С усыпанного звездами неба на поле боя спустилась ночь. Склон холма испещряли походные костры; реконструкторы, притулившись перед тентами, пили из жестяных кружек, скребли ложками по тарелкам и разговаривали приглушенными голосами людей, которых занесло далеко от семьи и дома. При свете ламп они курили кукурузные трубки, разбирали и любовно чистили мушкеты — в очередной раз были возвращены к жизни и соблюдены старые ритуалы. Вместе с тем, среди деревьев то там, то тут синим светлячком мелькал огонек мобильного телефона — это тихонько звонили женам и подружкам.

Рядовой Терри Джонсон сидел у огня и перебирал струны банджо, извлекая из инструмента первые жалобные ноты песни «My Old Kentucky Home». Он играл негромко и задумчиво, почти сам себе, потому что было уже поздно, и большая часть подразделения улеглась спать, готовясь к долгому утреннему переходу. Кроме перебора струн, тишину нарушали только потрескивание костра да ржание из загона кавалерии, в котором нескольких десятков лошадей тоже устраивались на ночлег.

— Знаешь что-нибудь «Coldplay»?

Джонсон вздрогнул от неожиданности. Фил Ойлер — он же рядовой Норволк Петтигрю — присел на бревнышко рядом с ним.

— О, привет, Фил.

— Зови меня Норри, — Ойлер прислонил мушкет к одному из больших камней, складывающих кострище, и принялся протирать штык замшей. — Это была кличка Норволка.

— Круто, — Джонсон хотел отложить банджо, но Ойлер остановил его:

— Нет, старик, играй дальше. В лагерях именно так поддерживали дух солдат, — он достал из-за пазухи помятую металлическую фляжку и скрутил колпачок. — Виски?

— Спасибо, — Джонсон сделал обжигающий глоток.

Виски было хорошее, с мягким вкусом — возможно, и не такое, какое пили парни полторы сотни лет назад, но как знать. Это Юг все-таки, может, оно тогда было еще лучше.

— Спасибо огромное.

— Кстати, самая натуральная военная фляжка, — заметил Ойлер. — Тысяча восемьсот шестидесятые.

— Здорово.

— Я немало заплатил за нее, но она того стоит, — он замолчал, разглядывая фляжку. — Ты знаешь еще какие-нибудь песни?

— Мало, если честно. «Foggy Mountain Breakdown» да первую часть «The Rainbow Connection», вот и все.

Ойлер вздохнул, отложил штык на отрез ткани и снова присел к костру. Потом они молчали, а Джонсон бездумно перебирал струны и думал, о чем бы завести разговор. Он был новичком в подразделении — пришел сюда несколько месяцев назад, после того, как жена упорхнула к какому-то найденному на просторах интернета стоматологу. Одиночество заставило его искать людей со схожими интересами. Он плохо знал Ойлера — только то, что парень продает страховые полисы, и что у него есть семья в Атланте. А Ойлер совсем не возражал против тишины. Он, ободряюще кивнув, снова протянул фляжку, и Джонсон глотнул еще виски. Ночь вступала в свои права, и мрак продолжал сгущаться, пока все за пределами костра не утонуло в тенях.

— Будто на дворе в самом деле тысяча восемьсот шестьдесят третий, — заметил Ойлер. — Правда? Так тихо.

— Ага.

— Эй, я тебе сейчас покажу кое-что, — проговорил Ойлер переменившимся голосом, мягким и странным.

Пламя перед ними потрескивало и дрожало, завораживая.

— Что?

Ойлер не ответил. На секунду огонь притих, подпустив темноту совсем близко. Когда пламя ожило, Джонсону на мгновение показалось, что вокруг шеи собеседника что-то есть. Потом видение исчезло, превратившись в игру теней. Он протер глаза: «Наверное, все дело в виски. Уже мерещится всякое».

— Фил…

— Зови меня Норри, — Ойлер улыбнулся. — Ты видел?

— Что я должен был увидеть?

— Я знаю про Джубала Бошама больше, чем рассказываю, — проговорил Ойлер. — Гораздо больше.

— Ты про Дэйва?

Ойлер помотал головой и снова улыбнулся:

— Он дал мне померить… ну, знаешь, повесить себе на шею. И мне понравилось.

Терри, пошатнувшись, встал — кажется, он опьянел сильнее, чем думал. Определенно пора на боковую.

— И куда это ты собрался? — ласково спросил Ойлер.

— Я… я просто…

Внезапно сильная боль пронзила ногу. Джонсон посмотрел вниз и увидел, что Ойлер воткнул штык ему в сапог, буквально пригвоздив ступню к земле. Не успел Джонсон закричать или попытаться освободиться, как Ойлер выдернул лезвие и свалил Терри на землю, зажимая ему рот и вжимая в грязь всем весом. Джонсон хотел вырваться, но Ойлер оказался слишком силен. В ходе борьбы кто-то из них столкнул банджо в костер, и теперь инструмент тихо и зловеще потренькивал в огне. Лицо Ойлера оказалось рядом, так близко, что Джонсон щекой чувствовал щетину на его подбородке и дыхание, пахнущее виски. «У него на шее нет петли, — мысли путались. — У него на шее ничего нет…»

— Война — это Ад, — прошептали ему на ухо.

Ойлер казался невероятно сильным — живая машина, комок сплошных мускулов. Джонсон смутно ощущал запахи, волнами идущие от его тела — спиртное, табак и что-то еще, вонь заросшего плесенью погреба.

— Добро пожаловать в Ад.

— Пожалуйста, — пробормотал Терри в чужую ладонь.

— Бери в рот.

— Что?

— Что слышал.

Джонсон опустил взгляд и увидел лезвие штыка у своего подбородка.

— Пожалуйста. Не надо.

Ойлер вздернул штык вверх, Джонсону в зубы. Терри подавился, когда скользкий металл заполнил его рот, а боль прошила порезанные губы и язык. В носовых пазухах мигом заклокотало соленое тепло.

Джонсон иногда размышлял, о чем думают люди, когда оказываются на грани смерти. Теперь он знал наверняка. Мысли обратились к родителям, к гулящей жене, к сестре в Нью-Джерси, ко всем вещам, которые он не сделал и не сделает уже никогда. Он пытался заговорить, но не смог выдавить ничего, кроме нескольких отчаянных скулящих звуков. На глаза навернулись слезы и покатились по щекам. Звезды начали терять привычные очертания — задрожали и поплыли на край вселенной, и в этом уже не было ровно никакого смысла.

Не отпуская его, Ойлер начал бормотать что-то, выговаривая слова на непонятном языке. Потом он двинул штык глубже — и все исчезло.