Несмотря на пережитую сильнейшую депрессию и ещё парочку очаровательных в своей невыносимости неврозов и психозов, мне удалось научиться жить одним днём, как советуют все психиатры и психологи, как научил меня мой доктор. Но это не сделало меня ни на гран счастливее, просто позволило рационально и хладнокровно относиться к своим мучениям. Всё ложь, от «однодневности» не становится легче. Ты живёшь этот проклятый один день, как приговорённый, потому что всерьёз заставить мозг радоваться тарелке вкусного супа, который я сожру здесь и сейчас, или солнышку, под которым я пойду прогуляться, невозможно. Он на то и мозг, что умеет всё сразу: и радоваться супу, и жестоко мучить своего хозяина мыслями про прошлое или страхами за будущее. Ничего не меняется. Психологи либо издеваются, либо лгут во спасение, либо кристальные дураки, ни хрена, видимо, не понимающие, что может твориться в душах исковерканных своими несчастьями людей.

Так вот… Жила я себе приговорённой к пытке жизнью, делала хорошую мину при вполне качественной игре. По утрам, постанывая, ползала по квартире, пытаясь настроиться хоть на какое-то подобие здоровой жизни: босиком и голая (не было сил хотя бы накинуть халатик), держась за стену и порой подвывая в голос (так легче было избавляться от ноющей боли в солнечном сплетении), бродила по дому, тупо ожидая, как со временем, часа через полтора, отпустит. Иногда приходилось прибегать к помощи лекарств, когда совсем уж крючило.

Отпускало. И я могла более-менее пристойно существовать до самого позднего вечера. Около полудня садилась за компьютер и работала: переводила с английского на русский и обратно. В зависимости от того, что нужно было моему работодателю — крутой фирме по недвижимости, изо всех сил выпрыгивающей из штанов, чтобы её заметили и оценили в Европе и Штатах. Меня эти попытки смешили до желудочных колик, но ровно до того момента, пока шеф — Рома Крюков не отыскал каким-то чудом и непонятно где Веньку Львовского. И вот тогда началось… Всё и у всех началось — и у фирмы, и у Ромы, и у меня.

У Вени появилось то, чего не было раньше: место для работы — много места, целая лаборатория. И деньги. Но из самого современного оборудования много чего не хватало, а для получения этого нужен был доступ в закрытые и секретные НИИ и их лаборатории. И тут рядышком, под боком, как рояль в кустах, оказалась я, пахавшая на Крюкова переводами. Что переводилось для конторы по недвижимости, казалось бы — какая такая могла быть переводческая работа? Удивительно и непонятно? А зря. Крюков идиотом-то не был, помимо грёз о том, как можно было бы использовать нынешние знания в прошлом, он старался по-возможности заглядывать в будущее через информацию про аналогичные рынки в мире, памятуя о том, что мы всегда отстаём на сколько-то лет. Поэтому моей задачей было находить и переводить на единственно понятный Крюкову язык самые серьёзные и важные материалы из «их» прессы по поводу интересующего нас сегмента. С анализом и тенденциями, веяниями и прогнозами.

Рома знал, где и кто мой папа. И это он, сукин сын, подначил Веню приударить за мной с далеко идущим планом: войти в мою семью, дабы использовать возможности будущего тестя. Откуда я про это узнала? Всё же я дочь своей мамы, умею «читать» людей, тем более, имею бесценный опыт изучения человеческой изнанки и по своей жизни, и с помощью долгих бесед с психиатром. Плюс с малолетства прекрасно знаю цену слов. Через пару как бы романтических встреч Веня вынужден был сам мне признаться во всём, как на духу — а куда б он делся? Это ничего не испортило — Веня мне понравился, особенно, когда я впервые сняла с него эти жуткие очки, да и я нравилась ему. Я не могла не нравиться молодому мужчине: слишком хороша, слишком сексуальна, слишком опытна и порочна. Кто, даже если это начинающий Эйнштейн, устоит против такого количества «слишком»? Веня плыл и таял, приближаясь ко мне, а я умела делать те движения губами и руками, от которых любой мужчина превращался в нагретый на солнце пластилин. В общем, глупая и смешная техника, работающая в ста из ста, а опыт у меня был.

И мужчина без всякого допроса с пристрастием признается в чём угодно, без колебаний выдаст любую тайну, продаст маму, друга, а уж президента своей страны тем более. И не будет испытывать никаких рефлексий по этому поводу.

А мне рядом с Веней стало полегче. Вдруг что-то может измениться в жизни? Предчувствие? Возможно. Нет, дело не в самом Вене и не в сумасшедшей любви. Любить, тем более, по-сумасшедшему, я уже не могла, но подняла голову надежда на перемену участи. Показалось, что я наконец-то смогу окончательно отделиться от родителей и больше ни в чём от них не зависеть.

Мы поженились. То, что мы нравимся друг другу и устраиваем один другого и как любовники, и как друзья, и как союзники, и как попутчики, в конце концов, было более чем достаточно для нас обоих. Мои родители радовались, что я выхожу за не просто перспективного, а очевидно талантливого, проявившегося в деле и небедного программиста, возможно, с великим будущим (знали бы они!), поэтому помощь Вене в его работе была оказана быстро и во всём требовавшемся объёме. В результате ему оказалось можно то, что никому другому нельзя. Хорошо, что у нас страна такая — всё решается связями, блатом и кумовством! Ну, и деньгами, разумеется. В какой точке мира молодого, даже талантливого спеца подпустили бы к самому секретному в области физики и прочего космоса, если он без погон и «не допущен»? Ах, не смешите.

В нашем случае оказалось вполне достаточным взять в долю двух крупных генералов не скажу какого ведомства — именно этот фортель провернули отец вместе с Крюковым. А мой Венька просто радовался, как ребёнок, новым игрушкам, к которым его допустили. Он и мечтать о таких не мог. Собственно, от этих «игрушек» всё и зависело. Именно с ними у него и получилось. Получилось великое и гениальное.

Разумеется, я не верила ни в какие сказки и фантастики и с тревогой подумывала о том, что будет, когда Крюкову надоест ждать «машину времени» или он поймёт, что его поимели? Венька не боится потерять работу ни секунды — чего бояться, его с руками оторвут в любой точке мира, другое дело, что таких денег, которые в него вбухивает Крюков, нигде сразу платить не будут: никто ж в своём уме не станет финансировать перемещения во времени.

Но, как я уже упоминала, дело не в зарплате. Крюков всё же выходец из 90-х, при всём том, что сам в криминале никогда участия вроде бы не принимал. Но привычки, но замашки, но понятия… А вдруг убьёт? Вот над этим я иногда мучительно задумывалась и даже делилась своими опасениями с мужем. Тот лишь усмехался в ответ. Я расценивала это, как недальновидное мальчишество, а он был просто на двести процентов уверен в своих силах и возможностях. И оказался прав.

— Уже были пробные вылазки, — сообщил мне муж, не скрывая восторга и вполне заслуженной гордости. Он сдёрнул с носа очки и начал их протирать специальной замшевой тряпочкой. А я могла, наконец, любоваться на его красивое лицо и видеть сияющие восторгом победы глаза.

— Куда? Как? — я пожирала мужа взглядом, силясь собраться с взорвавшимися мыслями и осознать, что произошло. — В будущее?

— Нас интересует прошлое, таков заказ Крюкова, — коротко бросил Веня, и я в очередной раз поняла, как же его всё-таки напрягают рамки, поставленные шефом. Ну, а куда денешься — кто платит, тот заказывает.

— И? — внутри меня всё трепыхалось от возбуждения.

— Получилось. На пять лет назад — получилось. Совсем ненадолго, система пока что не шибко устойчивая, но теперь дело пойдёт, мы сделали главное: сумели понять, как совершать скачок. Всё оказалось гораздо проще, чем все думали раньше, — Веня тихонько рассмеялся. — Если бы люди знали, насколько всё просто…

Наш дорогой лысый Крюков в бордовом пиджаке хотел не витал в облаках, он «просто» хотел таскаться в прошлое и там делать «нужные ставки» — зная сегодняшний день, скупать заранее то, что в прошлом не имело никакой цены, и, напротив, избавляться там от ставшего в будущем ненужным хлама. Примитивность Крюкова проявилась ещё и в том, что он не собирался выходить за рамки своей бизнес-темы — недвижимости, ничто другое его не интересовало.

И при этом навыки 90-х никуда не делись: у него хватило ума и хватки «построить» Веню и работу его лаборатории так, что только рыпнись! Только попробуй проявить самостоятельность в действиях или распустить язык! Мало того, что Крюков обещал засудить и отобрать всё, выдав отступнику на будущее «черную метку» — волчий билет: он не побрезговал предупредить крохотный коллектив работавших там гениев: «Если что, убью».

— Вы странные, — задумчиво заметила я. — Вы все, и Крюков тоже, очень странные! А если кто-то из вас просто грохнет его самого там, в прошлом. И все дела.

Веня удивлённо посмотрел на меня:

— Кто-то из нас похож на убийцу? Я похож? Знаешь, такое нам даже в головы не приходило и не придёт. Мы — учёные, а не бандиты. Это первое. Второе, рациональное: ну, убьём мы там Крюкова, а потом вернёмся сюда — к кому, к чему? Что тут тогда будет без него? Будет ли работать наша машина на вход? Будет ли куда вернуться? Разве мы это можем просчитать? Пока что не можем и даже не собираемся — не до этого. У нас другие задачи, Таша. А ты пересмотрела глупых американских фильмов на эту тему, где все бегают туда-сюда по времени и друг друга убивают.

— А если Крюков решит убивать? А он может! Ты об этом подумал?

— Не считай меня дураком, пожалуйста. У нас с ним чёткий контракт: сталкером он никогда не будет, сталкерами будем только мы. Без нас ему не попасть туда, к тому же я напугал мужика, придумав «побочные эффекты» вылазок через аппарат: болячки всякие могут обостриться, гипертония да и импотенция не исключена, — мы с Венькой вместе прыснули.

— И он поверил?

— Я завалил его псевдонаучной терминологией и показом статей «на эту тему» на неизвестных ему языках, но с очень говорящими картинками. Он аж с лица взбледнул и спросил с почтительным ужасом: «А ты сам пойдёшь, несмотря на?». Я развздыхался, разохался — мол, а что делать-то? Контракт, работа. Да и наука для меня дороже всего. «Да вы чокнутые, ребята!» Шеф был потрясён, Таш! И зауважал нас ещё больше.

— Хорошо, когда дающий миллионы на науку — невежда! — заметила я.

— Нет, Таш, нехорошо, — моментально посерьёзнел Веня. — Мне не нравится, что приходится действовать вот так… иметь дело с идиотским бизнесом и с номенклатурными связями. Но иначе никак вообще. Иначе наш предел — НИИ под руководством очередного ФСБшника, где мы будем делать очередные ракеты, падающие при запуске.

— Вень… если бы ты там работал, они бы не падали, наверное…

Муж посмотрел на меня с нежностью, но как на дурочку.

— Падали бы, Таш, падали бы. Они не могут не падать. Их падение — это тоже часть игры, это, если хочешь, закон, система, я там буду или кто-то другой. А наука нынче делается, условно говоря, в подвале. Потому что она нужна бывшему полубандиту Крюкову для успешного ведения бизнеса. И больше никому.

Мы грустно помолчали минуты две, почтив память некогда великой науки, но потом я не выдержала:

— Рассказывай же, ч-чёрт, я ж сейчас взорвусь!

Что удалось извлечь понятного для меня из Вениных рассказов? Система — это две машины — большой мощнейший агрегат и маленькая, размером с мобильный телефон, которая непременно должна быть надежно закреплена на перемещаемом объекте (это я так наукообразно о человеке). Обеим машинам задаются нужные параметры: дата, географические координаты и время пребывания в заданной точке. Собственно, это всё, что я поняла. Да, ещё. Перемещение происходит не только во времени, но и в пространстве, и тут важно не ошибиться и не очутиться, к примеру, в печи у сталеваров или на железнодорожных путях, по которым мчится курьерский поезд. Нужно очень чётко задавать параметры, вплоть до широты и долготы. К счастью, никто, даже Крюков, дальше, чем на пять лет, пока не замахивался, у шефа чешутся руки рвануть именно туда — в тех временных «широтах» гвоздём торчит какая-то его крупная ошибка и одновременно возможность правильного шага.

— Окей, он сделает этот правильный шаг, то есть, кто-то из вас сделает, вернётся сюда, а тут уже на крюковском счету на десять миллионов больше, чем было?

— Ну, да, именно так.

— А… эффект бабочки Брэдбери?

— Таша, — муж вздохнул. — Именно это я вовсю сейчас изучаю, всё не так просто, как представлялось даже самым талантливым писателям. Но и не так сложно, как казалось раньше нам. А вот Крюкову, как ты понимаешь, на это глубоко начхать, он даже не дослушал ни разу до конца. Поэтому, боюсь, наши вылазки туда начнутся очень скоро, совсем скоро. Хотя задачки, поставленные Крюковым там, в прошлом, простые, это всё ерунда. Последствия, кроме прибавившихся миллионов, вряд ли должны быть… по-моему. Работаю. И уже кое-что наработал.

— Ну?

Вдруг Веня нахмурился и нацепил очки обратно на нос:

— Рано ещё об этом говорить. Потом.

— Венька, ты с ума сошёл? Умоляю!

— Я расскажу. Погоди, дай кое в чём убедиться. Просто подожди немного.

— Про эффект бабочки вот очень любопытно…

— Отстань пока со своей… эффективной бабочкой! — и он засмеялся.

И я стала терпеливо ждать. Продолжая жить, как двуликий Янус, с одним лицом, обращённым вовне, на Веню, на приятелей и коллег, на весь мир, и с другим, глядящим в себя. Никто не подозревал даже, как непросто мне было начинать каждый новый день с мыслью «надо жить, потому что надо». Казалось бы, какая проблема — шагнуть с крыши небоскрёба, выжрать сто таблеток снотворного и — всё, никаких мучений?

Хотела. Струсила. Поняла, что и в этом я — ничтожество распоследнее, трусливое животное, цепляющееся за жизнь всеми лапками, до ужаса боящаяся и боли, и темноты, и вечности. Да и приспособилась ведь! Даже в таком существовании можно найти свои удовольствия, правда. Вот, к примеру, мои поездки. Я путешествовала всегда в одиночестве, и в этом заключался самый великий кайф! Никто меня не знал ни в самолётах, ни в отелях, ни на улицах далёких городов, ни на самых экзотических пляжах мира! В этом таилась суть, сермяга, разгадка. Я легко знакомилась с людьми, общалась и была свободна от всего: от своего прошлого, от воспоминаний, от боли… от себя. Для новых знакомых, мимолётных, на время, я была чистым листом, на котором сама рисовала то, что мне хотелось. То мне хотелось предстать задумчивой филологиней в отпуске — и я играла эту роль, на ходу придумывая свою жизнь. То я становилась сбежавшей от ревнивого мужа домохозяйкой, заведшей интрижку с его партнёром (о, я сбежала от гнева пылкого Отелло, чтобы спасти свою жизнь!). Однажды я сказалась журналисткой, собирающей материал об отдыхе богатых граждан, об их пристрастиях и привычках. Надо было видеть, как моментально, точно по щелчку, подтянулись наши отдыхавшие на Канарах господа «апмидлкласса», как они выпрямили спинки и заговорили на очень правильном русском языке, не позволяя себе в моём присутствии ни мата, ни вульгарности. Это было забавно и весело!

Я с наслаждением расслаблялась во время поездок, отдыхала от своей жизни, от себя. Далеко от России, от дома, от своей каждодневной жизни я никогда и нигде не была собой. И это было самое прекрасное, что происходило и примиряло меня с моим существованием дома, в Москве, всё остальное время. Можно сказать, что я жила от поездки до поездки. Наши финансы позволяли мне подобное регулярное расслабление даже чаще, чем пару раз в год. И каждый раз недели на три. Кстати, в отпусках я продолжала заниматься работой — переводами для Крюкова, и меня это нисколько не напрягало. Напрягало другое: быть собой и с самой собой. Только далёкие дали, чужие страны и мимолётные встречи с чужими людьми давали мне иллюзию свободы, счастья и моменты удовольствия от жизни.

Вене я об этом рассказывала, как про игру. Такая вот у меня чудинка, расслабуха.

— Что ж, это придаёт тебе ещё больше шарма и экстравагантности, — замечал муж.

— Я — экстравагантна? — поражалась я.

— И очень даже. Поэтому такая игра тебе идёт.

Игра. Правильное нашлось словцо для объяснения моего «заскока». Не рассказывать же супругу про ненависть к себе и к самому своему существованию. Глубокую и непреходящую, хотя и поутихнувшую слегка с тех пор, как, благодаря ему, мне больше не нужно быть настолько зависимой от родителей. Но я молчала про самое потаённое, потому что даже он, при всём его уме и широте воззрений, вряд ли бы понял. И вообще, получилась бы неприлично длинная история «про меня», а я того не стою. Нельзя отнимать драгоценное время у гения. Хорошо, что мой Веня настолько погружён в себя, так занят своим делом, что не в состоянии заметить фальшь и неполадку в функционирующем рядом живом организме. Ему ближе железо и электроника, вот в этом он бог, технику он чувствует, как самый настоящий экстрасенс, если бы такие на самом деле были. А живой человек для него, лишь бы не мешал и был приятен.

Никогда, никогда не удастся объяснить даже приблизительно, как живётся тому, кто каждый прошлый период или момент свой жизни вспоминает с отвращением и содроганием, кому стыдно за любое воспоминание, за любое напоминание. Доктора, психотерапевты делают вид, что понимают, глубокомысленно кивают башками, но чтобы на самом деле хотя бы примерно почувствовать то, что ощущаю я, нужно, как минимум, испытать подобное самому, на своей шкуре, на своих израненных нервах. По моим наблюдениям, люди предпочитают гордиться собой и своими поступками, вспоминать о себе хорошее и с удовольствием выдавать это окружающему миру порционно или фонтанами, таким образом самоутверждаясь в дне сегодняшнем с помощью то ли реальных, то ли сильно приукрашенных воспоминаний.

Можно, конечно, жить и действовать по анекдоту «И вы говорите!», но штука в том, что не получится у меня. При любой попытке хотя бы «по касательной» вспомнить события прошлого, начинается натуральная морская болезнь — штормит, тошнит и может вывернуть наизнанку до кишок. По-хорошему, мне бы блокировать память каким-нибудь условным ботоксом для мозга, чтобы никакие воспоминания не рыпались даже, чтобы не отзывались картинками на любое невинное внешнее воздействие от чьих-то слов о тех годах, или от сюжета в телевизоре, музыки тех времён.

Попробуйте жить и не тужить, когда любой подобный пустяк может вызвать приступ дурноты или горячей боли где-то внутри — то ли в сердце, то ли в желудке. А суть боли, её причина — отвращение к себе. Взрываешься. Аккуратно эдак взрываешься изнутри, снаружи ничего не заметно. Но под вполне целой оболочкой — руины, разорванные, окровавленные куски плоти, всё ещё подрагивающие и сочащиеся кровью.

Так и жила. В ожидании то ли конца, то ли избавления. И вот однажды поняла, что, кажется, дождалась.

Постепенно муж рассказал мне всё про машинку, вернее, про обе её части. Когда он рассказывал, я на максимум включала свою память, а сразу после разговора бежала к себе подробнейше конспектировать услышанное.

Все свои вопросы я будто бы наивно — будто бы! — черпала из фантастических фильмов.

— А вот помнишь «Назад в будущее»? — будто бы вдруг в очередной раз вспоминала я. Венька смеялся. Я тоже. Главное, что на мои вопросы, отсмеявшись, он расслабленно отвечал подробно и с удовольствием.

— Вы на самом деле не планируете никого там убивать, как в «Терминаторе»? — искусственно беспокоилась я. И вот в таких случаях муж не смеялся, а становился угрюмо серьёзным.

— Если когда-нибудь кто-нибудь начнёт заниматься этим, считай, что я — сатана, создавший адскую машинку.

— Вень, ты что? Начнут, конечно! Ты сомневаешься в человеческой натуре? Не сомневайся, дорогой мой, она гадкая. Люди не только это начнут, а ещё что похуже придумают. Но ты тут при чём? Окей, не ты, так кто-то другой всё равно рано или поздно сделал бы то же самое. Ты сам понимаешь — наука штука объективная, на все открытия найдётся их совершитель — не тот, так следующий. Поэтому не грызи себя, ты — первый, а это здорово!

— Тогда хотя бы пусть при мне, пока я жив, оно не попадёт к людям… ко всем людям. Лучше уж пусть будет у Крюкова. С ним хоть всё ясно, его я могу контролировать.

— Согласна, — кивала я. — На него у тебя ума и сил хватит. Чтобы контролировать. «А на меня — нет», — мысленно добавляла я, проникаясь к мужу даже сочувствием каким-то, как нередко случается у не самых паршивых лгунов по отношению к ими же обманутым.

Теперь каждый раз, когда у нас с Веней находилось время на разговоры за ужином, или в ленивой воскресной неге, которую мой трудоголик нечасто себе позволял, все наши темы вертелись вокруг машины и времени. Оно и понятно: не каждый год на этой планете делаются открытия подобного масштаба, тем более, моему гению было что предъявить принципиально новенькое. Он опроверг кое-что важное в постулатах науки, правда, пока чисто теоретически, но тем не менее.

— Всё оказалось не совсем так. Наконец, я это вычислил, теперь могу сказать, — прикрыв глаза и вытянувшись на диване, рассказывал муж. Его голова покоилась на моих коленях, а я делала массаж самой умной в мире башки, с трудом продираясь сквозь джунгли кудрявых волос. Дурацкие очки лежали рядом, на чайном столике. — Дело в том, что если учитывать квантовый скачок, лежащий в основе перемещения, и при этом держать в голове эффект Зенона…

— Так, стоп! — моя ладонь легла на Венин рот. — Я много-много дней «переваривала» кота Шрёдингера и так и не въехала до конца в суть. Ты можешь перейти на другой уровень объяснений? Чтоб был не квантовый уровень, а просто уровень! Мой уровень, Венечка.

Муж вздохнул, зажмурился и несколько секунд соображал. Потом улыбнулся и распахнул сияющие и смеющиеся глазищи.

— Буду говорить с тобой, будто ты — маленькая девочка! Так даже забавней. Попробую адаптировать суть до уровня ребёнка…

— Отлично, кэп!

— Итак, слушай сюда, моя маленькая, глупая девчушка…

И маленькая глупая девчушка раз за разом внимала интереснейшим рассказам, посвящённым её любимому фильму «Назад в будущее», особенно заостряя свой цепкий ум и память на тех моментах, которые будоражили надежду на избавление от давнего и спрятанного от посторонних глаз страдания. Неужели появился шанс сбросить с холки груз, который не даёт разогнуться и вздохнуть полной грудью, жить без тошноты и вечного сожаления о том, что вообще существуешь?

— Давай уточним, Вень, правильно ли я тебя поняла. Ну, вот встречаются люди там, в прошлом: один из будущего, другой оттуда. Они знакомы…

— И что?

— Что будет?

— Будет встреча двух человек, не более того. Важно то, что они друг другу скажут, точнее, что позволит себе тот, который из будущего. Эффект бабочки сложнее и причудливее, чем мы думали, но его никто не отменял.

— А если к этим двум присоединится тот, который из будущего, но из прошлого?

— Прости — как?

— Фух… Смотри: человек из будущего попадает в прошлое и там встречает свою родную сестру и себя же, только тогдашнего. Сколько человек в комнате окажется?

— Трое.

— Но ведь двое из них — это одно и то же лицо!

— Трое, — твёрдо повторил Веня. — Чтобы тебе было понятнее: в тот момент времени в одной комнате есть три мозга и три сердца. Никаких парадоксов. Тут возникает переплетение реальностей, но это слишком сложно, объясню потом как-нибудь. В общем, при заданных тобой условиях в комнате находятся три человека.

— Ух, и ни фига себе! — искренне восхитилась я. — Недавно кино смотрели, помнишь… Чувак в себя молодого выстрелил и сам он, пришедший из будущего, тут же прямо растворился в воздухе. Помнишь?

— Да помню! Чушь. Ничего такого произойти не должно было бы. Именно потому, что в тот момент времени господин из будущего был бы вполне себе реальным живым человеком из плоти и крови. Куда он денется? Нет, он остался бы невредимым и печально глядел бы на собственный молодой труп.

— О как! Значит, все эти исчезновения — чушь?

— Как выяснилось — да. Но это фантазия от незнания.

— А как выяснилось?

— Ты опять хочешь про квантовые дела и котов? — Венькин глаз стал смешливым и хитрым. — Нет, мы не пробовали и не собираемся. Но это доказано в теории. Просто поверь. Ты же мне веришь?

— Как себе! — я вкусно поцеловала мужа. — Пойдём выпьем вина, и ты мне ещё расскажешь…

И мы пошли к бару, чтобы «откупорить шампанского бутылку». Веня даже не подозревал, какая буря творилась в моей душе, как дрожал каждый мой нерв, как вспотели ладони и зашлось сердце. Теперь я знала, каков мой план. Знала, что сделаю.