейся рукой набрал номер телефона квартиры Рулева. Длинные гудки были ему ответом…

— Он не уйдёт, Гром! Мои люди оцепили там все, — встревожился Али, видя отчаяние на лице Алексея…

Зазвенел на столе Крота телефон. Гром осторожно включил громкую связь, и комнату заполнил издевательский голос Крота.

— Ну, что, Гром, меняться бум?!

— Что на что менять предлагаешь?

— Как что на что! Твою жизнь на жизнь твоей тёлки. Справедливый обмен? Не находишь?

— Посмотри в окно, Крот! — с усталой ненавистью процедил сквозь зубы Гром. — Дом оцеплен, тебе не уйти.

— Да я уж вижу, — добродушно хохотнул Федор Петрович и неожиданно злобно крикнул: — Только мне по херу! Ты, главное, приходи! Один! Станцуем с тобой танго смерти при полной луне, а?! У твоей козы очень дорогие пластинки.

— Я хочу поговорить с ней. — Алексей старался, чтобы голос его звучал твердо.

— А поговори, чего же!

— Алёшенька, ты не волнуйся. Со мной всё в порядке, — зазвучал в комнате дрожащий женский голос, от которого у Грома мучительно сжалось сердце…

— Лизка, ну зачем ты ушла от Рулева?..

— Вас долго не было, и я так боялась за тебя… — тихо сказала Лиза и вдруг закричала: — Не приходи сюда, Лёшка! Он убьёт тебя!

Послышался глухой звук удара и тихий стон. Затем раздался голос Крота:

— Знаешь, я передумал, Гром. Мента своего захвати. Хочу ему тоже пару слов сказать.

— Тебе не нужно было ее бить, Крот, — скучным голосом сказал Алексей.

— Ну, извини, брателло! — В голосе бандита, казалось, звучит искреннее раскаяние. — Что-то я действительно того… Нервничаю, наверное! О, опять рука сорвалась!..

Снова закричала Лиза и кричала уже не переставая. И вместе с ней безумно выл, кричал Крот:

— Что, сука, думаешь, ты крутой, да?! Я сейчас отрежу твоей телке уши и что ты будешь делать тогда, а, козел?!

Гром помолчал и тихо, серьезно ответил:

— Наверное, тогда ты будешь умирать очень долго, Крот.

Зазвучали короткие гудки отбоя.

— Нам нужно ехать, — тронул Алексея за плечо Али. — Он боится тебя и не тронет девушку.

Али и трое его парней, поджарые и длинноногие, легко бежали, ощетинившись, точно ежи, иглами коротких автоматных очередей, прикрывая Грома и майора, а вокруг бушевало настоящее сражение…

Спецназовцы не ожидали столкнуться с целой армией Лешего и теперь спешно подтягивали силы.

Бездумно и точно, словно боевые машины, стреляли дагестанцы во всё живое, встречавшееся им на пути, прокладывая дорогу к выжженной Громом дыре в заборе.

Виктор Михеевич вдруг споткнулся на бегу, глухо ругнулся, но тотчас выровнялся и побежал дальше.

За забором их уже ждали тихо рычащие на холостых оборотах снегоходы.

— Давай ты за руль, я сзади поеду, — сказал Рулев Грому. Майор коротко и часто дышал.

— Ты чего, Витёк?! — спросил Гром и только тут увидел быстро расплывавшееся на куртке Рулева темное пятно.

— Ерунда!  —  криво улыбнулся майор. — Царапина! — И неожиданно кашлянул кровяным сгустком.

— Али! — закричал Гром. — Майор ранен! Нужен врач! В больницу его.

— На хер больницу! — прохрипел Рулев. — Кроту нужны мы оба! Двое и поедем!

* * *

Окна старого домика на Лесной были тёмными, и в них серебрился лунный свет.

«А луна-то и вправду полная, — подумал Гром, идя по протоптанной в снегу узкой тропинке от калитки к шаткому крылечку. — Танго, похоже, будет по полной программе». — Сзади поскрипывал снег под шагами майора.

В ухе Грома ожил чёрный «жучок» вокера:

— Он завесил изнутри окна. Снайпер не достанет его. Как понял меня?..

— Понял тебя, Али! — Гром секунду помолчал. — Если с нами что… не упусти его!..

— Понял, конец связи, — бесстрастно откликнулся дагестанец.

Как ни старался Гром, старая дверь, открываясь, громко заскрипела.

Комната была погружена во мрак, лишь стоявшая на столе лампа бросала яркий пучок света в сторону двери. В лица майора и Грома. Тишина похрипывала голосом Криса Ри, певшего о несбывшемся счастье. Подмигивал зеленовато огонек проигрывателя.

В темноте зашевелились. Присмотревшись, Гром рассмотрел в дальнем углу комнаты Крота. Бандит медленно кружился в танце, крепко прижав к себе Лизу, прятался за ней, направив на Грома оружие.

— Я не могу оставить тебя в живых, Крот, — тихо сказал Гром. Он был спокоен и расслаблен. — Отпусти девушку, и я убью тебя быстро и безболезненно… Я много убивал и могу обещать тебе это!

— Мне нужно подумать, — визгливо рассмеялся Крот. — Нет, давай лучше так: я медленно и болезненно убью тебя и мента, а потом очень болезненно эту суку. Конечно, я хотел бы, наоборот, первой замочить её, чтобы ты посмотрел, как она истечёт кровью, — продолжал бандит, — но не могу… ты ведь такой непредсказуемый! Поэтому мы с вами не будем делать резких движений и медленно положим «пушки» на пол!

Гром почувствовал, как стоящий сзади него Рулев переместился и встал справа.

— Чего ты ждёшь, Гром? — спросил Крот, видя, что Алексей не спешит исполнить приказ.

— Если я не ошибаюсь, ты сказал: «Мы с вами положим оружие», — усмехнулся Гром. — Вот и начни первым!

— Шутка юмора! Понимаю! — кивнул головой Крот и, уткнув «ствол» Лизе в плечо, нажал на курок. Брызнула кровь. Девушка пронзительно закричала…

— Я слышал крик Мне начинать штурм? — спросил черный «жучок» у Алексея в ухе.

— Нет! — крикнул Гром. — Нет! — Он осторожно вытащил из наплечной кобуры «Макаров» и медленно опустил его у своей правой ноги.

Рулев замешкался, доставая свой пистолет, и в ту минуту, когда внимание Крота переключилось на него, Алексей, поддернув правую штанину, потянул из ножен узкое лезвие «осы»…

С этой секунды время замедлилось для всех находящихся в полутемной комнате и потекло, плавно перемещаясь от причины к следствию, неумолимо приближая финал всей этой истории.

Грому уже было знакомо чувство странной, какой-то вселенской, внутренней пустоты в минуты крайней опасности.

Когда потерявшая сознание от шока Лиза бессильно повисла на руках Крота, открыв голову и плечи бандита, Алексей внезапно, без замаха метнул нож, сверкающим жалом куснувший Крота в глаз…

Но за мгновение до этого бандит, уловивший движение Грома, выстрелил с пяти шагов прямо ему в лицо… Майор, стоявший рядом с Громом, точно вратарь, ловящий трудный мяч, бросил тело влево, навстречу пуле, и поймал-таки ее, горячую, мягкой и упругой перчаткой своего сердца…

— Витя! — закричал Гром, падая на колени, пачкаясь его кровью, прижал к себе. — Витя, ты чего?!

— Лёша, это я во всем виноват. Прости меня. Я хотел как лучше… — Голос Рулева перешёл в тихий хрип, глаза его быстро стекленели…

— Молчи, Витёк, молчи. Я сейчас… врача, — плакал Гром, размазывая по лицу кровь и слёзы…

— Сам молчи… Слушай! В дупле письмо. «Ла Фудр»… Семью мою… Тамару с Наденькой. Не оставь. — Майор говорил, захлебываясь кровью, и с каждым его словом из него быстро уходила жизнь. Неожиданно он улыбнулся…

— Дети — это любовь, ставшая видимой. Прочитал где-то… Здорово сказано, правда? — прошептал он и выгнулся дугой, заскреб каблуками по полу. — Мне страшно, Лёша, — громко и отчетливо сказал майор. И умер…

— Ты мне это брось! — кричал Гром, нажимая сложенными накрест ладонями на грудную клетку Рулева. — Ты мне это брось! — И с каждым нажимом изо рта Виктора Михеевича вытекала струйка крови…

— Он умер, Алёша. — Лиза сидела на полу, прислонясь к стене, зажав плечо окровавленными тонкими пальцами, и испуганно смотрела на Грома…

— Господи… Лизонька! — приходя в себя, прошептал Алексей…

Али, как всегда, появился неслышно, стоял в дверном проеме, внимательно оглядывая комнату. Он протянул Грому пакет-аптечку.

— Перевяжи её, — кивнул Али в сторону Лизы и, нагнувшись над телом Крота, тщательно обыскал его.

— Ни фига нет! — растерянно пробормотал дагестанец. — Только дистанционный взрыватель. Он повертел в руках чёрную коробочку и рассеянно сунул в карман…

— Чего нет? — спросил Гром, плотно бинтуя плечо девушки. Рана была неопасной, хотя и болезненной. Закончив перевязку, Алексей осторожно обнял Лизу…

— Мы вели Крота от самой базы. Он нигде не останавливался. Примчался сюда — и сразу в дом. В машине её нет. Значит, она где-то здесь! — как безумный шептал Али.

— Что ты ищешь-то?! — потеряв терпение, крикнул Гром.

— Да дискету же, будь она неладна! — Али злобно матюкнулся. — Куда он её заныкал, козёл?! Теперь уже не спросишь!

— Командир! — на пороге вырос один из боевиков. — Под крыльцом здоровенный пакет Си-4 с детонатором. На таймере минута до взрыва. Надо уходить.

— Да, уходим! — Али еще раз с сожалением окинул взглядом комнату.

— Подожди! — Гром с натугой поднял тело майора. — Заберём трупы с собой. Виктора надо похоронить по-человечески. А этого… Будет лучше, если его никто не найдёт.

* * *

Уже за калиткой, у дверцы машины, Али вдруг остановился как вкопанный. Глаза его приобрели отсутствующее выражение.

— Что там Крот говорил про танго при полной луне? — пробормотал он. — Пластинки… Дорогие пластинки! Лиза, где у вас хранятся диски? — Голос дагестанца дрожал от нетерпения…

— На тумбочке, рядом с проигрывателем, — растерянно ответила девушка.

Гром уже усадил на заднее сиденье безжизненное тело майора и засунул в багажник труп Крота. Теперь он бережно поддерживал Лизу, а она крепко обнимала его за шею.

— Ждите меня в машине, я сейчас. — Али бросился к дому.

— Куда ты! Взорвешься на хрен, придурок! — закричал ему вслед Гром.

Стоящие у машин дагестанцы замерли. Томительно текли секунды. Наконец ветхая дверь домика отворилась, из неё неторопливо вышел Али и полез под крыльцо. Через минуту он показался обратно весь в пыли и паутине. В руках у него был сверток.

— Смотри-ка, и правда Си-4! — крикнул Али, сунул взрывчатку под мышку и направился к машине. — Отключил её, — буднично объяснил он, бросая пакет на сиденье. — Активатор-то я у Крота забрал.

Дагестанец как ни в чём не бывало посмотрел на Грома и белозубо усмехнулся:

— Ну, что, поехали, что ли?

Когда машины уже тронулись с места и почти уже свернули за угол, сзади раздался взрыв.

Обернувшись, Гром увидел на месте Лизиного домика взлетающие к небу в клубах черного дыма обломки.

— Смотри-ка, — улыбнулся он, глядя на побледневшего Али, — значит, не один сюрприз оставил нам Крот!

— Да уж, богат был на выдумки Фёдор Петрович! — потрясенно отозвался сидевший за рулём Али.

— Вот и нет у меня дома, — сквозь слёзы улыбнулась Лиза. — Теперь я бомж…

— Я построю тебе новый. Только не здесь, — улыбнулся Гром и осторожно поцеловал девушку.

— А чего вы про дискету не спрашиваете?! — нарушил их идиллию Али, бросая Грому на колени запаянный в прозрачную плёнку пластмассовый квадратик. — Пусть будет у тебя…

Дагестанец что-то тихо сказал в рацию и свернул к обочине. Идущие сзади машины боевиков промчались мимо.

— Я на минутку, — смущенно улыбнулся Али и, выпрыгнув из машины, скрылся в придорожном лесу. Появившись через минуту, он подошёл к машине.

— Послушай, Гром, может быть, здесь закопаем тела? Дальше начинаются посты ГАИ, и везти их с собой — большой и не нужный риск…

В эту минуту из-за поворота послышался нарастающий гул двигателей…

* * *

Милиционер Дима Корнеев ужасно устал. Он не спал уже двое суток, а прошлой ночью участвовал в такой безумной бойне, где все стреляли во всех.

Когда так неожиданно освобожденные заложники вместе с отрядом СОБРа подъехали к воротам загородной базы, о которой упоминали Димины тюремщики в подслушанном им ночном разговоре, там уже вовсю шел бой. Гремели взрывы, горели здания, на почерневшем от копоти снегу метались во тьме неясные тени.

Засидевшиеся в автобусе амбалы-спецназовцы ревущей компактной группой вломились в ворота, поливая свинцом окна зданий и просторный двор.

Корнеев выскочил вместе с ними, стреляя во все стороны из табельного «Макарова» и стараясь, по возможности, не попасть в широкие пятнистые спины собровцев.

Меньше чем через час все было кончено. Хрипели рации… Со всех сторон спецназовцы несли убитых и раненых бандитов. Мертвых аккуратно складывали в ряд, раненым оказывали первую помощь. Начальство в полном составе направилось в уцелевшее от огня главное здание, долго искало там что-то и, судя по тому, что вернулось хмурое и злое, ничего не нашло.

Утро застало Диму уже за рулем «Мерседеса» на пути в столицу. После суматошной ночи ему очень хотелось спать, но он крепился, пристально всматриваясь в бегущую навстречу дорогу.

Уставшие глаза болели и слезились. Дима моргнул несколько раз, мотнул головой, отгоняя дремоту, и увидел показавшиеся из-за поворота неприметные «Жигули» на обочине и стоящего возле них страшного террориста-гаишника.

Нога Димы сама собой вдавила в пол педаль тормоза. Идущие сзади машины, послушно остановились. Дремавшего на заднем сиденье заместителя начальника управления бросило вперед.

— Ты что, охерел совсем?! — рявкнул он на Диму, просыпаясь.

— Товарищ полковник… Там!.. — пролепетал Корнеев, указывая на обочину.

Но зам уже тоже узнал чеченского террориста и, схватив лежащую рядом рацию, заорал в неё, брызгая слюной. Из стоящих сзади автобусов горохом посыпались омоновцы…

* * *

Али смотрел на бегущих к нему ментов. Усталость и безразличие внезапно охватили его. Он вяло потянул из наплечной кобуры тяжелый «АПС», но в эту секунду рука Грома ухватила его за шиворот и бросила за руль.

Али мотнул головой, стряхивая оцепенение, и рванул машину с места так, что завизжали покрышки. Сзади зататакало, затрещало, а рванувшийся вперед «жигулёнок» задрожал, прошитый десятком пуль.

Закричала Лиза. Застонал сквозь зубы Гром, зажимая рукой надорванное пулей ухо. Коротко и страшно рассмеялся пригнувшийся к баранке Али.

Мощный движок взревел, и машина, вихляя из стороны в сторону, стрелой полетела по шоссе. Сидящий рядом с Алексеем на заднем сиденье мертвый майор несогласно мотал головой.

— Тачка перегружена, не оторвёмся, — скучным голосом сказал Али.

Показалась уходящая в сторону от шоссе раздолбанная дорога. «Асфальтовый завод» — было написано на покосившемся указателе.

— Давай направо, — крикнул Алексей.

Али резко вывернул руль, и машина, опасно накренившись на повороте, запрыгала по колдобинам. Гром оглянулся назад. Погоня временно отстала.

Впереди замаячили заводской бетонный забор и приземистое кирпичное здание за ним. Гром молчал, что-то соображая, глядя на пакет со взрывчаткой.

— Али, как думаешь, эта штука машину взорвёт? — спросил он.

— Вдребезги! — кивнул дагестанец. — А ты что, хочешь мину на дороге поставить?

— Нет, все проще. Ворота в здании видишь? Давай к ним.

Когда «Жигули» остановились у распахнутых и покосившихся, покрытых ржавчиной ворот, Гром выскочил из машины и, рыскнув глазами по сторонам, увидел справа от ворот заваленную мусором крышку люка.

— Али, ставь таймер на пять минут. Лизка, выходи из машины, — коротко командовал Алексей.

Поддев вросшую в землю крышку, он налег всем телом на взятую из машины монтировку. Заскрипев, массивный чугунный круг нехотя скользнул в сторону. Под ним обнаружилось темное отверстие.

Подошедший Али заглянул в тёмный зев люка.

— Рванёт точно через пять минут… А туда я не полезу. У меня клаустрофобия…

— Полезешь как миленький. А то менты сейчас подъедут и твою клаустрофобию быстро вылечат!

Гром вытащил из багажника труп Крота, усадил за руль. Наклонился к задней дверце «Жигулей», помолчал, поправил пропитавшееся кровью одеяло, в которое было завернуто тело Рулева. Прижался на секунду небритой щекой к холодному лбу майора.

— Прощай, Витька — прошептал он. — Не думал, что буду тебя хоронить, и уж, во всяком случае, не так!

— Быстрее, Гром! — Встав на колени, Али помогал Лизе забраться в люк.

Захлопнув дверцу, Алексей поспешил прочь от машины. Уже наполовину спустившись по скользкой лесенке, он обернулся. Рулев сидел, склонив голову, точно глубоко задумавшись о чём-то.

Гром ухватился обеими руками за тяжелую крышку и, стиснув зубы, потянул ее на себя. Вдалеке послышалось завывание милицейской сирены…

* * *

— Туда! — Дима показывал на ведущую прочь от шоссе узкую дорогу. По сырой, утренней поземке ясно отпечатался одинокий след автомобильных шин. Он сворачивал с автострады на эту самую дорогу и уходил по ней в утренний туман.

— Это может быть любая другая машина, — раздраженно возразил с заднего сиденья толстый зам. Он уже не вонял, был чисто выбрит, но бессонные ночи оставили синие тени под его маленькими злыми глазками.

— Они это, товарищ полковник, точно они! Больше некому, след свежий совсем! — волновался Дима.

— Ну, смотри… следопыт! — полковник устало махнул рукой, что-то буркнул в рацию, и маленькая колонна, свернув с шоссе, понеслась, кренясь и подпрыгивая на ухабах, к заброшенному асфальтовому заводу.

— Они! Они, гадом буду! — закричал Дима.

Полковник уже и сам увидел стоящую у распахнутых ржавых ворот бежевую «шестерку». Он скомандовал в рацию: «Колонна, стоп!» — и принялся напряженно вглядываться в забрызганное грязью стекло.

И эта его нерешительность, эта минутная заминка спасла жизни многим и многим людям…

Неподвижно стоящая машина вдруг мгновенно превратилась в ослепильно белый огненный шар. Вздрогнула земля от адского грохота. От удара сорванной с петель створки заводских ворот смялся, словно картонный, бок милицейского автобуса.

Вдавленное взрывной волной внутрь салона лобовое стекло брызнуло осколками, один из которых глубоко рассёк Димину щёку и неминуемо попал бы в глаз, не прикрой ослепленный вспышкой Дима лицо рукой. На колени полковнику упал чей-то изуродованный палец.

Оглушённые и ослеплённые милиционеры с опаской выбрались из машин и окружили ещё дымящуюся воронку.

От «Жигулей» преступников не осталось практически ничего.

Эпилог

Совсем уж было ушедший из этой истории бомж Копалыч вернулся в неё вновь на одну только минуту для того, чтобы, проходя по улице Ленинской, ранним туманным утром около взорванного накануне автосалона увидеть, как прямо из стлавшейся над самой землей белесой пелены поднялись в тишине две неясные фигуры, точно выросшие из тротуара.

Пытаясь прояснить для себя столь необычный феномен, старик приблизился к странной паре и отчетливо разглядел открытую крышку люка, двух мужчин, несших туго набитые чем-то черные пластиковые пакеты.

Лицо коротко стриженного он узнал сразу. Это было лицо из ночных кошмаров Копалыча.

Живо вспомнились ему и полуразрушенный дом, и нелюди с мертвыми глазами, и смутная быстрая тень в проеме балконной двери.

Тяжелый утренний хмель, бродивший в голове Копалыча, пропал куда-то, и старик быстро засеменил прочь, мелко крестясь. Душа его мерзко маялась от внезапно наступившего отрезвления и липкого холодного ужаса.

* * *

В час, когда ночь неохотно перетекает в хмурое утро, школьный двор был пуст и тих. Старый дуб, корабль Громова детства, высился в тумане неясной громадой.

Алексей провел пальцами по шершавой коре, запустил руку в неприметное дупло и вытащил на свет божий жестяную банку из-под растворимого кофе. Открыл ее. Достал сложенные вчетверо листки и стряхнул с них душистые коричневые пылинки.

«Если ты читаешь это письмо, Леша, значит, я уже мертв. — Четкий почерк майора расплывался перед глазами Грома. Он несколько раз моргнул и продолжал читать. — Впрочем, наверное, так будет лучше для всех. Я все хотел рассказать тебе правду и не мог.

Хмура был прав, когда перед смертью говорил тебе, что Крот только пешка. Крот был моей пешкой, Гром. Это я придумал его. Заботливо вырастил из тупого урки…

Когда страну захлестнула волна преступности, когда стерлись границы между чиновником, ментом и бандитом, я понял, что грубой силой систему не переломишь. С системой нельзя было бороться, но ее можно было перехитрить.

И я создал в городе контролируемую мной организованную преступность, во главе которой стоял Крот.

Сначала всё шло хорошо. Банда не пускала в город другие группировки. Охраняя свою территорию, жестоко расправлялась с «залетными» гастролерами. Крыша «кротовских» была надежной, а поборы — не чрезмерными. Я следил за этим.

Всё рухнуло в одночасье. Тяжело заболела Надя. Покойный Борис Израилевич Кацман прямо сказал мне, что я могу потерять дочь. Нужны были дорогие лекарства, консультации столичных врачей. И все это стоило бешеных денег…

Я смотрел, как с каждым днем тает, истончается, становится прозрачным личико моей дочери. А проклятые деньги были рядом, вот они! Только протяни руку и возьми.

И я не смог… я не дал умереть Надюше. А потом брать деньги стало проще, не так больно.

Я слишком поздно узнал о смерти твоих близких, Леша, я не смог предотвратить их гибель, я виновник их смерти.

Мне нет прощенья, да я и не прошу его. Я только хочу, чтобы ты знал…»

Письмо обрывалось на этом, но не было незаконченным. Майор милиции Виктор Михеевич Рулев просто сказал все, что хотел сказать. Они с Громом всегда понимали друг друга с полуслова.

Алексей держал листки над пламенем зажигалки, пока они не превратились в пепел. Он вышел за школьную ограду, где у машин его ждали Лиза и Али со своими воинами. Никто ни о чем не спрашивал его. А он никому ничего не сказал.

Одетые в чёрное женщины, большая и маленькая, молча сидели у экрана телевизора в полутемной квартире, заполненной от пола до потолка звенящей тишиной. Они крепко держались за руки.

С экрана молодой диктор местного телевидения, «акая» по-столичному, читал сводку криминальных новостей. После каждой фразы он, как попугай, наклонял голову то в одну, то в другую сторону.

— Потрясшая наш город в последнее время череда убийств и терактов пополнилась вчера утром еще одним ошеломляющим по своей беспрецедентной наглости преступлением. На временно бездействующем асфальтовом заводе прогремел взрыв. В интересах следствия подробности пока не разглашаются, но сотрудники районного управления внутренних дел сообщили, что взрыв произошел при попытке задержания некоего Алексея Ивановича Громова, которого милиция считает главным виновником последних ужасных событий. Алексей Громов подорвал себя вместе с машиной, в которой, кроме него, находился еще один человек. Взрыв был так силен, что обломки машины и части тел разметало на несколько десятков метров от эпицентра. Легко ранено несколько сотрудников ОМОНа и милиции. Криминалистам удалось идентифицировать изуродованные останки второго человека, по всей вероятности, взятого Громовым в заложники. С болью и прискорбием сообщаем, что им оказался Виктор Михеевич Рулев, майор милиции, начальник городского управления внутренних дел. Бессменно прослуживший на этом посту долгие годы, Виктор Михеевич был известен как бескомпромиссный борец с преступностью. Редакция программы выражает семье погибшего свои глубочайшие соболезнования.

Диктор говорил ещё что-то, но Тамара Васильевна и Надя уже не слушали его. Они молчали, прижавшись друг к другу, мать и дочь, одни в большом и жестоком мире.

Звонок в прихожей дребезжал нудно, как попавшая в стакан муха. Тамара Васильевна открыла дверь и молча смотрела на звонившего опухшими от слез глазами.

Перед ней стоял незнакомый кавказец. Его серые глаза были холодны как лед.

— Позвольте представиться, — деликатно кашлянул в кулак незнакомец. — Тенгиз Мамаладзе. Начальник отдела платежей «Объединенной страховой компании «Альянс». У меня к вам деликатное дело, касающееся вашего покойного мужа…

— Проходите, — равнодушно сказала Тамара Васильевна и, не оглядываясь, пошла по коридору. В комнате кавказец присел к столу и, открыв вместительный кейс, разложил перед собой какие-то бумаги.

— Видите ли, Тамара Васильевна, дело в том, что две недели назад Виктор Михеевич застраховал у нас свою жизнь. Обычно i компания не осуществляет страхование на такие большие суммы, но, искренне уважая господина Рулева, руководство компании не могло отказать господину Рулеву в его просьбе… О чем сейчас очень сожалеет, — невесело усмехнулся незнакомец и после небольшой паузы продолжил: — Однако мы всегда выполняем свои обязательства. Подписав эти бумаги, вы, как ближайшая родственница, можете получить полную сумму страховки прямо сейчас.

Тамара Васильевна и Наденька ошеломленно смотрели, как холодноглазый, словно фокусник, неторопливо достает из кейса пачки денег в аккуратных банковских упаковках и складывает перед собой в стопку. Достает и складывает, достает и…

— Но… мы не можем принять это… — растерянно пролепетала Тамара Васильевна, глядя на высящуюся посреди стола денежную гору.

— Можете. Они по праву принадлежат вам, — неожиданно тепло и грустно улыбнулся кавказец. — Только распишитесь, пожалуйста, вот тут.

Выйдя из подъезда, Али долго смотрел на окна квартиры Рулевых, затем, перейдя дорогу, открыл дверцу неприметной серой «БМВ».

Сидящий за рулём Алексей спросил:

— Как они?

Али неопределённо пожал плечами, закурил, глядя перед собой.

— Наши дела здесь закончены. Это было последнее, — негромко сказал он. — Но мы вернёмся?

— Обязательно! — Алексей молча кивнул, пригнулся к рулю, и машина рванулась от обочины.

* * *

Молодой розовощёкий прапорщик сразу выделил эту четверку из пестрой гомонящей человеческой реки, круглые сутки текущей мимо его стеклянной будки, через пропускной зал таможенного поста аэропорта Шереметьево.

Двое мужчин, один явно кавказец, другой невысокий, с усталым незапоминаюшимся лицом. С ними две девушки, обе болезненно бледные и очень красивые. Тот, что помоложе, протянул в окошко четыре паспорта.

— Куда летим? — привычно и строго спросил прапорщик.

— В Лондон. На археологический конгресс. Археологи мы, — вежливо ответил за всех  невысокий  и  потрогал  заклеенное пластырем ухо.

«Археологи, как же!» — подумал таможенник, открыв уже было рот для резонного в этой ситуации язвительного замечания, но, встретившись взглядом с холодными серыми глазами кавказца, странно мерцавшими на смуглом лице, внезапно почувствовал себя очень неуютно.

Просто отвратительно почувствовал себя прапорщик и побыстрее, подальше от греха, поставил штампы на розовых страницах загранпаспортов…

Огромный, вполнеба, багровый диск заходящего солнца лил расплавленное золото в изумрудные волны Карибского моря, окрашивая розовым трепетным светом белоснежные стены виллы, стоящей на краю пальмовой рощи.

На небольшом огороженном пляже, у самой полосы прибоя, в легких пластиковых креслах сидели четверо. Два мужчины и две женщины. Они молча смотрели на закат, и влажный бриз касался их лиц, а прибой бросал к их босым ногам водоросли и маленьких крабов…