От больницы он двинулся на восток, к дому Колетты, бессознательно объезжая город по кругу, не встречая на пути ни одной машины. Хотя угроза с северо-запада еще не осуществилась, все окрестные жители, видно, попрятались. Глядя на заснеженную пустоту, Скотт припомнил один из бесчисленных фильмов о конце света, где герой бродит по пустым улицам, заглядывает в окна, ищет свидетельства о том, с чего все началось.

Поблизости от фермы Макгуайров в кишках закишели голодные паразиты, которым, однако, нужна не еда, а другое. Он поежился. Тридцать четыре — опасный возраст для пробуждения новых аппетитов.

Автомобиля Колетты на дорожке не было. Он пошел к парадному, постучал, позвонил, подождал, через минуту направился по пологому склону холма к зерновому амбару, отчасти надеясь найти ее там. Но кругом было пусто, не видно даже дворника в наушниках под черной вязаной шапкой.

Скотт открыл дверь, заглянул внутрь на груды грязных книг и разоренных ящиков, не понимая, зачем пришел, что надеется отыскать. Вытащил из карманов окровавленные распухшие руки, уставился на порезы и уколы, от которых как бы шел пар на морозе, несмотря на отсутствие боли. «Идиот! — крикнули ему бумажные Гималаи. — Домой иди!» Куда именно? Первым делом надо везти Генри обедать. Но он сейчас не в состоянии на чем-либо настаивать; душа бесформенная, неустойчивая, как ведро из пластика, которое принимает форму, только когда в него нальют воду.

В полном отчаянии он начал беспорядочно рыться в кучах, раскладывая пачки в некоем хронологическом порядке в жалкой попытке хоть как-то организовать материалы. Чем глубже закапывался, тем сильнее слышался сырой запах плесени от перевернутых старых книг в отсыревших, намертво приклеенных обложках, которые пошли в один угол. В другой отправились газеты. Невероятное множество отдельных листов, среди них измочаленные, будто крысы в них вили гнезда, хотя, судя по звукам, он здесь единственное живое существо. Скотт действовал с твердой бездумной сосредоточенностью мужчины, импульсивно избегающего собственных мыслей.

Через два часа наткнулся на чертежи.

Сначала даже не узнал. Поднес к свету пожелтевшие от времени кальки, провел пальцем по очертаниям коридоров, комнат и дверей на обесцвеченных запятнанных страницах, и вдруг в сознании разом вспыхнул фонарь. Он бросил листы на пол, отступил на шаг, опустился на колени, всмотрелся.

Архитектурные планы Круглого дома.

Чертежи странным образом отличаются от конечного результата — план постройки одновременно узнаваемый и незнакомый. На кальках показано гораздо больше, чем видно глазу, — потайные переходы, подземные помещения. Как будто большой дом проглотил меньший и до сих пор переваривает по одной комнате зараз. Возможно, подрядчики исключили некоторые детали или строители, истратив деньги, заштукатурили все прямые углы.

А возможно, ты еще не все видел.

Позади скрипнули старые сосновые доски. Скотт вздрогнул и оглянулся.

— Привет, — сказала из дверей Колетта. Глаза яркие, щеки яблочные, она слегка запыхалась, словно долго бежала. Как ни странно, это на пользу, она стала живее, моложе. — Что ты тут делаешь?

— Смотрю. — Он сунул руки в карманы. — Извини. Надо было дождаться тебя. Просто я подумал…

— Успокойся. Я только что вернулась, увидела перед домом твою машину. — Она вытянула шею, разглядывая чертежи на полу. — Что это?

— По-моему, какие-то планы, — сказал Скотт, почему-то по обыкновению чувствуя необходимость утаить информацию. И впервые заметил в ее глазах точно тот же голод, который испытывал сам.

— Пойдем в дом.

— Зачем?

— Думаю, ты должен кое-что увидеть.

— Я действительно не могу. — Он вспомнил тетку, погребенную в спальне среди старых афиш и глянцевых снимков, в облаках импортного табака и воспоминаний о местном убийстве. — Собственно, мне уже надо ехать.

— Куда вечно торопишься? — Она улыбнулась по-лисьи, но чистосердечно, словно предчувствуя каннибальский пикник. — Пошли, дурачок. Разве не видишь, что я хочу помочь?

Из дома выброшены цветы. Похоронный тошнотворно-приторный запах, сгустившийся в воздухе в прошлый раз, испарился, сменившись еще более мерзким зловонием давно сгоревшей материи, камня, человеческой кожи, волос, да не важно чего, раз уж оно сгорело.

Скотт задержался в дверях и заглянул в гостиную. На стене висит экран, на него наведен шестнадцатимиллиметровый проектор из тех, которые на его памяти крутили в школе профилактические фильмы об опасности незащищенного секса и вождения в пьяном виде. Где-то в батискафе сознания беспокойство переросло в смертный страх.

— Садись, — сказала она. — Поудобней устраивайся.

Он ткнул пальцем в проектор.

— Зачем это?

— Сегодня годовщина пожара в «Бижу».

— Знаю.

— Опусти, пожалуйста, шторы.

— Зачем это? — повторил Скотт, слыша, что голос звучит слегка напряженно и сдавленно не только в углах, а повсюду, и полагая, что в нынешних обстоятельствах это вполне допустимо. Фильм, который хочет показать Колетта Макгуайр-Фонтана, не обязательно тот, который хотелось бы видеть.

— Сам увидишь.

Она включила проектор, зубчатые барабаны знакомо застрекотали, как лопасти вентилятора, куда что-то попало. Яркий луч света протянулся по комнате. На экране появилась надпись крупным белым рубленым шрифтом «Рука помощи», послышалась жестяная оркестровая музыка. Скотт понял, что на каком-то уровне сознания ждал этого, потому что заслуживал в определенном смысле.

— Фильм твоего внучатного дядюшки Бутча, — громко объявила Колетта, перекрикивая музыку. — Тот, которого ты никогда не видел.

— Откуда он у тебя?

— Из «Бижу». Твой брат нашел коробку под обломками в проекционной будке. Пленка почти не пострадала.

— Оуэн нашел?

— Это часть истории нашего города. — В голосе появился звонкий экскурсоводческий оттенок, отчего Скотта слегка затошнило. — Разумеется, тетя Полина потребовала, чтобы мы приобрели его для городского архива.

Камера схватила ряды низкодоходных домов, которые перестраивали команды миссионеров под руководством внучатного дядюшки Бутча. Послышался его голос, цитирующий Писание, рассказывающий о важности тяжелого труда и христианского милосердия. Скотт втиснул пальцы в собственные раны, крепко сжал кулаки, и ногти утешительно окрасились кровью.

— Ты была в тот вечер в кинотеатре? — спросил он. — При пожаре?

Колетта не оглянулась. Стоя позади нее, чуть правее, Скотт видел, что скула и челюсть сменили цвет на экранные серо-белые оттенки, а голову окружил дымчатый световой ореол.

— А ты где был в тот вечер? — спросил откуда-то издалека ее голос.

— Я тогда уже в колледж уехал.

Она оглянулась и бросила на него долгий, пристальный взгляд.

— Даже не потрудился вернуться?

— Знаешь что, — выдавил Скотт, — выключай. — Голос дрожал, голова болела, глаза горели, будто смотрели прямо в прожектор, сжигавший сетчатку. — Незачем мне это видеть.

— Тогда уходи, — улыбнулась она. — Я потом расскажу, чем все кончилось.

Но он не шевельнулся. Колетта дотянулась до его руки, подняла ее, рассмотрела в пыльном свете проектора.

— Пошли, — мягко, почти ласково сказала она. — У меня есть бактерицидный пластырь.