ПРОЛОГ

Он стоял неподвижно на Проклятой башне Аккона. Окаймлённая зубцами площадка поднималась над широкой крепостной стеной второго — внутреннего — кольца защитных сооружений. В вытянутой вперёд руке он держал мастерски сделанный меч дамасской стали. Оба конца крестовины, прикрывавшей эфес от клинка, и набалдашник рукоятки заканчивались пятилистными золотыми розами.

Он стоял, обратившись лицом к востоку, — так, будто хотел принести драгоценное оружие в жертву ночному небу. На полотне обоюдоострого клинка танцевали отблески факелов на крепостной стене, красные блики пожаров, полыхавших в разных концах осаждённого портового города.

Два его вооружённых мечами спутника в коричневых накидках, вместе с ним поднявшихся на четырёхугольный бастион, держались в нескольких шагах от него. Они внимательно следили за действиями своего господина. Ничто не ускользало от них, хотя уже многие годы внешние образы не могли пробиться сквозь мутную, молочно-белую пелену перед их глазами. Они были слепы, но по-своему видели даже лучше многих сохранивших зрение.

«Ночь прошла, а день приблизился: итак, отвергнем дела тьмы и облечёмся в оружия света». Губы человека с поднятым мечом едва шевелились, когда он произносил слова святого Павла из его послания к римлянам, — он говорил для самого себя. На том, что он говорит, человек поймал себя лишь тогда, когда услышат звук собственной речи. Как часто в жизни ему приходилось повторять эти слова!

Но сегодня все было по-другому. Приверженцы зла толпились снаружи, из-за спин вражеских воинов они протягивали свои когтистые лапы к священному источнику жизни, который мог принести в мир безграничные беды, если бы оказался в их руках. Он знал, что настало время действий, время для выполнения его последнего, главного задания. И все же он ждал Божьего знамения, которое указало бы ему верный путь.

В любой момент мрачные силы ночи могли уступить свету нового дня, а первые лучи солнца — озарить небо со стороны Тель-эль-Фукара. На этот лесистый холм, возвышавшийся над равниной в менее чем полутора римских милях от стен Аккона, огромное войско мамелюков дней десять назад откатилось, как штормовая волна от берега. Море палаток и шатров не только накрыло с тою дня Тель-эль-Фукар, но и протянулось вдоль дороги на Шафраамр и эль-Кадисию, затопило зелёные берега маленькой реки Белус и ушло в глубь Самарии. Второй военный лагерь, поменьше, — там находились сарацины из Дамаска и Хамата со своими вассалами, — расположился в северном предместье, по обе стороны дороги на Тир. Он перекрывал выход с укреплённого полуострова, на котором стоял Аккон.

Человек, стоявший в этот ранний час на площадке Проклятой башни вместе с двумя слепыми меченосцами, был высоким и худым. Густые седые волосы спускались на его плечи, а борода, наполовину укрывшая его грудь, казалась сотканным из серебра щитом. На нем был белый балахон рыцарей-тамплиеров с кроваво-красным уширенным крестом на груди. Одеяние этого человека свидетельствовало о его принадлежности к братству воинов-монахов, о мужестве которых уже не первый век слагались легенды. Никакой другой рыцарский орден не мог сравниться с тамплиерами по боевому духу и презрению к смерти, не говоря уже о том, чтобы превзойти их в этом.

На обветренном, будто из морёного дуба вырезанном лице тамплиера не дрогнула ни одна морщинка, когда снаряд, брошенный вражеской катапультой, подобно огненной комете из адских бездн, пролетел в нескольких аршинах над внешней крепостной стеной возле башни Короля Гуго и разбился о внутреннюю стену едва ли в дюжине шагов от него.

Сосуд, наполненный греческим огнём, лопнул и превратился в шарообразное пламя, тут же распавшееся на бесчисленные языки. Они жадно лизали крепостную стену и её зубцы, бросались на каждого, кто там стоял и был недостаточно проворен, чтобы вовремя отскочить в сторону. Горе тому, на кого попала хотя бы горсть этой смеси из серы, смолы, нефти, асфальта, каменной соли и пережжённой извести, — ведь греческий огонь горел даже под водой!

Белобородый человек на кромке Проклятой башни привык смотреть смерти в глаза; он пережил слишком много осад и сражений, чтобы в такой момент потерять спокойствие и испугаться за свою жизнь. Смерть не страшила его — он видел в ней друга, который давно заставляет себя ждать. Касалось это и его спутников. Как бы ожесточённо вражеские катапульты и камнемёты ни обстреливали город, град выпускаемых ими снарядов не мог нарушить глубокую сосредоточенность этого человека. Он не обращал внимания на драматические события перед укреплениями тамплиеров у западных стен Аккона, осаждённого мамелюками. Его помыслы были обращены к совсем другим, гораздо более мощным силам, распознать которые дано лишь немногим смертным.

Лёгкий бриз прошёлся по его серебряным волосам, шевельнул полы белой туники с красным тамплиерским крестом, приподнял на мгновение серебряное руно его бороды. Солёный морской ветер принёс и дым пожаров, бушевавших на улицах Аккона.

Рука седовласого старца, сжимавшая поднятый вверх меч дамасской стали, была тверда, несмотря на его библейский возраст и тяжесть оружия. Его знобило, хотя на этой стороне залива к северу от Хайфы даже ночи сохраняли мягкое дневное тепло. Это была усталость, и она настораживала. Его угнетала ответственность, которую ему приходилось нести уже долгие, слишком долгие годы. Сказывалось и одиночество, которого требовала тайная служба.

Он чувствовал, как восходящее солнце сдвигает чёрный покров и дневной свет безудержно вырывается из ночных глубин.

Вот сейчас… сейчас это должно произойти!

Не оборачиваясь и не отводя взгляда от видимой лишь ему точки на горизонте, он приказал своим спутникам:

— Бисмилла! Джуллаб! Говорите священные слова!

И слепые меченосцы торжественно, в один голос, начали произносить слова из Евангелия от Матфея: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; и пошлёт Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырёх ветров, от края небес до края их».

Божественное пророчество ещё не прозвучало до конца, когда солнце взошло за Тель-эль-Фукаром. Свет красно-золотой волной хлынул из-за лагеря мамелюков, вырвал из темноты катапульты и гигантские метательные орудия, расставленные возле стен Аккона, и затопил несметные полчища мусульманских воинов.

Первый же луч солнца, достигший мощных стен Аккона, упал на символ, украшавший широкий клинок меча, — тамплиерский крест с розой между двумя одинаковой ширины полосами. Сталь отразила ослепительный свет.

Стоя по-прежнему твёрдо и даже не щурясь, старец смотрел на источник этого света, который должен был причинять его глазам невыносимую боль. Солнечный луч ворвался в него и разлился по всему телу.

В следующее мгновение он увидел знакомую хищную птицу — медленно опускаясь, белый гриф парил в потоке света, уходившем в бездонную небесную высь. Птица с величественно распростёртыми крыльями скользнула вниз и замерла на гребне сверкающего вала — так, будто опиралась на лучи рассвета.

Этого знака он и ждал!

Как в дурмане, полностью лишившем его власти над своими мыслями и чувствами, перед ним промелькнула череда видений. То, что продолжалось лишь секунды, превосходило все человеческие представления о времени и пространстве. Светящийся перст соскользнул с клинка и растворился в будничном рассвете. И тут же белый гриф исчез со скоростью, способной перехватить дух у всякого, кто мог бы это увидеть.

Старец опустил меч, поднёс клинок к губам и убрал драгоценное оружие в ножны. Теперь он знал, что должен делать. Знал и то, что у него совсем немного времени. Им всем оставалось немного времени. Последняя в жизни миссия ждала его, и этой миссии предстояло стать самой главной. Поэтому Великая Тайна и взяла посвящённого хранителя под свою надёжную защиту.

— Что ты видел, abbé? — почтительно спросил старца один из слепых спутников.

— Божье око, — ответил седовласый и опустился на колени, чтобы вознести молитву.

 

1

Чем ближе становились предрассветные сумерки, тем ожесточённее мамелюки обстреливали стены Аккона. Град снарядов из метательных машин обрушивался на участок внешней крепостной стены по обе стороны башни Святого Антуана.

Герольт фон Вайсенфельс ожесточённо бил мокрой верблюжьей шкурой по языкам пламени. Огонь, разлившийся по боевому ходу, — а эта тропа, идущая по верху крепостной стены, была достаточно широкой, чтобы на ней могли разминуться две простые телеги, — доходил защитникам крепости почти до груди. Пот проступил на лице Герольта. Кудрявые, коротко остриженные волосы песочного цвета слиплись с ватным подшлемником, защищавшим голову от тяжести шлема. Ему очень мешала перевязь с мечом на бедре. А железная кольчуга почти до колен под тамплиерской туникой без рукавов, охваченной кожаным поясом, выжимала из него последние силы в этой изнурительной битве с греческим огнём.

Справа от него с пламенем боролся тамплиер, которого Герольт знал лишь по его весьма меткому прозвищу — Вильгельм Шрам. Герольт старался не слушать истошных криков раненых, которых товарищи выносили из-под обстрела. Вместе с ещё одним рыцарем они втроём наступали на огонь, чтобы как можно скорее сбить коварное пламя, однако это им плохо удавалось.

Глиняный горшок с греческим огнём, заброшенный одной из почти двухсот метательных машин, которых к стенам Аккона доставил предводитель египтян-мамелюков султан эль-Ашраф Халил, разбился об угол башни на внешней стороне крепостной стены. При этом пламя охватило не только деревянную галерею на западной стороне. Дьявольская начинка горшка попала в боевой ход и залила его чуть ли не наполовину. Не каждому удалось убежать от горящей жидкости.

— Крепче! Крепче бей по нему! — кричал один из командиров ордена иоаннитов, которые отвечали за оборону этого участка укреплений Иоаннитов называли «черными рыцарями» за их черные балахоны с белыми крестами. — И где эти чёртовы туркополи с песком?

— Хороший вопрос, черноризец! — злобно прохрипел Вильгельм-Шрам рядом с Герольтом. — Без песка мы с проклятым греческим огнём не справимся, хотя пот у меня с лица градом катит. Чума на этих неверных огнеметателей! Чтобы лопнули канаты их машин! Чтобы у них рычаги сгнили!

Наконец темнокожие туркополи с вёдрами песка примчались на сходни. Рыцари, пытавшиеся погасить упрямый огонь мокрыми шкурами, с облегчением отбежали. Поспешность была крайне необходима — в любой момент на этот участок стены мог упасть новый снаряд. Некоторые из гигантских камнемётов и катапульт оправдывали свои названия — «Бешеная» или «Длиннорукая». С помощью этих машин-великанов мамелюки не только обстреливали крепости толстопузыми глиняными горшками с греческим огнём, но и бросали с убийственной точностью многопудовые обломки скал. Даже лёгкие катапульты могли постепенно пробить самые толстые стены и сделать в них достаточно широкие проходы для того, чтобы в крепость ворвалась пехота.

Обстрел Аккона и его укреплений в эту ночь был особенно интенсивен. Направление главного удара пришлось на стену иоаннитов, которых ещё называли госпитальерами за их самоотверженную заботу о больных, и на участок возле башни Короля Гуго на северо-востоке внешнего кольца обороны. Мусульмане били из своих баллист почти без промаха.

— Дай нам Бог две тысячи тамплиеров под началом Ричарда Львиное Сердце! — откликнулся кто-то из рыцарей-собратьев, сумевший, несмотря на суматоху в боевом ходе, услышать пожелание Вильгельма-Шрама. — Тогда мы отвоюем Иерусалим и все его крепости. А султана с его мамелюками прогоним туда, откуда он пришёл — в египетскую пустыню!

Герольт невольно улыбнулся.

— Да, явись Ричард Львиное Сердце под стены Аккона, да ещё с двумя тысячами хорошо вооружённых тамплиеров в придачу, застучали бы у мамелюков зубы от страха!

— Но кости старого рубаки уже почти сто лет лежат в могиле! — сухо возразил Вильгельм-Шрам. — К тому же Утремер никогда не видел больше тысячи тамплиеров сразу! И не забудь, что Ричарду Львиное Сердце в боях тоже не всегда везло.

— Да, славу спасения Аккона от осквернения неверными нам, конечно, ни с кем делить не придётся! — вмешался четвёртый тамплиер с явным выговором француза из Нормандии. Вместо обычного у тамплиеров шлема с прорезями для глаз у него был гораздо более лёгкий и просторный шлем с длинной защитной полосой для носа, который открывал на редкость благородные черты лица с иссиня-чёрной бородкой. С затылочной части шлема на плечи француза опускалась дополнительная защита — короткое железное кружево.

Вильгельм-Шрам насмешливо взглянул на него:

— Да что ты говоришь, Морис! Non nobis, Domine, sed nomini tuo da gloriam! Мы ведь так клялись, не правда ли?

Рыцари с кроваво-красными крестами на туниках смущённо замолчали. Они слишком хорошо знали, что без сильного военного подкрепления с Кипра или с родины у них почти нет шансов разбить войско предводителя мамелюков эль-Ашрафа Халила и сломить осаду. И, если помощь не прибудет, Аккон для всех рыцарей станет могилой. Потому что тамплиеры не побегут от врага. Никогда. Они будут сражаться до последнего человека, даже в безвыходной ситуации. Рыцари-тамплиеры всегда были первыми в атаках и последними при отступлениях — требование чести и орденского устава. И, даже когда смерть неизбежна, смотреть ей в лицо следовало «как можно любезнее».

Пока туркополи забрасывали огонь влажным песком, Вильгельм-Шрам расстегнул под подбородком кожаный ремешок и сорвал с головы шлем вместе с подкладкой.

С башни, где часть галереи продолжала полыхать, послышалась команда начальника арбалетчиков и стрелков из лука. Они должны были взять под обстрел мусульман, суетившихся возле метательных машин. Правда, каждый опытный крестоносец знал, что многого этим не добьёшься: самые опасные катапульты и камнемёты находились вне досягаемости стрел самых лучших стрелков с самыми мощными луками. Но, по крайней мере, ближние катапульты заплатят кровью за свою яростную атаку. Это было отличным средством против бессилия и укрепляло боевой дух защитников крепости. Два века борьбы за Иерусалим и Святую Землю приучили крестоносцев вступать в бой даже с превосходящими силами врага — и все же побеждать.

Но славное время великолепных побед над неверными, которые вступали в схватку под зелёным знаменем с серебряным полумесяцем на полотнище, прошло. Мусульмане под знамёнами их пророка Мухаммеда давно отвоевали Иерусалим. В 1187 году, то есть более века назад, их легендарный военачальник Саладин захватил священный город и нанёс крестоносцам одно из самых горьких поражений. Даже Ричард Львиное Сердце не смог вновь завоевать Иерусалим. А из некогда многочисленных замков крестоносцев и других оплотов христианства в бывшем Иерусалимском королевстве сейчас один только Аккон отражал безудержное наступление неверных. И падение Аккона означало бы одновременно падение государства крестоносцев в Святой Земле.

Богатый, хорошо укреплённый портовый город, расположившийся на полуострове и с двух сторон окружённый морем, выдержал за свою историю не одну осаду. Но сегодня его будущее казалось мрачным как никогда. Ведь султан эль-Ашраф Халил осадил Аккон, задействовав не меньше сорока тысяч всадников и более ста двадцати тысяч пеших мамелюков. Защищали же город полторы тысячи хорошо вооружённых, опытных всадников-крестоносцев и шестнадцать тысяч человек вспомогательных войск. При удачном стечении обстоятельств можно было собрать ещё несколько тысяч защитников из мужского населения, а всего в Акконе жило около сорока тысяч человек.

Многие из них уже готовились к бегству. Непрерывные обстрелы и постоянные пожары измучили людей. В гавани уже стоял флот больших и малых купеческих кораблей, готовый в случае победы мусульман за хорошую плату доставить горожан на Кипр, в Константинополь, Италию или во Францию. И плата за это путешествие с каждым днём росла.

Но большинство продолжало ждать, потому что для них на кону стояло слишком многое. Они надеялись, что скоро король Генрих II отплывёт с Кипра со свежим войском и сам возглавит оборону Аккона.

На этих же кораблях прибывали толпы сомнительного люда и бессовестных дельцов. Город, которому предстояло пасть, в последние дни своего сопротивления сулил огромные возможности желавшим разбогатеть. Не каждый купец мог заполучить место для хранения своих товаров перед отправкой за море. Вот и наступило время для бессовестных перекупщиков. А банды мародёров, имевшие собственные маленькие суда, в усиливающемся хаосе могли без опаски вершить свои грязные дела.

Герольт гнал от себя мрачные мысли. О сдаче пока никто не говорил. Ещё стояли стены, и они были достаточно крепки, чтобы выдерживать вражеский обстрел.

Туркополи все ещё гасили огонь в боевом ходе. Вильгельм-Шрам зачерпнул шлемом воду из ближайшей бадьи, установленной на случай пожара, и вылил её на голову.

— Какое наслаждение! Освежает почти так же, как вид врага, которого ты зарубил и оставил валяться в пыли! — сказал он и погладил свою мокрую всклокоченную бородку, весьма походившую на бороду старого козла. Держать волосы на голове короткими, но не подстригать бороду — таким было одно из правил ордена тамплиеров.

Герольт фон Вайсенфельс попробовал ослабить ремешок под подбородком, чтобы хотя бы на несколько минут освободить голову от шлема и подшлемника. Он всегда помнил постоянные наставления опытных рыцарей: на войне нельзя жертвовать дисциплиной ради личного тщеславия или сиюминутного удобства.

Меньше года назад, в день, когда ему исполнилось восемнадцать, Герольт был принят в орден «Бедных рыцарей Христа из храма Соломона в Иерусалиме». К тому времени новичок-тамплиер уже три года находился в Святой Земле. Этот безрассудно-смелый оруженосец и кандидат в рыцари пережил наступление мусульманских орд и отличился во многих кровопролитных сражениях. Несмотря на молодость, он успешно выдержал множество поединков и доказал, что отлично владеет мечом и копьём, а в самых ожесточённых битвах способен сохранять здравый рассудок.

В этом году и хорошего, и плохого он видел больше, чем мог представить себе, когда, повинуясь внутреннему зову, четырнадцатилетним юношей покинул родные места на северо-западе от Трира и отправился в Святую Землю, чтобы стать тамплиером — воином-монахом.

Но никогда бы Герольт не подумал, что став тамплиером, он будет сражаться против мусульман бок о бок с иоаннитами! Со времён основания обоих орденов между ними случилось немало враждебных стычек. Даже здесь, в Акконе, не так давно произошла кровавая схватка между иоаннитами и тамплиерами. Для восстановления мира между двумя соперничающими орденами понадобилось энергичное вмешательство посредника папы римского.

И всё же то, что Герольт считал невозможным, — а именно подлинное братство по оружию с одетыми в черные балахоны иоаннитами, — случилось в эту апрельскую ночь с ним и его братьями-тамплиерами. К его величайшему изумлению, от двухвекового соперничества между обоими рыцарскими орденами ничего не осталось.

Собственно говоря, ему и другим братьям-тамплиерам было нечего делать на отрезке северо-западной стены. Ответственность за эту часть оборонительного пояса несли иоанниты. Обязанность противостоять обстрелу и немедленно заделывать бреши в стенах и башнях полностью лежала на них. Тамплиеры же и их вспомогательные подразделения защищали отрезок стены, который начинался от западного конца укреплений иоаннитов и доходил до самого моря — до Чёртовой башни за воротами Святого Лазаря. Однако необычайно мощная атака мамелюков, нацеленная на укрепления иоаннитов у башни Святого Антуана и возле круглой Королевской башни, считавшейся самым слабым местом крепости, вынудила рыцарей-иоаннитов спешно усилить свои подразделения бодрствующей сменой тамплиеров.

— Я хочу, чтобы три великих магистра забыли свои личные ссоры и продолжили борьбу с мамелюками по нашему образцу — а именно снаружи, на поле боя, где мы можем использовать все наши силы! — мрачно произнёс Вильгельм-Шрам и указал на поле перед стенами. — Ничего не имею против иоаннитов и рыцарей Немецкого ордена. Правда, немцы имели наглость при основании ордена выбрать своим хабитом именно белые одежды. Как будто это уже не было нашей привилегией…

— По крайней мере, эти поросята не украли заодно и наш уширенный красный крест. А свои черные кресты они украсили полосами другой формы, — произнёс француз, которого Вильгельм называл Морисом.

— Настоящий тамплиер тот, кто не прячется за стенами и не считает бездельником всякого способного днём и ночью терпеть обстрел, — раздражённо продолжил Вильгельм-Шрам, — но сам мечом и пикой встречает мусульман в чистом поле.

— И правда, что нам за дело до их превосходства? — поддакнул Морис. Его тёмные глаза, опушённые длинными черными ресницами, сверкали от воодушевления, которое он едва сдерживал. — Когда тамплиеры идут в бой, они всегда в меньшинстве! Так было с самого начала! Испугался ли смерти хоть один тамплиер? Нет, никогда! Когда мы умираем, это происходит во славу Божью! Мы — milites Christi, солдаты Христа! Камни, на которых будет построен новый храм Бога на земле!

— Ты читаешь мои мысли! Мы избрали славу мучеников во имя Христа! — решительно произнёс Герольт. Он пытался вспомнить, в каком из сражений уже встречал этого француза, который был старше него на два-три года. Этот человек входил в другое подразделение, однако, его лицо под железным шлемом казалось Герольту знакомым.

Смутные образы всплыли из глубин памяти и, наконец, оформились в чёткую картину: тамплиер, стоящий в углу крепостной стены с мечом в правой руке и с треснувшим от ударов щитом в левой. Возле его ног лежит тело раненого собрата по ордену, а тамплиер с яростью льва, отражающего нападение стаи гиен, один сдерживает группу мусульман до тех пор, пока к нему не доберётся подкрепление.

Да, это и был Морис с его выразительными чертами лица и короткой чёрной бородкой! Случилось это два года назад во время схватки за Триполи, когда он, Герольт фон Вайсенфельс, там же сражался в чёрном балахоне оруженосца.

— Мне тоже больше нравится воевать лицом к лицу с врагом, чем сидеть за стенами, — сказал другой тамплиер. — Но я уверен, что долго это не продлится. Конечно же, великие магистры уже разрабатывают план, по которому мы отразим осаду неверных, и…

Рыцарь запнулся на полуслове, потому что с той стороны, где мамелюки установили свою ужасную катапульту, донёсся шум — казалось, в воздухе щёлкнул бич пастуха-великана. Через мгновение все услышали, как огромный, охваченный железными лентами ящик-противовес с землёй и камнями упал на станину, а из выемки на конце рычага вылетел заряд.

— Шумит, как «Бешеная»! Всем в укрытие! — прокричал Герольт своим товарищам. Сейчас он отчаянно сожалел о том, что оставил свой щит в оружейной палате замка.

Едва Герольт выкрикнул слова предостережения, как летящий заряд приблизился к ним. Это был не горшок с греческим огнём, а угловатый обломок скалы величиной с быка. Будто упавший с неба метеорит, обломок ударился о башню в укреплениях иоаннитов.

Громыхая мечом на перевязи, Герольт бросился в укрытие, но что-то сильно ударило его по шлему. Однако мгновенная реакция спасла Герольту жизнь.

Обломок скалы разрушил уже горящую галерею на западной стороне башни. Толстые балки, наискось выходящие из каменной стены, сходни и бруствер мгновенно превратились в щепки, будто были сделаны из сосновой лучины, которую может сломать и ребёнок. Горящие деревянные обломки, рассыпая искры, полетели вниз вместе с выбитыми из стены камнями.

Несчастные лучники в момент падения заряда стояли на галерее башни, готовясь подойти к брустверу для обстрела собравшихся возле ближайших катапульт мамелюков. Когда камень обрушился на галерею, они подскочили, как глиняные фигурки на столе, по которому грубый шутник ударил кулаком. Многие погибли сразу, другие из-за раздробленных костей пали в бою или сорвались со стены.

Герольт и Морис, который, услышав звук катапульты, тоже мгновенно прыгнул под защиту стены, сидели на корточках, закрыв головы руками. Град из камней и горящих обломков дерева сыпался на сражавшихся. Когда падение обломков прекратилось, они вскочили, отбросив горящие и тлеющие куски дерева. И тут они увидели Вильгельма-Шрама. Их брат по ордену лежал возле каменного бруствера в неестественной позе. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: ему уже не помочь. Все ещё продолжавший гореть обломок балки длиной с руку вошёл в его правое ухо и пробил голову. Подобно простому копью, эта деревяшка пронзила череп Вильгельма и убила его на месте. Шлем и ватный подшлемник валялись у его ног.

— Жалкий недоумок! — Морис яростно пнул шлем.

Крики умирающих и раненых смешались с отрывистыми командами — военачальники обоих орденов пытались снова навести порядок на стене.

Герольт недоуменно покачал головой:

— Зачем он снят шлем во время обстрела? Вмятина на шлеме повыше уха да шум в голове — этим бы и отделался!

— Он наплевал на дисциплину! — закричал француз. — Это почти что клятвопреступление по отношению к ордену тамплиеров! Здесь, в Акконе, каждый рыцарь на счету — как боец в войне с неверными, а не как дурак, которого убила жалкая деревяшка. Вот если бы он сначала зарубил двадцать мамелюков! А так он только опозорил орден!

— Но, когда я увидел шрамы на его лице, я решил, что это отважный тамплиер, — снисходительно заметил Герольт. — Я уверен, что он обагрил свой меч кровью множества врагов. И в любом случае я не стал бы делать поспешных выводов насчёт человека, о жизни которого ничего не знаю.

Морис уважительно посмотрел на него:

— Неплохо! Слова истинного тамплиера! Ты умеешь говорить. Возьму тебя за образец, брат во Христе. А то мне все говорят, что я мало уважаю своих братьев по ордену. — В голосе Мориса явно звучала насмешка. — Не изволишь ли сказать, с кем имею честь и радость беседовать?

— Герольт фон Вайсенфельс.

Француз слегка наклонил голову и столь же вежливо представился:

— Морис де Монфонтен, — и без малейшей паузы и без какого-либо намёка на превосходство продолжил: — Из старинного рода де Котансэ. Из него вышел архиепископ Руана Готье де Котансэ. Каковы же твои рыцарские корни, Герольт фон Вайсенфельс?

Герольт посмотрел на него и с горечью подумал о жалком маленьком замке к северо-западу от Трира в земле Эйфель. Этот замок его отец, безземельный и беспутный рыцарь, как разбойник, отнял у бывшего владельца. Примитивная башня с деревянными укреплениями могла бы стать основой для приличной крепости. Но ничто из того, что его отец, драчун и пьяница, заполучил в результате налёта, не пошло ему впрок. Все его начинания сразу же и заканчивались. К тому же, отцу не хватало ни дальновидности, ни дипломатической хватки, чтобы заводить полезные знакомства и заключать выгодные союзы с сильными людьми, способными отблагодарить за успешную службу.

— Мы не при королевском дворе, где принято хвастаться самому или вытеснять соперников, Морис де Монфонтен! — холодно ответил Герольт. Ему пришлось сделать некоторые усилия, чтобы скрыть своё недовольство. Француз напомнил Герольту о его крайне скромном происхождении — третий сын неотёсанного рыцаря-разбойника. — Вступая в орден, я поклялся быть бедным, целомудренным и послушным. С тех пор как должно быть тебе известно, моё прошлое значения не имеет. Значение имеют только мой обет и моя честь тамплиера!

Сказав это, Герольт повернулся к дерзкому французу спиной, чтобы лишить его возможности продолжить спор. Взмахом руки он подозвал другого тамплиера, чтобы тот помог ему поднять труп Вильгельма-Шрама и отнести его к отведённому для этого месту в проходе между стенами. Ширина этого коридора на ровной, хорошо утоптанной земле достигала сорока шагов.

И, пока посреди всеобщей суматохи они выполняли эту печальную работу, Герольт решил держаться подальше от надменного Мориса де Монфонтена.

 

2

Когда чуть позже Герольт поднялся на сходни и вернулся к боевому ходу возле башни Святого Антуана, ему показалось, что враг ещё яростнее обстреливает укрепления, занятые иоаннитами. К грохоту бивших по стене крупных камней, брошенных гигантскими машинами, добавился перестук булыжников, выпускавшихся множеством катапульт и камнемётов размером поменьше. Это сбивало с толку: в такое время осада вообще не имела смысла. Из-за того, что дальность полёта снарядов, выпущенных небольшими катапультами, была невелика, их приходилось выдвигать прямо под стены. А это означало, что защитники Аккона без труда смогут попасть в обслуживающих катапульты. Аккон опоясывали две крепостные стены, усиленные башнями, и даже очень серьёзные разрушения ещё не давали мамелюкам надежд на достаточно просторные бреши в укреплениях. А эти бреши были необходимы для штурма ершами пехоты.

Отчего же султан эль-Ашраф Халил поступает так опрометчиво? Почему не подождёт с обстрелом до тех пор, пока не будут готовы высокие штурмовые башни? Ведь их постройку мусульмане начали с первого дня осады. Дерева в их распоряжении было более чем достаточно. И у Тель-эль-Фукара, где за старым кладбищем святого Николая развалины башни и церкви безмолвно свидетельствовали о неудачной мусульманской осаде 1265 года, и на другой стороне холма деревьев было достаточно много. Во многих местах они росли настолько густо, что их можно было назвать лесом.

Когда Герольт снова добрался до зубцов стены, он замер и всмотрелся в боевой ход, идущий на запад, — туда, где участок стены длиной в пятьсот шагов заканчивался у моря. Охрана и защита этого участка была поручена рыцарям-тамплиерам. Но сейчас там находились всего лишь несколько его братьев по ордену. Почти весь караул тамплиеров был направлен на поддержку иоаннитов возле их укреплений.

Герольт невольно отвернулся и посмотрел на поле, раскинувшееся между крепостной стеной и лагерем сарацин из Дамаска и Хамата, разбитым в двух милях от города. Взгляд Герольта остановился на штурмовой башне, оставленной в поле неприятелем.

Похожая на грубо отёсанную прямоугольную стелу, деревянная башня с широким поднятым перекидным мостом как будто тянулась к ночному небу. Как и башня возле лагеря мамелюков, она не была достроена. Каркас ещё следовало обить досками и покрыть тонкими листами железа. На лобовой части и по бокам башни не хватало обшивки из крупных бычьих и верблюжьих шкур. Перед атакой эту обшивку поливали водой, чтобы огненные стрелы противника не могли поджечь деревянные части, прежде чем башню докатят до крепости и опустят на стену перекидной мост.

Но использовать даже готовую и обитую мокрыми шкурами башню было не просто. Ведь ров перед крепостными стенами был слишком широк для перекидного моста. Сначала мусульмане должны были попытаться в разных местах завалить ров камнями и песком. А это дело стоило бы врагу, раз уж он пошёл на такую хитрость, слишком большой крови. Со стен на него хлынул бы поток стрел, ему пришлось бы иметь дело с кипящей смолой и греческим огнём, Герольт уже было отвёл взгляд и хотел посмотреть на то, что происходило справа от него, но что-то вдруг его насторожило и заставило снова пристально взглянуть на штурмовую башню.

Ему вдруг показалось, что башня стояла ближе, чем когда он смотрел на неё в последний раз.

Разум говорил, что это невозможно. С наступлением ночи на этом участке крепостной стены воцарился покой. Мусульманские мастера, которые сооружали башню вне досягаемости рыцарских стрел, с последним лучом солнца вернулись, как обычно, в палаточный лагерь. И там не видно было ничего странного или необычного. Лишь немногие факелы и костры горели меж бесчисленных палаток.

Герольт наморщил лоб. Удивительно, что у мамелюков так спокойно. И вдруг он осознал ещё одну странную вещь: последние дни осады не принесли врагу никаких успехов. По крайней мере, заметных. Почему?

В следующий момент Герольт увидел невероятное: на его глазах штурмовая башня медленно двинулась в сторону крепостной стены. Он напряжённо всматривался в ночную тьму. Сердце его колотилось, как у охотника, подстерегающего добычу. Неужели ему изменяет зрение? Или усталость от ночной вахты показывает ему то, что существует только в его воображении? Должно быть, клубы дыма, которые бриз пригнал от пожаров, обманывают его взгляд.

Или он все же не ошибается?

Вот оно! Башня движется! Она и в самом деле двинулась вперёд!

Неуклюжее деревянное чудовище будто скользило на полозьях. Как будто рука великана-невидимки толкала его к укреплениям рыцарей-тамплиеров! Башня двигалась очень медленно, при беглом взгляде этого было не заметить. Но она двигалась вперёд!

И Герольт сделал второе открытие. Он обнаружил загадочные, неравномерные… какие-то волнообразные движения, которые шли по песку пустынного поля вслед за штурмовой башней, а начинались где-то в зарослях кустарника и терялись возле первых сторожевых палаток мусульманского лагеря. Казалось, будто тонкую, шириной в два-три шага полоску каменистого поля, ведущую от башни к лагерю, колышут подземные волны!

Но когда же началось это землетрясение?

Герольт почувствовал, как его спина и руки покрываются гусиной кожей. Он вдруг осмыслил увиденное и понял: мусульмане под полем тайно сделали туннель, ведущий к штурмовой башне! Вероятно, из-за спешки они сделали не очень глубокий подкоп и кое-как защитили его от обвала растянутыми шкурами и вязанками хвороста.

Воины, собранные под знаменем с полумесяцем, весьма хорошо владели осадным искусством. Как никакой другой народ-воитель, они умели подкапывать и обрушивать стены и башни крепостей. Для каждой башни, которыми Аккон усилил свои крепостные сооружения, у султана эль-Ашрафа Халила имелись тысячи опытных сапёров. Это число могло быть и преувеличенным, однако оно не отменяло опасности, которой подвергались осаждённые.

В любом случае постоянное движение штурмовой башни вперёд означало, что под её защитой уже могли собраться многие дюжины, если не сотни мамелюков, и что внутри башни должны быть огромные колеса с ручками, которые сейчас изо всех сил вращали неверные.

Догадка сверкнула молнией: бешеный и бессмысленный обстрел северо-восточных укреплений Аккона — всего лишь ловкий манёвр. Все внимание горожан следовало приковать к этому месту, чтобы отвлечь их от явно недоделанной штурмовой башни и участка стоявшей перед ней крепостной стены. А то обстоятельство, что мусульманское войско внешне не готовилось к боевым действиям, должно было усыпить бдительность осаждённых. Все должно было выглядеть так, будто ничего, кроме ожесточённого обстрела, защитникам города не угрожало.

На самом же деле эль-Ашраф Халил вынашивал коварный план: он решил взять штурмом укрепления тамплиеров! Именно потому, что благодаря легендарной славе грозы неверных, которую стяжали тамплиеры, все считали нападение на их участок наименее вероятным.

Герольт не мог представить, как враги собирались перетаскивать свою неуклюжую башню через ров под крепостной стеной. Но он не сомневался в том, что они нашли возможность преодолеть это последнее препятствие. А если внезапная атака мусульманских воинов будет удачной и отсюда они сумеют пробиться к находившимся поблизости воротам Святого Лазаря, это, без сомнения, будет падением всего Аккона!

 

3

Придерживая рукой меч, Герольт бежал к своим и кричал на бегу:

— Нападение на позиции тамплиеров!.. Всем назад, к участку тамплиеров! Всем тамплиерам немедленно вернуться! Собирайте туркополей и сержантов! Нужен каждый!

Герольт искал капитана Рауля де Лианкура, который командовал отрядом ночных стражников.

С участка иоаннитов, где на дымящихся обломках по-прежнему господствовал хаос, ка призыв Герольта начали сбегаться братья по ордену. Однако на их лицах было написано скорее недоумение, чем страх. Многие недоверчиво смотрели на Герольта, принимая его крики за неуместную шутку. Но Герольта это не волновало. Он все видел собственными глазами и теперь кричал изо всех сил, на которые были способны его лёгкие.

— Раймонд! Бертрам! Мартин! Лотер! — звал он товарищей. — На помощь! Поднимайте тревогу! Кто-нибудь, бегите в замок и предупредите всех! Нужно подкрепление! Они подошли вместе с башней! Через несколько минут они будут у стен! Клянусь Вседержителем и Матерью Божьей!

Первые тамплиеры нерешительно тронулись с места.

Перед Герольтом возник капитан Рауль де Лианкур. Плечистый тамплиер был родом с нормандского побережья — его угловатое лицо и рыжеватая курчавая борода выдавали в нем нормандскую кровь.

— Что за тревога? — сухо, но с явной настороженностью спросил он. Рауль де Лианкур был немногословным человеком.

— Обстрел иоаннитов — это уловка! На самом деле они готовят штурм на нашем участке стены. С помощью осадной башни. Я видел, как она двигается!

Бывалый капитан тамплиеров, который годился Герольту в отцы, недоверчиво посмотрел на него. Однако, он знал фон Вайсенфельса слишком хорошо, чтобы не поверить ему.

— Что ты говоришь?

— Они, должно быть, прорыли туннель к башне и через него нагнали туда мамелюков! — уверял Герольт. — Башня только с виду не готова! Она постоянно двигается к крепости! Я видел собственными глазами! Бог свидетель — мне это не показалось! У нас нет времени! Взгляните: она уже совсем рядом!

Рауль де Лианкур повернулся к полю, ладонями заслонил глаза от света факелов и горящих обломков и начал вглядываться в темноту.

— Святые Пётр и Павел! — испуганно прошептал он. — Ты прав! Башня и в самом деле подошла к нам!

Капитан с размаху ударил кулаком по зубцу стены:

— Эти мамелюки решили пробраться к нам ночью, как трусливые воры! И мы были на волосок от беды!

Рауль де Лианкур резко обернулся, скомандовал тревогу и начал громко отдавать приказы.

Тамплиеры — их было около пятидесяти человек, — звеня кольчугами и мечами на перевязях, бросились к своим постам. Один из младших командиров Рауля вместе с группой одетых в коричневые балахоны легковооружённых сержантов бросился вниз по ближайшей рампе. Ему было приказано как можно скорее установить на укреплениях тамплиеров хотя бы две-три катапульты, чтобы забросать штурмовую башню горшками с греческим огнём и поджечь её, прежде чем она доберётся до крепостного рва.

Сержантами были отважно сражавшиеся члены ордена, которые в силу своего низкого происхождения не могли быть посвящены в рыцари. Лишь выходец из рыцарской семьи мог стать тамплиером и носить белый плащ с уширенным красным крестом.

Герольта охватило сомнение: успеют ли сержанты доставить на стену катапульты? Смогут ли они начать обстрел, прежде чем перекидной мост опустится на крепостную стену? Лучникам, которыми командовал другой тамплиер, должно быть, скорее удастся поразить башню зажжёнными стрелами. И все же, по мнению Герольта, только сабельный бой мог показать, окажется ли удачной вылазка мусульман.

— Великая хвала твоей бдительности и умению наблюдать, Герольт фон Вайсенфельс! — воскликнул капитан Рауль де Лианкур на бегу. — Ведь ты в самый последний момент отвратил угрозу Аккону. А теперь отправляйся на свой пост! Покажем им, что значит драться с тамплиерами!

— В этом вы можете быть уверены, beau sire! — ответил Герольт. Так обращались к командиру, комтуру или другому тамплиеру более высокого ранга. Бряцание оружия и крики рыцарей-тамплиеров, спешивших к своим постам на стене, чтобы приготовиться к схватке, услышали и враги в башне. Как только мусульмане поняли, что их уловку разгадали и теперь на счету была каждая минута, из-за башни внезапно выбежало множество воинов. Они принялись двигать спицы высоких внешних колёс, чтобы поскорее подкатить башню ко рву.

И тут же за штурмовой башней стала подниматься земля. Под звуки воинственных криков она полетела в сторону вместе со шкурами, досками и вязанками хвороста. Обнажился глубокий ров — почти в человеческий рост, — в котором стояли тысячи тесно прижатых друг к другу мусульман. Казалось, что гигантский, прямой, как стрела, червь шириной в две-три ладони выбрался из подземного царства, чтобы резкими волнообразными движениями стряхнуть песок и камни со своей бесконечно длинной спины.

Как только могучие сарацины ухватились за внешние колеса, тяжёлая штурмовая башня быстро покатилась к стене. Из открытого рва выбегали все новые воины. Десятки мусульман тащили небольшие лестницы, которые мгновенно скрепляли между собой, чтобы преодолеть по ним ров и поддержать своих товарищей на башне.

Каждая группа точно знала свой участок и свою задачу. Почти в тот же миг на севере пришёл в движение лагерь, покой в котором был так же обманчив, как и вид будто бы недостроенной штурмовой башни. В свете факелов с катапульт сбрасывали накидки песочного цвета, быстро запрягали лошадей, чтобы на них доставить метательные машины к укреплениям тамплиеров.

На вершине громыхающей и трясущейся башни показался отряд лучников. В тамплиеров, которые несли караул в боевом ходе, полетели первые стрелы.

Герольт вместе с товарищами мчался по зубчатой стене на запад. Сейчас все решали мгновения. Если башня приблизится ко рву, только Бог да сами неверные знают, что может тогда случиться!

Но чтобы достичь укреплений у ворот Святого Лазаря, на которые напали сарацины, он и его собратья должны преодолеть расстояние в пятьсот-шестьсот шагов.

— Дорогу, воины! — прокричал за спиной Герольта Рауль де Лианкур, когда слева на рампе, ведущей к боевому ходу, показался отряд лучников, тут же слившихся с группой рыцарей. — Сделайте проход!.. Все, кто с мечами и без щитов, — подайтесь к внутренней стене! Пропустите меченосцев со щитами! Остальным собрать щиты внахлёст со стороны стены, и с пиками — вперёд, в ногу!.. Строй не нарушать!.. Пойдёте за первым рядом лучников! Все оставшиеся идут следом!

Суетливая толпа по-разному вооружённых людей тут же разбилась на подразделения. Не случайно презиравшие смерть рыцари-тамплиеры славились умением даже в безвыходном положении соблюдать железную дисциплину. Постоянные ежедневные упражнения сказались и в этой ситуации: мгновенно созданные отряды двигались вперёд гораздо быстрее, потому что одни не мешали другим.

И все же штурмовая башня добралась до рва прежде, чем тамплиеры успели занять позиции. Перекидной мост упал и замер в горизонтальном положении. Башня вздрогнула и угрожающе зашаталась. Однако мост не доставал даже до середины рва.

Град стрел, выпущенных с башни, обрушился на спешивших к своим постам тамплиеров. Стрелы глухо ударялись о длинные овальные щиты, которыми прикрывались рыцари первого ряда. Вскрикнул первый раненый. Одна стрела угодила в шлем Герольта и отскочила. Но отряд тамплиеров не останавливался ни на миг. И вскоре уже лучники со стены прицеливались в мусульман на башне. Первые сарацины полетели вниз.

Герольт с изумлением увидел, как из тяжёлого и широкого перекидного моста начал выдвигаться второй мост, уже не такой широкий, а за ним последовал третий, ещё легче второго. Третья часть моста была сделана всего лишь из двух жердей с поперечными планками, между которыми растянули лубяную циновку.

Конец третьей части едва успел опуститься на кромку стены, а отважные воины уже повалили из башни, заполнили перекидной мост и начали перебираться в крепость по шаткому мостку. Некоторые из них были в шлемах. Но головы большинства покрывали тюрбаны всех цветов за исключением белого, подобавшего лишь эмирам. Держа в одной руке круглый щит, а в другой — меч, саблю или дротик, они бросались вперёд с криками «Аллах акбар! — Господь велик!» или «Ла илаха иллаллах! — Нет божества, кроме бога!».

Они чуть ли не толкали друг друга, спеша пробиться на мост. Каждый хотел первым вступить на крепостную стену, чтобы получить объявленную награду, если удастся пережить этот бой. Нои беззаветного мужества и готовности умереть за своего бога и его пророка, чтобы получить награду в раю, у них тоже было достаточно — никак не меньше, чем у их врагов, ненавистных им рыцарей-крестоносцев.

Две дюжины воинов уже перебрались на укрепления тамплиеров, а над зубцами стены показалась голова первого сарацина, забравшегося снизу по лестнице, когда рыцари наконец примчались к своим постам и вступили в яростную схватку.

Раздался знаменитый боевой клич тамплиеров, уже два века сопровождавший каждую атаку воинов-монахов и каждый раз вселявший ужас в его врагов: «Beauseant alia riscossa!»

Лютая и беспощадная схватка человека с человеком началась. Каждая сторона знала, что уже в ближайшие минуты решится исход боя, а значит, и судьба всего Аккона. Если первая волна арабских воинов сможет, несмотря на бешеное сопротивление рыцарей и их вспомогательных подразделений, достаточно долго продержаться на стене и другим мусульманам удастся забраться в крепость по перекидному мосту и по лестницам, этот прорыв станет подобным наводнению, и шансов остановить его у рыцарей не будет. Если тамплиеры в первые же минуты вытеснят мусульман со стены и не дадут их подкреплению пробраться по перекидному мосту, этот мост вместе с башней окажется для них западней. Потому что первые огненные стрелы уже вонзались в деревянное чудовище и создавали огня больше, чем враги могли погасить.

Рыцари слишком хорошо понимали, что означало бы поражение для них и для города, и отважно бросались на мусульман с полным презрением к смерти. Они теснили врагов с трёх сторон, чтобы ограничить их передвижение по боевому ходу и не дать воинам с башни прийти им на помощь.

Над стеной стоял дикий рёв, в котором смешались треск ломавшихся копий и щитов, проклятия, крики раненых, жужжание стрел, глухие удары падавших тел, предсмертные хрипы и звон остро заточенных стальных клинков.

Герольт оказался в самой гуще схватки. Каждый удар его сердца гулко отзывался в ушах, а мускулы напрягались до предела. Но меч Герольта направляла холодная голова. Он знал по собственному опыту, что в ближнем бою не будет второй попытки у того, кто недооценил врага и ошибся.

«Лови взгляд своего врага, смотри на его глаза и читай в них! Только так ты узнаешь, что он задумал и куда направит оружие! — наставлял его в детстве отец. — Учись видеть сразу и справа, и слева! Смерть часто приносит не меч того, с кем ты ведёшь поединок, а копье или сабля, ударившая со стороны! Секрет победы — не в силе и не в удаче. Они — лишь послушные слуги своего хозяина по имени „холодный рассудок“. Только глупец даёт в сражении волю своему гневу или ненависти. Дураки, схватившие меч, долго не живут!»

Эти и другие уроки, как и искусство владения мечом, были главным и единственным, что Герольт унаследовал от отца и за что был ему благодарен. Наверное, все могло быть по-другому, если бы мать не умерла так рано.

Сейчас же Герольт сильными ударами гнал арабов к перекидному мосту. Многие падали под его мечом. Краем глаза он замечал, что почти каждый сарацин, забравшийся по лестнице на стену и показавший голову над её зубцами, тут же получал удар мечом или стрелу в грудь, и падал вниз. Схватка медленно подходила к концу. Едва ли кому-то удалось живым перейти по мосту и выручить товарищей. Шаткую площадку над крепостным рвом лучники сделали местом гарантированной гибели. Но исход битвы все ещё не был решён — слишком много мусульманских воинов по-прежнему свирепо дралось на укреплениях тамплиеров.

Один из ударов Герольт отразил на мгновение позже, чем это следовало бы сделать. Враг — удачливый, но менее опытный воин, — чуть отступил назад, чтобы нанести новый удар, но меч Герольта обрушился на него прежде, чем соперник успел понять, что произошло. Смертельно раненный сарацин рухнул.

Стрела одного из последних лучников, все ещё державшихся на балках штурмовой башни, прожужжала, подобно шершню, в опасной близости от лица Герольта, когда он перепрыгивал через сарацина, чтобы помочь товарищу, который защищался сразу от двух врагов, бравших его в клещи. Герольт видел, как его собрат споткнулся и упал спиной в перемешанную с кровью грязь. Его кольчуга под хламидой взлетела вверх и обнажила ничем не защищённое тело. На глазах Герольта один из противников тамплиера занёс копье.

Издав яростный крик, Герольт прыгнул вперёд. Его меч просвистел в воздухе как раз в тот момент, когда копье сарацина уже летело в тело лежащего тамплиера. Удар — и клиновидный железный наконечник копья, срубленный мечом Герольта, отлетел в сторону вместе с остатком древка.

Объятый ужасом, араб отпрянул, но Герольт не позволил ему схватиться за меч. Смерть настигла его. И другому сарацину, который вместе с напарником брал тамплиера в клещи, пришлось не лучше. Его кривая сабля упала вместе с его рукой, когда Герольт взмахнул мечом и ударил противника по запястью. А затем в тело сарацина вонзилась сталь обоюдоострого клинка.

Лишь теперь Герольт мельком взглянул на тамплиера, которого спас от смерти. Взглянул — и не поверил глазам: это был чванливый француз Морис де Монфонтен!

Их удивлённые взгляды на мгновение встретились. Затем их внимание вновь переключилось на врага. Сарацины сражались в боевом ходе, понимая, что здесь им придётся погибнуть. Ведь перевес уже явно был на стороне защитников Аккона. Отовсюду к ним сбегалось подкрепление. Ни одному сарацину больше не удавалось проникнуть в крепость по перекидному мосту или забраться через зубцы на стене. Штурмовая башня, спешно покинутая арабами, горела ярким пламенем.

Обе стороны по-прежнему были готовы проливать кровь до тех пор, пока на укреплениях тамплиеров не падёт последний сарацин. Но ни у кого уже не оставалось сомнений: внезапная атака сорвалась.

Аккону не суждено было пасть. По крайней мере, в это утро, первые лучи которого сверкнули над сарацинскими палатками и озарили последний крупный бастион крестоносцев в Святой Земле.

 

4

Зал, который тамплиеры с начала осады использовали как рефекториум, был длинной просторной комнатой с цилиндрическим сводом почти без всякого убранства. Строгий и будничный, он казался специально созданным для воинов-монахов. Его холодную строгость даже в полдень не смягчал солнечный свет, наискось падавший через высокие сводчатые окна.

В мирное время братья-тамплиеры собирались для трапезы в помещении своего собственного, укреплённого башнями замка. Но это внушительное, снабжённое самыми сильными укреплениями здание Аккона было слишком далеко от крепостных стен, чтобы отряды воинов-монахов могли прибыть туда достаточно быстро. Мощные четырёхугольные башни «Железного замка», как обычно называли постоянную резиденцию тамплиеров местные жители, да и сама братия тоже, возвышались на южной окраине города, который широким скалистым мысом врезался в светлые воды Средиземного моря. Когда город осаждало крупное войско — такое как армия султана эль-Ашрафа Халила, — отряды тамплиеров должны были всегда находиться в полной боевой готовности, чтобы по тревоге за несколько минут оказаться возле крепостной стены при оружии, в доспехах и на свежих конях. Поэтому большая часть воинов всех трёх орденов вместе с вооружением из собственных арсеналов каждого ордена должна была постоянно находиться в стратегически более выгодной цитадели. К ним относилось и это хорошо укреплённое строение внутреннего кольца обороны рядом с воротами Святого Антуана.

Ряды длинных скамеек и столов тянулись через строгий рефекториум и дополняли спартанскую обстановку. Лишь на одной стене, позади небольшого возвышения, где стоял простой стул для комтура — руководителя местной общины — висел ковёр, на котором были вытканы французские лилии. Здесь, в Акконе, который после утраты множества владений в Святой Земле оказался столицей Иерусалимского королевства, это почётное место предназначалось для великого магистра Гийома де Боже, либо для другого важного сановника.

Герольт, успевший немного поспать и отдохнуть, вместе с другими рыцарями молча ждал появления великого магистра или его заместителя, сенешаля, который должен был явиться вместе с капелланом ордена и начать трапезу. Старые длиннобородые тамплиеры стояли, согласно обычаю, спинами к стене, а рыцари помоложе — напротив них.

После яростного ночного обстрела и особенно после утреннего боя на укреплениях, ряды тамплиеров заметно поредели. В знак скорби и уважения к павшим их места не занимались во время первой трапезы после битвы.

В рефекториум вошёл в сопровождении капеллана не великий магистр, а маршал Годфруа де Вендак. Неуклюжий, здоровый как бык тамплиер стяжал славу неустрашимого бойца и тонкого политика-дипломата. В военное время на его плечах лежала даже большая ответственность, чем та, что отягощала великого магистра, — ведь ему приходилось командовать всеми рыцарями, монахами и воинами вспомогательных подразделений.

Капеллан начал читать молитву. Вслед за ним орденская братия прочитала «Отче наш». Лишь после этого тамплиеры могли занять свои места за столами. Во время трапезы в рефекториуме царило молчание, как это и пристало набожной монашеской общине. Лишь один брат читал выдержки из Святого Писания и Месяцеслова. Еду и напитки на столы расставляли одетые в белое монахи. Дымящееся мясо с овощами подавали на огромных блюдах, а разбавленное водой вино — в пузатых фаянсовых кружках.

Мясом тамплиеров кормили три раза в неделю, а по воскресеньям давали даже двойные порции. Но и трапезы, на которых рыцари могли выбирать из множества блюд, тоже были частыми. В уставе ордена было записано, что после любой трапезы должно оставаться достаточно много еды для бедных и нищих.

Пока комендант или его заместитель сидел на своем возвышении в рефекториуме, никто из рыцарей не мог вставать со своего места — разве что к этому вынуждали особые обстоятельства, вроде пожара или вражеской атаки. Дисциплина и безусловное повиновение были добродетелями, проявлять которые каждый воин-монах должен был не только на поле брани, но и в обычной обстановке.

Два тамплиера, виновных в нарушении устава, включавшего двадцать семь правил, сидели на полу с опущенными головами в нескольких шагах от столов и ели. Эти унизительные наказания подтверждали: в течение определенного срока виновные не имели права попадаться братии на глаза.

Раздался грохот упавшего где-то метательного снаряда. Хотя с наступлением дня обстрел затих, кое-где через городскую стену продолжали перелетать камни и горшки с греческим огнем. Казалось, мамелюки постоянно напоминали осажденным, что обстрел может в любой момент возобновиться, и никаких надежд на спасение у них нет. Неизвестность, предоставление осажденным новой пищи для догадок о месте и времени очередной массированной атаки — все это было испытанным оружием при осадах хорошо укреплённого и боеспособного города.

Маршал, задумчиво смотревший на деревянное блюдо и кубок, встал со своего стула. Вслед за ним, шумно двигая лавками, поднялись и другие рыцари. Все это походило на слаженное выполнение команды, в которой подчинённые повторяют действия своего командира. Завершилась трапеза совместной молитвой.

Во дворе Герольт столкнулся с Теодорихом фон Эрберсбургом. Этот болтливый рыцарь называл своей родиной места на Мозеле в нескольких милях ниже Трира. С виду он был довольно мускулист и сухопар, и хотя большой разборчивостью в еде не отличался и уплетал все за обе щеки, его измождённое лицо выглядело так, будто он недавно голодал. Молодых людей связывало какое-то подобие дружбы. Впрочем, отношение Герольта к Теодориху вызывалось скорее памятью об их общей родине, чем товарищеской привязанностью. К тому же Теодорих страдал ужасной привычкой приставать с въедливыми расспросами, постоянно все при этом забывая, и бесконечно предаваться воспоминаниям о славных битвах тамплиеров.

— Я уже слышал о твоём подвиге, Герольт! Склоняю перед тобой голову! — радушно заговорил Теодорих. — Говорят, ты первым раскусил коварный замысел мусульман. Страшно представить, что было бы, если им удалось взять наши укрепления и открыть ворота Святого Лазаря! Это был бы конец Аккона!

— Не так уж все было интересно, как тебе рассказывали! — попытался успокоить его Герольт, втайне радуясь похвале рыцаря, который был старше его на пять лет. — Наша стража так или иначе подняла бы тревогу. Я опередил их на пару минут, только и всего.

— Но и крови тогда пролилось бы больше! Ты должен мне все рассказать, и со всеми подробностями! Жаль, что меня там не было. Давно я не отправлял мусульманина в преисподнюю! Ну ничего! Придёт время, и я подниму на клинок другого барана в тюрбане!

— Да, таких возможностей у тебя будет много, — сухо ответил Герольт. — Только чудо может изменить место, на котором мы примем мученическую смерть во славу Божью. Этим местом будет Аккон.

Теодорих, сбитый с толку такими словами, наморщил лоб.

— Что ж! Если на то воля Божья, так тому и быть. Но, похоже, отвага покидает тебя, когда ты думаешь о муках во славу Господа Бога и Спасителя нашего? Уж не показалось ли тебе при виде мусульманского войска, Что ты поспешил принять обет тамплиера?

— Нет. Можешь быть спокоен, таких сомнений у меня не было, — сказал Герольт. Про себя он, однако, подумал, что в минуты страха действительно задавался подобными вопросами. Но неизменное сопротивление греховному миру и самоконтроль были неотделимы от такой, посвящённой Богу жизни. — Я не забываю, что солдат Христа не тот, кто считает свою жизнь потерянной, а тот, кто живёт и всегда сражается за него.

Теодорих ухмыльнулся и хлопнул Герольта по плечу.

— Какие мудрые слова для такого юного рыцаря! Мы, тамплиеры, не проиграем битву в Акконе! Можешь быть уверен: вместе мы ещё не раз повоюем с неверными! И, скажу тебе, однажды наше черно-белое знамя снова будет развеваться над храмом в Иерусалиме! — закончил он свою пламенную речь.

— Даст Бог, так оно и случится, — заключил Герольт и, извинившись, отправился к своим лошадям. Тщательный уход за оружием, доспехами и особенно за лошадьми был важнейшей обязанностью тамплиера. Состояние лошади, прежде всего её сила и быстрота, могло решить исход битвы. Поэтому после матутины — утренней мессы, начинавшейся в два часа летом и в четыре часа зимой, — тамплиер отправлялся в конюшню, чтобы осмотреть своих лошадей и дать оруженосцу необходимые указания. После этого он мог снова поспать несколько часов, а потом отправиться ко второму богослужению.

Наряду с дорогими доспехами и оружием, полностью оснащённый рыцарь должен был также иметь по крайней мере трёх лошадей, что с самого начала ограничивало круг желающих быть принятыми в орден тамплиеров. Поэтому не удивительно, что на каждого полноценного рыцаря приходилось в среднем десять других собратьев — в основном сержантов, которые вместо вожделенного белого одеяния носили коричневые или черные плащи.

Позже Герольт вошёл в просторную конюшню, в которой стояло несколько сотен боевых коней, и осмотрел своих лошадей. Все было в полном порядке. Юный Одо Красный Вихор и Лудольф Молчаливый, служивший ордену в Утремере столько же лет, сколько прожил Герольт, содержали его лошадей в безупречном состоянии. И он не поскупился на похвалу для обоих братьев — жизнь Герольта на поле боя не в последнюю очередь зависела от их верности и добросовестности.

Он уже шёл обратно в замок, когда услышал, как кто-то с издевательским пафосом читал:

— Итак, стремитесь же, о рыцари, вперёд! Гоните же врагов Христа и не забудьте, что Божия любовь вас не покинет равно в жизни, как и в смерти! Сколь достославно возвращение победителя из боя! Блаженна смерть тяжёлая в бою!

Герольт ещё не обернулся, но уже понял, кто цитирует слова прославленного аббата-цистерианца Бернара Клерво, к советам которого прислушивались могущественные папы и короли и который приложил руку к составлению устава тамплиеров. Это был дерзкий француз Морис де Монфонтен!

 

5

Герольт оглянулся и свирепо взглянул на Мориса. После схватки на крепостной стене француз ещё ни разу не попадался ему на глаза. И его нисколько не опечалило бы то обстоятельство, что пути их больше никогда не пересекутся.

Морис приближался к нему с театрально разведёнными руками и наглой ухмылкой.

— Возрадуйся, борец, что ради Господа живёшь и побеждаешь! Но возликуй вдвойне, когда умрёшь и с Господом воссоединишься! — цитировал он легендарного аббата. Внезапно на лицо Мориса легла маска скорби, и он добавил печально: — Да, сегодня утром я был на волосок от венца мученика… Лучше сказать: на одну треть копья, если бы не ты, Герольт фон Вайсенфельс. Но будь уверен, что я тебя в этом не упрекаю, а великодушно прощаю тебя. Дворянин моего происхождения должен позаботиться о том, чтобы принять смертельный удар врага стоя, а не лёжа. Ты не находишь?

Герольт не верил своим ушам и молча смотрел на него. Не то чтобы он ждал слов благодарности от этого заносчивого парня, но без раздумья помочь товарищу в бою, даже если ты невысокого мнения о нём, — один из главнейших законов каждого рыцарского ордена. И прежде всего, это закон для воина Господня, носящего плащ тамплиера. Но то, что над такой помощью можно посмеяться, Герольт предположить не мог. Это было уж слишком!

— Говорят же, что нас, тамплиеров, обвиняют в гордыне и высокомерии, — ответил Герольт, едва сдерживаясь. — К некоторым из нас это действительно относится. Они не знают, что покорность — хранительница всех добродетелей!

— Ну да, много званых, да мало избранных! — беззаботно ответил француз.

Герольт бросил на него яростный взгляд.

— Можешь радоваться тому, что устав предписывает нам обнажать меч против другого христианина только после третьего выпада с его стороны! — продолжил Герольт и демонстративно положил ладонь на рукоятку меча. — Не хватает только одного, Морис де Монфонтен! После него ты испытаешь на себе сталь моего клинка, даже если это будет стоить мне плаща!

Едва Герольт сказал это, он тут же понял, какие страшные слова он произнёс в гневе, и испугался. Потому что дуэль между братьями-тамплиерами влекла за собой исключение из ордена или, по крайней мере, за это тамплиера лишали плаща и изгоняли из общины на один год и один месяц. Но необдуманные слова уже были произнесены, а взять их обратно ему мешала гордость.

Эти слова бросили француза в холод, как если бы ему дали звонкую пощёчину. Он побледнел и уже не мог скрыть волнения.

— Пресвятая Богородица! У меня и в мыслях не было намерения посмеяться над тобой и тем более оскорбить, Герольт фон Вайсенфельс! — проговорил он. — Клянусь честью тамплиера!

Герольт не ответил. Он пренебрежительно посмотрел на него и отвернулся. Втайне он был рад тому, что высокомерный брат по ордену проявил достаточно благоразумия и дальновидности, чтобы не доходить до дуэли, — она плохо окончилась бы для обоих.

— Подожди! Так мы не можем разойтись! Я должен поговорить с тобой! Ты не так меня понял, поверь! — Он схватил Герольта за плечо.

Герольт сбросил его руку и зашагал к широким двойным воротам, ведущим во двор. Морис, не признавший себя побеждённым, последовал за ним.

— Я понимаю, что ты не можешь по-хорошему поговорить со мной. С моей стороны было глупо увлекаться собственными шутками. Но ты должен дать мне возможность извиниться за мой промах и любым способом отблагодарить тебя за то, что…

Но Герольт не желал выслушивать извинения Мориса, а тем более поспешно произнесённую им благодарность.

— Побереги дыхание и не отягощай меня больше! — выпалил он и вышел из полутьмы конюшни на запитый солнцем двор. — А если считаешь, что должен мне, будь добр, зайди в другой раз!

— Но прежде чем я… — только и успел сказать Морис, потому что в этот момент к ним подошёл капитан Рауль де Лианкур.

— Морис… Герольт! Хорошо, что я вас встретил, — сказал капитан. — У меня для вас важное задание! Надо отнести письмо в гавань, на корабль тамплиерского флота, который отправляется на Кипр.

Капитан достал небольшой пакет, обёрнутый в особый, хорошо прошнурованный платок со множеством печатей.

— Я отнесу! — поспешно сказал Герольт в надежде, что так он, наконец, избавится от назойливого француза. — Сопровождающий мне не понадобится, один я это сделаю быстрее, капитан.

— Нет, вы пойдёте вдвоём, как принято у тамплиеров! — Тон капитана не давал и помыслить о возражении.

— Конечно, beau sire! — кивнул Морис де Монфонтен и украдкой взглянул на Герольта. В глазах его мелькнуло предвкушение забавы.

Герольт в бессильной злобе сжал кулаки под плащом. Общее поручение для него и для француза! Этого только ему не хватало!

Между тем Рауль де Лианкур продолжал:

— Здесь письмо нашего великого магистра. Оно обращено к королю Генриху Второму, в нем во всех подробностях описывается положение, в котором находится Аккон. Помолимся, дабы королю удалось собрать на Кипре сильное войско и вскоре прибыть к нам.

— Возможно, король с папой издадут общее воззвание к христианам, как это сделал папа Урбан II, призывая к первому крестовому походу, — предположил Морис. Герольту послышалась насмешка в голосе француза. — «Это могут быть рыцари, прежде не бывшие разбойниками. Могут быть те, кто прежде дрались лишь со своими братьями и родными, а теперь по праву могут сражаться с варварами! Они получат вечное вознаграждение!» Это сказал Урбан, и сегодня его слова могут быть уместны так же, как и двести лет назад.

Капитан смущённо посмотрел на Мориса. Предложение собрата по ордену явно застало его врасплох.

— Такие решения принимаем не мы, Морис! — резко ответил он. Замечание рыцаря он счёл неуместным. — А теперь слушайте задание. В гавани у причала, недалеко от Башни Мух, вы найдёте галеру «Пагания». Её капитан Деметриос уже предупреждён. Он ждёт письмо. — И он вручил Герольту письмо великого магистра. Тот отбросил край плаща в сторону и спрятал письмо под широкий кожаный пояс.

— Очень хорошо, beau sire! — И Герольт поспешил уйти, не обращая внимания на спутника. Раз уж ему приходится терпеть компанию Мориса де Монфонтена, он, по крайней мере, даст наглецу почувствовать презрение со своей стороны.

Когда они подходили к главным воротам замка, Герольт увидел странного человека, возникшего в арке слева от него. Старик долго и пристально смотрел на молодого человека. Его внешность никак не подходила к костюму тамплиера — и все же он был одет в белый плащ с красным восьмиконечным крестом. Но белоснежные волосы, спадавшие на плечи старика, казались насмешкой над уставом ордена, который требовал от воинов-монахов носить волосы коротко остриженными. А в складках его плаща виднелась роскошная, позолоченная рукоятка меча, судя по которой старик продолжал нести военную службу.

Герольт предположил, что незнакомец — один из тех редких тамплиеров-ветеранов, которым было даровано счастье дожить до старости, несмотря на проведённые ими в сражениях десятилетия. Принимая во внимание огромные заслуги таких воинов-монахов, руководители ордена делали им поблажки. На две фигуры, стоявшие за спиной старика и одетые в коричневые балахоны туркополей, Герольт посмотрел лишь мельком.

Ни Герольт, ни Морис не заметили, как старый тамплиер обернулся к своим спутникам и тихо приказал им:

— Следуйте за ними! И будьте внимательны! Надвигается беда!

 

6

— Я знаю, что когда-нибудь поплачусь за свой язык головой, а заодно и плащом, — заговорил Морис сразу же, как только они с Герольтом вышли со двора замка. — Моя кормилица — святая женщина, помилуй Господи её чистую душу! — напророчила мне это, ещё когда я был невинным ребёнком. Тогда мы принимали в нашем замке кардинала, и я поинтересовался, содержит ли он любовницу или отдаёт предпочтение юным мальчикам. Дело в том, что однажды после турнира я слышат эту историю у нас за столом. После того как до меня дошли такие слухи, я счёл этот вопрос совершенно невинным, достойным того, чтобы задать его князю церкви. Или ты придерживаешься другого мнения?

Герольт не понимал, хотел ли Морис разыграть его своим вопросом или действительно допустил в детстве такой промах. Все же Морис рассказал эту историю, вполне ему доверяя. Герольт молчал и даже не смотрел на своего спутника. Дорога, по которой они шли, начиналась за высокой аркой юго-западных ворот замка и, минуя площадь перед ним, уходила в лабиринт кривых улочек Аккона.

В воздухе висел запах пожара, — запах тлеющих развалин и мокрого пепла. Но улицы, как это можно было предположить, оказались почти такими же оживлёнными, как до начала осады. Лавки и мастерские были открыты, как будто их хозяева своей приверженностью к такому порядку упрямо сопротивлялись доводам разума, говорившего, что падение Аккона предрешено и что для большинства хозяев нет будущего в стенах этого города. Однако встречались и покинутые дома, и купцы, которые опустошали собственные склады, грузили товары и домашний скарб на телеги и готовились к скорейшему отъезду. Особенно много их было на одной из центральных улиц в западной части города — эта улица шла от Новых ворот с севера к гавани на юге. Сейчас на ней то и дело встречались носильщики, запряжённые ослами повозки, телеги в сопровождении целых семей — они шли к причалу, чтобы покинуть город на подготовленном к отплытию корабле.

Лица у людей были напряжённые, озабоченные, со следами бессонницы — даже у тех, кто ещё не решился уехать. Разве можно представить процветающим город, стены которого рушатся под напором неверных, а запас сил у его защитников явно не бесконечен? Если мамелюки прорвутся, в городе начнётся чудовищная резня. Насилие, убийства, пожары и грабежи будут совершаться днём и ночью. А выжившим ожидать нечего, кроме рабства.

Водружался над стенами тысячелетнего портового города зелёный флаг с полумесяцем или знамя с крестом, вскоре у его стен появлялись полчища с иными знамёнами. Во все времена город сохранял важное стратегическое значение и был крупным перевалочным пунктом для купцов. Аккон был вожделенной добычей. Множество церквей, монастырей и орденских домов красноречиво свидетельствовали о богатстве города. Мусульманские, иудейские, христианские купцы из стран Средиземного моря, из Германии и Англии, вопреки войнам и смутам, продолжали селиться здесь, открывали лавки, караван-сараи и конторы, строили роскошные жилые дома и привлекали множество небогатых земляков для менее престижных работ — слуг, мелких ремесленников, подёнщиков. Город всегда привлекал авантюристов, искателей счастья и темных личностей.

Со времён основания государств крестоносцев крупные купцы-мусульмане, всегда находившиеся под защитой тамплиеров, вели там торговлю наряду с могущественными купеческими домами Генуи, Пизы и Венеции. Они торговали драгоценными шёлковыми тканями, пряностями, безумно дорогими маслами и благовониями, рабами, слоновой костью, золотом. Постепенно забирая всю торговлю под свой контроль, эти купцы образовывали собственные кварталы. В одном только квартале венецианцев было две сотни складов. Вместе с конкурентами из Генуи и Пизы венецианцы владели южной частью города, прилегавшей к гавани. Небольшие кварталы англичан, немцев и французов находились преимущественно в северной части.

Домики простонародья, их мастерские и лавчонки, прилипшие друг к другу, подобно пчелиным сотам, разительно отличались от усадеб зажиточных купцов. Их архитектура являла собой очень пёструю смесь европейского и арабского стилей. По обеим сторонам узких переулков стояли простые, выбеленные известью дома в один или два этажа, сложенные из высушенных на солнце глиняных кирпичей. Почти у всех домов были плоские крыши, на которые вели внешние лестницы без перил. Крыши использовали не только для сбора дождевой воды. На них отдыхали и спали в самые жаркие месяцы года. А поскольку крепостные стены не позволяли городу разрастаться вширь, бедные кварталы были застроены так плотно, что в иные дома можно было пробраться лишь через соседний дом. Над пешеходами то и дело возникали похожие на мостики конструкции из камня и дерева. Они не только соединяли дома обеих сторон, но и позволяли в зной наслаждаться благодатной тенью. Часто под них втискивались лавки и мастерские.

Порой переулок изгибался и неожиданно открывал уголок, где на глаза попадался уютный сад или роскошная усадьба, стоявшая под защитой высоких стен, — нередко с множеством внутренних двориков и арок, а то и с собственным колодцем. Впрочем, бочки для дождевой воды стояли почти у каждого дома.

Мориса не смущало упорное молчание Герольта. Он продолжал болтать, шагая рядом.

— История с кардиналом, который густо покраснел, а в придачу подавился куском дичи, окончилась для меня плохо, — печально вздохнул он. — Но мне кажется, все это тебе не очень-то интересно.

«Совершенно верно!» — чуть не вырвалось у Герольта, но он подавил свой порыв и продолжал молчать.

Перед ними показался конвент монахинь Святого Лазаря. Вероятно, при обстреле в боковое здание монастыря угодил греческий огонь — оно сгорело до основания. Часть каменной стены, на которой прежде были деревянные надстройки, тоже была разрушена. Повреждён был и госпиталь немецких рыцарей на другой стороне улицы.

При виде монастыря Герольт невольно вспомнил о госпитале Святого Лазаря, стоявшем не посреди города, а на северной стороне, в менее плотно застроенном предместье Монмусар. Там члены ордена Святого Лазаря самоотверженно заботились о прокажённых.

Перед глазами Герольта возникли ужасные воины святого Лазаря — они составляли вооружённый отряд братства. Они тоже были прокажёнными. Тяжёлой болезни эти люди предпочитали смерть на поле боя. Герольт содрогнулся, вспомнив битву, в которой эскадроном воинов святого Лазаря усилили отряд тамплиеров. Они наводили страх не только на врагов — тамплиерам по соседству с ними тоже становилось не по себе. Ведь каждый тамплиер знал: в случае, если и он станет жертвой страшной болезни, ему придётся добровольно перейти в орден Святого Лазаря.

— Ну, хорошо, я все понял, — беззаботно продолжал Морис, когда они проходили мимо башни голубиной почты. С этой деревянной башни во время войны подавали сигналы. Затем они свернули на улицу, которая провела их мимо церкви святой Марии и дальше на юг, к кварталам итальянцев.

— Что поделаешь? Но молчание не поможет тебе, Герольт фон Вайсенфельс! Ты вынужден слушать меня, нравится тебе это или нет. И чем скорее ты мне ответишь, тем легче будет нам обоим. Так дорога в гавань и обратно в замок покажется гораздо короче.

Вместо ответа Герольт так резко свернул в попавшийся кстати переулок, что Морис врезался в угол дома и замолчал, как будто в знак своего поражения. Конечно, он его не признал. Но когда Морис снова обратился к Герольту, его тон был совсем другим. От легкомыслия и насмешки не осталось и следа.

— Довольно перебранок. Это были глупые попытки исправить прежнюю постыдную глупость, — сказал он. — Теперь серьёзно и по-настоящему: Герольт фон Вайсенфельс, я благодарю тебя за то, что сегодня ты спас мне жизнь. Хотя я готов отдать жизнь за Бога, я ещё слишком молод, чтобы торопиться стать мучеником во имя Христа. И прошу тебя честью тамплиера: извини меня за то, что я вёл себя так самодовольно и опрометчиво! В сущности, мне было очень стыдно, а я не хотел этого признавать, Бог свидетель!

Морис сделал паузу. В этот момент они проходили мимо церкви Святого Креста и дворца патриарха.

— Я обращаюсь к твоему великодушию. Не надо путать глупость с чем-то другим. Прими мои искренние извинения.

Герольт ответил не сразу. Они свернули с главной улицы, по которой уже почти невозможно было пройти, втиснулись в шумную толпу людей и нырнули в извилистый переулок на другой стороне — этот квартал принадлежал уже генуэзцам. Недалеко от них горели стропила товарного склада, в который только что попал огненный горшок мамелюков. До них доносились крики боровшихся с огнем людей.

Этот район до генуэзцев принадлежал арабским купцам, и сохранил характерные отпечатки тех времён: многочисленные жилые и торговые здания опустели в результате вооружённого столкновения между двумя яростными конкурентами — могущественными торговыми домами Венеции и Генуи, — которое произошло в 1256 году. Многие генуэзцы тогда покинули Аккон. Дома на этих улицах из-за их неясной принадлежности и продолжительных стычек ветшали и разрушались. Повсюду в квартале виднелись сожжённые, лежащие в руинах дома, за восстановление которых с тех пор так никто и не взялся. За крышами этого квартала виднелся холм Монжуа с монастырём святого Саввы на вершине, который разделял районы венецианцев и генуэзцев.

Герольту хотелось помучить спутника молчанием, но он понимал, что и сам уже неправ: ведь француз извинился всерьёз, в этом сомневаться не приходилось. Поэтому и Герольт не мог упорствовать и отказывать брату по ордену в прощении.

Герольт остановился. Из переулка доносился грубый мужской хохот. В тот момент Герольт не придал ему значения. Он собрался с духом и взглянул на Мориса.

— Хорошо, я принимаю твоё извинение, Морис де Монфонтен. Забудем то, что было. — Герольт протянул ему руку в знак примирения.

Морис с видимым облегчением схватил протянутую руку.

— Слава Небесам! У меня просто камень с сердца упал! — смущённо улыбнулся он. — Если бы ты знал, как тяжело осознавать свою глупость и просить о прощении!

Герольт пожал плечами.

— Думаю, это для каждого тяжело. — Он едва заставил себя произнести эту снисходительную фразу.

Он раздражённо посмотрел на внушительный дом, стоявший в переулке. По сторонам этого дома находились заброшенная усадьба и руины какого-то сгоревшего здания. За высокой оградой происходило что-то странное. Герольту показалось, что к грубому смеху за оградой добавился лязг меча, вынимаемого из ножен.

К его облегчению, Морис ничего не услышал. Он продолжал говорить:

— Иногда я ненавижу себя за то, что сначала не могу удержать язык за зубами, а потом не нахожу в себе смирения для того, чтобы извиниться. Потому-то чёрную рясу бенедиктинцев я носил совсем недолго. Они сами прозрачно намекнули, что лучше мне покинуть конвент сегодня днём, чем завтра утром, и подыскать другой образ жизни, который подходит мне больше, чем строгие будни за монастырскими стенами.

Герольт удивлённо взглянул на Мориса. При всем желании он не мог представить его монахом в закрытом конвенте.

— Что ты сказал? Ты хотел стать бенедиктинцем?

— Трудно поверить, да? — Морис скорчил гримасу, показывая, как трудно ему об этом говорить. — Сегодня я и сам не знаю, как мне взбрело в голову искать спасения души за стенами монастыря. Я, как последняя свинья, пропил своё наследство, а что не пропил, то проиграл или потратил на распутных женщин. А потом решил покаяться и начать новую, богоугодную жизнь, чтобы спасти свою душу. И вот…

Герольт охотно послушал бы продолжение этого рассказа. Но в этот момент он услышал отчаянный женский крик, тут же заглушенный издевательским хохотом мужчин.

— Ты слышал? — крикнул Герольт, указав на роскошный дом в переулке. — Кричали там во дворе, за стеной! Похоже, женщина в беде!

— Мне тоже так кажется, — кивнул Морис. — Давай посмотрим, что там происходит.

Они помчались вверх по переулку, миновали пожарище и подбежали к воротам в длинной стене, опоясывающей двор. Одна створка ворот отвалилась вместе с куском стены, на котором держалась, — стену пробил камнемёт мамелюков. Тут же, в щебёнке, лежали расщепленная перекладина ворот и обломок скалы. То, что тамплиеры увидели во дворе роскошного дома, заставило их обнажить мечи.

 

7

Между домом и колодцем, в тени высоких кипарисов, которые росли возле стены, стояла крытая телега без лошадей, наполовину загруженная сундуками и свёрнутыми коврами. Телегу обступили четыре крупные фигуры.

Эти четверо подбадривали пятого парня. А тот подгонял к отброшенному пологу телеги молодую женщину в фиолетовом платье. Одной рукой он зажимал женщине рот, а другой пытался задрать её платье. Насильник смеялся — его развлекали отчаянные и безуспешные попытки жертвы оказать сопротивление.

Вооружённый сброд явно забрался в этот дом с целью грабежа. Шестой сообщник держал кинжал у горла старого, толстого, насмерть перепуганного мужчины, которого он прижимал к стене возле входа в дом. У ног толстяка визжала от страха девочка-подросток. Её локоны были того же цвета, что и волосы женщины. В нескольких шагах от них седьмой негодяй, вооружённый саблей, сдерживал человека, который отмахивался от него мечом.

Человек с мечом, явно не входивший в число бандитов, был строен и мускулист. Его короткие вьющиеся волосы иссиня-чёрного цвета, смуглая кожа и резко выступающий крупный нос говорили о левантийском происхождении. Его руку охватывала пропитанная кровью повязка, а прожжённое во многих местах платье военного покроя говорило о том, что его хозяин недавно побывал на пожаре.

— А ну-ка, брось меч! — крикнул этому человеку бандит, державший кинжал у горла домовладельца. Как раз в этот момент Морис с Герольтом и вошли во двор. — Брось, не то я заколю эту генуэзскую свинью! А потом возьмусь за девчонку! Понял?!

— Я не генуэзец! — прокричал толстяк дрожащим голосом. — Я француз, купец из Парижа. Моё имя Гранвиль! Гюстав Гранвиль! А моих дочерей зовут Беатриса и Элоиза! Разве это генуэзские имена? Я всего лишь арендовал этот дом!

Никто из мародёров не обратил внимания на крики толстяка. Им было все равно, кого грабить и истязать.

Раненый с мечом бесстрашно посмотрел на своего противника.

— А меня зовут Тарик эль-Харим. Если точнее, Тарик эль-Харим Ибн-Сулейман-аль-Бустани! Запомни, если хочешь знать, кто выпустит тебе кишки и заставит умолкнуть навсегда! Так и передай своим дружкам, когда вы снова встретитесь в аду!

Герольт и Морис не стали медлить. Они знали, что должны были делать. В начинавшейся драке троим предстояло биться против семерых. Мародёры были вооружены лучше, и своим оружием они, судя по всему, владели превосходно. Но рыцари-тамплиеры вступали в бой и при тройном превосходстве противника — этого требовали и устав ордена, и честь тамплиеров!

Они почти одновременно выхватили свои мечи.

— Боюсь, развлечение не доставит вам удовольствия, на которое вы рассчитывали! И развлекаться вы будете не одни! — прокричал Герольт. — На нас тоже придётся обратить внимание!

— Именно так! Готовьте-ка шкуры, грязный сброд! — добавил Морис и издал боевой клич тамплиеров: — Beauseant alia riscossa!

Грабители, не ожидавшие такой встречи в вымершем переулке, испуганно попятились в сторону от ворот.

— Проклятие! — пробормотал при виде рыцарей с обнажёнными мечами крепко сбитый парень, стоявший возле телеги. — Ведь это тамплиеры!

Человек по имени Тарик эль-Харим радостно взглянул на них.

— Братья, вас послало Небо! — крикнул он. — Покажем им, как три тамплиера справляются с бандой!

Герольт и Морис были поражены: этот Тарик эль-Харим не был похож на рыцаря-христианина и не носил тамплиерского плаща, но выдавал себя за собрата по ордену. При первой же возможности его следовало призвать к ответу за наглое мошенничество. Но сейчас было не до этого — их собственные жизни и жизни семейства Гранвиль были в опасности. Грабители у телеги выхватили оружие.

При виде кровожадной банды Герольт пожалел о том, что после возвращения из караула снял кольчугу. Никто не думал, что они попадут в такую ситуацию.

Четверо грабителей, убежденные в своем превосходстве, бросились от телеги к Герольту и Морису.

Тарик эль-Харим продолжал отвлекать бандита с саблей.

— Покажи-ка, что способен на большее! — крикнул он и нанес ему первый удар. — А то ведь ты мастер только детей и женщин пугать да дыни колоть!

В тот же момент другой грабитель ударил купца-толстяка по голове набалдашником кинжала, и тот без чувств свалился к ногам девочки. Грабитель тут же поменял кинжал на меч и помчался на помощь бандиту с саблей, который начал отступать после первого же удара противника.

Парень, тащивший к телеге женщину, явно не считал опасным положение, в котором оказались его сообщники. Он не вмешался в стычку, а развязал бечёвку на одном из ковров, бросил женщину на землю и стал привязывать её руки к спицам заднего колеса.

Герольт и Морис оказались в клещах. Четверо бандитов наступали на них, и рыцарям оставалось лишь защищаться изо всех сил. Против превосходящей силы было одно средство — не только быстро и сильно орудовать мечом, но и напрягать мозги: быстро отмечать небрежность и ошибки врага и использовать их себе во благо, прежде чем враг осознает свои промахи.

Четыре клинка пытались уязвить Герольта и Мориса. Их ловкость и осмотрительность в первые минуты подверглись особенно тяжёлому испытанию. Не сговариваясь, они отступали назад и успевали только отражать выпады.

Два парня сразу же начали заходить на них сбоку, чтобы поразить их сзади. Но Морис и Герольт сумели отразить этот выпад. Внезапно, как по команде, они сменили оборонительную тактику и бросились каждый на «своего» противника с флангов.

Несколько мгновений спустя Герольт избежал мощного удара, нацеленного ему в плечо, и тут же ушёл от атаки другого грабителя, пытавшегося ударить его мечом по рёбрам. Вражеский клинок лязгнул о крестовину его меча, разорвал тунику рыцаря и рассёк ему кожу выше пояса.

Герольт не почувствовал боли. Он вдруг увидел возможность для ответного, смертельного удара противнику. Прежде, чем тот успел отвести меч назад и вернуться на безопасную позицию, Герольт круто развернул своё оружие и нанес удар. Клинок пронзил жирное брюхо противника и глубоко вошёл в его тело. С пронзительным воплем, который быстро перешёл в предсмертный хрип, мародёр рухнул на землю.

Герольт отскочил и в следующий момент отразил атаку второго врага, решившего отомстить за сообщника. Вражеский клинок лязгнул о клинок Герольта, наткнулся на прикрывшую эфес крестовину в палец толщиной и переломился. Обломок клинка, подобно копью, пролетел над головой Герольта.

Грабитель в растерянности посмотрел на бесполезный остаток меча в своей руке и понял, что эта разбойничья вылазка может стать последней в его жизни, если он тут же не уберётся прочь. Он использовал этот шанс. И Герольт был рад тому, что грабитель обратился в бегство. Это избавило его от необходимости убивать безоружного человека. На поле боя у тех, кто не хочет рисковать своей жизнью и жизнями товарищей, в таких случаях не остаётся выбора. Потому что там всегда валяется достаточно много оружия убитых и смертельно раненных воинов — стоит только подобрать его, если противник по глупости или невнимательности предоставит такую возможность. Но здесь Герольту претило исполнение этого страшного закона. Он имел возможность не убивать безоружного человека, даже если тот, возможно, и не заслуживал другого.

В этот момент на той стороне двора, возле телеги, где Тарик отважно бился с двумя противниками, раздался оглушительный, преисполненный боли рёв. Меч Тарика поразил бандита в плечо.

— Надеюсь, это охладит твой пыл, свинья! — издевательски произнёс Тарик эль-Харим.

Оружие выскользнуло из обессилевшей руки грабителя, и он в ужасе отшатнулся назад. Другой рукой он попытался выхватить нож, но Тарик был бдителен. Грабитель замертво упал возле ног молодой женщины, привязанной к колесу телеги.

Между тем Морис градом бешеных, но точных ударов гнал к воротам уже раненых противников и осыпал их издёвками, советовал держать мечи как следует, чтобы не затягивать скучной драки. Когда один из них попытался следовать этому совету, Морис разгадал намерение противника и нанес ему последний удар. Руку грабителя, в которой тот держал меч, клинок Мориса рассёк от локтя до плеча.

Последние бандиты с опозданием поняли, что они недооценили противника и что с их стороны было непростительной ошибкой, обманувшись количеством тамплиеров, вступать с ними в бой, и обратились в бегство.

Морис попытался одному из них преградить путь к воротам. Но Герольт удержал рыцаря.

— Оставь его, Морис! — прокричал он. — Уже достаточно крови! Давай порадуемся тому, что мы пришли вовремя и самого худшего не случилось. Когда Рауль де Лианкур послал тебя в гавань вместе со мной, я было пожелал, чтобы тебя черт побрал. Но сейчас я рад, что ты рядом, Морис де Монфонтен! Ты отлично владеешь мечом, друг!

Морис улыбнулся.

— То же самое могу сказать и о тебе, Герольт фон Вайсенфельс! — И он протянул Герольту руку. — Пусть это будет началом нерушимой дружбы!

— Да будет так, Морис! — рассмеялся Герольт.

— Позвольте вас поблагодарить, братья! — Тарик эль-Харим подошёл к рыцарям. — Без вашей помощи сегодня в Акконе стало бы одним тамплиером меньше.

Морис и Герольт повернулись к Тарику. Они все ещё не верили, что этот человек — член ордена тамплиеров.

— Наверное, ты вместе с туркополями сражаешься на стороне нашего ордена, — сказал ему Морис. — Ты действительно храбро дерёшься. Я уважаю твоё мужество и твоё искусство фехтования. Но это ещё не даёт тебе права претендовать на звание рыцаря-тамплиера!

Тарик эль-Харим рассмеялся.

— Вы ошибаетесь. Я такой же, как и вы, рыцарь-тамплиер со всеми его правами и обязанностями, дорогие братья. А что до моего «искусства фехтования», оно вряд ли оказалось бы высоким, случись мне подраться на мечах с каждым из вас. О моём умении стрелять из лука я вообще не хочу говорить. Своим искусством обращения с этим оружием вы бы превзошли любого.

— Однако тамплиерская спесь у тебя уже имеется, — заметил Герольт.

— Невежде и жемчуг кажется камнем, — мгновенно отразил атаку Тарик эль-Харим словами левантийской пословицы. Улыбка на его смуглом лице стала ещё ярче.

— Если ты действительно тамплиер, то почему не носишь обязательного плаща? — поинтересовался Морис.

— Потому что он сгорел, и у меня не было возможности обзавестись новым, — спокойно ответил Тарик эль-Харим. — Сообщаю вам о своём месте в ордене: я вхожу в отряд тамплиеров из крепости Тортоза. В Аккон мы прибыли по приказу нашего комтура. Мы оказались здесь незадолго перед тем, как вокруг города замкнулось кольцо мамелюков. Если же вы все ещё сомневаетесь в моих словах, давайте я познакомлю вас с моим командиром Пьером де Виньоном. Но сейчас нам надо позаботиться об этом толстяке и его дочерях!

Герольт и Морис переглянулись. Этот левантиец, вовсе не похожий на отпрыска рыцарского рода и даже не носивший христианское имя, был, тем не менее, рыцарем-тамплиером!

 

8

Они вытерли оружие об одежду одного из лежавших ничком грабителей, вложили его в ножны и поспешили к жертвам гнусного нападения.

Юная, едва ли достигшая шестнадцатилетнего возраста девушка без чувств лежала возле заднего колеса телеги, к которому были привязаны её руки. Вероятно, она потеряла сознание при виде зарубленного насильника, упавшего в грязь к её ногам.

Морис рывком отбросил от неё труп и опустился перед ней на колени, разрезал верёвки и прислонил её к телеге. Длинные волнистые волосы блондинки, с которых рука насильника сорвала голубую шёлковую повязку, он мягко отбросил с лица на затылок.

— Мадемуазель! — он похлопал ладонью по бледным щекам девушки. — Худшее позади, сражение окочено. Не надо больше бояться этого сброда! Вы меня слышите?

— Я принесу воды! — крикнул Тарик эль-Харим и побежал к колодцу. — Глоток холодной воды и влажный платок порой творят чудеса!

А Герольт был уже около маленькой девочки, которая припала к телу своего отца, лежавшего без сознания. Девочка прижимала голову к его груди, хваталась за его одежду и кричала:

— Его убили! Папу убили! Они убили папу!

Слезы градом катились по её щекам.

— Твой отец не убит! Он всего лишь потерял сознание от удара! — утешал девочку Герольт в надежде, что он не ошибается. Из раны в голове лежавшего купца капала кровь, но едва ли она могла стать причиной смерти. И вдруг Герольт с облегчением услышал стон раненого.

— Смотри, он жив! — крикнул Герольт девочке. — Сейчас он придет в себя. Все будет хорошо. Так что больше не плачь. Твой отец обязательно поднимется.

И, чтобы отвлечь девочку, он спросил:

— Скажи-ка, на какое имя ты отзываешься? — он вспомнил имена, которые произнёс купец перед началом схватки. — Беатриса или Элоиза? Одно имя прекрасно так же, как другое…

— Элоиза… Беатрисой зовут мою старшую сестру, — ответила девочка, все ещё всхлипывая. Однако в её голосе уже послышалась надежда. Она выпустила одежду отца из рук и подняла голову, чтобы взглянуть на него собственными глазами.

Отец действительно был жив. Гюстав Гранвиль со стоном приоткрыл глаза, схватился за голову и попробовал привстать, но это ему не удалось.

Герольт помог ему подняться настолько, чтобы он смог облокотиться на стену дома. Купец с искажённым болью лицом бросил на своего спасителя помутившийся взгляд.

— Они… они ушли? — отрывисто спросил он. Рука купца скользила по голове младшей дочери, которая прижималась к нему и продолжала всхлипывать.

Герольт кивнул.

— Двое, как видите, за своё преступление поплатились жизнями. — Он указал на мёртвых бандитов, лежавших в пыли внутреннего двора. — Другие предпочли убежать.

На лице раненого появилось недоверчивое выражение.

— Вы втроём обратили банду в бегство? Благослови вас Господь за ваше мужество и искусство. Не хочу даже думать, что случилось бы, если бы Всевышний не направил вас сюда вовремя!

Купец дотронулся до раны на голове и тут же отдёрнул руку: прикосновение вызвало нестерпимую боль.

— Не волнуйтесь, это всего лишь лёгкое ранение. Скоро ваша рана заживёт, — успокоил его Герольт. — Какое-то время у вас будет болеть голова, но только и всего. Скажите, где в доме можно найти чистые платки. Мы очистим вашу рану и наложим повязку, чтобы она не воспалилась.

— В одном из ящиков на телеге лежат простыни и скатерти, дорогой господин тамплиер! В сундуке с цветной росписью, — сказал Гюстав Гранвиль и озабоченно посмотрел на телегу. — Но скажите, как Беатриса? Что эти негодяи сделали с моей старшей дочерью?

— Можете быть спокойны. Не случилось ничего, что могло бы повредить её доброму имени. Она храбро защищалась. Можете гордиться ею, господин Гранвиль, — заверил Герольт купца. Ведь обесчещенную дочь купца могло ожидать печальное будущее.

— Да будут благословенны Матерь Божья и покровитель тамплиеров! — проговорил Гранвиль, осеняя себя крестом.

Тем временем Морис побрызгал в лицо девушки холодной водой, омочил её лоб. Девушка тут же пришла в себя и смущённо посмотрела своими светло-голубыми глазами на коленопреклоненного тамплиера.

— Что… что произошло? — забормотала она слабым голосом, тревожно оглядываясь.

— Вы в безопасности, дорогая! — умиротворённо произнёс Морис и взял руку девушки. — Никто не сделает вам ничего плохого, даю слово тамплиера. Мы прогнали бандитов.

Беатриса Гранвиль пробормотала слова благодарности, встала и начала смущённо оправлять изрядно помятое платье. Краска медленно возвращалась на её прелестное лицо.

— Скажите ваше имя, сударь, — попросила она.

— Морис де Монфонтен, — представился тот и изысканно поклонился. Всё это было похоже на то, как если бы Морис посылал прощальный знак уважения даме, ради которой он выходил на поединок, обвязав её платком копье. И не менее изысканным жестом он указал на своих товарищей:

— А это мои собратья по ордену Герольт фон Вайсенфельс и Тарик эль-Харим, которые помогали мне в битве! Нам выпала честь освободить вас из рук этих бандитов! — улыбался он.

По мнению Герольта, то, что Морис де Монфонтен превозносил свою роль в схватке, было очень характерно для дерзкого француза. Он заметил, что Тарик эль-Харим тоже так подумал: брови левантийца изумлённо поползли вверх. Но взгляд, который он бросил на Герольта, был не рассерженным, а ироничным.

Лёгкая усмешка прозвучала в голосе Тарика, когда он скромно заметил:

— То, что возвышает моих братьев-тамплиеров, возвышает и меня.

Беатриса все ещё оставалась под сильным впечатлением от кровавых событий и не ощутила усмешки. Но все же она поблагодарила и обоих рыцарей, которые «помогали» Морису.

Герольту показалось, что Морис отпустил руку милой девушки весьма неохотно, и предоставил ему возможность поддерживать девушку, когда она направилась к отцу.

Гюстав Гранвиль обнял дочь и начал говорить ей слова утешения, которыми, впрочем, пытался успокоить и себя. При этом он осыпал ругательствами своего слугу, из-за которого, по мнению купца, все это и случилось.

— Юсуф, этот чёртов бездельник, давно уже мог бы вернуться с лошадьми! Не удивлюсь, если узнаю, что он вообще продал лошадей и скрылся вместе с деньгами!

— Не переживай из-за Юсуфа, отец, — сказала Беатриса. — Сейчас есть дела поважнее. Надо перевязать рану на твоей голове. А господа тамплиеры заслужили больше, чем слова благодарности за то, что ради нас рисковали своими жизнями.

— Ты права, моё сокровище! Мы всегда будем в долгу перед этими благородными рыцарями. И наша благодарность действительно не должна ограничиваться одними только словами, — заверил Гюстав Гранвиль и пригласил братьев-тамплиеров для начала выпить по кубку его лучшего красного вина в честь чудесного спасения.

На это три тамплиера все же не согласились, хотя Морису такое подкрепление казалось весьма подходящим. Но Герольт энергично напомнил ему, что им предстоит выполнить весьма ответственное поручение. К тому же следовало убрать со двора два трупа и водой смыть кровь. За это неприятное дело взялся Тарик эль-Харим.

Герольт и Морис отправились в дом вслед за семейством Гранвилей. Беатриса внезапно задрожала — только сейчас она осознала все, чего удалось избежать ей, отцу и маленькой сестре. Она без сил упала на кожаный диван.

Морис на кухне обрабатывал рану купца, а тот жаловался на судьбу, несколько недель назад отнявшую у него мать его дочерей. После смерти жены его уже ничто не держало в Акконе. В этот день он собирался сесть на торговую галеру и вернуться со своими дочерьми во Францию.

Когда Герольт и Морис вышли во двор, левантинец уже перетащил оба трупа к развалинам на пожарище по соседству. Он должен был рассказать служащим городского управления о нападении на дом Гранвилей и о происхождении трупов — их следовало закопать в общей могиле в Монмусаре.

— Как ты, брат, относишься к общей круговой чарке? — весело спросил его Морис.

Тарика эль-Харима это неожиданное предложение смутило так же, как и Герольта.

— Ничего не имел бы против, о великий воин! — помедлив, ответил он.

— Так приходи же, как только закончишь здесь свои дела, в погребок Алексиоса, — пригласил его Морис. — Знаешь, где таверна этого грека?

— Да, — кивнул Тарик эль-Харим, — в гавани, как раз у мола, который ведет к Башне Мух!

— Ну, так до скорого свидания! — Морис махнул ему рукой и поспешил прочь из переулка.

Когда Морис догнал Герольта, тот спросил его:

— Скажи-ка, что это за круговая чарка у Алексиоса?

— А ты против? — ухмыльнулся Морис.

— Нет, ничуть, — сказал Герольт. — Он не принадлежал к той части орденской братии, которая была способна вёдрами поглощать вино и не пьянеть — так, что в народе даже сложилась поговорка: пьёт, как тамплиер. Но против глотка доброго вина, выпитого в подходящее время, он ничего не имел. — А на какие деньги? Алексиос известен тем, что подаёт лучшее вино, притом неразбавленное. Поэтому оно у него и дорогое. Но мы не сможем заплатить даже за разбавленное пойло в какой-нибудь дыре для нищих пьяниц!

Рыцари-тамплиеры не имели денег. При вступлении в орден они соглашались быть не только послушными и целомудренными, но и бедными.

Морис улыбнулся ещё веселее.

— Дорогой брат во Христе, сегодня мы расплатимся за хорошее вино вот этим! — самодовольно ответил он и вынул туго набитый золотом кошелёк. — Толстяк буквально заставил меня взять эти деньги. Что же мне оставалось делать? У меня просто сердце разрывалось от мысли, что мне придётся отказать человеку в возможности сделать великолепный подарок.

— Но нам это запрещено! — добавил озадаченный Герольт.

— Не гони лошадей, мой друг! Принимать подарки для общины нам очень даже разрешено, — возразил Морис. — Как же иначе, по твоему мнению, орден смог бы собрать такое чудовищное богатство, которое превосходит состояния королей и папы? А мы трое — разве не община? Кроме того, нам ничто не помешает сдать деньги главе ордена — за вычетом мелочи, которую мы потратим на вино у Алексиоса.

Находчивость Мориса обезоружила Герольта. Он уже не знал, возмущаться ему или смеяться.

— Не делай такое глупое лицо, Герольт фон Вайсенфельс! И не будь большим католиком, чем папа римский. Мы, во всяком случае, заслужили хорошую выпивку, и мы позволим её себе! — решительно сказал Морис. — Кроме того, я сгораю от желания узнать, как этот левантийский парень получил тамплиерский плащ!

 

9

В гавань, за которой высились мощная квадратная крепость Железного замка, было невозможно пройти. Сотни людей, сотни запряжённых лошадьми и быками телег и ручных повозок стекались из ведущих к гавани улиц и переулков, и тут, на подковообразной площади, сливались в одну спрессованную толпу.

Через толпу горожан, желавших забрать из Аккона насколько возможно большую часть своего добра, пытались пробраться носильщики и торговцы, которые доставляли в город нужные товары с торговой галеры, только что вошедшей в гавань. Тут же команда готового к отправлению корабля нетерпеливо ждала погрузки на борт кувшинов с пресной водой, чтобы наконец отплыть.

В гавани царила чудовищная суматоха. Люди толкались и не желали уступать дорогу друг другу. Проклятия и угрозы сотрясали воздух. Возницы без особого успеха щелкали бичами, горожане подставляли кулаки друг другу под носы. То и дело слышался детский плач.

— Какая жуткая свалка! — промычал Герольт, вместе с Морисом пробиваясь через толпу к молу — насыпи для защиты кораблей от волн, расположенной у южного входа в гавань. Мол, уходил в море на три сотни шагов и заканчивался мощной сторожевой башней. Это круглое сооружение называлось «Башня Мух» и охраняло вход в гавань.

— А ведь это только меньшая часть горожан, собравшихся покинуть город! — отозвался Морис. — Можешь представить, какой хаос тут воцарится, когда начнётся настоящий бой… Например, если мамелюки проломят где-нибудь стену и заберутся в город?

— Лучше не надо! — признался Герольт.

Морис горько рассмеялся.

— Начнутся раздоры и стычки, — произнёс он мрачное пророчество. — И тут будет почти как на поле боя.

Быстроходная тамплиерская галера «Пагания» загружалась беженцами так же поспешно, как и другие суда, стоявшие в гавани. Повсюду громко спорили о плате за проезд и за провоз багажа, потому что спрос намного превышал предложение. Никто не желал упустить своего. Это поднимало цены и приводило к яростным перебранкам. В такие дни капитаны и судовладельцы обеспечивали себе безбедное существование на всю жизнь. И прежде всего хозяева кипрских кораблей, курсирующих между осажденным городом и гаванями Фамагусты и Лимассола на Кипре — при хорошем попутном ветре поездка занимала не больше двух дней. Но были и честные капитаны, которые сдерживали свои обещания, данные ими ещё до начала осады Аккона.

Коренастый квартирмейстер «Пагании» и четыре мускулистых матроса, каждый из которых превосходил его ростом на голову, охраняли широкие сходни, ведущие с галеры на причал. Матросы были вооружены дубинками. При виде подходивших к галере Мориса и Герольта квартирмейстер перестал торговаться с каким-то важным купцом.

— Тамплиеры! Дорогу мужчинам, которые плюют на превосходство неверных! Которые не дрожат от страха и не пытаются сбежать на ближайшем корабле! — проревел квартирмейстер наседавшей на него толпе и приказал своим матросам использовать дубинки, если толпа сию же минуту не сделает прохода для тамплиеров. — А ну, живее! Или отведаете палок! Дорогу храбрецам Аккона, которые надеются на Бога и не сдают врагу ни пяди, пока другие удирают во все лопатки и думают лишь о своих жизнях и о своем барахле!

Толпа на причале расступилась перед Герольтом и Морисом, подобно Красному морю перед Моисеем во время бегства из Египта. Оба тамплиера подумали об одном и том же: если бы каждый способный к бою мужчина взял в руки оружие и отправился на защиту города, султан эль-Ашраф Халил вместе со своим войском сломал бы хребет о стены Аккона.

Квартирмейстер на сходнях поприветствовал тамплиеров, уважительно выслушал их и отвёл в каюту капитана Деметриоса. Капитан забрал у них письмо и спрятал его в укромное место.

Чуть позже рыцари уже сидели в таверне Алексиоса. Грек славился на весь город тем, что выставлял гостям только лучшие вина своей родины. По словам хозяина, торговля шла плохо. Таверна действительно была почти пуста.

— В такой день люди не думают о благословенных каплях, аромат которых сулит языку райское наслаждение. Они забывают и о том, что это обещание сбывается драгоценным ангельским огнем в горле и желудке, — пожаловался низенький человечек с толстыми мясистыми губами и кустистыми бровями, ставя на стол первый кувшин. — А те, кто сидит сейчас в дырах за дешёвым пойлом, не хотят думать, что они заливают несчастье бурдой, которая пожирает их кишки и топит их мозги в коварной гнили. Что же мне делать? Бочки в моих подвалах мне спрятать больше негде. Даже если бы я мог за это заплатить!

— Мне бы твои заботы, Алексиос. — Морис придвинул к себе кувшин. — Но, если ты хочешь смыться вместе со всеми и не знаешь, куда деть вино, мы охотно тебе поможем.

— Спасибо тамплиерам за совет! Не успеешь сделать запасы, как все твое добро разграбят и ты — нищий!

Алексиос страдальчески закатил глаза, поднял ладони в знак покорности судьбе и исчез в закутке, из которого приносил вино.

Едва Герольт и Морис сделали по первому глотку красного вина из своих глиняных кубков, к ним подошел Тарик. Он сел за стол напротив них и, не дожидаясь, пока трактирщик принесет ещё один кубок, поднес кувшин к губам и отхлебнул из него.

Глаза Мориса поползли на лоб.

— За твое здоровье, Тарик эль-Харим-ибн-Как-Тебя-Там, — сказал он и недовольно продолжил: — Но тебе не пришло в голову подождать, когда Алексиос принесет ещё один кубок?

Алексиос уже мчался к столу тамплиеров с третьим кубком в руке.

— …Ибн-Сулейман-аль-Бустани, — поправил Тарик. — А что касается скорости, с которой я схватил кувшин, я, дорогой брат по ордену, просто не был уверен, что ты удостоишь меня хотя бы капли вина. Во всяком случае, мы ведь «помогли тебе в битве» совсем немного, если я верно повторяю твои слова.

Герольт рассмеялся: язвительные слова левантийца он счёл более чем справедливыми.

Морис покраснел.

— Только не надо, друг, взвешивать на ювелирных весах слова, брошенные в пылу сражения! — смутился он. — Да, должен признать, что слова я, возможно, выбирал не очень ловко.

— Ну, мне твой выбор слов неловким совсем не кажется, — возразил Тарик эль-Харим, делая следующий глоток. — С их помощью ты произвёл сильное впечатление на прекрасную Беатрису. Какая девица не даст спасти себя от верного позора и смерти такому рыцарю-герою! Который, к тому же, один одолел семерых и обратил их в бегство. Мы ещё благодарны быть должны за то, что от твоей славы немного перепало и нам.

Герольт рассмеялся.

— Верно! А о пыле сражения-то вообще и речи быть не может! Если честно, мне кажется, что при виде этой красавицы на тебя напал совсем другой пыл. Который мало соответствует обету нашего ордена!

Морис переводил свирепый взгляд с одного товарища на другого. Но всё же он решил, что лучше не увёртываться от язвительных замечаний и не искать для себя лазейки.

— Ну ладно, сдаюсь. И добавляю, что, будучи восхищён женской красотой, соблазнился возможностью выставить себя в особо выигрышном свете и… И недооценил ваше участие! — сказал он с кривой улыбкой.

— Мудрые мужи пустыни говорят. «Лишь в твоей стране ищу сокровенную любовь. Не достойно человека прятать свет в других краях», — рассмеялся Тарик эль-Харим.

— Многие слабости, полученные от рождения, не могут исчезнуть сразу, как только даётся обет, — робко согласился Морис.

— Воистину так! — сказал Герольт. По его мнению, смеха за счёт француза было уже слишком много. Он поднял кубок и торжественно произнёс: — Пьём за это и за нашу общую победу!

Тарик эль-Харим охотно последовал совету Герольта и чокнулся с ним.

— Воистину, легче гору перетащить на толщину волоса, чем освободиться от самого себя и своими же силами.

— Ещё одна мудрость с родины твоих предков? — спросил Морис, втайне радуясь возможности отвлечь внимание товарищей от своей особы.

— Да, — ответил Тарик эль-Харим.

Между тем никто из них не заметил двух слепых туркополей, вошедших в таверну и севших за спинами тамплиеров в тёмном углу.

— Расскажи, наконец, как ты стал тамплиером, — попросил Морис, — если, конечно, наше любопытство тебя не очень затрудняет.

— Совсем не затрудняет. Но это довольно длинная история.

Морис пожал плечами.

— Ну и что же! Подвал грека полон вина, которое должно быть выпито. Мы внимательно слушаем, Тарик эль-Харим Ибн-Сулейман-аль-Бустани! — Морис сделал ещё один глоток из пузатого кубка и с выжиданием посмотрел на левантийца. — Где же родина твоих предков, о знаток мудрых изречений пустыни?

Герольта история жизни левантийца интересовала не меньше. А вино было слишком прекрасно, чтобы думать о том, как бы поскорее его выпить.

— Она находится на Ниле, в Египте, — начал Тарик эль-Харим не без гордости в голосе. — Большая часть рода моего деда происходит из Аль-Кахиры и его окрестностей.

— Каир! — удивлённо воскликнул Морис и ехидно заметил: — Смотрите: мы имеем дело с выходцем из народа фараонов и солнцепоклонников! Скажи-ка, ведь в тебе течёт и кровь бедуинов?

— Да, и этим я особенно горжусь. Ведь бедуины — это рыцари пустыни, — сказал Тарик эль-Харим. — Но мои предки уже несколько веков принадлежат к христианской части населения. Когда-то мы составляли большинство, но в ходе насильственного обращения арабов в мусульманство оказались в меньшинстве. Вам должно быть известно, что копты и верные Риму христиане, несмотря на жестокие гонения и вспышки резни, все ещё живут во многих частях арабского мира.

Герольт и Морис знали об этом совсем мало, но согласно кивнули.

Улыбка скользнула по лицу Тарика.

— Но ведь вам интересно, как я, левантиец, получил тамплиерский плащ? Ведь право на него имеют лишь члены благородных рыцарских семейств.

— Верно, — сказал Морис, — нам это очень интересно.

— Этой привилегией я обязан своему дедушке Саиду. Во время седьмого крестового похода он воевал в составе отдельного подразделения египетских воинов-христиан, служивших французскому королю Людовику IX, — продолжил свой рассказ Тарик эль-Харим. — Когда Людовик IX, которого называли Людовиком Святым, высадился в дельте Нила, чтобы усмирить Египет, то при завоевании Дамиетты в июне 1249 года мой дед отличился особой храбростью. Но это было только началом его героической карьеры. Особого расположения короля он добился после битвы при эль-Мансуре, когда стал очевидным крах крестового похода. В апреле Людовик заболел и оказался отрезанным от главной части войска, ему вместе с телохранителем и небольшим отрядом египетских воинов пришлось искать убежища в деревне Миниат аль-Хлос Абдаллах. И там мой дед предотвратил покушение на короля: один асасин пытался заколоть его отравленным кинжалом. Дед был тяжело ранен, но чудесным образом остался в живых. Вероятно, яд на кинжале убийцы от долгого хранения потерял свою силу.

— Вот это да! — вырвалось у Герольта. — Твой дед Саид был исключительно мужественным и бдительным воином.

Тарик эль-Харим ответил на это замечание дружелюбной улыбкой.

— Это и в самом деле было так. За храбрость король Людовик отблагодарил его такой же необычной милостью. Он даровал ему наследственное рыцарство и наделил небольшим поместьем с замком при Антиохии. Со временем поместье оказалось в руках мусульман, но у меня осталось право стать рыцарем ордена тамплиеров. Вот вы и узнали, как я получил свой плащ.

— Наследственный рыцарь-левантиец с бедуинской кровью в жилах, дед которого спас жизнь Людовику Святому, — кто б мог подумать?! — провозгласил Морис, протягивая Тарику свой кубок. — Брат мой, пусть все, что я думал и говорил, провалится в преисподнюю и забудется навсегда. Да будет сказано ещё раз, что сражался ты воистину как тамплиер, подтверждая величайшую честь своего героического деда! Да пребудет с тобой Господь всегда, да будет вечно развеваться знамя нашего ордена над твоей головой!

— Да будет так! — воскликнул Герольт и тоже поднял свой кубок. — За нашего собрата Тарика эль-Харима Ибн-Сулеймана-аль-Бустани!

С глухим стуком кубки ударились друг о друга.

— Можно задать тебе ещё один вопрос? — спросил Морис. Он знаком велел Алексиосу принести следующий кувшин. — Почему ты не взял христианское имя?

— Разве Иисус и Мария, последователи и апостолы носили христианские имена? — отозвался Тарик эль-Харим, явно выслушавший этот вопрос уже не в первый раз. — Нет, их имена были еврейскими, и, я думаю, они так же гордились своим иудейским происхождением и культурой, как и я горжусь своими корнями. Не имя приводит к истинной вере, а то, что наполняет твое сердце и твою душу!

— Хорошо сказано! — согласился Герольт.

— Но довольно обо мне, — сказал Тарик эль-Харим. — Как насчёт того, чтобы и вы рассказали немного о себе, о том, как вы стали тамплиерами? Берущий должен и давать.

— Справедливо, — кивнул Герольт.

— Начни лучше ты, Герольт! — Морис бросил на него умоляющий взгляд. — Мне нужно собраться с мыслями и привести свою историю хоть в какой-нибудь порядок. А то ведь очень уж она запутана.

— Ничего не имею против, — пожал плечами Герольт.

Он рассказал им о своем отце — неотёсанном рыцаре-разбойнике, выпивохе из Эйфеля, который подавал очень большие надежды, но ничего не добился. Сам Герольт получил от жизни тоже не слишком много. Его судьбу определило то обстоятельство, что он не был продолжателем рода, а лишь третьим сыном, и потому был исключён из числа претендентов на отцовское наследство.

— Лучше быть собакой, чем не первым сыном! — вздохнул Морис. Горечь в его голосе объяснялась просто: ему тоже не посчастливилось увидеть свет первым сыном и наследником.

Герольт продолжил:

— Да, собаки в нашем замке жили лучше меня. Мне доставалось и от отца, и от двух старших братьев. Когда мне исполнилось четырнадцать и я стал достаточно взрослым, чтобы идти собственным путём, я уже знал, что примкну к ближайшему отряду крестоносцев и отправлюсь в Святую Землю. А поскольку я заботился о спасении души и желал вести богоугодную жизнь, я мечтал быть рыцарем и сражаться с неверными. Обращению с оружием меня учил отец, в этом он действительно знал толк. И учил он меня без снисхождения. И всё это время я мечтал, как однажды получу плащ тамплиера и стану воином-монахом на службе у Господа. Вместе с отрядом французских крестоносцев я ушёл в Утремер. Был в Триполи оруженосцем одного тамплиера. В прошлом году здесь, в Акконе, я дал обет и был посвящён в рыцари Ордена тамплиеров. Вот и все, что я могу о себе рассказать.

Тарик эль-Харим кивнул ему, и оба вопросительно посмотрели на Мориса. По дороге в генуэзский квартал Герольт уже слышал кое-что из жизни Мориса, и теперь он сгорал от нетерпения узнать побольше.

Морис взглянул на товарищей.

— А вы вообще-то представляете, что я могу вам рассказать? Потом станете жаловаться, что спасение ваших душ могло подвергнуться серьёзной опасности. Ведь мне придётся рассказать вам о позорнейших историях своей жизни, которые лишь на йоту интереснее истории блохи, живущей на шкуре дворняги! Так пусть потом никто не скажет, что не был предупреждён! Спрашиваю ещё раз: вы действительно готовы краснеть, выслушивая мою исповедь?

Тарик эль-Харим и Герольт рассмеялись и хором ответили:

— Да! Давай же начинай!

Морис наигранно вздохнул:

— Вижу, что не суждено сей горькой чаше миновать меня. Ну, хорошо, как пожелаете!

Но, прежде чем начать, Морис подкрепился добрым глотком из своего кубка. Немного вина попало на подбородок Мориса и на треугольник его чёрной бородки, аккуратная, ухоженная форма которой не соответствовала уставу ордена. Морис поставил кубок на стол, вытер подбородок и начал свой рассказ.

Он немногого ждал от жизни. Уже с юности она действительно представляла собой бесконечную цепь жестоких драк со старшими братьями, а позже — с каждым, кто посмел бросить на него косой взгляд или обронить непочтительное слово. Это была череда необузданных страстей и опасных любовных приключений, многие из которых могли стоить ему жизни: дикие выходки за игральными столами, в притонах и кабаках, в домах терпимости. Этот неистовый разгул продолжался три года.

И наступил день, когда все деньги Мориса были проиграны, пропиты и потрачены на распутных девок, а мнимые друзья, которых он содержал, растаяли в воздухе. Пришло время отчаяния, мучительных самоистязаний и крепчавшего с каждым днём страха перед тем, что Бог откажет его душе в спасении. Наконец, после длившейся всю ночь молитвы в деревенской церкви, Морис пришёл к убеждению, что искреннего страха в сердце недостаточно. За свои многочисленные грехи и ошибки он должен по-настоящему раскаяться — а именно в монастыре, и провести там остаток жизни. Только после этого он сможет предстать перед Всевышним в день Страшного Суда и снискать его милость.

Но вскоре оказалось, что среди монахов-бенедиктинцев он не находит душевного покоя и уверенности в том, что идёт верным путём, — то, на что он надеялся, придя в монастырь. Начались распри с монастырским начальством и с братией, Мориса все больше тяготила строгая и однообразная жизнь, которая столь резко противоречила его прежней разгульной жизни и его одержимости рыцарскими искусствами. Ничего удивительного не оказалось в том, что за несколько месяцев до конца испытательного срока ему пришлось покинуть монастырь.

— Я благодарен приору, который, несмотря на моё упрямство, хорошо относился ко мне и знал меня лучше, чем я сам. С его помощью я и достиг своей истинной цели, то есть стал тамплиером, — закончил Морис своё повествование.

— Как это произошло? — спросил Тарик эль-Харим.

— Он был не только добросердечен, но и проницателен. Он отправил меня с рекомендательным письмом к своему другу-комтуру. И у него я с первых же дней понял, что моя судьба — это жизнь и служба воина-монаха. Через год испытательного срока в комтуре Сен-Дени под Парижем я был принят в орден, получил плащ и два года назад с отрядом тамплиеров отправился в Святую Землю. Так, друзья, меня и забросило к вам в Аккон!

Тарик и Герольт оценили беспощадную откровенность, с которой Морис рассказал им о своих многочисленных заблуждениях.

— Идущий без вожатого потратит много лет на дорогу в несколько дней, говорят бедуины, — задумчиво произнёс Тарик.

— И кто ещё знает, куда дорога нас уведёт, — печально сказал Герольт.

— Боюсь, скоро она уведёт нас из Аккона и из Святой Земли, — ответил Морис. — Наша единственная надежда в том, что король Генрих скоро прибудет к нам с Кипра вместе с сильным подкреплением. Иначе Аккон не удержать.

Герольт ударил кулаком по столу.

— Почему только король с Кипра? Где поддержка из других стран нашей христианской родины? Как могло случиться, что от прежних государств крестоносцев и от Королевства Иерусалимского почти ничего не осталось? Я просто не понимаю, почему ни папа, называющий себя наместником Христа на земле, ни короли, ни всемогущие князья Европы не делают и малейших усилий для того, чтобы предотвратить беду и спасти Святую Землю для христианства! Или Иерусалим и другие места, где наш Спаситель жил, проповедовал, страдал и воскрес, для них уже ничего не значат? Что может быть важнее, чем изгнание полчищ неверных?

— Могу сказать, что для них важнее, — мрачно ответил Морис. — Их придворные интриги, их борьба за власть, их развратная, нехристианская жизнь — все это для них в тысячу раз важнее. Поэтому они и не открывают своих переполненных сундуков, чтобы пожертвовать деньги на войско и оружие. Что касается борьбы за свою веру, то мусульмане, если честно, вызывают у меня гораздо большее уважение, чем наши надутые князья и короли, способные бороться за Святую Землю только на словах.

Тарик невесело усмехнулся:

— Да, Морис. Это именно так. Суфии, мудрые учителя и странники мистических троп, учат: «Если Бог расположен к человеку, он дарит ему великое страдание, а если он хочет сделать его своим врагом, он дарит ему вдоволь мирских богатств».

— Ну, врагов мы имеем более чем достаточно, — заметил Герольт. — Но если все решили бросить нас в беде и Аккону суждено пасть, то я, по крайней мере, желаю биться с врагами до конца, до последнего человека, как велит нам честь тамплиеров!

— Ты прочитал мои заветные мысли, Герольт! — подхватил Морис. — Но открытое поле битвы, на котором каждый способен показать мечом и копьём, каков он в действительности воин, мне в десять раз милее, чем многодневное выжидание: когда же мамелюкам удастся пробить стену!

Тарик согласился с ним:

— Да, мы должны вспомнить о своих рыцарских добродетелях и вступить с ними в бой, вместо того чтобы ждать нападения! А если другие ордена к этому не готовы, мы, тамплиеры, должны показать им, что такое мужество и презрение к смерти при виде бесчисленных вражеских орд!

Когда три рыцаря вышли из греческой таверны и направились к цитадели у внешней стены, они уже были друзьями. Никто из них не обратил внимания на двух слепых туркополей, двинувшихся следом за ними. Никто не мог подумать, что уже ближайшей ночью у них будет возможность доказать своё мужество и храбрость в сражении с врагами — и, наконец-то, перед стенами Аккона!

 

10

Этой ночью Аккон выглядел очень обманчиво для мамелюков. Ничто не должно было предупредить врагов и дать им хотя бы намёк на то, что в третьем часу пополуночи начнётся вылазка из города. Крепостные стены патрулировало обычное количество караульных. И на узкой, шириной в сорок шагов, полосе между внешней и внутренней стенами, между городским замком на восточной стороне и воротами Святого Лазаря на западной также горело факелов не больше обычного.

Однако свет факелов падал на почти четыре сотни рыцарей-тамплиеров, готовых к ближнему бою, на их боевых коней, покрытых броней, на лёгкую конницу — примерно такое же число туркополей и сержантов. Вспомогательные отряды состояли в основном из лучников. Этой ночью их колчаны были заполнены не теми ужасными стрелами, железные наконечники которых без труда пронзали вражеские доспехи. Две сотни туркополей должны были выпустить огненные стрелы, на которые была намотана пропитанная смолой пакля. Другие приторочили к сёдлам своих коней короба, в которых лежали маленькие глиняные горшки с греческим огнем.

Рыцари и туземцы из вспомогательных отрядов отдыхали до утренней мессы, стараясь по возможности выспаться — опытным воинам-монахам это обычно удавалось. После короткого богослужения они прикрыли бока и шеи своих лошадей защитными доспехами, надели на себя лёгкое снаряжение, опоясались мечами, взяли копья и щиты и в строгом порядке, по возможности беззвучно, начали выходить для сбора на маршевой полосе между стенами.

Теперь отряд, собравшийся атаковать лагерь сирийцев из Хамата за стеной, был готов к бою. Великий магистр тамплиеров, всегда принимавший участие в боях, и на этот раз собрался лично повести своих рыцарей в бой.

Гийом де Боже, человек внушительного вида, с седой окладистой бородой, стоял у ворот перед тесным полукругом своего отряда. Тут же оруженосец великого магистра держал под уздцы его черного мерина. Великий магистр обменивался последними фразами со своим маршалом Годфруа де Вендаком и младшими командирами. Справа от маршала на коне сидел тамплиер, удостоившийся чести нести в бою копье с босеаном — знаменем ордена, верхняя часть которого была сделана из чёрной ткани, а нижняя — из белой. Если знаменосец погибал, копье с босеаном тут же подхватывал другой рыцарь, — и он должен был защищать знамя даже ценой собственной жизни. Честь воинов-монахов требовала, чтобы босеан всегда развевался над головами братьев по ордену. Если флаг во время сражения попадал к врагу, это считалось величайшим позором.

Морис и Герольт после построения оказались рядом. В таком порядке им предстояло идти в бой. Тарику тоже удалось стать крайним на левом фланге своего эскадрона, так что они хорошо видели друг друга и при случае могли прийти друг другу на помощь. После того как они подружились, было хорошо находиться рядом в предстоящем сражении. Ведь место, которое по приказу своего командира занимал рыцарь в боевом порядке, ни при каких обстоятельствах нельзя было менять. На этом железном законе замкнутого строя была основана чудовищная ударная сила рыцарской конницы — как, впрочем, и сопровождавшей её лёгкой конницы и пехоты.

Герольт видел, как Тарик разговаривает с тамплиером-гигантом, похожим на викинга из легенд. Этому рыцарю с фигурой медведя было, кажется, уже под тридцать. Его правый глаз был скрыт под измятым железным колпаком, который удерживал кожаный, прошитый серебряными нитями ремень. Белый шрам пересекал его лицо ото лба до квадратного подбородка. Передняя часть его головы, из-за шрама походившая на разрубленный шар, была чисто выбрита. А рыжие, густые волосы на затылке были заплетены в косу. Коса была оплетена тонким кожаным ремешком, прошитым, как и ремень наглазной повязки, серебряными нитями, и походила на шпору, торчавшую за затылком. Шлем, который воин держал под рукой, допускал прекрасный обзор, даже несмотря на широкую полосу, прикрывавшую нос, а на задней части он имел специальную выемку, через которую можно было выпустить остаток косы.

Герольта удивило то, что странный одноглазый тамплиер позволяет себе такие вольности с косой — ведь в обычных случаях начальство требовало строжайшего соблюдения устава ордена.

— Ты не знаешь, с кем это там разговаривает Тарик? — шёпотом спросил он Мориса.

Морис проследил за его взглядом и тихо засмеялся.

— Да, страшновато выглядит этот парень, не правда ли? Девиз тамплиеров будто именно о нем и говорит: «Свиреп, как лев, для наших врагов и кроток, как ягнёнок, с нашими друзьями!» Если не ошибаюсь, его зовут Мак-Айвор Коннелли. Горец из Северной Шотландии, который не боится ни смерти, ни черта. Это значит, что никто из носящих двуручный меч не умеет рубить им лучше Мак-Айвора.

Только сейчас Герольт заметил необычно широкий меч, висевший на седле шотландца. Страшное оружие могло принадлежать лишь очень сильному рыцарю, способному махать им достаточно долго.

Тихий ропот пронёсся по рядам воинов-монахов, и воцарилось напряжённое молчание, когда великий магистр сел в седло и обратился к тамплиерам.

— Господа рыцари, сержанты и туркополи! — торжественно произнёс он. — Снова для нашего ордена пробил час испытания. Я уверен в том, что мы пройдём сражение с храбростью, которая нас отличает и которая создала нашу славу. Не буду многословен, братья! Все мы знаем, что наше положение серьёзно, что очень многое зависит от атаки на лагерь сирийцев из Хамата, которую мы сейчас начнём. От этого зависит будущее не только Аккона, но и всего христианства!

Серьёзны и решительны были лица людей, смотревших на великого магистра. Не было среди них рыцаря, который не горел бы желанием перенести сражение с мамелюками на открытое поле. Забыты были недовольство и раздражение, которые вызывала неспособность соперничающих магистров двух других орденов совершить атаку на неверных вместе с тамплиерами или хотя бы порознь. Но тамплиеры не ждали, когда другие проложат им путь к победе. Именно им суждено было решиться на, казалось, невозможное и принести в жертву свои жизни.

— Всем известно, — продолжал Гийом де Боже, — что большую часть метательных машин, особо опасных для стен Аккона, султан велел держать в лагере сирийцев. То ли их там собираются чинить, а в лагере находятся лучшие мастера, то ли они затеяли обстрел нашего западного фланга — все это нас не должно интересовать. Как бы там ни было, сложилась благоприятная обстановка для того, чтобы внезапно напасть и разрушить эти камнемёты и катапульты. Сможем мы это сделать — значит, выиграем время. Время, которое решит, падёт ли Аккон или будет держать оборону до тех пор, пока с Кипра не подоспеет подкрепление.

Слушая маршала, рыцари перебрасывались скептическими взглядами. Они почти не верили в возможность короля Генриха II собрать достаточно сильное войско и привести его в Аккон. Впрочем, эти сомнения не ослабляли их решимости напасть на лагерь сарацин этой ночью.

Великий магистр отдал приказ поджечь смоляные факелы для огненных стрел и для горшков с греческим огнем, а стражи у ворот приготовились снять последние запоры. Они уже вынули тяжёлые балки из держателей в каменной кладке, когда отряды собрались в проходе между стенами.

Гийом де Боже молчал, пока рыцари садились в седла, а смоляные факелы охватывало пламя. Молча он осмотрел своё войско. Казалось, он хотел заглянуть каждому в лицо, чтобы донести до всех горевший в его душе огонь.

— Будем же помнить в бою, что на службу нас призвал Всевышний и что мы получим спасение, даже если этой ночью пробьёт час нашей смерти! — торжественно прокричал он. — Не по праву неверные захватывают наши города и замки, устраивают христианам кровавые бойни, а выживших уводят в рабство!

Он выхватил из ножен меч и указал сверкнувшим клинком на знамя тамплиеров:

— Пусть скорбь по нашим убитым, пусть святой гнев и возмущение мерзостями, которыми неверные осквернили Святую Землю, terra sancta нашего Господа, вызовут в нас неукротимую силу, которая ураганом пронесётся по лагерю сарацин!

Копья и мечи, единым рывком вынутые из ножен, поднялись в свете факелов и протянулись ввысь, к знамени тамплиеров.

Наконец прозвучал приказ, которого все ждали:

— К воротам!

 

11

Полукруглые сводчатые ворота состояли из двух высоких створок, брусья которых — прочные, толщиной почти с человека — охватывали стальные полосы. С внешней стороны из ворот торчали железные шипы. Чтобы открыть эти ворота, каждую створку должны были двигать три человека. Как и у всех ворот внешней стены крепости, широкий проход под сводами сразу за главным порталом переходил в резкий прямоугольный изгиб. Это не позволяло врагу использовать против укрепления таран.

В то время как тяжело открывались обитые железом створки, в надвратной башне вращались барабаны, на которые были намотаны цепи перекидного моста. Команда, работавшая на этом посту, несколько часов назад изнутри укрепила мост канатами толщиной с руку, стала снимать с толстого барабана цепи и обматывать каждое звено по отдельности старой мешковиной. Поэтому, когда цепи стали разматываться, вопреки ожиданию, предательский скрежет так и не раздался, и мост бесшумно опустился на крепостной ров. С помощью этих кропотливых, трудоёмких приготовлений можно было выиграть едва ли одну или две минуты. Но каждая минута, на которую можно было задержать тревогу в лагере сарацин, могла предрешить успех или неудачу нападения.

Великий магистр поскакал вперёд вместе с тамплиером, державшим знамя. За ним в строго определённом порядке следовали группы всадников — рыцарей, сержантов и туркополей. Воины длинной колонной, в неимоверной тесноте проходили ворота и узкий мост, но при этом не мешали друг другу и не создавали заторов. Чего нельзя было избежать совершенно, так это звона оружия и щитов, бившихся о конские доспехи.

Герольт и Морис ехали во втором отряде, а Тарик — в третьем. Едва мост остался позади, как тамплиеры тут же явили всю полноту свойственной им дисциплины и строевого мастерства. Не требовалось даже произносить команды, чтобы всадники увеличивали скорость, не обгоняя при этом друг друга, и тут же занимая свои места.

Вот узкая колонна начала распадаться. Великий магистр и знаменосец со своим вооружённым помощником отстали от неё на небольшую дистанцию. И будто рука невидимого шахматиста собрала из ехавших следом отрядов мощный бронированный клин. Фланги составили рыцари-тамплиеры на боевых конях, внутреннее ядро образовали лучники и турпоколи с их зарядами греческого огня. Сложив щиты подобно рыбьей чешуе, убрав копья внутрь, отряд двигался вперёд. Со стороны могло показаться, что луна освещает треугольную металлическую стену, мчащуюся вперёд на конских копытах, чтобы подобно гигантскому стальному плугу со страшной силой врезаться в палаточный лагерь безмятежных сарацин из Хамата и вспахать его.

Отряд тамплиеров из семисот человек преодолел более половины пути до лагеря, когда ночь огласили первые тревожные крики мусульман.

— Beauseant alia riscossa! — выкрикнул великий магистр боевой клич тамплиеров. Нужды соблюдать тишину уже не было.

Семьсот воинов что есть мочи прокричали слова, повергавшие в ужас и не таких отважных противников, как сарацины из Хамата:

— Beauseant alia riscossa!

За спинами рыцарей загорелись сотни огненных стрел. Первые из них уже взлетали в небо и осыпались на катапульты, камнемёты, оставленные у лагеря, на ближайшие палатки сарацин.

Лучники ещё клали следующие стрелы на тетивы своих луков, а отряд уже врывался в лагерь. Первая волна беспорядочно сопротивлявшихся сарацин упала под копьями рыцарей или была растоптана копытами их коней.

Морис и Герольт отбросили свои копья и схватились за мечи. Начиналась рукопашная схватка, а туркополи с помощью огненных стрел и греческого огня продолжали поджигать метательные машины.

Поскольку ряды палаток не позволяли продолжить наступление в прежнем боевом порядке, отряд тамплиеров, как и было условлено ранее, распался на отдельные группы. Каждый из тамплиеров понимал: этот палаточный лагерь станет для них ловушкой, если им сразу не удастся ввергнуть его в настоящий кровавый хаос и лишить охваченных паникой сарацин возможности оказать организованное сопротивление.

Однако надежда тамплиеров на такое развитие событий не сбылась. В первые минуты атаки воинам из Хамата пришлось понести тяжёлые потери. Но их военачальники неожиданно быстро сумели собрать в дальних частях лагеря отряды, которые мужественно бросились в бой.

В разгаре битвы узкие проходы между рядами палаток с растянутыми вдоль и поперёк шнурами оказались для тамплиеров смертельной западней. Лошадиные ноги запутывались в натянутых шнурах и канатах, кони спотыкались и выбрасывали своих седоков из седел. Удача повернулась лицом к сарацинам. Атака захлебнулась, и положение тамплиеров все осложнялось. Враги теперь нападали на них со всех сторон, их численное превосходство было подавляющим.

Герольт вместе со своим отрядом отражал натиск сарацин на левом, западном фланге поля боя. Он видел, как вражеское копье пронзило Теодориха фон Эберсберга, как принял смерть Лудольф Молчаливый — удар кривой сабли отсек голову монаха от его туловища. Великий магистр понял, что потери его воинов уже не могут быть оправданными, и дал сигнал к отступлению.

— Назад, Герольт! — крикнул Морис, едва ли перекрывая шум битвы и звук зовущей к отступлению трубы. — Назад!.. Отступаем!

Герольт вдруг обнаружил, что бежавшие по проходам сарацины отделили его от уже отступавших товарищей. Когда он повернул лошадь, чтобы примкнуть к своему заметно поредевшему отряду, он оказался между растянутыми канатами. И в этот момент летящее копье вонзилось в тело его лошади. Герольта выбросило из седла, как из катапульты. Он остался без разбитого щита, однако сумел удержать рукоятку меча: он знал, что без оружия пропадёт. Успел он увернуться и от летевшего в него копья — оно пролетело в половине аршина от его плеча, воткнулось в землю и замерло, дрожащим древком напоминая о силе своего метателя. Герольт вскочил на ноги и отразил удар сарацина, подбежавшего к нему с саблей в руках, и повалил противника на землю. Однако надежд на свою безопасность у него почти не было. Все братья по ордену отступали, а он оставался среди сарацинских палаток один, без лошади, с полудюжиной врагов. Бегство было невозможно. И хотя он был способен постоять за себя, его судьба была предрешена.

Он не знал, что Морис издалека видел, в какую переделку попал его друг. В потоке отступающих тамплиеров он увидел Тарика и шотландца Мак-Айвора Коннелли.

— Тарик, мы должны вытащить Герольта! — прорычал он. — Неверные взяли его в клещи!

Тарик не медлил ни секунды. Он тотчас вырвался из своего строя и, обернувшись к лагерю, крикнул:

— Я иду! Держись, Герольт! Мы тебя не оставим!

Мак-Айвор Коннелли тоже не размышлял.

— Будь я проклят, если брата по ордену на моих глазах порубят в капусту, пока во мне остаётся хоть искра жизни! — прокричал он и пришпорил свою лошадь.

Морис, Тарик и шотландец галопом мчались по палаточной улице. И если сарацин, встречавшийся на их пути, не падал от удара рыцарского меча, то одетый в броню конь сшибал его с ног, подобно молоту.

Мак-Айвор Коннелли первым добрался до воинов, пытавшихся сразить Герольта. Чтобы дать простор своему двуручному мечу, он выпрыгнул из седла, как ангел смерти пролетел над сарацинами, с яростным рёвом взмахнул своим чудовищным оружием и высек брешь в ряду врагов. Тем временем подоспели Морис и Тарик.

Герольт воспрял духом: похоже, эту ночь он ещё переживет. Однако и он, и его товарищи сознавали зыбкость своего положения. Если у них оставались шансы вернуться в Аккон живыми, нельзя было медлить ни мгновения.

— Скорее назад! — крикнул Тарик, когда последний из сарацин, сражённых мечом левантийца, упал возле его ног. — Если промедлим хотя бы секунду, нас окружат!

— Я возьму его к себе! — крикнул Мак-Айвор Коннелли и отбросил свой двуручный меч, ставший обузой. На случай неизбежного окружения при нем был ещё и короткий меч. С ловкостью, невероятной для человека его богатырского сложения, он прыгнул на своего пегого жеребца и протянул Герольту руку:

— Мой конь достаточно силен, чтобы вынести двоих. Садись же, братец!

Герольт торопливо сунул в ножны свой меч, протянул руку шотландцу и почувствовал, как волосатая лапа сжала его запястье. Мак-Айвор поднял его легко, как мешок с перьями.

— Держись крепче, приятель! — крикнул шотландец и всадил шпоры в бока своего коня. — Не будь я Мак-Айвор Коннелли, если эта поездка не окажется самой весёлой в нашей жизни!

 

12

Они поставили на кон свои жизни и потому мчались через вражеский лагерь с отчаянием обречённых. На помощь отряда они рассчитывать не могли. Тамплиеры уже давно отступали к Аккону в организованном порядке.

Морис и Тарик скакали рядом с Мак-Айвором и Герольтом. Их мечи рубили затянутый дымом воздух, когда они мчались мимо горящих палаток и строений. Неожиданно перед ними показалась большая группа сарацин, и они свернули в менее опасный боковой переулок. Единственное, что радовало их при этой бешеной скачке, был вид бесчисленных пожаров, устроенных туркополями при помощи греческого огня и огненных стрел, — палатки горели ярким пламенем, мешая сарацинам собраться и окружить беглецов.

Четыре тамплиера уже видели перед собой чистое поле, как вдруг ряды их преследователей сомкнулись, и у них не осталось иной возможности, как только опять свернуть в сторону. Но на этот раз они оказались в ловушке: перед ними выросла стена огня, пожиравшего обрушившиеся палатки.

И все же выбор был — принять бой с сарацинами и неминуемую смерть, либо пробить дорогу через огонь.

— Покажем им, на что способны тамплиеры! — крикнул Морис. Он бросил свой меч в ближайшего врага, тут же упавшего на землю, прижался к шее коня и ударом шпор пустил его в полет через пламя.

Тарик и Мак-Айвор, также работая поводьями и шпорами, заставили своих коней выбрать дорогу через огонь. Издавая пронзительное ржание, кони подчинились воле хозяев и рванули через огненную стену.

Герольта опалил жар, он ощутил на себе дыхание ада. Но, прежде чем огонь успел охватить плащи тамплиеров, они снова оказались в безопасности, на краю открытого поля.

Но смерть все ещё подстерегала их. Конница сарацин с начала атаки успела оседлать коней и вступить в сражение. Оглянувшись, Герольт увидел множество всадников, с дикими воплями мчавшихся за ними. То одна, то другая сарацинская стрела уже срывалась с тетивы в поисках цели.

Четвёрку тамплиеров и спасительные ворота в западной стене крепости разделяла добрая миля. Перекидной мост гремел уже под конницей, замыкавшей отряд отступавших тамплиеров. Оттуда доносились возбуждённые крики: отступавшие заметили троих, нет, четверых тамплиеров, которым удалось выбраться из лагеря сарацин.

Морис, Тарик и Мак-Айвор выжимали из своих усталых коней последние силы. И все же надежды на то, что удастся оторваться от преследователей, были невелики. Их уставшие кони не могли состязаться с хорошо отдохнувшими лошадьми сарацин. Численно превосходившие беглецов сарацины могли догнать их гораздо быстрее, чем братья-тамплиеры успели бы примчаться к ним на помощь. К тому же великий магистр вряд ли приказал спасти их. Потому что тем самым он обрёк бы на смерть ещё большее количество тамплиеров.

Герольт уже прощался с жизнью. Его товарищи тоже приготовились принять скорую смерть в открытом поле. Однако, Герольт не желал бесславной смерти от стрелы, полученной в спину, но предпочитал, как и подобало тамплиеру, провести последний бой стоя и по возможности отправить на тот свет одного-двух врагов. Он уже собрался призвать своих братьев прекратить бессмысленное бегство и дать преследователям достойный отпор, когда на перекидном мосту возникли три странные фигуры. Они поспешили навстречу спасавшимся, подняв к небу широко расставленные руки.

Человек, шедший в середине этой странной группы, был в белом плаще тамплиера, его белоснежные волосы густым потоком ниспадали на плечи. Спутники старца, ступавшие позади него, были одеты в коричневые плащи туркополей.

И тут случилось нечто настолько странное, что никто из свидетелей этого события не смог объяснить его иначе как Божьей волей. За спинами мчавшихся к городу тамплиеров вдруг возник мощный вихрь, он поднял плотные облака песка и бросил их на преследователей.

Когда Герольт оглянулся, он не поверил своим глазам. Он увидел, как выпущенные в них стрелы будто натолкнулись на невидимую стену и вонзились в землю. В тот же момент за его спиной, всего в нескольких метрах от ближайшего преследователя разорвалась земля. Она закружилась дикими смерчами песка, под которыми образовалась канава — длинная, глубокая и широкая настолько, что её не смог бы преодолеть самый сильный конь. Сарацины, ослеплённые бушующим перед их глазами смерчем, заметили внезапно возникшую канаву слишком поздно, чтобы удержать своих коней. Погоня остановилась. Свалка из падающих или налетающих друг на друга лошадей и кричащих от ужаса всадников представляла собой страшное зрелище.

— Пресвятая Богородица! — вырвалось у Герольта. Мороз прошёл по коже рыцаря, когда он осознал непостижимость этого события, спасшего ему жизнь. Высокие стены Аккона были уже совсем близко. И когда он снова посмотрел на город, то опять заметил седовласого тамплиера, по-прежнему стоявшего перед мостом вместе со своими туркополями. Герольт вспомнил, что уже встречал этого странного рыцаря во дворе замка — в полдень, после трапезы. Уж не имеет ли этот старик какого-то отношения к совершившемуся чуду?

Он увидел, как седовласый тамплиер покачнулся, будто его охватил приступ слабости; у старца подкосились ноги. Оба туркополя тут же подскочили к нему и уберегли от падения.

Но вот эти странные фигуры остались позади — спасшиеся тамплиеры миновали перекидной мост и под надвратной башней остановили своих лошадей, чтобы сделать крутой поворот.

Их радостно приветствовали братья по ордену:

— Это было воистину Божье знамение!

— Земля разорвалась!

— Всемогущий сотворил чудо!

— Бог наслал на неверных ураган! — такие восклицания оглашали площадь за воротами Святого Лазаря.

Однако возбуждение тамплиеров не было долгим. Оно уступило место мрачному разочарованию, когда командиры отрядов призвали воинов к порядку и велели заняться многочисленными ранеными. Хотя, благодаря вылазке тамплиеров, сарацинам был причинён значительный ущерб, за этот успех они заплатили убитыми и ранеными. А насколько серьёзно они ослабили врага, пока определить было невозможно.

Когда Герольт сполз с потного крупа лошади и встал на дрожащие ноги, когда он бросил измученный взгляд на Мак-Айвора Коннелли и обменялся с ним рукопожатием, он снова увидел седовласого тамплиера.

Явно ослабшего человека поддерживали оба туркополя. Они подвели обессиленного старика к выступу в крепостной стене, на который он присел.

В тот же миг Морис и Тарик подбежали к Герольту и шотландцу. Им тоже посчастливилось в последний момент избежать верной смерти, и они не могли понять, что за чудо их спасло. Они растерянно смотрели друг на друга, будто надеясь, что кто-то из них сможет все объяснить.

— Что это было? — беззвучно выдавил Морис.

Мак-Айвор Коннелли сорвал с головы шлем и поправил железный колпачок, съехавший в сторону и открывший пустую глазницу.

— Меня можешь не спрашивать! Такого я ещё не видал, — пробормотал он. — Это было… — он замолчал и затряс головой так, будто пытался вспомнить забытое слово.

— …Чудо! — закончил Тарик вместо него.

— Да, другого объяснения этому нет! — согласился Морис. — Нас спасла Божья рука!

— Я не знаю, — сказал шотландец и поморщился. — Не то чтобы я в этом сомневался… Но я не из тех, кто всегда говорит о чуде, если происходит что-то непонятное.

Герольт молчал.

— Но что же все-таки это могло быть? — продолжал допытываться Морис.

— Я же сказал: не знаю. Но вот только сможет ли мне кто-то из вас объяснить, что этот старик и эти туркополи делали там, за стеной? — спросил Мак-Айвор. — Здраво рассуждая, им там быть не следовало! Сарацины в любой момент могли поразить их стрелами!

— Не сочтите меня сумасшедшим, — сказал Тарик нерешительно, как будто боялся, что его поднимут на смех, — но мне показалось, что старый тамплиер молился… И что своей молитвой… Что своей молитвой он сотворил это чудо.

Шотландец окинул его скептическим взглядом:

— Да, это звучит немного странно, Тарик. Если это и было чудо… То только наполовину.

— Объясни мне, что это такое — чудо наполовину! — потребовал Морис.

Мак-Айвор пожал плечами.

— Ну да, в последнее время погода здесь действительно странная. А внезапные смерчи в этой местности не редкость, так же как и небольшие землетрясения. Вспомните наши корабли, с которых в начале осады мы пытались обстреливать лагерь мамелюков. Из катапульт, прикреплённых к палубам, можно было спокойно накрывать южную часть лагеря. Причём вреда лагерю это причиняло гораздо больше, чем наша ночная атака. А потом вдруг случился внезапный шторм, наши катапульты пошли ко дну, и обстрел с моря закончился. Это ведь тоже можно считать чудом и Божьим знамением.

Герольт, потрясённый противоречивыми впечатлениями и мыслями, молчал. Взгляд его то и дело возвращался к седовласому тамплиеру. Но в конечном итоге и он вмешался в разговор:

— А почему бы нам не спросить нашего старого брата по ордену, что он искал там, за стеной?

Три товарища ошеломлённо посмотрели на него.

— Это ты серьёзно? — спросил Морис.

— Да, — решительно ответил Герольт и направился к старику.

Тарик, Морис и Мак-Айвор подозвали своих оруженосцев, передали им своих лошадей и шлемы и поспешили за Герольтом.

Когда четверо мужчин подошли к седовласому тамплиеру, он поднял бледное лицо, встал и выпрямился. Оба туркополя отошли от него на несколько шагов.

— О Господи, вы только посмотрите! — тихо сказал Морис. — Эти туркополи слепые!

— Это непостижимо! — пробормотал Мак-Айвор. — Они вели себя совсем не как слепые! Наоборот, они бросились к старику и поддерживали его!

Герольт остановился в двух шагах от седовласого тамплиера и почтительно склонил голову.

— Простите, дорогой брат, что мы отягощаем вас вопросами, хотя видим, что вы не совсем хорошо себя чувствуете, — произнёс он с уважением, поскольку никогда прежде не встречал тамплиеров столь преклонного возраста. Большинство воинов-монахов не доживало и до сорока лет. Этому же тамплиеру было далеко за семьдесят, — но мы так и не смогли понять, что произошло во время погони за нами и спасло нас от верной смерти. Может быть, вы знаете объяснение того, что нам кажется чудом.

— Мы также с радостью узнали бы, что подвигло вас выйти нам навстречу без всякой защиты и ждать нас на поле боя, где сарацины в любой момент могли пронзить вас стрелой, — скороговоркой добавил Морис. — Причастны ли вы к этому чуду, beau sire?

— Не я, а Бог сотворил чудо и уберёг вас от смерти, — ответил старик твёрдым сильным голосом, шедшим вразрез с его дряхлым возрастом.

— То есть вам угодно сказать, что… — растерянно продолжил Герольт свой вопрос.

Старик оборвал его на полуслове:

— Это именно так, как я сказал, Герольт фон Вайсенфельс. Но тут не место и не время для ответов на ваши вопросы. Бог призвал вас к себе на службу. Благодать нашего Господа и Спасителя лежит на вас. На тебе, Герольт фон Вайсенфельс, а также на твоих братьях Морисе де Монфонтене, Тарике эль-Хариме и Мак-Айворе Коннелли!

Морис буквально схватил воздух ртом:

— Beau sire! То, что вы сказали, больше чем мы…

Но и ему пришлось прервать свою речь: старый тамплиер тут же остановил его быстрым и недвусмысленным жестом:

— Приходите завтра к вечерне в церковь Святого Иосифа Аримафейского, что на горе Монжуа ниже монастыря Святого Саввы. Там вы получите ответы на все вопросы и узнаете всё… Возможно, даже больше, чем вам хотелось бы, — загадочно добавил он.

Старик сухо кивнул им, давая понять, что разговор окончен и других объяснений они не дождутся, и позвал своих спутников:

— Бисмилла! Джуллаб! Идёмте!

Четыре тамплиера растерянными взглядами проводили седовласого брата по ордену, который удалялся, слегка покачиваясь, в сопровождении двух слепых туркополей.