«Почему я единственная женщине в штабе в Эсперансе? Мне недостает подруги. Вчера я потеряла двух друзей. Ох, уж эта уязвимая гордость мужчин! Хорошо, что есть еще Карлос...» «Джип» грохотал по булыжникам Эсперансы, мимо сигарных мастерских, мимо бензоколонки «Шелл» с грудой старых шин; у кафетерия «Ла ронда» свернули, мостовая там даже хуже. Падре Леон сидел рядом с Даниелой, придерживая рукой широкополую шляпу. Она больше не прислушивалась к словам священника.

Он объяснил ей, как относится к своим обязанностям и чем занимается там, в Росалесе. Звучало все в высшей степени убедительно: новая власть заботится о внешнем благополучии людей, а церковь — о внутренней умиротворенности, о чисто личных нуждах; она помогает им улаживать будничные дела и уживаться друг с другом, чтобы между ними воцарилась гармония и они были счастливы, насколько это возможно. Никто не жив хлебом единым, даже тем, который дала революция! Но Даниела знала, что он — испанский капуцин, один из многих священников, призванных архиепископом Гаваны в страну во время правления Батисты, так как в собственных молодых священниках ощущалась нехватка. Во время диктатуры они проповедовали народу смирение, а сегодня скрытно подбивают к восстанию. Не только в этом отношении испанцы превосходили местных священников — их чаще всего можно было видеть там, где пахло большими деньгами. И если уж они отправлялись в столь нищие общины, как Росалес, значит, на то имелись свои причины; Росалес принадлежал к району военных действий.

— Истинный христианин, — ответила она, когда «джип» повернул к комендатуре, — не плетет интриг против революции, а помогает бедным. А ваш Иисус — это не тот, из Нагорной проповеди, друг простых людей. Вы меня не собьете, сеньор. Вас прислали к нам из Рима или Мадрида с другим заданием. Вы служите испанской церкви, и вам известно, конечно, ее кровавое прошлое, особенно здесь, в последней коронной колонии. А какова ваша церковь сегодня? Союзница Франко и его сообщников, убийц вроде Батисты и Трухильо. Запомните это!

Она вышла из машины с чувством облегчения — теперь ему сказать нечего. Она уже знала, как важно в споре с противником оставить последнее слово за собой.

— Пожалуйста, следуйте за мной. И не смейте больше лгать и передергивать!..

В дверях дома появился Карлос Паломино, веселый и энергичный, как всегда, и пожал ей руку с таким видом, будто они не виделись невесть сколько времени и он несказанно рад новой встрече. Никаких замечаний по поводу самовольной отлучки. (Она на всякий случай привезла с собой для его умиротворения маленький подарок.)

— Гляди-ка, значит, Рамону все-таки удалось отослать тебя? Он считает, что девушкам нечего делать в оперативной группе. Не верит он в ваше равноправие, ну что ты скажешь!

Она была готова броситься Карлосу на шею за его улыбку, но, почувствовав спиной враждебный взгляд, доложила:

— Необходимо незамедлительно проверить поведение падре.

Вот протокол допроса.

Она оглянулась. Падре Леон стоял на почтительном расстоянии, опустив глаза долу, в своей покрытой красноватой пылью сутане. Заметив, очевидно, что речь зашла о нем, он приблизился и без малейшего упрека в голосе проговорил:

— Команданте, я весьма рассчитываю, что вы разберетесь в прискорбном недоразумении.

Даниела возмущенно воскликнула:

— У нас есть доказательства, что он связан с контрреволюционерами!

— Я испанский гражданин и не имею ни малейшего намерения вмешиваться во внутриполитические события принявшей меня страны.

Словно желая придать вес своим словам, он поставил на землю дорожный несессер.

Паломино поднял его:

— Возможно, вам тем не менее потребуется совет вашего консула, сеньор? Наверное, лучше, если вы поедете с нами в Гавану. Мы едем на «кадиллаке», вам будет удобно.

Он подал падре несессер и указал на ярко-красную машину, стоявшую перед гаражом; Даниела увидела в его глазах знакомые веселые искорки. Она часто наблюдала за Карлосом и постоянно дивилась его умению улаживать бесчисленное количество вопросов как бы мимоходом, не пошевелив и пальцем. Таких людей, сильных, деловых и вместе с тем веселых, забавных, редко встретишь. Он обладал удивительной способностью достигать желаемого, получая одновременно удовольствие. В Эсперансе шутили: «У нас Карлос делает революцию под аккорды пачанги».

Когда они сели, рессоры мягко самортизировали. Паломино нажал кнопку и убрал крышу; падре с удивлением поднял глаза к небу, капли пота стекали по шее за ворот.

— Карлос, тебе привет из кооператива, — сказала Даниела и протянула ему пакет помидоров.

Это был первый кооператив в сьерре, и крестьяне очень гордились урожаем помидоров: они вырастили их в бетонных желобах, на чистой мелкой гальке, по которой стекал питательный раствор.

Паломино угостил всех, в том числе и священника.

— Это плоды безбожные, они растут не на земле, — предупредил он, и зубы его влажно блеснули. Леон принял помидор со снисходительней улыбкой. Команданте расстегнул рубаху, заправил под нее бороду и сказал шоферу:

— Вамос! Поехали!