– Я не могу это сделать, старик, ну не могу я. – Дилан прижался к дверце машины.

Сжимавшие руль пальцы Ноя побелели. Он сочувственно посмотрел на Дилана, в то же самое время зорко, напряженно поглядывая на зеленые лужайки школы Горацио Манна. Несмотря на уверенность, что поступает правильно, он не мог избавиться от ощущения, что совершает ошибку.

– Конечно, можешь. Тебе нужно набрать всего на двадцать баллов больше. Это плюс два-три верных ответа, не больше.

Дилан уставился на крышку бардачка, потом глянул на зеленевшие в лучах утреннего солнца газоны школы Горацио Манна.

– Вот дерьмо-то. Ты по уши в дерьме, помяни мое слово.

Когда прошлой ночью Ной посадил его к себе в машину, Дилана обуяла ярость. Но снотворное сделало свое дело, и утром он проснулся в квартире Ноя бодрым и отдохнувшим.

– Это твой последний шанс сдать экзамен, Дилан. Я его сдавать за тебя не собираюсь, и твоя мать уже не успеет никого нанять. А я и так уже по уши в дерьме, так что меня пугать не надо. Иди и сдай свой чертов экзамен.

– Зачем ты это со мной делаешь? – спросил Дилан.

– Ты должен сдать его сам. Если ты не сделаешь это сам, то вся твоя будущая учеба – это лажа. Ты должен начать ее правильно.

– Отвези меня домой. Ты меня уже достал. Я уже просек твой идиотский план. И я не хочу ни в какой колледж, потому что ты этого хочешь. Так что отвези меня домой, черт бы тебя побрал. – Дилан щелкал замочком бардачка.

– Послушай, тебе нужно только сосредоточиться. Ты сегодня хорошо выспался, мы все это повторяли…

– Что? Да я ни хрена не петрю! У меня ж ни одного шанса!

– Да от тебя же не много требуется! Каких-то 1580 баллов! И вот как ты их заработаешь: каждая математическая секция содержит двадцать задач. Забей на пять самых трудных и правильно реши пятнадцать легких. Из предложений тебе достаточно правильно дополнить всего лишь половину. На чтении сосредоточься, используй сэкономленное время. Попытайся. У тебя получится. Правда.

Дилан рванул ремень безопасности:

– Ты придурок.

– У тебя получится. Да у тебя и нет выбора. Мы уже приехали, и ты есть в списке. Отступать некуда. И на этот раз у тебя все получится.

Дилан ударил кулаком по дверце.

– Ты придурок! – прорыдал он.

– Брось. Просто иди и сдай экзамен. Тоже мне великое дело. Два миллиона ребят, кроме тебя, как-то же с этим справляются.

– Это типа шантаж, или как там это называется…

– Значит, я шантажирую тебя, чтобы ты сдал свой собственный СЭТ? Ладно, пусть это будет шантаж.

Дилан открыл дверцу, поставил ноги на тротуар. Ной включил зажигание. Дилан повернулся к нему. Дверца ударила по его забинтованной лодыжке.

– Подожди. Нет, правда, может, ты все-таки сдашь? Мы даже уже сделали тебе липовое удостоверение.

– Нет. Иди на экзамен.

Дилан ударил себя по здоровой ноге и посмотрел на школу. Тут его узнала проходившая мимо девушка. Дилан вяло махнул в ответ. Он сноба повернулся к Ною:

– По крайней мере подождешь меня? Чтобы я знал, что ты где-то здесь?

Ной выключил зажигание и медленно вынул ключ.

– Да, – спокойно ответил он, – я подожду тебя, если ты хочешь.

– Ладно.

Теперь, когда он понял, что уломать Ноя не получится, Дилан, казалось, ощутил прилив энергии. Он сделал глубокий вдох и выбрался из машины. Поскольку на больной ноге у него все еще была шина, ему было не так-то легко выбраться на тротуар со всеми своими калькуляторами и карандашами. Ной достал ему с заднего сиденья костыли. Дилан неуверенно улыбнулся. Ной хотел помахать в ответ, но Дилан уже отвернулся. Прижимая к ручке костыля регистрационный билет, Дилан заковылял к зданию школы. Та девушка, что ему помахала, дожидалась у входа; она помогла Дилану войти. Они вместе скрылись за дверью.

Ной отстегнул ремень и откинулся на спинку сиденья. Вот уже несколько лет, как он бросил курить, но сейчас он бы не отказался от сигареты.

Молодой человек в потрепанном «датсуне» на школьной парковке (сигарета была бы последним штрихом) – разве не чудесная иллюстрация преемственности поколений?

Он смотрел, как прибывают манновские вундеркинды. Они доставали пропуска, двое спорили о более точном определении слова «дремота». На всех были самые обычные легкие тренировочные брюки и футболки, но уж очень они выглядели подтянутыми, уж больно нарочито были растрепаны у них волосы. Каждый из них сделает все, что сможет, и ни один не признается, что сделал все, что мог. Они специально прошли неблизкий путь пешком, чтобы выглядеть как можно более непринужденно.

Когда мимо перестали проходить ученики, Ной открыл дверцу и вышел на идиллический пришкольный газон. Он слушал, как шелестит листва под его ногами, как жужжит вдалеке газонокосилка. У него было три с половиной часа и никаких дел, кроме того, чтобы бродить по кампусу и думать.

Прошлой ночью он почти не спал и слишком много выпил. Федерико было трудно уломать, потребовалось шесть банок пива, чтобы он согласился. Без его помощи Ной обойтись никак не мог: консьержи знали Федерико как друга Дилана и впустили его в дом в десять вечера, не спрашивая разрешения у Тейеров-старших. А Дилан не раздумывая проглотил все снадобья, что принес Федерико, тем более что это были снотворные пилюли и бета-блокаторы. А потом они увезли Дилана в Гарлем, чтобы он как следует выспался перед экзаменом. Другого выбора у них не было: доктор Тейер не верила в своего сына, она никогда не даст ему сдать экзамен самостоятельно – просто наймет кого-нибудь другого. Значит, оставалось согласиться с ее планом – и действовать по собственному усмотрению. Но все же это было только отговоркой, и Ной содрогался всякий раз, как на него накатывалось осознание значительности того, что он совершил.

Ной сел под дерево. Мысли текли по одному и тому же кругу: страх перед тем, что ему придется нести ответственность за содеянное, гордость за то, что он выбрал нравственный путь, сомнение в том, что этот путь такой уж нравственный, страх перед ответственностью, гордость… Он прилег на влажную мягкую траву и моментально уснул.

Его разбудило жужжание – косилыцик работал уже в нескольких метрах от него. Он вскочил на ноги: на землю упали увядший лист и пара гнилых желудей. Он взглянул на часы: СЭТ вот уже час как закончился. Дилан уехал без него. Он немного постоял, пошатываясь, прошмыгнул мимо садовника-латиноса и пошел к своему «датсуну».

***

Узнать, как справился Дилан, было нелегко. Он не отвечал на звонки ни Ноя, ни Федерико. Звонить доктору Тейер отпадало само собой. И от других своих учеников он тоже не мог ничего узнать, потому что у него больше не было других учеников. В понедельник ему позвонил Роберт и сказал, что поступил анонимный звонок от кого-то из родителей с извещением, что Ной требовал оплачивать уроки в частном порядке и хотел открыть собственное агентство. Ною больше не будут давать учеников. Прощальный залп доктора Тейер, и как раз в ее стиле. За этим сообщением следовало другое:

Ной? Это Кэмерон. Здравствуйте, здравствуйте. Помните меня? Вы еще готовили меня к СЭТу. В общем, мы получили совершенно дикое письмо от Вашего агентства, что Вы вроде бы заболели, и я хочу узнать, всели в порядке. И они прислали мне другого репетитора, старуху, и у нее изо рта пахнет. И вообще она зануда, просто мука какая-то. У меня в июне выпускной по математике, может, Вы поможете мне подготовиться, хотя Ваше агентство говорит, что Вы чуть ли не умерли. Позвоните мне, ладно? Увидимся.

В тот же день Ной встретился с Кэмерон. 80 тысяч доктора Тейер по-прежнему лежали на его счете, только вот воспользоваться ими он никак не решался, счета у него были просрочены, а живые деньги он мог получать только от занятий. К тому же ему хотелось увидеть Кэмерон. Узнав, что он и не думал болеть, она удивилась.

– Вот, посмотрите. – Она протянула ему полученное от агентства письмо:

К сожалению, по причинам, от нас не зависящим, Ной больше не сможет исполнять свои обязанности репетитора. На период его отсутствия мы с радостью подберем для вас другую кандидатуру.

Период отсутствия? Что за бред? Словно он лейкемией заболел.

– Похоже, они считают, что увольнение репетитора не слишком благоприятствует имиджу агентства.

– Но почему они это сделали? Ведь вы такой классный репетитор!

Кэмерон всегда отличалась переменчивым настроением и не стеснялась экспансивно выражать свои чувства – как и полагалось звезде школьного театра. Сегодня она была искренняя и присмиревшая.

– Вы, ребята, распсиховались, один другого растравили, – проговорил Ной, – вот так оно и получилось. Да и скрытые мотивы этого дела были мне не вполне ясны.

– Мотивы. Да, побудительные причины, я помню. Простите, что я тоже распсиховалась. Мы все из-за этой фигни на ушах ходим. А тут еще мама Дилана позвонила, интересовалась, как нам с вами заниматься – нравится? Короче, мы задергались. Похоже, мы на вас всех собак навесили.

– Вам звонила доктор Тейер?

Кэмерон кивнула:

– – Да, моей маме. И если вы хотите, я напишу письмо и скажу, что все мои друзья считают, что вы классный репетитор, и нам плевать, что вы на самом деле думаете, что репетиторство – это дерьмо, потому что на самом деле мы тоже так думаем. Как думаете, поможет? Определенно нет. И я не думаю, что хочу эту работу, ну ее. Так мне лучше живется.

– Значит, я вроде как ваша последняя ученица?

– Вот именно.

Кэмерон откинулась на спинку стула.

– Ух ты! Здорово. Постараюсь, чтобы вы были мной довольны.

Ной пожал плечами:

– Главное, будь сама собой довольна. Я и так доволен. Ты умница.

Кэмерон застенчиво улыбнулась, уставившись на разбросанные по полированной столешнице хлебные крошки.

– Кстати, – сказал Ной, – ты слышала что-нибудь о детях Тейеров.

– О Дилане Тейере? Нет, я о нем понятия не имею. Он вроде как исчез с экрана радара, с ребятами из школы больше не общается.

– А что Таскани?

– Эта его злючка сестра? Нет, я о ней не слыхала. Тоже куда-то провалилась.

Они повторили субъектно-глагольное согласование и синтаксический параллелизм. Кэмерон ждали на занятиях в хоре а капелла, так что закончили они рано. Когда Кэмерон открыла свою огромную сумку, Ной заметил, как внутри сверкнула глянцевая бумага. Ему показалось, что он узнал журнал.

– Эй, – сказал он, – это у тебя что ?

– Это? – Кэмерон вынула журнал. – Журнальчик, распространяют у нас в школе. Неплохой. Все берут. Похоже, что делает кто-то из наших.

– Можно взглянуть?

На обложке журнала «Это все – ты» был любительский снимок: одно из деревьев Сентрал-парка на фоне абриса зданий Пятой авеню. Ной раскрыл оглавление. На этот раз только две статьи были подписаны именем Таскани Тейер.

1. Бурные реки и буйные головы: спорт вне спортзала: получай удовольствие – с. 5.

2. Поступление: выбираем школу – с. 24.

Ной раскрыл вторую статью. Там была фотография Таскани: в облегающей маечке и очках в оправе со стразами она сидела в библиотеке, склонившись над книгой, которую, вполне возможно, держала вверх ногами. Внизу была пометка: со следующей осени автор статьи будет учиться в Хэмпширской академии.

Она это сделала. Она поступила.

***

Директор Гарлемского театра танца назначил Ною встречу в офисе благотворительного фонда в центре города. Ной повернул за угол и замедлил шаг: он уже был здесь прежде. Окинув взглядом улицу, он приметил витой бархатный канат. Офис находился в одном квартале от «Пангеи».

Возле двери «Пангеи» Ной замедлил шаг. Он вспомнил волнующую суету той ночи, когда он приезжал сюда. Сейчас в руках у него был блокнот, а на гладко причесанных волосах – мягкая шляпа. И, как когда-то в начальной школе, Ной ощутил себя не умеющим ладить со сверстниками не по годам начитанным мальчиком. Он улыбнулся, увидев две ведущие в клуб двери. И снова, как и тогда, в детстве, он ощутил свою правоту; породили ее увещевания матери и восторги учителей, уверявших, что только наука помогает сделать жизнь чем-то большим, нежели обычное существование.

Но не каждый простофиля – он это знал – имеет скрытый потенциал. Искушенные ребята с Манхэттена, такие как дети Тейеров, знают это и предпочитают не рисковать – утвердиться в кругу сверстников, а потом всеми силами удерживать завоеванную популярность. Ведь, если как следует рассудить, умение нравиться важнее, чем умение анализировать сонеты или руководить общественно важным проектом. Но может статься, подумал Ной, он, человек науки, и Дилан, вечный «крутой мальчик», сумеют сосуществовать.

До него вдруг дошло, что сегодня среда, – среда, когда зажигает золотая молодежь. Может быть, Дилан сегодня приедет в «Пангею». Ной поплотнее нахлобучил шляпу и вошел в офисное здание.

***

Пришло время июньского СЭТа. Ной и Олена занимались каждое утро, а после обеда, пока Ной учил ребят из Гарлема, как сдавать СЭТ, она делала проверочную работу, и мало-помалу они подготовились. Ной отвез Олену на экзамен вместе с шестью своими учениками в фургончике театра танца и смотрел, как она входит в здание школы Горацио Манна, окруженная толпой чернокожих и латинос. Они были инородным телом, посланцами в высшие сферы, ликующие и озабоченные ожившие персонажи популярных на СЭТе текстов для чтения. Затем Ной три с половиной часа бродил вокруг школы Горацио Манна. Наконец Олена шлепнулась на сиденье фургона, немного помолчала и с опаской задала Ною несколько вопросов, касающихся трудных мест СЭТа, и победная улыбка озарила ее лицо: похоже, она с ним справилась. Всю обратную дорогу ученики Ноя обсуждали с ней трудные места. Через десять дней ей по электронной почте прислали результат: 2120.

– Может быть, – в восторге сказала Олена, – может быть, я смогу поехать в Дартмут !

– Будешь рядом с Таскани, – заметил Ной, – можешь стать ее репетитором.

Поступление откладывалось целый год. Только тогда она наконец занялась подготовкой документов. Хотя она до сих пор работала в химчистке, Ной зарабатывал достаточно, чтобы вносить арендную плату и выплачивать свои ученические долги. Его собственные приготовления для поступления в аспирантуру остались побоку. Он больше ими не интересовался и был слишком занят своей работой.

Проходило лето, но ни Ной, ни Федерико по-прежнему не могли связаться с Диланом.

Когда началась пора осенних СЭТов, Ной прибавил к своим ученикам из Гарлема ребят из Верхнего Ист-Сайда – тех друзей Кэмерон, кто не был удовлетворен результатами весеннего экзамена. Он работал сразу с шестерыми: они занимались в просторной гостиной, усевшись кружком на восточный ковер, в нескольких кварталах от дома Тейеров. Ной приезжал на Парк-авеню на автобусе и раз в неделю проходил мимо зеленого балдахина. Он смотрел на окна: они по-прежнему были наглухо закрыты, чтоб невозможно было увидеть ничего из того, что происходит внутри. Каждый раз, как он проходил мимо этого дома, воспоминания слабели, становились менее болезненными. Он уже не приходил в смятение и мог миновать это место без того, чтобы у него случился приступ депрессии. К октябрю он уже вовсе перестал о них думать. Вместо этого он думал о том, что стоит заручиться поддержкой спонсоров, расширить свою некоммерческую практику и, может быть, даже нанять еще одного учителя. Он думал о том, что воздух свежий, об Олене и обо всем забавном и праздном, что стало теперь посещать его освободившийся разум. Но однажды, поздней осенью, он увидел доктора Тейер. Он только что ступил в ее квартал, был в двух подъездах от нее. Она стояла на углу, сжимая в руках сумку, прямая, как палка, ее силуэт четко вырисовывался на фоне ночного неба – как и почтовый ящик, рядом с которым она стояла. Она ждала, пока консьерж вызовет ей такси, ее пальцы нетерпеливо барабанили по сумке.

Заметив Ноя, она инстинктивно повернулась к нему, и стало похоже, будто она подзывает его, а не такси. Она подняла и опустила руку.

Ной прибавил шаг. Она покорно, терпеливо ждала его.

Они стояли лицом к лицу. Как и Олена, она понимала его без слов. Он знал, что она хочет ему что-то сказать, и притом была бы счастлива оказаться в любом другом месте – только не здесь.

Увидев, как они смотрят друг на друга, консьерж, не тревожа их, прошел мимо и вышел на мостовую. Прищурившись, он смотрел куда-то вдаль, лицо его, полускрытое козырьком фуражки, было непроницаемым.

– Как вы поживаете? – спросил Ной.

Она кивнула – вежливо, но давая понять, что прибегни она к словам – Ною бы не поздоровилось.

– Я слышал, Таскани поступила в Хэмпширскую академию, – сказал Ной, – пожалуйста, поздравьте ее от меня.

Ему было неловко разговаривать с доктором Тейер в такой официальной манере. Увидеть ее было все равно что увидеть любовницу спустя месяцы после разрыва – это было то, с чем смириться невозможно и что нельзя высказать.

– Она в восторге, – хрипло произнесла доктор Тейер. И затем, с усилием: – Спасибо.

– Она сделала это сама, она заслуживает всяческих похвал. – Его охватила бессильная ярость. Слова, слова, пустые фразы.

– Не сомневаюсь, что они ей достанутся, не стоит волноваться, – сказала доктор Тейер. Слабая улыбка осветила ее осунувшееся лицо.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, с вежливыми и ничего не выражающими улыбками на лицах.

– А как Дилан? – спросил Ной.

– Дилан, – ее лицо сразу помрачнело, будто облачко набежало, на самом же деле потух едва загоревшийся внутренний свет, – Дилан не попадет в колледж этой осенью.

Ной взялся разом вспотевшей ладонью за ремешок своей сумки.

– Нет?

– Нет! – воскликнула доктор Тейер с невесть откуда взявшейся и ужаснувшей его беспечностью. – Ваш хитроумный план провалился. Ну надо же, и как я не догадалась! О да, он сдал экзамен сам! И провалился сам, Ной. И вы единственный, кого мы должны за это благодарить. И непохоже, чтобы мы могли отсудить у вас наши 80 тысяч, вы, маленький интриган!

Доктор Тейер так и застыла с раскрытым ртом. Она готова была продолжать, но вместо этого захлопнула рот и натянула свою фальшивую улыбку. Из уголка рта показалась слюна, и она изящно вытерла ее краем рукава своего элегантного костюма.

– Мне очень жаль, – сказал Ной, – но он должен был сделать это сам.

– Кем вы себя возомнили? – спросила доктор Тейер. В голосе ее звучала ярость, улыбка исчезла. – Вы наемный работник, Ной, не член семьи, не друг – вы работник. И не надо было корчить из себя бога. Как я могла, не понимаю… – Она снова оборвала себя на полуслове.

– И где он сейчас? – мягко спросил Ной. Он видел, что консьерж уже подозвал такси, и теперь водитель ждал, когда движение рассосется, чтобы подъехать к дому.

– О, он благодарен вам, я не сомневаюсь! Мы купили ему квартиру в центре. У него есть год на то, чтобы «отдохнуть». Я умываю руки.

Доктор Тейер в упор глянула на него. Ной ответил ей спокойным взглядом. В сердце у него смешались вина и гнев, прохладное спокойствие и пламя.

– Ваше такси, – сказал он.

Она отступила к тротуару.

– Благодарю вас, – сказала она так едко, будто говорила с консьержем.

– Всего доброго, – сказал Ной.

Доктор Тейер скользнула в такси и захлопнула дверцу. Горел красный свет, и машина не двинулась с места. Ной пошел к автобусной остановке. У следующего дома такси обогнало его, Ной почувствовал, как его обдало горячим дымом, и подумал о том, куда бы могла направляться доктор Тейер. Но теперь он уже никогда этого не узнает: он вне ее жизни.

Итак, Дилан теперь живет один, обманул родительские ожидания и официально стал тем, кем был всегда – лоботрясом. Не счастлив, но и не грустен, свободен от амбиций и жизненных неурядиц. Привлекателен и лишен каких бы то ни было поступков. В душе Ноя зрело зернышко раскаяния, но он знал, что страдал бы несравненно больше, если бы и в самом деле сдал экзамен за Дилана. Он сделал правильный выбор. Тяжкий, не принесший ни удовлетворения, ни радости правильный выбор.

На углу Ной задержался, обернулся. Он был еще совсем рядом с домом Тейеров. Он вошел в дом, мельком показал карточку с надписью «Обслуга», которую доктор Тейер вручила ему во время одной из их первых встреч, и вошел в лифт. Лифт, как всегда, открылся прямо в вестибюль. Дверь в квартиру – он в этом не сомневался – была, как обычно, не заперта, но он задержался перед ней, словно перед крепостной стеной. Он не мог заставить себя повернуть массивную серебряную дверную ручку и увидеть знакомый роскошный холл и лестницу, ведущую к комнатам Дилана и Таскани. Он скользнул рукой по белой гладкой двери, коснулся старинной серебряной ручки.

Он открыл портфель и достал оттуда плотный конверт. Он не задержал его в руках – не отважился, а сразу сунул под дверь. Внутри его был банковский чек на 80 тысяч на имя Сюзан Тейер, подписанный именем Ноя. Деньги, которые несколько месяцев жгли ему руки, вернулись к своим хозяевам.

Он еще немного постоял в узком фойе, вдыхая многократно пропущенный через кондиционеры воздух, долгие годы циркулирующий в квартирах дома 701 по Парк-авеню. Затем, сделав над собой усилие, он повернулся к двери спиной и вызвал лифт.

Он спустился в роскошный вестибюль, прошел мимо сонных консьержей и, выйдя на сумрачный простор Парк-авеню, зашагал к автобусной остановке. Он приедет домой, в Гарлем, и будет учить тамошних ребят. Его мама всегда хотела, чтобы он этим занимался.