— …Ты их видел раньше? — спросил я у Валерки, закончив рассказ о нападении.

— Да нет, вроде. Приблудные какие–то. А может и здешние, я давно уже никого толком не знаю. Того, что в красной майке, вроде видел у пивняка, а может и не его — сейчас все в спортивных штанах. Скорее, ты их должен знать.

— Откуда? Я все время в больнице, а мне, во–первых, контингент привозят все больше постарше, а во–вторых, если кто из молодых и попадает, так он часто на себя, здорового, и не похож вовсе — синий, серый, лицо в крови, хорошо, если не на боку, потом смотришь — и не узнаешь, здоровается кто–то с тобой на улице, а ты глаза таращишь, думаешь, «кто это»?

— Ну, если ты их лечил, то добра они не помнят.

— Ладно, хрен с ними, ты их тоже приложил здорово.

— А, ерунда, из формы вышел, надо опять тренироваться начинать. Если бы Пак увидел, как я ногой бью, бамбуком бы всю задницу отстучал.

— А Пак — это кто?

— Да напарник мой в этом бардаке корейском. Я же туда как попал? — мы на «Красном пионере» тогда кальмара ловили, ну и зашли в порт — по–тихому пару коробов кальмара сдать — это сейчас все в открытую в Японию да Корею тащат, а тогда — что ты! Ну, я на берег сошел, а там уже на рынке познакомился с чудиком одним американским. У него там бизнес небольшой был, торговал помаленьку ерундой всякой. Мы тогда крепко погуляли, он даже свою лавчонку в «Красный пионер» переименовал, а потом, со мной вместе, в публичный дом пошли. Он там давай девок лапать всех подряд, а это не положено — выберешь, заплатишь — тогда и веселись. Короче, поперли нас оттуда Пак с друганом. Вернее, поперли сначала Сэмена.

— Кого?

— Ну, Сэма, я его Сэменом звал, он не обижался, а он меня — Вэлом. Смотрю — ему уже ласты назад загнули, и волокут. Ну, как мне было за него не вступиться? Я и кинулся на них, первому плюху выписал, они Сэмена выпустили — и ко мне. Ах, вы, думаю, собаки, ща я вас ногой звездану…

— И звезданул?

— Где там… Пак мою ногу прямо из воздуха достал. С улыбочкой такой мерзкой. Моя пятка в его ладонь, как в перинку провалилась. Второй, ну, кому я плюху выписал, за задницу сграбастал, подняли они меня в воздух на вытянутых руках и понесли. Я, как тот червяк, извиваюсь, свободными конечностями молочу, а достать никого не могу. Дверь открыли и с размаху меня, как Алешу Поповича — «жопой мягкою о землю твердую». Я грохнулся, еще в запале давай какой–нибудь кирпич искать, чтобы им, гадам, в дверь хотя бы засветить, да где ж там у них, в Корее, кирпич на улице найдешь…. Смотрю — а следом уже и Сэмен летит, крыльями машет, и орет, что он — американский гражданин. Ну, повыпендривались мы там еще немного, покричали, я их послал во все части организма, американец обфакал, а дальше что? Пошли мы и так надрались, что я на корабль не вернулся — физически не смог. Утром просыпаюсь, а Сэмен мне и выдает новость: у вас там, мол, в Раше бунт, Горби уже на фонаре повесили, в Сибирь эшелоны шуруют со всеми демократами, в Москве — уличные бои.

— ГКЧП?

— Он, родимый. Я сначала думал — это он с бодуна, а может, вчера башкой сильно об асфальт ударился, а потом телик глянул — вроде, правда. Быстрей в порт, а там — тю–тю, «Красный пионер» мой уже в море, потом уже, при случае как–то, наши ребята говорили, что как известие про путч пришло, и что чеписты, вроде, порядок будут наводить, капитан в штаны со страху наклал, меня бросил, и быстрее в море — боялся, гад, что дела его кальмарно–рыбные выплывут. Остался я в этом порту один стоять, как хрен на свадьбе. В башке туман, в кармане пара воней корейских, ну, бабок ихних. Куды крестьянину податься? Я туда, я сюда — ну, где наши были — в консульстве там, в торгпредстве, а толку. Там кто, как мой кэп, со страху трясся, а кто пошустрей да поизворотливей уже тогда понимал, что Союзу пришел окончательный амбец и греб под себя в эти дни — не хуже экскаватора. Охота им было такое золотое времечко на простого моряка тратить.

Короче, плюнул я на все, пошел опять к Сэмену. Загудели мы снова, а у меня все тот бардак из головы не выходит. Набили там нам морды? Набили. Должны мы, как порядочные люди, за себя отомстить? Должны. Уговорил я Сэмена, погнали мы туда.

— Ну и что?

— Ну и … опять получили. Сидим снова перед бардаком на мостовой, американец мой кислый, вы, говорит, русские, вечно весь цивилизованный мир за собой в жопу тянете. Тут дверь открывается, выходит старичок и на русском ко мне обращается, приглашает зайти, но уговор: в драку не лезть. Зашли, разговорились. Он, оказывается, эмигрант из Северной Кореи, учился в СССР, а здесь — хозяин заведения. Услышал он знакомые слова, молодость вспомнил, спецов наших. Расспросил охранников, кто мы — те рассказали, что уже второй день эти два дятла права качают. Сидим, пьем, закосели уже здорово. Он мне и давай доказывать: нельзя, мол, тебе, теперь в Союз возвращаться; я, говорит, Сталина помню, Ким Ир Сена знаю, если у вас опять коммунисты к власти пришли, тебе, как беглецу, «курышка» будет. Оставайся, говорит, у меня. Сэм поддакивает.

С трезвых глаз, я, может, и не решился бы, а тут поддал, храбрым стал. В Союзе, думаю, никого у меня нет, а вернешься — вдруг и впрямь на лесоповал поволокут, даром, что ли, со мной сегодня никто поговорить не захотел, а охрана волком смотрела. Опять же, мне уже тогда хотелось чего–то нового, а тут такой случай подвернулся. Так и остался, сначала на подхвате, а потом уже Пак поднатаскал меня, стали с ним вдвоем шустряков за дверь выносить. Ты знаешь, тэквондо — штука подревнее карате…

Что–то мы еще говорили, после второй бутылки Валерка Пака начал называть Кимом, рассказывал о том, как уважают корейские проститутки русских моряков (интересно, каких моряков проститутки не уважают?) и уже начал договариваться до того, что вообще, фильм «Кровавый спорт», с его, Валеркиной судьбы, списан.

За этой болтовней и выпивкой я как–то так и не удосужился сказать Валерке то, что смутно тревожило меня: эти два гаврика, в общем–то, не просили у меня денег ни на выпивку, ни на помощь голодающим Зимбабве. Они просто били меня, как бьет уличная кодла подвыпившего мужика — просто так, ни за что.

Или… за что–то?