"Они наших боялись, не знаю как. Особенно – когда наши мужики выпьют, они закрывались и не выходили никуда. Да и в другие дни старались из дома без нужды не показываться. Как с работы придут, в столовую сходят и домой. И не выходят. Боялись. Наши-то как их увидят, кричат: "Камрад! Камрад!". А потом как загнут матом и смеются".

"Насчет гуманизма советских людей к оставшемуся немецкому населению я затрудняюсь… А вот насчет злобных выходок есть примеры. Были такие случаи. На остановках трамваев, на базарах отдельные русские ругали немцев, замахивались на них, фашистами обзывали. Были случаи, когда немцев ударяли, били при всех. И никто не вступался за них, и страшно было вступаться, потому что тебе же скажут: "И ты туда же, фашист! И ты их защищаешь!" Вот такое мнение было: немец – фашист, и все. Любой немец был фашистом: и маленький, и большой. Но это было понятно: в войну немцы уничтожали наших людей, детей. Так что в то время быть немцем означало быть изгоем. Хотя многие русские сочувствовали им и помогали".

Незащищенным положением немецкого населения не брезговали пользоваться нечестные люди. Случалось, немцам недодавали талоны на питание, обсчитывали, задирали. Было и мародерство.

"Специально немцев никто не обижал, но иногда отношение к ним со стороны переселенцев было самым бессовестным. К сожалению, бывали случаи мародерства. Мародеры нагло вламывались в немецкие квартиры, забирали кровати и постельные принадлежности. Таких случаев было мало, но они были. На мародеров никто не жаловался. Переселенцы поругают их между собой, и все на этом. Наши немцев не убивали, но обижали".

Большинство переселенцев убеждено, что мародерство не оставалось безнаказанным. Когда трое русских выгребли у немцев 7 мешков картошки, они были арестованы и осуждены.

"Двух солдат нашего батальона, которые, готовясь к мобилизации, грабили немцев по ночам, судил военный трибунал. Их приговорили к лишению свободы. Они дешево отделались: за такие дела можно было получить пулю в лоб".

"Случалось самому вступаться за немецких жителей, которых пытались ограбить или оскорбить некоторые из переселенцев. Против таких подлецов нам, бывшим солдатам, приходилось применять физическую силу – пускать в ход кулаки".

"Немцы, работавшие со мной, жаловались мне на обиды, и мне приходилось несколько раз пресекать мерзкие выходки со стороны отдельных переселенцев, защищать немецких жителей. Вскоре вышел приказ, категорически запрещавший обижать немецкое население (это было в конце 1947 г.), и за нарушение этого приказа под суд было отдано несколько военнослужащих и переселенцев. Обвиняемые получили от пяти до десяти лет лишения свободы. Жертвами насилия становились и немецкие девушки, женщины".

"Общения военных с немцами не было, у многих оставалась ненависть к ним. Я несколько раз замечал, что ночью в пирамиде для оружия не хватало одного или двух автоматов. А поутру при построении полка нам сообщали, что ночью опять расстреляна немецкая семья или убит немец. Я уверен, что это было мщение за убитых братьев, матерей, за разграбленную нашу землю. В беседах между собой солдаты признавались, что за отца – партизана или за повешенную мать рассчитались. Если бы установили виновника или насильника, то его ждал бы военный трибунал".