Просыпаясь, она услышала постукивание, а затем собачий лай. Сон покинул ее, мигом скрывшись за быстро закрывающейся дверью. Кэтрин помнила, что то был хороший сон, приятный и милый ее сердцу. С трудом она приподнялась в постели. В маленькой спальне царил мрак. Ни один лучик света не пробивался сквозь жалюзи. Кэтрин потянулась к выключателю лампы. Холодное прикосновение металла. Встревоженные мысли горланили: «Что случилось? Что случилось?»

 Залитая электрическим светом комната испугала ее. Что-то не так! Пусто, как в приемной «скорой помощи». Мысли встревоженными антилопами неслись в ее голове: «Мэтти… Джек… Соседка… Автомобильная авария… Мэтти — в постели?» Кэтрин видела, как девочка шла по коридору в свою спальню. Она хлопнула дверью. Не сильно, но достаточно, чтобы мать заметила ее недовольство… «Джек… Где Джек?..» Кэтрин помассировала себе виски, растрепав слежавшиеся после сна пряди волос. «Где Джек?..» Она попыталась вспомнить расписание: «Лондон… Он должен быть дома только к обеду». Она была уверена в этом. «А может, что-то не получилось? Может, Джек снова забыл ключи?»

 Кэтрин села в кровати и опустила ноги на ледяной пол. «Почему дерево старого дома такое холодное зимой?» Этого она никогда не понимала. Черные гамаши доходили ей до середины лодыжек, а белые манжеты старой рубашки Джека, которые она закатала, прежде чем лечь спать, теперь свисали ниже кончиков пальцев. Кэтрин не слышала больше стука в дверь. Может, это ей только пригрезилось?.. Иногда ей снилось, что она просыпается… Такое бывало. Она потянулась за маленькими часами, стоявшими на ночном столике. Три — двадцать четыре. Боясь ошибиться, женщина внимательно вглядывалась в светящийся во тьме циферблат, затем резко поставила часы обратно на мраморную столешницу. От удара пластиковая крышечка открылась, и батарейка, упав на пол, закатилась под кровать.

 «Джек в Лондоне, а Мэтти спит», — сказала себе Кэтрин.

 Кто-то забарабанил по стеклу. Комок подступил к горлу. В животе заструился легкий холодок. Вдалеке вновь затявкала собака.

 Кэтрин осторожно ступала по полу. Как будто осторожность может что-нибудь изменить в уже происшедшем. Тихо щелкнув, открылся засов на двери ее спальни, и Кэтрин спустилась по лестнице на первый этаж. Помня о дочери, мирно спящей наверху, она старалась не шуметь.

 Проходя через кухню, женщина посмотрела в окно над раковиной: на подъездной дорожке темнел силуэт автомобиля. Кэтрин свернула в узкий темный коридорчик. Кафельная плитка обожгла холодом ступни ее ног. Кэтрин зажгла свет на крыльце и увидела через маленькие стекла, вставленные в заднюю дверь, мужчину.

 Вспыхнувший свет застиг его врасплох. Мужчина медленно отвел глаза, стараясь не смотреть на стекло, как будто соблюдая некие правила приличия, как будто сейчас не стояла глубокая ночь, а он мог ждать на крыльце столько, сколько ему заблагорассудится. В свете электрической лампы мужчина казался очень бледным. Лысоватый, с короткими прядями пепельных волос, зачесанными назад, с кустистыми бровями, нависающими над глазами, незнакомец сильно сутулился. Воротник его пальто был поднят.

 Вдруг мужчина сделал шаг вперед. Заскрипели доски крыльца. Оглядев его, Кэтрин вынесла приговор: продолговатое грустное лицо, опрятная одежда, правильный рот, пухлая нижняя губа, — не опасен. Не бандит, не насильник. Она отперла дверь.

 Миссис Лайонз? — спросил незнакомец.

 Ледяной ужас сковал ее сердце. Кэтрин все поняла еще прежде, чем мужчина вновь открыл рот. Ужасная правда читалась в его осторожных движениях, в странном мерцании глаз…

 Кэтрин отпрянула от незнакомца. Ее руки прижались к тяжело дышащей груди. Плечи согнулись.

 Мужчина вытянул руку и коснулся ее плеча. Кэтрин вздрогнула. Она попыталась взять себя в руки, но не смогла.

 Когда? — спросила Кэтрин.

 Мужчина вошел в дом и закрыл за собой дверь.

 Сегодня ночью, — ответил он.

 Где?

 У побережья Ирландии… На расстоянии десяти миль от земли…

 В воде?

 Нет. В воздухе.

 А-а-а…

 Она зажала ладонью рот.

 Скорее всего, произошло возгорание, — скороговоркой произнес мужчина, — а затем взрыв.

 Вы уверены, что Джек был на борту?

 Мужчина отвел взгляд, но потом снова посмотрел в глаза Кэтрин.

 Да.

 Он успел схватить ее за плечи, когда она, пошатнувшись, чуть было не упала. Кэтрин почувствовала невольное смущение, но ничего не смогла поделать с неожиданной слабостью в ногах. Раньше она и представить себе не могла, что тело может предать ее в столь неподходящую минуту. Мужчина крепко держал ее за плечи. Это было неприятно. Словно догадавшись о ее чувствах, он осторожно опустил Кэтрин на пол.

 Прижавшись лицом к коленям, она обхватила голову руками. Шумело в ушах. Слова незнакомца потеряли для нее всякий смысл. Кэтрин задыхалась. Подняв голову, она с большим трудом наполнила свои легкие воздухом, жадно хватая его пересохшим ртом. Откуда-то, словно издалека, она услышала странный хрипящий звук, не плач, а нечто неопределенное. Ее глаза оставались сухими.

 Мужчина попытался приподнять ее с пола.

 Давайте я помогу вам сесть на стул, — предложил он.

 Кэтрин отрицательно покачала головой. Она хотела лишь одного: пусть он оставит ее в покое, пусть позволит распластаться на заманчиво прохладном кафеле.

 Неуклюже обхватив Кэтрин за талию, мужчина поставил ее на ноги. Она не возражала, но, оказавшись в вертикальном положении, тотчас же оттолкнула его ладонями. Потеряв равновесие, она прислонилась к стене и закашлялась. Ее стошнило. Слава Богу, в животе было пусто.

 Подняв голову, Кэтрин взглянула в испуганные глаза незнакомца. Поддерживая ее за руку, мужчина провел ее в кухню.

 Садитесь сюда, на стул, — произнес он. — Где выключатель?

 На стене.

 Голос Кэтрин был слабым, а речь отрывистой. Внезапно она поняла, что ее знобит.

 Найдя выключатель, мужчина хлопнул по нему рукой. Вспыхнул свет. Пытаясь защитить глаза от яркого света, Кэтрин прикрыла лицо. Она не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии.

 Где у вас стаканы? — спросил незнакомец.

 Кэтрин показала на кухонный шкафчик.

 Мужчина налил стакан воды и протянул его ей. Ее руки дрожали. Сильно сжав пальцами стекло, она отпила из стакана.

 У вас шок. Вам принести одеяло?

 Вы работаете в авиакомпании? — в свою очередь спросила Кэтрин.

 Сбросив пальто, мужчина снял пиджак, накинул ей на плечи. С его помощью Кэтрин смогла просунуть руки в рукава. К ее удивлению, ткань оказалась теплой и шелковистой.

 Нет. Я из профсоюза.

 Кэтрин медленно кивнула, лихорадочно пытаясь постичь смысл происходящего.

 Меня зовут Роберт Харт, — с опозданием представился мужчина.

 Она снова кивнула и глотнула воды. Пересохшее горло отозвалось тупой болью.

 Я приехал помочь вам, — сказал Роберт. — Будет трудно. Ваша дочь здесь?

 Вы знаете, что у меня дочь? — спросила Кэтрин и, лишь произнеся эти слова, поняла, что по-другому и быть не может.

 Вы не против, если я сообщу ей о случившемся? — поинтересовался он.

 Кэтрин отрицательно покачала головой.

 Жены пилотов всегда говорили, что профсоюз будет первым, — сказала она. — Мне разбудить Мэтти?

 Роберт Харт быстро взглянул на циферблат часов, затем на Кэтрин, словно соображая, сколько времени у них в запасе.

 Подождите. Успокойтесь. У нас еще есть время.

 Тишину кухни разорвала трель телефонного звонка. Роберт не раздумывая поднял трубку.

 Без комментариев, — сказал он. — Без комментариев… Без комментариев… Без комментариев…

 Опустив трубку на рычаг, Роберт Харт почесал затылок. Кэтрин обратила внимание на то, что пальцы и кисти его рук слишком большие для человека его сложения.

 Она смотрела на белую в серую полоску рубашку, а видела объятый пламенем самолет, несущийся в небесах.

 Как бы ей хотелось, чтобы представитель профсоюза сейчас повернулся к ней и, извинившись, признался, что ошибся. Это был не тот самолет, а она — не та миссис Лайонз, чей муж погиб. Если бы чудо произошло, она бы почувствовала себя на седьмом небе от счастья.

 Но реальность была безжалостна и груба.

 Может, вы хотите, чтобы я кому-то позвонил? — обратился к ней Роберт. — Кому-то из ваших близких.

 Нет… Да… Нет… — помедлив, отрицательно покачала головой Кэтрин.

 Она была еще не готова принимать соболезнования подруг.

 Невольно ее взгляд упал на тумбу под раковиной кухонной мойки. Что в ней? «Каскад». «Драно». «Пайн сол». Черный крем для обуви Джека. Женщина закусила щеку и оглядела кухню. Потрескавшийся сосновый стол. Покрытая пятнами плита. Молочно-зеленоватый кухонный шкафчик. Всего лишь два дня назад ее муж чистил здесь свои туфли. Его нога упиралась в выдвижной ящик для хранения хлеба, который Джек специально выдвинул, чтобы использовать как подпорку. Чистка обуви была последним, что он делал, выходя из дому на работу. Обычно Кэтрин сидела на стуле и внимательно наблюдала за его действиями. Со временем чистка обуви превратилась в некий ритуал.

 Кэтрин всегда чувствовала себя покинутой, когда муж уходил в рейс. Не имело никакого значения, что впереди ее ждала уйма работы, что ей не хватало времени на себя.

 Кэтрин не боялась. Страх не был свойствен ее характеру. Муж часто говорил, что летать на самолетах безопаснее, чем работать таксистом. При этом он излучал такую уверенность, словно вопрос о его безопасности не стоило даже обсуждать. Нет, она не тревожилась за жизнь мужа. Ее расстраивал сам факт его ухода. Наблюдая за тем, как Джек выходит за двери, засунув свою форменную фуражку под мышку, а в руках держа папку с документами и пластиковый пакет с необходимыми вещами, Кэтрин на подсознательном уровне считала, что он бросает ее. Джек летал на стосемидесятитонных трансатлантических авиалайнерах. Пунктами его назначения были Лондон, Амстердам или Найроби.

 Чувство одиночества быстро проходило. Иногда Кэтрин так привыкала к частому отсутствию мужа, что его появление вносило неприятный диссонанс в ее размеренное существование. Впрочем, уходы и приходы сменяли друг друга каждые три-четыре дня.

 Кэтрин подозревала, что для Джека расставание с ней не было столь болезненным. Оставить любимого человека всегда легче, чем быть покинутым.

 Я просто расфуфыренный водитель автобуса, — частенько повторял ее муж. — Слава нашей профессии теперь сплошная мишура.

 Повторял!.. Осознать его гибель было трудно. Все, что Кэтрин смогла себе представить, — киношные клубы густого дыма и разлетающиеся во все стороны осколки. Испугавшись, она быстро изгнала ужасную картину из своего сознания.

 Миссис Лайонз! У вас дома есть телевизор? Мне надо следить за последними новостями с места падения самолета.

 Там… в той комнате… — показала рукой Кэтрин.

 Я должен быть в курсе.

 Хорошо. Со мной все будет в порядке.

 Роберт Харт кивнул и с видимой неохотой удалился. Провожая его взглядом, Кэтрин подумала, что ей не хватит смелости рассказать о смерти мужа дочери.

 Перед ее внутренним взором предстала картина. Вот она открывает дверь в комнату Мэтти. На стенах — плакаты с рекламой горнолыжных курортов в Колорадо. На полу разбросана вывернутая наизнанку одежда, накопленная за два-три прошедших дня. Спортивное снаряжение Мэтти свалено в углу: лыжи и лыжные палки, сноуборд, клюшки для хоккея на траве и лакросса. Доска объявлений увешана карикатурами и фотографиями ее подруг, Тейлор, Алисы и Кары — пятнадцатилетних девочек с длинными челками и волосами, собранными сзади в конский хвост. Мэтти с головой укрыта своим любимым бело-голубым стеганым ватным одеялом. Думая, что пора идти в школу, она притворится спящей, и Кэтрин придется трижды произнести ее имя, прежде чем дочь вскочит с постели, сердитая и удивленная, что мать ее разбудила. Растрепанные светло-рыжие волосы Мэтти будут свисать на фиолетовую футболку с белой надписью «Ely Lacrosse» на девичьей груди.

 Опираясь руками о постель, Мэтти спросит:

 Что случилось, мама?

 Да, она спросит:

 Что случилось, мама?

 Не дождавшись ответа, Мэтти повысит голос:

 Мама, что случилось?!

 И Кэтрин опустится на колени у постели дочери и расскажет о трагедии, постигшей их.

 Нет, мама! — закричит Мэтти. — Нет!

 Кэтрин вывело из полузабытья приглушенное жужжание телевизора. Встав со стула, она замерла на пороге «длинной» комнаты, шесть высоких двустворчатых окон которой выходили на лужайку и океан. В углу комнаты стояла рождественская ель. Роберт Харт, скрючившись на диване, внимательно слушал какого-то старика по телевизору. Кэтрин пропустила начало репортажа. Она не поняла, какой это канал, Си-эн-эн или Си-би-эс.

 Роберт вопросительно взглянул на нее.

 Вы и впрямь хотите смотреть это?

 Да. Я лучше посмотрю, — ответила она.

 Переступив порог комнаты, Кэтрин подошла к телевизору.

 На месте, где работали телевизионщики, моросил дождь. Внизу экрана Кэтрин прочла название местности: «Ирландия. Мыс Малин-Хед». Она не имела ни малейшего представления, где это находится, не знала даже, в какой части Ирландии расположен этот мыс. На телеэкране капли дождя стекали по щекам старика. Под его глазами уродливо выделялись большие белесые мешки. Камера отъехала в сторону, показав замшелые белые фасады старых деревенских строений. Посреди приземистых домишек возвышалась унылая гостиница, на узкой вывеске которой было написано: «Отель Малин». На крыльце гостиницы толпились люди с чашками чая и кофе в руках. Они подозрительно разглядывали приехавших в их деревню телевизионщиков. Вернувшись в исходное положение, камера «наехала» на лицо старика. Было видно, что он потрясен случившимся. Его рот оставался полуоткрытым, словно старику трудно было дышать. Разглядывая пожилого человека на экране, Кэтрин подумала, что выглядит, должно быть, не лучше: землистый цвет лица, глаза, устремленные куда-то вдаль, рот, раскрытый, как у пойманной на крючок рыбы.

 Репортер — темноволосая женщина под черным зонтиком — попросила пожилого «джентльмена» рассказать, что он видел.

 Светила луна… Вода в море была черная… как смоль… — запинаясь, начал старик.

 Его голос был хрипловатым, как от застарелой простуды. Он говорил с таким сильным акцентом, что телевизионщикам пришлось пустить внизу экрана строку субтитров: «Кусочки серебра падали с неба в воду… Они падали вокруг моей лодки… Кусочки порхали, словно… птицы… раненные птицы… падали вниз… по спирали… вращаясь…»

 Подойдя к телевизору, Кэтрин опустилась на колени. Теперь лицо старика на экране находилось вровень с ее лицом. Рыбак размахивал руками, имитируя падение осколков самолета. Сложив ладони рук вместе, он зашевелил пальцами, а затем резко развел руки в стороны. Отвечая на вопросы корреспондента, старик заявил, что ни один из пылающих кусков обшивки самолета не упал в его лодку. Когда он, запустив мотор, подплыл к месту предполагаемого падения, обломков там уже не оказалось. Он попытался забросить сети, но ничего не выловил.

 Повернувшись к камере, журналистка сообщила телезрителям, что имя единственного свидетеля авиакатастрофы Эмон Гилли. Ему восемьдесят три года. Из-за того, что больше свидетелей нет, делать окончательные выводы пока что рано. Чувствовалось, что репортерша доверяет словам старика, но считает необходимым предупредить зрителей о возможной ошибке.

 Перед внутренним взором Кэтрин предстала нелепая в своей трагичности картина: сверкающее и переливающееся в лунном свете море и серебристые блестки, падающие с неба, подобно крошечным ангелочкам, спускающимся на землю; маленькая лодка и застывший на носу рыбак. Его лицо повернуто к луне, а руки тянутся к небу. С трудом сохраняя равновесие, он старается поймать мерцающие огоньки, подобно ребенку, гоняющемуся за светлячками в летнюю ночь.

 Странная мысль пришла на ум Кэтрин: «Почему несчастье, которое выпивает все соки из вашего тела, душит и глумится над вами, может в то же самое время стать предметом эстетического наслаждения для другого человека?»

 Роберт поднялся и выключил телевизор.

 С вами все в порядке? — участливо спросил он.

 Когда самолет взорвался?

 Он сложил руки на груди.

 Час пятьдесят семь по нашему времени, шесть пятьдесят семь по местному.

 На лбу, чуть выше правой брови, у него был шрам. По мнению Кэтрин, Роберту Харту не исполнилось еще и сорока лет. Он моложе, чем был ее Джек. Кожа Роберта отличалась белизной, свойственной всем блондинам. Карие глаза с прожилками цвета ржавчины на радужной оболочке… У Джека были голубые глаза разных оттенков: один — бледно-голубой, цвета прозрачного летнего неба, другой — яркий, светящийся внутренним светом. Необычный цвет глаз привлекал к нему внимание незнакомых людей. Казалось, эта аномалия озадачивает их, вызывает замешательство…

 Во время последней радиопередачи, — чуть слышно произнес человек из профсоюза.

 Что за «последняя радиопередача»? — поинтересовалась Кэтрин.

 Да так… ерунда…

 Женщина не поверила ему. Что ерундового может быть в последней радиопередаче?

 Вы знаете, что чаще всего говорят пилоты перед смертью, во время авиакатастрофы?! — порывисто воскликнула она. — Да… Вы должны это знать!

 Миссис Лайонз! — поворачиваясь к ней, произнес Роберт Харт.

 Называйте меня Кэтрин.

 Вы еще не оправились от потрясения. Вам нужна глюкоза… сахар. У вас в доме есть сок? Где он?

 Поищите в холодильнике… — неопределенно махнула рукой Кэтрин. — Это была бомба?

 Не знаю.

 Роберт Харт встал и пошел в кухню. Внезапно Кэтрин отчетливо осознала, что единственное, что ей по-настоящему необходимо сейчас, это чье-нибудь общество. Встав с колен, она последовала за Робертом.

 На висящих над раковиной часах было три тридцять восемь. Как же могло случиться, что за четырнадцать минут после ее пробуждения произошло так много событий?

 Вы быстро добрались сюда, — садясь на сверкающий чистотой кухонный стул, сказала Кэтрин.

 Роберт промолчал, наливая в стакан густой апельсиновый сок.

 Как вы успели? — поинтересовалась она.

 У нас есть специальный самолет, — тихо ответил человек из профсоюза.

 Да?.. Расскажите, как это у вас заведено… — балансируя на грани истерики, говорила Кэтрин. — Самолет стоит на аэродроме? Вы сидите и ждете, когда произойдет очередная катастрофа?

 Передав ей стакан с соком, Роберт Харт склонился над раковиной. Средний палец его правой руки скользнул вверх по лбу, от переносицы к волосам. Казалось, он что-то усиленно обдумывает.

 Нет, я не жду, — наконец промолвил Роберт. — Просто в случае катастрофы мы придерживаемся определенной процедуры. На вашингтонском государственном аэродроме стоит наш реактивный самолет. На нем-то я и долетел до ближайшего отсюда аэропорта… в Портсмуте…

 Ну, а потом?

 В портсмутском аэропорту меня ждала машина.

 И сколько вы добирались сюда из Вашингтона?

 В уме она уже подсчитала приблизительное время, которое занял у Роберта Харта перелет из столицы, где располагался центральный офис профсоюза, в Эли.

 Чуть больше часа, — сказал он.

 Зачем такая спешка?

 Надо было добраться сюда первым… Сообщить о трагедии… Помочь…

 Это не ответ на мой вопрос, — быстро парировала Кэтрин.

 Так полагается, — подумав секунду, сказал Роберт.

 Кэтрин провела рукою по испещренной порезами и трещинами сосновой столешнице.

 По вечерам, когда Джек бывал дома, они собирались все вместе за этим старым столом — она, ее муж и Мэтти. Тогда вся жизнь, казалось, сосредоточивалась в кухне. Здесь они готовили и ели, мыли посуду и слушали последние новости. Сидя за кухонным столом, Джек любил читать газету, а Мэтти — делать уроки. Когда дочь ложилась спать, они часто раскупоривали бутылку хорошего вина и вели долгие беседы, смакуя хмельной напиток. Раньше, когда Мэтти была еще маленькой, они зажигали в кухне свечи и занимались любовью прямо на столе, полностью отдаваясь спонтанным порывам страсти.

 Склонив голову набок, Кэтрин зажмурилась. Волна боли прокатилась от живота до самой гортани. Паника вновь затопила ее сознание. Женщине показалась, что она задыхается.

 Издав нечто, отдаленно похожее на мычание, Кэтрин жадно втянула в себя воздух. Роберт обеспокоенно уставился на нее.

 Удушье прошло так же внезапно, как и появилось, уступив место скорби. Образы из прошлого начали роиться в голове. Горячее дыхание Джека на ее затылке, пронизывающее ее естество до самих костей. Дразнящее ощущение незавершенности, остававшееся у нее после торопливого поцелуя перед уходом на работу. Теплота его тела, всегда и везде, даже в самые холодные зимние ночи, так словно внутри у Джека горел неугасимый огонь. Она вспомнила, как он обнимал плачущую Мэтти, когда ее команда по хоккею на траве проиграла с разгромным счетом восемь — ноль. Вспомнила белоснежную кожу на внутренней стороне его рук и оставшиеся со времен полового созревания оспинки между лопатками. У Джека были очень чувствительные ступни ног, поэтому он никогда не ходил по пляжу без тапочек… Образы мелькали в нескончаемом калейдоскопе. Кэтрин старалась отогнать этих непрошеных гостей, но тщетно.

 Роберт Харт молча стоял у кухонной раковины, не сводя с женщины глаз.

 Я любила его, — с трудом произнесла Кэтрин.

 Встав со стула, она оторвала бумажное полотенце от висевшего на стене рулона и высморкалась. Мгновение ей казалось, что все происходящее не реально, что она провалилась в дыру во времени, где нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее. Как долго она останется в этом безвременье? День?.. Неделю?.. Месяц?.. А может быть, вечность?

 Я знаю, — раздался голос Роберта.

 Вы женаты? — снова садясь на стул, спросила Кэтрин.

 Роберт Харт засунул руки в карманы брюк. Звякнула невольно потревоженная мелочь. На нем были чистые брюки серого цвета. Ее муж редко надевал костюмы. Как и большинство мужчин, вынужденных носить форму на работе, он плохо разбирался в моде и одевался без особого шика.

 Нет. Я разведен, — наконец ответил Роберт.

 У вас есть дети?

 Двое мальчиков… девяти и шести лет…

 Они живут с вами? — продолжала допрос Кэтрин.

 Нет. С моей женой в Александрии… С бывшей женой…

 Вы часто видитесь?

 Ну… Я стараюсь… — неопределенно ответил он.

 Почему вы расстались с женой?

 Я перестал пить.

 Его голос звучал как-то буднично, прозаически. Роберт не стал объяснять, и Кэтрин так и не поняла, что он имел в виду.

 Она шмыгнула заложенным носом.

 Я должна позвонить в школу, — сказала Кэтрин. — Я ведь учительница.

 Это подождет, — посмотрев на часы, возразил Роберт. — Там все равно никого нет. Еще слишком рано.

 Расскажите мне о вашей работе, — попросила она.

 Нечего рассказывать. Скучные формальные отношения.

 Часто вам приходится сталкиваться с этим?

 С этим? — не поняв, переспросил он.

 С авиакатастрофами…

 Роберт с минутку помолчал.

 Я имел дело с пятью авиакатастрофами, — наконец ответил он. — А еще были четыре незначительные аварии…

 Расскажите мне о них.

 Он выглянул в окно. Прошло тридцать секунд, возможно, минута. И снова Кэтрин почувствовала, что Роберт принимает важное для себя решение.

 Однажды я приехал в дом овдовевшей женщины и застал ее в постели с любовником.

 Где это случилось?

 В Вест-Пойнте. Штат Коннектикут.

 Ну и?..

 Она спустилась вниз в халате. Я ей все рассказал. С ней случилась истерика. Мужчина оделся и присоединился к нам. Он был ее соседом. И вот мы стояли в кухне и смотрели на рыдающую женщину. Кошмар!

 Вы знали моего мужа? — спросила Кэтрин.

 Нет… Извините, но мы не были знакомы.

 Он был старше вас.

 Да. Я знаю, — кивнул головой Роберт.

 Что они еще рассказали вам о Джеке?

 Ну… Одиннадцать лет работы на «Вижен». До этого он пять лет проработал в Санта-Фе и два года — в Тетерборо. Два года прослужил во Вьетнаме… Уроженец Бостона… Окончил колледж Святого Распятия… Женат. Имеет дочь пятнадцати лет.

 Подумав минутку, Роберт добавил:

 Высокий. Рост — шесть футов четыре дюйма.

 Кэтрин кивнула и саркастически заметила:

 Чудесное личное дело… просто великолепное…

 Он нервно почесал ногтями тыльную сторону левой руки.

 Извините. Я читал личное дело вашего мужа и при этом совсем не знал его.

 Что они сообщили вам обо мне?

 Только то, что вы на пятнадцать лет его моложе…

 Кэтрин отвлеклась, разглядывая свои ноги. В бледном предутреннем свете они казались белыми как мел, бескровными. Лишь маленькие грязные ступни контрастировали с этой мертвенной белизной.

 Сколько человек было на борту? — спохватившись, спросила Кэтрин у Роберта.

 Сто четыре.

 Могло быть и больше, — подумав, заметила она.

 Да, но самолет летел полупустым.

 Есть выжившие? — с надеждой спросила женщина.

 Пока никого не нашли, но поиски все еще продолжаются…

 Новые образы заполонили ее воображение. Кабина самолета. Руки Джека сжимают штурвал. Момент осознания неизбежной гибели. Изуродованное тело, вращающееся в воздухе. Нет, даже не тело, а нечто страшное…

 Кэтрин тряхнула головой. Образы рассеялись.

 Я должна поговорить с дочерью сама, — сказала она.

 Роберт быстро кивнул, словно заранее знал, что она примет именно такое решение.

 Я хочу, чтобы вы покинули этот дом, — продолжала свою мысль Кэтрин. — Я не желаю, чтобы кто-либо подслушал наш разговор.

 Я посижу в своей машине, — сказал Роберт.

 Кэтрин сняла пиджак, который он ей одолжил.

 Зазвонил телефон, но никто даже не пошевелился.

 Женщина услышала, как щелкнул автоответчик, но осталась стоять на месте. Она была не готова услышать голос мужа, глубокий и нежный, с едва уловимым акцентом уроженца Бостона. Закрыв лицо руками, Кэтрин дождалась, когда автоответчик замолчит.

 Убрав руки, она взглянула в проницательные глаза Роберта. Он тотчас же отвел взгляд.

 Думаю, главная причина вашего приезда заключается в том, что вы не хотите, чтобы я разговаривала с прессой, — с вызовом заявила Кэтрин. — Что, скажете, я не права?

 Незнакомый автомобиль вырулил на подъездную дорожку, ведущую к дому. Под колесами заскрипел мелкий гравий. Человек из профсоюза выглянул в окно, взял протянутый ему пиджак и торопливо надел его.

 Вы не хотите, чтобы я сказала журналистам что-то, что поставит под сомнение компетентность пилота, — продолжала свой монолог Кэтрин. — Вы не хотите, чтобы они решили, что это была ошибка пилота.

 Роберт снял телефонную трубку и положил на столешницу возле аппарата.

 …После нескольких лет брака они перестали заниматься любовью в кухне. Они решили, что Мэтти стала взрослой девочкой и может неожиданно спуститься вниз в поисках чего-то вкусненького. Теперь, выпроводив дочку наверх слушать музыку на компакт-дисках или болтать с подружками по телефону, супруги вечерами сидели у стола, читая журналы, слишком уставшие, чтобы убрать в раковину посуду или даже просто поговорить по душам…

 Я скажу ей… Сейчас же, — заявила Кэтрин.

 Роберт Харт нерешительно топтался на месте.

 Вы ведь, надеюсь, понимаете, что мы не можем оставить вас одну? — произнес он.

 Они из авиакомпании? — спросила Кэтрин.

 Из остановившегося автомобиля вышли два человека. Их очертания были едва различимы в утренней полутьме.

 Да, — кивнув, ответил Роберт.

 Кэтрин направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

 Лестница была крутой. Казалось, вверх поднимаются сотни ступенек.

 «Должно быть, их никак не меньше пятисот», — теряя связь с реальностью, подумала Кэтрин.

 Подсознательно она понимала, что запущенный механизм событий невозможно остановить. Она сомневалась, что отпущенных ей природой жизненных сил и стойкости хватит, чтобы взобраться наверх.

 Зазвенел звонок. Выйдя из кухни, Роберт Харт поспешил к входной двери.

 Мама, — сказала Кэтрин.

 Роберт остановился и повернул к ней голову.

 Перед смертью они кричат: «Мама!» Я права?

 Солнечное сияние отражалось от хромированных частей автомобиля, проехавшего мимо задней стены магазина. Сегодня в помещении было душно и жарко, как в пекарне. В солнечных лучах плясала пыль. Она плавно оседала на столы красного и орехового дерева, на старую ткань и настольные лампы, на пахнущие плесенью книги. Было трудно дышать. Обиженно звякнул колокольчик над входной дверью. Сжимая тряпку для пыли в правой руке, Кэтрин оглянулась. Сперва ей показалось, что перед ней какой-то чиновник или другое должностное лицо, находящееся в деловой поездке и случайно свернувшее не на ту улицу. На мужчине была белоснежная накрахмаленная рубашка с короткими рукавами и плотные светло-синие брюки. На ногах — черные туфли, солидные и тяжелые, наподобие тех, что предпочитают носить пожилые люди.

 Магазин закрыт, — сказала Кэтрин вошедшему.

 Быстро оглянувшись, он посмотрел на табличку «Открыто», повернутую лицевой стороной вовнутрь помещения.

 Извините, — сказал мужчина и повернулся, собираясь уходить.

 Кэтрин всегда удивляла быстрота, с какой люди принимают решения или оценивают других людей. Секунда. Иногда две. Человек не успеет двинуться с места или вымолвить слово, а суждение о его внешности и характере уже готово. Вошедшему было чуть больше тридцати лет. Не склонен к полноте. Коренаст. Широк в плечах, но не производит впечатления пышущего здоровьем крепыша. Тяжелая, что называется, «квадратная» челюсть. Гладко выбритый подбородок. Чуть оттопыренные уши выглядели несколько комично на волевом лице.

 Я произвожу инвентаризацию, но вы можете походить по магазину, — сказала Кэтрин. — Посмотрите, что у нас есть. Может, вам что-нибудь понравится.

 Мужчина вступил в кружок света, пробивающегося через круглое окно над входной дверью.

 Теперь Кэтрин могла лучше рассмотреть его лицо. От уголков глаз расходились тоненькие лучики морщинок. Зубы были не очень белыми и не очень ровными. Темные, почти черные волосы коротко подстрижены на военный манер. Будь они чуть длиннее, стали бы виться. Пряди на висках были немного примяты, словно мужчина только что снял с головы фуражку.

 Засунув руки в карманы брюк, он поинтересовался, есть ли в магазине антикварные шахматные доски.

 Да, есть, — ответила Кэтрин.

 Они медленно пробирались через лабиринт старых вещей к дальней стене магазинчика. Впереди шла Кэтрин, за ней — мужчина.

 Извините за беспорядок, — сказала она.

 Ничего.

 Даже не оглядываясь, Кэтрин чувствовала его присутствие. Осанка мужчины была неестественно прямой, а поступь — уверенной и пружинистой. Кэтрин невольно застеснялась своих потертых джинсов, красной безрукавки с бретельками и старых кожаных сандалий. Ее распущенные волосы прилипли к вспотевшему затылку. Ей казалось, что пот и жара в сочетании с поднявшейся в воздух пылью покрыли все ее тело тонким слоем грязи. В старинных зеркалах отразилась мозаика ее образов. К своему огорчению Кэтрин увидела, что блестящие от пота волосы на висках слиплись и теперь висят как две сосульки, белая бретелька лифчика выбилась из-под красной безрукавки, а спереди синеет безобразное, расплывшееся после стирки пятно.

 Шахматная доска была прислонена к стене среди старых картин, написанных масляными красками. Мужчина присел на корточки и коснулся рукой доски. Стоя позади покупателя, Кэтрин разглядывала его мощные мускулистые бедра, широкую поясницу и ремень, глубоко впившийся в тело. Девушка впервые заметила маленькие погончики, белевшие на плечах мужчины.

 Что это? — спросил он, заметив картину, спрятанную за шахматной доской.

 Это был образчик импрессионистской живописи, пейзаж — старинный отель на скалистом морском побережье, с роскошным крыльцом и ухоженной лужайкой перед фасадом здания.

 Мужчина выпрямился и указал на картину. Прежде Кэтрин не обращала на нее внимания.

 Красиво, не правда ли? Кто художник? — спросил он.

 Склонив голову набок, Кэтрин прочитала надпись на обратной стороне полотна:

 Клод Лэгне. Тысяча восемьсот девяностый год. Эта картина была куплена на распродаже в Портсмуте.

 Похоже на Чилда Хасана, — заметил мужчина.

 Кэтрин промолчала. Она не знала, кем был этот Чилд Хасан.

 Мужчина нежно провел пальцами по деревянной раме картины. Кэтрин вздрогнула, словно его пальцы коснулись не безжизненного дерева, а ее собственной плоти.

 Сколько она стоит? — спросил он.

 Сейчас посмотрю.

 Вместе они подошли к столику, на котором лежала учетная книга. Кэтрин была несказанно удивлена, когда узнала запрашиваемую сумму. Она даже почувствовала неловкость, но магазин, в конце-то концов, принадлежал не ей, а бабушке, поэтому Кэтрин не решилась сбавить цену.

 Когда она назвала стоимость картины, мужчина даже не моргнул глазом.

 Я покупаю ее.

 Он протянул деньги, а полученный чек небрежно засунул в карман рубашки.

 Заворачивая картину, Кэтрин сгорала от любопытства. Ей не давали покоя вопросы: «Чем он занимается? Почему в среду днем не на своей военной базе?»

 Чем вы занимаетесь? — не сводя глаз с погон на плечах мужчины, спросила она.

 Перевожу грузы, — сказал он. — У меня выдался свободный день, поэтому я взял напрокат машину в транспортном агентстве аэропорта и решил прокатиться.

 Вы летчик? — несмотря на очевидную глупость вопроса, спросила Кэтрин.

 Скорее я летающий водитель грузовика, — внимательно глядя на нее, ответил мужчина.

 Что вы перевозите?

 Погашенные чеки.

 Погашенные чеки?

 Она засмеялась, пытаясь представить самолет, доверху набитый погашенными чеками.

 Хороший магазинчик, — оглядываясь по сторонам, сказал летчик.

 Он принадлежит моей бабушке.

 Кэтрин скрестила руки на груди.

 У вас разноцветные глаза.

 Это наследственное. У моего отца были такие же.

 Мужчина помедлил.

 Оба глаза, если хотите знать, настоящие.

 Ага.

 У вас красивые волосы.

 Это наследственное, — съехидничала Кэтрин.

 Мужчина кивнул и примирительно улыбнулся.

 Сколько вам лет? — спросил он.

 Восемнадцать.

 На лице летчика появилось удивление.

 А сколько вам? — спросила Кэтрин.

 Тридцать три. Я думал…

 И что вы думали?

 Я думал, что вы старше.

 Между ними возник невидимый барьер в пятнадцать лет…

 Мужчина положил руку на учетную книгу и, глядя в глаза Кэтрин, торопливо заговорил:

 Я родился в Бостоне и вырос в Челси. Это бедный район. Попросту говоря, трущобы. Небезопасное место. Я учился в бостонской католической школе и в колледже Святого Распятия. Моя мама умерла, когда мне не исполнилось и десяти лет. Через несколько лет с отцом случился инфаркт. Закончив колледж, я был призван на военную службу. Из меня сделали военного летчика. Я побывал во Вьетнаме. Не женат и никогда не был. Сейчас я ни с кем не встречаюсь. Живу в Тетерборо. У меня однокомнатная квартира. Она слишком маленькая. Я…

 Не так быстро, — прервала его Кэтрин.

 Я хотел, чтобы между нами не было тайн.

 С ясностью, редкой в ее годы, она поняла, что ситуация полностью находится в ее руках. От нее зависит, сжать ли руку и поймать шанс, предоставляемый ей судьбой, или открыть ладонь и позволить птичке улететь.

 Я знаю, где находится Челси, — сказала Кэтрин.

 Прошло десять секунд… Двадцать… Они молча стояли в жарком полумраке магазинчика. Кэтрин знала, что мужчина хочет прикоснуться к ней. Даже через разделявший их прилавок она ощущала жар, исходящий от его тела.

 Боясь себя выдать, Кэтрин старалась дышать ровно и спокойно. С трудом она сдерживала предательское желание зажмуриться.

 Здесь жарко, — сказал мужчина.

 На улице настоящее пекло.

 Не по сезону.

 Да, слишком жарко для начала июня, — согласилась Кэтрин.

 Не хотели бы вы куда-нибудь съездить? — предложил он.

 Куда?

 Не знаю. Просто прокатиться…

 Кэтрин посмотрела ему в глаза. Мужчина улыбнулся…

 Они поехали на пляж и искупались, не снимая с себя одежды. Вода была прохладной, а воздух — горячим, что создавало ни с чем не сравнимое, приятное ощущение. Джек окончательно испортил свою одежду. (Потом ему пришлось позаимствовать запасной комплект у приятеля.) Выйдя наконец из воды, Кэтрин застала летчика стоящим на берегу. Его руки были засунуты в карманы брюк, а под мышкой было скатанное в рулон одеяло. Мокрая одежда свисала, словно тряпье, а некогда белая рубашка посерела…

 Они лежали на одеяле, расстеленном на песчаном берегу. Кэтрин дрожала, прижимаясь к его мокрой рубашке. Мужчина осыпал ее губы поцелуями. Пока пальцы одной руки безостановочно играли с ее волосами, вторая рука без спросу проникла под ее безрукавку, лаская и поглаживая девичий животик. Кэтрин казалась себе потерянной и беззащитной перед лицом нахлынувших на нее чувств.

 Она накрыла его руку своей. На ошупь его кожа была теплой, шершавой, покрытой тонким слоем прилипших к ней песчинок.

 Счастье.

 «Я счастлива», — поняла Кэтрин.

 Это было чистое, ничем не омраченное счастье.

 «И это только начало», — подумала она.

 Поднимаясь по ступенькам лестницы, Кэтрин услышала, как хлопнула дверь ванной комнаты. Это Мэтти. Каждое утро дочь вставала ни свет ни заря и первым делом спешила в душ. Здесь она вела ожесточенную войну со своими волосами. Мэтти унаследовала от отца шикарные вьющиеся волосы, но каждое утро упрямо мыла их и высушивала феном, тщетно стараясь выпрямить непослушные завитки. Эта странная война с собой, которую с недавнего времени вела ее дочь, беспокоила Кэтрин. Она надеялась, что Мэтти вскоре перерастет этот «бзик». Каждое утро Кэтрин просыпалась с надеждой, что дочь оставит волосы в покое, и тогда она сможет быть уверена, что ее девочка избавилась от своего подросткового комплекса.

 «Мэтти, должно быть, слышала шум мотора на подъездной дорожке, — подумала Кэтрин. — А может, и наши голоса в кухне».

 Ее дочь имела привычку вставать затемно, особенно зимой…

 Теперь, взбираясь по ступенькам наверх, женщина подумала, что ей непременно надо выманить дочку из ванной комнаты. Слишком небезопасное это место для охваченного горем человека!

 Кэтрин остановилась перед дверью. Она услышала, как Мэтти включает душ.

 Женщина постучала.

 Мэтти! — позвала она дочь.

 Что?

 Мне надо поговорить с тобой.

 Мам…

 В голосе Мэтти зазвучали знакомые недовольные нотки.

 Я не могу… Я — в душе…

 Мэтти! Это очень важно!

 Что?

 Дверь ванной резко открылась. На пороге появилась замотанная в зеленое полотенце Мэтти.

 «Моя любимая красавица дочь! — подумала Кэтрин. — Как же нам жить дальше?»

 Ее руки задрожали. Женщина скрестила их на груди, засунув кисти рук под мышки.

 Надень халат, Мэтти, — с трудом сдерживая слезы, сказала Кэтрин. — Я должна поговорить с тобой. Это очень важно.

 Дочь послушно сняла халат с крючка и оделась.

 Что случилось, мама?

 «Детский ум не может выдержать всего ужаса постигшей нас потери. Детское тело не может справиться с таким потрясением», — минутой позже с отчаянием подумала Кэтрин.

 Услышав страшную новость, Мэтти как подкошенная рухнула на пол. Она как сумасшедшая замахала руками, словно отбиваясь от роя напавших на нее пчел. Кэтрин попыталась успокоить ее, крепко сжимая в объятиях, но дочь оттолкнула ее и, сбежав по лестнице, пулей вылетела из дома.

 Кэтрин бросилась следом…

 Лишь на лужайке перед домом ей удалось схватить Мэтти за руку.

 Мэтти!.. Мэтти!.. Мэтти!.. — как заведенная, повторяла женщина.

 Обхватив ладонями голову дочери, она прижалась лицом к липу девочки.

 Мэтти!.. Мэтти!.. Мэтти!..

 Ее хватка не ослабевала.

 Я позабочусь о тебе, — сказала Кэтрин. — Послушай, Мэтти! Все будет хорошо.

 Она обняла дочь. Под ногами хрустела покрытая инеем трава. Мэтти разрыдалась, и у Кэтрин екнуло сердце. Однако она знала: худшее осталось позади.

 Кэтрин помогла Мэтти войти в дом и уложила ее на кушетку. Девочку бил озноб. Завернув дочь в одеяла, женщина растерла ей руки и ноги. Роберт принес Мэтти стакан воды, но девочку только стошнило.

 Кэтрин позвонила своей бабушке Джулии и рассказала о смерти Джека. Ее сознание было затуманено. Как в полусне, она едва отдавала себе отчет в присутствии еще двух незнакомых людей в форме (мужчины и женщины), стоявших у кухонного стола.

 Кэтрин краем уха слышала, как Роберт разговаривает по телефону, а затем перешептывается о чем-то с людьми из авиакомпании. Она даже не обратила внимания на то, что телевизор включен, пока Мэтти не приподнялась резко с кушетки и не спросила, глядя на мать:

 Они сказали «бомба»?

 Да, Мэтти не ослышалась. Передавали сводку последних новостей, и диктор несколько раз повторила слово «бомба».

 Роберт! — позвала Кэтрин.

 Мужчина вошел в комнату и остановился перед ней.

 Это всего лишь предположение, — сказал он.

 Они считают, что самолет взорвали.

 Это одна из версий. Не более.

 Он протянул Кэтрин таблетку.

 Что это? — удивилась она.

 Валиум.

 Валиум? Вы что, носите с собой валиум?

 Бабушка Джулия ходила по дому с флегматичным выражением служащего МЧС в зоне стихийного бедствия, — человека, привыкшего к виду смерти и не склонного поддаваться страху. Несмотря на преклонный возраст и весьма дородную фигуру, старушка была просто переполнена энергией. Первым делом она подняла Мэтти с дивана, где та предавалась безутешному горю, отвела ее наверх, успокоила и переодела в джинсы. Когда Джулия убедилась, что Мэтти можно оставить одну, она спустилась в кухню и вплотную занялась Кэтрин. Заварив крепкий чай, старушка щедро сдобрила его бренди из привезенной с собой бутылки. Дав женщине из авиакомпании строгое указание напоить Кэтрин чаем, Джулия вернулась к Мэтти. Принятый валиум подействовал: девочка немного успокоилась и теперь почти не плакала. Прабабушка отвела Мэтти в ванную комнату и умыла. Девочка была очень слаба. Как уже убедилась этим утром Кэтрин, горе лишает человека душевных и физических сил.

 Уложив Мэтти в постель, Джулия вернулась в «длинную» комнату. Усевшись рядом с Кэтрин на диване, она заглянула в чашку, зажатую в руках внучки. Не удовлетворившись увиденным, она заставила Кэтрин допить все до дна. Есть ли в доме транквилизаторы? Очутившийся рядом Роберт предложил валиум.

 Кто вы? — без обиняков спросила старушка.

 Он объяснил.

 Удовлетворившись ответом, Джулия попросила у него одну таблетку.

 Прими ее, — сказала она Кэтрин.

 Нельзя. Я только что пила бренди.

 Глупости. На, глотай.

 Бабушка не задавала внучке глупых вопросов типа: «Как ты себя чувствуешь?» или «Тебе очень плохо?» Кэтрин знала что с точки зрения Джулии жалость и слезы бесполезны. Со временем бабушка поговорит с ней о случившемся, утешит, а сейчас прагматизм — лучший лекарь от горя.

 Это ужасно, — сказала Джулия внучке. — Кэтрин, я знаю, каково тебе сейчас. Посмотри на меня. Крепись. Ты должна крепиться. Иного выхода нет. Мы справимся. Кивни, если ты меня слышишь…

 Миссис Лайонз!

 Кэтрин отвернулась от окна. Рита, миниатюрная светловолосая женщина, работавшая в центральном офисе авиакомпании, надевала плащ.

 Я еду в гостиницу, — сообщила она Кэтрин.

 Рита безотлучно пробыла в доме почти весь день, в то время как ее коллега по имени Джим испарился так незаметно и так быстро, что Кэтрин не обратила на это внимания.

 Бледное лицо Риты блестело от пота, но при этом пробор в ее шикарных волосах оставался идеально ровным. Форменный костюм цвета голубой волны примялся, но это не мешало Кэтрин невольно восторгаться ее элегантностью. Рита, по ее мнению, была похожа на дикторшу ведущего телеканала штата. Даже кричащая губная помада цвета дубовой коры не портила ее имидж.

 Если утром Кэтрин выражала легкое недовольство из-за присутствия посторонних людей в ее доме, то теперь она понимала, что без них не обойтись.

 Роберт Харт еще здесь, — сообщила Рита вдове. — Он в кабинете.

 Вы сняли номера в «Тайдз»? — спросила Кэтрин.

 Да. Компания забронировала несколько номеров.

 Кэтрин кивнула. Она прекрасно понимала, что пустующая в мертвый сезон гостиница «Тайдз» теперь переполнена. Вместо нескольких влюбленных парочек, останавливающихся здесь на уик-энд, она битком набита журналистами и служащими авикомпании.

 С вами все в порядке? — поинтересовалась Рита.

 Да.

 Может быть, вам принести чего-нибудь, пока я не ушла?

 Нет. Спасибо. Со мной все будет хорошо.

 Провожая Риту взглядом, Кэтрин подумала, что ее последние слова лишены смысла. Смехотворная бравада, не больше. Жизнь никогда не будет прежней. Счастье не вернется в ее дом.

 Часы не показывали и четверти пятого, а за окнами уже смеркалось. Как-никак был конец декабря. Сразу же после обеда тени начали удлиняться. Свет был мягким, почти призрачным. Такой игры тонов и полутонов Кэтрин не видела уже давно. Окружающие предметы казались нереальными, почти фантастическими. Ночь медленно высасывала цвета из деревьев, неба, скал, покрытой изморозью травы и гортензий. Наконец за окном сгустились сумерки, и единственным, что Кэтрин могла отчетливо видеть, было ее отражение в стекле.

 Скрестив руки на груди, она навалилась всем телом на край раковины. Прошедший день был столь мучительно тяжелым и длинным, что Кэтрин давно уже воспринимала его не как реальность, а как горячечный бред. Ей казалось, что ее натянутые, как тросы лифта, нервы не дадут ей заснуть — ни сегодня, ни завтра, никогда… Иногда Кэтрин чудилось, что она выпала из обычного хода событий и теперь уже не сможет вернуться обратно.

 В свете, льющемся из окон дома, она видела, как Рита, подойдя к своей машине, села за руль, завела двигатель и растаяла во тьме. Теперь они остались вчетвером. Мэтти спала у себя в комнате, прабабушка и мать поочередно дежурили у ее постели. Роберт, по словам Риты, сидел в кабинете Джека.

 «Что он там делает?» — подумала вдова.

 Весь день у деревянных въездных ворот, за которыми кончался принадлежащий ее семье земельный участок, толпились люди: одни рыскали в поисках жареных фактов, другие отгоняли слишком назойливых зевак от проволочной ограды. Но теперь, как надеялась Кэтрин, все эти репортеры, операторы, продюсеры и гримеры свернули свои манатки и отправились в «Тайдз», где за стаканчиком виски будут обсуждать последние слухи. А потом, поужинав, отправятся спать. Так, по представлениям Кэтрин, жили люди их профессии.

 Заскрипели ступени лестницы. Поступь была тяжелой, мужской. На долю секунды Кэтрин почудилось, что это идет ее муж, но наваждение длилось недолго. Это не мог быть Джек.

 Кэтрин.

 Без галстука, в рубашке с закатанными рукавами и с расстегнутой верхней пуговицей, Роберт Харт возник в проеме двери. Между суставами пальцев его правой руки торчала ручка, которой он, находясь в немного взвинченном состоянии, немилосердно махал, словно дирижер своей палочкой.

 Я думаю, что вам следует это знать, — сказал Роберт. — Главная версия сейчас: катастрофа произошла вследствие неисправности.

 Откуда вы знаете?

 Передали из Лондона.

 Они уверены? — с надеждой в голосе спросила Кэтрин.

 Нет. Это всего лишь обычный треп. Люди строят версии на пустом месте. До сих пор обнаружены только кусок фюзеляжа и мотор.

 Боже! — вырвалось из ее груди.

 Женщина запустила пятерню в волосы. Она всегда так делала, когда нервничала.

 «Кусок фюзеляжа», — промелькнуло у нее в голове.

 Кэрин повторяла фразу про себя, тщетно стараясь вообразить этот «кусок фюзеляжа», представить, как он может выглядеть.

 Что за «кусок фюзеляжа»? — спросила она.

 Часть кабины экипажа. Около двадцати квадратных футов.

 Ну… а тела?

 Нет, не найдены. Вы ведь сегодня ничего не ели? — меняя тему, спросил Роберт Харт.

 Я в норме.

 Я в этом не уверен.

 Кэтрин посмотрела на стол, заставленный маленькими кастрюльками из огнеупорного стекла, пирогами, готовыми обедами в пластиковых контейнерах, шоколадными пирожными с лесными орехами, пирожными с масляным и заварным кремом, печеньем и салатами. Большой семье этой еды хватило бы на несколько дней.

 Когда люди не знают, что делать, они приносят еду, — грустно сказала женщина.

 Весь день то один, то другой полицейский стучались в дверь ее дома, чтобы передать приготовленные друзьями и соседями «подношения». Об этой традиции — приносить еду в дом, где случилась смерть, — Кэтрин знала давно и не удивлялась ей. Удивительным было другое: несмотря на шок и горе, ее тело продолжало исправно выполнять свои функции, не обращая внимания на зияющую пустоту, образовавшуюся в душе. Кэтрин подташнивало, но ее тело настоятельно требовало пищи. Это противоречие между духовным и телесным ставило женщину в тупик.

 Надо будет отдать еду полицейским и журналистам, — предложила Кэтрин. — Здесь она только испортится.

 Никогда не подкармливайте прессу, — предостерег ее Роберт. — Они как бизоны во время гона. Если вы впустите их в дом, беды не оберешься.

 Женщина улыбнулась. Ее удивило, что она еще в состоянии улыбаться. Ее лицо саднило, разъеденное солью, оставшейся после многочасового плача.

 Ну, мне пора, — приводя себя в порядок и застегиваясь на все пуговицы, сказал Роберт. — Вам, наверно, хочется побыть со своей семьей.

 Вы летите обратно в Вашингтон?

 Нет. Я остановился в гостинице. Уеду завтра.

 Он снял со спинки стула висящий там пиджак и надел его. Из кармана Роберт достал свернутый галстук.

 Хорошо, — рассеянно сказала Кэтрин.

 Мужчина пропустил галстук под воротником рубашки и умело завязал узел.

 Зазвонил телефон. Дребезжащий, резкий звук показался Кэтрин неуместно громким, назойливым. Она беспомощно глянула на аппарат.

 Роберт! Я не могу сейчас говорить.

 Мужчина подошел к телефону и поднял трубку.

 Роберт Харт! — представился он. — Нет… Без комментариев… Нет-нет… Никаких комментариев…

 Повесив трубку, он уставился на Кэтрин. Она раскрыла было рот, но Роберт опередил ее.

 Идите наверх и примите душ, — снимая пиджак, сказал он, — а я разогрею что-нибудь вкусненькое.

 Поднявшись по скрипучей лестнице, Кэтрин замедлила шаг в длинном коридоре. По обеим сторонам виднелись двери, ведущие в комнаты второго этажа. Воспоминания сегодняшнего дня нахлынули на нее могучим потоком, затмевая все остальное. Заглянув в комнату дочери, Кэтрин увидела, что Мэтти и Джулия спят в одной кровати, повернувшись спиной друг к другу. Бабушка слегка похрапывала. Стеганое ватное одеяло, накрывавшее Мэтти и Джулию, ходило ходуном. Блеснула новенькая сережка, продетая в левое ухо дочери.

 Бабушка пошевелилась.

 Как Мэтти? — тихонько, чтобы не разбудить дочь, прошептала Кэтрин.

 Будем надеяться, что она проспит до утра, — потирая рукою глаза, ответила Джулия. — Роберт еще не ушел?

 Нет.

 Он останется на ночь?

 Не знаю… Нет. Думаю, он поедет в гостиницу… к остальным…

 Кэтрин ужасно захотелось улечься на кровать рядом с бабушкой и дочерью. Уже не раз в течение дня силы покидали ее, она чувствовала слабость в коленях и непреодолимое желание лечь и больше не вставать.

 «У нас тут просто какой-то матриархат», — подумала Кэтрин, вспоминая, как в присутствии дочери она старалась вести себя уверенно, а когда оставалась наедине с бабушкой, искала в ее объятиях утешения.

 Она вдруг припомнила, что на стоящем в коридоре столике примостилась старая фотография, воспоминание о давно канувшей в Лету эпохе. На фотографии молодая бабушка Джулия была облачена в узкую темную юбку до колен, белую блузку и шерстяную кофту на пуговицах и без воротника. На шее — нитка жемчуга. Стройная фигура и глубокое декольте. Длинные черные волосы зачесаны на одну сторону. Правильные черты лица Джулии отличались некоторой резкостью, мужественностью, что, впрочем, не портило общего впечатления от ее красоты. Ее запечатлели сидящей на диване. Одна ее рука тянется за чем-то, что так и осталось за кадром, а между тонкими пальцами другой зажата дымящаяся сигарета. Во всей позе, особенно в изящно согнутых пальцах с сигаретой, сквозил неприкрытый эротизм.

 Джулии с фотографии едва исполнилось двадцать лет. Теперь ей перевалило за семьдесят восемь. Она всегда ходила в мешковатых, несколько коротких для ее длинных ног джинсах и просторных кофтах, благодаря которым ее живот казался не таким огромным. В ее внешности не осталось и следа от былой красоты. Переливающиеся на солнце волосы и осиная талия остались в прошлом, уступив место седине и тучности. Глаза Джулии лишились блеска, свойственного молодости. Казалось, они выцвели, стали водянистыми и блеклыми. Ресницы выпали. Сколько бы раз Кэтрин ни сравнивала фотографию с ее постаревшим оригиналом, факт недолговечности всего сущего не мог оставить ее равнодушной. Дом постепенно разрушается, лицо женщины стареет. Ничто не вечно на свете: ни детство, ни брак, ни любовь…

 Не знаю почему, — сказала Кэтрин, — но у меня такое чувство, словно Джек не умер, а уехал на время, как будто он потерялся в незнакомом городе, а я должна найти его…

 К сожалению, это не так, — печально вздохнула бабушка Джулия.

 Знаю… Знаю…

 Он не страдал?

 Этого мы никогда не узнаем, — грустно сказала вдова.

 Мистер Харт уверял меня в этом.

 Никому ничего в точности неизвестно, — сказала Кэтрин. — Одни только слухи да умозрительные заключения.

 Тебе надо отсюда поскорее уехать. Я не хочу тебя пугать, Кэтрин, но эти репортеры, столпившиеся у ворот твоего дома, — прямо-таки ватага оголтелых психов. Полиции пришлось вернуть в строй Чарли и Берта, чтобы держать этих сумасшедших подальше от дома.

 Кэтрин подошла к узенькой щелочке неплотно прикрытого окна и полной грудью вдохнула холодный, пахнущий морской солью воздух. Она не выходила из дому весь день.

 Я представления не имею, сколько это вавилонское столпотворение будет длиться, — проворчала Джулия.

 Роберт считает, что это надолго.

 Кэтрин еще раз шумно вдохнула. Холодноватый, насыщенный кислородом воздух подействовал на ее затуманенное сознание как нашатырный спирт: голова прояснилась, чувства обострились.

 Никто не сможет помочь тебе справиться с горем. Ты должна крепиться. Кэтрин! Дорогая! Ты ведь всегда была умной девочкой.

 Кэтрин на мгновение зажмурила глаза.

 Кэтрин?

 Я любила его.

 Я знаю, — тихо сказала бабушка. — Мне Джек тоже нравился. Мы обе любили его.

 Почему он умер?

 Не задавай себе лишних вопросов, — произнесла Джулия. — Ответы все равно тебе не помогут, не утешат тебя. Что случилось, то случилось.

 Я…

 Ты устала. Иди поспи.

 Я не хочу спать.

 Знаешь, — сказала Джулия, — когда твои родители утонули, я была на грани помешательства. Порой мне казалось, что еще немного, и я упаду без сил и больше никогда не встану. Боль от утраты была просто невыносимой. Ужас. Потерять сына… О таком даже не задумываешься, пока не становится слишком поздно… Не стану врать: я винила в случившемся твою мать. Она плохо влияла на моего сына. Твои родители были ужасно беспечны, даже опасны для себя и окружающих, когда прикладывались к спиртному. Но у меня оставалась ты. Твое горе было слишком большим, а ты — слишком юной. То, что я старалась облегчить тебе боль от утраты обоих родителей, помогло мне пережить смерть сына. Это в буквальном смысле спасло меня. Я перестала задавать себе бесполезный вопрос: «Почему умер Бобби?» — и занялась тобой. Поверь мне: ты никогда не найдешь на него ответа.

 Встав возле кровати на колени, Кэтрин положила голову на матрас. Джулия погладила ее по волосам.

 Ты любила его. Я знаю, — еще раз произнесла бабушка.

 Выйдя из комнаты Мэтти, Кэтрин направилась в ванную. Стоя под душем, она включила горячую воду и замерла, чувствуя, как обжигающие струйки сбегают по ее телу. Опухшие от слез глаза саднили. Кэтрин так часто сморкалась, что кожа под носом покраснела и горела огнем. Голова разболелась еще утром, а бесконечно глотаемые таблетки адвила помогали ей, как мертвому припарки.

 Почему-то Кэтрин представила себе, как ее кровь медленно вытекает из пор и смывается потоками воды в сточную трубу.

 «Вам еще предстоит пережить много тяжелых дней, не таких тяжелых, как этот, но все же…» — вспомнила она слова Роберта Харта.

 Кэтрин не могла представить себе, что сумеет пережить еще один такой день.

 Последовательность событий нарушилась в ее голове. Что случилось сначала, а что потом? Что произошло утром, а что вечером? Все события смешались в некий хаотический калейдоскоп. Дикторы по телевизору то и дело передавали последние новости. От их слов сердце Кэтрин учащенно билось, а в области живота разливался неприятный холодок.

 «Утонул после взлета… Детская одежда и плавающее сиденье… Ужасная трагедия в… Через полторы минуты обломки крушения… Шок и горе по обе стороны Атлантики… Пролетавший пятнадцать лет Т-900… Обломки разлетелись на расстояние… Продолжая историю рейса 384… В репортажах отмечается, что… Совместная британо-американская авиакомпания… Собрались в аэропорту… Инспекция федерального авиационного агентства… Предположение, что…»

 А еще были зрительные образы, которым суждено, как опасалась Кэтрин, вечно преследовать ее. Фотография какой-то девушки из выпускного альбома во весь экран. Вертолет, зависший над морем. Белая морская пена на вершине волны. Убитая горем мать, размахивающая в воздухе руками. Облаченные в водолазные костюмы мужчины, внимательно глядящие в воду за бортом моторного катера. Родственники, встречающие в аэропорту разбившийся самолет, просматривают список находившихся на борту. Три фотопортрета членов экипажа: парадная форма, застывшее, «официальное» выражение лица, неестественные позы. Под каждой фотографией значилось имя погибшего. Кэтрин никогда не видела появившейся на экране телевизора фотографии Джека.

 «Зачем он ее сделал? Не для того же, чтобы “красоваться” сейчас в новостях. А для чего? Когда еще фотографию пилота могут показать по телевизору?» — думала Кэтрин.

 В течение дня Роберт Харт то и дело советовал ей не смотреть телевизор. Зрительные образы, предупреждал он, останутся в памяти надолго, возможно, навсегда. Они будут сниться по ночам, являться в кошмарах.

 Вы и представить себе не можете, как это будет, — сказал он Кэтрин.

 Не смотреть. Но как она могла не обращать внимания на поток слов и калейдоскоп картинок в своем мозгу?

 Днем телефон разрывался от постоянных звонков. Как правило, трубку поднимал Роберт или один из его коллег. Когда же они были заняты просмотром последних известий с места авиакатастрофы, Кэтрин могла слышать по автоответчику голоса звонящих. Вкрадчивые, вопрошающие голоса представителей различных газет и телеканалов новостей. Голоса друзей и соседей: «Поверить не могу, что с Джеком такое случилось… Если мы можем чем-то помочь…» Старческий женский голос служащей профсоюза, сухой и деловитый, потребовал от Роберта вернуть ей машину.

 В профсоюзе, это Кэтрин знала наверняка, не хотели, чтобы виновником падения самолета признали пилота. Авиакомпании это тоже было невыгодно, так же как и обнаружение неисправности, ставшей роковой для самолета. Кэтрин задавала себе вопрос: если какой-нибудь адвокат захочет с ней связаться, позволит ли Роберт Харт поговорить с ним?

 Водолазы обшаривали дно в поисках «черного ящика», содержащего аудиозапись последних слов членов экипажа. Кэтрин надеялась, что «черный ящик» так и не будет найден. Она с ужасом представляла себе, что услышит по телевизору голос Джека: вначале самоуверенный, полный командных ноток, а затем… Что затем? Какое мерзкое правило: записывать на пленку последние секунды жизни человека!

 Выйдя из душа, Кэтрин обмоталась полотенцем, и только тогда до нее дошло, что она купалась без мыла и шампуня. Вновь открыв вентили крана, женщина вернулась в душевую кабинку. Такие провалы в памяти свойственны людям: забравшись в машину, человек вспоминает, что забыл ключ зажигания в доме.

 Сегодня в голове у Кэтрин все перемешалось. Когда женщина вторично приняла душ и высушила волосы феном, оказалось, что она забыла банный халат. Сброшенные грязные вещи — рубашка, носки и гамаши — в беспорядке лежали на кафельном полу ванной комнаты.

 Кэтрин посмотрела на прикрученные к двери крючки для одежды. На одном из них висели старые джинсы Джека. Они сильно потерлись на коленях и полиняли. Женщина вспомнила, что он был одет в эти джинсы накануне своего отъезда в аэропорт.

 Прижав грубую хлопчатобумажную ткань к липу, Кэтрин втянула в себя ее запах.

 Сняв джинсы с крючка, женщина положила их на гладильную доску. В карманах звякнула мелочь, зашуршала бумага. В заднем кармане Кэтрин нашла несколько примятых от сидения на них бумажек, среди которых завалялись сложенные вдвое купюры. Еще одна двадцатка лежала отдельно. Кэтрин начала перебирать бумажки. Чек из «Эймес» за покупку удлинительного шнура, упаковки электрических лампочек и банки «Райт гард». Розовая квитанция из химчистки на шесть рубашек. Чек из «Стейплз» за покупку шнура для принтера и двенадцати шариковых ручек. Чек из почтового отделения на двадцять два доллара. «За марки», — подумала Кэтрин, быстро откладывая его в сторону. Визитная карточка: «Баррон Тодд, инвестиции». Два лотерейных билета. Лотерейные билеты? Кэтрин не знала, что ее муж играет в лотерею. Женщина внимательно присмотрелась к билетам. На одном карандашом было написано: «М в А». Затем шел ряд цифр.

 «М», должно быть, означает «Мэтти». А что означает «в А»? Где это? У кого? Что это за номер? Слишком длинный. Может, номер еще одного лотерейного билета?

 Два маленьких листочка белой линованной бумаги. На первом — четверостишие, написанное чернилами рукой Джека:

 На скалах, обдуваемых холодными ветрами,

 Извечная кровавая вражда

 Кипит в котлах измены, зависти и злобы,

 Как масло раскаленное в аду.

 Удивленная, Кэтрин прислонилась спиной к стене.

 «Из какого это стихотворения? Кто автор? Что эта цитата значит? — лихорадочно думала женщина. — Почему Джек выписал ее?»

 Она развернула второй листочек линованной бумаги. Памятка. Находясь дома, Джек каждое утро составлял такую памятку. «Удлинительный шнур. Водосточный желоб. Мэтти цветной принтер. Бергдорф халат Фэд-Экс 20».

 Последнее предложение вызывало сомнения. Бергдорф? Кэтрин знала лишь один Бергдорф — универсальный нью-йоркский магазин «Бергдорф Гудман». Какое сегодня число? На календаре, висевшем на дверце холодильника в кухне, было, насколько она помнила, 17 декабря. 20 декабря должно было стать ее последним рабочим днем и выходным для Джека. Мог ли этот «халат Фэд-Экс» быть ее рождественским подарком?

 Собрав бумажки, она крепко сжала их. Волна слабости накрыла ее с головой. Женщина медленно сползла по стене и очутилась на полу.

 В машине было очень тепло. Кэтрин так основательно насытилась рождественской трапезой, приготовленной бабушкой Джулией, что теперь ей пришлось немножко отодвинуть автомобильное сиденье, чтобы чувствовать себя удобнее. На Джеке был свитер кремового цвета, который она связала в первую зиму их совместной жизни. Провязывая спинку, она напутала с количеством петель, но ошибка была почти незаметной. Каждое Рождество и День благодарения, когда они уезжали из Санта-Фе, Джек облачался в этот свитер. После свадьбы он немного отрастил волосы, и теперь они вились на концах. Сейчас на Джеке были солнцезащитные очки, которые он носил почти ежедневно, за исключением самых ненастных и пасмурных дней в году.

 У тебя это хорошо выходит, — сказала Кэтрин.

 Что?

 Делать сюрпризы.

 Однажды он неожиданно повез ее в Мексику. В другой раз, на Рождество, когда они были у бабушки, Джек провел с Кэтрин уик-энд в отеле «Риц», заманив ее в Бостон жалобами на боли в спине и утверждением, что им срочно надо к ортопеду. Сегодня, после рождественского обеда у Джулии, Джек заявил, что хочет съездить с Кэтрин за ее подарком, а трехлетняя Мэтти пусть останется дома с прабабушкой и поиграет своими новыми игрушками.

 Выехав из Эли, они свернули к Фортуна-Рокс, месту, застроенному летними домиками. В детстве, направляясь на пляж, Кэтрин часто воображала, что у каждого из этих домиков, пустовавших в течение десяти месяцев в году, есть собственный характер. Этот дом был гордецом и снобом, любившим пускать пыль в глаза, но после сильной бури, изрядно потрепавшей его крышу, несколько умерил свою спесь. А этот — высок и элегантен, время не властно над его красотой. Следующий дом — безрассудно храбр, он бросает всему свету вызов смелостью, если не сказать эксцентричностью, своей архитектуры. Тот выглядит печальным, замкнутым, молчаливым, словно страдает от неразделенной любви. А вот стоит дом-стоик, которому все нипочем: ни шумные толпы отдыхающих летом, ни длинные холодные ночи зимой…

 Представить себе не могу, что это за подарок, — призналась Кэтрин.

 Скоро увидишь.

 В машине, убаюканная мерным покачиванием, она позволила себе закрыть глаза и расслабиться.

 Спала она недолго. Минутку, может быть, две. Скрип гравия под колесами автомобиля разбудил ее.

 Открывшийся вид был хорошо знаком Кэтрин.

 У тебя ностальгия? — лукаво спросила она.

 Вроде того.

 Через лобовое стекло она смотрела на дом, которым восторгалась с раннего детства. По мнению Кэтрин, это был самый красивый дом из всех, что ей довелось видеть за всю свою жизнь. Двухэтажное здание с огромным, затейливо украшенным крытым крыльцом было обшито окрашенными в белый цвет досками. Ставни были темно- голубого цвета, словно море в пасмурный день. Верхний этаж обшит кровельной дранкой кедрового дерева, довольно сильно пострадавшей от частых в Новой Англии дождей и бурь. Мансардная крыша, плавно закругляясь, спускалась вниз. То тут, то там виднелись небольшие слуховые окошки. Кэтрин вдруг вспомнились старые приморские отели с их уютными номерами в мансарде.

 Не сказав ни слова, Джек вышел из машины и взобрался по ступеням крыльца. Жена последовала за ним. Оставленные на открытом воздухе плетеные кресла-качалки и неокрашенные доски крыльца приобрели за долгие годы сероватый оттенок.

 Остановившись возле перил, Кэтрин бросила взгляд на лужайку и маячившее вдали побережье, где морские волны обрушивались с чудовищной силой на скалы, разбиваясь на миллионы брызг. Над морем клубился легкий белесый туман, похожий на призрачную весеннюю дымку. Такие туманы здесь не редкость. Кэтрин напрягла зрение, но прибрежные острова так и остались эфемерными видениями, медленно плывущими над океаном в белесом мареве тумана.

 С одной стороны неухоженного газона простирался луг, с другой — фруктовый сад с карликовыми грушевыми и персиковыми деревьями. В глубине сада виднелась мраморная скамья, увитая виноградной лозой. Прямо у крыльца разросся цветник странной формы, отдаленно похожий на сводчатое окно, напоминавшее распущенный павлиний хвост.

 Пронесся внезапный порыв восточного ветра. Вдруг стало зябко, сыро и неуютно. Кэтрин поежилась. Легкая дрожь пробежала по ее плечам.

 Открыв дверь, ведущую в кухню, ее муж смело вошел в чужой дом.

 Джек! Что ты делаешь? — удивилась Кэтрин.

 Заинтригованная, она последовала за ним. Пройдя через кухню, они вошли в длинное прелестное помещение, выходящее всеми шестью высокими двустворчатыми окнами на океанское побережье. Окна поражали своей высотой. На секунду Кэтрин показалось, что она стоит в классе своей старой школы. Стены комнаты были оклеены желтыми обоями, которые начали отклеиваться на стыках.

 Прошло уже четыре с половиной года с тех пор, как они, пробравшись в дом, впервые занимались любовью в одной из спален верхнего этажа. В тот, незабываемый для Кэтрин день она, пресытившись купанием в одежде, сказала Джеку, что поблизости есть нежилой дом…

 Яркие воспоминания замелькали в ее мозгу: Джек расстегивает пуговицы рубашки, и она, раненной птицей, падает к его ногам. Без одежды он выглядел куда моложе, самоувереннее, мускулистее, как те парни с завода, с которыми Кэтрин когда-то встречалась. Широкую грудь покрывали маленькие, шелковистые на ощупь волоски. Склонившись над девушкой, Джек начал слизывать соль сее кожи. Было очень жарко. У Кэтрин закружилась голова. Она поцеловала Джека. Его кожа источала острый мускусный запах…

 …Джек подождал жену у подножия ведущей на второй этаж лестницы. Дом пустовал уже не одно десятилетие. Когда-то в нем размещался женский католический монастырь, затем его приобрела зажиточная семья из Бостона, наведывавшаяся сюда исключительно в летние месяцы. Сколько Кэтрин себя помнила, дом пустовал. Почему его никто так и не купил? Возможно, потенциальных покупателей отпугивала странная планировка дома, напоминающая студенческое общежитие: обилие спален и лишь одна ванная комната в конце коридора.

 Джек молча указал рукой наверх.

 Кэтрин решила, что там, наверху, в спальне, где они впервые занимались любовью, ее ждет подарок.

 Они вошли в небольшую комнату, оклеенную ярко-зелеными обоями. В углу стояла застеленная цветастым покрывалом кушетка. Внимание Кэтрин привлек простенький кухонный стул, покрытый ядовито-красным лаком. В такой цвет красят пожарные машины. Стул искрился и сверкал в ярких солнечных лучах. Красный стул на фоне зеленых обоев и океанской синевы, виднеющейся через большое окно спальни… Кэтрин с любопытством разглядывала это необычное сочетание ярко-красного и ярко-зеленого.

 Мне позвонили из «Вижен», — вдруг сказал Джек.

 «Вижен»? — не поняла жена.

 Это недавно созданная британо-американская авиакомпания. Быстро осваивает рынок. Через несколько лет я буду летать на международных авиалиниях.

 Джек улыбнулся с видом триумфатора.

 Кэтрин шагнула ему навстречу.

 Если тебе нравится дом, мы его купим.

 Она замерла на месте.

 Вы были здесь? Ты и бабушка? — удивленно спросила она.

 Джек утвердительно кивнул.

 Да.

 Джулия знает? — недоверчиво поинтересовалась Кэтрин.

 Мы хотели сделать тебе сюрприз. Дом, конечно, нуждается в ремонте, но это не важно.

 Когда вы приезжали сюда?

 Полмесяца назад. У меня была остановка в Портсмуте.

 Кэтрин напрягла память. Перед ее мысленным взором предстал календарь на декабрь. Она не могла точно вспомнить, когда заканчивался один рейс мужа и начинался другой. У нее в голове все перемешалось.

 Джулия знает? — повторила вопрос Кэтрин.

 Наше предложение относительно сроков и формы платежей принято, — улыбаясь, сообщил Джек.

 Наше предложение?

 Кэтрин чувствовала себя полной идиоткой. Сюрприз следовал за сюрпризом, и у нее даже не было времени привести свои мысли в порядок.

 Подожди здесь, — попросил Джек.

 Нетвердой походкой Кэтрин пересекла комнату и опустилась на красный стул. Проникающий через окно яркий солнечный свет падал на покрывало. Ей ужасно захотелось распластаться в этом живительном сиянии, согреть озябшие руки и ноги.

 «Как ему удалось держать все в секрете? — думала Кэтрин. — Дом — это ведь не маленькая коробочка, которую можно спрятать на дне комода. В деле наверняка замешаны другие люди… агенты по торговле недвижимостью… А Джулия? Как бабушка могла утаить от меня такую новость? Она, наверное, тоже хотела меня удивить. У Джека просто талант делать сюрпризы».

 Кэтрин тряхнула головой. Сама она никогда бы не решилась купить дом, не посоветовавшись предварительно с мужем.

 Скрипнула дверь. На пороге комнаты стоял Джек, держа в руках бутылку шампанского и два бокала. Это были бокалы из бабушкиного серванта в кухне.

 Я рад, что ты здесь, — сказал он.

 Хлопнула, вылетая, пробка.

 «Джек умеет заставить окружающих плясать под свою дудку», — подумала Кэтрин.

 Она хотела испытать радость от новости, и через некоторое время, когда первое изумление улеглось, Кэтрин показалось, что она довольна сюрпризом.

 Когда ты позвонишь в Бостон? — спросила она.

 Минут через пятьдесят.

 «Боже правый! — размышляла женщина. — Он уже договорился о том, когда даст окончательный ответ».

 Налив шампанское в бокалы, Джек протянул один ей. Они выпили. Ее рука дрожала. Кэтрин видела, что муж заметил ее волнение. Поставив свой бокал на пол, он подошел к жене, обнял ее за плечи и увлек за собой. Кэтрин послушно поднялась со стула.

 Их глаза устремились к морю, бьющемуся о прибрежные скалы.

 У нас будет свой собственный дом, — тихо нашептывал Джек ей на ухо. — Рядом — море. Ты ведь всегда этого хотела. Мэтти пойдет здесь в школу. Когда ты получишь диплом, сможешь устроиться на работу в местную школу. Джулия рада, что мы будем жить неподалеку от нее.

 Кэтрин медленно кивнула.

 Приподняв ее волосы на затылке, Джек пробежал кончиком языка вдоль позвонков. Женщина вздрогнула. Жар желания пронзил ее естество. Поставив бокал с недопитым шампанским на подоконник, она подалась вперед, плотно прижавшись телом к оконной раме…

 В стекле она видела нечеткое отображение происходящего…

 Есть хотите? — отправляя в рот последнюю ложку чили, спросил Роберт Харт.

 Нет. Спасибо, — уставившись на пустую миску из-под чили, ответила Кэтрин. — Я не голодна.

 Он отодвинул локтем миску в сторону.

 Было поздно, хотя Кэтрин и не знала точно, который сейчас час. Мэтти и Джулия спали наверху. Перед Кэтрин, кроме чили, стояла тарелка салата и чашка остывшего чая и лежала буханка чесночного хлеба. Полчаса назад Кэтрин сделала неудачную попытку поесть: отломив кусочек хлеба, она макнула его в чили и отправила в рот, но так и не смогла заставить себя проглотить еду. По крайней мере, она переоделась в чистую одежду: джинсы, темно-синий свитер, носки и кожаные туфли. Волосы еще не успели высохнуть после душа. Кэтрин догадывалась, что сейчас она выглядит не самым лучшим образом: глаза были красными, как у крольчихи, а нос опух. Поддавшись горю, она проплакала, свернувшись на полу в ванной комнате, так долго, что теперь чувствовала себя полностью опустошенной. Еще никогда в своей жизни она столько не рыдала.

 Извините, — сказал Роберт.

 За что? — удивилась Кэтрин. — За еду?

 За все, — пожимая плечами, ответил он.

 Ваша работа — не из приятных, — без обиняков сказала Кэтрин. — Зачем вам все это?

 Вопрос, казалось, застал Роберта Харта врасплох.

 Вы не против, если я закурю? — спросил он. — Если хотите, я могу выйти во двор.

 Покойный Джек ненавидел табачный дым. Он не мог спокойно находиться в одной комнате с курящим человеком, но Кэтрин было все равно.

 За окном — пятнадцать градусов. Оставайтесь лучше здесь, — ответила она.

 Роберт потянулся к карману своего пиджака, висящего на спинке кухонного стула, и извлек оттуда пачку сигарет.

 Курил он, опершись локтями о стол. Его подбородок покоился на сложенных в замок кистях рук. Дым клубился вокруг его головы.

 Хороший табак, — глядя на тлеющую сигарету, сказал Роберт.

 Кэтрин молча кивнула головой.

 Почему я работаю в профсоюзе? — нервно прочищая горло, произнес Роберт Харт. — Из-за денег. Так, по крайней мере, мне кажется.

 Я не верю, что только из-за денег, — сказала вдова.

 Серьезно?

 Да. Серьезно.

 Тогда, возможно, мне нравится чувствовать свою значимость, — задумчиво сказал он. — Я люблю жить полной жизнью, на грани максимального эмоционального напряжения.

 Кэтрин молчала, прислушиваясь к звучащей где-то в доме музыке. Группа «Art Tatum». Должно быть, когда она принимала душ, Роберт поставил компакт-диск.

 По крайней мере, вы честны с самим собой, — сказала Кэтрин.

 Я люблю помогать людям пережить горе, оправиться от потери любимого человека.

 Пережить? Оправиться от потери? Разве это легко?

 Нет. Но женщины обычно довольно быстро приходят в себя, чего не скажешь о… — Роберт запнулся. — Извините…

 Я уже устала от людей, которые извиняются передо мной. Говорите начистоту.

 Дети тяжелее переносят смерть отца, — тщательно подбирая слова, сказал он. — Считается, что они более устойчивы перед ударами судьбы и быстро свыкаются со смертью родителей, но это не так. Дети стремительно взрослеют, столкнувшись с бедой. Женщин-пилотов мало, поэтому я никогда не видел убитых горем мужей, а вот отцы погибших находят отдушину в злости.

 Могу представить, — кивнула Кэтрин.

 Она подумала о том, каким хорошим отцом был Джек. Он наверняка сошел бы с ума от горя и ярости, окажись Мэтти в разбившемся самолете. Они с дочерью были очень близки. С отцом Мэтти редко позволяла себе закатывать истерики или грубо огрызаться, что порою случалось с ней, когда она оставалась дома наедине с матерью. С самого начала у девочки с отцом установились особые отношения.

 Вскоре после переезда в Эли, когда Мэтти еще ходила в детский сад, Джек «нанял» ее в качестве своей помощницы для работы по дому: покраски, скобления и замены выбитых оконных стекол. Он постоянно общался с дочерью, учил ее кататься на лыжах, брал с собой в лыжные походы, сначала по северному Нью-Гэмпширу и Мэну, а затем, когда Мэтти выросла, по Колорадо. Они вместе смотрели игры «Рэд Соке» и «Селтикс», могли часами просиживать за компьютером. Когда бы Джек ни приезжал домой, первым делом он шел к дочери, а она стремилась поболтать со своим папочкой. У них были на удивление доверительные отношения.

 Только однажды Джек отшлепал Мэтти. Даже сейчас Кэтрин отчетливо помнила его искаженное гневом лицо, когда он узнал, что его дочь столкнула с лестницы свою сверстницу. Сколько девочкам тогда было лет? Четыре? Пять? Джек схватил Мэтти за руку, сильно шлепнул по попе, приволок в детскую комнату и с силой захлопнул дверь так, что даже Кэтрин вздрогнула. Его действия были настолько стремительными, настолько эмоциональными, что ей подумалось: так его самого наказывали в детстве. Позже она завела с мужем речь о его вспышке гнева, но красный как рак Джек лишь уклончиво пробормотал что-то о «внезапной потере самоконтроля».

 А вы хороший психолог, — глядя на Роберта Харта, сказала Кэтрин.

 Он пошарил глазами по столешнице, ища, куда бы стряхнуть сигаретный пепел. Отставив в сторону чайную чашку, Кэтрин поставила перед ним небольшое фаянсовое блюдечко. Сделав последнюю затяжку, Роберт положил окурок и потянулся к скопившейся на столе грязной посуде.

 Я не психолог, — проворчал он себе под нос.

 Оставьте. Не надо, — запротестовала Кэтрин.

 Роберт замер в нерешительности.

 Спасибо, — сказала она. — Я и сама смогу вымыть посуду.

 Усевшись на стул, мужчина опять потянулся к недоку- ренной сигарете.

 Подойдя к раковине, Кэтрин открыла дверцы посудомоечной машины и включила воду.

 Мне нравится воображать себя ангелом-хранителем семьи, — сказал Роберт, — защищающим ее от бед и горестей окружающего мира.

 Как патетично! — улыбнулась Кэтрин.

 Возможно, и патетично, — нехотя согласился он.

 Знаете, вы мне чем-то напоминаете миротворца в зоне прекращения огня…

 Расскажите лучше о вашей работе, — меняя тему разговора, попросил Роберт. — Что вы преподаете?

 Музыку и историю. К тому же я руковожу оркестром.

 Да ну! — оживился он.

 Да. В старших классах сейчас семьдесят два ученика.

 Вам нравится преподавать? — поинтересовался он.

 Кэтрин задумалась.

 Да, — наконец ответила она. — Очень. У меня в классе два способных ученика. В прошлом году одна из моих учениц поступила в Новоанглийскую консерваторию. Я люблю детей.

 Быть женой пилота нелегко.

 Женщина кивнула.

 Она думала о долгих часах одиночества, о том, что муж почти никогда не бывал дома на праздники и им приходилось отмечать их с опозданием. Вернувшись, Джек мог попросить ее приготовить завтрак в семь часов вечера или обед в семь часов утра. Их семья вела образ жизни, отличный от того, что вели большинство обыкновенных семейств. Джек мог пропадать на работе по трое суток, а затем два дня оставаться дома. И так два-три месяца. А затем его график полетов изменялся, и у него было шесть рабочих и четыре выходных дня. Кэтрин и Мэтти приходилось приспосабливаться к новому ритму жизни. Они жили не по раз и навсегда установленному распорядку, а как бы отдельными временными отрезками, более длительными в периоды отсутствия Джека и обманчиво мимолетными тогда, когда он возвращался из очередного рейса. Без него дом казался молчаливым и даже немного унылым. Конечно, Кэтрин много времени уделяла воспитанию дочери играла и веселилась с ней, но настоящая, полноценная жизнь начиналась только тогда, когда в доме появлялся Джек.

 Сидя в кухне напротив Роберта, Кэтрин погрузилась в невеселые раздумья: не станет ли теперь ее жизнь сплошным ожиданием прихода мужа, который так никогда и не переступит порога ее дома.

 Ваш муж часто летал? — спросил Роберт Харт.

 Отсюда? Рейсов по шесть в месяц.

 Не так уж много.

 Скажите, а у вас есть особый чемоданчик со всем необходимым, который вы берете, когда надо выехать к вдове очередного летчика? — неожиданно спросила Кэтрин.

 Роберт растерялся, но затем ответил:

 Да, есть… небольшой…

 Вы будете ночевать сегодня в гостинице?

 Да, но если вы хотите, я могу переночевать здесь, на диване.

 Нет. Спасибо. Со мной все будет в порядке. Здесь со мной останутся Джулия и Мэтти. Лучше расскажите мне что-нибудь еще.

 Что конкретно? — поинтересовался Роберт Харт.

 Поставив последнюю тарелку в посудомоечную машину, Кэтрин захлопнула дверцу и вытерла руки полотенцем, висящим на ручке выдвижного ящика стола.

 Что вы чувствуете, когда стучитесь в незнакомую дверь?

 Роберт почесал затылок. Он не был высоким, но казался таким, даже когда сидел на стуле.

 «Должно быть, он бегает трусцой по утрам», — подумала женщина.

 Кэтрин, дело в том, что…

 Скажите мне, — настаивала она.

 Нет.

 Это поможет мне.

 Нет. Я не думаю…

 Откуда вы знаете?! — резким голосом спросила Кэтрин. — Меня интересует, все ли мы, жены летчиков, реагируем на… известие одинаково?

 В ее голосе звучал гнев, накопившийся за день. Пузырьки гнева, всплывая на поверхность, лопались. Она села за стол напротив Роберта Харта.

 Нет, конечно, не все.

 А если произошла ошибка? — спросила Кэтрин. — Что, если известие оказалось ложным? Вам сообщили непроверенную информацию о гибели летчика, вы уведомили его жену, а потом выяснилось, что это ошибка?

 Такого не бывает.

 Почему?

 Я провожу много времени у ворот нужного дома с мобильником в руке и жду, пока не придет подтверждение. Что-что, а сказать женщине, что ее муж погиб, в то время как он жив-живехонек, мне совсем не улыбается. Верите?

 Извините меня за бестактность, — смутилась Кэтрин.

 Ничего.

 Женщина улыбнулась.

 Вы не обиделись, что я задала вам этот вопрос? — спросила она.

 Нет. Но меня беспокоит причина, по которой вы мне его задали. Не тешьте себя несбыточными надеждами.

 Почему вы боитесь, что я могу сказать что-то лишнее прессе?

 Роберт Харт ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

 Женщины часто впадают в истерику. Это естественно. Журналисты всегда вертятся поблизости и норовят записать каждое слово, произнесенное убитой горем вдовой. Женщина, например, может заявить, что ее муж недавно жаловался на неисправности в самолете. Или может в сердцах сболтнуть что-то наподобие: «Я знала, что это случится. Муж говорил мне, что авиакомпания урезала расходы на обучение экипажа».

 Ну и что такого, если это правда? — несколько повысив голос, спросила Кэтрин.

 В том-то и дело, что люди в минуты горя могут наговорить такого, чего они никогда бы не сказали на ясную голову. Впоследствии, когда женщина успокаивается, она очень жалеет о сказанном, но бывает уже слишком поздно. Сделанного не воротишь.

 Сколько вам лет? — поинтересовалась Кэтрин.

 Тридцать восемь.

 Джеку было сорок девять.

 Я знаю.

 Чем вы занимаетесь, когда нет крушений? Ждете?

 Роберт нервно заерзал на стуле.

 Конечно нет. У меня есть много других обязаностей.

 Например?

 Я изучаю материалы расследований причин авиакатастроф… Помогаю семьям погибших летчиков… Сколько лет вашему дому?

 Вы уходите от ответа, — сказала Кэтрин.

 Да, — кивнул Роберт.

 Дом был построен в 1905 году. Первоначально это был католический женский монастырь.

 Красивое здание.

 Спасибо. Его надо отремонтировать. Этот дом постоянно нуждается в ремонте. Он разрушается быстрее, чем мы успеваем его чинить…

 Кэтрин осознала, что она только что оговорилась, сказав «мы».

 Она любила этот дом, который беспрерывно менял свой вид в зависимости от света, времени года, цвета океанской воды и температуры воздуха. Ее не раздражали даже его странности: неровные полы спален; тесные стенные шкафы, когда-то предназначавшиеся для скудных пожитков монахинь; старомодные окна с двойными рамами, которые с большим трудом приходилось вставлять каждую осень и вынимать каждую весну. Подобно снежинкам, каждая оконная петля была в чем-то неповторима, так что первое время Джеку пришлось несладко. Установка двойных окон осенью превратилась для него в жуткую головоломку, отдельные части которой ему приходилось подгонять стоя на шаткой приставной лестнице. Впоследствии он догадался маркировать окна и рамы, и дело пошло веселее.

 Вымытые до блеска высокие окна «длинной» комнаты являлись тайной гордостью и любовью Кэтрин. Часто, занимаясь уборкой гостиной, женщина подолгу стояла возле них, любуясь чудесным видом, открывающимся отсюда, или сидела в кресле и мечтала. Нередко ее мысли вертелись вокруг первоначальных обитательниц этого дома — сестер ордена святого Иоанна Крестителя Бинфайсанского. Двадцать монахинь в возрасте от девятнадцати до восьмидесяти двух лет сидели за общим, длинным и узким, обеденным столом в этой комнате, на стоящих вдоль стены скамьях. Их лица были повернуты к окнам, так что, поглощая свою скромную трапезу, они имели возможность любоваться пейзажем невиданной красы. Несмотря на данный обет бедности, эти женщины обитали в месте, красота которого вызывала невольные восклицания восторга у новичка. Кэтрин часто размышляла о том, как сестры жили здесь в уединении, погруженные в бездеятельное созерцание…

 Все годы, проведенные в доме на побережье, она не оставляла попыток найти место, где когда-то размещалась часовня. Кэтрин обыскала лужайку и фруктовый сад, но ничего не нашла. Возможно, часовня располагалась внутри дома, например в трапезной. Перед продажей дома монахини могли «демонтировать» домашний алтарь и забрать с собой распятие и статую Девы Марии. А может, они каждый раз перебирались через залив между Фортуна-Рокс и фабричным городком Эли-Фолз, где канадские эмигранты построили когда-то церковь Святого Иосифа?

 Вы ведь прожили здесь одиннадцать лет? — спросил Роберт.

 Да.

 Вновь зазвонил телефон. От неожиданности Кэтрин вздрогнула. Последний раз телефон звонил минут двадцать назад, а может и раньше.

 Роберт пошел отвечать на звонок…

 …Ей исполнилось двадцать три года, когда они с мужем вернулись в Эли. Кэтрин испытывала небольшое беспокойство по поводу того, что их новый дом находится так далеко от города. Жизнь на океанском побережье, вдали от людей, с мужем, пилотом международных авиалиний компании «Вижен», казалась молодой женщине не лишенной определенного риска. Теперь она будет жить не в самом Эли, а в Фортуна-Рокс, в эфемерном, недолговечном мире «летних людей». Работая в магазинчике бабушки, Кэтрин часто сталкивалась с этими людьми, которые любили антиквариат и испытывали определенное любопытство к маленькому городку и странной, по их мнению, жизни его обитателей. Для Кэтрин все они были одинаковы — безликие люди с лоснящимися загорелыми телами и туго набитыми кошельками. Куда больше о «летних людях» знала Марта, хозяйка единственного в Фортуна-Рокс бакалейно-гастрономического магазина «Ингербретсон», которая любила посудачить об одевавшихся в белые тенниски и шорты цвета хаки богатых мужчинах. За одно лето они могли потратить непомерно большие, по представлениям Марты, суммы на водку, омаров, жареные картофельные палочки и домашние пироги, испеченные по фирменному рецепту хозяйки, а на следующий год перед их летними домами появлялись таблички «Продается» — следствие юридической процедуры банкротства.

 Община Эли встретила внучку Джулии Халл и ее мужа с распростертыми объятиями. Кэтрин и Джек быстро влились в сообщество, став его неотъемлемой частью. Джек, чья работа подолгу отрывала его от дома и семьи, ухитрился стать игроком теннисной лиги Эли. Его партнерами были заместитель директора средней школы Хью Рени и владелец автозаправки «Мобил» Артур Калер. Мэтти удивительно легко вписалась в школьную жизнь, найдя себе новых друзей. Единственным поводом для небольшого беспокойства была неспособность Кэтрин забеременеть во второй раз. Впрочем, супруги утешал и друг друга рассуждениями, что им хорошо и втроем. Обращаться к врачам не стали…

 …Роберт Харт стоял, повернувшись к Кэтрин спиной. Лишь раз он оглянулся через плечо и встретился с ней взглядом.

 Без комментариев… — то и дело говорил он в телефонную трубку. — Без комментариев… Я не согласен с вами… Без комментариев…

 Повесив трубку, Роберт уставился на подвесной кухонный шкафчик. Пальцы его правой руки схватили со стола ручку и нервно затрясли ею туда-сюда.

 Что случилось? — спросила Кэтрин.

 Он повернулся к ней.

 Рано или поздно это должно было произойти, — хмуро сказал Роберт.

 Что «произойти»?

 Это новость-однодневка. Через день-другой о ней все забудут.

 Что случилось? — упорно допытывалась женщина.

 Роберт окинул ее хмурым взглядом и глубоко вздохнул.

 Предварительная версия: крушение произошло по вине пилота, — нехотя произнес он.

 Кэтрин зажмурила глаза.

 Но это всего лишь предположение, не больше, — поспешил успокоить ее Роберт. — Некоторые данные косвенно указывают на такую вероятность, но я бы на вашем месте не придавал этому большого значения.

 Его собеседница издала нечленораздельный звук.

 А еще найдено несколько тел, — тихо произнес Роберт.

 Стараясь сохранять спокойствие, Кэтрин наполнила легкие воздухом и медленно выдохнула.

 Пока никто не опознан, — добавил мужчина.

 Сколько трупов?

 Восемь.

 Кэтрин представила себе восемь обезображенных тел, а может, даже и не тела, а разорванные в клочья человеческие останки. Она хотела спросить Роберта Харта, но не решилась.

 Будут еще тела, — сказал он. — Водолазы найдут. Я уверен.

 «Трупы мужчин и женщин, американцев и британцев», — пронеслось в голове у женщины.

 Кто звонил? — спросила Кэтрин.

 Какой-то репортер из «Рейтере».

 Встав из-за стола, она проследовала по коридору в ванную комнату. Тошнота подступала к горлу.

 «Все это рефлекторная реакция, — мысленно успокаивала себя Кэтрин. — Желание блевать скоро пройдет».

 Она плеснула водой себе в лицо и вытерлась полотенцем. Из зеркала на нее смотрела незнакомая, потрепанная жизнью женщина.

 Вернувшись в кухню, Кэтрин застала Роберта вновь разговаривающим по телефону. Говорил он тихо, ограничиваясь односложными репликами «да» и «хорошо». При ее появлении Роберт сказал: «Позже», — и повесил трубку.

 Стало тихо.

 А как часто причиной авиакатастрофы признают ошибку пилота? — хмуро спросила Кэтрин.

 В семидесяти процентах…

 А из-за чего конкретно? Что приводит к аварии?

 Цепь случайных событий… Одно накладывается на другое и в конце концов приводит к крушению. Обычно пилоты к тому времени теряются, не знают, что им делать, и совершают ошибки… роковые ошибки.

 Понятно.

 Можно я задам вам еще один неприятный вопрос? — спросил Роберт Харт.

 Да.

 Был ли Джек?..

 Он запнулся.

 Что «Джек»? — переспросила Кэтрин.

 Был ли Джек в депрессии или излишне агрессивен?

 Вы имеете в виду, в последнее время? — уточнила она.

 Знаю, это ужасно бестактный вопрос, но рано или поздно вам придется на него ответить. Если что-нибудь такое было, то будет гораздо лучше, если мы обсудим поведение вашего покойного мужа сейчас.

 Кэтрин задумалась. По ее представлениям, только влюбленный человек, недавно познакомившийся с предметом своего обожания, может по-настоящему хорошо знать и понимать его. Когда вы влюблены до безумия, боготворите своего избранника, только тогда вы способны ловить каждый жест, каждое слово, произнесенное дорогим для вас существом. Но время идет, и вы с тревогой начинаете замечать, что страсть уже не бушует в вашей груди, да и любимый не проявляет былой прыти. Краски тускнеют, сила эмоций слабеет, и вот уже вы раздосадованы тем, что вас недостаточно хорошо понимают, а вы сами ловите себя на мысли, что не всегда знаете причины, побуждающие любимого действовать так, а не иначе. Любой человек с возрастом меняется, а появление в вашей жизни детей делает этот процесс еще более быстрым и непредсказуемым, поэтому главнейшая задача, которая стоит перед семейной парой, заключается в умении приспособиться к изменениям, происходящим в характере мужа или жены. Одним это удается, другим — нет.

 Родители Кэтрин так никогда и не смогли приспособиться к неизбежности изменений. Они любили друг друга, но отец постоянно путался с другими женщинами, причем делал это скорее не из жажды разнообразия, а из-за постоянных сцен ревности, которые устраивала ему жена. Маленькая Кэтрин часто становилась невольной свидетельницей этих безобразных скандалов. Повзрослев, она поняла, что главным виновником семейного несчастья ее родителей была, как ни странно, ее мать. Слишком уж она лелеяла воспоминания о том лете, когда встретила на своем пути Бобби Халла и тот без ума влюбился в нее. Целый год она оставалась для него центром мироздания, его королевой, самой красивой женщиной в мире. Двадцатидвухлетняя девушка выскочила замуж, забеременела, родила Кэтрин, а потом безумная любовь Бобби Халла несколько охладела. Мама не смогла смириться с этим. Ведь чувствовать себя безумно любимой и чертовски привлекательной — так здорово, это сильнейший на свете стимулятор, еще более коварный, чем бурбон, к которому она пристрастилась после знакомства с отцом. Мать требовала от отца безумной страсти, а он мог предложить ей всего лишь спокойную любовь. Естественный переход от безрассудства первых месяцев к более спокойным отношениям стал для матери страшным ударом, от которого она так и не смогла оправиться. Кэтрин помнила, как ее мать истерическим голосом требовала от мужа, чтобы он раз за разом повторял, что любит ее, но Бобби Халл не отличался мягким, уступчивым характером. Из чувства противоречия он молчал, что приводило его жену в отчаяние. Не будь она столь неоправданно требовательной, все могло бы быть по-другому.

 Что касается ее собственного брака, то Кэтрин считала себя счастливицей. Кризис в их отношениях наступил позже, чем у большинства пар. Мэтти тогда исполнилось одиннадцать или двенадцать лет. Джек начал постепенно отдаляться от нее. Ничего конкретного, просто в пьесе о любви, которую, по представлениям Кэтрин, каждая семейная пара постоянно разыгрывает — и оставшись один на один, в спальне, и на людях, — появился сначала легкий, а затем все усиливающийся диссонанс. Так часто случается, когда один из партнеров начинает забывать или изменять свой текст. Его напарник теряется, и пьесе грозит полный провал.

 Кэтрин трудно было примириться с охлаждением чувств мужа. Первые тревожные колокольчики зазвонили, когда она стала замечать, что Джек спит, отвернувшись от нее к стене. Процесс умирания страсти был медленным, едва заметным. Шаг за шагом муж отдалялся от нее, пока однажды Кэтрин не осознала, что они вот уже полмесяца как не занимались любовью. Тогда она списала все на его усталость, на напряженный график полетов и необходимость выспаться, но потом поняла, что ошиблась.

 Иногда Кэтрин винила себя в том, что Джек больше не хочет ее. Она попыталась разнообразить секс, стать более изобретательной, игривой, раскованной, но все ее старания ни к чему не привели.

 Женщина убедила себя не делать из мухи слона. Помня о горьком опыте собственной матери, она решила не паниковать, не добиваться от Джека объяснений, пустить все на самотек… Лишь по прошествии некоторого времени Кэтрин поняла несостоятельность принятого ею решения: между ними возникла если не стена, то по крайней мере завеса непонимания…

 И вот Джека больше нет…

 Ничего подобного, — сказала Кэтрин Роберту. — Думаю, лучше мне сейчас лечь спать.

 Он кивнул.

 Мы были дружной семьей, — добавила она, проводя ладонью по поверхности стола. — Были…

 Однако в глубине души женщина понимала, что лукавит. По ее мнению, любой брак чем-то похож на радиопередачу: неизбежно время от времени возникают статические помехи. В целом они прекрасно ладили друг с другом, но затем, с прискорбной регулярностью, наступали периоды, когда Джек казался ей чужим, малоприятным человеком, чья речь и манеры вызывали лишь недопонимание и раздражение.

 Думаю, вам следует уведомить о случившемся его родню, — посоветовал ей Роберт Харт.

 Кэтрин отрицательно покачала головой.

 Он был единственным ребенком в семье, — сказала она. — Его мать умерла, когда ему не исполнилось еще и десяти лет, а отец, когда Джек учился в колледже.

 Кэтрин удивило, что Роберт не знает этого.

 Джек не любил рассказывать о своем детстве, — сообщила она человеку из профсоюза. — Я вообще мало знаю о его прошлом. У меня сложилось впечатление, что в детстве он не был счастлив.

 Фактически детские годы Джека были своеобразным табу, запретной темой, которой он касался с большой неохотой.

 Если вам нужна помощь, я с удовольствием останусь и переночую здесь, — предложил Роберт.

 Нет, спасибо. Здесь со мной останется бабушка Джулия… Чем занимается ваша бывшая жена? — переводя разговор на другую тему, спросила Кэтрин.

 Она работает у сенатора Хэнсона из Вирджинии.

 Если вас интересует, бывал ли Джек в подавленном настроении…

 Да-да, — оживился Роберт.

 Ну… Я припоминаю кое-что. Это с трудом можно назвать депрессией, просто в жизни Джека был период, когда он испытывал определенное разочарование…

 Расскажите поподробнее, — попросил Роберт.

 Он разочаровался в своей работе. Это было… лет пять назад. Джеку надоело летать на международных авиалиниях. Некоторое время, недолго, насколько я помню, он даже хотел уволиться с работы и заняться исполнением фигур высшего пилотажа в авиационном шоу. Кажется, он хотел летать на русском Як-27. Еще он подумывал о том, чтобы открыть собственное дело: чартерные перевозки, летную школу или торговлю небольшими самолетами.

 Я и сам иногда подумываю об этом, — признался Роберт Харт. — По-моему, каждому пилоту время от времени приходят в голову похожие мысли.

 Джек жаловался, что компания растет слишком быстро. Каждый отдельный человек теряется в общей массе. Лично он мало что знал о своих коллегах, о членах экипажа. Большинство летчиков были британцами и жили в Лондоне. К тому же Джеку надоело летать на автопилоте. Он снова хотел летать по-настоящему. Некоторое время он получал по почте буклеты, рекламирующие самолеты, пригодные для выполнения фигур высшего пилотажа. Однажды Джек зашел так далеко, что предложил мне переехать в Боулдер, где какая-то женщина продавала свою летную школу. Я, конечно, согласилась. Меня очень беспокоило его подавленное состояние. Я тогда думала, что перемена места жительства и новая работа могут помочь Джеку. Со временем, впрочем, все утряслось само собой. Муж успокоился и больше не заводил разговоров об увольнении из «Вижен».

 И это, значит, случилось с ним пять лет назад?

 Да. Где-то так, — наморщив лоб, сказала Кэтрин. — Я плохо ориентируюсь во времени. Помогло то, что его перевели на маршрут Бостон — Хитроу. Помню, я была очень рада, что все позади. Я даже старалась не заговаривать с ним на эту тему, — боялась, что Джек вновь вернется к своим глупым фантазиям. Теперь-то я понимаю, что лучше бы он тогда уволился из «Вижен».

 А после у него случались периоды депрессии?

 Нет.

 Произнося это слово, Кэтрин думала, что лукавит: трудно быть полностью уверенным в том, что происходит в душе другого человека. Возможно, Джек поборол свою неудовлетворенность работой, скрыл ее от жены, как скрыл обстоятельства своего несчастливого детства.

 У вас усталый вид, — сказала она Роберту.

 Вы правы.

 Может вам лучше поехать сейчас в отель, отдохнуть?

 Он не двинулся с места.

 Так и не дождавшись ответа, Кэтрин задала несколько неожиданный вопрос:

 Как выглядит ваша бывшая жена?

 Она примерно одного с вами роста. Высокая. Симпатичная. У нее темные, коротко остриженные волосы.

 Я верила мужу, когда он говорил, что с ним ничего плохого не случится, — тяжело вздохнула Кэтрин. — И теперь чувствую себя обманутой. Ужасно, не правда ли? Он умер, а я жива. Он наверняка страдал, по крайней мере, несколько последних секунд.

 А теперь страдаете вы.

 Это разные вещи.

 Возможно, вы кое в чем правы, — сказал Роберт, — и вас действительно обманули, вас и Мэтти.

 При упоминании о дочери у Кэтрин сжалось сердце. Она закрыла руками лицо, давая собеседнику понять, что с нее довольно.

 Вы должны позволить себе плыть по течению. Бороться бессмысленно, — тихо произнес Роберт.

 Неудачное сравнение. Это скорее смахивает на поезд, на всех парах несущийся по мне.

 Я хочу вам помочь. Предаваться горю в одиночестве — не самый лучший способ преодолеть депрессию.

 Кэтрин опустила голову на стол и закрыла глаза.

 Мы должны похоронить Джека, — сказала она.

 Давайте обсудим это завтра.

 А если тело не будет найдено?

 Каково ваше вероисповедание? — спросил Роберт.

 Ну, когда-то я посещала методистскую церковь, как бабушка Джулия.

 А Джек?

 Он был католиком. Но он давно уже не был в церкви. Мы даже не были обвенчаны.

 Женщина почувствовала, как пальцы Роберта осторожно прикасаются к ее волосам.

 Я, пожалуй, пойду, — сказал он.

 Когда Роберт ушел, Кэтрин посидела еще немного, затем встала и прошлась по комнатам первого этажа, выключая везде свет. Ее мысли блуждали вокруг одного вопроса: «Что можно назвать “ошибкой пилота”?» Человек поворачивает штурвал налево вместо того, чтобы повернуть его направо? Неправильный расчет потребления топлива? Игнорирование предписаний? Случайно задетый переключатель? На какой еще работе человек может совершить ошибку и убить тем самым больше сотни людей? Инженер-железнодорожник? Водитель автобуса? Человек, соприкасающийся во время своей работы с опасными химикатами или радиоактивными отходами?

 «Это не ошибка пилота! Это не может быть ошибкой пилота! Пусть это будет неправдой! Ради Мэтти!» — твердила она себе.

 Постояв немного на верхней ступеньке лестницы, Кэтрин поплелась по коридору.

 В спальне было холодно. Кэтрин подождала, пока ее глаза привыкнут к царящему здесь сумраку. Постель была в таком же беспорядке, в каком она ее оставила рано утром.

 Обойдя кровать, женщина приблизилась к ней с другой стороны. Двигалась она медленно, с осторожностью дикого животного. Отодвинув в сторону стеганое ватное одеяло и махровую простыню, Кэтрин уставилась на старую фланелевую простыню, долгие годы верой и правдой служившую ей. Сколько раз они с Джеком занимались на ней любовью? Сколько раз за все шестнадцать лет их брака? Кэтрин осторожно коснулась кончиками пальцев изношенной материи. Какая гладкая и мягкая на ощупь! С опаской, словно боясь не выдержать и впасть в истерику, Кэтрин опустилась на краешек кровати. Ничего. Ровным счетом ничего. Возможно, она уже выплакала все свои слезы и ее уже ничем не проймешь.

 Ошибка пилота, — вслух произнесла женщина, как будто испытывая этим свое самообладание.

 «Но падение самолета не могло произойти из-за ошибки Джека, — мысленно одернула себя Кэтрин. — Не должно было и не могло».

 Не раздеваясь, она улеглась на кровати.

 «Теперь это только моя кровать, — подумала вдова. — Моя, а не наша. Эта комната слишком велика для одного человека».

 Она посмотрела на часы: девять двадцать семь.

 Осторожно, словно минер, боящийся сделать маленькую, но роковую ошибку, Кэтрин укрылась махровой простыней. Ей показалось, что она улавливает слабый запах пота мужа. Ничего удивительного. Она не меняла простыни со вторника. Впрочем, сильно доверять своим чувствам не приходилось. Вполне возможно, запах Джека ей только почудился.

 Взгляд женщины переместился на мужскую рубашку, висящую на спинке стула. Давным-давно, еще в начале их совместной жизни, у Кэтрин вошло в привычку не убирать в доме, когда Джек находится в рейсе. Сейчас женщина чувствовала, что не сможет прикоснуться к рубашке. Пройдет еще много времени, прежде чем она будет в состоянии безбоязненно дотронуться до ее материи, сможет почувствовать запах мужа и не впасть в истерику.

 Повернувшись на другой бок, Кэтрин попыталась успокоиться. В призрачном лунном свете хорошо знакомая обстановка спальни казалась ей преисполненной скрытых тайн и страхов. Издалека долетал слабый шум моря. Перед ее мысленным взором предстала картина: труп Джека скрючился на песчаном морском дне.

 Натянув махровую простыню на голову, женщина часто задышала, надеясь, что это поможет подавить растущую в груди панику. Ей захотелось перебраться в комнату к Мэтти и бабушке Джулии, тихонько лечь на пол рядом с их кроватью и попытаться заснуть.

 Как глупо было надеяться, что она сможет выдержать это!

 Вскочив с кровати, Кэтрин пошла в ванную комнату за оставленным там Робертом пузырьком с валиумом.

 Она приняла одну таблетку, затем, подумав, проглотила на всякий случай еще одну. «Не принять ли третью?» Одолеваемая сомнениями, женщина присела на край ванны и сидела, пока не почувствовала легкое головокружение. Она подумала, что, пожалуй, лучше будет прилечь на кушетке в комнате для гостей и попытаться заснуть.

 Проходя мимо кабинета Джека, Кэтрин увидела, что забыла выключить там свет.

 Она редко заходила в кабинет мужа. По ее мнению, эта комната была слишком уж деловой, слишком уж «мужской»: «голые» окна без штор, металлические картотечные шкафы, выстроившиеся вдоль стен, преобладание белого и серого цветов, металла и пластмассы. Кэтрин казалось, что в отличие от других комнат дома кабинет живет собственной жизнью, понятной только Джеку. На массивном металлическом столе стояли два компьютера, клавиатура, факс, два телефона, сканер, кофейные чашки, припавшие пылью модели самолетов, кружка с соком кроваво-красного цвета («Ее оставила Мэтти», — догадалась Кэтрин) и голубая глиняная подставка для карандашей, которую дочка сделала для отца во втором классе на уроке труда.

 Женщина взглянула на мигающий огонек факса. Роберт сегодня заходил в кабинет Джека, пользовался факсом и телефоном.

 Подойдя к столу, Кэтрин уселась на стул и выдвинула ящик слева. Там лежали журналы Джека для служебных записей — тяжелые тетради в темных виниловых переплетах и маленькие блокнотики, которые можно было носить в нагрудном кармане рубашки. Там же валялись маленький фонарик, нож для разрезания бумаги с рукояткой из слоновой кости, купленный мужем много лет назад в Африке, справочники по навигации устаревших типов самолетов, книга о метеорологической PJIC, учебная видеокассета о «сдвиге ветра», погончики из Санта-Фе, какие-то летные приборы…

 Задвинув ящик слева, Кэтрин открыла продолговатый средний ящик стола. Ее рука нащупала связку ключей, оставшихся, должно быть, в качестве сувенира от их квартирки в Санта-Фе. Старые очки в черепаховой оправе, купленные Джеком у старьевщика в «Караване». Муж утверждал, что ими еще можно пользоваться. В ящике валялись коробочки со скрепками для бумаг и чертежными кнопками, авторучки, карандаши, резинки, две батарейки и свеча зажигания. Под ворохом исписанной бумаги лежал набор принадлежностей для шитья. Женщина улыбнулась.

 В большем по размерам правом ящике стола, предназначенном для папок формата А4, Кэтрин нашла еще один ворох бумаг. Вытащив толстую, никак не меньше фута в толщину, стопку и положив ее себе на колени, она стала пересматривать накопившийся хлам. Здесь была поздравительная открытка ко дню рождения Джека, нарисованная и подписанная Мэтти, служебные записки от авиакомпании, местный телефонный справочник, несколько формуляров из службы страхования здоровья, черновик школьного сочинения дочери, каталог книг об авиации, самодельная «валентинка», которую она подарила мужу в прошлом году… Кэтрин задержала взгляд на открытке. На ней было написано: «Валентин! Я обожаю то, что ты делаешь с моим разумом…» Открыв «валентинку», она дочитала: «…и с моим телом!»

 Кэтрин устало прикрыла глаза.

 Засунув уже просмотренные бумаги обратно в ящик, она продолжила «ревизию»: несколько скрепленных степлером бланков отчета о состоянии банковского счета Джека, у нее с мужем были разные банковские счета. Кэтрин распоряжалась по своему усмотрению деньгами, предназначенными для покупки еды, одежды для нее и Мэтти, а также всего необходимого для ведения домашнего хозяйства. Оставшиеся деньги Джек копил себе на пенсию.

 Глаза начали слипаться. Аккуратно сложив оставшиеся бумаги, Кэтрин вернула их на место. Ее внимание привлек старый нераспечатанный конверт, содержавший, судя по виду, очередную рекламу банка «Бей бэнк», предлагавшего оформить у них кредитную карточку «Виза» под выгодные, по их мнению, 9,9 процента. Женщина взяла конверт и уже собиралась выбросить его в мусорную корзину, когда ее взгляд остановился на надписи, сделанной рукой Джека: «Позвонить в “Эли-Фолз Фармаси”. Позвонить Алекс. Банковский депозит. Мартовские расходы. Позвонить Ларри Джонсону по поводу налогов. Позвонить Финну по поводу автоприцепа».

 Кэтрин помнила, что человек по фамилии Финн — представитель автомобильной корпорации «Додж-Плимут» в Эли-Фолз. Четыре года назад они купили у него автоприцеп. С тех пор, насколько она знала, Джек не виделся с Томми Финном.

 Она перевернула конверт. На обратной стороне рукой Джека было написано: «Мойра в 15:30».

 «Что за Мойра?» — подумала Кэтрин.

 На ум пришел только Рэнделл Мойр, служащий банка.

 «Не вел ли Джек переговоров о получении займа?»

 Она вновь посмотрела на лицевую сторону конверта. Почтовая марка была проштампована четыре года назад. Бросив письмо обратно в ящик, Кэтрин задвинула его коленом правой ноги.

 Ей ужасно хотелось спать. Выйдя из кабинета, она вернулась в комнату для гостей, ставшую теперь ее временным приютом. Упав на цветастое покрывало, Кэтрин заснула в мгновение ока.

 Ее разбудили голоса. Один кричал на грани истерики, другой, чуть потише, старался доказать что-то первому.

 Вскочив с кушетки, Кэтрин распахнула дверь. Голоса стали четче: Мэтти и бабушка Джулия спорили о чем-то в «длинной» комнате.

 Сбежав вниз, Кэтрин застала их сидящими на полу. На Джулии был фланелевый халат, а на Мэтти — тенниска и удлиненные шорты. Вокруг них лежали груды порванной и скомканной оберточной бумаги — красной и голубой, золотистой и серебристой. Всюду змеились сотни ярдов разноцветных ленточек.

 Джулия первой заметила появление внучки.

 Мэтти проснулась и спустилась вниз. Она хотела завернуть купленные ею рождественские подарки, — кратко объяснила она сложившуюся ситуацию.

 Тем временем Мэтти, приникнув к полу, свернулась на ковре в позе эмбриона.

 Кэтрин легла рядом с дочерью.

 Я не могу больше выносить этого, — пожаловалась девочка матери. — Куда бы я ни глянула, всюду он. В каждой комнате, на каждом стуле, в каждом окне. Даже глядя на обои я вижу папу. Я не выдержу этого, мама!

 Ты заворачивала его подарки? — отодвигая волосы, падавшие Мэтти на лицо, спросила Кэтрин.

 Девочка кивнула и разрыдалась.

 Я отвезу ее к себе, — предложила Джулия.

 Который сейчас час?

 Около полуночи. Может, начало первого. Я отвезу ее и уложу спать.

 Я поеду с вами, — сказала Кэтрин.

 Нет. Ты слишком устала. Тебе надо выспаться. Возвращайся в свою спальню. Я позабочусь о Мэтти, вывезу ее из-под огня. Ей нужно сменить обстановку.

 «Вывезу ее из-под огня, — повторила про себя Кэтрин. — Какая удачная метафора!»

 Уже давно ее не покидало смутное чувство, что она, они все каким-то образом стали участниками боевых действий и теперь им угрожает безрадостная перспектива оказаться в числе «жертв войны».

 Пока бабушка Джулия укладывала в большую спортивную сумку вещи Мэтти, Кэтрин лежала на полу рядом с дочерью, нежно поглаживая ее по спине. Временами плечи девочки вздрагивали от беззвучных рыданий. Мать запела ей песенку, которую сочинила, когда Мэтти была еще совсем маленькой. Песенка начиналась словами: «“М” значит “Мэтиган”…»

 Когда Джулия и Мэтти уехали, Кэтрин вернулась в свою комнату. На душе стало как-то спокойнее. Зарывшись во фланелевую простыню, женщина попыталась заснуть…

 Тщетно…

 Утром Кэтрин услышала истошный собачий лай. Что-то в нем показалось ей до боли знакомым.

 Внезапно ее охватило чувство сродни тому, что охватывает водителя, остановившегося на красный свет и видящего в зеркало заднего вида, что машина, едущая за ним, не сбавляет скорости.

 Судя по волосам, Роберт Харт недавно принимал душ. На нем была чистая светло-синяя рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани и галстук бордового оттенка.

 На столешнице стояла чашка с кофе. Засунув руки в карманы брюк, мужчина нервно ходил из стороны в сторону.

 Кэтрин посмотрела на часы. Без двадцати семь.

 «Зачем он приехал в такую рань?» — пронеслось у нее в голове.

 Заметив замершую у подножия лестницы Кэтрин, Роберт вытащил руки из карманов и в несколько шагов преодолел разделяющее их пространство.

 Он заботливо обнял ее за плечи.

 Что? — встревоженно спросила Кэтрин.

 Вы знаете, что такое «черный ящик»?

 Да.

 Водолазы нашли его, — буравя ее взглядом, произнес Роберт.

 И что же?

 Выдержав паузу, он сказал:

 Они думают, что пилот совершил самоубийство.

 Обняв ее, Джек пошел к самолетам. Издалека они казались почти игрушечными: любой ребенок запросто смог бы оседлать такой крошечный самолетик.

 Асфальт излучал потоки обжигающего жара. Было трудно дышать.

 «Это мужской мир, — думала Кэтрин. — Мир сложной техники, диспетчерских вышек и помещений для предполетного инструктажа».

 Вокруг — ярко сверкающий на солнце металл.

 Джек быстро шел к самолету, увлекая Кэтрин за собой. Вблизи самолет показался ей миленьким, особенно яркая белоснежно-красная окраска фюзеляжа и хвоста.

 Крепко сжимая руку Джека, Кэтрин взобралась на крыло, а оттуда втиснулась в маленькую открытую кабину. Как можно летать в такой тесноте? Полеты всегда казались Кэтрин чем-то на грани фантастики, но сейчас она сомневалась, что хочет испытать радости «парения в воздухе». Такое случалось с ней и прежде. Всякий раз, когда Кэтрин оказывалась в одной машине с молодым водителем-лихачом или, скрепя сердце, садилась в кабинку головокружительного аттракциона во время традиционной масленичной ярмарки, она убеждала себя, что все скоро закончится и ей нужно только немножко потерпеть.

 Джек без труда залез в кабину и сел рядом с Кэтрин. У него на носу переливались всеми цветами радуги солнцезащитные очки с голубоватыми зеркальными стеклами. Джек попросил Кэтрин пристегнуться и протянул ей наушники.

 Так мы будем лучше слышать друг друга, — сказал он. — В воздухе довольно шумно.

 Самолет медленно пополз по изрытой выбоинами бетонированной площадке перед ангаром. Кэтрин затрясло. Она уже хотела попросить Джека остановиться, сказать ему, что передумала, но самолет, подпрыгнув несколько раз, оторвался от взлетно-посадочной полосы.

 Ее сердце бешено заколотилось. Джек повернулся к ней и улыбнулся. Улыбка вышла озорной и несколько самонадеянной. Он как будто говорил Кэтрин: «Это будет классно. Расслабься и получай удовольствие».

 Вокруг простиралась бескрайняя голубизна. А где же земля?

 В воображении Кэтрин самолет поднимался к облакам, а затем, как подбитый, камнем падал вниз.

 Только взгляни, — показывая на расстилавшуюся за бортом панораму, сказал Джек.

 Они пролетали над побережьем. Ближе к берегу лазурная поверхность океана казалась безмятежно гладкой, но чем дальше от земли, тем выше волны, тем темнее цвет воды. Лодка покачивается на гребнях волн. На горизонте маячат скалы острова Шоулз. Вдалеке едва заметное темное пятно Портсмута. Под крылом самолета раскинулась электростанция, а дальше виднеется сплошной массив темного ельника, тянущегося на многие и многие мили. А вот и Эли! Кэтрин показалось, что она видит дом своей бабушки.

 Самолет сделал крутой вираж. Кэтрин ойкнула и непроизвольно закрыла лицо руками. Она хотела попросить Джека быть осторожнее, но вовремя поняла абсурдность своего малодушия. Ведь Джек — профессионал, он знает, что делает.

 Словно желая подвергнуть ее доверие испытанию, пилот резко взял вверх, нарушая тем самым, по мнению Кэтрин, все законы физики.

 «Мы упадем», — пронеслось в ее голове.

 Она выкрикнула его имя, но Джек, поглощенный пилотированием самолета, не ответил.

 Страшная сила вжала Кэтрин в спинку кресла…

 Мертвая петля… Какой ужас!..

 Находясь в самой верхней точке петли Нестерова, самолет завис на долю секунды вверх тормашками, а затем понесся вниз, к быстро приближающимся водам Атлантики. Кэтрин истошно завизжала и мертвой хваткой вцепилась в пристежные ремни. Мельком взглянув на нее, пилот довел угол наклона к земле почти до 900. Его движения были спокойными и размеренными, а на лице застыло выражение безмятежной уверенности в себе, словно не он сейчас играл в рулетку со своей судьбой, бросая вызов закону всемирного тяготения.

 А потом наступила тишина, и в этой тишине самолет начал медленно падать, словно пожелтевший лист, сорванный ветром с дерева. Испуганная Кэтрин уставилась на Джека. Аэроплан завертелся волчком. Крик замер у нее в горле, спина конвульсивно прогнулась.

 Из штопора самолет вышел за сотню футов до поверхности океана. Кэтрин даже смогла разглядеть белую пену на гребнях волн. Не совладав с собой, она разрыдалась.

 Извини, — увидев ее слезы, сказал Джек.

 Его рука легла на ее бедро.

 Я не должен был этого делать. Надеюсь, с тобой все в порядке? Я думал, тебе понравится.

 Не сводя с него глаз, Кэтрин положила свою руку поверх его ладони и глубоко вздохнула.

 Ужасно, — сорвалось с ее губ.

 Именно так она чувствовала себя в тот момент.

 В машине было холодно. В спешке покинув дом, Кэтрин забыла надеть перчатки и теперь страдала, сжимая голыми руками ледяной на ощупь руль.

 «Сколько сейчас градусов?» — думала она. — Пятнадцать? Двадцать?»

 По ее мнению это не имело особого значения. Сильный мороз всегда трудно переносить.

 В спине ныла каждая мышца. Стараясь ни к чему не прикасаться в промерзшем автомобиле, даже не опираться о холодную спинку кресла, Кэтрин сидела за рулем прямо, как жердь.

 Несмотря на заверения Роберта Харта о том, что сообщению не стоит доверять, она была не на шутку встревожена. Первым чувством, возникшим у нее, была непреодолимая тоска по дочери, стремление защитить ее от всех угроз и горестей этого мира. Лишь на мгновение Кэтрин задержалась, чтобы еще раз взглянуть на встревоженное лицо Роберта, а затем сорвалась с места. Даже не переодеваясь, оставшись в той же одежде, в которой только что спала, Кэтрин проскользнула между Робертом и стеной, накинула на себя парку, засунула ноги в сапоги и сорвала с крючка связку ключей.

 Сев в машину, женщина на большой скорости помчалась по подъездной дорожке, проскочила группу незнакомых ей людей, сгрудившихся у ворот ее дома, и около мили неслась со скоростью, превышающей шестьдесят миль в час. На крутом повороте автомобиль занесло. Кэтрин справилась с управлением, но затормозила на песчаной обочине дороги. Прижавшись лбом к холодному рулю, женщина некоторое время сидела неподвижно…

 «Это не могло быть самоубийством, — мысленно убеждала она себя. — Это невозможно! Чудовищно! Немыслимо! Невообразимо!»

 Сколько времени она так сидела? Минут десять, не больше. Затем Кэтрин снова завела машину и поехала, теперь уже значительно медленнее. Ее охватил странный покой, вызванный, возможно, нервным истощением.

 «Я поеду к Мэтти, а все, что сказал Роберт, неправда», — решила она.

 Из-за горизонта выглянул краешек солнца, окрасив снег в бледно-розовый цвет. На заснеженных лужайках вытянулись длинные голубоватые тени, ползущие от деревьев и автомобилей. Городок спал, хотя то тут, то там Кэтрин замечала белесый пар, вырывающийся из выхлопных труб автомобилей, оставленных их владельцами на подъездных дорожках с работающими вхолостую двигателями. Лобовые стекла не были покрыты узорами инея, а обивка сидений наверняка не промерзла. На карнизах многих домов перемигивались огоньки гирлянд, а глядя на окна, Кэтрин видела украшенные мишурой и стеклянными игрушками рождественские елки. В одном из окон переливалась всеми цветами радуги конусообразная искусственная елка. «Как неоновая реклама в магазине автомобильных запчастей», — увидев это чудо на прошлой неделе, сказал Джек.

 «Сказал, но больше никогда ничего не скажет», — пронеслось в голове у Кэтрин.

 Волна печали нахлынула на нее. Сердце сжалось, но быстро успокоилось. Истерики не было, была лишь грусть и тоска по утраченному. Кэтрин поняла, что постепенно привыкает к мысли о смерти Джека. С каждым разом, когда его образ всплывал в ее памяти, душевные переживания становились все менее и менее острыми. Возможно, это временная передышка, вызванная страшным нервным потрясением минувшего дня, но Кэтрин надеялась, что самое тяжелое уже позади.

 Она медленно ехала через центр Эли по шоссе номер двадцать четыре. Поднимающееся солнце играло в витринах магазинов. Лавка скобяных товаров… Магазинчик Бикмана, где торговали дешевыми товарами по пять-десять центов за штуку. Пережив недавний экономический кризис, магазин зачах. Теперь на его запыленных полках валялась всякая бесполезная ерунда… Заброшенное здание, в котором когда-то был магазин, где торговали нитками и тканями, изготовлявшимися на местной текстильной фабрике. Потом фабрика закрылась, а вместе с ней и магазин… Закусочная «Боббин». Единственное в Эли место, где можно было перекусить сандвичем и выпить чего-нибудь горячего. Несмотря на столь ранний час, «Боббин» был открыт. Три машины стояли на парковке напротив двери закусочной.

 Кэтрин взглянула на панель управления. На часах семь ноль пять. Через десять минут Дженит Рили, учительница чтения в младших классах, и Джимми Хирш, торговый представитель «МетЛайф», усядутся за столики «Боббина». Она будет уминать рогалик со сливочным сыром, а он — яичный сандвич. В маленьком городке можно проверять часы, зная привычки некоторых его обитателей.

 Выросшая в доме бабушки, Кэтрин с детства привыкла подчиняться строгому режиму дня. По мнению Джулии, распорядок — единственная защита от хаоса жизни. Джек тоже любил порядок, что не удивительно, учитывая специфику его профессии. Пилот должен быть безотказным, как машина, иначе жди беды. К удивлению Кэтрин, педантичность мужа заканчивалась, как только он покидал территорию аэропорта. В личной жизни Джек предпочитал спонтанность и всегда был готов к неожиданностям. Он то и дело озадачивал жену, предлагая поехать в Портсмут и пообедать в ресторане или забрать Мэтти из школы и пойти покататься на лыжах.

 Кэтрин проехала мимо здания средней школы, расположенного чуть в стороне от центральных кварталов Эли. Получив степень бакалавра, лет семь назад она устроилась здесь на работу. Старое кирпичное строение с высокими окнами было возведено давным-давно. Оно казалось ужасно древним даже в те годы, когда там училась бабушка Джулия. Тогда фабрики еще не закрылись, и в школе училось гораздо больше детей, чем сейчас.

 Далее тянулись жмущиеся друг к другу побеленные домики с черными ставнями, огороженные белыми заборами. Большинство зданий были построены в постколониальном и викторианском стиле, хотя попадались дома, возведенные еще в конце семнадцатого века. Это было самое сердце Эли, придающее городку его неповторимость и особое очарование. Однако чем дальше от центра, тем реже становилась застройка. Вскоре появились заросшие хвойными деревьями участки земли, то тут, то там между одиноко стоящими домами простирались болота с вонючей солоноватой водой. Последние три мили вдоль шоссе оставались незастроенными.

 Свернув на боковую дорогу, Кэтрин прибавила газу. С каждой сотней проеханных ярдов подъем становился все круче. Нигде в доме не горел свет. Должно быть, бабушка и Мэтти еще спали.

 Затормозив, Кэтрин вышла из машины и остановилась, вслушиваясь в тишину раннего утра. Ее всегда очаровывало это безмятежное спокойствие, краткая передышка перед дневной сутолокой и шумом. Под ногами лежал снежный покров, не успевший растаять за три дня, прошедшие со снегопада. Только на камнях снег под воздействием прямых солнечных лучей превратился в лед.

 Поскольку дом Джулии стоял на склоне холма, это несколько затрудняло жизнь его обитателям — было сложно каждый день ходить за продуктами. Зато отсюда открывался чудесный вид, особенно если смотреть на восток. Дом был построен в середине девятнадцатого века зажиточным фермерским семейством и первоначально служил чем-то вроде флигеля. С одной стороны к зданию вела узкая дорога, с другой его ограждала невысокая каменная стена. За каменным забором раскинулся аккуратный яблочный садик, дающий каждый год в конце лета богатый урожай покрытых пылью краснобоких плодов.

 Захлопнув дверцу машины, Кэтрин зашла через незапертую дверь в дом. Бабушка не любила замков. Входные двери не запирались ни когда Кэтрин была еще маленькой, ни даже сейчас, когда большинство жителей Эли врезали в свои двери замки.

 В кухне в нос Кэтрин ударил специфический букет запахов домашнего апельсинового бисквита и лука. Сняв парку, Кэтрин положила ее на стул в гостиной.

 Несмотря на то что дом был трехэтажным, его общая площадь была небольшой. Попросту говоря, домик был тесноват. После смерти родителей Кэтрин, уступив настойчивым уговорам бабушки, переселилась в их бывшую спальню на третьем этаже. Подавив в душе смутные сомнения, она перенесла туда свои вещи и книги. На втором этаже размещались две крошечные спаленки, одну из которых занимала Джулия. Первый этаж был отведен под гостиную и кухню. В гостиной стояла мебель, приобретенная Джулией и ее мужем в год их свадьбы: потертый бархатный диванчик буроватого оттенка, два мягких кресла, у которых не мешало бы сменить обивку, небольшой столик, коврик на полу и рояль, занимающий больше места, чем следовало бы.

 Держась одной рукой за перила, Кэтрин взобралась по крутой лестнице на третий этаж. Теперь это была комната Мэтти. Здесь девочка ночевала, когда гостила у прабабушки. Подойдя к окну, Кэтрин немного отодвинула одну из штор. Хлынувший в щель свет вырвал из полумрака свернувшуюся калачиком спящую дочь. Набитый ватой тигр валялся на полу, сброшенный во сне с кровати. Девочка накрыла голову одеялом, так что видны были лишь ее волнистые волосы.

 Кэтрин на цыпочках подошла к стоящему у кровати стулу и уселась, не отрывая глаз от дочери. Будить ее она не стала. Пусть поспит, отдохнет, а она подождет, пока Мэтти не проснется.

 Дочь приподняла голову с подушки и повернулась на другой бок.

 Солнце уже встало, и его лучи пробивались через щелочку между задернутыми шторами, образуя на левой стороне двуспальной кровати гигантское пятно солнечного света. Эта кровать красного дерева принадлежала еще родителям Кэтрин. Иногда женщина задавалась вопросом: чаще ли ее родители занимались любовью, чем она с мужем? И если да, то не из-за того ли, что раньше кровати делали гораздо меньших размеров, чем сейчас?

 Дочь замычала что-то нечленораздельное во сне и свернулась калачиком. Кэтрин встала, подобрала ватного тигра и положила его у изголовья Мэтти. Она ощутила теплое дыхание дочери на своей руке. Почувствовав, должно быть, присутствие матери, девочка пошевелилась. Кэтрин прилегла рядом с нею на кровать и крепко обняла ее. Мэтти застонала.

 Я с тобой, рядом, — сказала Кэтрин.

 Дочь не произнесла ни звука. Кэтрин ослабила объятия и погладила Мэтти по нечесаной кудрявой голове. Девочка унаследовала цвет волос матери, а курчавость — от отца. От него же Мэтти унаследовала глаза разного оттенка. До недавнего времени девочка безмерно гордилась этой особенностью своей внешности, но период полового созревания привнес в ее характер существенные изменения. Любое отклонение от общепринятой нормы было для нее не источником гордости, а чем-то постыдным. Она даже стала носить контактную линзу на одном глазу, чтобы скрыть эту особенность своей внешности.

 Сжав простыню пальцами правой руки, дочь потянула ее на себя. Кэтрин слегка отодвинула в сторону одеяло, закрывающее ее лицо. В зубах девочка плотно сжимала белую материю наволочки.

 Мэтти!.. Пожалуйста!.. Ты ведь задохнешься.

 Челюсти девочки вцепились в материю еще крепче.

 Мать легонько потянула за наволочку, но Мэтти не ослабила хватки. Кэтрин слышала, что ее дочь тяжело дышит через нос. На ресницах дрожали слезы, вот-вот готовые скатиться по щекам вниз. Мэтти посмотрела на мать со смешанным чувством радости и гнева. Лицо девочки исказил нервный тик.

 Кэтрин снова потянула за наволочку. Мэтти разжала зубы, и материя выскочила из ее рта.

 Мэтти мылась в душе.

 Бабушка Джулия стояла у плиты. На ней был короткий купальный халат в красную клетку поверх ночной сорочки, настолько старый, что помнил еще времена, предшествующие президентству Джимми Картера. Бабушка Джулия придерживалась мнения, что покупать новые вещи из-за прихоти просто недопустимо. Впрочем, другое ее правило гласило: «Если ты не надевала вещь в течение года, отдай ее в благотворительный фонд».

 Старушка выглядела усталой. Ее лицо покрывала мертвенная бледность. Впервые Кэтрин заметила противоестественное уплотнение на спине бабушки, похожее на небольшой горб. Из-за этого уплотнения ее голова и плечи казались немного опущенными вниз.

 Роберт в гостинице? — не оборачиваясь, спросила Джулия.

 Нет, — быстро ответила Кэтрин, не желая вспоминать о Роберте Харте, задумываться над тем, что он ей сказал, и еще больше не желая думать о том, чего он ей не сказал. — Вчера Роберт переночевал в гостинице, а сегодня останется с нами.

 Кэтрин поставила кружку с кофе на деревянный стол, застеленный клеенчатой скатертью, края которой были приколоты чертежными кнопками к столешнице. За годы цвет скатерти изменился. Первоначальному красному постепенно пришел на смену синий, а затем зеленый.

 Джулия поставила перед внучкой тарелку с яичницей-болтуньей и гренками.

 Я не могу, — мученически простонала Кэтрин.

 Ешь. Ты должна.

 У меня в животе…

 Если ты не будешь сильной, то не сможешь помочь Мэтти, — перебила ее бабушка Джулия. — Ты страдаешь, я это вижу. Но в первую очередь ты мать. Это твой долг — заботиться о ней, хочешь ты этого или нет.

 Повисла гнетущая тишина.

 Извини, — сказала наконец Кэтрин.

 Джулия села на стул.

 И ты извини меня за резкость. Я вся как на иголках.

 Мне надо сказать тебе кое-что важное, — выпалила Кэтрин.

 Джулия внимательно посмотрела на нее.

 Ходят слухи… дикие… неправдоподобные…

 О чем ты? — уставившись на внучку, спросила бабушка.

 Ты ведь знаешь, что такое «черный ящик»?

 Голова Джулии резко повернулась к двери.

 На пороге кухни стояла Мэтти. Во всей ее осанке сквозила неуверенность в себе. Мокрые волосы свисали сосульками до талии, касаясь синей трикотажной рубашки на плечах и спине, так что ткань вся промокла. На девочке были узкие короткие джинсы, потертые на швах, и кроссовки «Адидас». Несмотря на свои пятнадцать лет, Мэтти так и не смогла избавиться от небольшой детской косолапости, от привычки стоять, развернув носки обуви вовнутрь. Эта ее привычка резко контрастировала суверенными позами, которые дочь любила принимать. Вот и сейчас, засунув кончики пальцев себе в карманы, Мэтти стояла, выпрямившись во весь рост. Плечи расправлены. Глаза покраснели от многочасового плача. Энергично мотнув головой, девочка тряхнула волосами так, что те взлетели вверх и в беспорядке упали на плечи. Она судорожно собрала их в узел, а затем, не зная, что с ними делать дальше, опять распустила.

 Здрасьте! А что здесь такое? — уставившись в пол, подчеркнуто непринужденно сказала Мэтти.

 Кэтрин отвернулась. Она не хотела, чтобы ее дочь видела слезы на ее глазах.

 Мэтти! — совладав с собой, сказала Кэтрин. — Садись рядом со мной. У меня есть яичница и гренки. Ты ведь вчера почти ничего не ела.

 Я не голодна.

 Мэтти села за стол, выбрав — вольно или невольно — стул, стоящий дальше всего от матери. Она неуверенно сидела на краешке, чуть ссутулив плечи и сложив руки на коленях. Ступни ее ног были сведены вместе, а колени разошлись в стороны.

 Пожалуйста, Мэтти, поешь, — попросила Кэтрин.

 Мам, я не голодна.

 Джулия бросила на внучку вопросительный взгляд. Кэтрин отрицательно замотала головой.

 Хоть чуточку, — как можно настойчивее сказала она.

 Ну, хорошо. Я съем гренку, — уступила Мэтти.

 Джулия подала правнучке тарелку с тостом и налила ей чашку чая. Мэтти с видимой неохотой начала отламывать малюсенькие, размером с католическую просвиру, кусочки от поджаристой корки, отправлять их в рот и медленно пережевывать. Когда верхняя поджаренная часть была съедена, девочка решительно отодвинула от себя тарелку.

 Я пойду в школу? — спросила она.

 Когда закончатся каникулы, не раньше, — ответила мать.

 Бледное, за исключением покрасневшей кожи под носом, лицо Мэтти скуксилось. Насупив брови, она сидела, сгорбившись, над остывшим гренком или, вернее, над тем, что от него осталось.

 Давай пойдем проветримся, — предложила ей мама.

 Мэтти пожала плечами, вернее одним плечом, — второе оставалось неподвижным.

 У входа в кухню, за спиной дочери, сверкала рождественской мишурой искусственная елка, купленная давным-давно на церковной ярмарке и теперь каждый год извлекаемая с чердака в начале декабря. Джулия не злоупотребляла украшениями, но неукоснительно следовала правилу: «Если уж купил новую игрушку, то это навсегда».

 Кэтрин не хотела думать о приближающемся Рождестве, но его тень вечно реяла где-то на задворках ее сознания, назойливая, как головная боль.

 Женщина встала.

 Надень куртку, — сказала она Мэтти.

 Холод освежил ее мысли, заставил кровь быстрее течь по телу. Кэтрин ускорила шаг.

 За домом дорога переходила в грунтовую тропинку, медленно взбирающуюся на гору Эли. Подъем был относительно нетрудным. Вдоль тропы вздымались темные сосны, росли заброшенные яблоневые сады и пышные кусты голубики. В конце восьмидесятых годов прошлого века один застройщик намеревался возвести на вершине горы несколько роскошных домов для состоятельных семей. Рабочие уже расчистили участок земли от леса и выкопали котлован, когда застройщик вынужден был объявить о своем банкротстве после продолжавшегося более шести месяцев экономического спада, заморозившего деловую жизнь Нью-Гэмпшира. Теперь на заброшенном строительном участке рос невысокий кустарник, пробивающийся на стыках между бетонными плитами фундамента. Отсюда открывался чудесный вид не только на Эли и Эли-Фолз, но и на всю долину.

 Мэтти была без шапки. Девочка шагала, засунув руки в карманы своей блестящей черной, как кожа гадюки, куртки, которую, как всегда, забыла застегнуть на змейку. Кэтрин давно уже капитулировала перед стойким нежеланием дочери одеваться по сезону. Иногда, возвращаясь после работы из школы, она сталкивалась на тротуаре с молоденькими девчушками, которые стояли на сорокаградусном морозе в расстегнутых фланелевых кофточках поверх тоненьких футболок.

 Мама, скоро Рождество, — сказала Мэтти.

 Я знаю.

 Что мы будем делать?

 А что ты хочешь? — спросила мать.

 Ничего. He праздновать Рождество… или праздновать… Я не знаю…

 Давай подождем несколько дней, а потом уж решим, — предложила Кэтрин.

 Дочь издала нечленораздельный звук и, резко остановившись, закрыла руками лицо. Ее плечи начали непроизвольно содрогаться. Кэтрин попыталась обнять девочку, но та отпрянула в сторону.

 Мама! Вчера ночью, когда я вытащила его подарок…

 Мэтти разрыдалась. Кэтрин понимала, что ее дочь сейчас слишком ранима, слишком издергана, чтобы можно было давить на нее. Не ровен час, впадет в истерику.

 Зажмурившись, женщина стала медленно считать про себя. Она всегда так делала, когда случалось что-то неприятное — ушибет ли лодыжку, случайно ударившись об открытую дверь посудомоечной машины, прищемит ли палец створкой окна…

 «Один… два… три… четыре… один… два… три… четыре…»

 Когда плач затих, Кэтрин обняла Мэтти и увлекла за собой, как овчарка подгоняет отбившуюся от стада овцу или корову. Девочка была слишком измучена, чтобы противиться матери.

 Кэтрин протянула дочери гигиеническую салфетку. Мэтти высморкалась.

 Я купила ему компакт-диск, — чуть слышно сказала она. — «Стоун тэмпл пайлотс». Он заказал мне его…

 Грунтовая дорога была испещрена следами от протекторов. По обе стороны от нее лежали кучи пожухлой листвы, запорошенные снегом.

 Мама, я не хочу отмечать Рождество дома. Я не выдержу этого.

 Хорошо. Мы поедем к Джулии.

 А как насчет похорон?

 Кэтрин приходилось прилагать определенные усилия, чтобы не отстать от дочери. Вопросы слетали с губ Мэтти подобно легким облачкам пара. Женщина подозревала, что дочь провела бессонную ночь, мучая себя этими вопросами, а теперь вот набралась храбрости задать их ей.

 Кэтрин не знала, что ответить на последний вопрос. Можно ли устраивать похороны без тела? Или нужно всего лишь заказать поминальную службу? Если будет поминальная служба, то что лучше: подождать несколько дней или сделать все немедленно? Что случится, если провести поминальную службу, а через неделю водолазы обнаружат тело Джека?

 Не знаю, — откровенно призналась Кэтрин. — Мне нужно поговорить…

 Она хотела сказать «с Робертом», но вовремя спохватилась.

 …с Джулией.

 Должна ли я присутствовать на похоронах? — спросила Мэтти.

 Кэтрин задумалась.

 Да, — наконец ответила она. — Я знаю, что это будет трудно, но врачи говорят: похороны любимого человека являются своего рода психотерапией. Тот, кто побывает на них, имеет больше шансов «вылечиться». Ты уже взрослая. Думаю, тебе надо будет пойти…

 А я не хочу «вылечиваться», мама!

 Кэтрин прекрасно понимала, что движет ее дочерью. Ей и самой хотелось перестать быть «разумной» и «взрослой» и превратиться в живущего эмоциями подростка. К сожалению, это было невозможно. Никто кроме нее не сможет позаботиться о Мэтти.

 Папа не вернется, дорогая.

 Дочь вытащила руки из карманов куртки и сложила их на груди. Ее ладони крепко сжались в кулаки.

 Откуда ты знаешь? Мама! Как ты можешь быть уверена?

 Роберт Харт сказал, что выживших нет. Никто не смог бы выжить после взрыва.

 Откуда он знает?

 Это едва ли был вопрос.

 Некоторое время они шли молча. Мэтти усиленно махала руками из стороны в сторону, шагая все быстрее и быстрее. Кэтрин попыталась было не отстать от дочери, но быстро поняла, что лучше оставить ее в покое.

 Внезапно девочка сорвалась с места и побежала. Скоро ее фигура скрылась за поворотом.

 Господи! Дай нам силы пережить Рождество, — прошептала Кэтрин.

 До праздника оставалось семь дней. Смерть Джека ввергла их размеренную жизнь в полнейший хаос. В то время как другие люди радовались и веселились, Кэтрин и ее дочь боролись со своим горем…

 Запыхавшаяся Мэтти сидела на цементном блоке недостроенного фундамента. Услышав шаги приближающейся матери, девочка повернула голову и посмотрела на Кэтрин.

 Извини, мама!

 Взгляд женщины невольно притягивал открывающийся отсюда грандиозный видна Эли и его окрестности. Если бы они прошли чуть дальше и встали на вершине холма, то увидели бы раскинувшийся на востоке Атлантический океан, смогли бы вдохнуть просоленный влажный воздух.

 Давай объявим мораторий на взаимные извинения, — предложила Кэтрин.

 С нами ведь все будет хорошо? Да, мама?

 Присев возле дочери, женщина нежно ее обняла. Мэтти положила голову матери на плечо.

 Да. Конечно, — стараясь говорить убедительно, произнесла Кэтрин.

 Дочь копнула носком сапога снег.

 Тебе больно, мама, я знаю. Ты же его очень любила.

 Да… Любила.

 Знаешь, однажды я видела документальный фильм о пингвинах. Что ты о них слышала?

 Не много.

 Мэтти расправила плечи. Ее лицо внезапно озарилось легким румянцем. Рука Кэтрин спорхнула с дочкиного плеча.

 Самец пингвина выбирает себе самку из сотен возможных кандидаток, — сказала девочка. — Как он это делает, непонятно. Пингвины ведь так похожи друг на друга. Сделав свой выбор, самец находит пять маленьких гладких камешков гальки. Это подарок его избраннице. Он кладет их один за другим перед самкой. Если ей нравится ухаживание пингвина, она принимает подарок. После этого они не расстаются до самой смерти.

 Мило.

 После фильма мы пошли в аквариум… Я тогда была вместе с классом на экскурсии в Бостоне… И пингвины… мама… это было так захватывающе… Они любили друг друга. Самец покрыл самку, лежал на ней… как одеяло… А после он задрожал и сполз. Знаешь, пингвины выглядели такими уставшими, но счастливыми. Они пощипывали друг другу перья на голове и шее… И парень… Денис Роллинз… ты его не знаешь… все шутил о сексе пингвинов…

 Кэтрин погладила дочь по голове, опасаясь, что она снова разрыдается.

 Знаешь, мама, я сделала это.

 Рука матери замерла.

 Я тебя правильно поняла, Мэтти? Ты «сделала это»? — тихо спросила Кэтрин.

 Ты не сердишься?

 А я должна сердиться?

 Сбросив минутное оцепенение, женщина тряхнула головой и медленно закрыла невольно открывшийся от удивления рот.

 Когда? — спросила она.

 В прошлом году.

 В прошлом году? — переспросила, как громом пораженная, мать.

 Это случилось год назад, а она все это время ничего не знала.

 Помнишь Томми? — спросила дочь.

 Кэтрин моргнула. Она помнила Томми Арснота: симпатичный, замкнутый паренек с густыми каштановыми волосами.

 Но тебе ведь было всего четырнадцать лет, — недоверчиво сказала мать.

 Даже чуть меньше, — сказала дочь с таким видом, словно секс в тринадцать лет — это огромное достижение.

 Зачем ты это сделала? — осознавая абсурдность самой постановки вопроса, спросила Кэтрин.

 Ты расстроена?

 Нет… Нет… Я не расстроена, просто… удивлена.

 Я хотела узнать, как это бывает, — призналась Мэтти.

 У Кэтрин закружилась голова. В глазах потемнело. Она зажмурилась.

 Менструация началась у Мэтти в прошлом году, в декабре, позже, чем у большинства ее сверстниц. За год у нее было, насколько помнила Кэтрин, всего три менструальных цикла, так что ее дочь начала сексуальную жизнь раньше, чем физически созрела для этого.

 Один раз? — с надеждой в голосе спросила Кэтрин.

 Мэтти запнулась, словно частота ее половой жизни была чем-то настолько личным, что этого не стоило обсуждать даже с родной матерью.

 Нет… несколько…

 Кэтрин хранила молчание.

 Все в порядке, мама. Все в порядке. Я не любила его. Это был просто секс. Я хотела узнать, что к чему, и узнала…

 Тебе не было больно? — стараясь говорить ровным голосом, спросила Кэтрин.

 Только в первый раз. Потом мне понравилось.

 Надеюсь, ты была осторожна?

 Конечно, мама. Ты думаешь, я способна так глупо рисковать?

 «Как будто секс сам по себе не является огромным риском!» — чуть было не вырвалось у матери.

 Я уже и не знаю, что думать, — вместо этого сказала Кэтрин.

 Мэтти завязала волосы в пучок на затылке.

 А Джейсон? — неуверенно спросила Кэтрин о теперешнем парне дочери.

 Из всех подруг и друзей Мэтти лишь Джейсон имел смелость позвонить ей вчера и выразить свои соболезнования. Кэтрин он нравился: высокий светловолосый подросток, помешанный на бейсболе.

 Нет, я с ним ни разу не спала. Он ведь очень религиозный. Джейсон говорит, что внебрачный секс противоречит его убеждениям. Я не настаиваю. Меня и так устраивает.

 Ну и хорошо, — выдавила из себя Кэтрин.

 Как любая мать, у которой подрастает дочь, она со смешанным чувством страха и надежды ждала неизбежного. Вот только, прокручивая в голове возможные сценарии будущих событий, Кэтрин и представить себе не могла, что ее ждет такое испытание. В своей наивности она полагала, что секс станет для ее дочери следствием настоящей любви, а не мимолетной блажью, что у нее остался в запасе год, а может быть и два, относительно спокойной жизни.

 Мэтти обняла мать.

 Бедная мамочка.

 Ее тон был нежным, но не лишенным насмешки.

 Знаешь, в Норвегии еще в начале восемнадцатого столетия, — сказала Кэтрин, — девушке, уличенной в добрачной половой связи, отсекали голову. Отрубленную голову выставляли на пике на всеобщее обозрение, а тело зарывали в землю прямо на месте казни.

 Мэтти посмотрела на мать так, словно впервые ее видела.

 Мам?

 Это так… любопытный исторический факт… — поспешила успокоить дочь Кэтрин. — Я рада, что ты мне все рассказала.

 Я давно собиралась, но как-то не было…

 Мэтти запнулась и сильно укусила себя за нижнюю губу.

 Ну, я думала, что ты расстроишься и расскажешь об этом папе.

 На слове «папа» ее голос немного дрогнул.

 Ты на меня не сердишься? снова спросила Мэтти.

 Нет. Я не сержусь. Просто… секс — важная часть жизни, это не развлечение, это нечто особенное. Не нужно относиться к сексу как к забаве.

 Кэтрин и сама понимала, что ее слова звучат несколько банально, даже пошло. Является ли секс на самом деле чем-то особенным или это естественный акт жизнедеятельности человека, совершаемый миллионы раз в течение одних суток во всех уголках земного шара? А как следует относиться к нестандартным формам секса? Она не знала. Кэтрин осознавала, что совершает ошибку, свойственную большинству родителей: произносит перед своим ребенком избитые сентенции, в которые сама давно перестала верить.

 Теперь я это понимаю, — сказала Мэтти. — Просто я должна была пережить все сама.

 Она взяла мать за руку холодными, как лед, пальцами.

 Вспомни пингвинов, — неудачно пошутила Кэтрин.

 Дочь прыснула со смеху.

 Мам! Какая ты все-таки странная!

 Не без этого.

 Они встали с цементного блока.

 Послушай, Мэтти!

 Кэтрин повернулась к дочери. Она хотела рассказать ей о страшных слухах, распускаемых нечистоплотными журналистами о самоубийстве Джека Лайонза. Рано или поздно дочь обязательно узнает о них. Однако, вглядываясь в полные боли глаза Мэтти, женщина поняла, что не сможет огорчить ее еще больше. К тому же Роберт утверждал, что ее дочь и так ни за что не поверит в это. Тогда, спрашивается, зачем тревожить бедную девочку всякой ерундой?

 Кэтрин привыкла уходить от решения трудных и болезненных вопросов.

 Я люблю тебя, Мэтти! — вдохновенно произнесла она. — Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю!

 Да, мама!.. Знаешь, хуже всего было то…

 Что? — отстраняясь от дочери и со страхом в сердце ожидая дальнейших откровений, спросила Кэтрин.

 В то утро, когда папа уезжал на работу, он зашел в мою комнату и спросил: хочу ли я пойти с ним в пятницу на игру с участием «Селтикс». У меня было плохое настроение, и я ответила, что прежде спрошу у Джейсона. Если у нас не появятся другие планы, то я пойду с ним на матч. Думаю… Уверена, что папа обиделся. Он прямо изменился в лице.

 Губы девочки скривились. Когда она плакала, то выглядела значительно моложе своих лет, совсем как ребенок.

 Кэтрин хотела объяснить Мэтти, что такое поведение детей по отношению к своим родителям не является чем-то из ряда вон выходящим. Взрослея, подростки все больше и больше отдаляются, а родители вынуждены молча сносить их капризы, которые дети считают проявлением своей независимости.

 Она хотела объяснить дочери все это, но не решилась.

 Он не обиделся, — солгала Кэтрин. — Честно. Когда папа уходил, то даже пошутил по поводу того, что теперь он играет в твоей жизни лишь вторую скрипку.

 Правда?

 Да. Ты ведь его знаешь. Если папа шутит, значит, он не злится.

 Серьезно?

 Да.

 Кэтрин энергично закивала, желая, чтобы у Мэтти не осталось и тени сомнения.

 Дочь шмыгнула носом и вытерла губы тыльной стороной ладони.

 У тебя есть «Клинекс»? — спросила она.

 Мать протянула ей гигиеническую салфетку.

 Я так много плакала, — сказала Мэтти. — У меня раскалывается голова.

 У меня тоже.

 Вернувшись, они застали Джулию сидящей за столом. Она налила им по чашечке горячего шоколада. Мэтти была довольна. Осторожно прихлебывая дымящуюся жидкость маленькими глотками, Кэтрин внимательно изучала лицо бабушки. Нижние веки ее глаз покраснели. Мысль, что Джулия, оставшись одна, горько плакала, больно резанула сердце внучки.

 Звонил Роберт, — сообщила Джулия.

 Кэтрин взглянула на бабушку. Та легонько кивнула ей в ответ.

 Я позвоню ему из твоей спальни, — сказала Кэтрин.

 Спальня бабушки Джулии, как ни странно, была самой маленькой комнатой в доме. Старушка не уставала повторять, что ей не нужно много места. «Довольствуйся малым», — с раннего детства слышала Кэтрин из ее уст древнюю философскую сентенцию. Впрочем, крошечная спаленка Джулии была не лишена особого очарования, когда-то отличавшего женщин «века джаза»: длинные ситцевые шторы в складочку, стул, обитый полосатым шелком персикового оттенка, розовое синелевое покрывало, изящная односпальная кровать и красивый туалетный столик. В своем воображении Кэтрин часто представляла себе молодую Джулию сидящей за этим столиком: в руках у нее гребешок, которым она медленно расчесывает свои длинные черные волосы…

 Телефон стоял на туалетном столике…

 Кэтрин набрала номер. Незнакомый голос ответил ей.

 Могу я поговорить с Робертом Хартом?

 Как вас представить?

 Кэтрин Лайонз.

 Минуточку.

 В трубке вдова услышала приглушенный шум мужских голосов. Она представила себе кухню своего дома, битком набитую мужчинами в деловых костюмах.

 Кэтрин, — раздался в телефонной трубке голос Роберта.

 Что случилось?

 С вами все в порядке?

 Да.

 Я рассказал об аудиозаписи вашей бабушке.

 Хорошо.

 Я сейчас приеду и подвезу вас.

 Ерунда. У меня своя машина, — возразила Кэтрин.

 Будет лучше, если вы поедете на моей.

 Почему? Что-то случилось?

 Как мне проехать к вам? — ответил вопросом на вопрос Роберт Харт.

 Роберт?! — вырвался из груди Кэтрин невольный вскрик.

 Здесь собрались люди, которые хотят задать вам несколько вопросов, но прежде я хотел бы переговорить с вами тет-а-тет. Думаю, будет лучше, если они не приедут в дом вашей бабушки. Я беспокоюсь за Мэтти.

 Роберт! Вы пугаете меня.

 Не беспокойтесь. Я скоро буду.

 Кэтрин вкратце объяснила ему дорогу.

 Роберт! Что это за вопросы? — обуреваемая любопытством, спросила она.

 Стало так тихо, словно все люди, только что разговаривавшие в комнате, где находился сейчас Роберт Харт, разом замолчали.

 Я буду через пять минут, — наконец произнес он.

 Когда Кэтрин вошла в кухню, то застала Мэтти дующей на чашку с горячим шоколадом.

 Я должна ехать, — сказала она дочери. — Мне надо переговорить с людьми из авиакомпании… в нашем доме.

 О’кей, — понимающе кивнула головой Мэтти.

 Я позвоню тебе, — целуя дочь в щеку, сказала Кэтрин.

 Плотно закутавшись в парку, Кэтрин топталась в конце подъездной дорожки, засунув руки в карманы и высоко подняв воротник.

 Стояла ясная морозная погода. Ветра не было. Обычно она любила такую погоду, но только не сегодня.

 Машину Кэтрин увидела еще издалека: серый силуэт, быстро мчащийся по дороге, ведущей из города. Автомобиль резко затормозил. Роберт открыл дверцу, и женщина уселась на сиденье возле него. Стальная ручка больно впилась ей в бок.

 В ярком свете Кэтрин отчетливо разглядела каждую черточку его лица: слабую синеву на щеках и подбородке, белизну кожи там, где более длинная летняя стрижка не давала ей загореть…

 Роберт заглушил мотор и повернулся к Кэтрин. Его приподнятая рука, как шлагбаум, отгораживала ее от него.

 Что случилось? — спросила она.

 Приехали два следователя из отдела безопасности. Они хотят переговорить с вами.

 В моем доме?

 Да.

 Я должна отвечать на их вопросы?

 Роберт отвел взгляд, посмотрел на каменную громадину дома, почесал ногтем большого пальца верхнюю губу и изрек, тщательно подбирая слова:

 Да. Если вы уже оправились от шока…

 Женщина кивнула в знак согласия.

 Я не смогу защитить вас от расследования или возможного судебного разбирательства.

 Судебного разбирательства? — удивилась Кэтрин.

 Ну… если…

 Я думала, это лишь глупые выдумки.

 Возможно, хотя не все так просто.

 Что вы знаете? — насторожилась она. — Что записано в черном ящике?

 Роберт забарабанил по рулевому колесу пальцами свободной руки.

 Британский техник из структуры, выполняющей те же функции, что и наш отдел безопасности, оказался в помещении, где прослушивали запись разговоров пилотов в последние минуты полета. Он позвонил своей подружке, которая работает в бирмингемском отделении Би-би-си, и рассказал о том, что слышал. Неизвестно, что побудило их так поступить, но факт остается фактом. Си-эн-эн лишь пересказал своими словами информацию, полученную от Би-би-си. Не знаю, насколько можно доверять сведениям, полученным не из первых рук.

 Но вы все же допускаете, что это правда? — спросила Кэтрин.

 Да… вполне возможно…

 Женщина удобнее устроилась на своем сиденье, поджала ноги и скрестила руки на груди.

 Роберт вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный в несколько раз листок белоснежной бумаги и протянул его собеседнице.

 Это факс с текстом сводки новостей, переданной по Си-эн-эн.

 Квадратные буквы прыгали перед глазами Кэтрин. С трудом взяв себя в руки, она начала вчитываться в первое предложение первого абзаца:

 «Си-эн-эн только что получил сведения из источника, близкого к группе, занимающейся расследованием гибели рейса № 384 авиакомпании “Вижен”, о том что аудиозапись, сделанная установленным в кабине экипажа черным ящиком, может свидетельствовать о ссоре между капитаном Джеком Лайонзом, одиннадцать лет проработавшим в “Вижен”, и бортинженером Трэвором Салливаном за несколько секунд до взрыва Т-900. Согласно никем официально не подтвержденному свидетельству, Салливан открыл на пятьдесят восьмой минуте полета летную сумку капитана в поисках запасного головного телефона. Есть вероятность, что предмет, извлеченный бортинженером из летной сумки капитана, мог стать источником взрыва, погубившего Т-900 и отнявшего жизнь у ста четырех пассажиров и членов экипажа. К тому же не внушающий полного доверия источник заявляет, что расшифровка последних секунд полета рейса № 384 указывает на возникновение драки между капитаном Лайонзом и бортинженером Салливаном, во время которой последний выкрикнул несколько нецензурных слов.

 Сегодня на пресс-конференции Даниель Горжык, представитель отдела безопасности, заявил свой решительный протест по поводу этих голословных и беспочвенных, по его словам, утверждений, сделанных на основании информации, полученной из анонимного источника, якобы слышавшего аудиозапись переговоров экипажа рейса № 384.

 Как сообщалось ранее, “черный ящик” был найден прошлой ночью у побережья мыса Малин-Хед…»

 Кэтрин зажмурилась и откинула голову на подголовник сиденья.

 Что это значит? — спросила она.

 Роберт посмотрел куда-то вверх, а затем сказал:

 Начнем с того, что еще неизвестно, насколько это сообщение соответствует действительности. Отдел безопасности уже сделал заявление о том, что человек, виновный в утечке информации, будет уволен. Его имени на пресс-конференции так и не назвали. Никто, повторяю, никто не подтвердил правдивости сведений, обнародованных Си-эн-эн. Даже если предположить, что сообщение соответствует действительности, это ничего пока еще не доказывает.

 Но ведь что-то же случилось в кабине экипажа перед катастрофой?

 Да… случилось…

 Боже мой! — простонала Кэтрин.

 Она посмотрела на столешницу, ломящуюся под тяжестью покрытых жиром кастрюль, засаленной жаровни и грязных стаканов, на гору противно пахнущих, полусгнивших овощей в кухонной раковине, на посудомоечную машину, доверху забитую вымытой, но не разложенной по своим местам посудой. Сверху долетало быстрое постукивание пальцев мужа по клавиатуре. Пауза. Должно быть, Джек наконец-то получил доступ к своему обожаемому Интернету. Кэтрин опустила голову. Ее взгляд скользнул по шерстяной юбке, черным колготкам и удобным весенним туфлям-лодочкам.

 Сегодня после занятий в школе Кэтрин репетировала с оркестром и задержалась. Домой она пришла поздно. Ужинали молча, обмениваясь незначительными фразами. Все слишком устали, чтобы тратить силы на разговоры. Поужинав, Джек пошел к себе в кабинет, а Мэтти — в свою комнату играть на кларнете. Кэтрин осталась в кухне одна.

 Поднявшись по лестнице наверх, она остановилась на пороге кабинета. Прислонившись к косяку двери, женщина отпила из бокала с вином, который принесла с собой. Ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями, облечь в слова раздражение и обиду, которые обуревали ее.

 «Я слишком много выпила», — подумала Кэтрин.

 Джек взглянул на жену. На его лице появилось выражение легкого удивления.

 Сегодня на нем была фланелевая рубашка и джинсы. За последнее время он прибавил в весе, набрав лишние десять фунтов.

 Что с тобой происходит? — спросила Кэтрин мужа.

 О чем ты? — не понял он.

 Ты возвращаешься после пятидневного отсутствия, молчишь, как рыба, во время ужина, не обращаешь внимания на Мэтти, а затем уходишь, оставив меня одну с горой грязной посуды.

 Горячность жены удивила Джека. Впрочем, и сама Кэтрин не ожидала от себя такого всплеска эмоций. Джек растерянно заморгал, но потом его внимание вновь привлекло всплывшее на экране компьютера окно.

 Даже сейчас ты не слушаешь меня, — закипала его жена. — Что интересного ты увидел в своем чертовом компьютере?

 Убрав руки от клавиатуры, Джек положил их на подлокотники кресла.

 Чего ты завелась? — спросил он.

 Что происходит с нашими отношениями?

 Что-то не в порядке?

 Да, не в порядке. — Кэтрин снова отхлебнула из бокала. — Ты витаешь где-то в облаках. Когда-то ты был… я не знаю… романтичным… нежным… предупредительным… Ты все время делал мне комплименты. Я уже забыла, когда ты в последний раз говорил мне, что я красивая.

 Ее губы дрожали. Кэтрин отвела глаза. У нее в ушах звучал голос матери, истерически вопящей из спальни в доме бабушки Джулии: жалобный голос, умоляющий мужа сказать ей, что она красивая.

 «Неужели старые воспоминания хранились столько лет, чтобы всплыть на поверхность в подходящее время? — думала Кэтрин. — Дурной пример заразителен».

 Ее плечи вздрогнули, но она справилась с собой. Вот уже много месяцев, как Джек почти не обращал на нее внимания, казался далеким, погруженным в собственные мысли. До поры до времени это не особенно беспокоило Кэтрин, но всему есть предел.

 Боже правый! — повышая голос до крика, продолжала она. — Мы уже почти полгода нигде не были. Все время ты только тем и занят, что сидишь перед этим дурацким компьютером — работаешь, играешь, клацаешь мышкой…

 Джек откинулся на спинку кресла.

 Какой же реакции на ее слова она ожидала? Что должен ответить муж жене, обвинившей его в том, что он давно не называл ее красивой? Сослаться на свою проклятую забывчивость? Сказать, что он считает ее обворожительной, но только не говорит ей об этом? Воскликнуть, что сейчас она кажется ему особенно прекрасной?

 Кэтрин отлично понимала, что как бы ни были справедливы ее слова, спокойного разговора уже не получится. Слово — не воробей, вылетит — не воротишь. Сейчас будет жарко…

 Иди к черту, — вставая со своего кресла, сказал Джек.

 Кэтрин передернуло. Мысль, что Мэтти может услышать их ссору, резанула ее острым ножом. Минуту назад, когда она сама изливала на мужа потоки праведного гнева, такое даже не могло прийти ей в голову.

 Потише, — попросила она Джека.

 Муж подбоченился. Его лицо покраснело. Он часто краснел, когда сердился, но никогда не давал воли кулакам.

 Джек грязно выругался, сохраняя, однако, контроль над своими эмоциями.

 Я работаю по пять суток без отдыха. Я приезжаю домой, чтобы отдохнуть и выспаться. Сюда я пришел на минуточку, поиграть на компьютере, расслабиться, а ты, не успел я усесться, врываешься в комнату с беспочвенными обвинениями и жалобами.

 Ты приезжаешь домой только затем, чтобы выспаться? — не веря своим ушам, спросила Кэтрин.

 Не утрируй мои слова.

 Я говорю не только о сегодняшнем вечере. Ты уже много месяцев не обращаешь на меня никакого внимания.

 Месяцев? — переспросил Джек.

 Да, месяцев.

 И что же особенного произошло за все эти месяцы?

 У меня сложилось впечатление, что компьютер тебе дороже, чем я.

 Выругавшись еще раз, муж, проскользнув мимо нее, выскочил из комнаты. Кэтрин услышала, как заскрипели ступени под его ногами. Открылась дверца холодильника. Чмокнула, открываясь, жестяная пивная банка.

 Когда женщина спустилась в кухню, ее муж уже допил пиво. Пустая банка звякнула, ударившись о кухонный стол. Джек отвернулся от Кэтрин и уставился в окно.

 Она внимательно рассматривала его повернутую в профиль голову. Как она любила это мужественное лицо! Кадык Джека угрожающе ходил вверх-вниз. Кэтрин испытала предательское желание сдаться, подойти к любимому мужчине, нежно обнять его и попросить прощения, но вовремя вспомнила о недавнем унижении. Раскаяние быстро уступило место негодованию.

 Ты больше не разговариваешь со мной, — обиженно сказала Кэтрин. — Ты стал каким-то чужим.

 Джек играл желваками. Его челюсть подалась немного вперед, так, что стали видны крепко стиснутые зубы. Пустая банка из-под пива звякнула о нагроможденную в раковине грязную посуду.

 Ты хочешь, чтобы я ушел? — глядя ей прямо в глаза, спросил Джек.

 Ушел? — переспросила его жена.

 Да. Ты хочешь развестись со мной?

 Нет. Не хочу! — выпалила ошарашенная Кэтрин. — О чем ты говоришь? Ты что, рехнулся?

 Это я-то рехнулся?

 Да. Ты! Я всего лишь сказала, что ты слишком много времени уделяешь своему чертовому компьютеру…

 Это я-то рехнулся?! — выкрикнул Джек.

 Сорвавшись с места, он пулей пронесся мимо жены.

 Кэтрин попыталась остановить его, но муж с силой оттолкнул ее руку. Она осталась в кухне одна.

 Загромыхали шаги Джека по лестнице. Хлопнула дверь его кабинета. С глухим шумом посыпались на пол предметы, сбрасываемые со стола. Щелкнул вырванный из гнезда провод.

 «Он уходит из дому и забирает компьютер с собой», — пронеслось в голове у Кэтрин.

 В следующую секунду она с ужасом увидела, как монитор кубарем катится по лестнице и разбивается о стену. Экран взорвался оглушительным хлопком, осыпав все вокруг маленькими осколками дымчатого стекла. В воздух поднялось облако сероватой штукатурки. От чудовищного по силе удара в стене образовалась большая вмятина.

 Кэтрин издала приглушенный стон. Все зашло слишком далеко. Ее жалобы лишь довели Джека до белого каления.

 «А как же Мэтти!»

 Перешагнув через разбитый монитор, женщина взбежала по лестнице наверх.

 Одетая в пижаму дочь вынырнула из полумрака коридора.

 Что случилось? — спросила она, хотя Кэтрин прекрасно понимала, что Мэтти и так в курсе происходящего.

 На лице Джека застыло раскаяние, последовавшее за вспышкой гнева и безумным, по-детски глупым поступком.

 Мэтти, — сказала Кэтрин, — папа уронил компьютер с лестницы. Ничего. Все в порядке.

 Одиннадцатилетняя девочка одарила своих родителей убийственным взглядом, но было видно, что негодование борется в ее душе со страхом.

 Повернувшись к Мэтти лицом, Джек заключил ее в свои объятия.

 «Этим все сказано, — глядя на мужа и дочь, думала Кэтрин. — Лучше не притворяться, что ничего не произошло, что все в полном порядке».

 Высвободив руку, Джек обнял жену за талию и притянул ее к себе.

 Так они и стояли, обнимая друг друга, целуя друг друга, извиняясь друг перед другом… А затем, высвободившись из объятий, смеялись сквозь слезы и шмыгали сопливыми носами.

 А где гигиенические салфетки? — спросила Мэтти.

 А ночью Кэтрин и Джек занимались любовью с таким жаром, какого они не знали уже давно. Они кричали и стонали, крепко сжимая друг друга в объятиях, царапая спины. Бедра стискивались в спазмах наслаждения. Слова любви смешивались с воплями радости.

 Неистовое безумие этой ночи любви изменило на некоторое время их жизнь. Они стали чаще разговаривать, обсуждая важные для них темы, чаще смотреть друг другу в глаза, чаще улыбаться. Их поцелуи на время утратили былую холодность. Джек вновь стал целовать жену в присутствии посторонних людей, что особенно ей нравилось. Но время шло, и постепенно их отношения вернулись в прежнюю колею. Кэтрин больше не жаловалась. Все знакомые ей семейные пары со стажем переживали нечто похожее. Их брак ничем не отличался от других. Всюду она видела медленное умирание страсти, которая когда- то бушевала в сердцах молодоженов. И Кэтрин смирилась с неизбежным.

 «У меня счастливый брак», — убедила она саму себя.

 Кэтрин никогда не видела такого, даже по телевидению, даже в фильмах. Снятые на пленку события, как она теперь понимала, теряют свой драматизм. Вдоль проходящей по морскому берегу дороги стояли легковые автомобили и большие микроавтобусы. Их колеса глубоко погрузились в песчаную почву на обочине дороги. На кузовах микроавтобусов красовались большие буквы названий телекомпаний: Дабл-ю-би-зэт, Дабл-ю-эн-би-си, Си-эн-эн. При виде приближающейся к ним машины телевизионщики оживились. Кэтрин видела, как с места сорвался оператор с огромной камерой, прикрепленной с помощью мудреного приспособления к его плечу.

 Роберт, сгорбившись, сидел за рулем с видом человека, ожидающего, когда на него нападут. Кэтрин боролась с желанием зажмуриться, забиться куда-то в угол машины, чтобы ее не видели.

 Зачем мы поехали сюда? — напряженно вжавшись в сиденье автомобиля, спросила она. Ее голос звенел металлом.

 Кэтрин плотно сжала губы.

 Репортеры и операторы столпились у деревянных ворот и забора из проволочной сетки. Ворота эти были установлены еще в те времена, когда здесь жили монахини. Джек никогда их не чинил и не запирал, поэтому Кэтрин удивилась тому, что ими еще можно пользоваться.

 Мы пошлем людей к дому вашей бабушки, — заверил Роберт.

 Джулии это не понравится.

 Боюсь, иного выхода нет. К тому же я не уверен, что ваша бабушка не будет благодарна нам за помощь. Ведь они, — указывая рукой на толпу репортеров и операторов, сказал Роберт, — не станут церемониться. Джулия и глазом моргнуть не успеет, как эти типы вторгнутся на лужайку перед ее домом.

 Я не хочу, чтобы они набросились на Мэтти.

 По-моему, Джулия не из тех людей, которые будут миндальничать с настырными прохвостами, — попытался успокоить ее Роберт.

 Какой-то мужчина сильно забарабанил рукой по стеклу. Кэтрин вздрогнула. Роберт прибавил газу. Машина поехала быстрее. Где полицейские? С безрассудной храбростью самоубийц журналисты окружили автомобиль, заставив Роберта притормозить.

 Отовсюду раздались крики:

 Миссис Лайонз! Вы слушали аудиозапись?

 Это она? Волли! Это она?

 Пошевеливайся! Сними ее лицо крупным планом.

 Миссис Лайонз! Как вы прокомментируете предполагаемое самоубийство вашего мужа?

 Кто этот мужик рядом с ней? Он из авиакомпании?

 Миссис Лайонз! Как вы можете объяснить?..

 Кэтрин голоса репортеров напоминали собачий лай, а брызгающие слюной рты казались неестественно большими. Цвета окружающего мира вначале обрели шокирующую яркость, а затем неожиданно померкли. Женщина почувствовала, что она на грани обморока. Как могла она, обыкновенный человек, живущий самой обыкновенной жизнью, привлечь к себе внимание всех этих журналистов?

 Господи! — вскрикнул Роберт, когда об окно автомобиля стукнулся объектив видеокамеры. — Этот придурок только что разбил свою аппаратуру!

 Чуть приподнявшись, Кэтрин увидела за головами окружившей автомобиль толпы Берта Сиэрза. Года сгорбили его высокую, худую, как жердь, фигуру. Из полицейской формы на Берте была одна лишь куртка. Остальную одежду он, должно быть, не нашел, когда его в спешке вызвали к дому Кэтрин. Женщина помахала отставному полицейскому рукой, но он явно был в глубокой растерянности. Он стоял за воротами и изумленно оглядывал неистовствующую толпу. Его руки беспомощно метались из стороны в сторону так, словно Берт Сиэрз размахивал невидимым жезлом регулировщика.

 Старик за воротами — Берт, бывший полицейский, — сказала Кэтрин Роберту. — Его, должно быть, временно восстановили в должности.

 Пересаживайтесь на мое место, — отрывисто распорядился мужчина. — Закройте за мной дверь. Потом езжайте. Как его фамилия?

 Сиэрз.

 Не успела Кэтрин опомниться, как Роберт выскользнул из машины, захлопнув за собой дверцу. Женщина неуклюже перелезла через рычаги переключения передач на сиденье водителя и заперла дверцу автомобиля.

 Роберт засунул руки в карманы пальто и храбро зашагал вперед, расталкивая плечами настырных репортеров и операторов.

 Берт Сиэрз! — что есть мочи заорал он.

 Окружающие на мгновение замерли, удивленно уставившись на кричавшего.

 Люди потеснились, и Кэтрин потихоньку тронулась вперед через «коридор», создаваемый Робертом.

 «А если они меня не пропустят?» — со страхом думала она.

 Подойдя к воротам, Роберт отпер их. Всюду, куда бы ни падал взгляд Кэтрин, сверкали на солнце линзы камер, суетились женщины в деловых костюмах и мужчины в ярких ветровках.

 Автомобиль медленно катился вперед. Роберт нетерпеливо махнул ей рукой. Кэтрин нажала на газ.

 Она боялась, что толпа последует за ней до дома, легко преодолев символическое препятствие в виде ее спутника и пожилого Берта Сиэрза, но, повинуясь неписаному закону, смысл которого Кэтрин до конца не понимала, журналисты остановились перед самыми воротами.

 Оказавшись в относительной безопасности, она затормозила.

 Поехали, — садясь на пассажирское сиденье, распорядился Роберт.

 Дрожащими руками вырулив на подъездную дорожку, женщина медленно поехала вперед.

 Быстрее, — нервно озираясь, приказал ее спутник.

 Прорываясь через буйствующую толпу перед въездными воротами собственного дома, Кэтрин надеялась, что найдет там убежище, если только они с Робертом сумеют добраться до двери. Однако она слишком поздно заметила четыре автомобиля, припаркованных на подъездной дорожке. В ее голове зазвонил тревожный звоночек. Сколько человек могло приехать на четырех машинах? Наверняка немало. Передышки не предвиделось.

 Кэтрин выключила зажигание.

 Если хотите, можно отложить этот разговор на потом, — предложил Роберт Харт.

 Рано или поздно мне все равно придется встретиться с ними, — не согласилась с ним Кэтрин.

 Возможно, вы и правы.

 Мне нужен адвокат?

 Профсоюз позаботится об этом, — кладя руку ей на плечо, сказал Роберт. — Только не говорите этим людям ничего, в чем вы не уверены на все сто процентов.

 Сейчас я не уверена ни в чем, — тяжело вздохнула Кэтрин.

 Незнакомцы оккупировали кухню и «длинную» комнату. Мужчины были в черной форме и темных костюмах. На Рите был вчерашний костюм цвета голубой волны. Грузный мужчина в овальных очках со стальной оправой, с волосами, блестевшими и лоснившимися от переизбытка геля, подошел к Кэтрин. Воротник его рубашки, как отметила про себя женщина, глубоко впился в кожу, а лицо имело нездоровый румянец. Раскачивающаяся походка мужчины отличалась той неповоротливостью, которая присуща большинству страдающих ожирением людей. Особое впечатление производил танцующий из стороны в сторону живот.

 Миссис Лайонз, — протягивая руку для рукопожатия, сказал толстяк. — Меня зовут Дик Сомерс.

 Кэтрин позволила мужчине пожать ей руку. Рукопожатие было слабым, а кожа — влажной.

 Зазвонил телефон. Роберт Харт не двинулся с места, и Кэтрин была очень благодарна ему за это. Она сейчас нуждалась в нем.

 Откуда вы? — спросила женщина.

 Я следователь из отдела безопасности. Первым делом спешу заверить вас, от своего лица и от лица моих коллег, что все мы глубоко сожалеем о постигшей вас утрате.

 До слуха Кэтрин долетало приглушенное бормотание диктора из стоявшего в соседней комнате телевизора.

 Спасибо.

 Я знаю, что это невосполнимая потеря для вас и вашей дочери, — сказал Сомерс.

 При слове «дочери» Кэтрин передернуло. Это не осталось незамеченным.

 Однако я обязан задать вам несколько вопросов, — продолжал толстяк.

 На столах в кухне стояли одноразовые пластиковые стаканчики из-под кофе и две яркие розовые коробочки с пончиками «Данкинг Донате».

 Кэтрин страстно захотелось пончика, обыкновенного пончика, который можно окунуть в чашку с горячим, дымящимся кофе, а затем отправить сладковатое тесто себе в рот. Как-никак она не ела уже более полутора суток.

 Мой коллега Генри Бойд, — сказал Сомерс, представляя вдове молодого светловолосого мужчину с усами.

 Кэтрин пожала протянутую руку.

 Затем ей представили четырех человек, облаченных в летную форму авиакомпании «Вижен»: золоченые пуговицы и галуны, зажатые в руках фуражки. Такую же униформу носил ее покойный муж. От волнения у Кэтрин перехватило дыхание. Она пропустила мимо ушей обрушившийся на нее поток соболезнований, прекрасно понимая, что они лишены искренности, что люди, приехавшие в ее дом, собрались здесь не за тем, чтобы горевать о постигшей ее утрате.

 Мужчина с волосами цвета металлической стружки сделал шаг вперед и представился:

 Миссис Лайонз! Я старший пилот Билл Тирни. Мы вчера разговаривали по телефону.

 Да.

 Разрешите мне еще раз выразить, от своего лица и от лица всех сотрудников авиакомпании, наше глубокое сожаление по поводу гибели вашего мужа. Он был прекрасным пилотом, одним из лучших.

 Спасибо.

 Слова «глубокое сожаление» и «разрешите мне выразить» повисли в воздухе кухни подобно облаку табачного дыма. Кэтрин раздражали эти шаблонные соболезнования, похожие друг на друга, как десятидолларовые купюры в пачке. Почему люди пользуются заученными формулировками? Разве нельзя выражать соболезнования искреннее, отойдя от шаблона? Перед ее мысленным взором предстала картина: старший пилот стоит у зеркала в туалете своего офиса и репетирует речь; он волнуется, так как это первая катастрофа такого масштаба, обрушившаяся на «Вижен».

 Расскажите мне, пожалуйста, содержание пленки «черного ящика», — попросила старшего пилота Кэтрин.

 Тирни поджал губы и отрицательно покачал головой.

 Никакой информации касательно аудиозаписи пока что официально не обнародовано, — сделав шаг вперед, заявил Сомерс.

 Я это прекрасно понимаю, — поворачивая голову к следователю, сказала Кэтрин. — Но вы ведь знаете, что на пленке? Так ведь?

 Нет. Я ничего не знаю, — ответил тот, стараясь не смотреть ей в глаза.

 Кэтрин стояла посреди кухни у всех на виду, облаченная в свою зимнюю одежду — сапоги, теплую куртку и джинсы. Тяготясь обращенным на нее всеобщим вниманием, женщина чувствовала себя не в своей тарелке, так, словно допустила ужасную бестактность.

 У одной из машин не заперта дверца, — указывая в окно на подъездную дорожку, произнесла она.

 Давайте пройдем в гостиную, — предложил Сомерс.

 Чувствуя себя чужой в собственном доме, Кэтрин прошла в «длинную» комнату. Мужчины расселись первыми, и единственным свободным местом, оставленным для нее, было огромное кресло Джека, повернутое так, чтобы струящийся из высоких окон свет мешал женщине видеть лица собравшихся. Утонув в пышной обивке, Кэтрин почувствовала себя маленькой и жалкой.

 Кто-то выключил телевизор.

 Я задам вам пару вопросов, — засунув руки в карманы брюк, сказал Сомерс. — Это не займет много времени. Расскажите нам, пожалуйста, как ваш муж вел себя в воскресенье перед отъездом в аэропорт.

 Никто не достал из портфеля магнитофон. Никто не собирался стенографировать то, что она им скажет. Это не могло быть настоящим допросом… Или все-таки могло?

 Нечего рассказывать, — сказала Кэтрин. — Все было, как всегда. Часа в четыре после полудня Джек принял душ, переоделся в форму, спустился вниз, почистил туфли…

 А где были вы в это время?

 В кухне. Там мы попрощались.

 Слово «попрощались» наполнило ее душу печалью. Кэтрин закусила губу. Она попыталась восстановить в памяти тот воскресный день, когда видела мужа в последний раз. В ее воображении всплыли осколки образов, картинки, похожие на ночные видения. Нога Джека, опирающаяся на выдвинутый ящик. Старая тряпка из зеленой шотландки, зажатая в его руке. Длинные руки мужа, несущего свои вещи к стоящей на подъездной дорожке машине. «Не забудь позвонить Альфреду, — сказал Джек на прощание. — Скажи ему, чтобы он приехал в пятницу».

 Да, это был обычный день, ничего особенного. Джек почистил свои туфли, вышел из дому, сказал, что будет в четверг. Она стояла на пороге перед раскрытой настежь дверью. Было холодно. Медлительность Джека раздражала ее.

 Ваш муж звонил кому-нибудь в тот день? — поинтересовался Сомерс. — Разговаривал с кем-то?

 Я не знаю.

 В глубине души Кэтрин понимала, что Джек, если бы захотел, мог бы переговорить в тот день по телефону не с одним десятком человек, не поставив ее в известность.

 Скрестив руки на груди, Роберт Харт сосредоточенно разглядывал кофейный столик, на котором лежали книги по искусству, гравюра по камню, привезенная Джеком и Кэтрин из Кении, и покрытая эмалью шкатулка из Испании.

 Миссис Лайонз! — продолжил дознание Сомерс. — Был ли ваш муж не в духе накануне своего отъезда?

 Нет.

 Может, он на кого-то сердился?

 Нет. Нисколько… У нас, правда, течет немного душ, хотя нам его недавно ремонтировали. Джек попросил меня позвонить Альфреду…

 Альфреду?

 Альфреду Захайену, — уточнила Кэтрин. — Он слесарь-сантехник.

 Когда ваш муж попросил вас позвонить Альфреду?

 Первый раз еще в спальне, минут за десять до своего ухода. Второй раз, когда он шел к своей машине.

 Пил ли Джек спиртное перед отъездом?

 Не отвечайте, — подавшись вперед, сказал Роберт.

 Закинув ногу на ногу, женщина подумала о бутылке вина, которую они с Джеком распили в субботу вечером. Быстро сосчитав в уме время между последним выпитым мужем стаканчиком и вылетом, она успокоилась: не меньше восемнадцати часов. Вполне достаточно, чтобы алкоголь улетучился из крови. Как там говорят? От дна бутылки до горлышка — двенадцать часов.

 Нет. Он не пил, — уверенно заявила Кэтрин.

 Совсем? — не унимался следователь.

 Совсем.

 Вы собирали ему чемодан? — спросил Сомерс.

 Нет. Это его обязанность.

 А летную сумку?

 Нет. Я никогда не заглядывала туда.

 Вы когда-нибудь собирали вашего мужа в дорогу?

 Нет. Джек сам заботится о своих вещах.

 «Заботится…» Непроизвольно Кэтрин употребила настоящее время.

 Она обвела глазами собравшихся, каждый из которых в свою очередь смотрел на нее. Колокольчики тревоги затрезвонили у нее в голове. Не собираются ли представители авиакомпании подключиться к допросу? Может, ей нужен адвокат? Нужен прямо сейчас, сию минуту?

 Но Роберт не выказывал тревоги, а Кэтрин ему доверяла.

 У вашего мужа были близкие друзья в Соединенном Королевстве? — спросил Сомерс. — Он часто разговаривал по международной линии?

 В Соединенном Королевстве?

 В Англии, — пояснил толстяк.

 Я знаю, что такое Соединенное Королевство. Просто не понимаю, к чему вы клоните. Джек знал многих летчиков из Великобритании. Он летал вместе с ними.

 Заметили ли вы какие-нибудь необычные финансовые операции с вашими банковскими счетами? Снятие значительной суммы денег или наоборот, крупный вклад?

 Кэтрин была в недоумении. К чему все эти вопросы? Она почувствовала себя неуверенно, как человек, стоящий на узенькой тропинке над пропастью в горах. Один неверный шаг, — и она упадет на острые камни.

 Я не понимаю ваших вопросов.

 Заметили ли вы за последнее время какие-нибудь необычные операции с вашим банковским счетом? — повторил Сомерс свой вопрос.

 Нет.

 В последнее время не замечали ли вы за вашим мужем каких-нибудь странностей?

 Ради памяти Джека Кэтрин ответила даже на этот, крайне некорректный с ее точки зрения, вопрос:

 Нет.

 Ничего необычного?

 Ничего.

 В комнату вошла Рита. Все взгляды мигом обратились в ее сторону. Кэтрин заметила, что под пиджаком женщины надета шелковая блузка с украшенной стразами горловиной.

 «Когда я сама в последний раз надевала костюм?»

 Кэтрин не помнила. В школе она почти всегда ходила в брюках и свитере, иногда надевала куртку, изредка, когда погода портилась, — сапоги и джинсы.

 Миссис Лайонз! — сказала Рита. — Только что позвонила ваша дочь. Она говорит, что должна безотлагательно поговорить с вами.

 Вскочив со стула, Кэтрин последовала за Ритой в кухню.

 На часах было девять четырнадцать.

 Мэтти! — взяв трубку со столешницы, сказала Кэтрин.

 Мам!

 В чем дело? Все в порядке?

 Мам! Я позвонила Тейлор. Хотелось с кем-то поболтать. Она сказала мне, что…

 Голос дочери звучал резко, надрывно. По нему Кэтрин могла определить, что Мэтти находится на грани истерики. Закрыв глаза, женщина прижалась лбом к холодной дверце подвесного шкафчика.

 …в новостях передали, что папа покончил жизнь самоубийством.

 Кэтрин представила себе бледное лицо дочери, сжимающей в руке телефонную трубку. В ее широко раскрытых глазах пляшут огоньки паники. Как ей, должно быть, сейчас больно! Как бьется в истерике ее душа, отказываясь поверить чудовищной инсинуации! А Тейлор? Как любая лишенная излишней впечатлительности девочка-подросток, она испытывает сейчас определенную гордость от осознания своей важности: ведь это именно она первой рассказала Мэтти переданную по телевидению новость! Теперь Тейлор, без сомнения, обзванивает всех своих подруг и взахлеб делится впечатлениями от беседы с Мэтти.

 Успокойся, дорогая! Это всего лишь «утка», непроверенный слух, который распустил какой-то безответственный человек. Телевизионщики ухватились за дутую сенсацию. Я понимаю, это ужасно безответственно передавать в эфир такую чушь. Мэтти, все это неправда. Я сейчас беседовала с людьми из отдела безопасности авиакомпании, и они решительно отрицают возможность самоубийства.

 Повисла тишина.

 Но, мама! — возразила Мэтти. — А вдруг это правда?

 Нет, неправда.

 Откуда ты знаешь?

 В голосе дочери Кэтрин безошибочно услышала агрессию. Почему она не рассказала Мэтти правду еще утром во время прогулки?

 Я в этом уверена, — как можно убедительнее сказала Кэтрин.

 Снова тишина.

 А мне кажется, что это правда, — не очень убежденным голосом сказала дочь.

 Мэтти! Ты ведь знаешь папу!

 Я не уверена…

 В чем?

 Возможно, я его не совсем хорошо понимала. Может, он был несчастлив с нами.

 Ну, если бы твой папа был несчастлив, я бы об этом знала, — самоуверенно сказала Кэтрин.

 По-моему, чужая душа потемки, — не согласилась с ней Мэтти. — Откуда мы можем знать, что чувствует и думает другой человек?

 Слова дочери поколебали уверенность Кэтрин. Она замолчала, остановив тем самым игру в вопросы и ответы, которую только что вела с Мэтти. Женщина понимала, что в глубине души ее дочь и сама страдает от этой неуверенности, хочет ее развеять, но в порыве подростковой неуравновешенности пытается сейчас спровоцировать свою мать.

 Ты уверена в этом? — с показной непринужденностью в голосе спросила Кэтрин.

 Ты думаешь, что знаешь меня? — ответила вопросом на вопрос ее дочь.

 Знаю. И хорошо.

 Только произнеся эту фразу, мать сообразила, что попала в ловушку, расставленную дочерью. Мэтти умело пользовалась этой тактикой и раньше.

 А вот и не знаешь, — со смешанным чувством самодовольства и отчаяния в голосе произнесла дочь. — В большинстве случаев ты и понятия не имеешь, о чем я думаю.

 Согласна, — сдавая позиции, сказала Кэтрин. — Но это совсем другое дело.

 Нет, не другое.

 Женщина положила ладонь себе на лоб и начала массировать.

 Мама, а если окажется, что это правда? Что тогда? Значит, папа убил пассажиров самолета? Значит, он убийца?

 Где ты услышала такую глупость? — спросила Кэтрин так, словно дочь ее все еще оставалась маленькой девочкой, которая подхватила в школе бранное слово и теперь по своей наивности повторяет его перед матерью.

 Впрочем, услышать такое из уст родной дочери!..

 Ниоткуда. У меня и у самой есть голова на плечах.

 Послушай, Мэтти! Давай я приеду к тебе. Прямо сейчас.

 Нет, мама! Не приезжай сюда. Я не хочу, чтобы ты меня успокаивала, рассказывала всякую утешительную ложь. Я не хочу этого. Понятно? Ложь не утешит меня. Я не хочу притворяться, что все в порядке. Оставь меня, пожалуйста, в покое.

 «Как может пятнадцатилетняя девочка говорить с такой прямотой, с такой решительностью?» — в растерянности думала Кэтрин.

 Правда была настолько ужасна, что не всякий взрослый мог бы вынести ее. Возможно, подростки больше склонны принимать действительность такой, какой она есть, они не пытаются выдумывать малодостоверные объяснения постигших их бед.

 Кэтрин поборола в себе желание повысить голос, перекричать, подавить страхи и сомнения дочери. Она знала, что сейчас спорить с Мэтти бесполезно.

 Мама! Я видела незнакомых людей. Они ходят вокруг дома.

 Не волнуйся. Это сотрудники службы безопасности. Они охраняют бабушкин дом от назойливых зевак и прессы.

 Ты думаешь, кто-то захочет вломиться в дом? — испуганно спросила Мэтти.

 Кэтрин не хотелось пугать и без того напуганную дочь.

 Нет, но журналисты бывают такими надоедливыми. Сиди дома. Я скоро приеду.

 Хорошо, — бесстрастно сказала Мэтти.

 Сжимая телефонную трубку в руке, женщина стояла на месте как громом пораженная, пытаясь «переварить» разговор с дочерью. Она подумала, стоит ли перезвонить Мэтти и попытаться утешить ее, но, зная характер своей пятнадцатилетней дочери, нехотя повесила трубку. Надо дать ей время успокоиться.

 Пройдя к «длинной» комнате, Кэтрин остановилась на пороге и прислонилась плечом к дверному косяку. Скрестив руки на груди, она обвела взглядом собравшихся в гостиной летчиков и следователей.

 На лице Роберта Харта застыл обращенный к ней немой вопрос.

 Надеюсь, все в порядке, миссис Лайонз? — поинтересовался следователь Сомерс.

 Да!.. Все просто за-ме-ча-тель-но, за исключением того, что моя дочь сейчас страдает от мысли, что ее отец, возможно, совершил самоубийство, прихватив с собой в могилу еще сто три человека!

 Миссис Лайонз…

 Мистер Сомерс! Могу ли я задать вам вопрос?

 В голосе Кэтрин звучали нотки гнева, столь свойственные ее дочери.

 «Гнев заразителен», — подумала она.

 Да… конечно… — осторожно сказал Сомерс.

 Какие еще теории, помимо самоубийства, вы рассматриваете, опираясь на сведения из «черного ящика»?

 Мужчина пришел в замешательство.

 Я не вправе обсуждать этот вопрос сейчас, миссис Лайонз.

 Да?.. Разве?.. — не без ехидства в голосе произнесла она.

 Она посмотрела куда-то вниз, а затем перевела взгляд на оставшиеся в тени лица собравшихся в комнате людей. Льющийся из окон свет создавал вокруг голов служащих авиакомпании иллюзию маленьких сверкающих нимбов.

 В таком случае я не намерена отвечать на ваши вопросы, — заявила Кэтрин.

 Роберт поднялся со своего стула.

 Допрос окончен, — твердо заявила она.

 Кэтрин медленно шла по скованной морозом лужайке, низко опустив голову, защищая лицо от ледяного дыхания с моря. Под ногами хрустела покрытая изморозью трава. Не прошло и пяти минут, а женщина уже стояла перед «морской стеной» — так в Эли называли вереницу скользких от соленых брызг валунов, тянущихся вдоль, берега. Вскочив на большой, размером с ванну, валун, Кэтрин почувствовала, что ее нога соскальзывает с каменной поверхности. Она прыгнула на другой камень, пошатнулась, но удержала равновесие и стала прыгать дальше. Чтобы не упасть, ей приходилось постоянно двигаться.

 Наконец она достигла «плоского» камня. Это название придумала Мэтти лет в пять. С этого времени «плоский» камень стал любимым местом для пикников, которые мать и дочь часто устраивали жаркими летними днями. Кэтрин спрыгнула с края камня на небольшой песчаный участок побережья, площадью не более пяти квадратных футов. С трех сторон его окружали валуны, служившие неплохой защитой от ветра. Здесь можно было укрыться от любопытных глаз. Кэтрин повернулась спиной к дому и опустилась на мокрый песок, скрестив руки на груди.

 Черт побери! — выругалась она.

 Усилием воли Кэтрин постаралась выбросить из головы лица, виденные ею в доме — строгие физиономии, подернутые пеленой сочувствия, скорбные разрезы ртов, пристальные взгляды холодных глаз, светящееся в зрачках честолюбие. Шум бьющихся о берег волн заполнил ее сознание. Кэтрин прислушивалась к шелесту гальки, перекатываемой отхлынувшими от берега волнами. Призраки прошлого замелькали перед ее внутренним взором. Женщина зажмурилась и постаралась сосредоточиться.

 На нее нахлынуло яркое воспоминание. Жаркий летний день. Ей тогда было лет девять или десять. Она и живой тогда еще отец сидели на морской гальке близ Фортуна- Рокс, одетые в одни лишь купальные костюмы. Волны набегали на них, обдавая тучей брызг. Маленькие камешки впивались в голые бедра и лодыжки. Почему рядом с ними не было мамы и бабушки? Кэтрин не помнила. Вообще-то такое случалось крайне редко. Отец часто и заразительно смеялся, смеялся чистым и звонким смехом невинного ребенка. Беспричинная, казалось бы, веселость отца озадачила и даже несколько напугала девочку. Папа вообще нечасто смеялся. Кэтрин нахмурилась. «Что-то не так?» — заметив хмурое выражение лица дочери, спросил он. Девочка, поняв, что допустила оплошность, деланно засмеялась, слишком громко, слишком развязно. Отец отвернулся и уставился куда-то в океанскую даль. Он больше не смеялся. Кэтрин помнила, как неискренне звучал ее смех…

 Она сидела, рисуя круги на мокром песке.

 «В этом наши судьбы похожи, — думала Кэтрин. — И я, и Джек были в определенном смысле сиротами… круглыми сиротами… не с раннего детства, но были…»

 У обоих родители умерли довольно рано. Мать Джека скончалась, когда мальчику едва исполнилось девять лет. Отец, никогда в достаточной мере не проявлявший своей любви к сыну, окончательно ушел в себя после смерти жены, поэтому его собственную смерть Джек перенес довольно легко.

 Родители Кэтрин до самой гибели оставались взрослыми детьми, не способными позаботиться о единственном ребенке. Почти с самого рождения дочери они поселились в высоком каменном доме Джулии, расположенном в трех милях к юго-западу от города. Оставшись после закрытия промышленных предприятий Эли без работы, родители Кэтрин оказались в полной финансовой зависимости от Джулии, которая неплохо зарабатывала на продаже антиквариата. Ее муж умер, когда их внучке было всего три года. Положение иждивенцев не особенно способствовало установлению добросердечных отношений между родителями Кэтрин и ее бабушкой. К тому же Джулия всегда имела решающий голос при принятии любых решений, относящихся к ведению домашнего хозяйства. Даже покладистый Бобби Халл иногда бунтовал против диктата матери.

 В детстве Кэтрин не считала свою семью ущербной, не такой, как другие. В начальной школе с ней училось много детей из неблагополучных семей. Сначала в ее классе было тридцать два ученика, но постепенно их число снизилось до восемнадцати. Некоторые ее подруги жили в трейлерах, у других в домах даже зимой не работало центральное отопление. Бывали семьи, где отцы или дяди весь день отсыпались после бурно проведенной ночи, а детям полагалось тихо слоняться по полутемному дому, все окна которого были наглухо закрыты ставнями. Конечно, родители Кэтрин часто дрались, а еще чаще напивались, но таких семей повсюду было хоть пруд пруди. Куда более экзотичным было то, что они вели себя, как малые дети.

 Единственным человеком, который кормил и одевал маленькую Кэтрин, была ее бабушка. Именно она учила ее читать и играть на пианино, провожала и встречала из школы. Днем девочка помогала бабушке в антикварном магазинчике или играла на улице, а вечером, спрятавшись в комнате Джулии, слушала бесконечную мыльную оперу из жизни родителей. Чуть повзрослев, она вынуждена была играть крайне странную роль «родителя» для собственных мамы и папы.

 Уехав в Бостон учиться в колледже, Кэтрин иногда подумывала о том, чтобы никогда больше не возвращаться в Эли. Слишком уж неприятными были воспоминания о бесконечных пьяных драках и скандалах, то и дело вспыхивавших между ее родителями. Но жизнь преподносит сюрпризы, причем иногда крайне неприятные.

 Январь в тот год выдался не по сезону теплым. Почему ее родителям взбрело в голову переходить по камням ту бурлящую от переизбытка талых вод речушку? Кто знает? У пьяных своя логика. Известие об их гибели застало Кэтрин в начале второго семестра. К ее удивлению горе нахлынуло со свирепостью тайфуна… Когда все формальности, связанные с похоронами, были позади, девушка почувствовала, что не сможет расстаться с Джулией, покинуть Эли…

 …Сверху послышался шум: кто-то перепрыгивал с камня на камень. Кэтрин оглянулась. На валуне, прищурив глаза, стоял Роберт. Ветер трепал его волосы.

 А я уж думал, что вы сбежали, — спрыгивая вниз, сказал он.

 Кэтрин поправила рукава парки и убрала спадавшие на глаза волосы.

 Роберт оперся спиной о камень и пригладил свою прическу. Из кармана он извлек пачку сигарет и зажигалку. Здесь было не так ветрено, но даже это не очень-то помогло ему. Наконец Роберту удалось прикурить. Глубоко вдохнув табачный дым, мужчина небрежным щелчком захлопнул крышку зажигалки. Налетевший порыв ветра чуть не затушил едва тлеющий кончик сигареты.

 Они ушли? — спросила Кэтрин.

 Нет.

 Ну и?..

 Не обижайтесь. Просто у них такая работа. Я не думаю, что они и впрямь надеются узнать от вас что-нибудь новенькое. Просто таковы правила.

 Женщина собрала волосы в конский хвост и села, опершись локтями о согнутые колени.

 Надо похоронить Джека, — сказала она.

 Роберт кивнул.

 Мэтти и я должны отдать последний долг самому близкому для нас человеку. Особенно это важно для Мэтти.

 Только произнеся эти слова, Кэтрин по-настоящему осознала важность предстоящих похорон.

 Мой муж не кончал жизнь самоубийством. Я в этом уверена.

 Сверху раздался резкий крик чайки. Кэтрин и Роберт как по команде подняли головы вверх. Над ними кружилась белая птица.

 В детстве, — сказала женщина, — я хотела переродиться в следующей моей земной жизни в чайку. Но потом Джулия открыла мне глаза: чайки — очень нечистоплотные птицы.

 Их называют крысами моря, — затаптывая в песок окурок, сказал Роберт.

 Он засунул руки в карманы пальто и нахохлился, как воробей. Кожа вокруг его глаз покрылась мертвенной бледностью. Роберт замерз, причем основательно.

 Кэтрин поправила прядь волос, попавшую ей в уголок рта.

 Жители Эли не любят океан зимой, — сказала она. — Считается, что вид морской воды способствует возникновению у людей, живущих на побережье, подавленного состояния. Я не согласна с ними.

 Завидую вам.

 Вы меня не совсем верно поняли. Депрессии у меня случаются, однако не из-за океана.

 В ярком солнечном свете глаза Роберта показались Кэтрин темно-коричневыми, а не светло-карими.

 Для окон соленые морские брызги — это сущее наказание, — глядя в сторону дома, сказала женщина.

 Роберт присел на корточки. Ему показалось, что от песка исходит тепло.

 Когда Мэтти была еще маленькой, я очень волновалась из-за близости к океану. Мне всегда приходилось быть начеку.

 Кэтрин пристально глядела на воду, полную скрытых угроз и опасностей.

 Два года назад здесь неподалеку утонула пятилетняя девочка. Она каталась со своими родителями на лодке и выпала за борт. Ее звали Вильгельминой. Я, помнится, всегда удивлялась, почему ее родители назвали свою дочь таким старомодным именем.

 Роберт кивнул.

 После гибели Вильгельмины я могла думать только о том, каким предательским может быть океан, как быстро он способен убить человека. Только что все было в порядке, а через минуту человек мертв, утонул.

 Вы как никто другой должны понимать это, — заметил мужчина.

 Кэтрин глубоко вонзила каблуки своих сапог в песок.

 Вы думаете, что все могло быть гораздо хуже? — спросила она.

 Да.

 На борту разбившегося самолета могла находиться Мэтти?

 Да.

 Это просто ужасно! Для меня невыносима сама мысль об этом!

 Роберт отряхнул ладони от прилипшего к ним песка.

 Хотите уехать отсюда? — предложил он. — Вы и Мэтти. Вдвоем.

 Куда?

 На Багамы или Бермуды. Поживете там пару недель, пока шумиха в прессе не утихнет.

 Кэтрин с трудом представляла себе такой поворот событий, поэтому отрицательно покачала головой.

 Я не могу. Если мы сейчас сбежим, люди поверят той лжи, что рассказывают о Джеке по телевизору. К тому же я не думаю, что Мэтти согласится на ваше предложение.

 Можно поехать в Ирландию. Некоторые родственники погибших так и поступили.

 Зачем? Я не хочу жить в переполненном мотеле, каждый день отправляться на место падения самолета и ждать, когда водолазы поднимут на поверхность очередной труп.

 Кэтрин пошарила в карманах своей парки: использованная гигиеническая салфетка «Клинекс», монеты, две купюры, просроченная кредитная карточка, пачка жевательных резинок «Лайфсейвз».

 Хотите? — протягивая жвачку Роберту, предложила женщина.

 Спасибо.

 Устав от сидения на полусогнутых ногах, он опустился на песок и оперся спиной о скалу.

 «Он испортит себе пальто», — подумала Кэтрин.

 Здесь красиво, — произнес Роберт. — Очень красиво!

 Да, красиво, — согласилась она.

 Кэтрин вытянула ноги перед собой. Хоть и влажный, песок был на удивление теплым для этого времени года.

 Пока скандал не утихнет, журналисты будут кружиться вокруг вашего дома, как стервятники… Извините…

 Это не ваша вина.

 Признаюсь, я еще никогда не видел такого столпотворения, как сегодня у ваших ворот.

 Я испугалась, — призналась Кэтрин.

 Должно быть, жизнь здесь приучила вас к тишине и уединению.

 Да, приучила.

 Роберт обнял свои колени.

 Как вы жили раньше, до трагедии? — спросил он у Кэтрин.

 Каждый день по-разному. Какой день недели вас интересует?

 Ну… не знаю. Ну, в четверг, например.

 В четверг. — Женщина задумалась. — По четвергам Мэтти играла в хоккей на траве и лакросс, а я репетировала с оркестром днем после уроков. В кафетерии мы брали пиццу на двоих, а на ужин я запекала в духовке курицу. Потом мы смотрели по телевизору телесериалы «Зайнфельд» и «Пункт первой помощи».

 А Джек?

 Когда он был дома, то присоединялся к нам: запекал курицу, смотрел «Зайнфельд»… А вы? Чем вы занимаетесь помимо работы в профсоюзе?

 Я инструктор, — сказал Роберт. — В свободное время даю уроки пилотирования. У меня есть маленький аэродром в Вирджинии, не аэродром, а так себе: поле и две «сэсны». Бывает весело, пока они не падают.

 Кто не падает? — удивилась Кэтрин.

 Мои ученики во время своего первого самостоятельного полета, — пошутил он.

 Женщина засмеялась.

 Они сидели, опершись спиной о скалу, и молчали. Убаюкивающий шум моря вносил в их души успокоение.

 Надо подумать о том, как лучше организовать похороны, — прервала затянувшееся молчание Кэтрин.

 Где бы вы хотели отслужить заупокойную?

 Мне кажется, церковь Святого Иосифа в Эли-Фолз как раз подойдет. Во всяком случае, это ближайший к нам католический храм.

 Помолчав, она добавила:

 Представляю, как там удивятся моему визиту.

 Что за черт! — выругался Роберт.

 Кэтрин была ошарашена. Роберт дернул ее за рукав, заставляя подняться. Она повернула голову в том же направлении, в каком смотрел Роберт: молодой мужчина с длинными, завязанными в конский хвост на затылке волосами нацелил на них огромный фотоаппарат. Кэтрин видела их с Робертом отражение в гигантском объективе.

 Раздались резкие неприятные щелчки.

 Вернувшись в дом, Кэтрин застала всю компанию в кухне. Сомерс вертел в руках бумажную ленту факса. Рита разговаривала по телефону, прижав трубку плечом. Даже не сняв куртки, Кэтрин громогласно заявила, что хочет сделать заявление. Сомерс оторвал взгляд от факса.

 Мой муж Джек никогда не употреблял наркотиков и не злоупотреблял алкоголем. Ни я, ни другие знавшие его люди ни разу не замечали за ним признаков психической неуравновешенности или склонности к депрессии. Также я заявляю с полной ответственностью, что Джек был здоров, физически и психически.

 Сомерс сложил лист факса вчетверо.

 Мы были счастливы в браке, — продолжила свой монолог Кэтрин, — жили так, как полагается жить любой нормальной семье в таком маленьком городке, как Эли. Больше я не отвечу ни на один ваш вопрос без присутствия моего адвоката. Я запрещаю вам брать что-либо из бумаг моего покойного мужа без письменного постановления суда. Моя дочь сейчас живет у моей бабушки на окраине города. Никто из вас не имеет права допрашивать или даже приближаться к ним. Это все!

 Миссис Лайонз! Вы знакомы с матерью Джека? — спросил Сомерс.

 Его мать умерла, — не задумываясь, ответила Кэтрин.

 Воцарилась мертвая тишина, слышен был лишь приглушенный гул холодильника. Восемь пар глаз уставились на Кэтрин. Она поняла, что допустила ошибку. Возможно, это ей только показалось, но легкая улыбка скользнула по губам Сомерса, а его брови иронично поднялись вверх.

 Вы уверены? — засовывая свернутый вчетверо лист бумаги в нагрудный карман, мягко спросил он.

 Кэтрин почувствовала, как пол заколебался у нее под ногами, словно она стояла в кабинке движущегося аттракциона в луна-парке.

 Сомерс вытянул из другого кармана листочек, вырванный из блокнота, и, развернув его, начал читать:

 Мэтиган Райс, дом престарелых «Форист-Парк», Адамс-стрит, сорок семь, город Весли, штат Миннесота.

 Кабинка все набирала скорость. Пол накренился. Кэтрин почувствовала легкое головокружение.

 Семьдесят два года, — продолжал читать Сомерс, — родилась двадцать второго октября 1924 года. Трижды выходила замуж и трижды разводилась. Первый брак — с Джоном Фрэнсисом Лайонзом. Один ребенок, сын Джек Фицвильям Лайонз, родился 18 апреля 1947 года в бостонской больнице Фолкнера.

 Во рту у Кэтрин пересохло, и она облизала губы.

 «Может, я чего-то недопоняла?» — пронеслось в ее голове.

 Мать Джека жива? — спросила она.

 Да.

 Джек всегда говорил…

 Кэтрин запнулась. Ее муж говорил, что его мать умерла от рака, когда ему было девять лет. Она взглянула на Роберта: на его лице застыло выражение неподдельного изумления. От высокомерия и самодовольства, которые сквозили в каждом сказанном Кэтрин слове, не осталось и следа.

 Что? — не скрывая злорадства, спросил Сомерс.

 Откуда вы узнали о его матери?

 Из армейского личного дела.

 А его отец?

 Умер.

 Комната завертелась у нее перед глазами. Чувство было такое, словно Кэтрин опьянела, и основательно. Опустившись на ближайший к ней стул, она зажмурилась.

 «У Мэтти есть бабушка, о которой она не знает, — подумала Кэтрин. — Почему Джек врал мне все это время? Почему?»

 Стоял густой туман. Пологий песчаный берег, изгибаясь полумесяцем, плавно переходил в мелководье. Кучи гниющих водорослей лежали на мокром песке цвета мореного дерева. За дамбой виднелись пустующие в это время года летние домики.

 Они медленно брели по пляжу. Одетая в куртку с эмблемой «Рэд Соке» Мэтти забегала вперед в поисках крабов. Кэтрин подумала, что ей следовало бы попросить маленькую Мэтти разуться. Слишком поздно. Ее пятилетняя дочь уже успела промочить ноги.

 Плечи Джека дрожали от холода. Ее муж, как всегда, был одет в тонкую кожаную куртку, которую носил в любую погоду. Возможно, он просто «форсил», а может, не хотел тратить лишние деньги на парку. Фланелевая блузка Кэтрин плохо согревала тело под тонкой джинсовой курточкой. Женщина плотнее обмотала шею шерстяным шарфом.

 Что-то не так? — спросила Кэтрин мужа.

 Нет. А что?

 У тебя такой вид, словно что-то случилось.

 Нет. У меня все тип-топ.

 Джек шагал по пляжу, засунув руки в карманы. Осанка, как на плацу. Рот крепко сжат. Кэтрин была уверена, что ее муж расстроен, и сильно.

 Я чем-то обидела тебя? — спросила она.

 Нет.

 Мэтти завтра играет в футбол, — сказала женщина.

 Отлично.

 Ты будешь присутствовать на матче?

 Нет. У меня работа.

 Возникла неловкая пауза.

 Знаешь, ты мог бы хоть изредка просить, чтобы твое начальство считалось с нашим существованием. Ты почти не проводишь время со своей семьей.

 Джек промолчал.

 Мэтти скучает по тебе.

 Послушай, Кэтрин! Мне и так тошно. Не надо об этом сейчас.

 Краем глаза следя за резвящейся на берегу дочерью, женщина внимательно разглядывала хмурое лицо мужа. Могучая сила влекла ее к этому мужчине. Подавленность Джека тяготила Кэтрин. Может, он нездоров? Вероятно, он всего лишь устал от напряженного графика полетов. Кэтрин знала печальную статистику: большинство пилотов умирают, не доживая до пенсионного возраста, умирают, прежде чем им исполнится шестьдесят. Причиной тому служат постоянный стресс, переутомление от плотного графика полетов и большие физические нагрузки.

 Кэтрин прижалась к Джеку, обхватив ладонями его напряженную мускулистую руку.

 Муж даже не посмотрел в ее сторону.

 Джек, скажи мне, что случилось?

 Не приставай, — грубо отрезал он.

 Как ужаленная, Кэтрин отпрянула от него.

 Извини, — схватив ее за руку, сказал Джек. — Я не знаю, что со мной. Наверно, во всем виновата погода.

 Теперь его голос звучал почти умоляюще.

 И что же такое с погодой? В чем она виновата? — не желая мириться с его грубостью, холодно спросила Кэтрин.

 Пасмурно. Туман. Я ненавижу такую погоду.

 Я тоже не в восторге от нее, — уже спокойнее сказала женщина.

 Кэтрин, ты не понимаешь.

 Вытащив руки из карманов, Джек поднял воротник куртки. Казалось, он все сильнее и сильнее съеживается на холодном ветру.

 Сегодня день рождения моей мамы, — тихо сказал он. — Вернее, должен был быть.

 Извини, дорогой, — вновь прижимаясь к мужу, произнесла Кэтрин. — Я не знала. Почему ты мне не сказал?

 Тебе повезло, что у тебя есть Джулия. Она заменила тебе родителей.

 Возможно, ей показалось, но Кэтрин могла бы поклясться, что в словах Джека звучала зависть.

 Да, мне повезло, что у меня есть Джулия, — согласилась она.

 Взглянув на мужа, Кэтрин увидела, что от холода у него посинело лицо. В глазах Джека блестели слезы.

 Тебе было очень больно, когда умерла твоя мама? — спросила Кэтрин.

 Я не хочу об этом говорить.

 Я знаю, — как можно мягче сказала она, — но иногда бывает просто необходимо излить душу.

 Сомневаюсь, что это поможет.

 Она долго болела?

 Замявшись, Джек неохотно ответил:

 Нет, не долго.

 Отчего она умерла?

 Я тебе уже об этом говорил. Рак.

 Рак груди? — не унималась Кэтрин.

 Да. Тогда еще не знали, как его лечить…

 Тяжело остаться без матери в девять лет, — обнимая мужа за руку, сказала Кэтрин.

 «Всего на четыре года старше Мэтти», — подумала она.

 От этой мысли ей стало не по себе.

 Ты когда-то говорил, что она была ирландкой.

 Да. Она родилась в Ирландии. У мамы на всю жизнь сохранился акцент. Знаешь, такой мелодичный ирландский акцент?

 Но ведь у тебя был отец?

 Джек саркастически хмыкнул.

 «Отец» — не совсем подходящее наименование для этого ублюдка.

 Бранное слово резануло слух Кэтрин. Расстегнув змейку куртки, она просунула руку мужу за пазуху.

 Джек…

 Он притянул ее к себе. Кэтрин положила голову ему на плечо. Запахло старой кожей и морской солью.

 Я не знаю, что со мной происходит, — сказал Джек. — В пасмурные дни я иногда испытываю беспричинный страх, мне кажется, что я потерялся в океане жизни.

 Не бойся. У тебя есть я.

 Да… есть…

 И Мэтти.

 Конечно, и Мэтти.

 Мы всегда будем с тобой.

 Где Мэтти? — отстраняя жену, спросил Джек.

 Кэтрин в замешательстве уставилась на пустой пляж.

 Муж первым заметил дочь — маленькое красное пятнышко на сером фоне океана. Кэтрин парализовал страх, но Джек в несколько прыжков преодолел расстояние до кромки прилива и стремглав бросился в воду. Волна накрыла его с головой. У Кэтрин сжалось сердце. Через несколько мгновений, показавшихся ей вечностью, он вынырнул на поверхность, сжимая дочь в руках. Голова девочки свисала вниз. В мозгу Кэтрин промелькнула неуместная ассоциация с маленьким, вытащенным из лужи щенком.

 Мэтти заплакала. Опустившись на песок, Джек снял с себя кожаную куртку и завернул в нее дрожащую дочь. Преодолев нервный столбняк, Кэтрин добежала до них. Склонившись над дочерью, муж вытирал ее мокрое лицо рукавом своей рубашки. У девочки был растерянный вид.

 Волна сбила Мэтти с ног, — задыхаясь, сказал Джек, — а отлив чуть было не затащил ее в море.

 Кэтрин взяла дочь на руки, прижала к себе.

 Пошли, — вскакивая на ноги, сказал Джек. — Через минуту ее начнет бить озноб.

 Они быстро зашагали по направлению к дому. Мэтти кашляла и хрипела, сплевывая морскую воду. Мать мурлыкала ей на ухо ласковые слова. Лицо дочери покраснело от холода.

 Джек не выпускал руку Мэтти из своей, словно прирос к ней. Его одежда промокла, а рубашка вылезла из брюк. Его бил частый озноб.

 Мысль о том, что могло бы случиться, не будь Джек столь внимательным и решительным, была просто чудовищной. У Кэтрин ослабели ноги, и она остановилась. Муж заключил ее и дочь в объятия и расцеловал.