Азеф и Дора встретились в кафе на углу Гороховой и Малой Морской. Взяли столик у окна, чтобы видеть изрядный кусок улицы, и заказали кофе — Доре со сливками, Азефу с коньяком — и на двоих вазу с пирожными: что смогут, съедят сейчас, а остальное с собой. По Гороховой все больше неслись экипажи, а по Морской прогуливались пешком. Светило солнце, погода стояла самая расчудесная, кофе был сварен отлично, и ничто не предвещало ни бурь, ни иных потрясений.

— Не жалко мальчика? — Азеф с хитрой улыбкой взглянул на Дору, но та была спокойна, точно статуя. — Все-таки чувства... с ними бывает трудно справиться!

— Нисколько. — Дора с наслаждением затянулась папироской, вставленной в длинный мундштук. — Во-первых, он не мальчик.

— Он хорош?

— Жеребец и жеребец. Я уже забыла его. Кстати, не факт, что он провокатор.

— Ой, вот только не надо, — насмешливо сморщил лицо Азеф. Сегодня он был в хорошем настроении. — Я таких за версту чую. Он ведет двойную игру и воображает, что всех перехитрит. Знаешь, что он придумал?

— Нет.

— Он не будет звонить в полицию до последнего. В газете он прикажет оставить себе первую полосу под сенсацию. И за десять минут прибудет сюда, чтобы все увидеть своими глазами. Плеве действительно в это время едет по Малой Морской. Это знают все. Поэтому он чист: перед нами — мы все успеваем провернуть; перед охранкой — он всех предупредил, заодно потом все расскажет о тебе. Кстати, за тобой была слежка?

— Была.

— Вот видишь. А как ты ушла?

— Очень просто. У церкви стоял один извозчик — я его и взяла. Пообещала рубль и сказала, что муж ревнивый. Филер попытался бежать, но улицы пустые.

— Потом он увидит, что ничего не произошло. Поймет, что попался на проверке, и — что дальше?

— Пойдет в газету?

— Нет. Побежит домой перепрятывать список. Мы знаем, что он предатель. Охранка знает, что он поздно предупредил и что мы его проверили. Значит, ведет двойную игру. Значит, неминуем арест и тщательный обыск. Найдут список — и все! Каторга за недоносительство и соучастие в покушении на министра внутренних дел.

— Евно, — засмеялась Дора, — откуда ты такой умный взялся?

— Пожила бы ты у нас в Ростове! Вот где люди поумнее меня. — Азеф выпил рюмочку и зажевал трюфелем, — У них и научился. Все просто, если знать, что человек всегда ищет свою выгоду во всем. Даже в благородном деле.

— А какая у тебя выгода в революции?

— Я — особенный. — Азеф задумался, формулируя мысль. — У меня нет выгоды. Я выше этого. Если хочешь, вот моя выгода: быть выше всех выгод!

— Хорошая цель, — Дора прищурилась, рассматривая прохожих. — А что ты с ним сделаешь?

— Я? — удивился Азеф. — Да ничего. Пошлю к нему Батюшку. Пусть исповедует. Надеюсь, ему будет что сказать.

* * *

Кабинет окнами выходил на солнечную сторону, и Путиловский, разомлев от майского тепла, задремал в кресле. Все мысли его были только о прошедшей ночи. Ну что ж, действительно, может, хватит все одному да одному? Нина девушка развитая, не дура. Революционная романтика слетела с нее как шелуха при первом же серьезном столкновении с жизнью...

Хорошо все-таки иметь дома нежное существо, ждущее тебя не так, как ждет Лейда Карловна или даже Макс. Ты приходишь усталый, разбитый, тебя раздевают ласковые руки, укладывают в постель и не уходят, а продолжают раздевать... раздевать...

Телефон зазвонил, как всегда, в самую неподходящую минуту. Путиловский стал ждать, что на звонок ответит Лейда Карловна. Та действительно взяла трубку, потом подошла к двери спальни и сказала мужским голосом:

— Павел Нестерович, вас к аппарату!

Путиловский подскочил в кресле и замотал головой: он был у себя в рабочем кабинете, а вместо Лейды Карловны в дверь просунул голову Берг. Тьфу!

— Алло! Путиловский у аппарата. Нельсон? Добрый день... Вы уверены? Вы точно уверены? Где?! Морская? Какая Морская? Их две! Большая? Малая! Конкретно!!

Выслушав невидимого собеседника, Путиловский аккуратно повесил трубку, дал отбой, застыл на несколько секунд, а потом проговорил незнакомым жестким голосом:

— Тревога. Покушение на Плеве. Малая Морская. Бомбистка! Всех туда!

Медянников и Берг, как подброшенные пружинами, вскочили, натягивая сюртуки и шаря по ящикам стола в поисках револьверов.

Втроем они выскочили из комнаты. Путиловский побежал за дежурным взводом конных городовых, Берг — за пролетками, а Медянников — за филерами, наряд которых всегда сидел и ждал неожиданностей.

Через две минуты пара пролеток выкатила из ворот Департамента. Конный взвод разогревал лошадей вдоль набережной.

— Взво-о-од! — протяжно заорал взводный. — На рыся-я-ях! Марш-ма-а-арш!

И наметом послал своего черного громадного жеребца по кличке Лютый вдоль набережной Фонтанки к Марсову полю, а там по Конюшенной на Малую Морскую.

— Кока! Кока! Смотри, верховые! — закричал восторженный столичный мальчик, гулявший с крестной у Летнего сада. — Куда они поскакали?

— Чудо-богатыри... — вздохнула вслед трясущимся городовым задам старая дева-кока. — Воров ловить. Николя, не смей так кричать, застудишь горло и не получишь мороженое на сладкое.

* * *

Азеф доедал мороженое с ромом, когда внезапно мимо зеркальных окон кафе проскакали конные городовые.

— Вот и они, — меланхолично заметил Азеф, с удовольствием облизывая ложечку. — А сейчас подъедут жандармы и филеры набегут.

И точно, улица вмиг наполнилась внешне деловыми молодыми людьми в котелках, черных сюртуках с серыми жилетами и в серых же в полосочку брюках.

— Они что, в одном магазине их одевают? — пробурчал Азеф и подумал: «Надо будет отметить это в записке! Профанация ремесла».

— А вон и наш герой, — Дора кивнула на Вершинина, осторожно проходившего по противоположной стороне. — Евно, ты просто гений.

— Я знаю, — польщенно наклонил голову Азеф, — Жди меня здесь.

На выходе из кафе его терпеливо ждал Батюшка. Высокий семинарист склонил голову к Азефу и несколько секунд внимательно слушал. Потом кивнул и исчез за углом.

— Все, дело сделано. — Азеф сел за стол и с сожалением уставился на пустую вазочку из-под мороженого. — Жаль, но все хорошее рано или поздно кончается.

— Почему? Все в нашей власти, — возразила Дора. — Смотри, какое солнце! Поехали на Острова, отдохнем. У меня сегодня подходящее настроение.

— Действительно, — фыркнул Азеф. — Ради чего мы должны отказывать себе в удовольствии? Жизнь так коротка! Никуда от нас Плеве не денется. Кельнер! — поворотился он к стойке.— Счет.

* * *

Путиловский проехал всю Малую Морскую до Исаакиевской площади и обратно. На всех точках стояли люди охранки и наблюдали за молодыми дамами. Неподалеку раздался женский визг и истошный крик:

— Караул! Грабят! Полиция-я-я!

Туда мгновенно побежали двое городовых, придерживая на боку мешавшие сабли-селедки. Оказалось, что кто-то из филеров не выдержал напряжения и проверил стоявшую столбом дамочку с подозрительным пакетом в руках. Перед ней извинились и уволокли «грабителя» за угол, где и отпустили, нацепив на него синие очки для изменения внешности.

С угла площади Медянников подал зеркальцем условленный сигнал — показался кортеж Плеве. Министерская темно-голубая карета с гербами на дверцах, окруженная со всех сторон четверкой конных городовых, тяжело пронеслась мимо Путиловского. Следом увязался конный взвод. Ничего уже поделать никто был не в силах. Оставалось уповать на случай. Вроде пронесло.

Путиловский перекрестился и пошел к пролетке принимать рапорта. Никого не наблюдалось. Никто даже не пытался пересечь улицу перед носом у Плеве. Все было тихо. Был отдан приказ об отмене тревоги и о возвращении всех в Департамент. Кроме Берга и Медянникова.

— Что это было? — спросил Путиловский сам себя,— Кто-нибудь видел «Нельсона»? Где этот сукин сын?!

Медянников развел руками:

— Я следил! На секунду глянул в сторону — он и исчез!

— Плеве проехал! — Берг еще не мог успокоиться. — Я ничего не видел!

— Ну? — вновь спросил себя Путиловский. — Что все это значит? Это значит одно — провокация.

— Однозначно, — кивнул Медянников. — Они Нельсона на вшивость проверили. И нас заодно.

— Боевики? — спросил Путиловский и ответил: — Похоже.

— Значит, снюхался с ними. Двойную игру задумал. Я ж говорил, он нам не все сдал! Дурак.

Берг успокоился и стал думать в нужном направлении:

— Его убьют?

Медянников сплюнул на мостовую, взялся за живот и стал вертеть головой в поисках чего-то важного:

— И правильно сделают... Где тут сортир?

— И сделают это сейчас! Он тоже понял, что его вычислили. Будут ликвидировать. — Путиловский оглянулся в поисках извозчика. — Быстро на Загородный. Обыщите комнату. Дождитесь Нельсона. Задержите его, и в Департамент! Я буду там. Объясняться с начальством. Давайте! Жду вас!

— Мираков! — закричал Медянников. — С нами поедешь, засранец...

* * *

Вершинин, запыхавшись, вбежал в свою комнату и стал быстро собирать самые необходимые вещи в саквояж. Он попытался достать из-за отставшего шпона спрятанный там список, но пальцы не слушались, и он, чертыхаясь, тупым столовым ножом стал отслаивать фанеровку. Лист от этого проваливался все глубже, пока он не отодрал фанеровку по всей длине. Лист упал на пол.

Из-за этих столярных упражнений Вершинин и не заметил, как оказался в комнате не один. На пороге тихо возник человек в семинаристской сутане, с черной скуфейкой на голове и револьвером в руке.

— Дай сюда бумагу, — неожиданно высоким тенорком обнаружил свое присутствие семинарист.

Вершинин обернулся на звук голоса и уставился на револьвер. Ужас неминуемой смерти сковал все его члены, включая руки, ноги и горло.

Семинарист поднял список, бросил на него взгляд.

— Вы, Нельсон, подлец, — сказал он вкрадчиво. — Иуда. К столу. Быстро!

— Конечно же... конечно...

Вершинин быстро подскочил к столу и замер, не зная и не догадываясь, что же делать дальше.

— Пишите. «Я, Вершинин Андрей...» По батюшке?

— Яковлевич! — с готовностью отозвался Вершинин и радостно подумал: «Всего лишь расписка, взял — отдал... Слава Богу!»

— «Яковлевич», — диктовал Батюшка, наслаждаясь послушанием жертвы. — «Являюсь агентом охранки и провокатором. Не в силах вынести позора, добровольно ухожу из жизни. Прощайте! В борьбе обретете вы право свое». Дата. Подпись. Дайте сюда.

Вершинин протянул листок. Ужас кончился.

— Для чего это? — спросил он.

— Для истории, — и Батюшка стал тщательно выцеливать сердце Вершинина.

Вершинин не согласился с этим и начал аккуратно уворачиваться от крошечной черной дырочки, описывая маленькие круги вокруг стола и приговаривая:

— Я... не хочу... я категорически не хочу уходить из жизни! Товарищ! Я только начал жить! Прошу вас! У меня есть деньги!

Батюшка ухмыльнулся, и Вершинин обрадовался — откупится! Он выхватил бумажник, выворотил его и стал бросать бумажки на стол, на пол.

— Возьмите все! Я все расскажу!

* * *

Медянников с несвойственной его возрасту и размеру быстротой первым выскочил из пролетки и кинулся в подъезд дома Дубовицкого. За ним, топоча и тихо матерясь, бежали Берг и Мираков. На лестничной площадке второго этажа стояла бледная, вжавшаяся в стенку Оля.

— Где он? — заорал Медянников, размахивая наганом.

— К себе пошли, — еле выговорила Оля.

— Один?

— Семинарист сзади поднялся...

— За мной!

И Медянников прытко, через две ступеньки ринулся вверх по лестнице. Сзади остался нечленораздельный стон Оли: «Лишенько мне...»

— Возьмите все! — уговаривал тем временем Батюшку Вершинин. — Я никому ничего не скажу! Я уеду. Я вам все расскажу. Один из них такой здоровый идиот... Да вот же он!!

И Вершинин радостно выкинул руку, перстом указывая на Медянникова, заполнившего собой весь дверной проем.

Батюшка резко обернулся. Медянников успел выстрелить первым — прямо в центр черной сутаны. Посреди разорвавшегося сукна образовалась белая дыра: под сутаной была поддета белая рубаха. Пуля нагана с ударной силой в тысячу фунтов разорвала в клочья грудину и вдавила осколок ребра в сердечную сумку, напрочь порвав все сложное сплетение кровеносных сосудов.

Теряя сознание от дикой сердечной боли, Батюшка успел один раз нажать курок, на что Медянников ответил еще одним выстрелом. Потом наступила тишина, прерванная двумя стуками об пол: первым упал раненный в ногу Берг, вторым — мертвый Батюшка. И только теперь на пороге возник, как черт из табакерки, запыхавшийся Мираков. Не разобравшись в ситуации, он на всякий случай выстрелил в потолок, закричал дурным голосом:

— Ложись! Стрелять буду! — и действительно засадил во второй раз.

Вершинин выполнил приказ Миракова, но чисто инстинктивно — просто сполз на пол в обмороке.

— Цыц! — заорал Медянников на Миракова. — Дурак, палишь зря! — После чего в недоумении стал проводить инвентаризацию лежавших. — Так... куда кого? — Ощупал Батюшку. — Этого в рай! — Затем принялся за Берга, с силой дунул ему в лицо: — Ваня!

Берг скривился от боли.

— Жив. С крещеньицем тебя. До свадьбы заживет. — И яростно зашипел на Миракова: — Ну, чего встал, чучело пскобское? В больницу его. В больницу! Да живо!

Мираков послушно взвалил стонущего Берга на плечи и, сгибаясь под тяжестью, исчез за дверью.

Не переводя дух, Евграфий Петрович присел подле Вершинина и похлопал того по щекам. В комнату осторожно заглянула готовая к любому ужасу Оля.

— Воды давай, — ухмыльнулся ей Медянников. — Цел твой журналист.

— Сколько? — оторопело спросила Оля.

— Ведро! Везет дураку, — И пока Оля не исчезла за дверью, перешел на интимный просящий шепот: — Слышь, голубушка, где тут у вас сортир, а?

***

Только к вечеру Путиловский освободился настолько, что смог вернуться в свой кабинет. Позади были объяснение перед самим Плеве по поводу ложной тревоги, докладная о перестрелке в доме Дубовицкого, опознание неизвестного покойного, докладная о двойной игре «Нельсона», заключение его под стражу и торжественное представление начальству списка петербургских кандидатов в члены Боевой организации. В общем, писанины было предостаточно. Все чиновники знают: чем больше бумаг, тем чище, скажем деликатно, репутация.

Так что, когда Лейда Карловна по телефону попросила его приехать домой как можно быстрее, он не удивился. Хотя тому имелась причина, и причина более чем веская: у Нины днем открылось легочное кровотечение и был вызван известный фтизиатр, профессор Таубе.

Нина лежала в постели, цветом лица почти сливаясь с подушкой, бледная и внезапно исхудавшая, только на щеках двумя резкими пятнами горел неожиданный горячечный румянец. Глаза увеличились почти вдвое и занимали пол-лица.

Путиловский, не говоря ни слова, поцеловал ей руку, а она лишь беспомощно смогла погладить его по лицу.

— Видишь, какая я нехорошая... — с трудом прошептала Нина.

Таубе запрещающе помахал рукой:

— Я прошу вас — ни слова! — и показал Путиловскому на дверь: надо, мол, поговорить.

— Она плоха. Каверны в обоих легких. Как вы позволили болезни так развиться? Нужна срочная перемена климата! Желательно — в Швейцарию.

— Профессор, я сделаю все, что скажете. Но только чтобы она выздоровела.

— Я не волшебник, — фыркнул Таубе. — Особенно когда такой запущенный случай! В общем, считайте, что ей повезло: завтра вечером я отправляю двух больных в сопровождении моего ассистента в швейцарский санаторий доктора Эбельштейна. Мировая знаменитость, излечивает в восьмидесяти процентах случаев. Пневмоторакс, высокогорье, кислород и все такое. Вы готовы?

Путиловский отрешенно молчал, перебирая в голове немногочисленные варианты развития событий. У него нет выбора. Оставить Нину здесь? Умирать? Нет, второй раз он не вынесет потери.

— Я готов. Завтра подготовлю паспорт и вещи. Она сама из Белоруссии. Там ее родители. Я извещу их, они смогут повидать ее.

— Вы молодец. Уважаю решительность!

— Я выпишу чек на швейцарский банк. Вы принимаете чеком?

— Разумеется! Завтра в пять пришлю за ней экипаж с сестрой милосердия. Сиделку я вызвал, она скоро явится. Я сделал укол, больная будет спать до утра.

Путиловский проводил профессора, а когда вернулся, Нина уже спала. Он сел прямо на постель и просидел так час, наблюдая за тем, как она дышит, как бьется синяя жилка на тонкой шее, как иногда пальцы, лежащие поверх одеяла, начинают подрагивать... Лейда Карловна не могла ничего понять, но в комнату не входила. Потом пришла сиделка.

Путиловский прошел к себе, разделся, улегся в кровать и забылся тяжелым, неглубоким сном.

* * *

Нину увезли, и жизнь померкла, но тем не менее продолжалась. Тикали государственные механизмы, дела рассматривались, бумаги двигались и принимались к исполнению. Он был частью всей этой машинерии, но частью неодушевленной и чисто механической.

Берг лечился в госпитале, Медянников молчал и старался без настоятельной причины Путиловского не тревожить. Поэтому он часто сидел в кресле и ничего не читал, не писал, а только смотрел поверх крон Летнего сада на шпиль Петропавловки.

Привели Нельсона для напутственного слова. Он был одет в хороший дорожный костюм, с одним лишь саквояжем в руке, тем самым, который начал собирать до губительного визита Батюшки.

Путиловский заговорил с ним, не подымая глаз, официально и сухо, как с совершенно незнакомым человеком:

— Мы сделали максимум возможного в вашей непростой ситуации. Его превосходительство требовал каторги. Государь не возражал. Но все обошлось пяти летней ссылкой в город Омск, под надзор полиции. Счастливого пути. И упаси вас Господь от таких смертельных игр в будущем. Мы будем присматривать. У вас новый паспорт. Новая фамилия, новое имя, отчество — жизнь заново. До свидания.

Вершинин не ожидал такой милости.

— О, благодарю вас.

— Я только исполнил свой долг. И еще. Исключительно по инициативе Евграфия Петровича. В Омске за вами будет наблюдать наш сотрудник. Кстати, хорошо вам знакомый.

К Нельсону частично вернулось его природное любопытство:

— Кто же?

— Увидишь, — тронул его за плечо Медянников. — Пошли, барин. Пора.

Пройдя посты охраны, вышли на улицу. От свежего воздуха у Вершинина сладко закружилась голова. Медянников достал из-за пазухи новенький паспорт и стал внимательно изучать надписи.

— Омск — город хороший. Правда, сам я там не был...

Вершинин попытался заглянуть в паспорт и прочесть свою новую фамилию.

— И кто я теперь?

— На! — Медянников протянул ему документ. — Теперь, паря, ты не то иудей, не то француз. Нельсон Яков Андреевич. Держи крепко. Третьего не будет.

Чуть поодаль от подъезда стояла крытая государственная карета. Медянников гостеприимно распахнул дверцу, приглашая Нельсона сесть.

Вершинин-Нельсон, прежде чем нырнуть внутрь, вгляделся в темноту — внутри кареты, одетая подорожному, в платочке, с чемоданчиком в руках сидела горничная Оля.

— Здрасьте, Андрей Яковлевич! — заулыбалась она, не в силах сдержать радости при виде любимого лица.

Вершинин отшатнулся, но Медянников заботливо попридержал его за спину:

— Чтоб в Омске не скучал! Присматривать будет. На крестины приеду! — Затолкнул Вершинина в карету, сел сам и дал руководящее указание кучеру: — Пошел, подлец! На Николаевский. Только бережно — дама в ожидании!

Карета тронулась, Оля доверчиво прижалась к сидевшему столбом Андрею:

— Теперь я ваше все буду читать. Мне по должности положено.

* * *

Путиловский ждал письма, а его все не было и не было. Таубе позвонил и сказал, что группа доехала, но пока ничего обнадеживающего он сказать не может. Надо ждать. И Путиловский ждал, привычно ждал, оставив себе тот уровень надежды, ниже которого опуститься сам себе не позволил.

Они пришли одновременно — телеграмма и письмо. Видимо, письмо шло долго, а телеграмма быстро. Еще не открывая последнюю, он понял, что произошло плохое. Разорвал бумажную облатку, латинские буквы телеграфного аппарата поплыли перед глазами. Написано по-немецки. Скончалась. Тело отправлено родным в Витебск. Соболезнуем.

Он предчувствовал это. Пошел в кабинет, сел в кресло и сухими глазами стал осматривать письмо. Оно еле заметно пахло ландышевыми духами. Вскрывать письмо он не стал. Еще не время. Он даже не знает, когда откроет и откроет ли его вообще.

Пришел вечер. Лейда Карловна заходила каждый час и спрашивала, не хочет ли он поесть. Путиловский не хотел ничего есть.

Звонил Франк, напрашивался в гости. Он не хотел его видеть.

Откуда-то вдруг появился профессор Кюфферле. Сразу запахло спиртом и каплями. Кюфферле вошел со снаряженным шприцем и, не спрашивая ни о чем, ловко и быстро сделал ему укол в руку, после чего потянуло спать. Он заснул в кресле, утром проснулся в кровати. Вставать не хотелось. Время остановилось.

Путиловский перестал считать дни — два, или три, а может, все пять? Думать на тему времени тоже не хотелось. Он находился внутри какого-то безвременного пузыря, в котором было покойно и безразлично. Укол — забытье. Забытье — укол...

Позвонил Таубе. Путиловский долго не мог понять, о чем тот толкует. Потом с трудом догадался: от чека осталась изрядная сумма, которую профессор обязательно вернет, ведь потрачена лишь малая часть денег.

— Профессор, у вас есть больные без достаточных средств?

— Разумеется.

С профессорской педантичностью Таубе стал перечислять какие-то ничего ему не говорящие фамилии. Он подождал, пока профессор не огласит весь список.

— Потратьте эти деньги по вашему усмотрению. Пошлите кого-нибудь в санаторий.

— О! — только и сказал Таубе. — О, вы гуманист. Благодарю вас!

И тут же дал отбой, видимо боясь, что гуманизм конечен во времени и в деньгах.

После Таубе настал черед невесты Берга. Путиловский вспомнил, что давно хотел решить эту щекотливую проблему.

— Лейда Карловна, — позвал он экономку.

Та явилась в сопровождении Макса. Оба не верили глазам своим: хозяин встал и готов жить дальше!

— Лейда Карловна, помните, вы говорили о невесте для Берга?

— О да, да!

— Так вот, Иван Карлович не совсем еще готов для знакомства.

— Испугался?

— Не успел. У него легкое ранение. Лежит в госпитале.

— Так это прекрасно! Я пойту с ней. Нефеста у постели раненого героя!

Путиловский заглянул в злополучный список:

— Дернфельд... Дернфельд Алиса Готлибовна?

— Так фы ее знаете?

— Нет. Но буду весьма рад знакомству. Передайте, пожалуйста, — он написал короткую записку,— что я жду ее в Департаменте послезавтра, в десять.

— Ага! Как начальник, фы хотите с ней поговорить об Иване Карловиче!

Путиловский покачал головой:

— Не только о нем. Посмотреть. Вдруг не подойдет?

— Какие вы, мущины, приферетливые! — просияла Лейда Карловна. — Вы будете обедать?

— Буду,— коротко заявил о своих намерениях Путиловский и взял на руки Макса. Тот не вырывался, потому что понимал значение слова «обедать»

Прозвонил телефон. То была княгиня Анна. В жесткой и категоричной форме она известила Путиловского о том, что Алешенька пошел, и хотела, чтобы Путиловский, как отец юного дарования, собственноручно в этом убедился, для чего он должен прибыть в воскресенье на обед. Кстати, он так и не явился после встречи в ресторане, хотя клятвенно обещал! Она не потерпит на сей раз никаких отговорок!

Жизнь потихоньку возвращалась, пусть и не в самых лучших своих проявлениях.

* * *

Берг жил высоко, и оба успели запыхаться, пока добрались до его более чем скромной квартирки. Он ждал их, смешно припрыгивая, боясь нагружать уже подзажившую ногу.

— С днем ангела вас, Иван Карлович! — Путиловский расцеловал именинника и вручил ему гигантскую корзину из Елисеевского магазина, набитую дарами всех шести континентов. — Это вам. На откорм и поправку.

— Спасибо. — Берг, как чувствительный человек, слегка прослезился.

— А теперь, Ваня, — пропел Евграфий Петрович, — готовься к худшему.

И жестом фокусника достал из-за спины плетеный садок с крышкой. Внутри садка шевелилось что-то живое и маленькое. Берг сделал стойку, охваченный приятными предчувствиями.

Медянников откинул крышку. Все замерли, глядя на отверстие. Оттуда, поскуливая и моргая щенячьими глазами, высунулась шоколадного цвета мордочка, в которой знаток сразу бы опознал чистопородного добермана.

— Боже... — простонал Берг, не веря глазам своим. — Боже...

— Прошу любить и жаловать! Будущая сыщица, гроза бомбистов!

Подцепив щенка за пузцо, Медянников поставил его на стол. Щенок стоял растопыркой, уперев четыре лапы и поджав хвостик-прутик под брюшко. Берг осторожно погладил его, и тот пустил струйку на скатерть.

— Ну вот! Оконфузила нас, дурочка! — Евграфий Петрович щелкнул виновницу по заду. — Это, Иван Карлович, не кенарь!

— Дуся, — ласково произнес тот, наклонился и поцеловал щенка в теплую макушку. — Дульсинея. Какая ты красивая...

Благодарный щен, поскуливая и помахивая хвостом, тут же стал вылизывать Бергу усы.

Иван Карлович, — сказал Путиловский, инспектируя небольшую батарею бутылок на обеденном столе, — помните, я говорил, что Лейда Карловна нашла вам невесту?

— Так точно! — с готовностью откликнулся Берг, не выпуская из рук Дусю.

— Забудьте про нее.

— С удовольствием! — Берг облегченно вздохнул и прижался лицом к горячему тельцу щенка. — Собака лучше жены. Господа, прошу за стол!

И совершенно серьезно прошептал Дусе на ухо:

Ты чего хочешь?