НЕМЦЫ В КОНЦЕ ВОЙНЫ

Кровавая зима Восточной Пруссии – один из самых страшных эпизодов Второй мировой войны.

Макс Гастингс – один из военных историков Британии. В своей новой книге "Армагеддон" он на основе многолетних исследований и свидетельств сотен очевидцев – военных и мирных жителей – ярко описывает события последних месяцев Второй мировой войны. Сегодня, он раскрывает неизвестные страницы беспощадного наступления советских войск через восточные районы Третьего Рейха.

Выдержки из книги Макса Гастингса "Армагеддон: битва за Германию, 1944-1945" ("Armageddon: The Battle For Germany 1944-1945"):

Первое вторжение русских в восточные районы Германии произошло в октябре 1944 г., когда части Красной Армии захватили несколько приграничных деревень. Через пять дней они были выбиты оттуда, и перед глазами гитлеровских солдат предстала неописуемая картина.

Едва ли хоть один гражданский избежал смерти от рук русских солдат. Женщин распинали на дверях сараев и перевернутых телегах, или, изнасиловав, давили гусеницами танков. Их детей тоже зверски убили. Сорок французских военнопленных, работавших на окрестных хуторах, предполагаемые освободители расстреляли. Та же судьба постигла и признанных немецких коммунистов. Действия красноармейцев не были проявлением бессмысленной жестокости – это был методичный садизм.

"Во дворе фермы стояла телега, к которой, в позе распятых, были прибиты гвоздями за руки еще несколько голых женщин, – докладывал немецкий фольксштурмовец Карл Потрек (Karl Potrek). – Возле большого постоялого двора находится сарай; к каждой из двух его дверей была в позе распятой прибита гвоздями голая женщина. В жилых домах мы обнаружили в общей сложности 72 женщин и девочек, а также одного мужчину 74 лет – все они были убиты зверским образом; лишь у нескольких в голове обнаружены пулевые отверстия. Некоторым младенцам размозжили головы".

Даже у самих русских эти зверства впоследствии вызывали неловкость. Авторы подготовленной Москвой официальной истории так называемой "Великой Отечественной войны", обычно весьма сдержанные в подобных вопросах, признают: "Не все советские солдаты правильно понимали, как им следует вести себя в Германии. В первые дни боев в Восточной Пруссии имели место отдельные нарушения норм правильного поведения".

На самом же деле то, что случилось в ходе этих первых атак, было лишь предвестником варварского поведения Красной Армии в страшные месяцы ее стремительного продвижения вглубь Третьего Рейха. Более 100 миллионов человек, находившихся в пределах гитлеровской Германии, оказались в темном лабиринте, где их ждали ужасы, намного превосходившие все, что пришлось испытать западным странам в годы Второй мировой войны.

Большинство сдавшихся немцев так и не увидели лагерей для военнопленных. "Мы убивали пленных просто вот так, – говорит капитан Василий Крылов, и щелкает пальцами. – Если солдатам приказывали доставить пленных в тыл, чаще всего их "убивали при попытке к бегству".

Витольд Кубашевский вспоминает, как невыносимо было для него расстреливать пленных, и как он старался не смотреть обреченным людям в глаза. Но, как и все, он стрелял, выполняя приказ.

"На войне одно правило – ты идешь в бой, видишь врага, и враг для тебя – не человек, – вспоминает сержант Николай Тимошенко. – Подняв руки, ты не спасешься".

Сталинским солдатам рекомендовали вести "реестры возмездия", записывая данные о немецких зверствах, и фиксируя личный вклад в "сведение счетов" с врагом. Политруки в тех же целях проводили "митинги возмездия".

Когда эта жаждущая отмщения орда вошла в Германию, она представляла собой грозное зрелище. Сталина совершенно не волновало, сколько людей погибнет, обеспечивая ему победу, и успешные атаки его пехоты и танков основывались скорее на самопожертвовании солдат, чем на хитроумной тактике или предусмотрительности.

Храбрость и упорство красноармейцев сочетались с крайней недисциплинированностью, подпитываемой чудовищным пьянством: неумеренное потребление водки было единственным, что хоть как-то помогало выносить фронтовые будни.

Даже неустанные усилия расстрельных команд – Сталин предпочитал держать своих солдат в узде именно таким способом – не могли удержать людей от эксцессов, зачастую смертельно опасных.

Даже сегодня многие россияне – да и само правительство – отказываются признать подлинный размах жестокостей, которые творила Красная Армия на пути к Берлину. Однако в 1945 г. командование Красной Армии, несомненно, считало, что ее бойцы способны вести себя на германской земле как дикари.

Сильнее всего пострадала Восточная Пруссия – на ее обширных холмистых равнинах раскинулись поместья многих германских аристократов. В первые годы войны это было тихое захолустье, жившее почти как в мирные времена. Теперь она превратилась в кромешный ад.

В свидетельствах очевидцев недостатка нет. "Все мы знали, что немецких девушек можно насиловать и убивать, – писал Александр Солженицын, в годы войны – офицер-артиллерист. – Это воспринималось чуть ли не как отличие в бою". Ему вторит и Гавриил Темкин, служивший переводчиком в 78-й стрелковой дивизии: "Самый простой способ отомстить – это овладеть женщинами врага".

В Восточной Пруссии красноармейцы насиловали женщин в таком количестве, что речь явно шла не о чисто сексуальном удовлетворении, а о стремлении надругаться над целым народом.

Ярость завоевателей только возросла, когда они впервые увидели своими глазами, насколько богато живут немцы. "Их деревни и городки по сравнению с нашими выглядели как рай земной, – говорит лейтенант Геннадий Клименкопут. – Все было так ухожено. Столько красивых зданий. Они были настолько богаче нас. Почему же они напали на нас в 1941 г. и так с нами обращались?" То, что увидели солдаты, противоречило многолетней пропаганде о преимуществах социалистической экономики. Возможно именно яростью, вызванной благосостоянием врага на фоне собственной нищеты после десятилетий "затягивания поясов", объясняет, почему советские солдаты, как безумные, крушили все, что попадалось под руку. Мародерство приобрело эпический размах – этому способствовал и существовавший в Красной Армии порядок, согласно которому каждый солдат раз в месяц мог отправлять домой посылку с трофеями. В Россию отправлялось все – еда, напитки, скот, одежда, драгоценности. Если гражданские жители по глупости жаловались на грабежи, солдаты просто поджигали их дома. Перед лицом этого яростного наступления немецкое население Восточной Пруссии бежало без оглядки: по своему ужасу этот исход был одним из самых мрачных в истории.

В одну из самых холодных зим двадцатого столетия сотни тысяч мирных жителей (немногие счастливчики – на телегах, а большинство пешком) устремились на запад по узкому коридору заснеженной равнины между сжимающимися клещами советского наступления. Только одно имело значение – спастись от русских. Дороги были забиты живыми, а обочины – трупами. Мертвые младенцы лежали прямо на снегу. Некоторые беженцы, придя в ужас от этого смертоносного хаоса, поворачивали домой, говоря: "Может быть, русские не так страшны, как говорят". Позднее им оставалось только пожалеть об этом решении. Поравнявшись с колоннами беженцев, русские войска расстреливали их из пушек и пулеметов. В этом не было никакой военной необходимости – речь шла только о мести.

Те, кто не мог уйти по суше, пытались бежать морем – это стало одним из самых мрачных эпизодов войны. В балтийских портах Германии тысячи людей дрались за место на кораблях, отплывавших на Запад – некоторые срывались в воду, поскользнувшись в давке на пирсе, кого-то другие пассажиры сбрасывали за борт.

В порту Гдыня, недалеко от Данцига, встал под погрузку старый корабль "Вильгельм Густлов" [на самом деле "Густлов" был спущен на воду в 1937 г. – прим. перев.] – до войны он был круизным лайнером. В мирное время корабль брал на борт 1900 пассажиров и членов экипажа. Но в тот день в списке пассажиров значилось более 6000 душ – в том числе раненые из военных госпиталей с ампутированными конечностями и беременные женщины, для которых на прогулочной палубе было оборудовано родильное отделение. Позднее, когда "Густлов" уже отошел от пирса, его окружила целая флотилия лодок, набитых беженцами, умолявшими, чтобы их взяли на борт – женщины поднимали на руки детей. Сжалившись, команда спустила с бортов погрузочные сети. Как считается, по ним на корабль взобрались еще 2000 человек. Те, кому это удалось, испытали огромное облегчение – но, увы, они были обречены. Покинув гавань, старый перегруженный "Густлов" медленно преодолевал штормовые воды, раскачиваясь на резкой балтийской волне.

Он стал легкой мишенью для советского капитана-подводника Александра Маринеско, перехватившего лайнер и выпустившего по нему в упор торпеды, как обычно, украшенные лозунгами: "За Родину!", "За Сталинград!", "За советский народ!"

Раздались три оглушительных взрыва, "Вильгельм Густлов" сильно накренился и через 70 минут затонул. Жертвами этой катастрофы – крупнейшей в истории мореплавания, затмившей гибель "Титаника" или "Лузитании" – стали 7000 человек.

На борту разыгрывались ужасные сцены. Сотням молодых женщин из вспомогательного подразделения германского ВМФ посчастливилось погибнуть мгновенно – одна из торпед разорвалась прямо под помещением, где их разместили. Старики, больные и раненые не могли передвигаться – их смерть была долгой и мучительной.

Раздавались крики людей, запертых, как в ловушке, между водонепроницаемыми переборками, которые опустились сразу после взрыва. Матросы выстрелами из винтовок пытались обуздать обезумевшую толпу, бросившуюся наверх с нижних палуб. Стюард, пробегая мимо одной из кают, услышал выстрел. Открыв дверь, он увидел офицера ВМФ, стоявшего с пистолетом в руке над трупами женщины и ребенка: другой ребенок в ужасе хватался за его ногу. "Убирайтесь!" – крикнул офицер, и стюард закрыл дверь, не мешая отцу закончить дело.

Даже из тех, кому удалось попасть в шлюпки, многие замерзли насмерть, не дождавшись спасателей, прибывших на место катастрофы с рассветом. Всего выжило 949 человек. Однако страшная участь "Вильгельма Густлова" затерялась на фоне всемирной трагедии 1945 г., и сегодня о ней знают лишь некоторые немцы да горстка историков.

Теперь в Восточной Пруссии в руках немцев осталась лишь ее осажденная столица – укрепленный город Кенигсберг. Некоторые горожане хотели сдаться – но потом увидели тела 80 немецких солдат, казненных за дезертирство, выставленные на всеобщее обозрение у городского вокзала с прикрепленными к одежде надписями: "Они были трусами, но все равно погибли".

Русские разбомбили город до основания, и все же штурмовым группам пришлось сражаться за каждый метр, используя огнеметы, чтобы уничтожить защитников, не желавших сдаваться. "Никогда не встречал такого яростного сопротивления, как в Кенигсберге", – вспоминает один русский офицер.

Когда красноармейцы в конце концов овладели городом, они перебили тысячи жителей. Женщин насиловали прямо в родильных отделениях больниц. Один врач вспоминает их отчаянные крики "Пристрелите меня!", "Пристрелите меня!", но мучители выбирали для своих жертв медленную смерть.

Михаэль Вик (Michael Wieck) – один из тех, кто выжил в этой бойне – рассказывает: "Каждого встреченного мужчину они убивали, а каждую женщину – насиловали. В ночи отовсюду слышались крики и мольбы о помощи. Они запирали людей в подвалах и поджигали дома. Они сгоняли мирных жителей на бывшие поля сражений в окрестностях города, и там расстреливали или сжигали". От еврея Вика не укрылся и мрачный парадокс ситуации: "Сначала нас пытались уничтожить Гитлер и нацисты, теперь этим занялись русские".

Кровавая зима Восточной Пруссии – один из самых страшных эпизодов Второй мировой войны. Немцы по сей день испытывают ярость от того, что мир так мало о ней знает. Одна женщина из Восточной Пруссии сказала мне: "Это был наш Холокост, но всем на это наплевать".

Русские сразу же начали расплачиваться за свою жестокость. Ненужная победа в Прибалтике стоила Советской Армии 600000 убитых и раненых – это чуть меньше общих потерь англо-американских войск во всей кампании на Западном фронте. Позднее им пришлось заплатить еще дороже. Видя, что произошло в Восточной Пруссии, немцы поняли, что пытаться дожить до советской победы просто не имеет смысла. У них не оставалось иного выхода, кроме как сражаться до конца. Из-за того, что победители приготовили для побежденных лишь смерть и немыслимые страдания, сталинские армии на пути в Берлин понесли огромные потери.

 

НЕМЦЫ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Прибывшие в Восточную Пруссию переселенцы с любопытством и страхом ждали встречи с немцами. Особенно велико было напряжение в первые дни.

"1945 г. Враг – подл и коварен. Разгромленные на поле брани гитлеровцы уходят в подполье и насаждают всякие шпионские, террористические и диверсионные группы для подрывной работы. Своевременно разоблачить и обезвредить эти группы можно только тогда, когда каждый боец и офицер будет бдителен и дисциплинирован, будет с честью и достоинством выполнять возложенные на него задачи" (из приказа военного коменданта Кенигсберга).

На вопрос о случаях сопротивления оставшихся немцев большинство переселенцев отвечало отрицательно. В ту пору ходили слухи об отравителях и убийцах, всех их называли "эсэсовцами". Одни им верили и опасались встреч с немцами; другие же считали слухи досужей выдумкой, подчеркивая дисциплинированность немцев, их уважение ко всякой власти, в том числе и к власти победителя.

"1946 г. По статье 58 – 10/1 УК осуждены два немца. Контрреволюционная агитация их заключалась в том, что они среди немецкого населения распространяли слух о скорой войне России с Америкой и Англией, предсказывали поражение России, что это поражение будет в пользу немцам, и поэтому рекомендовали уклоняться от работ в военных совхозах, где они работали" (из справки о работе областного суда).

Организованного, массового сопротивления советским властям со стороны местного населения не было. Это не исключало, однако, отдельных случаев неповиновения, вредительства и даже преступных действий.

"Через какое-то время наладились отношения с немецкими соседями, а потом даже появился жених – немец, с которым я познакомилась на танцах. Когда немцев стали выселять, он забежал ко мне, сказал, что будет добиваться в Кенигсберге русского подданства. Как их увезли в Калининград, так он и пропал. И куда он делся, я не знаю".

Коллегия областного суда осуждала немцев почти исключительно по "агитационной" статье. За второе полугодие 1947 года областной суд рассмотрел дела в отношении 78 немцев, из них 54 человека были осуждены.

"Контрреволюционная агитация среди немецкого населения проводилась в различных формах – устно и письменно, но преобладающей формой антисоветской агитации являлось распространение песен – прокламаций и стихов, которые сочинялись отдельными участниками антисоветских групп, затем размножались от руки и распространялись среди немецкого населения. Обвинялись участники группы (9 человек) в том, что распевали песню антисоветского содержания под названием "Бригадная", в этой песне высмеивался бригадир рабочей бригады, немец". (из справки председателя облсуда о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях).

Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и производственных объектах.

Приведенные примеры относятся скорее к исключениям. Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.

Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ жизни коренного населения, был комплекс мер по "квартирному вопросу". Вместе с отступающей германской армией в путь двинулись тысячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. Особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге. После окончания военных действий новые власти были озабочены установлением эффективного контроля над местными жителями.

"В Кенигсберге их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы, например, на нынешней улице Чернышевского. В район Сад – Розенау (Борисово) немцев переселяли из своих домов практически без вещей. В поселке Поречье Правдинского района оставшихся жителей разместили в помещении склада, в Железнодорожном – на двух улицах возле аптеки. В поселке Маршальское перед приездом советских переселенцев немецкое население перевели в здание будущего сельсовета. Они не хотели уходить из своих домов. Это были в основном пожилые люди, женщины и дети – подростки. Но им сказали, что их все равно будут отправлять в Германию".

Несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы перемещались в подвалы, мансарды и на чердаки.

"Инициативу переселения немцев приписывают военным. Им помогали домоуправы из числа самих немцев. Немцы жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и безопаснее. Окна небольшие – они русских боялись".

Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки случались.

Переселение на чердаки и в подвалы было далеко не самым худшим исходом. В первые послевоенные месяцы существовала еще одна категория немцев – бездомные: одинокие старики, беспризорные дети. Создававшиеся в спешном порядке дома престарелых и детские приемники не могли вместить всех нуждающихся. Особенно трудно немцам было пережить жестокую зиму 1946 – 1947 г.г. Много стариков позамерзало в ту зиму.

Еще более острой проблемой для оставшегося немецкого населения было пропитание. Легче было тем, кто сохранил свое жилье, а значит, имел и какие-то запасы. Не раз находили спрятанные немецкие фляги с зерном. Но большинство немцев запасов не имело.

"1945 г. Все выявленное и выявляемое в городе Кенигсберге продовольствие и фураж передавайте в распоряжение интендантского управления фронта. Для снабжения немецкого населения используйте муку из затонувших барж, картофель, находящийся на складах города, и мясной сбой, имеющийся на холодильнике".(распоряжение начальника тыла 3-го Белорусского фронта).(40). "Немцы часто прибивались к воинским частям: стирали, убирали – тем и кормились. Когда войска стояли в городе, повсюду были походные кухни. Вместе с нашими солдатами питались и немцы. Когда походных кухонь не стало, положение немцев осложнилось".

В первые же недели после взятия Кенигсберга на местное население была распространена карточная система. Нормы получаемого по ним продовольствия были очень скромные, но и их отоваривать приходилось с большим трудом.

"1945 г. Снабжение немецкого населения обеспечивается по линии отпуска продовольствия в централизованном порядке с НКО. Для трудоспособного немецкого населения хлеб отпускается 400 граммов. Нетрудоспособные и иждивенцы получают хлеба – 200 граммов. Для работающих по строительству, канализации, водопроводу организовано общественное питание. Горячая пища выдается один раз в день. В данный момент НКО отпуск продуктов совершенно прекратил".(из доклада о работе гражданского управления Кенигсберга).

Уже осенью 1945 г. комендатуры выдавали продовольственные карточки только работающим немцам. Однако работали не все.

"Инициативы у них не было. Те, кто не работал, жили плохо. По каким мотивам эта часть немцев не работала, я не знаю. Может, это были те, кто воспитан в нацистском духе и не хотел работать на советское государство?"

Не все могли работать, да и число рабочих мест было ограничено. За работу (а значит, и паек) держались изо всех сил.

"У работающей на вагонзаводе фрау Цимлер было двое детей. Очень они голодали. Мать их в холод, больных, за собой на работу таскала, чтобы только карточки не лишиться".

Те, кому не удавалось устроиться на работу, шли в няньки, домработницы, шили одежду на заказ, ловили рыбу и торговали ею, продавали оставшиеся вещи. Часто немцы ходили по домам, просили работу.

"Брать что-нибудь стеснялись. Очень совестливый народ. Были как котята беспомощные. Домой приходили, просили что- нибудь из еды и обязательно расплачивались: кто хрустальную вазу даст, кто еще что-нибудь. Если не берешь – обижались. Другой раз им из одежды что-нибудь отдашь".

Многие переселенцы заметили эту черту в характере немцев: насколько возможно, они старались не принимать бесплатных услуг. Немцы подачек не брали. В морозную зиму 1946 – 1947 г.г. положение немецкого населения ухудшилось.

"Немцы с голоду пухли. Их разносило, и становились они как бы стеклянные на вид. А некоторые, наоборот, становились сухими, как бы высыхали. Весной они яблочки маленькие поедали, смородину зеленую".

Чтобы как-то выжить, надо было через многое переступить. Приходилось довольствоваться картофельными очистками, гнилой свеклой, лебедой. Многие немцы питались ракушками – их в реке вылавливали. Кошек всех поели. Приходилось есть павший скот; жаб и мышей.

"Часто было так. Растет большой репей. Они накопают корни, начистят, потом прокрутят через мясорубку, наварят бурду и едят. Иногда, когда была, добавляли туда муку".

"Немцы умирали здесь, как в Ленинграде. От голода сильнее всего страдали немецкие дети. Их тельца были покрыты язвами. Чтобы прокормиться, они собирали отбросы на помойках".

"А немцев сколько умирало. Мама все, бывало, успокаивала: в Ленинграде в блокаду наших больше умирало".

"1945 г. Смертность немецкого населения: за октябрь умерло 1333 человека, за сентябрь – 1799 человек".(из доклада гражданского управления Кенигсберга).

К голоду и холоду добавлялись болезни, вызванные чрезмерной плотностью населения и вынужденной антисанитарией.

"Немецкое население живет в домах крайне скученно, отсюда большой круг контактированных при выявлении случаев заболевания инфекционными болезнями. Мыла ни больницы, ни население не получают. В центральной больнице до 15% больных помещены на матрацах на полу (без коек), в инфекционной больнице до 80% по два человека размещены на одной койке".(из доклада гражданского управления Кенигсберга).

Голод, холод, эпидемии уносили в месяц по две – три тысячи жизней. Умерших не успевали хоронить. В кирхах складывали трупы немцев. По утрам выделенные из воинских частей команды проезжали по городу и собирали завернутые в простыни трупы для последующего захоронения. Зимой 1947 г. положение некоторых жителей было столь безысходным, что, "чуя смерть, они сами приходили на кладбище и ложились умирать на могилы своих родственников".

"Нам самим было голодно, но мы как могли помогали немцам, спасая их от голодной смерти, особенно немецких детей. Наши переселенцы сами приглашали к себе домой немецких женщин с маленькими детьми и кормили их, отрывая продукты от своего тощего пайка. У кого были коровы, отдавали часть молока безвозмездно немецким детям (у немцев коров не было)".

"Наш генерал немцев не обижал. Никого. Всегда, когда немцы приходили, просили, говорил: "Накорми".

"Когда уже нельзя было сохранить жизнь взрослым, старались спасти хотя бы детей. Немцы – жители нашей деревни – пухли с голоду. Делились мы всем. И хлебушка им дали, и рыбки, и соли дали, а то они одну крапиву варили несоленую – опухли даже. Молоко им давали. В общем, чем могли помогали. Мы сами голодными были, а людей надо было поддержать".

 

НЕМЦЫ НА РАБОТЕ

"В связи с наступлением летнего времени и необходимостью лучшего использования немецкой рабочей силы разрешить немецкому населению с 6.05. 1945 г. хождение по улицам города с 7 часов утра до 9 часов вечера".(из приказа военного коменданта Кенигсберга).

В первые послевоенные месяцы, до массового переселения советских граждан, немцы оставались основной рабочей силой. Они работали на промышленных предприятиях, в военных совхозах, воинских частях, подсобных хозяйствах, леспромхозах – везде, где нужны были рабочие руки. Много оставалось немцев – врачей, других специалистов. Почти все почтальоны в Кенигсберге были немцами, только они хорошо знали районы и улицы города. Немцы стали первыми вагоновожатыми пущенного в 1946 г. трамвая. Женщины устраивались уборщицами, курьерами, кто знал русский – переводчицами. Многие работали в сфере обслуживания – парикмахерами, банщицами, швеями, билетерами. Немцы получали одинаковую зарплату с русскими, формально пользовались теми же правами, им даже оплачивали больничные листы. Такая система установилась не с первых дней и относилась к тем, кто имел постоянное место работы. Значительная часть немцев была занята на общественных работах. Каждое утро по нарядам гражданского управления их отправляли на полевые работы, стройки или расчистку улиц. Во многом благодаря им удалось расчистить завалы: они вставали в огромные цепочки и так, из рук в руки, передавали камни, обломки, битый кирпич.

"Поработают, садятся отдыхать. Если увидят, что кто-то из наших идет, встают как один и приветствуют: "Гитлер капут!"

"1945 г. В воинских частях работает 10.797 человек и на предприятиях по городу работает 7.157 человек. По районным комендатурам города на сельскохозяйственных работах занято 2.999 человек и при комендатурах – 2.606 человек. Всего же занято на работах в среднем ежедневно 23.559 человек, что составляет к общему числу трудоспособных 78%. Рабочий день установлен 12 часов, в настоящее время работа производится с 8 часов утра до 7 вечера, выходных дней не имеется".(из доклада гражданского управления Кенигсберга).

О том, какие немцы работники, мы слышали только превосходные оценки.

"1948 г. Нас всегда поражала их пунктуальность. Работать они начинали с девяти часов и ни секундой позже, на обед шли ровно по часам и при этом могли оставить недокрученный шуруп. Но темпы у них, конечно, не такие, как у нас. Потихоньку работают, не торопятся. Но все у них выходило отлично. Выполняли работу качественно и в срок".

"Они работали не как мы по принципу "давай – давай". Они работали медленно, но так, что любо было посмотреть".

Нашим переселенцам запомнились трудолюбие и мастеровитость немцев не только на службе, но и дома в быту. Многих поражало, что по утрам женщины мели щетками, мыли тротуары и мостовые у своих домов.

"Летом 1945 г. в Кенигсберге было зарегистрировано 33 частных магазина. Когда была карточная система, немцы создавали свои магазинчики и мастерские, палатки, где они торговали лимонадом, продуктами питания. Занимались выпечкой пирожных, пирожков. Так делали вот что: не отбирали у немцев магазины и палатки, а заставляли платить налог, то есть увеличением налога их постепенно вытеснили. Немцам стало невыгодно торговать, и они закрыли все свои лавки. Но то, что немцы имели свои магазины, палатки, мастерские, в которых продавали продукты питания и другие предметы, сыграло большую роль, потому что у нас магазинов было мало открыто при карточной системе".

"Работала строго от начала и до конца, ни больше, ни меньше, чем полагалось. Но все рабочее время я действительно работала по-настоящему. Может, за это меня и не любили. Я не давала начальству воровать. За это меня не любили. Потом я еще работала во вневедомственной охране. Меня отправили на дальний пост стоять на улице в сорокаградусный мороз. Я говорила начальнику охраны, что у меня плохое здоровье. Начальник заявил, что я могу уволиться и вернуться к себе в Германию. Пришлось написать жалобу в Москву. Скоро пришел ответ. Меня и начальника пригласили в Управление внутренних дел. Нас развели по разным кабинетам. Меня просили, чтобы я его простила, а его ругали в другом кабинете".

"У немецких женщин были простые вязаные чулки или гольфы и башмаки – колодки на ногах. В них и зимой ходили. Пальто зимние были на вате, только рукава – без ваты. Некоторые носили полупальто. На голове платок завязывали как чалму".

"Здесь такой район у них был – Понарт, где жили небогато. Все были чистоплотные. Женщины ходили в фартучках. На работу шли в деревянных башмачках. Они сумели и подвальчики свои обустроить. Как они следили за чистотой, как ценили аккуратность и красоту. У каждого дома стояли урны для мусора. Немки каждое утро выходили убирать улицу, все они были в чепчиках, белых передниках. Все отмечали, как особенно немки заботятся о своем внешнем виде: постоянно вечером накручивали волосы на бумажные рожки, стирали белые фартуки. Очень аккуратный народ. Хоть все кругом было разрушено, прошла война, а чистота поддерживалась".

Немцам приходилось тяжело, и они старались помогать друг другу. С особой благодарностью люди вспоминают врачей, когда-то их вылечивших или даже спасших жизнь.

"Я давала ей картошку и кое-что из того, что ели сами: она не отказывалась и предлагала отработать. В ее услугах я не нуждалась, но кое-что она для меня делала. Например, штопала белье и учила меня этому. У нее это получалось замечательно. Удивлялась тому, что я не крахмалю постельное белье и не укладываю волосы. Уверяла, что муж должен всегда видеть видеть чистоту в доме и красивую жену".

 

НЕМЕЦКИЕ ДЕТИ

"Отличие немецких детей от их советских сверстников: очень вежливые, корректные, всегда здороваются. С их стороны не было случаев хулиганства или нецензурной брани. Одеты простенько, в рубашку и штанишки, но всегда отглаженные".

"Немцы хорошо одевали своих детей, несмотря на то, что сами одевались скромно, даже бедно. Платочки, белые гольфы, уложенная прическа на голове – все это внешне отличало немецких детей от наших. Вежливость и аккуратность немецких детей достигалась строгостью и даже некоторой суровостью воспитания".

"Немцев было жалко. Слезы текли, глядя на них. Было очень много детей бездомных. Они почему-то не хотели идти в детский дом. Были голодные, худые, страшные. Посильную работу для ослабевших подростков найти было трудно, оставалось самое унизительное, последнее средство – просить подаяние".

"Сначала ходили по домам и предлагали дров нарубить, воды принести или напрямую просили. Мы, конечно, отказывались от помощи и кормили".

"Советские власти приложили немало усилий по созданию системы образования для немецких детей. По области было 56 немецких школ. Учителей брали из немцев. Никакого образования у них специального не было, но главное, чтобы они не были членами нацистской партии. Проходили они курсы несколько месяцев и направлялись на работу. Директорами были только наши, они порой обижали немецких учителей, но облоно их за это очень строго наказывало, одного директора даже уволили".

"В 1946/47 учебном году на территории бывшей Восточной Пруссии функционировало 44 школы для немецких детей, из них: 8 семилетних, 36 начальных (4927 учащихся). Все учителя (150 человек) прошли месячные курсы при Калининградском облоно. В школах преподавались все учебные предметы, исключая географию, историю. Программа по родному языку была составлена на основе Берлинской программы. Преподавание велось на немецком языке".(из отчета Калининградского облоно).

Немецкие школы, как правило, располагались отдельно, но были и смешанные.

"Немчурят наши мальчишки ловили и били. Били толпой, и я всегда плакала. А у меня была подруга – немка".

"Если взрослые были между собой в нормальных отношениях, то и мы, дети, тоже дружили. Наши мальчишки, идя из школы, набирали полные портфели камней и с криками "Бей фашистов!" бросали их в немецких мальчишек. Немецкие дети обычно по одному не ходили, всегда группой. Но в отличие от наших, они никогда никого не задевали. Проходили мимо, даже внимания никакого не обращали".

"Дети очень быстро стали понимать друг друга. И русские ребята легко обучались немецкому языку, многие говорили на двух языках. Приходили домой и лопотали по немецки. Многим родителям это очень не нравилось".

"Дети есть дети. Они всегда быстро находят контакт. Они с немецкими детьми и на рыбалку ходили, и играли. Для них как будто и войны не было".

 

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ВЗРОСЛЫМИ

"Зло на них было. Даже глядеть на них не хотели, не то что разговаривать".

"У нас немцы работали везде, где бы их ни поставили, и работали хорошо. Но я на них не могла спокойно смотреть: перед глазами вставало лицо расстрелянной гитлеровцами матери".

"Они же не виноваты, что война была. Всем досталось. Мою мать немцы и под расстрел водили и наган на нее наставляли. А она к немцам хорошо относилась. Нам объясняли, что фашисты – это одно, а немцы – не все фашисты".

"Запали в душу испуганные лица жителей Кенигсберга в 1945 году. Они в таком подавленном состоянии и были потому, что геббельсовская пропаганда говорила, что русские Иваны будут их резать, вешать, убивать. Так что они были напуганы. Но потом, когда посмотрели, что отношение к ним лояльное, нормальное, человеческое… Ведь наши люди понимали, что немцы – тоже люди, дети особенно, женщины, они ведь безвинные".

Почти все отмечали вежливость и предупредительность немцев к советским гражданам, но не все верили в искренность такого отношения. Истинное отношение, иногда совершенно случайно, все же прорывалось.

"Такие любезные – прямо в душу влезут, но им-то в душу не заглянешь".

Бывало, что дело не ограничивалось одними разговорами, а принимало довольно крутой оборот.

"Отношения были самыми добродушными, дети вместе играли. А уехали соседи, на следующий день их дом взлетел в воздух. Не захотели оставлять – часовую мину поставили. Хорошо, что никто не пострадал".

Такие случаи были чрезвычайно редки. Большинство переселенцев до сих пор убеждено, что крупных преступлений немцы не совершали. Отчуждение и неприязнь к местным жителям возникали тогда, когда отсутствовало или было ограничено непосредственное общение. И наоборот, если люди жили или работали вместе, складывались отношения вполне дружелюбные. Совместные застолья были не такими уж редкими явлениями.

"Бывало, выпивали вместе. Но они пили мало. Да ведь тогда и мы не пили, как сейчас. Тогда пьянки такой после войны не было".

"К нам приходила немка, и мы угощали ее блинами. А к немцам мы ходили на кофе. Правда, кофе был не настоящий, они делали его из ячменя. Немцы не обвиняли нас. Часто говорили: "Это Гитлер загнал нас в подвалы". В День Победы некоторые даже праздновали вместе с нами".

"Немцы умели отдыхать. Отработают свое, солнце еще не закатилось, они – свободные – отдыхают: молодежь на велосипедах катается, дети в мяч играют. На водохранилищах собирались целыми семьями немцы. В котелках варили уху. Пели песни, разговаривали. Мы отдыхать не умели".

Случались и общие развлечения. Повсеместно устраивались танцы. Молодежь не очень интересовалась, кто какой национальности. Самой знаменитой танцевальной площадкой в Калининграде был "Немецкий клуб", располагавшийся за нынешним диспансером на Барнаульской улице.

"В клубе собиралась немецкая молодежь, девушки, парни. Они принимали нас неплохо, дружелюбно. Не припомню, чтобы там случались драки. И мы к немецкой молодежи относились хорошо. Приглашали немецких девушек. Они не отказывались танцевать с нашими ребятами. Немецкие парни к этому относились спокойно".

"В феврале 1946 г. были созданы: центральный немецкий клуб Кенигсбергской области и районные немецкие клубы. При центральном клубе был создан театр с труппой немецких артистов, антифашистская школа, редакция радиовещания на немецком языке и редакция по печатанию изданий на немецком языке, а с 20.05. 1946 г. и джаз – оркестр. Первого мая была проведена демонстрация немецкого населения и митинг в г. Кенигсберге с участием 3.600 демонстрантов".(из письма начальника центрального немецкого клуба).

Новые власти старались охватить немецкое население привычными для советских людей формами пропаганды. С этой целью в конце июня 1947 г. стала издаваться областная газета на немецком языке.

"Немецкая газета ("Новое время") была создана по решению ЦК партии, а руководство ею осуществлял обком. Главной задачей газеты было информировать немецкое население о событиях в области, в Советском Союзе и за рубежом, знакомить с советской страной, ее республиками, законами, экономикой и культурой. Печатались и все необходимые официальные материалы. Многие, особенно молодые, наиболее отравленные фашистской пропагандой, боялись, что времена переменятся, а сотрудничество в советской газете припомнится им немецкими властями".

Газета "Нойе Цайт" просуществовала недолго. В связи с эвакуацией немцев на ее базе в октябре 1948 г. была создана молодежная газета "Калининградский комсомолец".

"Никакой общественной и политической работы с немцами не проводилось: кому это было надо? О газете "Нойе Цайт" ничего не слышала. Никакой художественной самодеятельности и танцев у немцев не было. Мы думали тогда не о танцах, а об овсе и лебеде, как бы выжить!".

"Объяснялись мы с немцами довольно сносно. У них в ходу был солдатский немецко-русский разговорник. А что непонятно было, выяснялось жестами. Молодежь быстро выучилась говорить по-немецки. Многим пришлось узнать чужой язык вынужденно – во время оккупации, в плену, на работах в Германии".

"Немецкие дома были хорошо оснащены. У нас в доме стояла стиральная машина, но мы не знали, для чего этот агрегат и хранили в ней питьевую воду".

 

СЛУЧАИ МАРОДЕРСТВА И НАСИЛИЯ

"Они наших боялись, не знаю как. Особенно – когда наши мужики выпьют, они закрывались и не выходили никуда. Да и в другие дни старались из дома без нужды не показываться. Как с работы придут, в столовую сходят и домой. И не выходят. Боялись. Наши-то как их увидят, кричат: "Камрад! Камрад!". А потом как загнут матом и смеются".

"Насчет гуманизма советских людей к оставшемуся немецкому населению я затрудняюсь… А вот насчет злобных выходок есть примеры. Были такие случаи. На остановках трамваев, на базарах отдельные русские ругали немцев, замахивались на них, фашистами обзывали. Были случаи, когда немцев ударяли, били при всех. И никто не вступался за них, и страшно было вступаться, потому что тебе же скажут: "И ты туда же, фашист! И ты их защищаешь!" Вот такое мнение было: немец – фашист, и все. Любой немец был фашистом: и маленький, и большой. Но это было понятно: в войну немцы уничтожали наших людей, детей. Так что в то время быть немцем означало быть изгоем. Хотя многие русские сочувствовали им и помогали".

Незащищенным положением немецкого населения не брезговали пользоваться нечестные люди. Случалось, немцам недодавали талоны на питание, обсчитывали, задирали. Было и мародерство.

"Специально немцев никто не обижал, но иногда отношение к ним со стороны переселенцев было самым бессовестным. К сожалению, бывали случаи мародерства. Мародеры нагло вламывались в немецкие квартиры, забирали кровати и постельные принадлежности. Таких случаев было мало, но они были. На мародеров никто не жаловался. Переселенцы поругают их между собой, и все на этом. Наши немцев не убивали, но обижали".

Большинство переселенцев убеждено, что мародерство не оставалось безнаказанным. Когда трое русских выгребли у немцев 7 мешков картошки, они были арестованы и осуждены.

"Двух солдат нашего батальона, которые, готовясь к мобилизации, грабили немцев по ночам, судил военный трибунал. Их приговорили к лишению свободы. Они дешево отделались: за такие дела можно было получить пулю в лоб".

"Случалось самому вступаться за немецких жителей, которых пытались ограбить или оскорбить некоторые из переселенцев. Против таких подлецов нам, бывшим солдатам, приходилось применять физическую силу – пускать в ход кулаки".

"Немцы, работавшие со мной, жаловались мне на обиды, и мне приходилось несколько раз пресекать мерзкие выходки со стороны отдельных переселенцев, защищать немецких жителей. Вскоре вышел приказ, категорически запрещавший обижать немецкое население (это было в конце 1947 г.), и за нарушение этого приказа под суд было отдано несколько военнослужащих и переселенцев. Обвиняемые получили от пяти до десяти лет лишения свободы. Жертвами насилия становились и немецкие девушки, женщины".

"Общения военных с немцами не было, у многих оставалась ненависть к ним. Я несколько раз замечал, что ночью в пирамиде для оружия не хватало одного или двух автоматов. А поутру при построении полка нам сообщали, что ночью опять расстреляна немецкая семья или убит немец. Я уверен, что это было мщение за убитых братьев, матерей, за разграбленную нашу землю. В беседах между собой солдаты признавались, что за отца – партизана или за повешенную мать рассчитались. Если бы установили виновника или насильника, то его ждал бы военный трибунал".

 

ВОЕННОПЛЕННЫЕ

Помимо мирного немецкого населения в области находилось большое число военнопленных. Лагеря с пленными солдатами вермахта располагались в Балтийске, Черняховске, Гусеве, Немане, поселке Ясное Славского района, недалеко от Советска и в других местах. Особенно много военнопленных было сосредоточено в Кенигсберге. В Балтийском районе целые участки обносились колючей проволокой – там они жили и работали. Иногда для их размещения использовали построенные еще немцами концентрационные лагеря, из которых в 1945 г. Советская армия вызволила русских, поляков, французов…

"А сколько здесь было лагерей! В поселке Комсомольском был такой лагерь, где во время войны наши люди работали в тяжелых условиях, умирали – немцы ведь это видели! Моя сестра была освобождена из лагеря, который находился на Куршской косе. Много русских людей работали батраками в частных домах, испытывали страх и унижения".

"В Кенигсберге военнопленные наши были и просто на работу сюда угнанные. Около вагонзавода под мостом мы надписи видели – много всяких. Наши военнопленные там, под мостом, и работали, и жили. Сетками их огородили, как зверей. Есть давали сырую свеклу, брюкву, турнепс. Кидали, как скоту. За одну ночь умирали по 15 человек (это мы там же, под мостом прочитали)".

Что же касается условий жизни немецких военнопленных, то они, по воспоминаниям очевидцев, были довольно сносными.

"Территория лагеря была ухоженной. Чисто, много цветов и кустарников. В помещениях тоже было чисто, отопление – центральное".

"В лагере у них была поразительная чистота. Порядок в общежитии прямо как в госпитале. Конечно, бараки, охрана и все такое прочее имелось. Но внутри очень хорошо. Белые простыни. Кормили прямо по немецкому распорядку. Им строго в одно и то же время привозили обед".

Среди переселенцев было распространено убеждение, что пайки у пленных больше, чем у них самих. Труд германских солдат использовался главным образом на тяжелых физических работах: они расчищали завалы, ремонтировали дома и дороги, укрепляли бетонными плитами дамбы в затопрайоне. По железной дороге вагоны с углем к ТЭЦ немцы тащили вручную, если выходил из строя мотовоз или паровоз. Специалисты чинили машины, сельхозтехнику, работали у станков.

"820-й завод. Военнопленные работали честно. Когда выполняли норму, их кормили хорошо. В немецких бригадах назначались старшие, получавшие у русских мастеров задания и отвечавшие за их выполнение. Задания выполняли в срок. А еще немцы делали красивые бляхи на брючные ремни и портсигары. Они никогда не пререкались и не отказывались от работы. Чьи попало распоряжения не выполняли, если наш рабочий требовал от пленного сделать что-то, то тот отсылал его к мастеру за разрешением".

Военнопленные работали на вагонзаводе, на других восстанавливающихся предприятиях, в специально организованных мастерских, например, в одноэтажном кирпичном здании на месте нынешнего магазина "Океан". Использовался труд военнопленных на строительстве. Они строили памятник 1200 гвардейцам, павшим при штурме Кенигсберга. Помимо специально охраняемых объектов пленных ежедневно распределяли по нарядам в различные организации и учреждения и даже направляли на сельхозработы. Постепенно к ним привыкли, и жесткий поначалу режим охраны стал ослабевать.

Благодаря межсоюзническим соглашениям, военнопленные, в отличие от мирного населения, имели определенный статус и попадали под действие международных конвенций. Жилось им легче.

"Завод "Шихау". Перед отъездом пленных снабдили новеньким немецким обмундированием с немецких складов, выдали заработанные ими деньги, правда, предупредили, чтоб ни одного рубля в Германию не увозили. Они закупили продуктов, водки, коньяка и устроили банкет, на который пригласили руководство лагеря. Прошло еще немного времени, однажды военнопленных построили в длинную колонну по четыре или шесть человек в ряд, и они отправились на вокзал".

 

ВЫСЕЛЕНИЕ

1947 – 1948 г.г. – выселение немцев.

На Потсдамской конференции летом 1945 г. наряду с территориальным вопросом обсуждалась проблема депортации немцев с земель, которые вошли в состав других государств после окончания войны. Принудительному переселению в Германию из Польши, Чехословакии и других стран подлежало несколько миллионов человек. Союзники определили принцип и сроки выселения, общее руководство процессом поручалось Контрольному совету в Германии. На Потсдамской конференции не заходила речь о статусе тех немцев, которые оказались в Кенигсберге и его окрестностях. Сталин давал понять, что местного населения здесь почти не осталось, союзники же не проявляли ни интереса, ни особой настойчивости в этом вопросе.

Таким образом, десятки тысяч германских граждан, оказавшихся на исходе войны в северо – восточной части Восточной Пруссии, выпадали из сферы действия Потсдамских соглашений; на них не распространялись правила репатриации; советская сторона не имела в этом плане никаких обязательств, не должна была предоставлять союзникам информацию о численности немцев, сроках и порядке их депортации. Судьба местного населения полностью зависела от новой администрации, от планов советского руководства и лично Сталина. В первые два года после окончания войны случаи выезда немцев с территории Восточной Пруссии были довольно редкими.

"При каждом гражданском управлении района или города были образованы отделы по розыску родных и близких, потерявшихся в войну и проживающих за пределами Советского Союза. В них входили и немцы, знающие русский язык. Многие находили своих родных не только в Центральной Германии, но и в других странах, им оформлялись соответствующие документы и выдавались разрешения на выезд. В таких случаях немцам разрешалось уезжать со всем скарбом".

На первых порах выселение местного населения не только не форсировалось, но даже сдерживалось. Отсрочка на два с лишним года депортации немцев была вызвана прежде всего практическими соображениями. Перемещение десятков тысяч людей требовало определенной подготовки. Наконец, советское правительство рассчитывало использовать труд и знания немецкого гражданского населения для восстановления промышленных предприятий, расчистки населенных пунктов от завалов, работы в сельском хозяйстве. А заселить новую область советскими людьми в короткие сроки было невозможно.

После массового переселения в Калининградскую область в течение 1946 – 1947 г.г. советских людей стала возможна депортация местного населения. Она была осуществлена на основании двух секретных постановлений, подписанных Сталиным 11.10. 1947 г. и 15.02. 1948 г. Переселение немцев в советскую зону оккупации Германии должно было осуществляться в три этапа: поздней осенью 1947 г., весной и осенью 1948 г.

"1947 г. Начальнику УМВД по Калининградской области переселить в 1947 г. из Калининградской области в Советскую зону оккупации Германии 30.000 немцев, из них 10.000 человек – в октябре и 20.000 человек – в ноябре 1947 г. Переселению подлежат в первую очередь немцы, проживающие в гор. Балтийске и в районе побережья Балтийского моря, а из других районов области – нетрудоспособные семьи немцев, не занятые общественно – полезным трудом, немецкие дети, находящиеся в детских домах, и престарелые немцы, содержащиеся в домах инвалидов. Переселяемым немцам разрешается взять с собой личное имущество до 300 кГ на семью, за исключением предметов и ценностей, запрещенных к вывозу таможенными правилами".(из совершенно секретного приказа министра внутренних дел СССР).

Переселяемые немцы снабжались сухим пайком на дорогу и обеспечивались медицинским обслуживанием в пути. Первый эшелон с немцами отправился из Калининграда 22.10. 1947 г. Многие из местных жителей не хотели уезжать.

"Уезжать они не хотели. Стояли на остановке с узлами, ждали машины и плакали. Здесь была их родина, здесь были похоронены их близкие. Некоторые говорили, что обязательно вернутся, что уезжают ненадолго".

"Когда началось выселение, чего только они не делали, только бы остаться в своем городе. Согласны были работать на самых трудоемких работах. Но был приказ из Москвы, и делалось все, чтобы "искоренить тяжелый дух".

"Многие женщины плакали, не хотели ехать, но солдаты забирали всех".

"Здесь их родина, их дом. Сколько было слез, когда выселяли. Плакали старики. Конечно было жалко. Плакали они культурно – не как русские – слезы в сторонке вытирали".

В октябре 1947 г. на Куршскую косу, в поселок Рыбачий, привезли большую группу переселенцев из Новгородской области.

"Привезли нас в теплые хаты. Мы с баржи, а немцев – на машины: 16 килограммов в руки и увезли".

Выселяли всех подряд – желания не спрашивали.

"Когда немцев начали выселять, они стали прятаться. Но их разыскивали, сажали в товарные поезда и увозили".

Был один способ избежать депортации: укрыться в Литве. Из тех, кто поступил таким образом, некоторые в пятидесятые годы вернулись и остались жить в нашей области. Вывезенные насильно немцы, случалось, пытались нелегально вернуться назад. Нелегальный переход границы был одним из наиболее массовых видов нарушений. Только за первое полугодие 1947 г. в области за это было осуждено 117 немцев – граждан Германии.

"Уезжая, они не скрывали своей радости по поводу отъезда в Германию. Немцы уезжали с удовольствием: не хотели с русскими жить".

В районах создавались комиссии по переселению, их члены составляли и уточняли списки немцев, вели среди них разъяснительную работу.

Узнав о предстоящей депортации, местные жители старались припрятать (в надежде когда-нибудь вернуться) или продать наиболее ценные вещи.

"Немцы перед отъездом все-все продавали. Вдоль улиц мебель всякая стояла. Продавали за бесценок. Им можно было обменивать сколько угодно рублей на марки. Вот они и стремились все продать".

"После продажи своих вещей они тут же тратили деньги на рынке: покупали масло, колбасы, фрукты, сметану стаканами пили".

Перед отправкой на вокзал немцев водили обязательно в баню. Месторасположение сборных пунктов: на улицах Комсомольской, Киевской и Павлика Морозова. Там выселяемых сажали на грузовики и везли в сторону вокзала.

"К приезду машины они сидели на узлах и ждали. Все были какими-то безразличными, с потухшими глазами".

"Машин не хватало, выселяемые немцы уходили из города колоннами по нынешнему проспекту Мира. Несли с собой рюкзаки, чемоданы".

"Немцы покупали колбасу, сыр, особенно шоколад. Хлеб брали мало, говорили, что в Германии его хватит всем".

"Как немцы уехали, повалили письма нашим рабочим. Подвергшиеся принудительному выселению немцы в большинстве своем не держали зла на простых людей, с кем рядом жили и вместе работали".

Случаев, когда отъезжавшие немцы дарили вещи своим советским знакомым, было очень много.

При отъезде немцам разрешалось брать минимум имущества. Нам называли разные цифры: 10, 16, 20, 24 килограмма на человека. В действительности, по постановлению советского правительства подлежало вывозу личное имущество до 300 килограммов на семью. Об этой цифре из переселенцев никто не слышал. Вряд ли о ней знали и немцы. Общее правило состояло в том, что на человека полагался один чемодан или узел, рюкзак, мешок. Согласно инструкциям, оставленное немцами имущество оприходовалось.

"Им разрешалось брать немного. Остальное грузилось на машины и свозилось куда-то на улицу Фрунзе. Еще один склад – на Аллее Смелых".

"Он живет на улице Каменной, у него дом большой, немецкий. Он вывозил немцев и забирал их добро. У него сараи были большие во дворе, так чего только там не было! И мебель, и посуда, и белье. Все завалено".

Несмотря на строгость решения о депортации, некоторым местным немецким жителям все же разрешали остаться. Исключение делалось для германских коммунистов и участников антифашистского Сопротивления, специалистов, без которых не могли обойтись некоторые промышленные и сельскохозяйственные предприятия. Большинство их депортировали несколько позднее, в 1949 – 1951 г.г. Немногие, буквально единицы, все-таки остались навсегда. Причины и обстоятельства были различными.

"Два года жили здесь вместе с немцами – бывшими жителями Восточной Пруссии. В основном это были женщины, дети, старики. Некоторые из них трудились на заводе, кто-то работал на своем огороде. Жили мы с ними мирно. Но все равно нам запрещалось выходить из дома после 21 часа до тех пор, пока в 1948 г. всех немцев не вывезли отсюда. Они не хотели уезжать, плакали, кричали, что это Гитлер во всем виноват, он заставил воевать их мужей, из-за него дети остались сиротами и все они без родного крова. Им даже не разрешалось брать с собой нажитое добро. Помню, у них в руках были небольшие узелки. Забирали только документы и самые ценные вещи. Оставшиеся ценности, посуду, вещи они закапывали в огородах, в лесу, на хуторах. Наши люди долго потом копали, искали эти клады".

"Калининград. Из всех немцев здесь остался только один человек. Он философом был, его фамилия Вайнгартен. Ему предложили здесь преподавать философию, но он сказал, что не в том возрасте, когда можно переучиваться. Он был альфрейщиком – занимался лепкой на стенах зданий. И он работал на восстановлении домов по этой своей специальности. Он прекрасно говорил по-французски, по-немецки".

 

СМЕШАННЫЕ СЕМЬИ И ИХ СУДЬБА

За несколько лет совместной жизни люди знакомились, начинали дружить, влюблялись, создавали семью, заводили детей. Официальные власти не поощряли смешанные браки, рассматривали их как незаконные.

"Приехала, когда немцев уже в основном выселили. Только которые оженились здесь на немках, с теми вопрос решался. То ли ему ехать туда, в Германию, то ли ей здесь оставаться. Но немки почему-то стремились уехать туда. Так семья и распадалась. Нельзя было законно регистрироваться. Пожили так, годик потянули, а позже разошлись".

"Некоторые мужчины, которые жили с немками, после выселения вспомнили своих первых жен и стали выписывать их в Калининград из России".

"Молодой лейтенант ухаживал за немецкой девушкой. Родила она ему троих детей за три года. Но в сорок девятом году ей было сказано, чтобы она покинула Калининград.

Русских детей увозили в Германию. Рушилась семья. Ведь можно было их оставить – и детей, и мать. Ведь это натуральная жестокость. А результат какой?

Разломанные судьбы. Что будут дети чувствовать вдали от Родины, от отца? Кстати, этот парень покончил с собой…"

 

ОТНОШЕНИЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ К ДЕПОРТАЦИИ НЕМЦЕВ

"Мы очень им сочувствовали, говорили: "Зачем вы их выселяете, ведь они же нам никакого вреда не делают?". А нам отвечали, что из Москвы пришло указание выселить всех до последнего человека".

"Мы верили, что выселение – нужное дело. Сейчас думаю, что жили бы они здесь, да и жили. Они нам не мешали".

"Нужно было спрашивать их желание. Кроме того, применить классовый подход. А то ведь выселяли рабочих, крестьян".

"Не было бы толку, если бы немцы остались: к нашей безалаберной системе они непривычны".

"Не надо было немцев насильно увозить. Пусть бы жили себе, кто хотел. Ведь сюда много случайных людей приехало. Шли в сельское хозяйство работать, а сами ничего в нем не понимали. Вот и пошло все наперекосяк. Хозяева-то ушли, вот земля родит плохо".

"Тогда я считал, что немцев выселяют по справедливости: они отвоевались, а эта земля – наша по закону. Теперь же начинаю понимать, что мы просто безбожно уничтожили все, что осталось после немцев, даже хорошее. Это, конечно, было варварством. Но надо понять и нас. В те годы все здесь было чужое, немецкое. И у всех было стремление навсегда искоренить фашизм и пруссачество".

Зла на немцев не было. Какая-то щемящая боль была за этот народ. Вот потерпели мы, конечно, больше всех в мире потерпели. Но чтобы вспомнить когда-то, что над нами издевались и расстреливали, сколько крови пролили – не было этого. Не было ненависти к ним. Просто чувство сожаления, что им тоже нелегко было покидать то, что было нажито, землю, где они жили. Конечно, культура их вызывает восхищение. Даже сейчас, даже в наше время. Русские строят топорно, огромно так, много территории. Здесь все сжато, культурно. И притом здесь каждый участок земли использовался с делом. Надо не уничтожать, а поддерживать эту культуру и воспитывать на ней молодежь".

"Наши власти добросовестно исполняли приказ: "Изгнать прусский дух". Законы послевоенного времени…"