Шестнадцатилетняя Таскани Тейер училась в женской школе Мурпайк. Среди несовершеннолетних знакомых Ноя Мурпайк был известен как «Школа шлюх» . Когда Ной сказал, к кому пришел консьерж фыркнул:

– У нас приказ. Никаких молодых людей к мисс Тейер, если доктора Тейер нет дома.

– Я вообще-то репетитор также и Дилана, – недоверчиво сказал Ной.

– Ладно. Тогда поднимайтесь.

В лифте Ной проверил подмышки, осмотрел рубашку – нет ли морщинок. Федерико назначил на этот вечер двойное свидание.

Потом он выключил телефон, лифт остановился. Дверь открылась, за ней обнаружилась масса серого шелка. Доктор Тейер одной рукой ухватилась за торец, на ней было вечернее платье, губы слегка приоткрыты, будто фотограф только что крикнул ей: «А сейчас вы тигрица!»

– Здравствуйте, Ной, – промурлыкала она, – добро пожаловать.

У Ноя язык прилип к гортани; он осторожно пожал ее наманикюренную руку, похожую на сухой лист.

– Заходите, заходите, – торопливо заговорила доктор Тейер, словно приглашала в дом закоченевшего путника. – Бедняжка, – с досадой пробормотала она.

За те несколько дней, что Ной не был в их квартире, внутреннее убранство совершенно переменилось. В холле было темно, хоть глаз выколи, лишь от серебряных подсвечников и люстры исходил тусклый свет. Лоснился черно-белый паркет. В гостиной поселились гигантские оттоманки, затянутые в серый шелк того самого оттенка, что и одеяние доктора Тейер.

Ной заморгал.

– Как вы поживаете? – пробормотал он.

– Посмотрите-ка, что мы сделали! Это наш зимний наряд, – ответила доктор Тейер, оживленно жестикулируя.

– Как вы поживаете? – повторил Ной.

– Простите, что не сразу пригласила вас войти, – начала доктор Тейер.

Ной ждал. Доктор Тейер вежливо улыбнулась. Продолжения так и не последовало.

– Чудесно. Как прошел день?

У Ноя застучало в ушах: что-то здесь было не так. Обычно он разговаривал с родителями с Парк-авеню на жизненно важные для них темы – как правило, это были проблемы с налогами, – потом ловко переводил разговор на именитых авторов и философов, родители начинали зевать и отвязывались от Него. Но доктору Тейер хотелось поговорить.

– Ох, на славу! – весело засмеялась она, аккуратно поправляя прическу. Сегодня в ней было больше жизни, чем обычно. Увядшая и элегантная, она походила на Снежную королеву из сказки Андерсена, только эта королева любила принять загар и выкуривала по пачке в день. – Я сегодня решила не забивать себе голову проблемами. Отменила сегодняшние сеансы. Мы сегодня идем с мужем на бродвейский мюзикл «Любовь». Вы не были? Ной не был.

– О, это наверняка нечто, я до сих пор млею, когда вижу на сцене блестящих киноактеров. – Она сделала несколько танцевальных па, показных и жалких, и не слишком умелых. – Ах, как это меня заводит, даже спустя столько лет.

– А потом какие у вас планы? Вы уезжаете на весь вечер? – с усилием выговорил Ной.

– О да, мы сделали заказ на до и после. Два ужина. – Она показала руками, что непременно лопнет.

– А где Таскани?

Доктор Тейер вернулась с небес на землю.

– Таскани? Удачи вам с ней.

И, шурша шелками, доктор Тейер удалилась.

Он двинулся вперед, потом остановился и огляделся. С одной стороны была белоснежная, блиставшая серебром кухня. Горничная по имени Фуэн терла чистейшую, без пылинки стену. По выражению ее лица Ной уже давно заключил, что она либо не понимает по-английски, либо притворяется, что не понимает, чтобы гостям не пришло в голову о чем-либо ее попросить. С другой стороны находилась перегруженная оттоманками гостиная. Ной направился в гостиную, прошелся среди помещавшихся там громадин. Когда он проходил мимо, шелковая обивка шелестела.

Ной ступил в длинный полутемный коридор; ему было боязно, и тем не менее он был исполнен решимости: он в одиночку покорил неизведанную страну, и легко было представить, что в руке у него палица или меч. Идя по коридору, он подумал, что колебания консьержа, пускать ли его наверх, имеют основание: кто знает, зачем ему понадобилась Таскани и зачем сейчас этот худощавый верзила в прикиде, пожалуй что, дагерного вожатого пробирается к двери шестнадцатилетней красотки.

Ной услышал звонок мобильника и постучал костяшками пальцев в полуоткрытую дверь. Дверь открылась, за ней стояла Таскани.

– О, привет.

Она носила приспущенные на бедрах, облегающие ярко-красные брючки. Волосы были обильно начинены муссом и уложены в большую арку, обрамлявшую плечи, с которых сползла маечка. Она пригласила Ноя войти, и они остановились посреди комнаты. Таскани наматывала прядку волос на оранжевый, не по-зимнему загорелый палец.

Девушка восседала в роскошном антикварном кресле. Ною достался причудливо украшенный плетеный стульчик, на котором очень уютно бы разместился плюшевый мишка. Кое-как пристроившись, Ной улыбнулся и, доставая принесенные материалы, постарался найти тему для разговора. Однако его изобретательность иссякла, стоило ему заметить, что фотография новоявленного секс-символа Джоша Хартнетта над столом Таскани вставлена в золоченую, затейливо украшенную рамку восемнадцатого века.

– Значит, вы учитесь в школе Мурпайк? – спросил он наконец.

– Да. – Она собралась, но нервничала.

– А вам она нравится?

– Да, там классно. Мы чуть не каждый день гуляем; уходим пораньше.

– Жаль, что там нет мальчиков, верно?

Она изумленно уставилась на Ноя. Глаза у нее были широко распахнутые, ярко-синие. Ресницы накрашены черным. Губы расплылись в улыбке, во взгляде появилось что-то заговорщицкое.

– В школе для девочек со скуки подохнуть можно, – объявила она.

– Но это хорошие школы.

– Для лесбиянок.

Они принялись обсуждать, как лучше наполнить вокабуляр («этот чертов вокабуляр, ничего не могу с ним поделать»), и Ной показал ей, как «мухлевать с цифирью», – тактика, которая самый затейливый алгебраический арифмоид могла свести к заданию в рамках стандартного теста. Таскани была потрясена.

– Ну надо же, как легко, – объявила она. – Проще простого.

Он не ответил. Это было действительно проще простого и объясняло, почему ученики Ноя после занятий с ним добирали прежде недостающие двести пятьдесят баллов. Ему нравилось их учить, видеть, как растут их познания, и все же… успехи его учеников давали им преимущество, которого был лишен низший класс – и он сам. Он принимал участие в том, чтобы свести к минимуму шансы честолюбивой, но бедной молодежи получить высшее образование.

Ной обвел глазами комнату. Половину ее занимала громадная кровать с альковом. Полог ниспадал из-под самого потолка. Прямо-таки венценосная барка, благоуханная ладья Клеопатры. Вся постель была завалена подушками – из шелка-сырца, рубчатого плиса, вельвета, некоторые украшены вышивкой, на других надписи вроде «Шопинг навсегда». Тиковый письменный стол был отодвинут к противоположной стене. Огромный, изысканно-старинный, он мог бы украсить собой любую музейную коллекцию, стоило только убрать с него «Макинтош».

Таскани в упор смотрела на него. Ной почувствовал, что мысли у него путаются. «Работа репетитора невозможна без установления дружеских отношений, – вертелось у него в голове, – как минимум пятую часть времени разговаривайте с учеником о его жизни». Математическая точность этой установки всегда внушала ему отвращение, но сейчас он решил на нее опереться. Эти сто минут принадлежали не ему, а Таскани.

– Ты самая популярная девочка в классе, да? – спросил Ной. Он задавал этот вопрос доброй половине своих учеников. Немного поколебавшись, они обычно с ним соглашались.

– Нет, не самая, – великодушно ответила Таскани. – Мы с девочками из школы редко вместе тусуемся.

– Ас кем ты тусуешься?

Таскани лукаво улыбнулась;

– Ко мне никого не пускают. Совсем рехнулась старушка.

– А почему к тебе никого не пускают?

– Да ко мне сюда мальчики приходили, когда ее не было. Не понимаю я ее. Знает же, что я подросток. Знает, что мне охота потусоваться. И чего она, спрашивается, от меня хочет?

– Это потому консьержи не хотели меня пускать?

– Не хотели? – развеселилась Таскани. – Ну надо же. Наверное, приняли вас за моего парня, только мой одевается по-другому.

Ной кивнул и нервно заулыбался.

– Мой парень – да он вас куда как старше.

– А как вы думаете, сколько мне лет? – помолчав, спросил Ной.

– Ну, не знаю, может, двадцать.

– Двадцать четыре.

– А, ну, тогда вы не так намного его младше, -она вздохнула. – Мама думает, я должна встречаться с мальчиками своего возраста.

– В этом есть рациональное зерно, – сказал Ной.

– Нуда, конечно. Я же не дурочка. Но мальчики моего возраста все как один дубари.

– А на той тусовке что-нибудь случилось? Когда у вас были эти ребята?

– Я не поняла, о чем вы. Что вы хотите узнать?

Ной пожал плечами. И правда: что он хотел узнать? Он всего-навсего старался завязать разговор, хотя и не в кассу. Как исчислить объем куба…

– Я сделаю так, что консьерж кого угодно пропустит. – Таскани посмотрела на него многозначительно и, как ему показалось, оценивающе.

– Я в школе тоже не тусовался, – доверительно сообщил Ной, – я был жуткий зануда.

– Ох, да не надо, все равно не поверю. Наверняка вы были прикольным парнем.

Мобильник Таскани запел мотив «Весны» Вивальди. Она нажала кнопку.

– Извините.

– Приятная мелодия, – сказал Ной.

– Да, это что-то вроде с весной связано. Скачала откуда-то.

Мобильник снова зазвонил.

– Ух! Да вырубить его – и все.

Таскани порылась в ящике стола, вынула оттуда сигарету и вставила ее в рот.

– Не хотите сигаретку? – предложила она; ее собственная при этом чуть не выпрыгнула у нее ИЗО рта.

Ной покачал головой.

– А твоя мама разрешает тебе здесь курить?

– Шутите? Да она же знает, что если не даст мне курить, я буду наедаться.

Таскани выдвинула пепельницу с надписью «Оторва». Пепельница была украшена орнаментом из грубо прочерченных силуэтов невероятно стройных женщин, какие фигурируют на обложках романов из манхэттенской жизни. Она сидела ссутулившись, напоминая известное скульптурное изображение Сократа, держа в вытянутой руке сигарету. На фильтре виднелись следы розовой помады.

– Сегодня она наверняка отпустит меня в спортзал, я в последнее время объедаюсь как корова. Уж не знаю, чем она думает, откуда мне взять время на домашнюю работу.

Ной попросил Таскани вычислить средний рост игроков условной бейсбольной команды. Потом он попросил ее назвать число, обратное наименьшему простому числу. Она затруднилась с ответом, и он обвел глазами комнату. Прямо посреди кровати лежала большая подушка. С боков ее подпирали подушки поменьше, на них значилось: «Моя карта – Виза» и «Принцесса Всего». Средняя же, самая большая, подушка была скромной и вполне домашней. Таскани, запинаясь, выговорила какое-то число, но Ной не расслышал, какое именно. Надпись на центральной подушке гласила: «Мальчики любят девочек стройных – забей на калории и спи спокойно».

***

Ной сидел в кофейне, было самое начало вечера. Он обзванивал своих знакомых. За эту неделю подушка приобрела в их кругу широкую известность. Незатейливая рифма за короткий срок превратилась чуть ли не в цитату из греческой трагедии. Его друзья Тайсон и Джефф решили, что это пародия. Та-бита решила, что это здорово, и захотела заказать себе такую же. Его мать это опечалило, а Кента -позабавило. Гера сказала, что такую подушку нельзя держать дома, а Федерико предположил, что доктор Тейер специально ее купила.

Высказал он это предположение во время двойного свидания. Они сидели в самом темном углу пуэрто-риканского ресторанчика, который и так был освещен всего-навсего флюоресцентными лампами, Федерико пригласил ту самую девушку, с которой познакомился на дискотеке в одном из пакгаузов Куинса, и уговорил ее привести с собой подругу. Ту девушку, с которой они тогда вернулись с вечеринки, Ной пригласить не мог, потому что не мог вспомнить ее имя. Девушка Федерико то и дело хихикала, клала на стол пухленькие, в браслетах ручки, наклонялась вперед и хитренько улыбалась, глотая пиво, словно то была содовая вода. Отвечая Ною, она всякий раз смотрела на Федерико. Ее подруга тоже, судя по всему, была на том вечере, однако Ной никак не мог вспомнить ее лицо. На шее у нее расположилась татуированная бабочка.

– Бедненькая девчушка с подушкой, – выговорила Бабочка.

– Да ну ее на хрен, – сказала Девушка из пакгауза. В нос ее было продето колечко. – Богатенькая девчушка.

– Веселенькое дельце, – сказал Федерико, знаком показывая официантке, чтобы принесла еще жареных бананов. – Ну и работенка у Ноя. Я эту историю всем рассказываю.

Ной не смог удержаться от улыбки (не часто выпадало ему рассказать историю, которая вызывала всеобщий интерес и обсуждение; успех был головокружительный), но под горячей волной удовольствия он ощущал прохладную меланхолию. Ему было жаль Таскани, но теперь она превратилась в персонаж из анекдота. А к персонажу анекдота трудно испытывать сочувствие.

– Эти люди – они все идиоты, – сказала Девушка из пакгауза. – Прямо радоваться начинаешь, что ты не из таких.

– Ну, не знаю, – отозвалась Бабочка, не глядя на собеседников. На ней был мешковатый джемпер с надписью «Янки». – Она же просто девчонка. Вряд ли ей все это нравится. Даже говорить неохота. – Она отодвинулась далеко от стола, положила ногу на ногу; лицо у нее было не просто грустное, а безжизненное.

– Надо же такое придумать – хрень несусветная, – заявил Федерико. Он воздел над столом руки, словно желал обнять всех троих. Волосы у него были аккуратно смазаны гелем и зализаны назад, как у киношного мафиозо средней руки. Ной задумался о том, не слишком ли далеко зашло его любопытство и не стали ли они с Федерико – человеком, который даже не особенно ему нравился, – уже и друзьями.

Федерико провел пальцем по руке Девушки из пакгауза и принялся чертить вокруг локоточка маленькие кружки. Ной посмотрел на Бабочку, с которой у него вроде как было свидание: ее локти скрывали водолазка, свитер и ветровка.

Девушка из пакгауза многозначительно посмотрела на Федерико и ткнула вилкой в кусок цыпленка.

– А она, эта девчонка, – хорошенькая? – спросила она.

– Ну-у, в общем, да, – сказал Ной. Он успел подрастерять свое обаяние. – Думаю, она ждет, когда я начну ее кадрить.

– И как? Начнешь? Хочешь ее типа поучить? – заинтересовался Федерико.

Бабочка корябала этикетку своей бутылки с пивом. Взгляд у нее при этом был такой сосредоточенный, словно она надеялась, что сумеет, хорошенько сконцентрировавшись, заставить их всех исчезнуть.

– Вообще-то ее, похоже, стоит трахнуть. Дай ее мамашку тоже.

Бабочка встала и пошла в туалет. Она так и не сняла джемпер. Федерико и его девушка продолжали хихикать над казусом Таскани. Федерико наклонился вперед и, учтиво придерживая лоснящиеся волосы (чтобы не упали в рис), прошептал на ушко своей партнерше: «Вот подожди, повезу тебя домой, – шепот был как раз такой громкий, чтобы мог слышать Ной, – раздвину тебе ножки и попробую, какая ты вкусная».

Он с гордостью взглянул на Ноя: «Смотри-ка, чем я сегодня ночью буду заниматься», – и Ной, смущенный и сердитый, уставился в столешницу. Он был зол на Федерико за то, что тот такой грубый самец, зол на Девушку из пакгауза за то, что ей это, похоже, нравится. И зол – он понимал это – также и на то, что Бабочка совершенно им не заинтересовалась и так явно не желала иметь с ним никакого дела, потому что – ага, может, это и есть ключ? – он американец и образованный. Привычные для него темы были этим людям не нужны. Да, он развлекал публику и все его слушали, смотрели ему в рот. Но заинтересовала их Таскани, а не рассказчик. Он был всего лишь приемником, передатчиком, был способен узнать о жизни бестолковой и заметной семьи, которая дала ему работу. У него не было ни гарлемской непосредственности, ни изысканного лоска Парк-авеню.

Единственными, кто любил его таким, какой он есть, были его друзья из Принстона. Но он не хотел стать одним из тех, кто учился в Принстоне только для того, чтобы тереться среди его бывших питомцев. Он пришел в Принстон из глухой провинции и не променял бы свое «непривилегированное» детство на что угодно. И неспроста он (как часто наши чувства остаются неясными для нас самих, пока их не обнаружит уже свершившийся факт) решил переехать в Гарлем. Ему хотелось познать мир, который был бы чужд как четырем годам его ученичества, так и патриархальному виргинскому городку. Он всегда искал что-то новое.

Но интерес к Таскани иссяк, пиво в бутылках тоже, Федерико собрался отвезти свою подружку домой, «раздвинуть ей ноги и попробовать, какая она вкусная». Бабочка возвратилась, все четверо выбрались наружу, Бабочка упорхнула, Ной вскоре последовал ее примеру, кое-как доковылял по выщербленному тротуару Сто пятидесятой улицы до дома и бросился в холодную постель. Он мог бы пригласить ее зайти, она была довольно привлекательна. Но случайные связи успели ему разонравиться. Красота – это еще не все. Да и все прочее тоже.

***

Ной рассказывал историю с подушкой бессчетное количество раз – создал вокруг нее целую мифологию, и когда пришло время следующего занятия с Таскани, он нервничал так, будто кому-то из его учеников пришло время сдавать экзамен. Пообедал, не ощущая вкуса еды: суррогатная пища механически попадала изо рта в пищевод – и целый день после этого через силу сосал мятные леденцы.

Он перепутал условленное время и, приехав на час раньше, принялся бродить туда-сюда по Восемьдесят шестой улице. И тут он увидел ее.

Она переходила через улицу; на ней была легкая курточка и черная меховая шляпа. Она была с подружкой; они остановились у витрины салона «Тайна Виктории». Они стояли в странной позе: ноги совсем рядом, а тела разделены, словно половинки треснутой стены, – они, по всей видимости, не испытывали друг к другу симпатии. Они разглядывали розовую эротическую комбинашку на бледном, как воск, манекене, но говорили явно о другом. По жестикуляции ее затянутых в перчатки рук Ной заключил, что Таскани рассказывает о чем-то недавно с нею происшедшем и, возможно, имеющем отношение к какому-то мужчине или парню. Боясь, как бы Таскани не заметила его и не решила, что он за ней шпионит, Ной украдкой свернул на Лексингтон и провел остаток часа в кофейне, жуя резиновый пончик.

Когда он наконец пришел в квартиру Таскани, ему пришлось подниматься наверх под грохотание хип-хопа. Она зажигала с двумя угрюмыми на вид подружками. Вся троица буквально плавала в сигаретном дыму.

– А, привет, – кивнула Таскани. Она открыла окно и попыталась выгнать дым листом бумаги. – Выметайтесь, ребятки, – заявила Таскани, – ко мне препод пришел.

– «Препод» – это вольное сокращение от «преподаватель», – заметил Ной, когда девушки ушли. Ему хотелось немного ее поддразнить. Но Таскани зевнула, откинула волосы, и при взгляде на ее покачивающиеся бедра Ной почувствовал панику. Язык самовольно вытолкнул изо рта мятный леденец. Леденец с легким стуком упал на деревянный пол.

Они смотрели друг на друга сквозь дымную завесу.

– Ага! – весело сказал Ной. Это было все, что пришло ему в голову.

– Здрасьте, – хихикнула Таскани. Ей явно было не по себе, внезапно ей снова стало шестнадцать лет.

Ной опустил сумку, поднял леденец, посмотрел на него и положил в карман. Они снова помолчали.

– Меня опять никуда не пускают, – сказала Таскани.

– Да? Почему это?

– Из-за того человека, – ответила она. – Мама совсем свихнулась.

– Вот как?

Они прошлись по словам на букву «а» из словаря. Ной был разочарован: он не надеялся, что его ученики знают, как пишется «арбитр», но таки ждал правильного написания слова «аэрозоль».

– А тебе очень нравится этот парень? – спросил Ной.

– Он нормальный. Очень славный. И при деньгах. Но я даже не знаю… Иногда хочется чего-то… поглубже. Поинтеллектуальней, что ли? – Она уставилась на Ноя.

– А где ты хочешь учиться? – покровительственно улыбаясь, спросил Ной. Ему хотелось, чтобы разговор принял другой оборот.

– Мама хочет, чтобы я поехала в Хэмпширскую академию. Моя тетя там деканом, а дедуля выстроил библиотеку или что-то в этом роде. Но мне придется набрать семьдесят пять процентов…

– Ты можешь набрать семьдесят пять процентов.

– Да и вообще мне неохота туда ехать. Это будет глупость. Типа поезжай-ка ты туда, детка, там полегче – школа веселенькая, типа того.

Заурядный здравый смысл подсказывал Ною, что следует дать Таскани установку на поступление в Хэмпширскую академию, но он этого не сделал. Он не мог представить себе Таскани, катающуюся на санках в Нью-Хэмпшире. Равно как и занятую учебой.

Темой дня были аналогии. Ной начал с легкого: НАСЕСТ – КУРИЦА.

Она застонала, пробормотала несколько невнятных ругательств и наконец нашлась:

– Э… если на курицу насесть… она не станет нестись?

Вторая аналогия была: ПУЭБЛО – ИГЛУ.

– Что за черт? Я знаю, что такое «иглу», любой дурак знает, это что-то вроде канадского ледового дворца, но с какой стати я должна знать, что такое «пуэбло»? Что это за чепуха такая – пуэбло?

– Ты знаешь, вы это проходили в восьмом классе, возможно, когда разбирали коренных американцев…

– А, да! Всё. Это где жили черные.

– Нет! Не черные. Коренные американцы.

– А, да, да, извиняюсь.

Они еще несколько минут промучились над этой аналогией. Наконец она объявила:

– Ладно, я поняла. Иглу – это канадский ледовый дворец, а пуэбло – это где жили черные.

У Ноя не осталось сил возражать. Слишком многое было против него. Между индейцами и афро-американцами не было никакой разницы – по крайней мере не для Таскани. Она, наверное, думала, что в Гарлеме навалом пуэбло и на улицах пляшут индейские шаманы.

Он пошел в ванную и там зачарованно смотрел, как убегает вода в слив стеклянной, подсвеченной снизу раковины. Выходя, он наткнулся на доктора Тейер. Судя по ее одежде, она отправлялась работать, хотя она запросто могла нарядиться так на ленч с любой из своих подруг. Психотерапевтические сеансы доктора Тейер представляли собой совместный обед, кофе в какой-нибудь квартире на Мэдисон-авеню и рецепт в качестве десерта.

– Ной, – шепнула она, – ну, как она? Хотя бы лучше, чем Дилан?

Она сменила макияж и светилась бронзой.

– Она! Я все слышу, – крикнула из-за двери Таскани.

– Господь с тобой, – крикнула в ответ доктор Тейер, – как у тебя дела?

– Чудно! – отозвалась Таскани. Доктор Тейер повернулась к Ною:

– Неужели «чудно» ?

– Она очень рассудительная девушка, – ответил Ной.

– Главное, чтобы она показала лучший результат, чем на пробном экзамене.

– Я была с перепоя. Я же тебе говорила, – раздался голос из-за двери.

– Она так спокойно говорит «с перепоя», словно меня это совсем не должно волновать.

Ной не знал, что сказать; доктор Тейер и впрямь не казалась взволнованной.

– И как, ты думаешь, мы должны заниматься, если ты нам мешаешь?

Теперь они все трое были у Таскани в комнате.

– Сейчас моя очередь пообщаться с Ноем, солнышко. У тебя уже было сорок пять минут.

Ной сел рядом с Таскани. В пепельнице с надписью «Оторва» тлели окурки. Они посмотрели на мать, которая, казалось, прочно вросла в дверной проем. Внезапно на нее нахлынуло раздражение. Таскани и Ной – оба были для нее как непослушные дети.

– Фуэн! – позвала она. Явилась Фуэн с чайным подносом.

– Что ты делаешь, мама! – озлилась Таскани.

– Я подумала, что вам с Ноем не помешает освежиться. Чтобы сосредоточиться.

– Ты такая странная.

– Судя по всему, я очень странная, – покорно подтвердила доктор Тейер.

Ной взглянул на поставленный на антикварный стол поднос. Фарфор был тонкий, как бумага, расписан черными лебедями, а ручки такие маленькие, что их можно было ухватить только двумя пальцами. Посреди подноса застыли два унылых кекса.

– Ты бываешь невыносима, – сказала Таскани.

– Довольно, – слабо отозвалась доктор Тейер и, повернувшись к Ною, проинструктировала: – Главное, убедитесь, что она правильно понимает ваши вопросы.

– Мы как раз этим сейчас занимаемся, – ответил Ной.

А ты… – Доктор Тейер перевела взгляд на Таскани; помолчала. Похоже было, что она сейчас заплачет. – Ты должна ценить, что на свете есть и другие люди, кроме тебя. Ты ведь не думаешь обо мне, верно?

– Не думаю, – сказала Таскани. Голос ее звучал безжизненно.

– И над этим тоже поработайте, – скомандовала доктор Тейер.

Выдержка покинула Таскани. Глубоко, сердито затянувшись, она сказала:

– Я выучила все, что было задано по словарю. Ведь я выучила словарь, Ной?

– Она выучила весь словарь, – солгал Ной, – почти весь.

– Ну, ты довольна ? – спросила Таскани у матери. Доктор Тейер смерила дочь долгим взглядом, словно оскорбленная ее дерзостью.

– Я довольна.

И, как-то странно, вопросительно покачивая головой, она скрылась за дверью. С Таскани она вела себя не так, как с Диланом. Она держалась отчужденно, словно оборонялась – а может, сражалась? С собственной дочерью?

– Все надоело, – сказала Таскани.

– Она заботится о тебе, – сказал Ной, сам не зная, до какой степени он говорит правду.

– Чушь. Она просто боится, как она будет из-за меня выглядеть. Все ее клиенты – родители моих знакомых, «мир так тесен!» – и что бы я ни делала, это каким-то боком ее задевает. Так она говорит. Она, наверное, и заботится обо мне только из-за этого.

– Ух ты! Это серьезное обвинение. Ты уверена?

Таскани подняла глаза на Ноя. Ресницы у нее были как тюремные решетки. Казалось, она вот-вот скажет ему что-то жестокое и глубоко прочувствованное. Но, закурив, она растрепала волосы, и теперь ее больше занимала игра с белокурыми прядками.

– Да ладно. Давайте лучше математику делать.

Ной был удивлен и слегка озабочен: впервые кто-то из его учеников торопился заняться математикой, вместо того чтобы задвинуть ее куда подальше, даже когда экзамен был на носу.

Формула для вычисления площади поверхности куба 6s2. Если у человека три рубашки, пять пар брюк и два ремня, значит, у него тридцать возможных перемен одежды. Если за час Карлос доставил двадцать семь пицц, девять он доставит за двадцать минут.

– Мужа нашей горничной зовут Карлос, – заметила Таскани, – странно, она же филиппинка.

– Не припомню, чтобы я ее видел.

– Она нелегалка, – сообщила Таскании.

– А.

– Никогда не встречалась с небелыми, – продолжала Таскани.

– Вот как?

– Нет, я, наверное, я должна, то есть, я хочу сказать, все должны…

Ной набрал в легкие воздуха.

– Ну, я не думаю, что здесь следует говорить о долге, было бы немного странно, если бы ты считала это своей обязанностью.

– Ну да, конечно. Надо признать – мне просто нравятся белые парни. Такая уж я. Люблю белых парней в отглаженных рубашках. А еще иногда латинос в отглаженных рубашках.

В голосе Таскани было что-то чуть ли не извиняющееся. Ной посмотрел на свой свитер, под которым не было рубашки, и, стиснув зубы, решил, что непременно исправит это упущение. Похоже было, шестнадцатилетняя Таскани одной левой уложила своего двадцатичетырехлетнего преподавателя.

– Понимаю, – сказал Ной.

– Да, такой у меня тип.

– А где ты с ними знакомишься?

– Мало ли. Вот вы как знакомитесь с девушками? В баре, в клубе.

– Они покупают тебе выпить?

– Иногда. И вот странность, я вроде как не хочу, чтоб они мне покупали выпить, но потом все-таки соглашаюсь, и как-то так получается, что я теперь вроде связана с этим парнем, а он, может, чокнутый. Так что я стараюсь сама себе брать выпивку.

Бегун из Плезантвиля, пробегая по восемь миль в час, доберется до границы графства Вестчестер за полчаса. Сумма внутренних углов октаэдра равна 1080 градусам. Если из двадцати женщин на вечеринке четырнадцать блондинки и двенадцать надели туфли на высоком каблуке, значит, как минимум шесть из них – блондинки на высоких каблуках.

«Я хочу раздвинуть тебе ноги и попробовать, какая ты вкусная».

На следующей неделе Таскани собиралась к врачу и не могла заниматься в обычное время, поэтому они с Ноем договорились встретиться в один из промежутков, когда у нее будет свободное время, в библиотеке школы Мурпайк.

***

«Это место считается спокойным, но там занимаются и другие дети, и вы двое не сумеете сконцентрироваться, да и, кроме того, я думаю, что это просто недопустимо, так что почему бы вам просто не прийти попозже? Невзирая на время, просто приходите, и все» (голосовая почта от доктора Тейер).

Занятие с Таскани приходилось перенести на действительно поздний час – сейчас его расписание было под завязку забито занятиями со старшими учащимися. Хотя СЭТ можно было сдавать несколько раз, на последнем году учебы он предлагался выпускникам примерно раз в месяц – не так много высших учебных заведений соглашались выдерживать крайние сроки. Занятия с младшими, у которых СЭТ должен был состояться только через год, не доставляли особенных хлопот. Он поехал в Верхний Вест-Сайд к Кэмерон (у нее был неудачный день; во время диктанта она не переставала жаловаться, что главная роль в школьной постановке «Цыгана» досталась скучной, глупой, бесцветной, бессмысленной Марибет Колберт), потом взял такси до Ист-Сайда, где у него была встреча с новым учеником, тоже учащимся Филдстона, Рафферти Зейглером. Миссис Зейглер согласилась позвать Ноя заниматься с Рафферти только под влиянием неоднократных рекомендаций родителей Кэмерон. Миссис Зейглер принадлежала к людям повышенного уровня тревожности, к племени хрупких, похожих на бабочек женщин с Пятой авеню, которые в своих апартаментах жили, как птицы в клетке. Рафферти оказался немногословным, как большинство парней его возраста, легко усваивал математику, но максимум, что в своей жизни прочел, – это руководство к игровой приставке. Случай совершенно заурядный, хотя Ной, имея дело с такими нервными матерями, всегда отдавал себе отчет, что им ничего не стоит начать выказывать недовольство. Когда Ной приехал на Парк-авеню, было уже около десяти часов. Когда он выходил из лифта, в дверях его встретила доктор Тейер.

– Уже поздно, – прошипела она.

– Простите, но вы же сами сказали, чтобы я пришел, когда смогу, – у меня есть и другие ученики.

– Входите, – скомандовала доктор Тейер. Она сменила серое одеяние на темно-красное. В ушах вместо обычного жемчуга были золотые кольца. Она, должно быть, только что вернулась из театра. – Садитесь, – велела она, и Ной, неожиданно для себя, взгромоздился на одну из оттоманок. Доктор Тейер сидела напротив него и улыбалась. На зубах у нее краснели пятна от вина. Она завела руку за спину, поймала большим пальцем шелковый шлейф и перекинула через свой плоский живот.

– Таскани, – подчеркнула она, – легла спать.

– Вот как?

В ярком электрическом свете глаза доктора Тейер казались большими и влажными, как у Таскани.

– Насколько я понимаю, согласно этикету назначенные встречи следует отменять за двадцать четыре часа?

– Боюсь, что так.

– Как у юристов. – Она улыбнулась, и Ной тоже улыбнулся. – Тогда надо чем-то занять время, – продолжала она, – послушайте, я очень беспокоюсь. Я не уверена, что Таскани справится. Мы очень хотим, чтобы она попала в Хэмпшир. Сумеет она попасть в Хэмпшир?

«Главное, я хочу учиться в веселенькой школе».

– У вас есть там знакомые, так ведь?

Доктор Тейер засмеялась. Судя по всему, Ной вел себя очень забавно.

– Да, у нас «есть там знакомые».

– Что ж, у нее неплохие шансы. Я сейчас делаю упор на математику. Думаю, здесь может быть хороший задел.

– Вы должны проверить, как она умеет умножать.

– Да, конечно. Должен.

Доктор Тейер поправила свои надоедливые волосы и улыбнулась Ною, словно извинялась за то, что пытается делать его работу.

– Вы знаете, мне не пришлось сдавать этот экзамен, который предстоит Таскани.

– Нет?

– Нет.

Доктор Тейер склонила набок голову и испытующе посмотрела на Ноя – так смотрят птицы и смышленые дети, так частенько делала Таскани. Судя по всему, в этот момент доктор Тейер пыталась угадать, что о ней думает Ной.

Агентство засчитывало занятия длительностью не меньше ста минут. Он здесь для этих ста минут.

«Тогда надо чем-то занять время».

– И почему же, – спросил Ной, – вы не сдавали этот экзамен?

Доктор Тейер наклонилась вперед. Лифчик у нее был телесного цвета.

– Я, – доверительно проговорила она, – училась не в частной школе.

– Да-а? – Ной сам поразился тому, как он скопировал ее интонацию. В конце концов, он ведь и сам учился не в частной школе. И наверняка намного более не-частной, чем та, где училась доктор Тейер.

Да, правда. Странно, не так ли? Я прихожу на светский раут, где хозяин берет у меня шубу и при этом спрашивает, где я училась, а я улыбаюсь и говорю: «На Лонг-Айленде, вряд ли вы слышали, мне можно остаться, или?..»

Они посмеялись.

– Могу я вам что-нибудь предложить?

«Мальчики любят девочек стройных – забей на калории и спи спокойно».

– Нет, спасибо. У меня есть планы на ужин.

– О, я вас задерживаю?

– Нет, конечно, нет.

Она и впрямь его не задерживала. У него не было планов на ужин. Он посмотрел на нее, полулежащую на старинном диване, улыбающуюся. Что удерживало его от того, чтобы остаться?

– Тогда, может быть, выпьете что-нибудь? – Она показала свои красные зубы.

Ной посмотрел на часы. Оставалось девяносто минут. Шестьсот долларов. За бокал вина с женщиной, как минимум очаровательной. Он согласился.

Доктор Тейер ушла, оставив его сидеть на бескрайней серой оттоманке. Ной порылся в памяти, стараясь найти среди случаев своей педагогической практики хотя бы один подобный. К тому времени как доктор Тейер вернулась с двумя большими бокалами вина, он так ни одного и не нашел.

– Это из запасов моего мужа, мы ему не скажем. Ной глотнул.

– Ну как?

– Очень хорошее вино.

– Чем вы занимаетесь в свободное от работы репетитором время?

– Я собираю материал для поступления в аспирантуру.

Ах вы душка! Я так и думала, что вы хотите стать настоящим преподавателем. Когда Таскани ходила в садик, как она любила играть в учителя. Всегда сама себя учила. Хорошо, что она потом это бросила.

Доктор Тейер смотрела на Ноя вопросительно, словно прикидывая, что стоит ее привлекательность в его глазах. Он колебался, не зная, стоит ли ему встать с оттоманки и сесть рядом с ней на диванчик, каково это ощущать ее всего в нескольких дюймах от себя, накрыть своей рукой ее руку. Она очаровывала его против его желания. На ее золотых серьгах вспыхивали отблески света. Он совсем потерял голову от игры этих теплых всполохов, когда подумал, что она, в сущности, может решить все его проблемы. Ему нужно всего лишь время от времени заменять ее вечно отсутствующего мужа, сопровождать иногда в театр. Она позаботится о Стаффорде, Перкинсе и «Американ-банке». Он никогда не встречался с женщиной старше себя – может быть, она сумеет удержать интерес к себе дольше, чем девушки его возраста. Он чувствовал, о чем она хочет его спросить. Он взглянул в карие, окаймленные светлыми ресницами глаза.

– Как же вам тут живется?

Доктор Тейер открыла рот, потом закрыла. Улыбнулась, потеряла улыбку и снова нашла. Непрозвучавший намек («кто-то должен о вас позаботиться») лишил ее дара речи. Ной подумал, что ему, возможно, стоит извиниться, хотя само по себе сказанное им было абсолютно невинно.

Их разделяли каких-нибудь тридцать сантиметров. Он хотел подняться и подсесть к ней, но передумал. Взял себя в руки, улыбнулся – и пролил вино на новенький ковер.

Он вскочил на ноги:

– Простите, пожалуйста. Где полотенце?

Доктор Тейер холодно посмотрела на него. В комнате вдруг стало очень темно. Не надо было ему вскакивать.

– Все в порядке, Ной, – раздраженно сказала она, – я позову Фуэн, она все сделает.

Ной не мог унять дрожь в коленях. Он то и дело бросал взгляды на доктора Тейер, в ее неподвижной позе были одновременно апатия и враждебность.

– Я и сам могу, – заговорил он, – не надо беспокоить Фуэн.

– Господи. Говорю же вам, Фуэн уберет. Забудьте.

– Простите.

Доктор Тейер попыталась улыбнуться, но ей это не удалось, она уронила руки на колени, лицо ее на миг исказилось. Потом она встала.

– Не стану вас больше задерживать.

Ной был счастлив добраться до своего пальто.

– Вам не придется платить за это занятие, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Ной. Вы пришли, и вам заплатят. Иначе чем вы объясните это посещение?

– Что ж, тогда большое спасибо.

– Спокойной ночи. Жду вас в среду.

***

Со дня их двойного свидания Ной избегал Федерико. От станции подземки он шел по Риверсайд-драйв – улице живописной и не таящей неожиданностей: так у него было меньше шансов столкнуться с Федерико. Он вспоминал его брутальность и свою собственную неудачу. Та ночь и недавний конфуз в Доме доктора Тейер оставили Ною горький осадок и Неприятное осознание того, что большинство людей на Земле в той или иной степени хищники. Ему же хотелось простоты и ясности.

К несчастью, избегая Федерико, он тем самым избегал ходить в спортзал, и хотя за недели занятий у него оформились мускулы, он боялся, что за те дни, что прошли с последнего посещения, мускулы эти преобразовались в нечто значительно более мягкое. Лежа на диване, он тщательно исследовал живот, похлопывал по нему, поглаживал, будто полировал. До чего же дряблый. Даже смешно. Он перевернулся на живот и, уткнувшись носом в матрас, шумно вздохнул.

Послышался стук – что-то твердое ударилось о керамику: труба проржавела, и кусочки ржавчины и затвердевшей изоляции сыпались прямо в ванну. В этот раз обломок был большой, Ною пришлось сгребать мусор двумя руками и нести к мусорному баку в пригоршне.

Спустившись вниз, он остановился, чтобы подышать воздухом, или, точнее, он хотел было подышать воздухом, но вдохнул лишь зловоние, идущее от жирных полос, оставшихся на земле после утреннего объезда мусоровоза. Он огляделся вокруг. Все те же коробки из кирпича и бетона, тот же замусоренный тротуар.

Возвращаясь, он увидел почтальоншу, она рассовывала по ящикам конверты. Ной просмотрел свою почту: два предложения завести кредитную карту (эти он выбросил сразу же: слишком велико было искушение, глянцевые брошюры так и липли к рукам) и письмо из Принстонского банка. Большой серый лист бодро извещал его, что период отсрочки по причине окончания высшего учебного заведения истекает и наступает время платежа. Сумма была не особенно большая, но грозила пробить брешь в бюджете Ноя: отобрать у него недавно появившиеся тридцать долларов остатка и снова отбросить в глубокий минус. Стоя посреди своей убогой комнатенки, Ной прочел это извещение и нахмурился. Он вздохнул, и через мгновение еще раз, уже громче. Еще через мгновение у него задрожал подбородок.

Он ненавидел плакать, ненавидел эгоистическую слабость этого занятия. Вместо этого он лихорадочно искал способ выйти из нынешнего отчаянного положения. Он откинул крышку лэптопа, раскрыл свое эссе для поступления в аспирантуру и несколько минут смотрел на мигающий курсор.

Моя жизнь всегда состояла из противоречий, она – будто сбивчивый текст, в котором отдельные смысловые элементы с трудом поддаются пониманию.

Дерьмо. Полное дерьмо. Вчера он так гордился этим, а сегодня почувствовал, что это никуда не годится. Не хватало страсти. Он закрыл лэптоп и посмотрел на часы. Шесть вечера, а поскольку пятница у него выходной, учеников у него сегодня нет. Он позвонил своему другу Тайсону, и они договорились пойти в кино, но фильм начинался лишь в десять часов. Он сознавал, что звонит семье только когда дела у него не очень и что-то не ладится, но ему, конечно же, в любом случае надо было с ними созвониться, и еще – ему хотелось с кем-то поговорить, а они наверняка были дома. Он щелкнул на полученной от матери голосовой почте, послушал ее голос с гортанным южным акцентом, который наполнил его невольным стыдом – в этом голосе чувствовался запах костров, вареного арахиса и шоу Джерри Спрингера – всего, что на Манхэттене принято было высмеивать.

«Привет, ребята, это Ной. Просто хочу проведать. У меня все нормально. Перезвоните». Ной закрыл мобильник и уставился на него. Он всегда старался оставлять самые общие послания, не упоминал друзей из Принстона, спектакли, которые видел, не хотел, чтобы они чувствовали, что он отдалился от них, что считает себя выше их. Но он отдавал себе отчет, что гордится тем, что сумел вырваться из захудалого городка. А разве это не значит, что он считает, что преуспел больше, чем они? Телефон в его руке завибрировал.

– Алло?

– Привет, это Кент.

– Как дела? Я просто так позвонил.

– Знаю. Я выходил. Косил лужайку.

– Как там лужайка поживает?

– Шутишь?

– Просто спрашиваю, чтоб разговор поддержать. На другом конце провода воцарилась тишина.

– Как учеба? – предпринял Ной еще одну попытку.

– Учеба?

– Нуда.

– Я думал, мама тебе сказала. Я забил.

– Что за чушь?

– Я нашел работу. Хорошие деньги. Помогаю маме платить за дом.

– Тебе не надо платить за дом. Тебе надо учиться.

– Нет, не надо. Я забил, старик. Хватит.

Ной знал, что не стоит ему продолжать эту тему, Кент и так уже начал ершиться.

– Ну и как ты себя чувствуешь? – спросил Ной.

– Хорошо. Нет, правда.

Ной помолчал. Судя по голосу, его брат и впрямь чувствовал себя хорошо. Или по крайней мере чувствовал облегчение. Он явно стал больше доволен жизнью. Тем не менее Ной не сумел сдержаться.

– Ты сделал громадную глупость, – сказал Ной и подумал: если это и впрямь была глупость, почему он чувствует такое облегчение?

– Нет, – бесстрастно сказал Кент, – это не так.

Ной бросил телефон на кровать. Брат оборвал разговор. Ной был зол, но больше на себя, чем на брата. Как же так: собирается стать высококлассным педагогом и не может помочь собственному брату! Возможно, само понятие «хороший педагог» подразумевает, что некоторых ребят надо оставлять в покое, но его бесила эта глупая реальность – он легко контролировал себя, но решительно ничего не мог поделать со своим братом. Он терпеть не мог безудержную саморекламу банкиров и различного рода консультантов, но боялся, что не настолько способен к самоотречению, чтобы стать хорошим учителем.

Ной побрел в кухню. Он вспомнил, как поражена, ошеломлена была Гера, когда узнала, что у Ноя нет дома мамочки, которая готовила бы ему обед; ее Удивляло даже то, что Ной вообще как-то умудрялся сам себя кормить. Холодильник был пуст, а Ною хотелось есть. Он устал от баночного супа и мексиканского фастфуда – пожалуй, пришло время возобновить дружбу с Герой и Федерико.

Ной порылся на полках в поисках подарка хозяйке. Непочатой оказалась только банка шведского соуса для спагетти, который он ни с того ни с сего купил в «Икее», когда ездил туда за мебелью. Он бросил банку в пакет и устремился за дверь.

Он позвонил и услышал на лестнице тяжелую поступь Геры. Она очень обрадовалась Ною, а он был в восторге оттого, что кто-то так искренне радуется его приходу. Ее улыбка была полной противоположностью хозяйской улыбке доктора Тейер, чье гостеприимство было убедительно лишь для тех, кто сам желал быть в нем убежденным. Она поманила его наверх, и он пошел за ней, чувствуя, как разрежен воздух там, где она проходила. Она исчезла в своей спальне и через пару минут появилась снова, уже в другом, капельку более элегантном гавайском сарафане с серебристой оторочкой.

– Как вы поживаете, Ной? – Она, похоже, специально тренировалась: прононс и тягучие гласные были как у членов королевской семьи.

– Мои дела хорошо, спасибо, – сказал Ной.

– Вы кушали? – спросила Гера, продвигаясь к кухне.

– Я принес вот это, – сказал Ной, доставая из хрустящего пакета банку соуса. Он даже губу прикусил – так ему показалось невежливо, что он что-то притащил и доставил Гере дополнительные хлопоты. Но Гера, увидев приношение, захлопала в ладоши, святясь радостью и любопытством, словно Ной предъявил ей в корзинке спасенного Моисея.

– О, Ной! Спасибо. – И она с почтением понесла банку в кухню.

– Да не за что, – пробормотал Ной, разглядывая драную диванную обивку.

– М-м, – рассеянно промычала Гера. Из дверного проема высунулись голова и громадные груди. – А сколько вам платить ваше агентство, Ной? – Голова и грудь снова скрылись в кухне.

– О, очень хорошо платит. И будет платить больше, если найдет мне еще учеников.

– Моя чудная дочь Титания, – голова Геры задержалась в проеме ровно настолько, чтобы сделать ударение на слове «чудная», – она всегда была такая старательная. Ей в этом году исполняться двадцать. Я так мечтаю, чтобы она могла учиться, пойти в колледж. Как вы думаете, она там будет хорошо учиться?

– Да, я не сомневаюсь, что она…

– Ведь она умничка, не то что Федерико, он милый мальчик, но, знаете, тугодум. Я думаю, она бы справилась. – В ее голосе слышалась такая мольба, будто Ной был членом приемной комиссии.

– Вы так хорошо говорите о своей дочери, – сказал он.

– Она сокровище, Ной, она вам непременно понравится. – Это прозвучало как команда. Может, оттого, что она не всегда верно интонировала английские фразы. Ной переключил внимание на стакан вина, который дала ему Гера.

– Титания! – позвала Гера. – Идем! Ужинать пора!

Ной кашлянул и поднялся с дивана. В комнату, вытирая руки старым полотенцем, вошла девушка.

– Привет, – сказала она, в последний раз вытерла руку о полотенце, потом о брюки и наконец протянула Ною. – Меня зовут Олена. Мама будет говорить вам, что мое имя Титания, но на самом деле меня зовут Олена.

Она была высокая, стройная, у нее было красивое лицо, нежная кожа и яркие белые зубы. Ной взял ее влажную прохладную руку. Она походила на эль-Фа, от нее пахло лесом.

– Ной – репетитор, – сказала Гера. Она выговорила это преувеличенно отчетливо, словно пародировала свою собственную роль хозяйки.

– Я знаю, – откликнулась Олена. – Я об этом целыми днями слышу.

Она была такая высокая, что ей пришлось чуть-чуть нагнуться, чтобы встретиться с ним глазами. В ее речи слышался британский акцент.

– Вы очень хорошо говорите по-английски, – сказал Ной.

Олена кивнула. Многие иностранцы, хорошо говорящие по-английски, воспринимают этот комплимент как оскорбление, как лишнее напоминание о том, что для них этот язык чужой.

– Вы тоже хорошо говорите по-английски, – картинно подмигнув, ответила она.

Ной улыбнулся:

– Очко.

– Вот и прекрасно.

Она зевнула. Ее прекрасные волосы были собраны в простой конский хвост. У нее были крупные, резкие черты лица; на широких скулах, делавших ее сходство с Федерико несомненным, отражался свет электрической лампочки без плафона, висевшей над их головами.

Гера поставила на стол еще один чумазый стакан с вином и, одарив Ноя заговорщицкой улыбкой, вернулась на кухню.

Олена, извинившись, открыла холодильник, достала бутылку пива и одним верным ударом по столешнице снесла крышечку.

– Будете, Ной? – прокричала она из кухни.

– Чего орешь? – раздался из одной из спален хриплый голос Федерико. Олена разразилась пулеметной очередью на албанском.

Вернувшись к столу, она отодвинула бокал, который налила ей мать. И чокнулась бутылкой со стаканом Ноя.

– Ваше здоровье, – негромко сказала она. – Так вы с Федерико друзья?

– Мы иногда встречаемся, это правда, – сказал Ной.

– Не понимаю, и как это мы с ним родственники? Он какая-то совсем особенная ветка на древе, хороший пример того, как могут разниться наши гены. Понимаете, о чем я? То, что мы с ним из одинаковых яйцеклеток, – это же удивительно.

Она говорила, и ее губы кривила сардоническая усмешка, словно она досадовала на ограниченность языковых средств. Ной не сводил глаз с ее рта.

Они сделали еще по глотку.

– Вы заметили, – спросила она, – что здесь совсем нет книг? Словно мы тут, у вас в Америке, совсем опростились. Быть может, – она слегка улыбнулась, – это результат влияния вашей страны?

– А в Албании, вероятно, много интеллектуалов? – заговорщицки улыбнулся Ной, как будто имел хоть малейшее представление о том, сколько в Албании интеллектуалов.

– О да, их там полно, – сказала Олена, – сейчас, правда, меньше, раз я оттуда уехала.

– Что ж, мы рады, что вы к нам прибыли.

Олена кивнула. Ной вдруг заново увидел жесткую линию плеч под футболкой, худощавое, даже угловатое тело. Вся она была подтянутая, крепкая, уверенная в себе.

– Мама только о вас и говорит, – продолжала Олена, – принимать вас в нашем доме – все равно что иметь в племянниках наследного принца. Простите, я не уверена, имеет ли эта фраза смысл в английском варианте.

– Да, – ответил Ной, – имеет.

И почему ему стало так трудно подбирать слова?

Олена улыбнулась. Ноя снова очаровала мимолетность этой улыбки, ее пасмурный сарказм. Она подобрала под себя длинные ноги, усевшись на пятки.

– Так какие у вас сейчас планы? – спросил он.

– Ну, я собираюсь учиться. – На какое-то мгновение желчь исчезла из ее голоса; она устало потерла бровь. – Я пытаюсь скопить денег, но это не так просто. Минимальная зарплата на Манхэттене чертовски минимальна.

Она подняла голову, стальная решимость вернулась к ней.

– В Албании есть много чего хорошего, но что до университетов, должна признаться, в Штатах они лучше, чем где бы то ни было. Как я понимаю, вы учились в Принстоне. Вы, наверное, очень этим гордитесь.

– О да, очень.

– В конце концов, вы ведь наверняка от этого только поумнели. – Она насмешливо и в упор посмотрела на него.

Ной глотнул вина.

– Я немного старовата для начала учебы, – продолжала Олена, – но уж так тому и быть. Раньше у меня не было такой возможности. В Албании – да, у меня были какие-то деньги, но здесь, – она прищелкнула пальцами, – почти ничего. Несколько долларов. Но ведь ваша страна и знаменита тем, что здесь принято начинать с нуля, верно? Таково всеобщее правило, – засмеялась она.

Ною было интересно, куда собирается поступать Олена, но спроси он это – и будет запущена обычная утомительная круговерть, именно по этой дороге ему что ни день приходилось пробираться, он устал от разговоров про колледжи и экзамены.

– Когда я немного не в форме, – сказал он, – мне тоже кажется, что я начинаю с нуля.

– Но вы же здесь родились? – спросила она с суховатым смешком.

В ее словах постоянно сквозила ирония, желание высмеять – прежде всего саму себя.

Но по тому, как горячо наклонялась она вперед, было ясно, как она уязвлена тем, что, возможно, навсегда обречена принадлежать к классу, который не чувствует своим.

– Значит, вы начинаете не с нуля. Это определяющий фактор. У вас нет постоянной диареи. А руки не скрючены оттого, что вам приходилось возделывать землю мотыгой.

– Тогда нет, не с нуля, – засмеялся Ной. – Просто дело в том, что здесь, в Нью-Йорке, иногда кажется, что любой, у кого нет миллиона долларов, начинает с нуля.

– Значит, мы просто должны определиться, что для нас ноль. – Она помолчала, потом подмигнула: – Может статься, мне надо начать ходить в спортзал.

Гера поставила на видавший виды стол дымящуюся сковородку. Внутри обнаружилось несколько пирожков с мясом, облитых шведским соусом для спагетти и запеченных в микроволновке.

– что ты нам принесла, мама? – спросила Олена. – Что ты сделала со своими пирожками?

– Выглядят чудесно, – сказал Ной.

– Это наша любимая выпечка, – объяснила Гера. – Не сомневайтесь, что этот чудный соус сделать их еще вкуснее.

Гера положила еду на тарелки, и Ной откусил кусочек. Трудно сказать, стал ли мясной пирог лучше, так как под сладким томатным пюре его вкус совершенно не ощущался. Но по крайней мере это были не консервы. Ной откусил еще.

– У вас, должно быть, очень милая квартирка, раз вы столько зарабатывать, – сказала Гера.

– Мама чуточку чересчур подвинута на деньгах, – пояснила Олена, критически изучая пирожок.

– Вообще-то моя квартира – она вроде как рассыпается, – сказал Ной.

– О, – гордо проговорила Олена, – вы, должно быть, хотели сказать, что ваше жилище отличает смиренность обихода. Чудное осыпающееся строение.

– Не совсем, – сказал Ной, пытаясь прожевать мокрый прорезиненный ломтик томата, – вот на прошлой неделе: открываю дверь, а на лестнице мужик ширяется.

Олена прыснула. Гера добродушно кивнула. Ной нисколько не сомневался, что она его не поняла.

– Я случайно подслушал разговор двух женщин, моих соседок, – начал Ной и удивился, почувствовав, как у него сжалось в горле. Мир сегодня показался ему бесконечным, полным одиночества хаосом. Он вдруг странно, нутром, обрадовался, что не один. – Они говорили, что прошлой зимой трубы замерзли, и когда они позвали хозяина, он сказал: «Через два месяца будет весна. Будет весна – растает лед. Тогда и получите свою воду».

Олена весело рассмеялась, в устремленных на Ноя глазах заискрились озорные огоньки.

– Вам грустно? – спросила Гера.

– Мама! – сказала Олена.

– Грустно? – встревожился Ной. Он не думал об этом, но теперь, когда его спросили, ему и впрямь, пожалуй, стало грустно.

– У нас дома, – заговорила Гера, голос ее упал до шепота, – в Албании, не принято, когда кто-то живет одним. Но здесь все так делать. Зачем? Посмотрите-ка, никогда раньше так не было, чтобы все люди стараться жить сами по себе. Вот, например, где живет ваш отец?

– Он умер. А мама живет в Виргинии.

Ни Гера, ни Олена не выразили привычного соболезнования.

– А почему не жить с мамой ? – напирала Гера. – Ведь если вы будете с ней, пока не женитесь, значит, никогда не будете один, разве нет?

– Она живет в маленьком городке, меня ничто не связывает с Виргинией.

«Неправда», – мысленно поправил себя он. В Виргинии оставались его старые друзья. Его мама и брат. Но в то же самое время он не мог избавиться от чувства, что возвращение домой будет для него шагом назад.

Гера перегнулась через стол, налегла на него своей мощной грудью и взяла руку Ноя в свою.

– Вы много нести в себе. Честолюбие и силу… да– но еще к тому же вы казаться мне… неугомонным. Простите меня, я пришла из страны с открытой культурой, больше открытой, чем ваша. Мы с Титанией привыкли вот так разговаривать вечером, перед огнем. Я надеюсь, вы не подумаете, что я слишком много себе позволять.

– Чего вы хотите на самом деле? – спросила Олена, на мгновение тоже прикасаясь к его запястью, и ощущение прикосновения осталось после того, как она убрала руку. Но хотя ощущение это было приятным, он весь поджался – так он боялся банально оказаться еще одним остолопом, который сам не понимает, чего хочет. Он убрал руку.

– Я хочу стать учителем. Не таким, как сейчас. Школьным учителем.

Олена выглядела удивленной.

– А такие еще есть?

– А встретить свою любовь вы хотите ? – неумолимо наседала Гера.

– Мама!

– Конечно, это тоже было бы прекрасно, – смущенно улыбнулся Ной и проглотил полупережеванный кусок пирога.

Гера встала, чтоб принести им воды. И почему в мире так много людей забивают себе голову любовью?

– Она не собиралась выпытывать ваши секреты, – сказала Олена, когда Гера отошла. – Мы с ней и вправду любим разговаривать о разном – о большом. У меня в зубах навязла эта американская манера – все время обсуждать какие-то мелочи.

Ной кивнул. Он начал попадать под обаяние ее манеры вести беседу – похоже было, что она прочла тысячи книг, но редко говорила; ее речь была богатой, но беглой ее было не назвать. Федерико болтал без умолку, словно ребенок; Олена взвешивала слова, сообразно со своими знаниями и опытом.

Появилась Гера; она явно слышала все, что сказала дочь.

– Ас кем вы обсуждать ваши дела, Ной?

– Э… по-разному, с кем придется.

– М-м… хм… А вы не думали пожить с кем-то вместе?

Ной засмеялся:

– Было дело. Но с тех пор девушки меня больше не зовут.

– Вы можете жить здесь, – сказала Гера.

– Здесь?

– Федерико будет рад и Титания наверняка тоже. Вы хорошо на них влиять, я буду вам готовить еду, у вас станет меньше квартирная плата, дом у нас не осыпается, так почему нет?

Ной разом вспомнил про окончание отсрочки по принстонскому кредиту – пожирающий его деньги солитер подрос. Здесь комната обходилась бы ему дешевле. К тому же он был очарован Оленой, ее сардонической манерой изъясняться. И несмотря на шведский соус, пирожки были неплохие и заключали в себе живительное тепло, какого не найдешь в консервной банке. Здесь он не будет есть как домашнее животное – если не из банки, то из миски. И жизнь его пойдет веселее, и, может статься, он быстрее отдаст свои долги, если Гера будет его понукать. Воображение уже рисовало ему, как они с Оленой читают, сидя рядом на диванчике.

Но жить в одной комнате с Федерико, парнем веселым и энергичным, но имеющим привычку рассказывать своим девушкам, что он хочет им раздвинуть и что попробовать… Да и мать Ноя и так уже нервничала, когда он сообщил, что переехал в Гарлем, – что она скажет, если узнает, что он теперь живет с семьей албанских иммигрантов в многоквартирном доме, сдаваемом в аренду кому попало? Вот так предложение! – сказал Ной.

– Мы будем рады, если вы жить у нас, – настаивала Гера. Олена кивнула.

Ной сказал, что подумает, но по просквозившей в его тоне сдержанности стало ясно, что его ответ – нет.

***

– Вернувшись домой, он услышал журчание. Покоробившийся деревянный пол блестел от влаги, через всю комнату бежал маленький ручеек и впадал в лужу под кроватью. Ной схватил с кровати лэптоп, положил его на книжный шкаф и только потом открыл дверь в ванную. Там уже образовался пруд. Из проржавевших труб коричневая вода хлестала в ванну, которая была полна настолько, что сверкающая поверхность веером отбрасывала эту мутную воду на пол. В тяжелом, влажном, коричневато-зеленом воздухе витал запах разжиженных нечистот, похожий на запах прокисшей земли в цветочном горшке или концентрированного пота. Ему вдруг стало понятно происхождение разводов на стенах его комнаты.

Несколько мгновений он простоял в зловонной воде, изрыгая ругательства, потом побросал в чемодан пожитки и вынес его наружу. Попытался взять себя в руки – ив панике позвонил Федерико на мобильный. Они прибежали почти сразу и помогли Ною тащить его мебель несколько кварталов до его нового дома.