Где вы видите себя через десять лет?
Рутгерс
Меня разбудил звук капель, непрекращающийся, разлетающийся эхом где-то под землей.
Следом за ним сразу пришла боль.
Она пронзала мой нос. Я не мог дышать. Носоглотка и горло горели, забитые комьями запекшейся крови. Мне было не продохнуть. Боль растекалась по всему лицу, спускалась вниз по шее, перетекая в руки до самых запястий.
Руки были связаны у меня за спиной. Я осторожно повернул голову и увидел, что я сижу на металлическом складном стуле, в каком-то тускло освещенном подвале промышленного здания. Хотя я не видел ничего дальше двадцати ярдов, в каком бы направлении ни смотрел, я все же различил смутные очертания старых труб и неработающих осветительных приборов где-то под потолком. Звук капающей воды доносился откуда-то снизу — видимо, там подтекала труба. Было холодно, сыро… Пространство вокруг казалось бесконечным, а где-то вдалеке оно переходило в какие-то еще, подобные этому гулкие подвалы с углублений и нишами. С потолка свисали жуткие цепи, оборванные веревки, прикрепленные наверху к трубам. На некоторых цепях еще сохранились и покачивались крюки — такие, на которых подвешивают мясо.
Вдруг я услышал шорох и обернулся.
В двадцати футах от меня, у серой непроницаемой стены, прямо напротив меня, привязанная к собственному стулу, сидела Гоби.
Что бы те двое парней ни сделали со мной, с ней они обошлись значительно хуже: губы ее были разбиты в кровь и распухли: правый глаз заплыл — была видна лишь тонкая полоска со зрачком, который поблескивал в темноте, а стало быть, Гоби была в сознании. Длинный тонкий порез рассекал ее левую щеку вниз до самого подбородка, а когда она открыла рот, я увидел, что один из ее передних зубов выбит. Она смотрела куда-то вниз, бормоча что-то непонятное.
— Гоби? — позвал я.
Она не ответила.
— Гоби!
Она слегка повернула голову и посмотрела на меня единственным нормальным глазом.
— Где мы? — спросил я.
Она склонила голову к плечу, прислушиваясь. Откуда-то сверху послышались тихие голоса и шаги, которые то замолкали, то возобновлялись.
— Куда эти сволочи затащили нас?
— Шшш. — Она мотнула головой, призывая к молчанию.
Шаги у нас над головой послышались вновь, и я уловил еще один голос, женский, но не различил ни слова. От боли я дышал все чаще, в основном через нос, со свистом. Я постарался вспомнить в деталях, что произошло после того, как парень с татуировкой двинул меня по лицу рукояткой пистолета, но все, что я мог вспомнить, было подернуто кровавой дымкой. Помню, я умолял их о пощаде, кем бы они ни были; помню звук их смеха, становящийся все тише.
Теперь мои глаза почти полностью привыкли к темноте.
И вот тогда я увидел клетки.
Они были похожи на те, в которых перевозят больших собак, только прутья у них были толще, а замки висели открытыми на своих петлях. Те клетки, которые я видел со своего места, были пусты; их пол устилали старые газеты и еще какой-то, мусор, по-видимому, служивший когда-то ковриками. Это напомнило мне операцию русских в Бруклине, и я подумал: интересно, не закончится ли наша жизнь как раз в таких клетках?
— Они рассчитаны на четырех человек, — прошептала Гоби.
— Что?
— Эти клетки.
Я уставился на нее.
— В этих клетках что, людей держат? Гоби приподняла голову, указывая подбородком на приглушенные голоса и шаги над нашими головами. Потом послышался звук, словно кто-то скинул несколько тяжелых бревен вниз по ступеням, и минуту спустя стены осветил яркий направленный свет фонаря — овальное пятно заскользило по полу, по клеткам; по стенам запрыгали призрачные тени, отбрасываемые непонятными объектами — вот голова волка, вот зубья медвежьего капкана, а вон хищники… Вдруг тени все разом исчезли, остался лишь свет фонаря. Шаги замедлились и приблизились; позади яркого фонаря показался человек. Он встал напротив, спиной ко мне, и направил свет прямо в лицо Гоби. На нем было длинное потертое пальто, спускающееся почти до пола, а на шее замотан такой огромный шарф, что я видел лишь широкий затылок его почти лысой головы. Волосы были подобны щетине на свином рыле.
— Гоби Закзаускас, — сказал он с ужасным акцентом, видимо, западноевропейским, или русским, или тем и другим. Я увидел, что в руке он держит что-то типа идентификационной карты. — Это ты?
Она кивнула и пробормотала в ответ что-то по-литовски.
— Эти документы — подделка, — сказал человек в пальто. — Как тебя зовут на самом деле?
— Татьяна Казлаускени.
— Я спрашиваю еще раз, как тебя зовут на самом деле?
— Амелия Эргарт.
— Ах ты лживая свинья, — сказал человек. — Думаешь, все это шуточки?
— Да обхохочешься.
— Ну, сейчас я тебя посмешу как следует.
Он сделал шаг по направлению к Гоби так, загородив ее от меня, после чего размахнулся и сделал несколько быстрых и резких движений рукой. Послышались звуки пощечин и ударов; Гоби закашлялась от боли.
— Итак, — сказал человек, — как тебя зовут?
— Дева Мария.
— Кто тебя тренировал?
— Святой Дух.
Снова послышались звуки ударов, и на этот раз Гоби громко закричала.
— Ублюдок! Слушай, ты, — заорал я, — а ну, быстро, отстань от нее!
В ответ он вроде как захихикал — в его груди послышалось что-то типа бульканья, будто ему стало тяжело дышать.
— Ну что, подруга, думаю, у нас найдется клетка — и для тебя, и для твоего щенка! — сказал он Гоби, а потом повернулся ко мне.
Луч фонаря уперся мне в лицо; я моментально ослеп.
— Хотя парня, возможно, и нет смысла оставлять. На черта он нам нужен?
— Он тут ни при чем, — выдавила Гоби, — не трогайте его.
Человек снова повернулся к ней и с силой хлестнул цепью по цементному полу прямо рядом с ее стулом.
— Молчать!!! Дерьмо цыганское…
— Я только…
Раздался глухой удар — он двинул ей в челюсть изо всех сил. Я не видел Гоби из-за его спины, но слышал, как она громко вскрикнула. Громко и страшно.
— Будешь говорить, когда тебя спросят!
Теперь он произносил фразы отрывисто, как инструктор, натаскивающий собаку. От ненависти к нему у меня потемнело в глазах и переклинило в мозгу.
— Ты поняла меня, шваль?!
— Да что ж тут не понять, — сплюнула Гоби.
— Дура, — бросил мужик в пальто, — ты что, думала, мы не знали, что ты снова объявишься?
Гоби молча смотрела на него снизу вверх, высоко задрав подбородок — нагло и уверенно.
— Кто тебя подослал?
Гоби не шелохнулась.
— Я задал тебе вопрос.
Он снова размахнулся и двинул ей висок; на этот раз я видел, как мотнулась ее голова и брызнула кровь из ноздрей; она запрокинула голову.
— Откуда у тебя информация?
Гоби молчала; я откашлялся.
— Эй, послушайте, — позвал я, — сэр!
Он обернулся и посмотрел на меня. На тот раз он держал фонарь низко, и я смог впервые разглядеть его. Его лицо было похоже на картофелину — розовое, безволосое, абсолютно ничем не примечательное — лицо учителя воскресной школы. И это было самое страшное. Он был почти ровесник моего отца или немного старше, но его бесцветное лицо, ничем не выдающиеся черты и пустые глаза не позволяли точно определить его возраст. Он был похож на восковую фигуру — то ли молодой актер, которого загримировали под старика, то ли слегка подкрашенный перед похоронами труп.
— Сэр, послушайте, мой отец — адвокат, — затараторил я. — Если бы он узнал, что я здесь, я знаю, он заплатил бы вам столько, сколько бы вы попросили, только отпустите нас — меня и эту девушку. Если вы позволите мне позвонить, уверяю вас, я все устрою.
Человек с мертвыми глазами смотрел на меня пустым взглядом. Я слышал, как в его руке тихо позвякивает цепь.
«Сейчас он меня ударит. Так же, как бил Гоби. И разнесет мне лицо на фиг этой своей цепью…»
Но он снова отвернулся, словно и не слышал меня. Словно ему просто послышался какой-то шорох… Он снова впился взглядом в Гоби.
— Итак, кто тебя послал? — спросил он.
— Я пришла сама, — прошипела она.
— Кто тебя тренировал?
Гоби ответила что-то на литовском и вдруг резко подалась вперед и изо всех сил плюнула ему в лицо.
Человек выпрямился и замер. Я почувствовал, что готов немедленно упасть на колени и умолять его сохранить Гоби жизнь. Я готов был предложить ему все, что у меня есть, все, что угодно, только бы он не убивал ее!
Но он только опустил цепь, тяжело вздохнул и, вытерев со лба пот, отвернулся и отправился вверх по лестнице.
— Эй! — позвал я, глядя на Гоби. — Как ты там?
Вопрос, конечно, был глупее не придумаешь, но как еще можно было начать разговор? Я и не ждал от нее никакого ответа, но, спустя минуту, она подняла голову и посмотрела на меня. Я затаил дыхание. Я слышал, как она шевелится и скребет ногами по полу.
— Я хочу, чтобы ты очень внимательно выслушал меня, Перри. — Ее голос был низким; она с трудом говорила. — Ты слушаешь меня?
— Да.
— Этого человека зовут Славин.
— Ты что, знаешь его?
— Мне известна его репутация. Через пару минут он вернется и будет меня пытать.
— А что он до этого, по-твоему, делал?
— Да ничего, это были цветочки.
— И что же он будет делать?
— Ну, возможно, начнет с того, что будет выдирать у меня ногти, по одному, и я хочу, чтобы ты приготовился.
— К чему приготовился?
— Если тебе представится возможность бежать, беги. Беги и не оглядывайся.
— Ты что, думаешь, я оставлю тебя здесь, когда тебе будут выдирать ногти?!
— Ну, может, не ногти, а зубы, — сказала она. — Это его специализация. Ходят слухи, что раньше в Румынии Славин был дантистом, а теперь зарабатывает себе на жизнь пытками, выбивая из людей правду.
— А почему бы просто не сказать ему то, что он хочет знать?
— Не люблю таких. И не люблю поддаваться на угрозы и насилие. — Она помолчала. — А еще я думаю, что он все равно меня убьет.
— Почему?
— Потому что это тоже его специализация.
Мы сидели, молчали и слушали, как капает вода из труб. Я думал о том, как же ей, наверное, больно сейчас, если она вообще что-то чувствует.
— Он тебя заграбастал на Восемьдесят пятой улице? — спросил я.
Она кивнула.
— Я вернулась к машине, ты был уже без сознания, те двое парней ждали меня. К тому времени, как я их заметила, было слишком поздно.
— Прости, я подставил тебя, — сказал я.
— Да ладно, ты ж ничего не мог сделать…
— Неправда, — сказал я, — мне надо было быть внимательнее.
— Ты сделал все, что мог, — сказала она. — Ты же не воин, Перри, и не солдат. Не больше, чем я — студентка по обмену.
Теперь тишина, повисшая между нами, была какой-то другой. Сближающей, почти нормальной, как будто мы вели беседу и вдруг решили немного помолчать.
— Гоби…
— Я не хотела говорить тебе ничего из этого, — сказала она очень тихо, — но хочу рассказать сейчас. Я все тебе расскажу.
— Я видел фотографию в твоей сумке, — сказал я, — ты и еще одна девочка… Она же твоя сестра, да?
— Была.
— И как ее звали?
— Гобия.
— Что?
— Она была Гобией номер один.
— Той, которая умерла?
Гоби кивнула.
— Пять лет назад мы с ней вместе отправились автостопом через Чехию. Однажды вечером она познакомилась в клубе с мужчиной и отправилась в его номер в отеле. Я очень устала тем вечером и осталась у себя.
Ее голос становился все тише, печальнее и отстраненнее; в нем звучало сожаление.
— Если бы я только пошла с ней в бар тогда! Все могло быть иначе. А так она больше не вернулась.
— Что с ней случилось?
— Нашей государственной полиции ничего не удалось разузнать. По своим собственным каналам я начала собирать информацию и нашла свидетельства того, что ее увезли в Америку в числе других людей в качестве живого товара. Ее похитители обкалывали ее героином, пока она не подсела и не стала наркоманкой.
Я хотел сказать что-нибудь, но не мог.
— Все предостерегали меня, чтобы я не совала больше нос туда, не продолжала собственное расследование, — сдавленно сказала она. — Говорили, что те, кто ее похитил и за кем я охочусь, слишком могущественны… Мне было плевать. Меня предупредили, что я могу умереть. Но повторяю, мне было плевать! Я знала, что моя жизнь не будет стоить и гроша, если я не вернусь, чтобы восстановить честь моей сестры. Но к тому времени, как я вычислила, кто ее украл, было уже слишком поздно. Она умерла.
Я снова хотел сказать хоть что-нибудь, но в горле пересохло, я не мог даже слюну проглотить. Душа разрывалась сильнее, чем болело тело, и я подумал, что если не скажу ей сейчас что-нибудь, меня просто взорвет.
— Это ее убили? — спросил я каким-то чужим голосом. — Там, в Бруклине?
— Да.
— И ты вернулась под ее именем, — продолжил я, — чтобы расставить точки над «i»?
Гоби тяжело вздохнула.
— На самом деле, все немного сложнее, — сказала она, — не так гладко. Но в целом да. Сначала мне нужно было найти оружие и научиться пользоваться им, научиться всему, что нужно, чтобы наказать виновных.
— Все это дело рук Сантамарии?
— Помимо всех прочих, да. Тот человек в клубе «40/40» и другой, в здании в финансовом районе, и тот, с Восемьдесят пятой улицы — все они сыграли свою роль в этой операции. Но именно Сантамария привез сестру в Бруклин, и именно он убил ее. На потеху тем, кто покупает и продает людей. Сантамария — это как бы их банк, легальный способ отмывать грязные деньги. Когда я все это выяснила, я потратила три года на тренировки и экипировку; я готовилась к сегодняшней ночи — ночи, когда все они, убившие мою сестру, соберутся в одно время в одном городе…
Ее плечи поникли. Я понял, что она заплакала. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с кровью, струились по разбитому лицу…
— Мою сестру привезли в эту страну, как рабыню, — всхлипнула она. — Последние месяцы своей жизни она провела, будучи просто куском мяса, к которому и относились соответственно, пока в конце концов один богач не заплатил за то, чтобы посмотреть, как девочке перережут горло! Это такое оскорбление и унижение, что оно выше всякого понимания.
Она сглотнула слезы:
— Я знала, что пока я лично не позабочусь обо всем, ее честь не будет восстановлена и она не будет отомщена.
— Прости, мне очень жаль.
— Это Сантамария, — сказала она, — передал заказ на ее убийство.
— А как на самом деле тебя зовут? — спросил я.
— Сюзанна, — сказала она. — Сюзанна Закзаускас. Но теперь я Гобия, богиня огня.
— Что я могу сделать для тебя?
— Дай мне возможность закончить начатое.