Иногда я зажмуриваюсь и трясу головой, чтобы отогнать от себя совершенно реальную картинку с настоящими запахами, звуками, со всеми теми ощущениями, что испытывала в давно минувший момент жизни… Слишком реально! Так, что даже страшно. Страшно? Да, это слово главное.
Казалось бы, что плохого в таком воспоминании… Самое начало лета, только что прошла сильная гроза, но уже неуверенно проглядывает солнышко. Молодая зелень кругом, слышится шорох тяжелых капель, падающих с листвы. И запах… Кто не знает этот сумасшедший запах в большом городе, в самом начале лета, после дождя? Запах мокрого асфальта, листвы после обильного душа, чуть-чуть пробивающийся аромат озона – черт его знает, что это за запах такой, от которого юному организму хочется скакать на одной ножке, верещать, как малому дитенку, прыгать, танцевать и носиться по лужам! Но я уже взрослая, мне аж 15-16-17 лет. Поэтому я глубоко вдыхаю запах летнего дождя, дергаю за веточку дерева, чтобы на меня пролились холодные капельки, аккуратно обхожу лужи, прислушиваюсь к удаляющимся раскатам грома и веду себя исключительно прилично, как подобает возрасту. Я улыбаюсь. Мне хорошо, мне свободно и легко. Если не задумываться…
…Если отрешиться, не помнить о том, что… ну, обо всем, что так терзает меня без перерыва. И не может перестать, я ничего не могу поделать до тех пор, пока… Пока… В общем, лучше бы у меня не было дома, не было семьи, не было… близких. Эта испуганная мысль пробегает по краю сознания, и я ее гоню, гоню нещадно! Но я никогда уже не поскачу на одной ножке, не буду прыгать, танцевать и носиться по лужам. И вовсе не потому, что я взрослая… Я даже улыбаться перестану… уже перестала. Поэтому щенячье чувство восторга от ароматов и видов после прошедшей летней грозы сумело продержаться во мне минуты три, не больше. А потом снова навалилось то, что гирями висит на моих ногах, не давая прыгать и танцевать, булыжником лежит на моих плечах, не давая распрямиться и заставляя постоянно сутулиться, что занимает весь мой мозг и замещает все иные чувства… Это страх. Вполне конкретный страх. Можно назвать его страхом экзаменов – формально так оно и есть. Но по существу – это страх перед матерью, перед семьей, перед отчим (в первую очередь, материным) домом.
Вспоминаю, как приходило ощущение легкости, когда я представляла себе, что мне не надо идти домой, видеть этот привычный быт, родителей, свою комнату, которая с некоторых пор перестала быть убежищем от опасного мира. Чего же я боюсь? Я боюсь экзаменов. Кому-то смешно? Начало лето в юности – это вечная пора подобных испытаний, которые превращают мою жизнь в ад. И снова я ставлю мысленный эксперимент: у меня нет дома и родителей, но меня ждут все те же экзамены… Страх остается, но он ощутимо уменьшается! Настолько, что я вполне могу начать напевать песенку и, подтанцовывая в такт, элегантно огибать лужи. Но это – мысль-мгновение. Через секунду я возвращаюсь в реальность и снова тупо пялюсь в асфальт, забывая даже удивиться чистоте воды в луже, где переливчато отражаются стоящая рядом многоэтажка и деревья.
Помню устный экзамен по русскому языку в восьмом классе. Мне вообще нечего было бояться, я была абсолютной отличницей по этому предмету всегда, и давался он мне так же легко, как уроки пения в начальной школе. Естественно, меня обожала наша учительница по русскому и литературе. И вот она увидела меня в то утро.
– Что с тобой? – ахнула она.
– Н-н-н-н-нич-ч-ч-чего, – едва слышно прошелестела я.
– Так, все понятно, – строго сказала она. – Будешь сидеть в классе и успокаиваться. Пока не успокоишься, не будешь сдавать.
Напрасно я тянула руку, чтобы меня уже вызвали тащить билет. У меня была одна мечта: побыстрей отстреляться. Но добрая учительница, видимо, из самых лучших побуждений, решила дать мне возможность прийти в себя и успокоиться. Думала, так будет лучше…
В общем, тянуть билет меня пригласили часа через полтора. Я ответила на «отлично». Но чего мне это стоило! После испытания я шла домой на заплетающихся ногах, держась за заборы, деревья – за все, за что можно было схватиться. Сил не было никаких, голова кружилась и дико болела, в глазах стояли слезы и туман. Я «пересидела» в своем кошмарном ожидании. Я истратила весь внутренний жизненный ресурс, который, возможно, отпущен мне был на пару недель, а то и больше.
Детские страхи
(из рассказов знакомых и друзей)
«Еще я боюсь учителей. Но я не постоянно их боюсь, а когда с ними сталкиваюсь. И школьных педагогов моих детей тоже боюсь, потому что они учителя. Мне даже самой смешно. Я же взрослая, а, идя на родительское собрание, вся трясусь. Вот зимой даже не ходила. Тогда я не смогла победить страх, что меня будут ругать. Учителя – это вообще отдельная история. Почему они позволяют себе издеваться над ребенком так, как издевались надо мной? Почему унижают, насмехаются? Ради чего? Чтобы школьник лучше учился? Нет… это они находят беззащитного ребенка, за которого родители не заступаются и унижают слабого».
«Самый мой страшный страх – атомная война. А «по-мелочи»: темнота, подъезды и лифты (после того, как педофил напал), занесенная для удара рука (до сих пор), плохие отметки, неудача, перемены, змеи (ну, тут специфика места, где дача была, кто там вырос, на травку без опаски никогда не наступит)…»
Тот, кто не испытывал подобного, никогда не поймет, как это страшно: думать о том, что было бы лучше, легче жилось бы без родного дома, без самых вроде бы близких людей. С одной стороны, их любишь, очень любишь, а с другой – не хочешь, чтобы они были в твоей жизни. Не один раз в подростковом возрасте у меня возникали шальные мысли: а не бросить ли все на фиг и не уехать куда-нибудь подальше, начать жизнь с чистого листа, одной, самостоятельно? Совершенно явственно чувствовалось, что если порвать эту пуповину, прочь уйдет и страх. Но тут же приходили малодушные мысли: куда можно ехать из Москвы? Какой идиот сам, сознательно отсюда уезжает? Но главное: не причиню ли я таким поступком боль матери и отцу? Не спровоцирую ли очередной мамин сосудистый криз, тахикардию и все прочее, что с ней случается, когда я ее огорчаю? Нет, нет, нет, ничего не получится, придется покориться и жить дальше так, как сложилось. В вечном страхе.
Итак, каждое лето в начале июня я не видела белого света – в прямом смысле этого слова. Свет мерк, небо становилось… а я не знаю, каким я его не видела! Я даже не замечала, какая стоит погода. Мне постоянно было холодно, меня трясло и колотило. Все время держалась повышенная температура, а иногда ужасно тошнило. Потом, очень потом, я узнаю, что это признаки настоящей болезни, которую необходимо было лечить. А нелеченая, она превратилась в хроническую, в тяжелой форме…
Мысли о самоубийстве и маме не оставляли меня ни на минуту. При чем тут мама? – спросит кто-то. Как это – при чем? У меня к тому времени уже выработался условный рефлекс: экзамен (зачет) – мамины поджатые губы и сведенные брови – неудача – приступ у мамы какой-нибудь болезни или констатация того факта, что я никуда не гожусь в этой жизни. Эта страшная и жутко болезненная цепочка преследовала меня, как змея, тащилась по мозгу, виделась в каждом углу, снилась по ночам…
В реальности я не завалила ни одного экзамена. Более того, за всю жизнь не получила ни одной «тройки». Это ничего не меняло. Страх выбивал меня из жизни на время экзаменов в школе или институтских сессий, выбивал так, что я не знала толком, что происходит вокруг, о чем говорят люди (если они не обсуждали сессию, естественно), что я ем и ем ли вообще…
Утро экзамена в институте. Оно проходит, как в болезненном сне: все вокруг будто в тумане, дурнота, грозящая перейти в рвоту, холоднющие руки и стопы, ужасная потливость. Не помню, как умылась, ни о каком завтраке и речи быть не могло. Еду в транспорте, не замечая людей. Тупо пялюсь в крохотную дырочку в морозном узоре окна автобуса. Холодно, смертельно холодно. А ведь я, вроде как, оделась по погоде…
В институте я начинаю глохнуть от ужаса: окружающий шум становится тише и превращается в странный гул на одной и той же ноте. Поднимаюсь на тот этаж, где расположена моя Голгофа. Стою рядом с однокурсниками, они что-то говорят – я не слышу, меня трясет, перед глазами туман… Я могу долго рассказывать про это состояние, но зачем? Кто мучился так же, уже все понял и от ужасного воспоминания поежился. Кто не испытал – вряд ли поверит, а кто-то будет глумиться и издеваться.
Самое печальное в этой истории то, что вся молодая жизнь, которая должна была быть прекрасной и удивительной, оказалась подчинена этому страху. Он никуда не уходил и между экзаменами: в школе появлялся во время любых контрольных, в институте – на каждом семинаре.
…Мама. Ее глаза. Скорбная складка у рта. Вот она кусает губы, и взгляд делается несчастным. Это все из-за меня. Ей не нужна такая дочь. Лучше бы у нее не было такой дочери. Мама! Лучше бы тебя у меня не было! Ты напугала меня на всю жизнь, отравила мне детство и юность. Я не помню радостей этого времени. Я помню только страх перед учебой. И это я – «хроническая» отличница. Может, надо было стать двоечницей, и тогда ты отказалась бы от меня? Эх, не сообразила я вовремя…
Расскажу, как в институте проходили сессии для меня. Мне было плохо, очень плохо. Как правило, в этот период я не сильно реагировала на происходящее вокруг, если оно не касалось зачетов-экзаменов. Плохо за собой следила, почти переставала причесываться, одевалась, не глядя, во что попало. Иногда, надевая какой-нибудь жуткий застиранный, в прошлом зеленый свитер, грубо заправляла его в синюю юбку так, что она бугрилась комьями на талии, а мне на это было чихать сто тысяч раз. Забывала ухаживать за ногтями, за время сессии я их просто сгрызала под корень. Словом, выглядела так, будто сбежала из ближайшего приюта для бомжей. Наверное, именно так и смотрелась… Но помню плохо…
А училась я всегда очень хорошо. Очень. Но ушла из института, не в силах терпеть эти адовы муки, особенно во время сессии, дважды в год. Это было невыносимо! Мне не помогали никакие успокоительные. Я по-настоящему болела с температурой, давлением, тошнотой-рвотой и прочими «прелестными» симптомами, по которым ни один терапевт, ничего не мог ни понять, ни определить. Они лишь разводили руками и писали в зависимости от времени года – или ОРЗ, или вегетососудистый криз. Для ОРЗ годилась температура, для ВСД – давление. «У дядюшки Якова товару всякого». Рвота вызывала у докторов радостное подозрение на беременность, но я всякий раз их разочаровывала, объясняя, что, несмотря на наличие мужа, подобная вещь исключена категорически.
Когда я говорила кому-то из родных-близких о том, что мне очень-очень плохо от страха, в ответ неизменно слышала: волнуются всегда и все, так что возьми себя в руки. Мне, как и прежде, становилось безумно стыдно! Я думала о своих сокурсниках… Неужели им так же плохо, как и мне? Но почему же в таком случае они прямо перед самым экзаменом, сидя или стоя около двери в аудиторию, могут травить анекдоты и байки, хихикать и строить планы про «пойти вечером в кабак и оттянуться»? А некоторые девочки доставали зеркальца и начинали причесываться, подкрашивать губы… И руки у них при этом не тряслись. Что-то непостижимое для меня! Я не была в такие минуты способна ни на что. Мне лишь хотелось закричать громко-громко что-то вроде: «Помогите! Спасите! Мне страшно!»
Но раз мне говорят, что все так же, как и я, психуют, значит – это опять моя ничтожность, никчемность, мое уродство. Вот как успешно люди справляются со своим ужасом, даже не подумаешь со стороны! А я… Жалкое, отвратительное зрелище!
Когда я ушла из института, будучи почти абсолютной отличницей, мама мне сказала: «Ты просто лентяйка. Тебе лень учиться». Это ж надо так не знать свою собственную дочь! Вот уж лентяйкой я никогда не была. Но мне уже было наплевать, что думает обо мне мама. Инстинкт самосохранения был сильнее любого другого чувства, а я понимала, что если не уйду из института, не прекращу эту пытку сессиями, то однажды не выдержу. И шагну в окно с нашего десятого этажа. Я никогда никому этого не говорила, не пыталась никого «шантажировать» своим страхом, как могут подумать некоторые злобные читатели… Я молчала об этом. И просто спасала себя сама, спасалась, как могла, как умела. Я же была в полном одиночестве в своем кошмаре…
Когда же мне перестанут сниться экзамены? В старости? И даже лекарства не помогают. Примерно раз в неделю во сне я сдаю экзамен, и это всегда самая тяжелая ночь недели. Иногда снится период перед экзаменами, будто я опять в том юном возрасте, мне страшно и плохо. Рядом родители, и я умоляю их чуть не на коленях помочь мне. Но они, как и тогда, в реальности, воротят носы и фыркают. Меня начинает трясти, я рыдаю…
А иногда я уже на экзамене, тяну билет, сажусь за стол и с ужасом понимаю, что не знаю ничего вообще. Меня охватывает паника, и я думаю, ну почему я по сей день должна сдавать эти экзамены? Ведь столько лет прошло, у меня уже дочь выросла. За что? Почему?
Один психолог объяснил мне: это происходит потому, что я не смогла преодолеть тот страх, он так и остался победителем. Возможно… Очевидно, я обречена на эти сны до самой пенсии. Забавно! Согбенная старушка будет во сне со страхом тянуть билет и, поправляя выпадающую от волнения вставную челюсть, пытаться ответить на экзаменационный вопрос.
Детские страхи
(из рассказов знакомых и друзей)
«…Страх перед чужой рвотой – не могу видеть, до ужаса, до потери сознания… Это преследует меня везде: на улице, в транспорте… Стоит человеку закашлять, и я уже начинаю «стекать по стенке», вижу пьяного, или беременную, или просто кашляющего человека – перехожу, нет, перебегаю на другую сторону улицы, и плевать, что это может быть большой проспект – я уже просто не контролирую себя. Даже дома вечно боюсь, что муж чем-то отравится, боюсь нормально засыпать – а вдруг его вырвет? А вдруг моей кошке плохо? Боюсь нормально просыпаться – а вдруг кому-то плохо утром?
Никогда не смогу помочь человеку, когда его тошнит, никогда. Более того, ужасно боюсь, а вдруг кому-нибудь станет плохо как-то по-другому, но это приведет к рвоте? Причем я не могу на это смотреть нигде: ни в жизни, ни на экране (и почему так часто показывають, как кого-то тошнит и рвет). Я не могу видеть даже «блюющий смайлик» в компьютере.
Все это меня умучивает и очень сужает мой круг общения. Часто людей укачивает в машине: для меня это конец – я уже с ними никуда не поеду, а если поездку невозможно отменить, то всю дорогу мучаю попутчиков вопросами: «Тебе не плохо? Не тошнит?» Один раз мужа в пробках укачало, я еле дожила до конечной точки, у меня потом еще час руки дрожали. Что ж говорить об общественном транспорте… Да я лучше пешком пойду через всю Москву, чем поеду рядом с пассажиром, которого тошнит.
Я почему-то думаю, что подобным страхом заражены многие, и поэтому всегда скрываю собственную тошноту. Я доползу до укромного места, но никому не позволю это увидеть.
Откуда взялся этот страх? Это с детства: меня мама била за то, что я смотрю на папу, когда ему плохо бывало после пьянки или после самолета. Она меня даже не била, она меня избивала, за волосы таскала, и вот это ее «Не смотри! Не смей смотреть, убью!» до сих пор во мне живет.
Да, когда я стала взрослой, мы с ней обсуждали это, и мама говорила, что просто хотела меня уберечь от жуткой картины валяющегося в собственной блевотине отца. Но вот перестаралась чуток, и это реально испортило мою жизнь.
Умом я понимаю, что бояться нечего, что ничего страшного не будет, но… Я даже пыталась рисовать свой страх, заставляла себя смотреть в фильмах соответствующие сцены, но эти жалкие попытки ни к чему не привели».