Тихо похрустывали шаги, женщина вынесла из леса мальчика. С низкого серого неба лился дневной свет. Мальчик, закутанный в одеяло, в толстых вязаных варежках, теплых ботинках, больше не боялся.

Он был с матерью.

По дороге из дома Эрла она все ему рассказала с готовностью, с непринужденной материнской любовью, открыто радуясь общению с сыном. Сидя на заднем сиденье ее машины, Генри слушал сначала с испугом, потом с недоверием, потом с благоговейным страхом перед чудесами. Теперь последние сомнения испарились, как озноб после горячей ванны. Она вытащила из сумочки его младенческую фотографию, призналась, что издали наблюдала, как он растет, и любила.

— Почему тебя со мной сразу не было? — спросил он.

— Я тогда была не я. Понимаешь?

Он помотал головой.

— Та, кем я была, не приготовилась к материнству. Она уже потеряла маленького мальчика. Думала, что готова к другому, и ошиблась.

— А теперь ты другая?

Колетта сверкнула ярчайшей алмазной улыбкой.

— Абсолютно.

Она объяснила, что отныне они заживут другой жизнью, втроем — она, Генри и Оуэн, — и начнут все сначала. Повинилась, что долго скрывала от него правду, теперь хочет поправить дело.

Увидев поляну, мальчик вдруг махнул рукой и спросил:

— Это что?

— Это? — улыбнулась Колетта. — Наш новый дом, милый.

Генри склонил голову набок.

— Плохой.

— Идеальный.

— Мне не нравится.

— Почему?

— Он неправильный.

Мальчик отвернулся. Она его отпустила, позволила идти по снегу, дотянулась и чмокнула в щеку.

— Заходи, сладенький. Нас там кто-то ждет.

Генри чуть просветлел.

— Мой папа?

— Нет. Мой, — ответила Колетта.

Он почуял гнилой кислый запах в воздухе и посмотрел на маму. Она выглядела иначе. Ворот свитера разорван острыми когтями до пояса, на груди красные злые царапины, словно ее драл какой-нибудь дикий зверь, только царапины свежие, на расстоянии в палец одна от другой. Лицо уже не доброе, не терпеливое, а бесцветное, изголодавшееся по всему, что нужно человеку. На нем кипела боль, мышцы дергались.

— Мам, что с тобой?

— Ничего. — Она мрачно на него взглянула. — Просто устала. — Глаза наполнились слезами.

Почему-то за это он полюбил ее еще больше. Всем сердцем хотел найти слова утешения, но как-то понимал, что ее проблемы, какими бы они ни были, неподъемные, нагромоздившиеся друг на друга, как стоявший перед ними обоими черный город — проклятый город. Одновременно необъяснимо понял, что их с мамой обоих поймал в ловушку ее отец, человек и не человек, который ждет их в доме.

— Можем убежать, — сказал Генри.

Она стиснула его так крепко, что он задохнулся. В калейдоскопе эмоций смешались боль, любовь, страх, складываясь в неразборчивые узоры. Крошечная частичка боли соскользнула с ее лица, и под ней он увидел женщину, которая среди ночи пришла забрать его из дома.

— Куда? — прошептала она.

— В Мексику. Возьмем с собой моего папу, вместе убежим. Твой нас там не найдет. Все будет хорошо.

— Ох, милый…

Он почувствовал, как она затрясла головой, они вновь побрели по глубокому снегу. Генри не знал, что еще сказать. Очень хочется быть с ней, только кажется, будто она пришла за ним оттого, что боится, не знает, что дальше. Иногда так бывает и с папой, и это жутко страшно, потому что тогда никто ни за что не отвечает. Помнится, как отец беспомощно на него смотрит из-за огромной груды пустых пивных банок, а самое худшее, когда на свете нет ни родителя, ни защитника, ни капитана корабля. Вместо этого они слепо и неуправляемо плывут в бурном шторме. В самые плохие моменты Генри понимает, что так и дальше пойдет его жизнь.

Она внесла его в дом на руках.