Laura Schroff, Alex Tresniowski

An Invisible thread

Copyright © 2011 by Laura Schroff and Alex Tresniowski

Originally published by Howard Books, a division of Simon & Schuster, Inc.

© Андреев А.В., перевод на русский язык, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

 

Вступление

Мальчик стоит на тротуаре в Бруклине и видит следующее: одна женщина убегает от другой, в руках у которой молоток. Мальчик узнает ту женщину, которая убегает. Это подруга его отца. Но вторую, с молотком, он не знает.

Жизнь мальчика не самая сладкая. Ему шесть лет, его тело покрыто мелкими красными укусами постельных клопов, он ужасно худой и у него стригущий лишай, который никто не лечит. Он очень хочет есть, но к чувству голода ему не привыкать. Когда ему было два года, он был настолько голоден, что начал искать в мусоре еду и съел мышиный помет, после чего ему делали промывание желудка. Он живет в грязной и маленькой квартире своего отца в неблагополучном районе Бруклина, спит в одной кровати со своими сводными братьями, которые мочатся по ночам. В квартире, где он живет, пахнет смертью. Он уже три месяца не видел свою мать и не знает почему. Морис живет в мире, в котором много наркотиков, насилия и царит полный хаос, и, несмотря на то что ему всего лишь шесть лет, он прекрасно понимает, что, если его жизнь не изменится, он может не выдержать и умереть.

Он не молится, потому что не умеет этого делать, но думает: «Пожалуйста, не дайте моему папе умереть». Эту мысль можно в некотором смысле назвать молитвой.

Потом мальчик видит, что по улице идет его папа. Женщина с молотком в руке видит отца мальчика и кричит: «Джунбаг, где мой сын?»

Мальчик узнает голос женщины и с удивлением спрашивает: «Мама, это ты?»

Женщина с молотком в руке смотрит на мальчика, и на ее лице появляется удивление, она начинает внимательнее всматриваться в мальчика и наконец неуверенно произносит: «Морис?»

Мальчик не узнал свою маму, потому что она сильно изменилась. От употребления тяжелых наркотиков у нее выпали передние зубы.

Мать не узнает своего сына, потому что у него лишай.

Женщина бросается вслед за Джунбагом и орет: «Что ты сделал с моим ребенком?»

Мальчик, наверное, испуган или сбит с толку происходящим. Но вместе с этим он чувствует себя счастливым, потому что вернулась его мать и он не умрет. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

Он вспоминает этот момент как доказательство того, что мать его любит.

Он чувствует себя счастливым, потому что вернулась его мать и он не умрет. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

 

I

«Не поможете мелочью?»

«Простите, леди, не поможете мелочью?»

Это были первые слова, которые я от него услышала на 56-й улице в Нью-Йорке, поблизости от Бродвея, в тот солнечный сентябрьский день.

Поначалу я не придала им особого значения. Эти слова были частью общего шума и потерялись в звуках улицы, обрывках разговоров, криков людей, останавливающих такси, и сигналов автомобилей. Это был просто еще один назойливый звук, который жители Нью-Йорка научились мысленно отфильтровывать и не замечать. Поэтому я спокойно прошла мимо него, словно его и не существовало.

Но пройдя несколько метров, я остановилась.

Я вернулась и по сей день не знаю почему.

Подошла, посмотрела на него и поняла, что это всего лишь маленький мальчик. До этого боковым зрением я заметила, что он юн. Но сейчас, внимательно всматриваясь в его лицо, я осознала, что он совсем ребенок: тщедушное тельце, крошечные ручки, большие круглые глаза. На нем была грязная толстовка темно-красного цвета и такие же замызганные тренировочные штаны. На ногах были белые кеды с развязанными шнурками. Под ногтями была грязь. Но глаза умные, и в целом он показался мне очень милым. Как я узнала позже, ему было одиннадцать лет.

Он протянул ко мне ладонь и повторил свой вопрос:

– Простите, леди, не поможете мелочью? Я очень голоден.

Возможно, его удивил мой ответ, но меня он просто шокировал.

– Если ты голоден, – сказала я, – я могу отвести тебя в «Макдоналдс» и купить тебе поесть.

– А можно будет заказать чизбургер?

– Да, – ответила я.

– А бигмак?

– Конечно.

– А колу без сахара?

– Без сомнения.

– А шоколадный шейк и картошку фри?

Я сказала, что он может заказать себе все, что пожелает. Потом я спросила, не возражает ли он, если я пообедаю вместе с ним.

Он на секунду задумался.

– Конечно, не возражаю.

В тот день мы вместе поели в «Макдоналдсе».

После этого мы встречались каждый понедельник.

На протяжении последующих ста пятидесяти недель.

Его звали Морис, и он изменил всю мою жизнь.

Почему я остановилась и вернулась к нему? Мне гораздо проще объяснить, почему я его в первый момент проигнорировала. Я прошла мимо, потому что встреча с ним не была записана в моем ежедневнике.

Я женщина, которая живет по четко расписанному графику.

Я женщина, которая живет по четко расписанному графику. Я договариваюсь о встречах, заполняю пустые места в своем ежедневнике, активно занимаюсь менеджментом. У меня в день проходит несколько встреч, и с одной встречи я мчусь на другую. Я не просто пунктуальна, на каждую встречу я прихожу за пятнадцать минут до ее начала. Я так живу. Но есть вещи, которые не очень хорошо укладываются в мой график.

Например, дождь. Первого сентября, то есть в то утро, когда я повстречала Мориса, прошла сильная гроза. Днем я запланировала пойти на матч по теннису. Не могу сказать, что я была большой поклонницей этого вида спорта, но любила ходить на матчи, когда у меня были хорошие места. Эти места наглядно показывали, каких успехов я добилась в жизни.

В 1986 году мне было тридцать пять лет. Я работала на руководящих постах в рекламном отделе газеты USA Today и очень хорошо выполняла свою работу. Я умела построить отношения исключительно на силе своего собственного характера. Может быть, я не достигла всего того, чего хотела: я была одинокой, пришло и ушло еще одно лето моей жизни, за которое я так никого и не встретила. Тем не менее в целом мне не на что было жаловаться. Я могла бесплатно водить клиентов на теннисный турнир и сидеть на очень хороших местах. Такие бонусы подчеркивали успех, которого я добилась – я, девушка, выросшая в рабочей семье на Лонг-Айленде.

Но из-за дождя матч перенесли. Я немного убралась в квартире, сделала несколько звонков, почитала газету. Дождь закончился во второй половине дня. Я взяла свитер и вышла на прогулку. У меня не было конкретной цели, только желание подышать прохладным воздухом, пройтись и попрощаться с летом. Я не собиралась останавливаться, это уж точно не входило в мои планы.

Поэтому, когда Морис ко мне обратился, я продолжала идти. Не будем забывать, что дело происходило в Нью-Йорке в 1980-х годах, когда бездомных, нищих и попрошаек на улице было, казалось, столько же, сколько детей на велосипедах и мам с колясками. Страна переживала экономический подъем, а на Уолл-стрит ежедневно появлялись новые миллионеры. Но была и обратная сторона медали – увеличивался разрыв между богатыми и бедными, что можно было наглядно наблюдать на улицах города. Средний класс стал зарабатывать больше, но экономический бум никак не помог самым нищим и обездоленным, которые жили на улицах.

Мы постепенно привыкли к внешнему виду нищих – худых мужчин и грустных, затравленных женщин, одетых в лохмотья, живущих на углу улиц, спящих на решетках вытяжки из метро и просящих поделиться мелочью. Сложно представить себе, что можно спокойно смотреть на этих людей, не испытывая чувства жалости, но таких попрошаек было так много, что большинство из нас просто предпочитало не смотреть в их сторону. То есть просто их игнорировать. Проблема нищих стала настолько повсеместной, что казалось бесполезным дать одному из них мелочь, так как это совершенно ничего не меняло. Поэтому день за днем люди просто проходили мимо нищих. Все продолжали жить своей жизнью и думали, что изменить что-либо им не по силам.

Зимой, до встречи с Морисом я познакомилась с одним бездомным. Его звали Стэн, и жил он на одной из улиц в районе Шестой авеню недалеко от моего дома. Стэн был высоким мужчиной в возрасте чуть более сорока лет. Он носил шерстяные перчатки, синюю вязаную шапку, старые рабочие ботинки, а еще у него был какой-то скарб в паре пластиковых пакетов. У него не было таких простых вещей, которые большинство людей воспринимают как что-то данное, например, теплое зимнее пальто или одеяло. Он спал на решетке вытяжки из метро, и теплый воздух не давал ему замерзнуть ночью.

Однажды я спросила его, хочет ли он кофе. Он ответил, что хочет, и, пожалуйста, с молоком и четырьмя кусочками сахара. По пути на работу я каждый день покупала ему бумажный стаканчик кофе. Я спрашивала Стэна, как у него идут дела, и желала ему удачи. В одно прекрасное утро я не увидела Стэна на его обычном месте. Решетка вытяжки снова стала просто решеткой, а не местом обитания человека по имени Стэн. Так этот бездомный исчез из моей жизни, и я понятия не имела, что с ним произошло. Мне было неприятно, что я не знаю, как сложилась его судьба, но моя собственная жизнь продолжалась, и я сначала вспоминала о нем, но потом перестала. Мне не хотелось бы утверждать, что мой порыв сострадания к Стэну и другим людям в его положении был чем-то мимолетным и легкомысленным, однако, если быть совершенно честной, так оно и было. Меня волновала судьба таких людей, как он, но не настолько, чтобы предпринять что-то серьезное. Я не была героическим самаритянином. Как и большинство жителей Нью-Йорка, я научилась игнорировать раздражающие факторы.

Потом появился Морис. Я прошла мимо него до угла, вышла на Бродвей и стала переходить улицу, но остановилась на полпути. Я постояла несколько мгновений перед машинами, которые ждали зеленого сигнала светофора. Одна из машин стала громко сигналить, я очнулась, повернулась и вернулась на тротуар. Я не помню, чтобы приняла осознанное решение вернуться. Помню, что просто повернулась и пошла назад.

Мы были двумя людьми со сложным прошлым и очень хрупкими мечтами о будущем.

Вспоминая и осмысливая события того дня, мне кажется, что между мной и Морисом существовала сильная невидимая связь, которая и заставила меня к нему вернуться. Я называю эту связь невидимой нитью. Согласно древней китайской мудрости, это то, что соединяет двух людей, которым суждено встретиться вне зависимости от времени, места и обстоятельств. В одних легендах говорят, что это красная нить судьбы, в других – что это просто нить судьбы. Благодаря этой нити мы с Морисом встретились на тротуаре и стали друзьями в огромном городе с населением более восьми миллионов человек.

Никто из нас двоих не был супергероем. Никто из нас не был особо добродетельным. Мы были двумя людьми со сложным прошлым и очень хрупкими мечтами о будущем. Так или иначе, мы нашли друг друга и стали друзьями.

И, как вы увидите, наша встреча изменила жизнь нас обоих.

 

II

Первый день

Мы перешли улицу и направились в «Макдоналдс». Первые минуты прошли в молчании. Мы оба чувствовали некоторую натянутость ситуации – два совершенно незнакомых человека, один взрослый, другой ребенок, идут вместе обедать.

Потом я представилась:

– Меня зовут Лора.

– А меня Морис, – ответил он.

Мы встали в очередь, и я заказала то, что он просил: бигмак, картошку фри и густой шоколадный коктейль. Себе я заказала то же самое. Мы нашли свободный столик, сели, и Морис, как волк, набросился на еду. «Он очень голодный, – подумала я, – может быть, он не знает, когда ему удастся поесть в следующий раз». Он все съел всего за несколько минут. После этого он спросил меня, где я живу. Мы сидели у окна, из которого был виден мой дом. Этот жилой комплекс, в котором находилась моя квартира, назывался «Симфония». Я показала на здание пальцем и сказала: «Вот в том доме».

– Ты тоже живешь в отеле? – спросил он меня.

– Нет, – ответила я, – я живу в квартире.

– Как Джефферсоны?

– Нет, не как Джефферсоны из телевизора. У меня не такая большая квартира. У меня маленькая студия. А ты где живешь?

Он задумался, и через несколько мгновений сказал, что живет в приюте для временного проживания бездомных на пересечении 54-й улицы и Бродвея.

Я просто не поверила своим ушам, когда услышала, что он живет всего в двух улицах от меня. Наши миры были расположены так близко, но они такие разные.

Потом я узнала, что рассказ Мориса был для него очень смелым шагом. Он не привык доверять взрослым, в особенности белым взрослым. Если бы я сама немного подумала, то поняла, что, скорее всего, никто с ним никогда не разговаривал, не спрашивал его, где он живет, и не покупал ему поесть. У него были все основания относиться ко мне с опаской. У него не было никаких гарантий, что я не работаю в социальной службе и моей задачей не является забрать его из семьи. Когда Морис вернулся домой и рассказал одному из своих дядей, что белая женщина покормила его в «Макдоналдсе», тот сказал: «Она хочет тебя забрать. Держись от нее подальше. И на всякий случай не стой на том же углу, а то вдруг она вернется».

Я решила сказать Морису несколько слов о себе.

– Я работаю в USA Today.

Он совершенно не понял, что я ему сказала. Тогда я объяснила, что USA Today – это газета, которая хочет стать новой общенациональной газетой. Я сказала ему, что работаю в рекламном отделе и продаю рекламу, и что все газеты существуют за счет рекламы. Но боюсь, что мои слова мало чего ему прояснили.

– А что ты делаешь на работе? – спросил он.

«А, – подумала я, – он хочет знать мой график». Я быстро объяснила ему, что я звоню, хожу на встречи, делаю презентации, иногда зову клиентов на обед.

– Каждый день?

– Да, каждый день.

– А ты иногда можешь не прийти на работу?

– Только когда болею, – ответила я, – но я очень редко болею.

– А ты можешь всю свою работу сделать за один день?

– Нет, это невозможно. У меня очень много работы. Но мне нравится делать то, чем я занимаюсь.

Я видела, что Морис с трудом понимает то, что я ему говорю. Только потом я узнала, что до нашего знакомства он не знал людей, у которых была постоянная работа.

Во время нашей первой встречи, когда мы сидели в «Макдоналдс», я не знала, что в кармане штанов Мориса лежит нож.

Это даже был скорее не нож, а опасный офисный инструмент – выдвижная бритва с отламывающимся лезвием, которую он украл в аптеке на Бродвее. Я не могла себе представить, что у него окажется такое оружие, что эти детские ручки в состоянии держать нож. Точно так же я не могла себе представить, что он может его использовать, чтобы защищаться от насилия, которое окружало его со всех сторон.

Главную опасность для Мориса представлял человек, который дал ему жизнь, – его отец.

Отец Мориса далеко не всегда был рядом с сыном, но в те редкие моменты, когда он находился рядом, его влияние на жизнь мальчика было в высшей степени негативным. Он совершенно не умел себя контролировать. Его тоже звали Морис, и тоже в честь отца, но все звали его Левша, потому что, хотя он и был правшой, удар левой рукой у него был сильнее, чем правой.

Старший Морис был ростом всего сто пятьдесят восемь сантиметров, но из-за своего маленького роста он был еще более агрессивным и вел себя более нагло, пытаясь каждую секунду доказать, что он крутой. Он жил в неблагополучном и опасном районе Браунсвилл, расположенном в Восточном Бруклине. В 1940-х годах в этих местах возникла корпорация «Убийство», и после этого действовали одни из самых жестоких банд не только Нью-Йорка, но и всей страны. Морис-старший был одним из тех безбашенных людей, которых боялись больше всего.

Он был членом банды «Томагавки» и специализировался на грабежах. Спокойно грабил даже тех, кого лично знал. Иногда играл в кости на Говард-авеню. Эти игры собирали по пятнадцать – двадцать игроков, и на кону стояли стопки десяток и двадцаток. Однажды вечером он заявил, что забирает весь банк себе. «Никто моего у меня не возьмет!» – угрожающе произнес один из игроков, но Морис ударил его рукояткой пистолета в лицо, собрал несколько сотен долларов и ушел. Больше никто не сказал ни слова. На следующее утро Морис спокойно стоял, облокотившись на машину, у входа в здание, в котором жил, и нагло улыбался тем, кого вчера ограбил, когда они проходили мимо. Он их провоцировал, но никто не осмелился что-либо сделать.

Морис встретил свою половину – девушку по имени Дарселла. У этой Дарселлы была довольно светлая кожа, и она была одной из одиннадцати детей, родившихся у Роуз – матери-одиночки из Балтимора, которая переехала в Бронкс. Дарселла выросла в окружении множества братьев и стала такой же сильной и беспощадной, как и они. У нее была репутация человека, который готов ввязаться в драку с кем угодно, будь то мужчина или женщина, и драться до конца. Окружающие не могли взять в толк, сумасшедшая ли она или у нее просто такой дурной характер. В подростковом возрасте она стала одной из немногих женщин – членов банды «Томагавки» и гордо носила черную кожаную куртку с символикой этой группировки.

Дарселла влюбилась в Мориса. Но их союз не был прочным уже хотя бы потому, что характер обоих был такой взрывоопасный. Она звала его Джунбаг, что является искаженным произношением слова «Младший». Он называл ее Ред (красная), сокращение от «Красная кость», как называли черных девушек с достаточно светлым цветом кожи. До того как Дарселле исполнилось двадцать лет, она родила трех детей: двух девочек – Селесте и ЛаТойю и мальчика, которого назвали Морисом.

К несчастью для Мориса и его сестер, родители понимали не язык слов, а язык насилия. Морис-старший употреблял тяжелые наркотики, кокаин и героин, а также сильно пил, предпочитая недорогой, но крепкий виски американского производства «Дикая ирландская роза», от чего у него периодически происходили нервные срывы и страшные перепады настроения. Возвратившись домой, он бил и издевался над членами семьи. Он толкал и пинал дочерей. Однажды он так сильно ударил Селесте, что порвал ей барабанную перепонку. Он не щадил и свою жену Дарселлу, а также своего единственного сына Мориса. Если мальчик начинал плакать, он бил его со словами: «Заткнись, панк».

Морис-старший мог исчезать на несколько дней у своей любовницы Дианы, а когда возвращался домой к семье, то начинал искать любовников Дарселлы. В конце концов Дарселле надоели измены мужа, и она вместе с детьми переехала в неблагополучный жилой комплекс Марси, расположенный в районе Бедфорд – Стайвесант. Это был жилой комплекс из шести двадцатисемиэтажных зданий в общей сложности на 1700 квартир, в которых проживали четыре тысячи человек. Жилой комплекс Марси был местом, где процветало насилие и правили банды, торгующие наркотиками. Тем не менее здесь Дарселла чувствовала себя спокойней и безопасней, чем с мужем.

Однажды Морис-старший нашел Дарселлу и своих детей. Он ворвался в квартиру и заявил, что любит Дарселлу и не хочет, чтобы она его бросала. Морис-младший наблюдал всю эту сцену.

– Нет, с меня хватит, – ответила Дарселла, – с тобой невозможно жить. Уходи.

Морис-старший изо всей силы ударил Дарселлу в лицо.

Она упала, и маленький Морис схватил отца за ногу, чтобы тот снова не ударил его мать. Морис-старший с силой швырнул сына о стену. Это было его ошибкой – Дарселла увидела это, побежала на кухню и вернулась с ножом.

Морис-старший даже глазом не моргнул, потому что далеко не первый раз в жизни оказывался в подобных ситуациях.

– Ну, и что ты собираешься делать? – с издевкой спросил он.

Дарселла замахнулась и нанесла ножом удар ему в грудь, но Морис-старший успел закрыться руками, поэтому она начала колоть ножом его руки. Она наносила один удар за другим, и наконец Морис-старший, шатаясь, вышел в коридор. Он был весь в крови и кричал:

– Ред, что ты наделала? Зачем ты хочешь меня убить?

Морис-младший видел всю эту сцену. Приехала полиция и спросила Мориса-старшего, кто на него напал.

– Какие-то ребята, – ответил Морис и, шатаясь, ушел. Морису-младшему было тогда пять лет. Так он понял, что его мать и отец расстались.

Наша первая встреча с Морисом в «Макдоналдс» затянулась, но мне не хотелось с ним прощаться. Мы вышли на улицу, солнце сияло, и я спросила, не хочет ли он прогуляться в Центральном парке.

Он пожал плечами и ответил: «О'кей».

Мы пошли в южную часть парка и по тропинкам стали двигаться в сторону Большой поляны. Вокруг нас гуляли беззаботные мамы со смеющимися детьми, проезжали велосипедисты и трусцой бежали люди. Мы с Морисом мало говорили, а просто шли рядом. Я хотела спросить, почему его жизнь сложилась так, что ему приходится просить милостыню на улице, но сдержалась, потому что боялась показаться излишне любопытной.

Впрочем, я задала ему один вопрос.

– Морис, скажи, а кем бы ты хотел быть, когда вырастешь?

– Не знаю, – ответил он.

– Не знаешь? Ты разве никогда не думал об этом?

– Нет, – ответил он мне совершенно спокойно.

Морис не мечтал стать полицейским, астронавтом или президентом. Он, вполне возможно, даже и не подозревал, что мальчики его возраста могут думать о будущем. Да и зачем ему было мечтать? Морис не мог представить, что его существование может быть иным, чем жизнь попрошайки, живущего на улице.

Поднялся прохладный ветер, листья огромных вязов затрепетали, и солнечные пятна запрыгали по тротуару и траве. Казалось, что мы находимся в сотнях километров от железобетонного центра города. Я решила не мучить его расспросами, а дать возможность пройтись и на время забыть о своих проблемах. На выходе из парка я спросила его, не хочет ли он мороженого.

– А можно шоколадный рожок? – неуверенно спросил Морис.

– Конечно, – ответила я.

Я купила два рожка, один из которых передала ему. Тут Морис впервые за всю нашу встречу улыбнулся. Его улыбка не была широкой и беззаботной, как у большинства детей его возраста. Она быстро появилась на его лице и так же быстро исчезла. Но он улыбнулся, и я была очень рада, что это произошло.

Мы съели мороженое, и я спросила его, чем бы еще он хотел заняться.

– А можно немного поиграть в видеоигры?

– Конечно, можно.

Мы пошли в зал игровых автоматов на Бродвее. Я дала Морису несколько двадцатипятицентовых монет, и он начал играть в «Астероиды». Как и любой другой ребенок его возраста, он с головой ушел в игру. Он дергал ручку управления и высовывал язык, вставал на цыпочки и издавал звуки взрывающихся ракет. Мне было приятно смотреть, как он играет.

Позже, уже расставшись с Морисом, я отметила про себя, что была очень довольна проведенным с ним временем. Однако вместе с этим я почувствовала себя виноватой. «Зачем я остановилась и купила ему поесть? – задавала я себе вопрос. – Только для того, чтобы потом чувствовать, как хорошо я поступила?» Может быть, я решила, что мне интереснее провести время с ним, чем ходить по магазинам или посмотреть кино? Может быть, я просто хотела себя развлечь? Не было ли в моем поведении слишком много снисходительности и самолюбования? Может быть, я помогала бедному ребенку, чтобы повысить собственную самооценку?

Тогда я не нашла ответы на эти вопросы. Единственное, что я могла сказать совершенно определенно – мне было с ним хорошо. Я чувствовала, что поступаю правильно.

Мы вышли из зала игровых автоматов, пошли по Бродвею и дошли до 56-й улицы, то есть до места, на котором встретились. Я открыла сумочку, достала свою визитку и передала ее Морису.

– Послушай, когда ты в следующий раз будешь очень голоден, позвони мне, и я тебя накормлю.

Морис посмотрел на визитку и засунул ее в карман.

– Спасибо за обед и мороженое, – сказал он, – я прекрасно провел время.

– Я тоже, – сказала я. И каждый из нас пошел своей дорогой.

Вселенная способна свести людей, которые нужны друг другу.

В голове пронеслась мысль, увижу ли я Мориса еще раз. Может быть, мы больше никогда не увидимся. В то время я не представляла, какой тяжелой была его жизнь и какие сложные семейные обстоятельства. Если бы я тогда все это знала, то просто так его не отпустила.

Но я пошла своей дорогой, а когда обернулась, то не увидела его на многолюдной улице. Я могла бы смириться с мыслью, что он навсегда исчез из моей жизни и что наша маленькая дружба закончилась, едва начавшись.

Однако тогда и сейчас я верю, что Вселенная способна свести людей, которые нужны друг другу. Она помогает им создать между собой связь. Может быть, именно эта мысль не дает многим из нас, так уставшим от одиночества, ощущение утешения и покоя. Может быть, мое собственное прошлое заставило меня в тот день обернуться и найти Мориса. А может, невидимая нить все-таки еще сведет нас вместе.

По пути домой я корила себя за то, что, хотя и дала Морису свою визитку, забыла дать деньги на телефонный звонок. Все эти события происходили до появления мобильных телефонов, и я совершенно не была уверена, что в его квартире есть стационарный телефон. Если он захочет мне позвонить, ему, скорее всего, придется делать это из телефона-автомата, а это значит, что придется просить у прохожих деньги на звонок.

Я тогда не знала, что совершенно зря волновалась. Потому что по пути домой Морис выбросил мою визитку в мусорное ведро.

 

III

Дайте мне шанс!

На следующий день я никак не могла перестать думать о Морисе. Я рассказала о нашей встрече моей подруге и начальнику Валери, а также коллегам Полу и Лу. У всех была одинаковая реакция: «Здорово!», «Правильно поступила!» Все сочли, что я поступила хорошо, после чего все мы занялись своей работой.

Когда я встретила Мориса, я занималась привлечением рекламы в USA Today крупных финансовых компаний. Я к тому времени уже долго работала с компанией Drexel Burnham Lambert, пытаясь убедить ее руководство разместить на страницах газеты так называемые «могильные камни» – рекламу акций и ценных бумаг. Это были просто колонки цифр и немного текста. Никаких картинок, ничего красивого, но для нас, продавцов, такая реклама давала очень хорошие комиссионные.

Кроме этого, в то время я «обхаживала» American Express. Их рекламный отдел был не против приобрести несколько рекламных полос в газете, но они не были уверены, что мы сможем обеспечить требуемое качество печати. Я уже несколько месяцев потратила на уговоры и убеждения. American Express – очень важный и крупный клиент, появление их рекламы в USA Today было бы не только важным шагом в развитии газеты, но серьезным профессиональным прорывом для меня самой. Я общалась с двумя солидными и абсолютно «непробиваемыми» дамами, и после многочисленных бизнес-ланчей дело никак не сдвигалось с мертвой точки. В один прекрасный день я была в офисе, и мне позвонила одна из этих дам и сообщила, что American Express хотят приобрести рекламный разворот в нашей газете. Я понимала, что, если им понравится расположение макета в газете, они, скорее всего, приобретут еще больше рекламных полос. В конечном счете так оно и вышло, и они купили почти сто страниц рекламы. Это был один из самых приятных моментов моей работы в USA Today. Вот что происходило у меня на работе, когда я встретила Мориса.

И, честно скажу вам, я за свою жизнь добилась многого и была этим очень довольна.

Я выросла и окончила школу в небольшом городке Хантингтон-Стейшен, находящемся на Лонг-Айленде. Колледж я не окончила. После школы мне хотелось стать стюардессой. Я была плохой ученицей и мечтала только об одном – поскорее уехать из родного города и посмотреть мир. Мне казалось, что лучшим способом осуществления моих планов была работа в авиакомпании.

Я нанялась секретаршей в страховую компанию и начала работать на трех уже совсем не молодых и очень милых людей, которые носили рубашки с короткими рукавами и широкие галстуки. Я отвечала на телефонные звонки и записывала под диктовку их письма. У меня была невысокая скорость набора текста на пишущей машинке, поэтому я поступила в школу подготовки секретарей. В этой школе я познакомилась с женщиной, которая работала в исландской авиакомпании «Айслэндик».

Она сообщила мне, что авиакомпания нанимает офисных сотрудников. Не буду утверждать, что именно об этой работе я мечтала, но это было не самое плохое начало. Я позвонила в авиакомпанию, и мне назначили время прохождения теста на скорость работы на пишущей машинке. Я готовилась каждую ночь. Когда я вышла из комнаты, в которой проходила тест, то была уверена, что мне удалось набить текст без ошибок со скоростью шестьдесят слов в минуту.

Я не прошла испытание.

Я была в ужасе и умоляла проводившего тест администратора разрешить мне пройти тест еще раз. «Пожалуйста, я очень нервничала. Я не показала, на что способна». Администратор сжалилась и разрешила мне сдать еще раз. Я вышла на улицу, чтобы успокоиться и собраться, вернулась, сделала глубокий вдох и снова начала барабанить по клавишам.

И снова не сдала тест.

Тут администратору меня стало совсем жалко. Однако мне удалось «достучаться» до нее. Я показала себя в качестве человека, который, хоть и имеет определенные недостатки, является изобретательным, и это, как показала жизнь, является одним из моих сильнейших качеств. Администратор решила, что я ей нравлюсь, и рекомендовала меня на должность секретарши, принимающей посетителей.

Кто знает, может быть, у Бога были на меня другие планы.

Наступил мой последний день работы в страховой компании. Я ехала на работу в своем любимом бежевом «Фольксвагене» 64-го года выпуска. Мне было девятнадцать лет, и казалось, что моя жизнь наконец-то налаживается. Я обогнала машину, в которой сидели две монахини. Монахини благостно мне улыбнулись, я, насколько умела, тоже благостно улыбнулась им в ответ. Потом я подумала: «Пока, девушки, мне пора» и дала газу. Я выехала в левую скоростную полосу и через некоторое время почувствовала, что теряю управление автомобилем. Моя машина чуть подпрыгнула, пересекая щель между бетонными плитами хайвея, на мгновение мои руки выпустили руль, и когда я снова взялась за руль, машина неслась в железную разделительную ограду. Я резко вывернула руль вправо. Автомобиль три раза развернуло, и он очутился в кювете вверх дном.

Наступила тишина. Я лежала внутри кабины на крыше, смотрела на оказавшиеся над моей головой сиденья, и вокруг меня были рассыпаны кусочки битого стекла. Я посмотрела налево и снова увидела двух монахинь с озабоченным выражением на лицах. Увидев аварию, какой-то бизнесмен остановил свой автомобиль, снял пиджак, расстелил его на покрытой осколками стекла крыше и помог мне выбраться. Я плакала, а монахини успокаивали меня.

Прибыла «Скорая помощь» и отвезла меня в больницу, где мне сообщили, что за исключением нескольких синяков и потери голоса, проблем со здоровьем у меня нет. Я стала искать двух монахинь, но их уже не было. Может, они были моими ангелами-хранителями, предотвратившими серьезную катастрофу. Кто знает, может быть, у Бога были на меня другие планы.

Офис авиакомпании «Айслэндик» располагался на пересечении 50-й улицы и Пятой авеню в самом центре Манхэттена. На противоположной стороне улицы находился собор Святого Патрика, в тридцати метрах – большой магазин, на углу площади Рокфеллера. Я была так несказанно рада своей новой работе, что была готова каждое утро кричать «Ура!». Но работа не была особо интересной – я отвечала на звонки и встречала и провожала посетителей, хотя то, чем я занималась, казалось мне новым и любопытным. Через некоторое время я получила повышение: сперва меня назначили секретарем, а потом телефонисткой, принимающей заказы клиентов. Оказалось, что мое весьма наивное представление о том, что, работая в авиакомпании, можно увидеть мир, было совершенно правильным. В качестве сотрудника авиакомпании я получала грандиозные скидки на перелеты и проживание в гостиницах. Я регулярно приглашала какую-нибудь подругу, и мы в пятницу вечером отбывали в Рим, в субботу ходили по магазинам в районе Трастевере и возвращались в Нью-Йорк ночью в воскресенье. Однажды мне предложили билеты туда и обратно и шестидневное проживание в хорошей гостинице на знаменитом горнолыжном курорте Австрии Китцбюэль всего за пятьдесят семь долларов! Неудивительно, что я проработала в «Айслэндик» целых пять лет.

Но через некоторое время мне все наскучило. Я наблюдала за работой других людей, и мне показалось, что мне должна подойти работа продавца. Я подумала, что у меня получится общаться с людьми и убеждать клиентов взглянуть на происходящее с моей точки зрения. Кто знает, может быть, именно в этом и заключается мое призвание. Единственной проблемой было то, что в авиакомпании «Айслэндик» все продавцы такого уровня, за исключением Гудрун, были мужчинами.

Гудрун была статной скандинавской красавицей. Я понимала, что мне никогда не удастся ее затмить. Я была по-своему убедительной, очаровательной и симпатичной брюнеткой. Но Гудрун была высокой блондинкой, которая, вполне вероятно, могла оказаться скандинавской богиней. Я понимала, что, если хочу заниматься продажами, мне надо искать другое место. И я дала себе ровно полгода на то, чтобы найти работу в отделе продаж.

В один прекрасный день я увидела объявление в газете New York Times: «Продажа рекламы для профессионального издания о путешествиях, выходящего два раза в неделю». У меня не было никакого опыта продаж, и я не имела опыта в рекламной индустрии, но тем не менее я добилась, чтобы меня вызвали на собеседование. Журнал назывался Travel Agent. Вечер до собеседования я планировала провести дома, приготовить себе ужин, вымыть голову, сделать маникюр, хорошенько выспаться и прибыть на собеседование за пятнадцать минут до его начала. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Я готовила спаржу и чуть не отрезала себе ножом указательный палец.

Кровь текла ручьем. Неподалеку от меня жила подруга Ким, поэтому я обернула палец полотенцем и добежала до ее квартиры. Ким отвезла меня в больницу, где я четыре часа провела в очереди в приемную неотложной помощи среди людей, у которых были настоящие проблемы – травмы головы и огнестрельные ранения. Когда наконец подошла моя очередь, доктор сделал мне укол новокаина и взялся за иголку, чтобы накладывать швы, и у меня началась истерика. Потребовались две медсестры, чтобы меня держать и успокаивать, чтобы доктор мог сделать свою работу. Я боялась иголок с самого раннего детства.

Дома я оказалась около полуночи и сразу легла спать. Я ничего не ела, не вымыла голову и не сделала маникюр. На следующее утро я вскочила, завязала волосы в хвостик и побежала на собеседование на 46-й улице. Я была на месте без пятнадцати семь. Интервью проводил человек по имени Дэйвид. Он зашел в комнату, посмотрел на мой забинтованный палец и спросил, что со мной произошло.

– Вчера вечером я порезала палец.

– Я надеюсь, что не очень сильно.

– Нет, не очень.

– А швы вам накладывали?

– Да, восемь штук.

– Восемь! – воскликнул он. – Вы себе чуть палец не отрезали.

Он посмотрел на часы.

– Знаете, в нашем бизнесе пунктуальность является очень важным качеством. Вы очень приятно меня удивили тем, что пришли на пятнадцать минут раньше назначенного времени после всего, что с вами произошло.

Я не прошу у жизни дать мне слишком много шансов. Всего лишь один.

Мое собеседование началось как нельзя более удачно.

Потом он пригласил меня в свой офис, посмотрел мое резюме и сказал: «У вас нет никакого опыта продаж. У вас нет опыта в рекламе. И вы не окончили колледж».

Я все это знала, и поэтому у меня уже был готов ответ.

– Понимаете, – сказала я, – я знаю, что у меня нет опыта. Но я могу вам сказать так: если вы считаете, что вы много работаете, будьте уверены, что я буду работать в два раза больше. И если вы меня наймете, то я обещаю вам, что вы об этом никогда не пожалеете.

И потом я вставила заключительную фразу:

– Дэйвид, я не прошу у жизни дать мне слишком много шансов. Всего лишь один.

Меня наняли через три дня после собеседования. Иногда одного шанса бывает достаточно.

К тому времени, когда я познакомилась с Морисом, я уже давно перестала чувствовать дискомфорт, что не окончила колледж. Когда люди интересовались, я спокойно заявляла: «Я не училась в колледже» и переводила разговор на другую тему. К 1986 году отсутствие образования я воспринимала не как недостаток, а скорее как знак отличия. Я была из самой простой семьи и пробилась в жизни, несмотря на то что не получила хорошего образования.

В моем гардеробе было достаточно дорогих платьев от Albert Niponа, в гараже стоял дорогой серебристый «LeBaron». У меня был прекрасный дипломат из кожи и парусины производства компании Ghurka, и я заплатила триста долларов за изготовление ежедневника этой компании, сделанного в точно таких же цветах. В жилом комплексе «Симфония» у меня была уютная студия L-образной формы с прекрасной мебелью. В свою квартиру я периодически покупала свежие цветы. В общем, я жила, как и полагается любому успешному жителю Нью-Йорка в 1980-х годах. У меня был материальный достаток и всевозможные удобства, которые меня радовали.

Я была настолько занята, что не успевала подумать, чего мне недостает в жизни.

Я многого достигла в жизни, но чего-то мне все же не хватало. Я прикладывала все свои силы для построения успешной карьеры и обращала мало внимания на все остальное. Мне нравилась моя работа, я занималась ею с удовольствием, и она заполняла всю мою жизнь. Я была настолько занята, что не успевала подумать, чего мне недостает в жизни. Я думала только о работе и ни о чем другом.

В течение нескольких дней после встречи с Морисом я часто о нем вспоминала. Я общалась с клиентами по телефону, ходила на встречи по бизнесу, но мысли о Морисе никак не исчезали из головы. Я хотела знать, как он живет и что довело его до попрошайничества на улице.

Поэтому я решила, что не буду ждать звонка Мориса, а постараюсь сама его найти.

 

IV

Подарок на день рождения

В четверг на неделе, которая началась для меня встречей с Морисом, после длинного и тяжелого рабочего дня я пришла на то место, где его впервые повстречала. Сперва я его не заметила. Было около семи тридцати, все торопились и шли с работы, и на тротуарах было много людей. Но потом я заметила его точно там же, где увидела в первый раз. Он был одет все в те же красные тренировочные штаны и грязные белые кеды. Увидев меня, Морис улыбнулся, и на этот раз улыбка не исчезла с его лица мгновенно.

– Привет, Морис, – сказала я.

– Привет, мисс Лора.

Меня немного удивило его формальное обращение. Видимо, кто-то посоветовал ему быть со мной более вежливым.

– Как дела, Морис? Ты не голоден?

– Голоден как волк.

Мы снова пошли в «Макдоналдс», где Морис заказал то же самое, что и в прошлый раз, – бигмак, картошку фри и густой шоколадный шейк. На этот раз Морис ел медленней. Я попросила его рассказать мне о его семье.

Морис жил со своей матерью Дарселлой, бабушкой Роуз и сестрами Селесте и ЛаТойя в жилом комплексе для малоимущих. Это, как я узнала позже, было правдой, но он кое-что недоговаривал. На начальном этапе нашего общения Морис не рассказывал мне отдельные, самые неприятные детали своей жизни. Мне казалось, что он умалчивал, потому что смущался. Или, может быть, он не хотел меня пугать. Если бы он хотел, чтобы я его пожалела, ему надо было всего лишь рассказать мне один или два негативных случая из своей жизни, однако Морис предпочел не делиться со мной неприятной информацией. Он не стремился к тому, чтобы его жалели или помогали. Он просто хотел выжить в этих обстоятельствах.

– Расскажи про твоего отца, – попросила его я.

– Он с нами не живет.

– А что с ним произошло?

– Он просто отсутствует.

– А твоя мама знает, что ты попрошайничаешь на улице?

– Да, ей все равно.

Я с трудом верила своим ушам, но в то время я практически ничего не знала о его жизни и жизни его матери. Морис мог делать все, что ему заблагорассудится, никто никогда не спрашивал его, где он был, чем занимался и почему возвращается домой так поздно. Он никому не подчинялся, и, следовательно, никто за ним не следил и никто о нем не заботился.

К моменту нашей встречи Морис получил всего два подарка.

Первым подарком был игрушечный грузовик, который ему подарил дядя по кличке Темный, когда Морису было четыре года.

Второй подарок ему преподнесла бабушка Роуз, когда ему исполнилось шесть лет.

– Держи, – сказала бабушка и дала ему какой-то тонкий белый конвертик.

Этим подарком оказался «косяк».

В кармане Роуз носила опасную бритву, которой пользуются парикмахеры. Она называла свою бритву Бетси.

Бабушка Роуз была маленького роста. Говорят, из таких людей, как она, можно было спокойно ковать гвозди. Она родилась в глухой провинции в штате Северная Каролина, выросла в условиях жесточайшей нищеты и умела бороться с жизненными трудностями. Она знала – чтобы побороть сложности, надо быть сильным и жестоким. В молодости бабушка была красавицей, и мужчины стремились добиться ее расположения. У нее были выразительные глаза и милая улыбка, и с самого раннего возраста она поняла, что в жизни надо биться за все, что ты имеешь. Мужчинам она говорила: «Ты для меня – ноль».

В кармане Роуз носила опасную бритву, которой пользуются парикмахеры. Она называла свою бритву Бетси.

Морису нравилась бабушка Роуз и ее независимая позиция по отношению к окружающим. Однажды, когда Морис ехал с бабушкой в метро, один из пассажиров случайно наступил на ее ботинок. Бабушка встала со своего места, с силой толкнула мужчину и закричала: «Не смей пачкать мои любимые ботинки!»

Мужчина сконфуженно пробормотал: «Леди, вы с ума сошли», но тут выступил Морис. «Эй, чувак, пасть заткни». Морис знал, что, если мужчина станет пререкаться, он может «отведать» Бетси.

Никто, даже близкие люди Роуз не были застрахованы от вспышек ее гнева. У Роуз был бойфренд по имени Чарли – высокий и худой человек с сильным заиканием. Морису нравилось передразнивать Чарли, потому что тот говорил очень смешно. Но однажды Чарли позволил себе по отношению к Роуз немного лишнего.

– Р-Р-Р-Роуз, – сказал он, – ты у меня п-п-п-п-п-поплачешь.

Роуз выхватила Бетси и с размаху резанула Чарли по лицу и груди. Морис в ужасе наблюдал, как Чарли осел на диван, поливая все вокруг кровью.

– Т-Т-Т-Т-Ты рехнулась, – произнес Чарли, на что Роуз спокойно ему ответила:

– Скажи спасибо, что я не задела тебе артерию.

Роуз родила шестерых сыновей, которые поддерживали с ней связь и возвращались к ней даже после того, как выросли. Это были дяди Мориса – те, кто учил его, как надо выживать на улице.

Старший сын Роуз (дядя И) служил морским пехотинцем во Вьетнаме, после чего у него сильно «поплыл» мозг. Морису нравилось проводить с ним время, хотя тот мог иногда запаниковать на улице и бросить маленького Мориса одного. Потом, когда дядя приходил в норму, Морис спрашивал:

– Дядя, а что тогда произошло?

– А ты что, сам не заметил? – отвечал дядя. – Эти косоглазые твари за мной охотились.

Этот дядя считал, что детей надо чаще бить, чтобы подготовить к жизни и дракам на улице.

Точно так же, как и все остальные дяди, дядя И зарабатывал продажей наркотиков. Правда, он был не крупным дельцом, а мелким игроком. Чаще всего братья использовали его в качестве охранника или налетчика, когда он был им нужен. Дядя И разбирался в тактике и планировании, был сильным и безжалостным, что помогало ему создавать и осуществлять планы наказания противников. «У меня была хорошая военная подготовка», – объяснял свои поступки дядя И.

Еще был дядя Темный. Такую кличку он получил из-за своего особо темного цвета кожи. Он был, пожалуй, самым умным из всех братьев, потому что иногда получал работу грузчиком при грузовике, развозящем мясо, и во время рабочей смены умудрялся продавать кокаин. Через некоторое время он вообще перестал брать «белую» работу и полностью посвятил себя наркоторговле. В Бруклине у него была репутация гангстера и дилера одновременно. Он с радостью был готов продать наркотики и мог позволить себе «наехать» и ограбить того, кто ему не понравился.

Третьим братом был дядя Хромой. Так его назвали из-за хромой ноги. Когда он мотал срок в тюрьме, то вступил в группу «Нация пяти процентов», являвшуюся отделением более широкой организации под названием «Нация ислама». У этого дяди было много сумасбродных теорий о роли черных в США, боге и дьяволе. После каждой отсидки он возвращался с еще более витиеватыми идеями. Так продолжалось до тех пор, пока братья полностью перестали понимать, что тот говорит. «Азиатский черный человек – это сублимация эзотерических сил бога», – заявлял дядя. Морис совершенно не мог взять в толк, что все это значит.

Потом был дядя Старый – самый коварный и жестокий. Старым его назвали потому, что он был самым мудрым из всех братьев, понимал в наркобизнесе и делал дела с отменной жестокостью. Как и у отца Мориса, у него случались вспышки гнева, заканчивающиеся насилием. Этот дядя считал, что детей надо чаще бить, чтобы подготовить к жизни и дракам на улице. От него Морис получал огромное количество тумаков. Когда Морис был маленьким, он слышал слухи о том, что дядя Старый убил несколько человек.

Дядя Старый был самым успешным наркодельцом из всех братьев. Когда в 1980-х годах в Нью-Йорке появился крэк, он одним из первых начал покупать кокаин оптом у доминиканцев в Гарлеме и варить из него у себя дома наркотик, который продавал в Бруклине. Иногда, выходя по делам, он брал с собой Мориса. Вооруженные автоматами мужчины обыскивали их, а потом один из них держал у виска Мориса дуло пистолета, пока дядя пробовал товар и за него расплачивался. Тогда Морису было десять лет, и он не боялся наставленного на него оружия. Он понимал, что все это всего лишь обычаи наркоторговли.

Самый молодой из братьев был всего на четыре года старше самого Мориса. Самый красивый из братьев, он нравился девушкам, и поэтому его окрестили Казановой или братом Симпатягой. Он не был глупым, что, впрочем, не мешало ему периодически оказываться за решеткой. Позже дядя Симпатяга попал в тюрьму на десять лет за перевозку большой партии наркотиков.

В семье наркодельцов не без рэпера. Среди братьев оказался один, который мечтал стать рэпером и даже придумал себе сценическое имя Джус. Дядя Джус боялся полиции и поэтому не принимал участия в наркотических аферах остальных братьев, что, впрочем, не мешало ему курить травы больше, чем всем остальным братьям вместе взятым. Состояние под кайфом не выливалось во что-либо конкретное с точки зрения создания творческого продукта, а выражалось лишь в том, что его мозг был все время «отморожен». В день, когда два самолета врезались в башни-близнецы, дядя Джус должен был находиться в одном из зданий, потому что подрабатывал там курьером. Но в тот день он с утра накурился, вовремя на работу не вышел и увидел по телевизору, как один из самолетов врезался в здание Всемирного торгового центра.

– Слышь, Мишель, – заявил дядя Джус своей жене, – никуда я сегодня не пойду, потому что в мое здание врезался самолет.

– Дерек, ты бредишь, – ответила жена.

Потом дядя Джус все-таки сообразил, что самолет врезался не в здание, в котором он работал, а в соседнее, поэтому нехотя оделся и собирался выходить. Он зашнуровывал кеды, когда второй самолет врезался во второе здание.

Дядя Джус плюхнулся на диван, скрутил новый косяк и заявил:

– Теперь точно никуда не иду.

Через несколько дней Морис сказал ему:

– Дядя Джус, ты не представляешь, насколько тебе повезло, что ты в тот день не был в здании.

– Тут дело не в везении, – ответил дядя Джус. – Я знал, что самолеты будут таранить здания Всемирного торгового центра. Мне об этом рассказали крысы.

После этого Морис сказал мне, что дядя Джус дал ему ценный совет: «Никогда не приходи на работу вовремя».

Время шло. Дяди появлялись и исчезали. Иногда в доме их было сразу несколько человек, иногда – ни одного. Это была семья Мориса. Другой семьи у него не было.

Мама, бабушка, а также дяди были для Мориса теми людьми, которые о нем заботились. Возможно, что многим из нас такая нестандартная семья с ее заботой может показаться довольно странной, но во враждебно настроенном мире, в социальных квартирах для людей на пособии, где обитало много сумасшедших, склонных к насилию, родственники Мориса являлись для него единственной защитой. Мальчик знал, чьи интересы защищают его родственники. И среди них он чувствовал себя в безопасности или, скажем, в относительной безопасности.

Морис понимал, что по-своему они его любят и желают ему добра. И он был уверен в том, что бабушка – это тот человек, на которого он может всегда положиться.

Однажды, когда его семья жила в приюте для нищих под импозантным названием «Принц Джордж» на 28-й улице, мама Мориса не вернулась вечером домой. Ее не было и на следующий день. Никто не знал, что с ней произошло. Она просто взяла и исчезла. Старшие сестры Мориса поняли, что надо как-то жить дальше, и, хотя сами были ненамного старше брата, переехали к своим бойфрендам. Дяди Мориса в тот момент тоже находились неизвестно где, а бабушка Роуз проживала в другом приюте для нищих.

Морис оказался в «Принце Джордже» совершенно один. Ему было десять лет. Ночами он выходил на Парк-авеню и болтал с проститутками, которые стояли на улице. Его приметил один из сутенеров по имени Снейк и решил о нем позаботиться.

– Эй, парень, – сказал Снейк, – иди сюда. Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделал.

Снейк показал Морису, как клиенты подъезжают в автомобилях к девушкам и договариваются с ними. Клиенты выбирали девушку и сажали ее в машину. Снейк не хотел, чтобы его проститутки отсутствовали слишком долго, ему было выгодно, чтобы те как можно быстрее возвращались на рабочее место.

– Если ты видишь, что они зависают в машине дольше, чем на пять минут, начинай стучать в окно и говорить, что едет полиция, – сказал Снейк.

Так Морис следил за работой проституток до рассвета. Утром Снейк заплатил ему. После этого Морис начал регулярно на него работать, и Снейк платил ему иногда по сто долларов за ночь однодолларовыми купюрами.

Заработанные деньги Морис просаживал в зале видеоигр на Таймс-сквер.

Однажды в семь часов утра в его дверь в «Принце Джордже» постучали. Морис только что пришел с работы. Он решил, что это, видимо, один из его дядей или сосед, поэтому открыл дверь. На пороге стояли двое белых в костюмах. Морис быстро захлопнул и запер дверь. Белые продолжали громко стучать.

– Открой! Нам надо с тобой поговорить! – кричали они. Морис подошел к окну и раздумывал о том, как бы из него вылезти, но квартира была на тринадцатом этаже, и он побоялся это сделать. Стук в дверь становился все громче.

– Мы из бюро по социальной опеке несовершеннолетних, – объяснил наконец один из незваных гостей. – Нам надо спуститься с тобой вниз.

На день рождения бабушка подарила Морису «косяк».

Морис открыл дверь и пошел вместе с этими людьми. Он дал им возможность немного успокоиться, после чего сказал, что ему надо позвонить, и убежал. С криками: «Остановите этого мальчишку!» белые преследователи неслись за ним и что-то бормотали в свои рации. Морис выбежал на улицу, пробежал вперед, оглянулся и увидел, что его преследователи садятся в белый микроавтобус. Он повернул на улицу с односторонним движением, чтобы те не смогли за ним поехать, но они объехали улицу и оказались рядом на следующем перекрестке. Он выскочил на Пятую авеню, но они не отставали. Когда микроавтобус оказался совсем близко, Морис спрятался под запаркованной машиной, но, когда вылез, они снова его увидели.

Морис пробежал вдоль витрин большого универмага, мимо площади Рокфеллера и собора Святого Патрика. Он выскочил на 54-ю улицу, где жила его бабушка Роуз. Он вбежал в здание, забежал на пятый этаж, а его преследователи следовали за ним по пятам. Он начал колотить в дверь Роуз. Когда та открыла, Морис ввалился внутрь, и белые вошли в комнату.

– Мы из бюро по социальной опеке несовершеннолетних, – объяснили они, – мама мальчика находится под следствием, и мы должны его взять.

Роуз вынула Бетси.

– Мой внук остается со мной, – прошипела она.

Это убедило преследователей оставить Мориса в покое.

Когда Морис рассказал мне, что бабушка подарила ему «косяк», в его тоне не было сарказма или презрения. Он говорил ровно и спокойно. Он воспринял этот подарок как знак внимания и проявление доброты. Этот «косяк» означал, что кто-то его любит, а это было лучше, чем когда тебя не помнят, не знают и слышать о тебе не хотят. Он даже и не думал о том, что получил в подарок запрещенный наркотик. Он не представлял, что существует другая жизнь.

Морис затянулся «косяком», закашлялся и поперхнулся. Он сделал еще затяжку и стал кашлять еще сильнее. Бабушка Роуз отобрала у него «косяк» и после этого случая старалась оградить его от наркотиков. Может быть, она заметила, что он другой, не такой, как остальные.

Мы закончили наш обед в «Макдоналдсе» и вышли на Бродвей. Мне не хотелось прощаться с ним.

– Морис, давай в следующий понедельник пойдем в Hard Rock Cafe. Как тебе такая идея?

– О'кей, – ответил он, – а в этой одежде меня туда впустят?

Я понимала, что другой одежды у него нет.

– Конечно, впустят, – заверила его я. – Значит, встречаемся на том же углу в семь, договорились?

– Да, мисс Лора, – ответил он, – спасибо за обед.

И он исчез, потерявшись среди толпы.

На этот раз у меня было чувство, что мы точно увидимся.

 

V

Бейсбольная перчатка

Через неделю ровно в 7.00 я была на 56-й улице. Прошло две минуты. Мориса не было. Я была уверена, что он появится, хотя и не догадывалась, что могла возникнуть сотня причин, по которым он мог бы и не прийти. Мимо меня шли мужчины в пиджаках и женщины на высоких каблуках, которые направлялись на ужин или шли немного выпить. В 7.05 Морис не появился.

Прошло еще несколько минут, и я увидела, как он быстрыми шагами идет по Бродвею. На нем были все те же красные спортивные штаны, но я с удивлением обратила внимание на то, что они чистые. Не знаю как, но он их умудрился постирать. Чистыми были лицо и руки, которые он явно помыл щеткой.

В общем, он постарался выглядеть лучшим образом.

Мы прошли пару улиц до Hard Rock Cafe, которое в то время было местом, где всегда происходило что-то интересное. Там на стенах висели гитары и повара готовили жирные и вкусные гамбургеры. Официантка подвела нас к столику и была подчеркнуто внимательна к Морису. Она дала каждому из нас по меню. Морис раскрыл свое и моментально за ним исчез.

Оценив содержание, он выглянул из-за меню и спросил:

– Мисс Лора, а можно стейк с картофельным пюре?

– Все, что ты хочешь.

– О'кей, тогда я буду стейк.

Ему принесли стейк из огромного толстого куска филе, и он посмотрел на мясо так, словно никогда его вообще не видел. Он поднял стейк тяжелой вилкой и ножом, и я поняла, что он не знает, как ими пользоваться. Нож он обхватил за рукоятку, как держат кинжал или когда хотят нанести удар. Я решила ничему его не учить и ничего не подсказывать в смысле этикета. Если он сам попросит, то – пожалуйста, а я сама лучше повременю. Потом он откусил кусок стейка и начал его жевать. Ему, видимо, мясо очень понравилось, потому что после этого улыбка долго не сходила с его лица.

Мне стала нравиться его улыбка.

После обеда мы вернулись на наше старое место.

– Ну, Морис, хочешь в следующий понедельник где-нибудь поесть? – спросила я его.

– Да, – ответил он.

– Значит, встречаемся здесь в 7.00?

– О'кей, и спасибо за стейк.

– Пожалуйста, Морис. А сейчас спокойной ночи. И поосторожнее.

Он бросился куда-то со всех ног.

А я пошла домой и решила не думать, куда именно он так быстро побежал.

В следующий понедельник мы пошли в недорогой ресторан на 55-й улице. Морис каждый день проходил мимо этого заведения, но никогда не был внутри. Он пару раз заглядывал внутрь через окна, что делал и в других ресторанах и магазинах на Манхэттене. Это просто было одно из мест, ему недоступных.

Он долго изучал меню и наконец сказал, что будет яйца.

– Яйца? – спросила я. – Какие яйца? У нас же ужин!

Морис смутился. Он не очень понимал, что я имею в виду. У него было слабое представление о завтраке, обеде и ужине. Он не понимал, что в зависимости от времени дня едят те или иные продукты. Понятие «еда» не было у него структурировано и продуманно.

Он ел, когда мог, и то, что было.

Морис заказал яйца, и официант его спросил: «Яичницу-болтунью или обжарить с обеих сторон?» Морис выбрал «обжарить с обеих сторон». Он попросил апельсиновый сок, но когда его принесли, то к нему не прикоснулся.

– С соком что-то не так? – спросила я.

– Испортился, мисс Лора, – ответил он, – что-то наверху плавает.

Я объяснила ему, что это свежевыжатый сок и так он и должен выглядеть. Он с опаской сделал глоток и потом выпил весь сок залпом. Потом попросил еще один.

После обеда я спросила его:

– Морис, следующий понедельник? В семь?

– Да, мисс Лора. Я приду. И спасибо за обед.

Я начала думать о том, куда поведу его в следующий раз. Я спросила его, интересуется ли он спортом, и Морис ответил, что ему нравится смотреть игры Mets по ТВ.

– А ты вообще был на бейсбольном матче? – спросила я.

– Нет, на настоящем матче не был.

Моя начальница в USA Today имела сезонный абонемент на все игры Mets. У меня два младших брата, и я знаю, как бейсбол может нравиться ребятам. Вот и придется мне отвести Мориса на его первый матч.

Мой младший брат Фрэнк считал, что на свете нет вещи более волшебной и прекрасной, чем старая бейсбольная перчатка. Не помню точно, какой она была фирмы. Более того, я сама не очень понимаю, что мальчикам нравится в бейсболе. Но на примере своего шестилетнего брата я видела, что бейсбол, а также его такие атрибуты, как бейсболка, бита, а главное, перчатка, вызывает в мальчиках совершенно необъяснимую для меня любовь.

Вспоминая прошлое, я понимаю, что бейсбол для Фрэнка был не просто любимым развлечением, он был отдушиной. Каждому из нас – моим сестрам Аннет и Нэнси и братьям Фрэнку и Стиву – нужна была отдушина, и каждый находил ее по-своему. Фрэнк представлял себе, что играет в нью-йоркской команде «Янки». Бейсбольная перчатка стала его талисманом.

Каждый день мы со страхом думали, в каком состоянии отец придет в этот раз.

Моя семья жила в городе Хантингтон-Стейшен, расположенном в часе езды на восток от Манхэттена. В городе преобладал средний класс. Мой отец Нунциато был каменщиком и барменом. Его любили друзья, соседи, а также сотни тех, кому он когда-либо налил бесплатно. Все звали его Нунци. Он был невысокого роста и крепкого сложения. На макушке у него была залысина, в глазах – смешинка, а улыбка такой, которая может заставить незнакомца принять его за друга. Его руки и бицепсы были необыкновенно мускулистыми и сильными. Он считал себя строителем и лично построил два дома, в которых жила наша семья. Это были простые и прочные сооружения, которые стоят и по сей день. Мой отец не любил сидеть на месте, он постоянно чем-то занимался.

Моя мама – полная противоположность отцу. Мягкая, необщительная, долгое время она работала официанткой в столовой и банкетном зале. Рабочие дни были долгими, зарплата маленькой, и она отдавала отцу все то, что получала. Мама работала на свадьбах, бар-мицвах, юбилеях и самых разных мероприятиях. Иногда она начинала в десять утра, а домой приходила в два ночи. Очень застенчивая с незнакомыми людьми, но теплая и открытая со своими детьми. Я помню, каким удивительным и прекрасным человеком она была. Милая и невинная – эти практически девичьи качества периодически проявлялись в ней в поздние годы жизни, в те моменты, когда она чувствовала себя радостной и счастливой. Ее пятеро детей в ней души не чаяли. Для каждого из нас у нее было более чем достаточно любви и терпения.

Мой отец работал в баре и уходил на работу в 6 вечера, то есть тогда, когда большинство родителей возвращались домой к своим детям. Поэтому у нас в семье ужинали в пять дня и смотрели, как папа собирается на работу.

После работы отец возвращался совершенно другим человеком. Это было заметно по выражению его лица, по тому, как он парковал машину, захлопывал дверцу. Каждый день мы со страхом думали, в каком состоянии отец придет в этот раз.

Однажды все воскресенье ему пришлось работать. В тот день работала и мама, и дома оставались только мы, дети. Услышав звук его приближающейся машины, мы разбежались кто куда, чтобы не попадаться ему на глаза. Отец вошел на кухню и увидел на столе свою рулетку.

Он взял рулетку в руки и увидел, что ленту заело. Я знала, что Фрэнк играл с ней. Тогда ему было пять лет, а я была на два с половиной года его старше. Он был безобидным ребенком, немного заикался.

– Фрэнк! – закричал отец. – Фрэнк!

Мы с сестрой Аннет вскочили на ноги и бросились закрывать окна, чтобы соседи не услышали того, что вскоре должно было произойти. Нас никто этому не учил и не просил это делать, мы сами инстинктивно понимали, что так будет лучше. Отец зашел в спальню Фрэнка и показал сыну рулетку, в которой заела лента.

– Ты что с ней сделал?

Мой отец никогда не бил меня и моих сестер и занимался рукоприкладством только по отношению к матери и к Фрэнку. Но насилие может оставлять не только физические раны. В тот раз брат вылетел из своей спальни до того, как его успели побить. Отец осмотрелся, чтобы найти предмет, на котором он может выместить свою злость, и увидел бейсбольную перчатку Фрэнка.

Отец схватил перчатку и пошел в гараж. Фрэнк закричал: «Папа! Прости! Я больше не буду!»

Отец вынул большие ножницы и начал резать перчатку. Ножницы с трудом брали толстую кожу, которую он отрезал большими кусками. Фрэнк не смог на это смотреть и убежал плакать. Я позвонила маме на работу: «Приезжай домой прямо сейчас!» Аннет и Нэнси спрятались в комнате.

Когда мама приехала, отец лежал в отключке на диване в гостиной, а Фрэнк сидел в углу своей спальни. Мать постаралась всех успокоить, дала сыну поплакать, но ничем ситуацию изменить не могла.

На следующее утро отец вел себя так, словно ничего не произошло. Это был его способ решения ситуации, и мама сказала нам, чтобы мы действовали точно так же. Иногда она шептала нам: «Ведите себя естественно». Через несколько дней отец возвратился с работы и привез новую бейсбольную перчатку для Фрэнка.

Он никак не мог взять в толк, что невозможно восполнить уничтоженное.

 

VI

И это все?

Когда мы встретились с Морисом в следующий, четвертый понедельник, я сказала ему, что мы не пойдем в ресторан, а я сама приготовлю ему обед у себя. Вид у него был удивленный, но потом он сказал: «Отлично». Я и сама слегка удивилась своему неожиданному приглашению. Я, конечно, думала, чтобы накормить Мориса домашней едой, но при этом у меня было много сомнений: «И вообще, стоит ли приглашать ребенка к себе домой? И что вообще люди подумают?» Но когда я в тот вечер встретила Мориса на углу и он улыбнулся, увидев меня, я поняла, что можно спокойно пригласить его к себе.

На входе в мой жилой комплекс «Симфония», меня приветствовал швейцар Стив.

– Добрый вечер, мисс Шрофф.

Потом он уперся взглядом в Мориса, одетого в свои красные тренировочные штаны. Некоторое время они оба очень внимательно друг на друга смотрели. В качестве швейцара Стив должен был знать всех, кто входил или выходил из здания. И было очевидно, что он совершенно не понимает, какую «бирку» на Мориса навесить.

– Это мой друг Морис, – сказала я наконец.

Что, впрочем, ничего нисколько не прояснило.

Мы прошли через лобби к лифтам.

Здание, в котором я жила, было построено недавно. Холл был очень красивым – пол из черного гранита с красными прожилками, высокие потолки, украшения в стиле арт-деко, огромная конторка консьержа-швейцара. Все блестело и было отполировано. Лифт был вместительным и хорошо освещенным, а в коридоре на этаже лежал толстый ковер. Морис внимательно осматривался и воспринимал окружающую обстановку.

Моя квартира не была большой, но все в ней было так, как я хотела. Огромные окна до потолка, два больших шкафа для одежды, никелированная роскошная кухня и балкон. У меня был комод из красного дерева, небольшой овальный стол для еды и элегантное антикварное бюро. Все было в приятных сиренево-синих цветах. В общем, все было так, как мне нравилось.

Я предложила Морису сесть на диван. Он аккуратно присел на край подушки, спиной к ручке и уставился на мой гигантский кувшин из прозрачного стекла, в котором я хранила монетки со сдачи. Этот кувшин был не менее шестидесяти сантиметров в высоту и наполовину наполнен монетами достоинством в пять, десять и двадцать пять центов. Идея завести такой кувшин у меня появилась от отца, который хранил все свои чаевые, полученные на работе, в ведре, которое держал в спальне. Он никогда не вынимал из ведра денег, он только туда их докладывал. Когда мы были детьми, то с восхищением наблюдали, как постоянно растет гора мелочи. Каждый март месяц он всех нас сажал за работу: пересчитывать мелочь и упаковывать ее в картонные тубы для того, чтобы сдать в банк. В ведре оказывалось до нескольких тысяч долларов, которые уходили на уплату налогов. Через много лет после этого, когда я сама начала работать, то немедленно завела себе такой кувшин. Для Мориса, которому приходилось считать пятаки, десятки и четвертаки, этот кувшин мог бы показаться предметом культа или, по крайней мере, просто большой ценностью.

– Будешь колу без сахара? – спросила я его.

– Да, пожалуйста, – ответил он.

Я принесла ему напиток и села на диван.

– Морис, я хочу с тобой серьезно поговорить. Мне надо будет обсудить с тобой одну тему, чтобы больше к ней никогда не возвращаться. Поэтому я хочу, чтобы ты слушал внимательно.

Морис напрягся.

– Я пригласила тебя в свою квартиру, потому что считаю тебя своим другом. Дружба строится на доверии, и я скажу тебе, что никогда не буду злоупотреблять этим доверием. Я хочу, чтобы ты знал, что я тебя никогда не подведу. Но если ты злоупотребишь моим доверием, то мы уже не сможем быть друзьями. Ты меня понимаешь?

Морис просто смотрел на меня своими огромными глазами и ничего не произносил. Казалось, что я сбила его с толку и он немного удивлен.

– Тебе все понятно? – переспросила я. – Все ясно и никаких вопросов?

Потом Морис задал мне вопрос:

– И это все? Ты просто хочешь быть моим другом?

– Да, именно так.

Морис заметно расслабился. Он встал и протянул мне руку. Мы скрепили наше понимание рукопожатием.

– Договорились, – сказал он.

Потом Морис задал мне вопрос:

– И это все? Ты просто хочешь быть моим другом?

Гораздо позже Морис рассказал мне, как он испугался того разговора. Его опыт подсказывал – всем взрослым, которые с ним общались, было что-то от него нужно. Мать, его дяди, сутенер Снейк – у всех были какие-либо эгоистичные интересы. «И сейчас эта белая леди тоже чего-то захочет, – подумал он. – Сейчас-то я и узнаю, почему она ко мне так хорошо относится».

Но я всего лишь хотела стать его другом. Это ему было понять непросто.

Тем не менее мы заключили договор. Или пакт о заключении дружественных отношений. И только через несколько лет я до конца поняла, к каким значительным последствиям приведет наше рукопожатие.

Я сказала Морису, что, пока готовлю еду, он может накрыть на стол. Я передала ему ножи и вилки. Потом поставила три куриные грудки в печку и сварила пасту с овощами. Пока я этим занималась, Морис как-то странно копошился. Через некоторое время он вошел на кухню.

– Мисс Лора, научишь меня тому, как накрывают на стол?

Это был первый раз, когда он попросил его чему-то научить. Я подошла к столу и разложила вилки слева от тарелки, ножи – справа, положила салфетку и поставила стакан. Мы начали есть, и я обратила внимание, что Морис пялится на мои руки.

– Морис, все в порядке?

– Я пытаюсь разобраться, как пользоваться ножом и вилкой одновременно.

Я стала резать медленнее, чтобы ему было понятней. Я не говорила, что учу его, это было лишним. Морис впитывал все мгновенно, ему было интересно. Все тонкости наркоторговли он понял, наблюдая за матерью и дядями. Он стал мастером выживания на улице, поняв, как это делают другие. Просто он еще не видел, как надо правильно пользоваться ножом и вилкой и как накрывать на стол.

Глядя на меня, он правильно взял вилку и нож. Правила этикета во время еды – не самые важные в жизни умения, но они могут пригодиться. Как я заметила, Морис хотел узнать и научиться.

Я обратила внимание, что он съел только половину своей порции.

– Тебе курица не понравилась? – поинтересовалась я.

– Нет, что ты, очень вкусно, – ответил он.

– А чего ты не доел? Ты разве не голодный?

На лице Мориса появилось просящее выражение.

– Хочу матери немного принести, – сказал он. – Можно?

– Морис, курица еще есть на кухне. Доедай все, что у тебя на тарелке, я тебе потом еще сделаю, чтобы ты мог взять домой.

Морис быстро съел все.

После еды мы вместе убрали со стола. Потом на кухне я дала ему колбаску из теста для печенья.

– Давай печенье сделаем? Ты нарежешь, а я испеку.

Я дала ему нож, но он не понимал, что я от него хочу. Я показала, как раскрывать упаковку, потом сказала, что надо отрезать кусок теста в четыре сантиметра, а потом разрезать еще на четыре части. Он выслушал меня и приступил к работе. Мы разложили кусочки на противень, поставили в духовку и через пятнадцать минут пили молоко со свежеиспеченным печеньем с кусочками шоколада.

Морису понравилась идея десерта, которая тоже оказалась для него новой. Десерт – это угощение, а именно угощений в его жизни было не так много. Потом десерт стал его любимой частью обеда. В тот вечер он «заныкал» четыре печенья, чтобы взять домой.

Было уже почти девять вечера, и я хотела удостовериться, что он попадет домой. Я была удивлена, что его никто не хватился. Я упаковала ему еду, и мы сели поговорить напоследок.

– Морис, у тебя дома есть своя зубная щетка?

– Нет, – ответил он.

– А полотенце у тебя есть?

– Нет.

– А мыло?

– Нет, мисс Лора.

Я открыла шкаф и достала полотенце, новую зубную щетку, тюбик зубной пасты и мыло. Все это я положила в отдельный пакет, который потом положила в пакет с едой. Вскоре я узнала, что, что бы он ни приносил домой, все быстро исчезало. Ни его сестры, ни дяди не знали, куда девались все эти вещи. Потом я купила ему ящик с цифровым замком, чтобы он хранил в нем свои вещи.

– И вот еще одна вещь, – сказала я ему, – у меня есть для тебя большой сюрприз.

У него на лице сразу появилось заинтересованное выражение.

– Хочешь сходить на бейсбол в эту субботу?

Его лицо просто засияло. Даже сейчас, когда прошло много лет, я прекрасно помню выражение его лица, которое словно озарилось радостью.

– Но, Морис, надо будет получить у твоей матери письменное разрешение, чтобы ты мог пойти со мной, понимаешь? Ты сможешь дать ей вот это и попросить расписаться?

Морис был страшно удивлен. Швейцар знал, как его зовут.

Я заранее распечатала письменное разрешение и передала ему листок бумаги с текстом. Я попросила его принести мне подписанное разрешение на наше место в то же время в среду.

– Без этой штуки я не смогу отвести тебя на матч, – заявила я.

Он пообещал, что все сделает, и мы договорились о встрече в среду.

– Спасибо за ужин и за подарки, – поблагодарил он.

Я отвела его в лобби и провела мимо Стива-швейцара, который сказал:

– Спокойной ночи, Морис.

Морис был страшно удивлен. Швейцар знал, как его зовут.

В ту среду я ждала Мориса с запиской на 56-й улице. Я прождала десять минут, потом двадцать. Потом я прождала целых сорок пять минут.

Он так и не появился.

 

VII

Песня матери

Я уже не помню, во время какой именно встречи с Морисом я попросила рассказать о его матери. Он сперва вообще ничего не хотел говорить, но я настаивала. Я считала, что должна узнать про нее все, что возможно. Я проводила много времени с ее сыном, заходя таким образом на ее территорию. Неужели его матери не все равно, что делает ее сын и с кем встречается?

– Морис, а твоя мама работает?

– Нет.

– Чем она весь день занимается?

– Она дома сидит и убирается. Пылесосит и пыль вытирает.

Это я могла понять. Многие женщины являются домохозяйками. Я представила себе его маму: уставшую, загнанную большим количеством детей и отсутствием мужа, который мог бы помочь. Я тогда пыталась понять, как она позволяет своему сыну гулять допоздна. Какая мать может настолько игнорировать своего ребенка? И если она позволяла ему бродить по ночам, так почему же не разрешила пойти со мной на матч? Она была против того, что ее сын сходит на бейсбол? И вообще, как присутствовала она в жизни сына?

Морис не пришел с подписанной запиской, поэтому я решила, что мне самой придется разобраться с тем, что происходит.

Из рассказов Мориса я знала, что он живет с матерью, бабушкой и сестрами в одной комнате в Bryant – то есть в приюте для нищих. В новостях я видела сюжеты про подобные места, но мне никогда не приходилось бывать ни в одном из них. Чтобы чувствовать себя уверенней, я попросила мою соседку Лизу составить мне компанию. После работы в четверг мы пешком дошли до приюта Bryant на углу 54-й улицы и Бродвея.

Приют располагался в густонаселенном, но опустившемся райончике в средней части Манхэттена буквально в нескольких улицах от Таймс-сквер. Это было приземистое двенадцатиэтажное здание с выбеленным когда-то фасадом, который отваливался кусками, оголяя потрескавшуюся кирпичную кладку. На той же 54-й улице совсем рядом располагался театр Эдда Салливана – в те годы компания CBS снимала в нем теледраму «Кейт и Элли». Позже Морис рассказал мне, что подобные теледрамы помогли ему выжить. Во время съемки можно было войти в зал и посидеть среди массовки. Потом можно было пробраться за кулисы и поесть того, чем угощают съемочную группу. Через некоторое время все начинали думать, что он – сын высокого черного, который держит микрофон. Он познакомился со съемочной группой, и ему разрешили «тусить» у них. Но потом это телешоу сняли с эфира. В общем, все было приятно, пока не закончилось.

Мы с Лизой подошли ко входу в Bryant. На тротуаре перед зданием стояло много людей, которые кричали, болтали и смеялись, а дети играли в салочки прямо среди припаркованных автомобилей. Некоторые из них были возраста Мориса, его самого я не нашла. Мы поднялись на три ступеньки и через главный вход вошли в огромный холл, в котором жизнь просто била через край. Там была масса старых женщин, маленьких детей и громкоголосых мужиков. В холле пахло чем-то омерзительным. Стены были когда-то покрашены в бежевый цвет, а все предметы мебели, которые могли бы в этом пространстве находиться, давно исчезли. Пол был липко-грязный, с разбросанными на нем газетами и бумажными стаканчиками. Холл освещали две огромные флуоресцентные лампы, которые безбожно мигали.

У стены стояла небольшая будка охранника. Он посмотрел на нас, мы подошли, и он поднял окошко.

– Мы друзья Мориса Майзика, – сказала я. – Мы бы хотели к нему подняться.

– Морис, маленький такой пацанчик? – переспросил охранник. – Вы его знаете?

– Да, мы друзья.

На лице охранника было сомнение, но он вышел из своей будки и повел нас к лифтам. Главный лифт не работал, а его железные двери были покрыты граффити. Охранник повел нас к грузовому лифту. Он позвонил, и нас встретил другой охранник. Мы поднялись на пятый этаж. Коридор был мрачным и темным, без ковра, повсюду лежал разбросанный мусор, штукатурка падала со стен, и в нос бил сильный запах пережаренной еды.

Паркетная доска была покрыта тонким слоем жирной сажи. Все вокруг было подозрительно тихо. Где-то вдалеке слышался чей-то голос, но больше ни звука. Мы подошли к квартире 502, на двери которой осталось всего две цифры, «пятерка» отвалилась. Охранник встал за нами и наблюдал за тем, что мы будем делать. Мы с Лизой переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же – что перешли в мир, о существовании которого даже и не подозревали. Я сделала глубокий вдох и постучалась в дверь.

Дарселла шла с детьми по пустым улицам и пела, чтобы они не чувствовали страха.

Долгое время за дверью ничего не происходило. Ни звука. Я снова постучала. Все равно тишина.

– Давайте, стучите еще! – посоветовал охранник.

Наконец я услышала звуки, идущие из дальнего угла квартиры. Это был звук шаркающих шагов, движущихся в сторону двери. Медленно провернулся сначала один, а потом и второй замок.

Дверь со скрипом отворилась.

В дверном проеме появилась женщина. На ней была грязная белая футболка и коричневые тренировочные штаны без резинки, которые сползли, демонстрируя нижнее белье. Ее темные волосы были, как у фурии – торчали в разные стороны. Часть волос прилипла к черепу, часть стояла дыбом. Я понятия не имела о том, сколько этой женщине может быть лет. Ей могло быть восемьдесят или сорок. Она была худой, как щепка, и двигалась очень медленно. Казалось, что ее колени вот-вот не выдержат, и она упадет. Она смотрела в мою сторону, но у меня не возникло уверенности, что она меня видит. Казалось, что она находилась в состоянии транса, и ее сознание отсутствовало. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но из него послышались нечленораздельные звуки. Она прислонилась к дверному косяку.

Это была мать Мориса по имени Дарселла.

Дарселла пережила много дней, в течение которых не представляла, где она вечером ляжет с детьми спать. Селесте и ЛаТойе тогда не было еще и десяти, а Морису только исполнилось шесть, когда их папа Морис-старший окончательно исчез из их жизни. Иногда они ночевали в приютах или у родственников. Иногда Дарселла брала их с собой к друзьям, с которыми принимала наркотики, и там же и падала. Морис с сестрами забивались в угол и спали.

Однажды Дарселле понадобилось уколоться в вагоне метро, прямо при всех пассажирах.

Случалось, что всю семью могли разбудить в середине ночи и выпроводить на улицу. Бывало, что в ночлежке или в приюте случалась драка. Дарселла шла с детьми по пустым улицам без какой-либо цели и пела, чтобы они не чувствовали страха. У нее был прекрасный голос. Когда она была моложе, пела в церковном хоре. Морису нравилось слушать вдохновляющие негритянские церковные песнопения, но больше всего ему нравились песни, которые мама сама придумывала. Она видела что-нибудь на улице, допустим, машину, одинокую кошку или наркомана в переулке, и создавала об этом собственный текст.

Припев у этой песни не менялся, а многократно повторялся:

Они считали, что им очень повезло, если удавалось «вписаться» на ночлег в приют.

Дарселла – красивая девушка, у которой появлялись на лице ямочки, когда она улыбалась, начала употреблять наркотики сразу после рождения Мориса. К тому времени практически все окружающие ее люди были наркоманами: ее муж, многочисленные братья, даже ее мать. Где бы она ни жила, наркодельцы и клиенты всегда были вокруг или очень близко. Произошло то, что неизбежно должно было произойти. Морис был еще младенцем, когда она подсела на героин.

У нее возникла сильная зависимость. Она кололась прямо перед детьми. Морис наблюдал за ее приготовлениями, сперва не понимая, что она делает. Он знал, что в конце процесса мама станет счастливой, поэтому во всем этом не видел ничего плохого. Он следил за тем, как Дарселла собирает свои «причиндалы»: жестяную крышку из-под бутылки с кетчупом, шприц, толстую резинку, кусочек фольги, шарик ваты, зажигалку и пакетик с героином. Она брала наполненную водой жестяную крышечку пассатижами, накаляла снизу зажигалкой. Героин сыпала сверху на шарик ваты, который бросала в воду. Затем втыкала в ватку острие игры и выбирала жидкость в шприц. Затянув резинку вокруг руки, она качала кулак, пока не появлялась вена, после чего прокалывала ее. Когда Дарселла не могла найти вену на руке, то колола в участок между указательным и безымянным пальцами.

После укола она бормотала: «О, вот так хорошо», и ее голова откидывалась назад. Дарселла начинала напевать какую-то мелодию, помахивая при этом ладонью, и уплывала далеко-далеко, где нет никакой боли.

Морису казалось, что это лучшие минуты жизни матери. Еще несколько минут она суетилась, злилась, была такой раздраженной, что Морису хотелось ей как-то помочь. Однажды Дарселле понадобилось уколоться в вагоне метро, прямо при всех пассажирах.

«Встаньте и закройте меня», – приказала она детям, и Морис с сестрами встали вокруг нее стеной, чтобы никто ничего не видел. Она уложилась в минуту, и после этого дети снова сели. Дарселла «отъехала», а люди пялились, но Морису было совершенно безразлично, потому что маме было хорошо, а это было самым главным.

Морис не понимал, что мама делала, и не осознавал, как ей приходится платить за свою привычку. Он только знал, что незнакомые мужчины часто приходили в квартиру, чтобы через короткое время ее снова покинуть. Иногда они заходили внутрь и попадали в ловушку.

Дарселла часто заманивала мужчин в квартиру и расплачивалась с ними за героин сексом. Но довольно часто обещание секса служило лишь приманкой. Обычно это происходило, когда Морис с сестрами уже спали на софе под пледом цвета тигровой шкуры. Бывало, что Морис не спал и видел, как все это происходило. Дядя Джус стоял за дверью и держал наготове пятикилограммовую гантель. Дарселла заводила мужчину внутрь, Джус бил его по голове, обыскивал карманы и забирал их содержимое. Однажды дядя Джус даже не удосужился оттащить тело в холл, а оставил человека без сознания лежать около двери в коридоре. Через некоторое время в дверь позвонили полицейские и спросили, знают ли обитатели квартиры человека, лежащего в коридоре. Дарселла ответила, что не знает, закрыла дверь и укололась героином, который вынула из кармана того мужчины.

Однажды ночью Мориса разбудил громкий крик. Дядя Джус недостаточно сильно ударил очередную жертву Дарселлы, и теперь этот мужчина истекал кровью, но был в сознании. Он спрятался в ванной и начал громко звать на помощь. Морис встал и пошел посмотреть, что происходит. Мужчина пытался защитить себя от ударов Джуса и умолял оставить его в покое. Подошла Дарселла со словами: «Давай деньги». Мужчина бросил на пол скомканные банкноты. Дарселла подняла деньги, пересчитала их и презрительно спросила: «Интересно, на что ты рассчитывал за такую сумму?» Дядя Джус пытался найти угол удара, чтобы «вырубить» гостя гантелью, но в тесной ванной ему этого никак не удавалось. Наконец в ванной появилась Роуз. Морис подумал, что она сжалится над несчастным и позволит ему уйти. Увидев Роуз, мужчина взмолился: «Помогите, пожалуйста, помогите!» Однако Роуз сказала Джусу: «Добей его побыстрей. Слишком много шуму, и я хочу все-таки заснуть».

Дядя Джус ударил его и тот наконец потерял сознание. Он обчистил карманы и вытащил тело в коридор.

Кровать, в которой Морис обычно спал, превратилась в гору пепла.

Иногда незваными посетителями оказывались не наркоманы, а наряд полиции. Полицейские защелкивали на запястьях Дарселлы наручники и уводили ее в участок. Обычно Дарселлу не держали долго, и она возвращалась в тот же день с новым пакетиком порошка. Через много лет после всех этих событий Морис узнал, что его мать «стучала». Она сдавала полиции наркодилеров. Полиция арестовывала их, и небольшую долю конфискованного порошка отсыпала Дарселле за труды. Когда в следующий раз полицейские хотели поговорить с Дарселлой, они просто ненадолго арестовывали ее для того, чтобы никто не заподозрил, что она стучит.

Потом неожиданно Дарселла исчезла на целую неделю. Когда она снова появилась, то была в инвалидной коляске, и ее обе ноги были в гипсе. Она сказала Морису, что попала в автокатастрофу, и он ей поверил. Но потом он начал прислушиваться к тому, что говорят окружающие, и понял, что его мать «вычислил» и наказал один из наркодельцов за то, что она стучит полиции. Морис хотел уточнить эту информацию у своих дядей, но те сказали, чтобы он не лез не в свое дело и помалкивал.

Наркотики всегда были частью жизни Мориса. Когда ему был год, он чуть не погиб из-за наркотиков. После рождения Мориса в роддоме в Бруклине его семья переехала к старшей сестре его матери по имени Белинда. Это было старое двухэтажное здание. Морис часто спал в кровати с тетей Белиндой на втором этаже. Но когда тетя Белинда курила слишком много крэка, Морис спал с матерью на первом этаже.

Однажды ночью тетя Белинда случайно подожгла свою кровать. Ее бойфренд хотел залить пламя водой, но по ошибке плеснул на пламя алкоголем, от чего загорелось еще сильнее. Когда прибыли пожарные, было слишком поздно, и тетя Белинда умерла от ожогов. Кровать, в которой Морис обычно спал, превратилась в гору пепла.

В период после того пожара и временем нашей первой встречи с Морисом его семья поменяла по крайней мере двадцать адресов. Они жили в приютах и отелях для нищих. В некоторых местах семья Мориса задерживалась всего лишь на несколько дней. Какое-то время они жили в печально известном комплексе для наркоманов.

В этом приюте могли ограбить. Могли убить. Многие бездомные предпочитали жить на улице, чем в стенах этого заведения.

Из последнего они перебрались в Отделение социальной экстренной помощи, которое предоставляло временное жилье бездомным и нуждающимся. Оттуда они перебрались в расположенный в Бронксе приют. Это было огромное помещение на шестьсот коек, при котором было всего два туалета. У Мориса здесь даже была своя кровать, но, правда, это длилось недолго, и постельное белье украли. Дарселла начала ругаться, произошла драка, и семья снова оказалась в Отделении социальной экстренной помощи.

Из Отделения социальной экстренной помощи их перевели в приют на улице Форделл на границе Квинса и Бруклина. Там были достаточно приемлемые условия жизни: всего девять или десять комнат по двадцать человек в каждой. В здании был кафетерий, и даже импровизированная игровая комната для детей. Однако в этом приюте не предоставляли постоянное жилье, поэтому через пять месяцев им снова пришлось переезжать. Следующими адресами проживания семьи были приюты в Бруклине, мотель около аэропорта в Квинсе и место без названия на Вашингтон-авеню с грязными и мрачными комнатами. Некоторые из комнат оприходовали проститутки, и в коридоре валялись презервативы. После этого они снова оказались в приюте на улице Форделл.

В конце концов, семья снова очутилась в Отделении социальной экстренной помощи. К тому времени они находились внутри системы так долго, что их поставили перед выбором: или приют, или на улицу. Морис слышал, что приют Brooklyn Arms является одним из самых плохих приютов из всех шестидесяти, расположенных в городе и его окрестностях. В этом приюте могли ограбить. Могли убить. Многие бездомные предпочитали жить на улице, чем в стенах этого заведения.

Морису было десять лет, когда его семья переехала в комнату № 305 в Brooklyn Arms. Это было высокое шестнадцатиэтажное здание на Эшлэнд-авеню. Раньше этот жилой комплекс назывался Granada и представлял собой престижный дом, в котором обитали вполне благополучные и состоятельные семьи. К 1970-м годам последний лоск исчез, и комплекс был переименован в Brooklyn Arms.

Коридоры были покрашены в грязно-коричневый цвет, периодически не было то воды, то электричества, а то и того, и другого одновременно. Крысы там были такими раскормленными, что по размеру были больше похожи на кошек. Кухни в квартирах не были предусмотрены, поэтому жильцы выходили из положения как могли: ставили примусы, небольшие плитки и кипятильники. Проводка была плохой, и использование электроприборов было опасным. Лестницы разваливались, нередко происходили перестрелки наркоманов, была постоянная опасность возникновения электрического замыкания – все это представляло большую опасность для жизни жильцов.

Цунами крэка началось как раз тогда, когда мама Мориса пыталась завязать.

«Если Бог не спасет детей, – говорил сенатор от штата Нью-Йорк Патрик Мойнихэн в своей обвинительной речи против этого приюта, – то они могут в нем погибнуть».

Как выяснилось, сенатор оказался совершенно прав – в середине 1980-х годов двое приятелей Мориса упали и разбились в шахте сломанного лифта в этом доме.

Морис вместе с бабушкой, матерью, сестрами и шестью дядями переехали в комнату № 305. Время от времени там же жил и бойфренд его тети дядя Чиз. Иногда в комнате ночевало до десяти человек. В те времена в Нью-Йорке появился крэк, и смертность молодых черных мужчин возросла в два раза. Крэк – это кокаин для курения. Тогда разваливались семьи, и многие дети попадали в приемные семьи. Приюты наподобие Brooklyn Arms стали центрами продажи и употребления новой формы кокаина.

Цунами крэка началось как раз тогда, когда мама Мориса пыталась завязать. Она прошла трехмесячную программу детоксикации в больнице. Каждую ночь Морис плакал и просился к маме. Дядя Темный устал от детского плача и привез Мориса к матери в больницу. Они приехали после окончания приема посетителей, и охранник отказался впустить их внутрь. Дядя Темный сказал: «Я просто так не уеду» и стал ходить вокруг здания, громко выкрикивая имя Дарселлы.

Ему вторил Морис: «Мама, мама, ты где?»

Они долго ходили вокруг здания и кричали, пока не услышали сверху голос Дарселлы: «Я здесь». Морис увидел, что его мать высовывается из окна на втором этаже. Она плакала и причитала: «Мои бедные детишки!» Она протянула вниз руки, и Морис дотронулся до них. Они поговорили, после чего Дарселла сказала: «Теперь вам пора уходить, иначе у меня могут быть неприятности».

Но Морис наотрез отказывался уходить. Он катался по земле и кричал, что никуда не пойдет без мамы. Дядя Темный взял Мориса на руки и унес. Крики мальчика утихли, и Дарселла отошла от окна.

Она вернулась домой через несколько недель после окончания курса детоксикации. Морис увидел, что его мама внешне изменилась, посветлела и стала более уравновешенной, спокойной и, казалось, более счастливой. Она стала больше времени проводить с детьми и игнорировала дядей Мориса, которые приносили в дом наркотики. Впервые в жизни Морис видел, как его мать сторонится наркотиков и не употребляет их. Это было состояние, максимально близкое к нормальному положению дел в обычной семье. Морису начало казаться, что приют Brooklyn Arms не такое уж и плохое место.

В один прекрасный день дядя Темный пришел домой и сказал Дарселле:

– Эй, попробуй-ка вот это. Это тебе точно понравится.

– Не, хватит, я завязала, – ответила Дарселла.

– Эй, Дарселла, это совсем не то, что ты раньше пробовала. Это крэк.

– Да мне все равно. Я завязала.

Дядя Темный положил крэк на стол.

– Эй, попробуй эту штуку. Это просто полный кайф. Ты даже не знаешь, от чего отказываешься. И к этой штуке не привыкаешь.

Дарселла долго смотрела на крэк, а потом ушла с ним в туалет. Она вышла через минуту, глаза у нее были огромными, и взгляд поплыл. Морис был еще слишком молод, чтобы понимать, что произошло, но внутреннее чувство подсказывало: «Хорошим это точно не кончится».

Так в одночасье Дарселла начала употреблять крэк.

Комната № 305 стала главным центром приготовления и продажи наркотиков в Brooklyn Arms. Дарселле понравился крэк, и она стала самым крупным его поставщиком, оставив позади в этом деле даже всех дядей Мориса. Она научилась превращать кокаин в крэк и научила этому всех дядей. В семье появились деньги – огромное количество наличных.

Через много лет Морис прикинул, что меньше чем за год через руки Дарселлы и его дядей прошло более миллиона долларов.

Впервые в жизни Дарселла начала покупать детям вещи: обувь, пальто и нижнее белье. Окружающие стали с уважением к ней относиться. В окружающем их хаосе появился элемент предсказуемости. Морис начал думать о том, что жизнь, кажется, налаживается.

И тут жилой комплекс Brooklyn Arms загорелся.

В 1986 году двое детей развели в квартире костер. Их матери в тот момент не было дома, потому что она ушла за наркотиками. Дети не знали, как потушить огонь, и спрятались в туалете. Началось задымление. Люди запаниковали. Морис стоял на улице и наблюдал, как обожженных детей, с которыми он был знаком, выводили из здания. В тот день сгорело четверо детей.

После пожара мэр города Эдвард Кох выступил с резкой критикой условий жизни в приютах и пообещал общественности разобраться с этим вопросом. Через несколько дней после пожара в здании Brooklyn Arms полиция провела рейд. Полиция вышибала двери квартир и выводила людей в наручниках. В момент рейда Дарселла шла по лестнице, и ей удалось убедить полицию, что она всего лишь покупатель и пришла, чтобы купить крэк. Полиция отпустила Дарселлу, но арестовала двух дядей Мориса. Мальчик стоял на тротуаре среди зевак и журналистов, которые писали о рейде полиции против наркодельцов. К вечеру полицейские и репортеры исчезли, и наркодельцы в Brooklyn Arms снова стали спокойно заниматься своим бизнесом.

Через несколько дней после полицейского рейда дядя Хромой напился и разбил кирпичом окно в подвале, где стояли стиральные машины для общего пользования. После этого Мориса и его семью мгновенно выбросили из отеля-приюта.

Я стояла перед открытой дверью квартиры, в которой жил Морис. Дарселла облокотилась о дверной косяк и не собиралась куда-либо двигаться. Я прошла в крошечную комнату, в которой жил Морис. В комнате было два окна и высокий потолок. У дальней стены стояли две кровати, на которых не было подушек и постельного белья. В углу было небольшое старое кресло и холодильник, на котором стоял телевизор. Как потом объяснил мне Морис, в этом холодильнике никогда не было еды, но там всегда стоял пластиковый кувшин с водой и пачка соды, которая использовалась для превращения кокаина в крэк.

Больше в комнате не было ничего. Ни картин на стенах, ни занавесок. В кресле сидела старая женщина, которая, как я поняла, была бабушкой Мориса, той самой Роуз. Позже Морис рассказывал мне, что в этой комнате могло умещаться более десяти человек: его мать, бабушка, многочисленные дяди. Ночью дети спали на кроватях, а взрослые употребляли наркотики. Утром дети просыпались и освобождали спальные места для взрослых. Иногда, чтобы его никто не беспокоил, рассказывал мне потом Морис, он залезал в шкаф.

– День добрый! – сказала я, обращаясь к Дарселле. – Меня зовут Лора, я подруга Мориса. Вы его мать?

Та смотрела на меня, но глаза ее оставались пустыми.

– Морис говорил вам о том, что я хочу отвести его на бейсбол? Мне для этого нужно ваше письменное разрешение, если не возражаете.

Женщина, подпирающая дверной косяк, немного сползла вниз. Ее глаза закатились. Я видела в своей жизни людей, которые были слишком пьяны или под кайфом, чтобы твердо стоять на ногах или связать два слова, но мне еще не приходилось наблюдать персонажей, которых унесло в такие дали. Наконец женщина распрямилась и медленно ушла. Охранник за нашими спинами начал двигаться к лифту.

К нам подошла Роуз. Она был гораздо более собранной и деловой. Она смерила нас взглядом и спросила:

– В чем дело?

– Меня зовут Лора, а это моя подруга Лиза. Я дружу с Морисом. Не знаю, говорил ли он вам об этом.

– Говорил, – подтвердила Роуз.

– Отлично. Я хотела отвести его на бейсбол, и для этого мне нужно письменное разрешение его матери.

Я протянула Роуз бумагу и ручку. Она взяла документ и расписалась.

– Конечно, – сказала Роуз.

– Большое спасибо, – поблагодарила ее я и добавила: – Не могли бы вы попросить Мориса ко мне зайти?

– Да, – ответила Роуз и закрыла перед нами дверь.

Вечером следующего дня раздался звонок домофона, и швейцар Стив сообщил, что ко мне пришел Морис.

– Пропускайте, – ответила я.

Когда Морис вошел в дверь, его лицо было серьезным.

– Мисс Лора, – сказал он, – ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в дом, в котором я живу.

Я объяснила ему, что мне нужно было получить разрешение его матери.

– Ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в мой дом, – повторил он.

– Морис, да все в порядке.

– Нет, не в порядке. Белым леди в такие места лучше не соваться. Обещай, что больше туда не будешь ходить.

Я пообещала и больше никогда не ходила к нему.

В то время я могла подумать, что Морис просто стесняется своих бытовых условий, но потом постепенно поняла, что ситуация гораздо более серьезная и он хочет оградить меня от опасности. Он прекрасно знал, на что способны его дяди, и понимал, что человека можно ограбить очень быстро. Морис никогда не говорил членам своей семьи мой адрес и не рассказывал обо мне.

Он не хотел, чтобы я пострадала от контакта с миром, в котором он жил.

В воскресенье мы с Морисом встретились в комплексе «Симфония», спустились в гараж, сели в мой автомобиль и через двадцать минут добрались до стадиона «Шеа». Морис был вне себя от возбуждения и подпрыгивал на переднем сиденье. У нас были потрясающие места, которые были расположены над первой базой. Мы шли по туннелю внутри стадиона, и постепенно перед нашим взором открывалось зеленое поле. Я посмотрела на Мориса и увидела, что у него от изумления открылся рот. Одно дело смотреть игру на небольшом черно-белом экране, совсем другое – наблюдать игроков вблизи, видеть, как они ловят и с сухим щелчком отбивают мяч. Как я уже писала, лично для меня бейсбол не обладает большой магией, это игра для мальчиков. Морис словно попал в рай и находился в нем три часа. Мне кажется, что за время игры он ни разу не моргнул. Мы ели хот-доги и пили колу, и он с головой ушел в игру.

Не знаю, был ли это один из самых счастливых моментов жизни маленького Мориса, но, без сомнения, это был один из самых счастливых моментов в моей собственной жизни.

 

VIII

Отцовское наследие

Когда мать теряет свое право быть матерью?

Когда кто-то говорит, что женщина не обладает необходимыми качествами для того, чтобы быть матерью, что это означает? Какие факторы необходимо принять во внимание для того, чтобы прийти к такому выводу? Может быть, мать делает все, что в ее силах, но все равно не в состоянии достичь определенных идеалов, принятых в обществе?

Когда мать теряет свое право быть матерью?

Я хочу рассказать вам историю о Марии Джузеппе Бенедетто – женщине, которой пришлось воспитывать и кормить шестерых детей, когда ее мужа Паскеле забрали в итальянскую армию в 1914 году. Мария и Паскеле жили на юге страны, в городке Джоя-дель-Колле, расположенном в одном из самых бедных районов Италии. В тех местах жили главным образом фермеры, которым приходилось бороться с довольно сложными географическими и климатическими особенностями района. Они возделывали местную засушливую землю, как в свое время возделывали ее их предки, и выживали, как могли.

Когда Паскеле уходил в армию в начале Первой мировой войны, его семье грозила катастрофа. Старшему из детей Марии было тринадцать лет, и у семьи не было еды и никакого дохода. Они собирали в поле одуванчики, чтобы как-то разнообразить семейные обеды. По выходным Паскеле разрешали возвращаться с фронта и помогать заниматься сельским хозяйством своему старшему сыну Пиетро. Зима выдалась долгой и голодной. Мария лежала в холодной комнате, беспокоясь, что ее дети могут умереть с голоду.

Во время одного из посещений Паскеле Мария забеременела седьмым ребенком. Теперь присутствие мужа стало важным, как никогда ранее. В начале 1917 года она была на восьмом месяце. Она собрала в повозку всех детей и приехала в штаб части, в которой служил Паскеле. Она встретилась с самым высоким чином в штабе и потребовала, чтобы ее мужа демобилизовали. «У него шестеро голодных детей, – заявила она, – нечего ему ерундой заниматься. Ему надо быть с семьей». Офицер посочувствовал, но ничем не мог помочь. Он пообещал, что постарается держать Паскеле подальше от активных военных действий до конца войны.

Мария поехала назад в Джоя-дель-Колле. В пути она почувствовала страшную боль и еле успела доехать до дома, как родила седьмого ребенка, Аннунсиату. Ситуация становилась все сложнее и сложнее. Начальство не сдержало своего слова, и Паскеле отправили в Горицию, расположенную на границе Италии и Словении, где итальянцы пытались отвоевать у австрийцев территории вдоль реки Изонцо. Вот уже девять раз итальянские части пытались захватить эти территории, но все без результата. Паскеле участвовал в десятом наступлении, которое завершилось плачевно.

Через два месяца после рождения ребенка Мария узнала, что ее муж убит.

Мария осталась вдовой с семью детьми, и местные власти обратили внимание на ее печальную судьбу. В качестве помощи они решили объявить Марию недееспособной и отнять у нее двоих детей.

Молодого Луку отправили в государственную школу для мальчиков, а Гуистину отослали в монастырский интернат для девушек. Оба ребенка жили в течение нескольких лет отдельно от своей семьи. Марии разрешалось навещать их не чаще одного раза в месяц.

Летом 1917 года заболела мать Марии. Мария оставила Пиетро за главного над сестрами Розой, Анной и братом Донато. С младенцем она пошла через горы к матери. Однажды после того, как дети сделали все свои дела и играли в поле, Анна, которой тогда было пять лет, нашла колодец. Это была дырка в земле, окруженная кусками белого камня, которая сверху закрывалась крышкой. Однако в спешке Мария не успела закрыть крышку. Анна решила слишком близко пройтись от края колодца и упала внутрь.

Роза побежала за помощью в дом бабушки, но было уже поздно. Ребенок утонул.

Местные власти расследовали этот случай и пришли к выводу о том, что Мария не в состоянии быть матерью и не может жить с детьми. Розу, которой еще не было восьми лет, отправили в школу-интернат.

Общество нашло решение всех проблем Марии, и это решение было простым – отнять у нее детей.

Мария ничего не могла поделать. Единственным утешением было то, что дочери впервые в жизни попали в школу. Тем не менее Мария страдала, что семья распалась. Она дала себе слово, что настанет время, и она соберет вместе всех своих детей. Она написала брату Пиетро, который иммигрировал в Америку вместе с ее шурином, и попросила помощи для переезда в США. Ей прислали деньги, которых хватило на билет. Мария вернула всех детей из школы и в январе 1921 года села на борт корабля, который отплывал из Неаполя. По пути в Америку они пережили сильный шторм, и матрос спас жизнь Розе, которую чуть не смыло за борт.

19 февраля 1921 года корабль прибыл на Эллис-Айленд рядом со статуей Свободы. Несколько недель их «мариновали» на острове, потому что у Аннунсиаты была корь. Потом их впустили в страну, они сели в метро и, проехав несколько остановок, разместились в маленькой квартирке на 112-й улице. Места было мало, зато в квартире были раковина, кухонная плита, туалет и холодильник – точнее, ящик со льдом. Ранее у них ничего подобного не было. Эти люди жили в Америке, у них были взлеты и были падения, но жизнь их детей была лучше, чем жизнь родителей, а у их внуков была уже совсем другая жизнь.

Я знаю все это, потому что Мария Джузеппе Бенедетто была моей прабабушкой.

Маленькая Роза, одна из дочерей Марии, которую она взяла из интерната, была моей бабушкой. Я слышала много историй о том, какой умной и хорошей девочкой была Роза. Однажды, когда она была совсем маленькой, ее обязали мыть посуду после обеда. Она дала облизать одну тарелку собаке, жившей в семье. Собака вылизала ее дочиста, и тогда бабушка Роза дала ей все остальные тарелки. Ее мама очень удивилась скорости работы, и об этой уловке никто бы и не узнал, если бы Аннунсиата не проболталась.

Часто нас привлекает не новое, а то, что мы знаем и с чем хорошо знакомы.

В школе Роза поняла, что у нее прекрасный голос. Она пела в церковном хоре, и ей купили подержанное пианино, чтобы она могла учиться музыке. Однако радость от пения продолжалась недолго. Еще в юности Роза познакомилась с красавцем Себастьяно Прочино, который был на десять лет ее старше. Себастьяно трудился с раннего детства. Когда ему было восемь лет, его взяли из школы в Джоя-дель-Колле и отправили работать пастухом. Себастьяно должен был вставать до рассвета, собрать себе еду, а потом целый день следить за пасущимися на склонах овцами. Себастьяно работал совершенно один.

Все это оказало большое влияние на Себастьяно. Он пять лет прослужил в итальянской армии и в 1923 году иммигрировал в Америку. В США он работал на строительстве железной дороги, а потом на стройке бригадиром. Он стремился обеспечить свою семью – Розу и семерых детей, а также научить их труду. Себастьяно считал, что настоящий мужчина не может себе позволить быть мягким и постоянно должен быть начеку.

Себастьяно не терпел песнопений.

Он запретил своей жене петь в хоре и вообще всюду. Он считал, что голос его жены прекрасен, но пением она привлекает к себе мужчин. Возможно, наедине сама с собой моя бабушка и пела, но на людях она совершенно перестала это делать.

Любое проявление нежности Себастьяно считал слабостью.

Не будем утверждать, что Себастьяно был настоящим тираном. По воскресеньям он водил детей в кондитерскую, а летом покупал мороженое. Однако его самого вырастил отец, который не давал ему спуску и не показывал своих чувств, поэтому Себастьяно считал, что детей надо воспитывать в строгости, приучать к дисциплине и физически наказывать, если они не слушались.

Во время ужина он держал на коленях ремень. Детям было запрещено разговаривать во время еды, и, если они произносили хоть слово, он стегал их ремнем по рукам.

Мой дед Себастьяно в своем детстве не пережил моментов нежности со своими родителями. Никто не научил Себастьяно открыто любить и показывать свои чувства. Он говорил: «Целовать детей можно только тогда, когда они спят».

У всех детей Себастьяно были сложные отношения со своим отцом. Моя мать Мария уже в достаточно раннем возрасте поняла, что ей очень сложно жить под тотальным контролем. Когда Марии было девятнадцать лет, она вышла замуж за человека, который, по ее мнению, мог сделать ее счастливой в новой семье.

Однако часто нас привлекает не новое, а то, что мы знаем и с чем хорошо знакомы.

Мой отец Нунциато Карино потерял своего отца Франческо, когда ему было девятнадцать лет. Франческо умер от опухоли мозга. Франческо родился в области Калабрия на юге Италии. Точно так же, как и многие другие иммигранты, он вложил все свои силы в работу. Он работал в составе бригады уборщиков снега на Лонг-Айленде, где и проживала вся его семья. Однажды он упал с грузовика и ударился головой. Через семь лет у него начались страшные головные боли, и доктора нашли у него в мозгу опухоль. Я знаю о моем дедушке совсем мало, потому что мой отец не слишком много о нем рассказывал. Я точно знаю, что Франческо научил своего старшего сына Нунциато тому, что мужчина должен трудиться. Нунциато начал работать в двенадцать лет. Он подрабатывал чистильщиком ботинок. Начиная с тех времен, Нунциато работал не покладая рук. Когда умер его отец, Нунциато пошел в армию и стал стрелком на бомбардировщике. В общей сложности он сделал пятьдесят пять боевых вылетов. Во время службы он каждый месяц отправлял своей матери пятьдесят долларов из своей зарплаты.

Он познакомился с моей матерью на вечеринке, когда ему было двадцать семь лет. Моя мать была тихой и очень красивой женщиной. Мой отец пошел к матери и прямо об этом ей заявил. Моя бабушка Роза сшила моей матери свадебное платье. Это было платье из парчи и сатина с длинными рукавами, пятиметровым шлейфом и огромным количеством пуговиц. Мария и Нунциато обвенчались в католической церкви на Лонг-Айленде. На свадьбе всех угощали огромными, завернутыми в целлофан бутербродами. Мои родители были молодой и красивой парой, детьми иммигрантов, которые хотели строить свое светлое будущее в Америке.

Первым ребенком моих родителей была моя сестра Аннет. Вдумчивая, не по годам взрослая, она была очень рациональным и сдержанным человеком и училась на одни пятерки. Вторая дочь моих родителей получилась совсем другой. Она оказалась бунтарем, настырным человеком и большой спорщицей. Родители называли ее болтушкой. Она хотела все знать и не слушалась матери, когда та просила ее перестать разговаривать.

Это была я.

Мы выросли в Хантингтон-Стейшен без каких-либо материальных проблем. У нас всегда было достаточно еды, удобные кровати, чистая одежда и любимые игрушки. В нашем первом доме у нас с Аннет была общая спальня с двухъярусной кроватью, обоями с узором из розочек, вышитыми пододеяльниками и шторами с цветочным узором. У Фрэнка была своя комната, а Нэнси была еще совсем маленькой, и ее кроватка стояла в спальне родителей. Мы ходили в хорошие школы, у нас были друзья. Мы жили уютно и в достатке.

Как и во многих других семьях, в нашей семье были домашние животные. Отец привез с войны собаку чихуахуа. Однако животные в нашей семье подолгу не задерживались. Одна из наших кошек по имени Кейси умерла от рака крови. Йоркширского терьера Майкла сбила машина. Долго с нами пробыла одноглазая черная персидская кошка, но, когда мы купили новую мебель, кошачья шерсть стала большой проблемой, и нам прошлось от нее избавиться. У нас был милый шпиц, который потерялся во время снежной метели, и когда через несколько дней снег перестал идти, мы нашли труп собаки, которая замерзла около двери.

Я не могла рассчитывать, что животные будут долго жить в нашей семье, потому что они жили в непростых условиях. Дело в том, что никто в нашем доме не мог чувствовать себя в полной безопасности.

Мой отец любил выпить, и алкоголь полностью его менял. Я знаю, что алкоголь притупляет чувства, влияет на координацию движений. Знаю, что некоторые люди в пьяном виде могут ощущать чувство раздражения, но моего отца он меняет до неузнаваемости.

Когда мой отец был трезвым, он был самым милым человеком на свете. Он смеялся, тепло относился к тем, кого любит, был щедрым и дружелюбным. И сейчас посторонние люди мне говорят, каким хорошим человеком он был. Многие из тех, с кем я выросла, неоднократно говорили мне, что хотели бы, чтобы их отцы были похожи на моего.

Когда мой отец был трезвым, он был самым милым человеком на свете.

Отец работал барменом в баре и каждый раз возвращался с работы, словно его подменили. Он любил шотландский виски. Он пил во время смены и оставался на некоторое время после ее окончания, чтобы выпить еще. Потом он садился в автомобиль, и тут у него в голове происходили очень серьезные изменения. Его лицо напрягалось, улыбка исчезала и глаза сужались. Он попадал во власть своих демонов, которые были готовы проявить себя при малейшей возможности. Эти демоны могли появиться даже без каких-либо раздражающих факторов. Мы понятия не имели, что происходило в его голове по дороге домой, и почему он всегда возвращался таким злым и напряженным. Мы знали, что, если у него начался приступ гнева, его уже не остановить.

Когда он приезжал домой, мы просыпались и, лежа в кроватях, слушали звуки: как он хлопал дверью автомобиля, как наливал себе алкоголь на кухне.

Иногда взрыв его ярости мог произойти совершенно без повода.

Отец мог ворваться в спальню Фрэнка и начать орать на сына, словно тот сделал что-то ужасное.

– Фрэнк, ах ты негодный сукин сын!

Фрэнку тогда еще не исполнилось и шести лет. Он просыпался и прятался под одеяло. Отец мог орать пять или десять минут. В соседней комнате мы с Аннет держали друг за друга за руки, чтобы меньше бояться. Потом в коридоре раздавался плач разбуженной Нэнси. Мать не торопилась вставать и защищать Фрэнка, потому что знала, что это только подольет масла в огонь. Но иногда крики были такими страшными, что ей приходилось защищать сына. Обычно отец не останавливался до тех пор, пока полностью не терял сил. Тогда он хлопал дверью и уходил, чтобы выпить еще и отключиться.

У отца не было никаких причин и поводов вести себя так плохо по отношению к Фрэнку. Иногда вспышки ярости вызывало что-то, что напоминало ему о существовании сына.

Во время таких вспышек нам всем доставалось, хотя главным образом от дурного нрава отца страдали мать и Фрэнк. Однажды за ужином Фрэнк попросил отца передать ему тарелку со спагетти. Отец был пьян и бросил тарелку в сына. Как-то раз отец купил десять упаковок мороженого. Он поставил картонку с мороженым на кухонный стол. Я, забыв все меры предосторожности, сказала:

– Это так вкусно, что я одна могла бы все это съесть.

Мне было тогда семь лет. Я думаю, что такая фраза вполне простительна для ребенка такого возраста.

Отец сказал:

– Отлично, вот ты сейчас все мороженое и съешь.

Все дети тут же разбежались. Отец поставил передо мной коробку с мороженым и приказал, чтобы я начала есть. Мама была тогда на работе, и остановить отца было некому. Я съела одну, потом вторую и наконец третью. На четвертой я начала плакать. На шестой или седьмой меня вырвало. Отец был удовлетворен и вышел из кухни. Оставшееся мороженое так и растаяло в раковине, потому что никто не посмел к нему прикоснуться.

Мы жили в постоянном страхе, что отец может взорваться.

Мы жили в постоянном страхе, что отец может взорваться. Когда он был на работе, мы судорожно убирались в доме, чтобы у него не было поводов для недовольства. Но мы могли что-нибудь пропустить, и тогда у отца происходил нервный срыв. Когда он был дома, мы никогда не говорили громко. Если мы с Аннет спорили в нашей спальне, то делали это исключительно шепотом. Если я забывалась и повышала голос, Аннет тут же умоляла, чтобы я говорила тише.

Мама не боялась побоев, ее страшило, что дочь увидит ее в таком положении.

Когда предметом ярости отца была не я, а кто-то или что-то другое, это не сильно меняло ситуацию. Однажды на Рождество мать купила ему красивый бежевый пиджак. Тогда отец был трезвым, и пиджак ему очень понравился. На следующий день он был пьян. Отец схватил пиджак и, показывая на него матери, спросил:

– Ты что, решила, что я сутенер?

Потом он разрезал пиджак на части ножницами.

Самым ужасным было то, что он бил мать. Это было настолько страшно, что я не могла на это смотреть. Однажды мне показалось, что в своих побоях отец может зайти слишком далеко.

В моей памяти сохранился один случай, который я не забуду до конца дней.

Мы с Аннет лежали в кровати и уже почти спали, когда начался крик. Я не знала, в чем причина этого крика, но он продолжался очень долго, иногда стихая, а потом снова становясь громче. Я не могла различить голос матери, слышался только голос отца.

Потом я услышала звук разбившегося стекла и подумала, что отец выбросил мать в окно. Аннет умоляла меня остановить этот кошмар. Я была такой же испуганной, как и Аннет, но в тот раз волновалась о том, что могло случиться с матерью, и вбежала в комнату с криком «Мама, мама!». Оказалась, что окно в целости и сохранности, а отец бросил и разбил о стену настольную лампу. Стулья были перевернуты, и мама лежала на полу в синяках и ссадинах. Я по сей день помню выражение полного ужаса на ее лице. Она не боялась побоев, ее страшило, что дочь увидит ее в таком положении.

После того как отец заснул, мы с Аннет успокаивали маму. Фрэнк был слишком испуган и не выходил из своей спальни. Утром мама повторяла свою обычную фразу: «Ведите себя естественно, словно ничего не произошло». Мы пошли в школу, мама убралась, и никто не вспоминал, что произошло, словно все это было кошмарным сном.

 

IX

Коричневый бумажный пакет

Примерно на пятой встрече с Морисом я рассказала моей начальнице Валери, что пригласила его к себе и приготовила ему обед. Валери встревожилась.

– Лора, послушай, я не понимаю, зачем ты все это делаешь, – сказала она, – ты его вообще не знаешь, ты не знаешь его семьи, все это может им очень не понравиться.

Я рассказала ей, что видела его мать, что всем в его семье было совершенно наплевать на то, что происходит с Морисом, но это ее не убедило.

– Лора, тебе не стоит приводить этого мальчика к себе в квартиру, это уже слишком, – сказала она. Валери повысила тон, чтобы я ее услышала.

– Ты же не хочешь, чтобы в твою дверь начали стучаться люди из социальных служб, занимающиеся детьми из проблемных семей. Тебе точно стоит быть поосторожнее. Ты белая, а он – черный. Все это может очень плохо закончиться.

Я прекрасно понимала, что Валери говорит от чистого сердца. Она была моим близким другом и волновалась за меня. И я осознавала, что в том, что она говорит, много важного. Я слишком увлеклась. Мне действительно не стоит приводить его себе в квартиру. Все мои действия можно очень легко и неправильно истолковать. Я понимала, что Валери волнуется по поводу моей безопасности. Она сказала мне все, что должна была сказать настоящая подруга. Более того, несколько других близких друзей и даже мои собственные сестры выразили мне свои опасения. Тем не менее я продолжала делать то, что считала нужным. Я не могла с рациональной точки зрения объяснить собственное поведение, но в глубине души понимала, что делаю все правильно.

– Послушай, Валери, Морис – хороший мальчик, который живет в ужасных условиях. Ему нужен человек, который в состоянии ему помочь.

Мне показалось, что я не убедила Валери, но продолжала держать ее в курсе о происходящем с Морисом, и она перестала или стала меньше за меня волноваться. Позже она сказала, что поняла и признала, что у нас с Морисом возникли настоящие дружеские отношения, и я помогаю ему, и это, возможно, повлияет на всю его дальнейшую жизнь. «С такой серьезной штукой не поспоришь, – заметила Валери. – Видимо, это неизбежный риск, на который ты готова идти».

Все мои друзья в USA Today – Лу, Пол и остальные – тоже постепенно поняли, что я пытаюсь сделать для Мориса. Они переживали и волновались, но чем больше узнавали про Мориса и наши отношения, тем меньше боялись, что со мной может что-то произойти. Они сами начали расспрашивать меня, что нового мы придумали с Морисом. Лу оказывал мне особую поддержку и неоднократно говорил, что ценит то, что я делаю для Мориса. У него тогда было двое маленьких детей, и он понимал, что Морису наверняка приходится в своей жизни бороться с массой сложностей. В один прекрасный день Лу пришел в офис с большим бумажным пакетом.

В этом пакете была одежда.

Морис заметил, что многие взрослые ведут себя так, словно его не существует.

Он сказал, что поискал у себя в шкафу и нашел то, что уже не носит. Он понимал, что все эти штаны, свитера и рубашки будут велики Морису, но все вещи были в хорошем состоянии.

– Ты же говорила, что у него мало одежды, – сказал он. – Вот, может быть, ему все это пригодится.

Я посмотрела на содержимое пакета. Все вещи были практически новыми. На некоторых были бирки из магазина.

На глаза навернулись слезы. Я обняла Лу и поблагодарила его. Потом закрыла дверь своего офиса и немного поплакала.

Мы с Морисом теперь даже не договаривались о следующей встречи в понедельник. Он появлялся в здании, швейцар звонил мне, и я просила его пропустить.

Морис рассказывал мне, что иногда швейцар в комплексе «Симфония» не впускал его сразу, а заставлял ждать. Швейцар мог заниматься другими жильцами, звонить или делать что-то. Он отгонял Мориса в дальний угол зала и разрешал ему проходить, когда все жильцы исчезали из холла. Морис сказал, что швейцар относился к нему по-другому, когда он был без меня. Морис заметил, что многие взрослые ведут себя так, словно его не существует или он невидимый. Однажды, когда он опаздывал ко мне, он спросил прохожего, который час. Прохожий ничего не ответил и продолжал идти своей дорогой. Морис задал тот же вопрос другому прохожему, и реакция была та же. Люди не просто не отвечали на его вопрос, они вели себя так, словно его не существовало.

Я могла себе представить, почему швейцар ведет себя так, а не иначе. Жилой комплекс «Симфония» был дорогим, и бездомный мальчик в оборванной одежде привлекал к себе нездоровое внимание. Я понимала, что швейцар был не обязан воспринимать Мориса как друга, но он и не должен был заставлять его долго ждать, когда Морис был без меня. Однажды вечером я вместе с Морисом спустилась в холл и остановилась перед конторкой. Я попросила Мориса выйти и подождать меня на улице, пока я разговариваю со швейцаром.

– Я хотела подчеркнуть, что Морис является моим другом, и мне хотелось бы, чтобы сотрудники жилого комплекса относились к нему как к любому другому моему другу или посетителю, – сказала я. – Это мой дом, и я хочу, чтобы он чувствовал, что ему здесь рады.

Швейцар выглядел так, будто я наступила ему на любимую мозоль, но он меня прекрасно понял.

– Да, конечно, мисс Шрофф, – ответил он.

Через некоторое время Морис установил приятельские отношения со всеми сотрудниками комплекса.

Несмотря на все свои усилия, Морису было сложно поддерживать свою одежду в чистом виде. Его одежда всегда была грязной, и пахло от нее довольно плохо, поэтому мы стали ее стирать при каждой нашей встрече. В один прекрасный день в понедельник Морис пришел ко мне с целым пакетом грязной одежды.

– Мисс Лора, – спросил Морис, – а можно я у тебя постираю вещи моей семьи?

Я взглянула на вещи и поняла, что они принадлежали его сестрам и, возможно, матери. Я постирала их в стиральной машинке и высушила. Морис был очень доволен. Как я поняла, он начал брать на себя обязанности единственного мужчины в доме и следить, чтобы у членов его семьи была чистая одежда.

Через некоторое время я решила брать с собой Мориса за покупками. Мы шли в супермаркет и покупали продукты, которые ему нравились: стейки, гамбургеры, курицу, и, конечно, тесто для печенья с шоколадной крошкой. Пока я готовила, Морис накрывал на стол. Ему нравилась эта незатруднительная обязанность.

После ужина мы убирали со стола, и он помогал мне поставить посуду в посудомоечную машину. Однажды вечером, когда я собиралась вынести мусор, Морис сказал:

– Мисс Лора, позволь я вынесу мусор. Такой женщине, как ты, это не к лицу.

У нас появились свои маленькие ритуалы. Все эти действия мы проделывали, даже не обсуждая их между собой. Морису нравилось иметь зону собственной ответственности, и он безукоризненно выполнял все, что должен был сделать.

Я поняла, что эти ритуалы имеют для Мориса такое же большое значение, как и сам прием пищи. В моей семье, какой бы странной она ни была, существовали свои обычаи: обед в определенное время суток, отход ко сну в одно и то же время, церковь по воскресеньям. Для Мориса небольшие обязанности стали важной и почти священной частью жизни.

Больше всего ему нравилось печь печенье. Я знала, что ему очень хочется принести несколько штук домой сестрам, поэтому мы всегда пекли больше, чем могли съесть. Однажды вечером я обратила внимание, что он не допил молоко.

– Может быть, мне стоит взять это молоко домой? – неуверенно спросил он.

Но после этого случая я начала покупать больше молока, чтобы Морис мог взять его домой.

Наши отношения стали естественными, и иногда я даже забывала, что он не просто один из моих друзей, который заглянул в гости. Иногда мы играли в какую-нибудь игру, например в «Монополию», смеялись и шутили друг над другом. Иногда я могла пожаловаться ему на то или иное событие, которое произошло со мной на работе, как будто он был моим взрослым другом. Тем не менее периодически происходили случаи, напоминавшие мне, что мы выросли в совершенно разных условиях и обстоятельствах. Однажды в понедельник он появился у меня совершенно больным. Он постоянно чихал, и нос у него был забит.

Я не выдержала и сказала:

– Морис, иди в ванную и высморкайся.

Он непонимающе посмотрел на меня и переспросил:

– Чего?

– Пойди высморкайся, – повторила я. – Иди в ванную и высморкайся.

Он посмотрел на меня так, словно я говорила на незнакомом языке. Он не понимал, что я имела в виду. Его этому никто никогда не учил. Никто не давал ему салфетку со словами: «Высморкайся». Я взяла салфетку и показала ему, как это надо делать.

Однажды в субботу раздался звонок домофона.

– К вам Морис, – сообщил швейцар.

Мы регулярно встречались по понедельникам, и в выходные, когда у меня было свободное время, но на ту субботу у нас не было никаких совместных планов. Я попросила швейцара передать трубку Морису.

– Прости, что беспокою, – сказал он, – я очень голоден, можно чего-нибудь поесть?

Я сказала ему, что сейчас спущусь. Мы пошли в «Макдоналдс», где я купила ему бигмак, картошку фри и шоколадный коктейль.

– Морис, скажи, когда ты в последний раз ел? – спросила его я.

– В четверг, – ответил он. То есть за два дня до того.

Мне стало очень грустно. После наших встреч по понедельникам я не думала, что он ест все остальные дни недели. Я понимала, что он ходит в государственную школу, но не знала, чем он питается и ест ли вообще на неделе. Пришло время задуматься, что, судя по всему, большую часть недели он ходит голодным.

Когда Дарселла узнала, что сын зарабатывает, то захотела, чтобы он отдавал ей деньги на наркотики.

Пока мы ели, у меня возник план.

– Послушай, Морис, – сказала я, – я не хочу, чтобы ты ходил голодным всю неделю в те дни, когда мы с тобой не видимся. Мы можем сделать следующее: я могу давать тебе деньги, и тебе надо будет очень аккуратно их тратить, или же в понедельник мы можем ходить с тобой в магазин, и я буду покупать то, что тебе нравится, и готовить тебе ланч на остальные дни недели. Этот ланч я буду оставлять у швейцара, и ты его можешь забирать по пути в школу.

Он задумался и потом задал мне вопрос:

– Если ты будешь готовить мне ланч, ты положишь его в коричневый бумажный пакет?

Я не поняла, к чему он клонит.

– Мисс Лора, – ответил Морис, – мне не нужны деньги. Мне бы очень хотелось, чтобы у меня был ланч в коричневом бумажном пакете.

– Хорошо, не вопрос. А почему именно в нем?

– Потому что, когда я вижу детей, которые приходят в школу с коричневым бумажным пакетом, я знаю, что о них заботятся. Мисс Лора, так ты будешь так делать?

Я чуть не прослезилась и закрыла лицо рукой.

Для меня этот пакет не значил ничего. Для него – очень много.

Однажды, приблизительно через два месяца после первой нашей встречи, мы в понедельник поужинали, и Морис спросил:

– Мисс Лора, а можно кое о чем попросить?

– Конечно, Морис.

– У нас в школе будет встреча учителей с родителями, – сказал он, – ты можешь прийти на это собрание?

Мы с Морисом иногда обсуждали его успехи в школе. Однажды я спросила его, как у него идут дела, и он ответил: «Сейчас я меньше дерусь, чем до того, как мы с тобой встретились».

Когда я это услышала, то впервые поняла, что оказываю на Мориса положительное влияние. Я подумала, было бы неплохо встретиться с его учителями и узнать, как он учится. Кроме того, мне хотелось, чтобы учителя увидели меня и поняли, что о нем кто-то заботится. Было бы очень неплохо завоевать их доверие.

А еще мне хотелось увидеть Мориса в школе, в обстановке, в которой он ведет себя как ребенок, а не как взрослый.

Морис начал попрошайничать на улицах, когда ему было девять лет. Он собирал деньги на гамбургер, кусок пиццы или чтобы поиграть в видеоигры. Большей частью ему давали пяти– и десятицентовые монеты, и очень редко купюру в один доллар. Морис добился в этом деле определенных успехов. Когда Дарселла узнала, что сын зарабатывает, то захотела, чтобы он отдавал ей деньги на наркотики. Морис не был в восторге от такой идеи и отказался помогать матери. Тогда Дарселла нашла других четырех– и пятилетних детей, живших в ее районе, у матерей которых были проблемы с наркозависимостью, и решила заставить их собирать деньги себе на наркотики.

Морис попрошайничал один. Большей частью беда обходила его стороной, хотя однажды, когда он стоял около входа в пиццерию на Таймс-сквер, хозяин пиццерии вышел на улицу, подошел к Морису и ударил его в лицо.

Морис пошатнулся, но не упал. Он посмотрел в глаза обидчику и сказал: «Если собираешься ударить ребенка, сделай это так, чтобы послать его в нокаут».

Владелец ресторана не успел ударить Мориса во второй раз, так как на помощь мальчику подоспели уличные торговцы. Это были иммигранты из Африки. Морис знал этих людей, которые жили в приюте Bryant по шесть человек в одной комнате. Они не терпели, когда одного из тех, с кем они зарабатывают на улице, бьют. После один из этих торговцев разбил окно пиццерии. К месту происшествия подъехала полицейская машина, и торговцы исчезли. Полицейский схватил Мориса и спросил, знает ли он этих людей.

– Первый раз в жизни их вижу, – ответил ему Морис.

На следующий день он украл в аптеке выдвижное лезвие.

Когда Морис не попрошайничал, то ходил в школу. Его мать Дарселла жила на пособие, одним из условий получения которого было то, что ее дети должны учиться. И Морис учился, правда далеко не каждый день, и часто опаздывал к началу занятий. Но, как вскоре мне довелось узнать, школа имела для Мориса очень большое значение.

Когда мы с ним познакомились, Морис ходил в государственную школу № 131, расположенную в Чайна-тауне. У него был особый статус так называемого «ученика со специальными потребностями», и он ходил в класс с такими же проблемными детьми, как и он сам. Одна из первых учителей Мориса мисс Ким Хаус заметила, что, хотя у него и есть определенные сложности, он очень даже неглупый. Также она обратила внимание на его неряшливый вид и грязную одежду. Кроме того, от Мориса довольно неприятно пахло, и из-за этого над ним многие смеялись. Однако обидеть мальчика было непросто, потому что он был сильным и выносливым. Он никогда не задирал других учеников, но часто ввязывался в драки, толкотню и перепалки. Но когда его интересовал предмет, он был очень сконцентрированным и смышленым. Мисс Хаус опасалась, что его внутренняя злость может привести к тому, что Морис бросит школу.

Мисс Хаус не знала причины внутренней злости Мориса. Более того, она вообще очень мало знала о его жизни до тех пор, пока однажды в школу не пришла его мать. Однажды мисс Хаус вела урок, когда ей сообщили, что происходит буча, которую начала мама одного из ее учеников. Учительница пошла в кабинет директора и увидела, что Дарселла полностью потеряла над собой контроль – она ругалась, кричала и никого не слушала. Чтобы успокоить Дарселлу, вызвали охрану.

Учительница взяла Дарселлу за локоть и со словами «пойдемте» увела из кабинета директора. Мисс Хаус отвела ее в туалет, подвела к раковине и брызнула ей на лицо холодной водой. Потом она сказала: «Успокойтесь, пожалуйста, все в порядке». Дарселла перестала кричать. Учительница не знала, почему она так расстроилась. Мисс Хаус успокоила Дарселлу и дождалась того, как ее возбуждение спадет. Когда это произошло, учительница спросила:

– Хотите подняться наверх, чтобы увидеть вашего сына?

– Нет, – ответила Дарселла.

Тогда учительница посоветовала ей идти домой и вернуться в другой раз, когда она будет в более спокойном состоянии. Дарселла пошла к выходу, но остановилась.

– Простите меня за мое поведение, – сказала она.

– Не волнуйтесь, все в порядке, – заверила ее учительница.

После этого случая она уже имела некоторое представление, почему у Мориса есть проблемы. Большинство ее учеников со специальными потребностями время от времени «взрывались», но приступы гнева Мориса были наиболее сильными. В тяжелые моменты Морис просто «закрывался», уходил на последнюю парту в классе и ни с кем не разговаривал. После того случая с его матерью учительница стала понимать причины нестабильного поведения мальчика. После скандального посещения Дарселлой школы Морис исчез на четыре дня. Мисс Хаус попросила у директора школы разрешения навестить Мориса дома и узнать, что произошло. Она пришла в приют Bryant и увидела все, что и я. Учительница и не предполагала, что условия жизни мальчика настолько ужасны. Ее визит шокировал Мориса – он не ожидал, что Хаус увидит условия, в которых ему приходится жить.

Она поговорила с бабушкой Мориса Роуз. Сам Морис, сгорая от стыда, прятался за простыней, повешенной на веревке посредине комнаты. Учительница сообщила Роуз, что ее внук четыре дня не был в школе.

– И какие последствия это будет иметь? – спросила Роуз. – Его исключат?

– Нет, не исключат, – ответила мисс Хаус. – За четыре дня прогулов не исключат.

– Он хороший мальчик, – уверила учительницу Роуз. – А вам спасибо за то, что вы пришли узнать, в чем дело. Спасибо большое.

– Ты должен ходить в школу, – сказала учительница Морису.

Мисс Хаус попрощалась и вышла.

Морис вернулся в школу на следующий день.

После этого случая мисс Хаус стала обращать на Мориса больше внимания. Учительница поняла, что на состояние ребенка сильно влияет окружающая среда, в которой он находится. Мориса дома окружали хаос и беспорядок, поэтому ему нужно было создать атмосферу спокойствия, уверенности и тишины. В классе мисс Хаус был специальный отсек для чтения. Каждый раз, когда атмосфера в классе становилась слишком шумной или Морис находился на грани срыва, учительница отправляла его в этот отсек. Морису нравилось находиться в этой части класса и спокойно работать. Вскоре Морис понял, что мисс Хаус является его союзником. Однажды после школы он пошел за ней. Учительница села в метро и поехала в банк. Стоя в очереди в банке, она заметила своего ученика.

– Морис, что ты здесь делаешь? – удивленно спросила она его.

– У меня не было никаких дел, поэтому я решил пойти за вами, – ответил он.

Учительница купила ему хот-дог и сказала, что ему надо возвращаться домой.

Доброта учительницы делала свое дело, однако проблемы Мориса не исчезли. Практически каждое утро он опаздывал, а в классе не мог сконцентрироваться. Он получал плохие оценки, и у него не было желания их улучшать и исправлять. Его одежда не стала чище, и от него по-прежнему плохо пахло. Морис продолжал драться с ребятами, которые над ним смеялись. Но он стал немного раскованнее на уроке, мог отвечать на вопросы, выступать перед всем классом.

Потом учительница заметила, что Морис иногда делится с учениками подробностями своей личной жизни. Вообще-то мальчик не любил рассказывать о себе, но иногда с чувством гордости он произносил:

– А вчера я был в гостях у мисс Лоры.

Когда Морис попросил меня прийти на родительское собрание в школу, я спросила его:

– А разве это не должна сделать твоя мама? Она-то пойдет на собрание?

– Не-е, – ответил Морис. – Она точно не придет.

– Морис, я, конечно, с удовольствием схожу на родительское собрание, но ты должен спросить у матери, собирается ли она прийти. Если у нее не получится, тогда приду я.

Мой крайне небольшой опыт общения с Дарселлой подсказывал, что она действительно вряд ли появится в школе. Тем не менее мне не хотелось делать что-то без ее ведома. Я знала, что Морис любит свою мать, какой бы она ни была. Я не хотела ни говорить, ни делать чего-либо, что могло бы принизить ее роль в его глазах. Когда я сама была маленькой, мне не разрешали плохо отзываться о моем отце, каким бы непростительным ни было его поведение. Как только я начинала говорить что-то подобное, моя мама прерывала меня и просила больше ничего подобного не говорить.

– Но ты-то сама говоришь! – не сдавалась я. – Ты можешь о нем отзываться плохо.

– Я его жена, поэтому имею полное право. Ты его дочь, а он твой отец, и ты об этом никогда не забывай.

Морис согласился поговорить со своей матерью и сообщить ей, что я приду на собрание, если она на него не собирается. Мы поужинали, убрали со стола и испекли печенье. Морис спросил:

– Мисс Лора, а когда ты придешь в школу, ты будешь одета точно так же, как ты ходишь на работу?

Мы встречались с ним после моей работы, поэтому он привык видеть меня в стильных платьях и на высоких каблуках.

– Может быть, зайду домой и переоденусь, – ответила я.

– Нет, не стоит, – сказал Морис. – Лучше оставайся в том, в чем ходишь на работу. Ты очень стильно выглядишь.

В среду вечером мы с Морисом сели в автомобиль и поехали в его школу. Школа № 131 располагалась в нескольких грязноватого цвета зданиях на Хестер-стрит. Одно из крыльев здания было построено в форме полукруга, от чего мне показалось, что я смотрю на проект Музея имени Гуггенхайма, выполненный с минимальным бюджетом. К своему собственному удивлению, я почувствовала, что волнуюсь. Я хотела произвести хорошее впечатление на классного руководителя Мориса. Мы вошли в класс, в котором сидела мисс Хаус.

– Вечер добрый, – сказала я. – Меня зовут Лора Шрофф.

Мисс Хаус пожала мне руку и сказала:

– Рада познакомиться. Я много о вас слышала от Мориса.

Она вела себя дружелюбно, но я поняла, что учительница пытается понять, в каких отношениях мы с Морисом находимся. Она не понимала, какую роль я играю в жизни ее ученика и почему о нем забочусь.

– Морис, выйди погуляй, – сказала учительница. – Мне нужно поговорить с мисс Шрофф наедине.

Было видно, что Морис начал волноваться. Он явно не хотел уходить. Двумя месяцами ранее я вряд ли бы поняла, о чем он мог думать, но сейчас я уже точно знала, что у него на уме.

Дети наподобие Мориса очень обделены судьбой. Каждый день их кто-нибудь подводит.

Он переживал по поводу того, что учительница расскажет мне о его плохой успеваемости и поведении и что он часто дерется и, возможно, что мне небезопасно находиться в его компании.

Он боялся потерять то, что у него было.

Я посмотрела на него и положила руку ему на плечо. Я ничего не сказала, а просто посмотрела ему в глаза. Я хотела, чтобы он знал, что я его никогда не брошу.

Он сам должен был поверить, что я не собираюсь исчезать из его жизни.

Я улыбнулась, подмигнула и кивнула ему. Его лицо расслабилось, и он улыбнулся мне в ответ.

Морис вышел в коридор, а мы с мисс Хаус сели за маленькие детские парты.

– Хотела вам сказать, что Морис вами очень гордится, – сказала учительница, – и часто о вас говорит.

– А я очень горжусь им. Он особенный мальчик.

– Интересно, как вы встретились, – спросила она.

Я рассказала ей историю, как мы повстречались, что ужинаем по понедельникам и как я ходила в приют Bryant, а также как Морис стал мне доверять.

– Мне кажется, что я оказываю на него хорошее влияние и помогаю ему построить свое будущее, – сказала я.

– Это точно, – ответила учительница. – Мориса не так просто контролировать. Он всегда опаздывает, если вообще приходит в школу. Он постоянно дерется. Иногда я вижу в нем страшную злобу, а иногда он бывает милым и послушным. В последнее время, кстати, он дерется меньше.

Я поняла, что мисс Хаус не безразлична судьба Мориса. Более того, я видела, что он ей нравится. У нее был целый класс проблемных детей, у каждого из которых были свои собственные страхи и переживания, и она заботилась и любила каждого из своих учеников. Она, вероятно, знала, что среди ее учеников у Мориса самые тяжелые жизненные условия, но это ее нисколько не смущало. Она тоже хорошо на него влияла. Я догадывалась, что ее зарплата не была большой, но она не собиралась махнуть рукой на жизнь своих учеников и пустить ее на самотек.

– Мисс Шрофф, – сказала она и наклонилась ко мне поближе, – я хотела вам вот что сказать. Дети наподобие Мориса очень обделены судьбой. Каждый день их кто-нибудь подводит. Я надеюсь, что вы понимаете: нельзя приблизить к себе ребенка, а потом бросить. Необходимо поддерживать его долгое время.

В то время мы с Морисом были знакомы всего пару месяцев, но уже тогда я знала, что он останется в моей жизни надолго. То, что все будет так, а не иначе, подсказывало мне мое сердце. И именно это я и сказала мисс Хаус.

– Морис – мой друг, а я своих друзей не бросаю, – закончила я.

После моего разговора с учительницей мы встретились с Морисом в коридоре. Он нервничал и спросил, что рассказала о нем мисс Хаус. Я ответила, что расскажу об этом во время ужина, и мы поехали в один бруклинский ресторан. Морис слышал, что в этом ресторане делают лучший в городе чизкейк, и очень хотел его попробовать. После ужина я передала ему суть моего разговора с мисс Хаус.

– Она сказала, что хочет, чтобы ты хорошо учился, – сказала я. – Она на твоей стороне. Она говорит, что ты очень, очень умный.

Морис был очень доволен. Ему было приятно услышать добрые слова.

Окружающие так часто говорили, что Морис ничего не умеет, что он и сам в это поверил.

– Но она хочет, чтобы ты перестал драться. Надо заканчивать с драками, делать домашние задания и, что очень важно – приходить в школу вовремя. Я понимаю, что тебе дома сложно собраться с мыслями, потому что у тебя дома творится бог знает что, но ты должен делать домашнюю работу. И в школу надо приходить к началу занятий. Если занятия начинаются в семь сорок, именно в это время ты должен уже быть в школе. Лучше всего приходить даже в семь тридцать. Нельзя появляться в восемь или в восемь тридцать. Это совсем не дело, Морис. Ты меня понимаешь?

Я пыталась донести до него эту мысль. Я говорила, что пунктуальность – это крайне важная в мире вещь, и что он сам должен держать ситуацию под контролем. Я говорила и не могла остановиться. На лице Мориса появилось выражение растерянности, и потом он заплакал.

Я еще никогда не видела, как он плачет, и у меня от этого стало разрываться сердце.

– Что случилось, Морис? У тебя все в порядке?

– Мисс Лора, ты не понимаешь, – ответил Морис. Мне показалось, что он расстроен моим отношением. – У меня дома нет ни часов, ни будильника, – сказал он, – поэтому я опаздываю в школу.

– Морис, прости, что я так на тебя напала. Мы решим этот вопрос. Давай я куплю тебе будильник?

– Да, вот это очень поможет, – ответил Морис.

– Отлично. Я куплю тебе будильник и наручные часы. Когда придешь домой, спрячь их, чтобы никто не украл. И ты должен обещать мне, что постараешься приходить в школу вовремя.

– О’кей, обещаю, – сказал Морис.

– Я понимаю, что это легче сказать, чем сделать. Я знаю, что твоя жизнь не будет самой простой.

Морис заметно расслабился. Он понял, что можно повлиять и изменить ситуацию, которая тебя не устраивает. При помощи друзей или без нее можно изменить свою жизнь или начать совершенно новую.

Морис говорил мне, что долгое время считал себя неграмотным. В школе он проходил тест на умение писать и читать, на котором присутствовала его мать. После окончания теста Дарселла сообщила Морису, что он ничего не умеет. Морис не чувствовал, что результаты теста отражают реальное положение дел, потому что на самом деле умел писать, хотя делал это очень медленно. Но все окружающие так часто говорили, что он ничего не умеет, что он и сам в это поверил. И чем хуже он учился в школе, тем больше убеждался в том, что из него в жизни вряд ли что получится.

Тут я рассказала ему, что сама в школе училась ужасно, много пропускала, вообще не сдала несколько предметов и никогда не училась в колледже.

Морис очень удивился, когда это услышал. Он совершенно не подозревал, что я могу оказаться человеком, у которого в школе были проблемы. Но, с другой стороны, если мне удалось их преодолеть, значит, возможно, и у него получится. Может быть, в жизни его тоже ждет успех.

 

X

Большой стол

Мне всегда нравилась цитата известного эксперта-садовода Елизавет Лоренс: «У каждого детства есть сад, очарованный сад, в котором все цвета выглядят ярче, воздух кажется более чистым и приятным, а каждое утро – таким благоухающим, как в первый день жизни человека».

В такие моменты мне казалось, что мир – это совершенно волшебное место.

Мне эта цитата нравится по двум причинам. Во-первых, потому что она о детстве, а во-вторых, потому что она о природе. Ну еще и потому, что напоминает мне о счастливых минутах жизни в Хантингтон-Стейшен. Не буду утверждать, что мы жили в деревне. На самом деле наш дом располагался поблизости от одного из первых крытых торговых центров на Лонг-Айленде. Тем не менее вокруг нас было много деревьев, во дворе можно было валяться в свежескошенной траве, а неподалеку был лес. Когда я была маленькой, мы никогда не запирали двери, а наши родители никогда не волновались, когда мы уходили гулять. В 1950-х годах в Хантингтон-Стейшен было очень спокойно. Я с радостью вспоминаю часы, проведенные в детстве на природе. Например, мама могла собрать полотенца и крем для загара и отправиться с нами на целый день на пляж. Я могла гоняться за бабочками у нас перед домом на лужайке, найти клевер с четырьмя лепестками или просто лежать на траве и смотреть на огромные проплывающие по небу облака. В такие моменты мне казалось, что мир – это совершенно волшебное место.

У Мориса не было своего очарованного сада. Всю свою жизнь Морис провел в городе: на Манхэттене, в Бруклине или Квинсе. Он не видел природы, зато был прекрасно знаком с автомобильными пробками и запруженными людьми улицами. Максимальным приближением к природе для него были прогулки по Центральному парку.

Приблизительно через восемь недель после нашего знакомства я позвонила своей сестре Аннет, которая была замужем и жила вместе со своими тремя детьми в городке Гринлон, расположенном в часе езды от города на северном побережье Лонг-Айленда. Я спросила сестру, могу ли взять с собой в гости Мориса. Дети Аннет были приблизительно одного возраста с Морисом – Колетт было одиннадцать, Дереку – девять, а Брук – семь, и я подумала, что им будет приятно провести время на воздухе: покачаться на качелях, покататься на велосипедах и покидать в мяч. В голосе Аннет не было и тени сомнения:

– Конечно, привози. Очень хочу с ним познакомиться.

В субботу мы поехали. Морис был одет в приличные штаны и синий свитер, которые я ему купила. Он сгорал от нетерпения и не представлял, что и ожидать от предстоящего визита. В первый раз в своей жизни он уезжал из Нью-Йорка.

По пути в Гринлон Морис подпевал саундтрек из фильма La Bamba. В один из понедельников мы с ним ходили в кино и посмотрели картину о певце Ричи Валенсе, который был популярным в 1950-х годах. Морису понравился фильм и песня из него, поэтому я купила ему саундтрек. Он у меня дома и в машине его часто ставил, и если честно, то успел очень сильно меня этой музыкой утомить, но на что только не пойдешь, чтобы человеку было приятно! Как бы там ни было, мне было радостно, что ему эти песни нравятся.

Мы добрались до Гринлона и подъехали к дому Аннет. Это был двухэтажный особняк в колониальном стиле, расположенный на симпатичном участке земли с идеально подстриженным газоном и огромной площадкой за домом. Гринлон – место гораздо более престижное и благополучное, чем Хантингтон-Стейшен, в котором мы с сестрой выросли. Морис никак не мог поверить, что весь дом и участок принадлежат всего лишь одной семье. Даже подстриженная лужайка с зеленой травой казалась ему верхом безумной роскоши. Я представила Мориса сестре, ее мужу Брюсу, который занимался продажей медицинского оборудования, а также их трем замечательным детям. Дети сестры с неким подозрением рассматривали Мориса. Мама рассказала им, что он вырос в бедной семье, что у него мало игрушек и что они должны сделать так, чтобы он почувствовал себя как дома и мог расслабиться. Дерек решил не терять ни секунды.

– Пойдем, я покажу тебе свою комнату, – предложил он Морису и повел его на второй этаж. Сестры Дерека пошли вместе с ребятами. Я заметила, что Морис удивился, узнав, что у каждого из детей есть своя комната. Это была еще одна необъяснимая роскошь, малодоступная его пониманию. На стенах комнаты Дерека висели флажки бейсбольных клубов и плакаты, а в комнатах его сестер было много плюшевых игрушек. Морис внимательно все рассматривал и впитывал как губка.

– Давай покатаемся на качелях, – сказал Дерек и повел детей на площадку за домом. Я некоторое время посмотрела на то, как они играют. Дружеские отношения Мориса и моих племянников сложились быстро и абсолютно естественно. Для них Морис не был невидимым, как для многих взрослых. Я наблюдала, как мальчики все выше и выше раскачиваются на качелях.

Я даже думала, что, возможно, поступила жестоко, показав Морису, как счастливо и в достатке живут другие люди.

В доме Аннет Морис открыл для себя много удивительных и странных вещей. Например, телевизионная комната. Кто бы мог подумать, что у людей есть специальная комната для просмотра телевизора? Стиральная машина и сушилка. Туалет на первом этаже плюс еще два туалета на втором? Но больше всего Мориса поразила комната, в которой семья ела, пила и общалась. Морис жил в одной комнате, в которой проживало от восьми до двенадцати человек. Если он в этой комнате и ел, то происходило это на том самом месте, где ему дали еду.

Дерек с удовольствием играл роль хозяина и предложил Морису покататься на велосипеде. Брюс пошел в гараж и вынул для Мориса один из старых велосипедов Дерека. Мальчики умчались и отсутствовали целый час.

Вскоре настало время обеда. Морис сел напротив меня за большим обеденным столом, и Аннет принесла еду: курицу, брокколи, картофельное пюре и многое другое. Морис развернул салфетку и положил ее на колени, как я его учила, и посмотрел на меня, словно говоря: «Я правильно все делаю?» Я незаметно кивнула. Морис поглядывал на меня, наблюдая мою реакцию на то, как правильно он действует ножом и вилкой. Я улыбнулась, давая ему понять, что он все делает правильно. Члены семьи Аннет относились к Морису, как к почетному гостю, и задавали ему разные вежливые вопросы. Ужин растянулся дольше чем на час. Потом Морис сказал мне, что не понимал, как можно сидеть и разговаривать во время еды. Все это для него было внове. Я обратила внимание, что Морис закончил есть гораздо позже остальных детей – его тарелка была наполовину полной в то время, как Дерек и его сестры уже давно закончили. Морис ел долго не потому, что он не был голоден, а потому, что наслаждался едой.

После ужина дети посмотрели телевизор, а мы с сестрой поболтали. Несколько раз я выглядывала и видела, что Морис свернулся на диване.

– Лора, перестань волноваться, у него все в порядке, – сказала Аннет. Действительно, я немного волновалась, словно ожидала, что должно произойти что-то неприятное. Возможно, что я вспоминала свое детство, в котором все могло перемениться за считаные секунды. Впрочем, я знала, что Аннет уже давно дала себе слово, что ее дети будут расти в спокойной обстановке, в отличие от той, в которой мы с ней выросли. У Аннет была семья, члены которой могли спокойно провести субботу без боязни, что начнутся крик и ругань. В ту субботу я поняла, что Аннет удалось осуществить свою мечту – она создала семью, в которой царила атмосфера спокойствия и любви.

Настало время прощаться. Морис попрощался с моими племянниками и, как взрослый, пожал руку Дереку. По пути домой он вел себя тихо и не просил меня поставить La Bamba.

День прошел прекрасно, и теперь Морису предстояло самое сложное – возвращение к себе домой.

Мне никогда не нравилось прощаться с Морисом, потому что я понимала, куда ему приходится возвращаться. Тогда я даже думала, что, возможно, поступила жестоко, показав Морису, как счастливо и в достатке живут другие люди. Какой смысл показывать ему хорошую жизнь, если он ее не имеет? К чему сводилась моя роль: я помогала ему или только делала больно? Я решила, что если мы с Морисом спокойно общаемся на эту тему и понимаем, что вернуться в свою жизнь ему сложно и неприятно, то мои отношения с ним имеют смысл. Я давала ему возможность понять, что люди живут по-разному, что не все дети растут так, как растет он сам. Мне было приятно подарить ему хотя бы один день счастья.

Кроме этого, Морис неоднократно говорил мне, что ни в коем случае не хочет, чтобы наши с ним отношения заканчивались.

– А что тебе больше всего понравилось в доме моей сестры? – спросила я по пути домой.

– Большой стол, – ответил он, не колеблясь ни секунды.

– Большой стол в столовой?

– Да, – ответил он. – Мне понравилось то, что все могут сидеть вокруг стола и общаться.

Он подумал и продолжил.

– Когда я вырасту, мисс Лора, у меня будет большой стол, как у них. Мне нравится сидеть за столом и общаться.

Никогда раньше я не слышала, чтобы Морис говорил о будущем. Потом он откинул голову на сиденье и заснул. Он устал от катания на велосипедах и долгого дня.

После того как Морис познакомился с членами моей семьи, я решила пригласить его на празднование Дня благодарения. Обычно этот праздник мы встречали в доме Аннет, но в тот год у меня были другие планы. Я недавно переехала в жилой комплекс «Симфония» и знала, что на десятом этаже здания находится открытая площадка. С этой площадки открывался вид на Бродвей, по которому проходит парад в День благодарения, во время которого несут надувные дирижабли. Я подумала, что Морису и моим племянникам будет любопытно увидеть эти фигуры вблизи. Мне самой было бы очень интересно их увидеть, поэтому я решила пригласить всех отметить праздник у меня.

Это был во всех отношениях прекрасный день. Аннет и Брюс приехали со своими детьми. Кроме этого, в гости приехали моя младшая сестра Нэнси и братья Фрэнк и Стив. Все стояли на площадке, а мы с Нэнси занимались индюшкой у меня на кухне. Потом по Бродвею понесли огромные дирижабли, которые покачивались на ветру. Мне всегда нравилось смотреть на них с тротуара, но в этот раз казалось, что можно было протянуть руку и их потрогать. Перед нами пролетели фигуры Снупи, тряпичной куклы Реггеди Энн, морячка Попая и лягушонка Кермита. Морис и племянники были вне себя от счастья, и если честно, то и на меня саму эти фигуры произвели большое впечатление, потому что я не ожидала увидеть их так близко. Это была просто сказка. Фигуры знакомых с детства героев мультфильмов медленно пролетали мимо нас, покачиваясь на ветру. Когда появился Супермен, я начала громко кричать и размахивать руками вместе с детьми. На лице Мориса было выражение полного благоговения.

Мы до конца так и не смогли победить чувство страха от того, что может выкинуть наш отец.

Кроме сестер и братьев я пригласила и нашего отца Нунци. В 1986 году ему уже было за шестьдесят, он остепенился и успокоился. Когда Аннет выходила замуж, она очень боялась, что отец напьется и начнет буянить. До свадьбы Аннет не знакомила Брюса с отцом, и всем нам оставалось только надеяться, что отец будет вести себя прилично. К счастью, в тот день он оказался в хорошем расположении духа. Тем не менее всякий раз, когда на семейных встречах присутствовал отец, мы каждую секунду с замиранием сердца ждали скандала. Несмотря на то что все мы выросли и у каждого из нас была своя собственная жизнь, мы до конца так и не смогли победить чувство страха от того, что может выкинуть наш отец.

В День благодарения отец был в отличном настроении. Он застегнул ветровку, чтобы его не продул прохладный ветер. Его волосы или, точнее, то, что осталось от волос, были седыми, а плотное мускулистое тело сгорбилось. Казалось, что время превратило его в уменьшенную версию самого себя. Отец общался с Морисом. Он положил руку на плечо ребенка и что-то ему оживленно рассказывал. Я думала, что мой отец представлял собой разрушительную сторону нашей жизни, которую можно сравнить с хаосом, который творился в жизни маленького Мориса. Если я не могла повернуть вспять время и исправить все то, что нам с сестрами и братьями пришлось пережить в детстве, возможно, мне удастся изменить к лучшему судьбу Мориса.

Когда мы были маленькими, у каждого из нас была своя социальная роль, которая помогала пережить вспышки гнева отца. Аннет всегда была идеальной дочерью, которая никогда не расстраивала родителей. Нэнси была тихой дочерью, которая пряталась в тени своих сестер. А я была бунтарем и шутником. По мнению членов нашей семьи, я унаследовала лучшие качества отца. Может быть, именно потому, что мы с ним были так похожи, он в свое время не так сильно меня прессовал.

Главными объектами нападок отца были наша мать и Фрэнк. Больше всего ужасный характер отца повлиял на развитие Фрэнка. С возрастом Фрэнк становился все тише и спокойнее. Чем чаще и чем сильнее отец над ним издевался, тем глубже Фрэнк уходил в самого себя. Когда Фрэнк подрос, он начал спорить с отцом и огрызаться, что приводило к затяжным и громким перепалкам между ними. У них было огромное количество бесполезных споров ни о чем. Постоянное психологическое давление моего отца повлияло на Фрэнка, истончило его психику, и, как мне кажется, изменило характер моего брата в не самую лучшую сторону.

Но все это было уже в прошлом, которое никто из нас не был в силах изменить. После «взрывов» отца всех нас ждали несколько дней, когда он вел себя прилично, пытаясь загладить то, что до этого натворил. Когда у отца было хорошее настроение, мы наслаждались атмосферой покоя, хотя в душе ждали следующего срыва. Чем дольше затягивалось хорошее настроение отца, тем с большим трепетом мы ждали того, что произойдет, когда он снова войдет в черную полосу. Мы жили в атмосфере вечного страха. Как только проходил один срыв отца, мы тут же начинали ждать нового. Мы могли мечтать только о чуде, о каком-нибудь сверхъестественном событии, наподобие землетрясения или удара молнии, которое раз и навсегда изменит характер отца и ознаменует для нас начало новой жизни.

Мы надеялись, что такие изменения в характере отца могут произойти после того, как он решил бросить профессию бармена и заняться строительством. Мы жили в доме, который он сам построил, поэтому считали, что у отца могут быть успехи на новом поприще. Он продал наш дом в Хантингтон-Стейшен за 22 тысячи долларов и за 16 тысяч купил дом поменьше в небольшом городке Коммак. На разницу отец начал строительный бизнес вместе со своим приятелем Ричи. Отец продолжал иногда подрабатывать барменом в местном боулинг-клубе, но основную часть своего времени посвящал строительству. Мы молились, чтобы ему на этом поприще сопутствовал успех и чтобы он бросил пить, после чего мы могли бы стать нормальной и счастливой семьей.

Когда я услышала об их планах, у меня появилось страшное предчувствие.

Увы, отец ненадолго удержался в строительном бизнесе. Вместе с Ричи они построили и неплохо продали четыре или пять домов. В нашей семье появились деньги, но мой отец был плохим бизнесменом, и все деньги исчезли как вода в решете. Он был исключительно трудолюбивым человеком и заслуживал того, чтобы быть успешным, но при этом был слишком непостоянным и не мог долго заниматься каким-либо одним делом. Он сам рубил сук, на котором сидел. Я помню, как однажды он поругался со своим партнером Ричи. Отец вернулся домой пьяным, достал все планы построенных, а также планируемых домов, вышел на улицу и сжег их. Ричи был вне себя от гнева, когда узнал, что сделал отец, и немедленно прекратил с ним все деловые отношения.

Отец некоторое время пытался самостоятельно продолжать работу в строительстве, но его компания обанкротилась, и вместе с ней исчезли все наши мечты о тихой и мирной семейной жизни.

Потом совершенно неожиданно судьба подбросила отцу новый подарок. Через пять лет после рождения последнего ребенка наша мать снова забеременела. Я была очень рада будущему появлению брата или сестры. Кроме этого, я считала, что с беременной женой отец не будет позволять себе так много пить и изменит свое поведение. Может быть, рождение ребенка поможет отцу раз и навсегда побороть своих внутренних демонов.

И действительно, отца как подменили. Он вел себя прекрасно до одной снежной февральской бури, когда мать была на шестом месяце. Всей семьей мы поехали в соседний, расположенный в получасе езды от нас городок Хиксвилль, чтобы навестить сестру матери Роуз, ее мужа Рея и их четырех детей. После ужина Рей и отец объявили, что собираются в местный бар и пообещали скоро вернуться. Когда я услышала об их планах, у меня появилось страшное предчувствие. Через час после их отъезда началась метель. Улицы стали белыми от снега. Я заметила, что мать волнуется, но никто из нас не произнес ни слова.

Прошло два часа. На улице стало совершенно темно, а снег только усилился. Я выглянула в окно, чтобы увидеть свет фар автомобиля, но Рея с отцом не было видно. Моя тетя предложила нам у них переночевать, но мы прекрасно понимали, что отец никогда ничего подобного не разрешит. Кроме всего прочего, он не позволял матери садиться за руль, когда сам был пьян. Чем больше он пил, тем больше презрения чувствовал к собственной жене.

Отец с Реем вернулись. Всем было понятно, что они крепко выпили. Может быть, тетя этого не заметила, но всем членам нашей семьи стало ясно, что настроение отца было ужасным. Я видела, что мать вот-вот начнет паниковать. У нас было две проблемы: настроение отца, который мог в любую секунду взорваться, и снежная метель, ехать во время которой было очень опасно. Тетя сварила свежий кофе, и отец выпил полную чашку. Когда тетя предложила отцу у них переночевать, он отказался и велел всем нам одеваться. После этого он, пошатываясь, вышел на улицу. Мать даже не стала поднимать вопрос, стоит ли ей садиться за руль, потому что знала, этот спор ничем хорошим не закончится.

Словно осужденные на казнь, мы вышли к машине. Мать села на переднее сиденье, а Аннет, Нэнси, Фрэнк и я на заднее. Мы незаметно взялись за руки и начали про себя молиться. Я молила Господа, чтобы беда обошла нас стороной. Мы отъехали от дома и выехали на дорогу с двумя полосами движения. Мы старались громко не дышать, чтобы не провоцировать отца.

Я была уверена в том, что катастрофа неизбежна.

Мы ехали в полной тишине. Напряжение в машине было таким сильным, что, казалось, его можно было резать ножом и намазывать на хлеб. Снег падал, не переставая, и видимость была очень плохой. Единственным положительным моментом в этом снегопаде было то, что на улице было мало машин. Совершенно неожиданно отец нажал на газ, и автомобиль увеличил скорость с сорока пяти до шестидесяти пяти километров в час. Машина начала скользить и вилять от одной стороны дороги к другой. Мать в ужасе посмотрела на отца и попросила его остановить автомобиль. Когда машина, казалось, должна была потерять управление, отец нажал на тормоза, автомобиль занесло, чуть не развернуло, после чего он выровнял его, и мы поехали медленней. Мы проехали с небольшой скоростью чуть больше километра, после чего отец снова прибавил газу.

Ему казалось, что он с нами шутит.

Машину снова занесло, и отец ударил по тормозам. Нас снова чуть не развернуло, но отец выровнял курс. Мать снова начала умолять его остановиться. Мы на заднем сиденье начали беззвучно плакать. Я была уверена в том, что катастрофа неизбежна. Мать настолько испугалась, что начала кричать и просить отца остановиться. Мы на заднем сиденье вторили ей и умоляли пощадить нас. Отец даже не повернул голову. Наконец мать потребовала от отца остановить машину.

– Ради Бога, останови машину. ОСТАНОВИ МАШИНУ!

Отец только увеличил скорость.

В этот момент впереди появились светящиеся фары приближающегося автомобиля. Это был большой автобус. Я была совершенно уверена, что отец увидел автобус, однако он не сбавил скорости и продолжал ехать по встречной полосе. Водитель автобуса несколько раз нам посигналил и в последний момент перед столкновением ушел на другую полосу. Автобус пронесся от нас на расстоянии не более двадцати сантиметров. Только после этого отец понял, что его действия могут привести к печальным последствиям. Он сбавил скорость и остановил машину. После этого события прошло уже много лет, но каждый раз, вспоминая о нем, я содрогаюсь от ужаса.

Когда машина остановилась, мать пришла в такой гнев, в котором я ее еще ни разу не видела. Она очень редко противилась отцу, потому что знала, что это не приведет ни к чему хорошему и может его только больше разозлить. Но в тот раз на дороге во время снегопада она не собиралась позволить пьяному маньяку продолжить движение и убить ее детей.

Она вылезла из автомобиля, обошла его и начала дергать ручку двери водителя с криком:

– Вылезай! Вылезай из машины!

Отец не двигался.

– Нунци, я не позволю тебе вести автомобиль, – заявила она. – Ради бога, вылезай из автомобиля и дай мне сесть за руль.

Мы на заднем сиденье хором начали умолять отца выйти из автомобиля, что он наконец и сделал. Однако вместо того чтобы сесть на пассажирское кресло спереди, он начал идти по дороге. Мать села за руль и крикнула, чтобы он садился в машину. Но отец шел, не останавливаясь. Я знала, что он упорствует только потому, что слишком пьян. До нашего дома было двадцать минут на машине. В такой снегопад и в таком состоянии отец вряд ли бы добрался до него пешком.

У матери не было выбора. Он завела мотор и под наши вопли и просьбы, чтобы отец вернулся, тронулась в сторону дома. Она считала, что ее первостепенной задачей было доставить нас до дома. Немного отъехав, мать остановила машину, чтобы все мы могли успокоиться. Она заверила нас в том, что, доставив нас домой, обязательно вернется и заберет отца. Она сказала, что позвонит брату отца дяде Сэмми и попросит его найти отца и убедиться в том, что у него все в порядке. Мы наконец успокоились, и мама поехала в сторону нашего дома. По приезду домой мама набрала телефон дяди Сэмми и попросила его найти своего брата, чтобы он не замерз в снегу.

Мама сказала, чтобы мы скорее ложились спать, и поехала на поиски отца. Мы долго не могли заснуть, потому что перенервничали. Наконец я заснула, и через некоторое время меня разбудил громкий звук захлопнувшейся двери. Я услышала, что отец вошел в дом. Я прислушалась, надеясь услышать то, что мать вернулась вместе с ним, но слышала только то, что отец ходит по кухне. Мать приехала домой через полчаса. Она безрезультатно искала отца. Оказалось, что отец поймал машину и доехал до дома за пятьдесят долларов. Когда мама вернулась домой, отец крепко спал в кровати. Если бы он бодрствовал, наш кошмар мог бы еще некоторое время продолжаться.

Мать вошла в нашу с Аннет спальню, и мы утешали ее как могли. Мы обняли ее и повторяли, что все будет в порядке. Но мама лучше нас знала, как все будет.

После того как парад с дирижаблями прошел мимо моего дома, мы перешли в мою квартиру и принялись есть индюшатину. Морис с удовольствием общался с моими родственниками, смеялся и ел. Я обратила внимание на то, что он ест медленно, словно растягивая удовольствие от пищи. Казалось, что даже мой отец получает удовольствие от нашего семейного мероприятия. Он немного выпил, но не настолько, чтобы его лицо омрачила темная туча, как это часто происходило в нашем детстве. В конце вечера отец пожал руку Морису и дружески похлопал его по плечу. Я подумала, что он мог бы быть прекрасным отцом постоянно, а не периодами, как это было в реальности. Действительно, он мог бы быть замечательным отцом, если бы только знал как.

 

XI

Пропущенный визит к врачу

Моя мать вскоре оказалась в роддоме. Пока она была там, мы с нетерпением ждали новостей. Наконец из роддома позвонил отец с сообщением, что у нас появился маленький братик Стивен Джуд Карино. Отец сказал, что мальчик большой и тяжелый: шестьдесят три сантиметра в длину и почти четыре килограмма весом. Голос отца был возбужденным, и я подумала, что, может быть, с рождением ребенка вся наша жизнь переменится к лучшему. Мне очень хотелось верить, что малыш изменит жизнь нашей семьи.

Как только мама поправилась после родов, она сразу пошла работать официанткой. Нам нужны были деньги – строительный бизнес отца провалился, и он снова искал способ сделать какое-нибудь плохо обдуманное вложение. Мама оставляла малыша на нас и сама уходила на двенадцатичасовую смену в ресторане в субботу. Несмотря на то что и отец, и мать работали как сумасшедшие, лишних денег в семье не наблюдалось. Мой отец имел тенденцию делать самые необдуманные вложения. Он, например, мог совершенно неожиданно купить подержанный «Кадиллак», починить эту машину и продать чуть-чуть дороже. По сути, он выбрасывал деньги на ветер, но мать молчала и ничего ему не говорила. Она стоически отдавала ему свою зарплату и надеялась на лучшее.

Однажды утром мама должна была отвести нас к зубному врачу. За день до этого она отработала длинную смену, очень устала, поэтому все проспала. Моему отцу это было, по сути, совершенно безразлично, потому что все эти бытовые детали он полностью передоверял матери. Однако в тот раз он был со страшного бодуна, потому что всю ночь пил, и использовал пропущенный визит к врачу как повод «наехать» на мать. И в тот раз он «наехал» на нее по полной программе.

Отец начал кричать на мать и ругаться прямо у нас на глазах. «Глупая женщина!» – орал он. Мать зашла в нашу с Аннет спальню и забралась вместе с нами в кровать. Отец вошел в нашу спальню и продолжал ругаться. Слюна обильно вылетала у него изо рта. «Да как же можно быть такой глупой?» Мама покрепче обняла нас и ждала, когда все это закончится.

В те времена жены, по крайней мере в итальянских семьях, не уходили от своих мужей. Считалось, что женщина должна терпеть.

Однако отец и не думал останавливаться. Он вышел из комнаты и вернулся, держа в руках две бутылки вина. Он бросил одну бутылку за другой в стену над нашими головами. Бутылки разбились, облив нас своим содержимым и осыпав кусками стекла. Мы натянули одеяло на головы. Отец вышел из комнаты за двумя новыми бутылками, которые также разбил о стену над нашими головами. Он продолжал ругаться и материться. Когда у него кончились бутылки, он пошел на кухню, перевернул стол и сломал пару стульев. В этот момент зазвонил телефон, мама встала из кровати, чтобы ответить на звонок. Я услышала, как она просит позвонившего связаться с полицией. Отец выхватил телефон из ее рук и вырвал шнур из стены. Мать вернулась в нашу с Аннет спальню, а отец продолжал крушить мебель и ругаться.

Наконец отец устал. В этот момент в нашу дверь позвонили. Отец открыл и увидел на пороге двух полицейских. Как потом выяснилось, нам звонила наша тетя и по просьбе матери сообщила о скандале в полицию.

– Нам поступило сообщение о шуме, – сказал один из полицейских. Если бы полиция зашла в дом, то обязательно бы увидела разгром. Но полицейские внутрь не вошли, а отец спокойным голосом и уравновешенным тоном уверил их, что все в порядке. К нашему удивлению, полиция ему поверила и удалилась. Кухня была разгромлена, а наша с Аннет кровать залита спиртным и засыпана разбитым стеклом. Мать быстро собрала нас (Стивен был тогда совсем маленьким), усадила в машину и повезла к своей матери в Хантингтон. Последующие три дня мы прожили у бабушки. Это были, наверное, лучшие дни моей жизни, потому что нам не надо было волноваться из-за отца и очередного скандала, который он может закатить.

На третий день нашего визита я увидела, что мама плачет и разговаривает с бабушкой.

– Твое место – с мужем, – говорила ей бабушка. – Ты должна к нему вернуться.

Я тоже начала плакать и умолять бабушку разрешить нам остаться у нее, но бабушка об этом и слышать не желала. В те времена жены, по крайней мере в итальянских семьях, не уходили от своих мужей. Считалось, что женщина должна терпеть. Бабушка терпела, а теперь должна была терпеть и наша мама. Поэтому все мы сели в автомобиль и поехали домой.

Мы тихо и с опаской вошли в дом. Я медленно зашла на кухню. Беспорядок был частично устранен. Вместо разбитого стола отец притащил с улицы пластиковый стол для пикника. Дырка в стене, образовавшаяся после того, как он вырвал розетку из стены, так и осталась. Все, что не убрал отец, должны были убрать мы. И в тот раз, точно так же, как и ранее, никто и словом не упомянул о произошедшем. Мы продолжали жить, словно ничего не случилось.

Это был тот случай, когда наша мать чуть было не ушла от отца.

После этого грандиозного «взрыва» отец немного успокоился. Надо сказать, что на отца очень хорошо влияло присутствие маленького Стивена. Отец обожал своего сына, он был очень рад тому, что Стивен растет умным, веселым и сообразительным. Стивен с самого раннего возраста демонстрировал большие способности. Он был гораздо младше остальных детей, и поэтому много времени проводил с матерью, что способствовало его быстрому развитию. Мама много ему читала, играла с ним и поддерживала его тягу к знаниям. К четырехлетнему возрасту Стивен запомнил не только имена и дни рождения всех президентов, но и даты их смерти. Отец очень радовался, когда Стивен наизусть сообщал ему эти числа. Отец брал с собой Стивена на работу и покупал ему пластинки с популярными песнями. Казалось, что впервые за долгие годы отец рад находиться дома. Он стал меньше ходить в бар. Он по-прежнему продолжал пить дома, но напивался меньше. И теперь, когда он был в доме с другими людьми, у него реже происходили приступы ярости. Я поняла, что чаще всего он «съезжал с катушек», когда ехал домой один. Дома он просто пил до тех пор, пока не отключался. На следующее утро мы находили большую пепельницу, полную окурков, разбросанный по полу пепел от сигарет и, может быть, пару прожженных окурками дыр в ковре или в диване. Это были мелочи, которые можно было легко пережить.

После того как отец перестал заниматься строительством, он снова занялся барами. На этот раз он купил бар под названием «Мельница», расположенный около разъезда Джерико. Мать начала работать в баре отца официанткой, и мы с Аннет часто им помогали – готовили суп из моллюсков и жарили гамбургеры. Мы переехали из Коммака назад в Хантингтон-Стейшен и поселились в доме, который отец построил сам. Этот дом стоял в небольшом переулке рядом с другим домом. К парадному входу вела длинная, усыпанная гравием дорожка. Внутреннее расположение комнат было более чем странным. Из парадной двери человек сразу попадал в комнату, заваленную непонятно чем. Справа располагалась гостиная, но так как в ней практически не было мебели, эту комнату не использовали. Чтобы попасть в туалет на первом этаже, надо было пройти через комнату, в которой стояла стиральная машина. С внешней стороны стены дома были покрыты сайдингом, причем у отца остался лишний сайдинг и он использовал его для обивки внутренних стен одной из комнат. И все же мне этот дом нравился. Во дворе росли огромные вязы, и потом – я вернулась в родной Хантингтон. Кроме того, с новым домом и новым баром отца родители так сильно уставали, что у них не оставалось времени на скандалы.

Я с трудом засыпала, а посреди ночи часто просыпалась от кошмаров.

Приблизительно тогда же родители стали снимать летний дом у моря на севере Лонг-Айленда. В том доме мы могли отдохнуть всей семьей, чего уже давно себе не позволяли. Обычно мы проводили там неделю. Дом стоял на высоком берегу, и чтобы попасть на пляж, надо было пройти сто ступенек. Мне очень нравилось бывать рядом с океаном. Вечерами мы играли и поздно ложились спать, а завтракали в пижамах за столом на улице. Это были счастливые, тихие и спокойные дни. Тогда родители мало конфликтовали. Все на пляже могли отдохнуть и расслабиться.

Вскоре бедный Стивен все-таки понял, кто его отец на самом деле. До этого малыш считал, что отец – ровный, нежный и заботливый человек. Когда Стивену исполнилось пять лет, произошел случай, который показал ему темные стороны характера отца. Во дворе у нас лежала большая куча песка, и Стивен со своим другом играли в ней, как в песочнице. Рядом с кучей песка отец парковал свой автомобиль, и Стивен зачем-то засыпал песок в выхлопную трубу. Отец попытался завести автомобиль, но тот не заводился. Тогда отец схватил Стивена и с силой пнул его ногой. Стивен громко заплакал, мама выбежала из дома и схватила его в охапку. Оказалось, что даже Стивен, которого отец любил, не был застрахован от его плохого настроения.

Я не хотела, чтобы люди знали, какой жизнью мне приходится жить.

И все же мы пытались жить нормальной жизнью, насколько это было возможно. Я уже училась в старших классах, начала ходить на свидания с мальчиками и заводить новых друзей. Казалось, что я живу совершенно обычной жизнью – гуляю, хожу в торговый центр, а по субботам на танцы в церковь. Но стресс от жизни в нашей семье стал сказываться на мне все сильнее. Мои оценки в школе становились все хуже и хуже. Учителя говорили, что я очень невнимательная. Если честно, то я слишком уставала, чтобы сконцентрироваться в классе. Дело в том, что я с трудом засыпала, а посреди ночи часто просыпалась от кошмаров. Сон не давал отдыха от ужасов, а являлся непосредственным продолжением кошмара, в котором я жила наяву.

Спокойно и хорошо выспаться я могла только тогда, когда ночевала у подруг. В то время моей лучшей подругой была девочка по имени Сю, которая разделяла мое чувство юмора и точно так же любила набедокурить. Мне очень нравилось ночевать у Сю дома. Мать подруги была секретаршей, отец работал в компании IBM. Мне казалось, что у Сю совершенно идеальная семья. Ее отец возвращался с работы в шесть, в семь они садились ужинать, а в девять часов ложились спать. На следующее утро мама Сю надевала кухонный фартук поверх офисного костюма и кормила нас яичницей с беконом или сосисками. Все это мы запивали апельсиновым соком, в который бросали несколько витаминных таблеток. Все сидели за столом, ели и смеялись. Обстановка была веселой и непринужденной.

В это время я чувствовала, что мой стресс исчезает, словно его и не было. Когда я ночевала у Сю, я могла спокойно выспаться и просыпалась отдохнувшей душой и телом. Я понимаю, что кое-что звучит весьма по-детски. Мне очень нравилось смотреть, как отец Сю одевается на работу. Он ходил на работу в прекрасном темном костюме, белой рубашке и узком темном галстуке. Он выглядел, словно человек из телевизионной рекламы. Помню, что я мечтала, чтобы мой отец так же одевался. Если честно, то я очень стеснялась, что мой отец работает барменом. Мне не нравилось, что он работал по ночам, и я ненавидела ситуацию, в которой всем нам приходилось вести себя тихо как мыши, когда он приходил домой пьяным в дым. Я уверена, что в семье Сю были свои проблемы, но мне тогда казалось, что у них хорошая, счастливая и идеальная семья.

Иногда, но далеко не часто, я приглашала Сю переночевать у нас дома. Дело в том, что наша семейная жизнь была очень непредсказуемой, потому что я не знала, когда отца «переклинит». Однажды, когда Сю спала у меня в спальне, я проснулась от громкого голоса отца, раздававшегося с первого этажа. Я не могла разобрать, что именно он говорил, но это не имело абсолютно никакого значения – и без слов я понимала, к чему все это ведет. Я начала трясти Сю, разбудила ее и сказала, что надо одеваться.

– Что случилось? – спросила она, ничего не понимая спросонья.

– Надо одеваться. Тебе надо срочно возвращаться домой.

Мы вытащили Сю в два часа ночи из нашего дома и вместе с Аннет отвезли ее домой. Почему я так поступила, я объяснила Сю только через несколько лет. Я не хотела, чтобы кто-нибудь из моих друзей увидел отца в состоянии бешенства. Я не хотела, чтобы люди знали, какой жизнью мне приходится жить.

В то время дела в отцовском баре шли все хуже и хуже. Я думаю, что все это произошло потому, что он много и бесплатно наливал клиентам спиртного. Собственный бар не приносил ему дохода, а медленно высасывал деньги. Родители работали больше, чем когда-либо, а денег в семье становилось все меньше. У отца уже давно не было нервных срывов, но мы чувствовали, что этот срыв не за горами.

Однажды днем я была в гостях у Сю. Позвонила Аннет и попросила меня к телефону. Когда я взяла трубку, по ее голосу я услышала, что все очень плохо.

– Выезжай домой прямо сейчас, – сказала Аннет. – Немедленно.

Я вскочила на велосипед и изо всех сил начала крутить педали. От Сю до нашего дома было совсем недалеко.

Я вошла в дверь и обратила внимание, что искусственная ветка мимозы, которая стояла в коридоре, валяется посреди комнаты. Я услышала крики и, практически не дыша, двинулась в ту сторону. Обычно нервные срывы отца происходили ночью, когда можно было спрятаться в спальне, выключить свет и раствориться в темноте. Однако на этот раз срыв у отца произошел днем, и прятаться было негде. Я слышала, как мама просит отца остановиться. Я подумала, что мне очень хочется забежать на второй этаж и спрятаться вместе с братьями и сестрами, но поняла, что сейчас не могу себе этого позволить. Мне было уже шестнадцать лет, и я уже не могла делать вид, что ничего не происходит.

Я вошла на кухню. Недавно приобретенные новый стол и стулья были разбиты в щепки. Мама лежала на полу, свернувшись калачиком. Над ней возвышалась фигура отца. Отец пинал мать ногами.

Я не выдержала. Я и раньше пыталась прекратить эти страшные сцены, заставить отца не кричать на Фрэнка, но в этот раз я поняла, что больше такого издевательства просто не потерплю. Я подбежала к отцу, начала бить его кулаками и кричать, чтобы он прекратил. Он отбросил меня одной рукой, я отлетела через всю комнату и ударилась о стену. Отец снова принялся пинать мать ногами.

Я вскочила на ноги так быстро, что даже сама удивилась. Я не знала, повредила ли я что-нибудь во время удара, и мне было совершенно все равно. Я подошла к отцу и крепко сжала руку в кулак. Я поднесла кулак к его носу и начала орать на него так громко, как никогда в жизни не орала. Я услышала, что мать умоляет меня уйти. Но я не сдавалась и трясла кулаком в нескольких сантиметрах от лица отца. Я была такой злой, какой еще никогда не была в жизни.

– Прекрати, или я вызову полицию! – орала я. – Немедленно прекрати, или тебя арестуют!

Не знаю, что помогло все исправить. Возможно, моя собственная ярость. Возможно, отец понял, что я его не боюсь. Может быть, он испугался моей угрозы вызвать полицию, потому что до этого никто ему этим никогда не угрожал. Не знаю, что это было, но мои действия возымели эффект. Отец перестал бить мать. Он обмяк, словно из него выпустили воздух. Он стоял, сутулясь, и вид у него был побитый и побежденный. Потом он, шаркая ногами, вышел из кухни. Я подошла к матери. Вскоре спустилась Аннет, потом Нэнси, а потом Фрэнк и маленький Стивен. Мы стояли среди разбитой мебели и смотрели, как мама плачет. Через некоторое время она села в автомобиль и сама поехала в больницу.

Оказалось, что у нее было сломано три ребра.

В больнице ей сделали перевязку и отправили домой, не задавая лишних вопросов.

Мамины синяки и раны постепенно зажили. Она не бросила отца ни раньше, ни после этого страшного случая. Но во мне что-то изменилось. Я не покорилась его воле и сказала ему, что я думаю. Казалось, что я нашла оружие борьбы с нервными срывами отца. Мне казалось, что я увидела выход из тупика.

Можно сказать, что в тот день я выросла.

 

XII

Стоишь снаружи и смотришь внутрь

Через некоторое время после празднования Дня благодарения я спросила у Мориса, как он обычно отмечает Рождество.

– Никак, – равнодушно ответил он и пожал плечами.

– То есть как? Вообще не отмечаешь?

– Не, вообще никак.

Я не отставала от него, и Морис объяснил, что обычно его семья не делала на Рождество ничего особенного. Он помнил, как пару раз его мать готовила что-то вкусное, но последнее Рождество он встретил в Армии Спасения. Там его бесплатно покормили, а потом один из сотрудников подвел его к коробке с игрушками для детей из бедных семей и предложил выбрать себе подарок. Морис выбрал плюшевого мишку.

Ребята вроде меня, конечно, знают, что такое Рождество. Мы по телевизору видели. Но мы как бы стоим снаружи и смотрим внутрь на чей-то чужой праздник.

Как я поняла, этот плюшевый мишка был единственным подарком, который Морис получил на Рождество. Я спросила его о том, хочет ли он встретить Рождество со мной и моей семьей. Он моментально сказал «да» и широко улыбнулся.

В субботу перед Рождеством мы с Морисом пошли покупать елку. Мы выбрали хорошую елочку у продавца на улице и принесли ее домой. Я достала украшения: «серебряный дождь», игрушечные яблоки и гирлянды. Потом я поставила пластинку с рождественскими песнями, мы выпили горячего шоколада и полюбовались на рождественское дерево.

Потом мы поужинали и испекли печенье с шоколадной крошкой.

Я достала лист бумаги и попросила Мориса написать мне, что он хочет получить в подарок от Санта-Клауса.

– Но ведь Санта-Клауса не существует, – сказал Морис с улыбкой.

– Может быть, и не существует, – ответила я. – Но это не мешает тебе написать, что ты бы хотел получить в подарок.

Морис написал на бумаге несколько фраз. Первым номером в его списке шла «гоночная машина с дистанционным управлением».

Потом Морис попросил меня выключить в квартире свет, чтобы посидеть и полюбоваться украшенной и зажженной елкой. Я выключила свет, рождественские песнопения продолжались, а мы уселись на диване. Так мы просидели достаточно долго. Наконец Морис заговорил:

– Спасибо за красивую елку. Ребята вроде меня, конечно, знают, что такое Рождество. Мы по телевизору видели. Но мы как бы стоим снаружи и смотрим внутрь на чей-то чужой праздник. Мы понимаем, что такой праздник у кого-то есть, но он не для нас. Поэтому мы просто про него не думаем.

Я задумалась о том, что Морис умен не по годам. Он был еще ребенком, но у него было четко сформировавшееся мнение о жизни, которое он составил на основе собственного опыта. Он прекрасно понимал свое место в обществе. Он не умел сморкаться, но он понимал гораздо больше о жизни, чем понимают дети его возраста.

Через несколько дней, в канун Рождества, Морис пришел ко мне. Моя сестра Нэнси жила недалеко от меня и тоже пришла. Они были с Морисом знакомы, и ей очень нравилось проводить с ним время. Войдя в квартиру, Морис заметил, что под елкой лежат завернутые подарки. Его глаза округлились. Он понял, что часть из этих подарков наверняка предназначена для него. Мы поели и потом послушали рождественские песни. После этого я разрешила Морису открыть подарки. Я знала, что Морису нужно очень многое: майки, нижнее белье, перчатки, шапка и зимняя куртка. За все время нашего знакомства я старалась не вести себя как богатая леди, которая покупает ему вещи. Но Морис никогда в жизни не справлял Рождества, поэтому я решила устроить ему настоящий праздник. Я купила ему много разной одежды и то, что он мечтал получить.

Он аккуратно развернул подарки. Открыв один из них, он издал радостный крик. Это была гоночная машина с дистанционным управлением. Вместе с Нэнси они собрали вместе все детали, и Морис спросил меня, может ли он взять машину с собой, когда мы поедем к Аннет, чтобы поиграть в нее вместе с Дереком.

На следующее утро Нэнси и Морис пришли ко мне, и мы вместе отправились к Аннет. Когда мы к ней приехали, он не поверил своим глазам – елка в доме Аннет была раза в два больше моей. Под елкой лежала масса подарков в блестящей упаковке. Аннет любила украшать свой дом на праздники венками, «серебряным дождем» и белой омелой. Морис, словно в трансе, ходил по дому. Потом мы собрались около елки и стали открывать подарки. Каждый из членов моей семьи, включая племянников, сделал Морису подарок. Морис получил в подарок массу вещей: майки, нижнее белье, перчатки, шапку, зимнюю куртку и даже дизайнерскую майку, которая ему очень понравилась. Ему подарили баскетбольный мяч, кеды и много другой мелочи. Морис просто не верил, что получил так много подарков.

Потом Морис показал Дереку полученную от меня гоночную машину, и они начали гонять ее по комнатам. Мне кажется, что я никогда в жизни не видела, чтобы ребенок получал такую огромную радость от подарков. После этого мы собрались в гостиной вокруг большого стола, который так понравился Морису. Мы взялись за руки и прочитали молитву. После ужина Аннет раздала всем тексты рождественских песен, и мы вместе пели их под аккомпанемент игравшего на органе Стивена. Может быть потому, что я была с Морисом, мне то Рождество показалось самым теплым и приятным семейным праздником, который я помнила за последние десять лет.

Было уже поздно. Мы собрали свои подарки, попрощались со всеми и поехали назад в город. Морис попросил у меня разрешения оставить гоночную машину и другие игрушки у меня в квартире. Он сказал, что хочет играть в них, когда будет приходить ко мне в гости. Но я понимала, что на самом деле он боится, что у него в приюте они просто бесследно исчезнут. В тот вечер он взял с собой новую куртку и одежду. Я дала ему пакет с ношеной одеждой, чтобы он мог отдать ее своим сестрам, и еду, которую передала для его семьи Аннет. Морис впервые в жизни отметил Рождество и хотел поделиться со своими сестрами вкусностями, которые попробовал сам.

Когда он ушел, я посмотрела на диван, на котором лежал оставленный Морисом подарок. Он подошел ко мне и смущенно пробормотал: «С Рождеством, мисс Лора». Я подошла к дивану и взяла в руки его подарок. Это была единственная игрушка, которая у него была, – белый плюшевый мишка, которого он получил в Армии Спасения на прошлое Рождество.

Я села на диван и задумалась, какое значение Рождество имеет для меня и какое значение этот праздник имеет для Мориса. Он провел этот день с чужой семьей, что было, конечно, грустно, но это были люди, которые любили его и о нем заботились. Ему не пришлось встречать праздник одному в Армии Спасения. Я подумала, что Морис считает жизнь моей сестры сказкой. Когда мы с Аннет были маленькими, мы неоднократно говорили, какие у нас будут семьи, в каких домах нам хотелось бы жить, чем будут заниматься наши мужья и в какие спортивные секции будут ходить наши дети. Мы с Аннет мечтали об этом не просто как девочки, которые размышляют о своем будущем. Для нас это был инстинкт выживания. Мы видели в детстве много неприятного, поэтому хотели, чтобы в наших будущих семьях все было совсем по-другому, чем у нас самих. Сестра и я не просто хотели иметь счастливые семьи, они были нам необходимы.

Аннет удалось осуществить свою мечту. Я подумала о своем собственном желании иметь счастливую семью, прекрасных детей и большой дом в пригороде. Мне было тогда уже тридцать шесть лет, и я была одинока. Почему же не сбылась моя собственная мечта? Почему я сама не стала женой и матерью? Я делала все, что могла, чтобы моя мечта осуществилась.

В начале нашей дружбы Морис спросил, есть ли у меня дети. Я ответила, что нет. Действительно, у меня не было детей. Но я не рассказывала всего Морису, как и недоговаривала большинству моих друзей и знакомых.

Дело в том, что раньше я была замужем.

Я встретила Кевина на железнодорожной станции, когда мне было двадцать лет и когда я все еще жила с родителями. Кевин – это его псевдоним. Я не буду упоминать настоящего имени, чтобы не беспокоить его и не напоминать о прошлом. В то время я работала в авиакомпании «Айслэндик». Ожидая поезд, я неоднократно встречала его. Он был очень красивым, с каштановыми волосами и глубоко посаженными карими глазами. Он излучал уверенность, которую я нахожу в мужчинах очень привлекательной. Мы посматривали друг на друга и несколько раз здоровались. Однажды поезд задержался, и мы сели на скамейку и заговорили.

Мне он очень нравился. Я узнала, что он живет с родителями в престижном районе на Лонг-Айленде в получасе езды от Хантингтон-Стейшен. У его отца был свой бизнес, и Кевин там работал. Через некоторое время после того разговора на платформе Кевин пригласил меня на свидание в ресторан на Манхэттене. Я пошла на это свидание с одним желанием – я хотела понять, много ли он пьет. Мы с Аннет и Нэнси договорились, что никогда не будем связываться с сильно пьющими мужчинами. Если бы тогда Кевин выпил слишком много, я бы просто встала и ушла.

Но наше первое свидание прошло замечательно. Мне он нравился все больше и больше. Кевин пригласил меня к родителям, и я была поражена их теплотой и дружелюбием. Они показались мне такими спокойными, цельными и уверенными. Они были довольно богаты, но отнеслись ко мне очень хорошо. Помню, как отец Кевина собирался идти гулять с собакой. Он надел на веймаранера поводок. Для меня это сказало очень многое – он был очень привязан к собаке, она была частью семьи, которая оберегала и заботилась о собаке. Мне кажется, что после того, как я побывала у них в гостях, я окончательно влюбилась в Кевина.

Мы поженились. Откровенно говоря, я практически ничего не помню о нашей свадьбе. Мне запомнилось только, что я посчитала свою мечту о собственной счастливой семье осуществленной. После свадьбы Кевин сказал, что хочет уйти из отцовской компании и заняться своим делом. Я его поддержала и даже помогла ему сходить на одно собеседование. Кевин решил стать консультантом – человеком, которого нанимают компании для того, чтобы он оценил определенную ситуацию или проблему и предложил решение. Кевин был очень умным, и дела у него пошли хорошо. Он начал нормально зарабатывать. Я тоже неплохо зарабатывала, и мы сняли квартиру в нью-йоркском районе Квинс. Единственным недостатком работы Кевина было то, что он уезжал из дома с понедельника по пятницу. Для любой молодой семьи это, конечно, ситуация не идеальная, но Кевину нравилась его работа. Я решила, что ради будущего можно пойти на определенные жертвы. Я сказала ему, что буду заниматься домом, и после встречи в аэропорту в пятницу мы можем все время до конца выходных проводить вместе.

Приблизительно через год после того, как Кевин начал работать консультантом, он начал сотрудничать с одной компанией в Южной Калифорнии. Я надеялась, что его клиентом станет какая-нибудь компания поближе, а не на другом побережье, но выбора у меня не было. Я хотела забеременеть и родить, но понимала, что тогда Кевину надо найти работу поближе к дому. В любом случае я не волновалась и говорила себе, что все будет в порядке.

Однажды, когда я в пятницу встретила его в аэропорту, я обратила внимание, что Кевин не смотрит мне в глаза. У меня появилось ощущение, что что-то идет не так, как надо. Я спросила его:

– В чем дело? Почему ты на меня не смотришь?

– Перестань! Чем я тебе не угодил? – ответил он.

После этого я почувствовала, что Кевин все больше закрывается и удаляется от меня. Наши разговоры по телефону стали короче, и в них появились неловкие паузы. Он все меньше интересовался сексом, а потом вообще перестал заниматься со мной любовью. Однажды мы пошли с ним на пляж, и я обратила внимание, что на его пальце нет кольца. Он сказал, что оно слетело с пальца, когда он купался в океане. Я была очень удивлена, что он отнесся к этому так спокойно.

Мы были женаты чуть более двух лет и решили провести отпуск вместе на карибском острове Аруба. В первый вечер в отеле он на ужин принес книжку. Я очень этому удивилась. Ему было интереснее почитать книгу, а не пообщаться со мной?

– Ты надо мной смеешься? – спросила его я. – Мы неделю не виделись, и ты решил почитать книжку?

Наши отношения становились все холоднее и холоднее. Я знала, что что-то совсем не так, но не понимала, в чем проблема. Однажды вечером он позвонил мне домой из Южной Калифорнии.

– Я что-то совсем ничего не понимаю, – сказал он. – Я попал в странную ситуацию.

– В чем дело? – спросила я его.

– Не знаю, – ответил он. – Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями.

– Кевин, – сказала я, – приезжай на выходные домой. Я чувствую, что что-то не так, поэтому давай с этим вместе разберемся.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – повторил он. – В эти выходные я останусь здесь.

Вот так он взял и не приехал на выходные из Калифорнии.

Было ужасно, что Кевин не приехал, и я не знала причины. В субботу я позвонила в его отель, и мне сообщили, что Кевин уехал. Все это происходило до появления мобильных телефонов, поэтому найти его было невозможно. Мне оставалось только сидеть и ждать от него новостей.

Мне было двадцать три года, и казалось, что жизнь окончена.

Кевин позвонил мне вечером в воскресенье.

– Ты очень красивая и молодая. У тебя прекрасный характер, – сказал он. – Но я тебя не люблю и хочу развестись.

Вот так по телефону Кевин закончил наши отношения.

У меня началась истерика. Я не понимала, почему все это происходит. Моим мечтам не суждено было сбыться, и отношения с любимым человеком закончились. Я все еще надеялась, что ситуацию можно исправить. Кевин не оставил телефона, по которому я могла бы с ним связаться, а через некоторое время вообще перестал мне звонить. Его родители позвонили мне и сказали, что он просит отправить ему его одежду, книги и клюшки для гольфа. Больше ему от меня ничего не было нужно. Кажется, я пробыла в прострации целый месяц. Я стала часто встречаться с матерью и спрашивала ее, что я делала в отношениях с Кевином неправильно. Мать не смогла убедительно ответить на мой вопрос. Она тоже не понимала, почему Кевин меня бросил.

Любопытно, что я ни на секунду не предполагала, что он мог встретить другую женщину.

Через три дня после нашего с ним последнего разговора я упаковала все наши вещи, отправила их в хранилище, а сама переехала назад к родителям. Все мои подруги советовали незамедлительно связаться с адвокатом, занимающимся разводами. Я приехала в офис к адвокату, который внимательно выслушал мою историю, посмотрел мне в глаза и произнес:

– Миссис Шрофф, я понимаю, что вам сейчас непросто, и мне не хочется вас еще больше расстраивать, но у вашего мужа наверняка есть другая женщина.

– Нет, что вы, – отвечала ему я. – Это просто невозможно. Кевин бы себе такого никогда не позволил.

– Поверьте, я уже давно разводами занимаюсь, – ответил адвокат, – у него наверняка кто-то есть.

Я отказывалась верить, но адвокат убедил меня нанять частного детектива. У меня была только одна точная информация о Кевине в Калифорнии – я знала номер его абонентского почтового ящика. Я наняла детектива, и тот вскоре прислал мне фотографию, доказывающую, что у Кевина появилась другая женщина. В общем, мне нашли замену. Если телефонный звонок с просьбой о разводе был ужасным, но то, что у него есть другая, было просто убийственной новостью. Я была потрясена до глубины души. Мне казалось, что во мне что-то раз и навсегда умерло.

Мой развод разбил мою веру в людей и в любовь.

Я долго пребывала в самом печальном настроении. Ведь я не просто хотела семью, а думала, что моя новая семья сможет меня спасти. Я хотела окончательно позабыть о жестоком к себе отношении отца. Я хотела быть счастливой, потому что не чувствовала себя такой, когда была ребенком. И Кевин отнял у меня возможность быть счастливой. Мне было двадцать три года, и казалось, что жизнь окончена.

Мать отправила меня к нашему священнику – милому и доброму старичку, который сообщил мне, что брак можно аннулировать. Он объяснил мне, что после этого я смогу спокойно жить дальше и потом снова выйти замуж по католическому обряду. Я с ним не согласилась.

– Вы предлагаете мне вести себя так, будто я никогда не была замужем? – спросила я священника. – Вы считаете, что мне нужно делать вид, будто ничего не произошло?

Я и так полжизни убила на то, чтобы убедить себя, что нервные срывы отца не существуют. Что мой отец не бьет мать и не терроризирует моего бедного брата Фрэнка. Больше я уже не могла притворяться.

– Простите, святой отец, я не могу делать вид, будто ничего не произошло.

Через адвоката, который с пониманием ко мне относился и осуждал Кевина, я подала документы на развод. Адвокат обещал, что заставит Кевина и его семью дорого заплатить. Меня не очень интересовала финансовая сторона этого вопроса, потому что совместных средств у нас с Кевином было мало. Через некоторое время я по телефону подняла с Кевином вопрос о его новой пассии. Это был один из самых ужасных разговоров за всю мою жизнь. После этого разговора я повесила трубку и страдала недели, месяцы и даже годы.

Трезво оценивая все, что произошло, я могу сказать, что воспринимала замужество слишком наивно. Я быстро вышла замуж и любила не реального человека, а скорее свое идеализированное представление о нем. Кроме любви с моей стороны было и кое-что другое. Наверное, я настолько хотела уйти из своей семьи и избежать влияния отца, что поспешила с браком. Кевин действительно не лучшим образом со мной обошелся. Но он был человеком, для которого наш брак был, увы, всего лишь одним из жизненных решений, которое он принимает. При этом я должна признать, что и сама привнесла в наши отношения долю отчаяния, с которым пыталась покончить, нагрузила их проблемами свой собственной семьи, и это наверняка повлияло на нас с Кевином.

Как бы там ни было, мне тогда было всего двадцать три года, и я могла еще стать счастливой, могла превратить мою мечту в реальность. Можно было проще отнестись к расставанию с Кевином, если бы в то же время не произошло другое трагическое событие.

Мой развод разбил мою веру в людей и в любовь.

А другое прискорбное событие разбило мое сердце.

 

XIII

Горько-сладкая радость чуда

Приблизительно тогда, когда Кевин сообщил мне о желании развестись, состояние моей матери ухудшилось. Дело в том, что у матери был рак матки, и последние два года ее состояние было стабильным, но потом резко ухудшилось. Ее доктор хотел, чтобы она немедленно легла в больницу на обследование, но мать узнала, что произошло у меня с Кевином, и отказалась от госпитализации. Мама сказала, что поддержит меня, и я вернулась в родительский дом.

Через пару недель после моего возвращения домой мамино состояние ухудшилось. Внешне ничего не изменилось, она не казалась слабее, чем обычно, хотя доктора говорили, что ей стало хуже. Мы все были очень испуганы, когда за два года до этого узнали, что у матери рак, но тогда развитие болезни удалось остановить. Мама была сильной женщиной, которой не впервой было переносить боль и лишения, и тогда она выкарабкалась. Мне кажется, что мама выжила потому, что у нее были дети. К тому времени Аннет и я уже покинули родительский дом, но Фрэнк, Нэнси и Стивен жили с родителями. Мама не хотела оставлять их с отцом, поэтому всеми силами боролась за жизнь.

Но потом болезнь вернулась, и все мы внутренне подготовились к длинной и тяжелой борьбе. Я решила остаться дома, чтобы больше быть с матерью. Мне это решение далось непросто – я не хотела видеть отца. Я вычеркнула его из своей памяти. Мое отношение к нему было однозначно негативное, в то время как мои сестры и братья испытывали смешанные чувства. Они мечтали, чтобы отец просто исчез из их жизни, но одновременно были готовы простить ему все грехи, потому что любили его. Я тоже любила, но отказывалась терпеть. Я была слишком на него зла за то, что он тиранил Фрэнка и подло обходился с матерью.

Поэтому через несколько месяцев я съехала из родительского дома и сняла квартиру на 83-й улице Манхэттена. Мама тогда очень болела, и многие не могли понять, почему я именно тогда решила уехать. Тем не менее мне казалось, что другого выхода просто нет.

Моей матери стало еще хуже, и отец поместил ее в Мемориальный онкологический центр имени Слоуна-Кеттеринга на Манхэттене, который располагался в пятнадцати улицах от меня. Позже я узнала, что отец сам долго выбирал клинику (и выбрал одну из самых лучших в стране) и потом ежедневно навещал маму в больнице. Отец не оставался у нее в палате более часа, он слишком нервничал, но приезжал каждый божий день. Он держал мать за руку, и они вместе смотрели телевизор. По выходным отец привозил с собой Нэнси и Стивена, чтобы они могли пообщаться с матерью. Я осознала всю глубину трагедии жизни отца – он по-своему любил мать и, когда она заболела, ужасно боялся, что потеряет ее. Пить он не бросил, потому что ему надо было чем-то приглушить свою боль и страх. Он не мог себя изменить, но все же пытался.

Господь никогда не дает ношу тяжелее той, которую мы в состоянии вынести.

Каждый вечер после работы я шла навещать маму в онкоцентре. Мы просто общались, и я с теплотой и любовью вспоминаю те часы, которые мы провели вместе. Мы говорили о том, как обошелся со мной Кевин, как плохо относился к маме ее муж и мой отец, и что женщины в нашей семье должны быть сильными, потому что им невозможно положиться на мужчин. Она сказала, что не понимает, почему Господь допустил, чтобы я так сильно страдала. После этого она добавила, что Господь никогда не даст мне такую тяжелую ношу, которую я не в состоянии вынести.

– Лори, – сказала мне мать, – я знаю, что все это тебе далось непросто, но я хочу, чтобы ты не забывала, что у тебя есть сила решить все свои проблемы. Помни об этом и никогда не забывай.

Я поняла, что унаследовала дух матери и ее умение выживать.

В то время мать кололи метадоном, чтобы снять боль, которая становилась все сильнее и сильнее. Ее доктор Очоа показал Аннет и мне, как надо делать укол. Он принес нам шприц и попросил потренироваться на апельсинах. Когда я смотрела, как он делает укол, мне казалось, что на свете нет ничего проще, однако я сама очень не любила иголки. Но потом постепенно привыкла и уже спокойно делала маме уколы.

Время шло, но маме не становилось лучше.

– Ты должна идти на поправку, – говорила я ей. – Ты не можешь оставить детей с отцом. Ты сама вышла за него замуж, а не мы, твои дети. Мы с ним без тебя не справимся. И отцу ты тоже очень нужна. Мы все без тебя жить не можем.

На самом деле я говорила много лишнего. Я и так знала, что мама борется изо всех сил.

Однажды вечером, когда ей стало особенно больно, я пошла к доктору Очоа.

– Ей стало хуже, и я боюсь. Что мы можем сделать?

Доктор сказал мне, что мать жива исключительно благодаря своей силе воли. Ей кто-то должен сказать, что она может все это отпустить, что ей не стоит о нас беспокоиться. Я просто не поверила своим ушам, когда услышала его слова. Доктор хотел, чтобы я сказала маме, что она может спокойно умереть? Да как у меня язык повернется такое сказать? Да и что вообще я должна ей сказать?

Доктор Очоа положил мне руку на плечо.

– Когда придет время, придут и слова, – сказал он.

– Доктор, но как я могу узнать, что пришло время?! И как я вообще буду вести такой разговор?

– Когда придет время, придут и слова, – повторил он.

Через несколько дней метастазы так сильно разрослись, что их стало видно на животе. Сперва на коже появилось что-то синее, похожее на синяк, но со временем эта область разрасталась и покрыла весь живот матери. Однажды вечером мать взяла меня за руку и посмотрела на меня грустным взглядом.

– Лори, мне уже не станет лучше. Рак распространяется.

Я крепко сжала ее руку. Я поняла, что на самом деле она задала мне вопрос. «Станет мне лучше, или я умру?» Я поняла, что моей маме стало страшно.

И тут все произошло так, как говорил мне доктор Очоа. У меня нашлись правильные слова.

– Мама, ты помнишь, что ты сказала мне, когда я была очень расстроена поведением Кевина? Ты сказала мне, что Господь никогда не дает ношу тяжелее той, которую мы в состоянии вынести. Послушай меня и поверь мне. Господь скоро закончит твои муки, и ты уже больше не будешь страдать.

Мама грустно улыбнулась. Мы взялись за руки и замолчали. Было поздно, мне на следующий день надо было идти на работу, и я встала. Я пожелала ей спокойной ночи. Мама посмотрела на меня и сказала:

– Спасибо, Лори. Я очень тебя люблю.

Мы решили перевезти мать домой. Мы привезли большой запас шприцов, игл и метадона. Я показала Нэнси, как надо делать уколы. Даже отец пробовал делать уколы в апельсины, но у него не хватило терпения научиться. Маму уже всю искололи, и было сложно найти место на ее теле, куда можно ввести иглу. Но мы делали все, что могли, чтобы ей не было больно.

Я снова решила переехать в родительский дом, чтобы ухаживать за мамой. В то время Фрэнк служил на военном флоте, и мы попросили его взять отпуск и увидеть маму. Он был в ужасе, когда приехал и обнаружил, в каком состоянии она находится. Я часто вспоминала слова доктора Очоа, что сама пойму, когда придет мамино время умереть. Я хотела – нет, мне необходимо было быть рядом с ней в ее последние минуты.

Однажды в четверг около десяти вечера, мама проснулась и попросила разбудить Стивена.

– Я хочу, чтобы он сыграл мне на органе, как раньше, – попросила она.

Я села рядом с ней, и одетый в полосатую пижаму Стивен сыграл несколько песен Энгельберта Хампердинка – «Отпусти меня, пожалуйста» и «Испанские глаза». Он играл, наверное, целый час. Потом мама сказала, что хочет спать. Я сделала ей укол, она закрыла глаза, я опустила изголовье ее кровати, и она заснула.

На следующий день мне исполнилось двадцать пять. Я чувствовала, что маме осталось совсем мало, но пошла на работу. По пути на работу у меня из головы не выходили слова доктора Очоа: «Когда придет время». Я приехала на работу, но через десять минут поняла, что мне надо срочно возвращаться к маме. Вернулась домой и увидела, что мама крепко спит. Я знала, как мама выглядит во сне, и мне показалось, что на этот раз это не просто глубокий сон. Стивен, которому тогда было тринадцать лет, тоже все почувствовал и попросил меня разрешения остаться с мамой до конца. Я подумала, что никто серьезно не поговорил с ним о смерти мамы, поэтому вывела его на улицу, мы сели у обочины, и я с ним поговорила.

– Стивен, мама очень больна, и скоро она покинет нас и отойдет в мир иной. Ты должен к этому быть готовым. Все мы должны быть к этому готовы.

Я думала, как мама так долго держалась за жизнь и сколько боли она испытала.

Стивен начал плакать и никак не мог остановиться. Я обняла его и крепко прижала к себе. Он сказал, что хочет быть рядом с мамой, а не у себя в спальне на втором этаже, поэтому я постелила ему кровать в комнате мамы. Той ночью мы долго не ложились спать, но сон нас все-таки сморил. Отец в тот вечер не работал, но он не мог спокойно смотреть на то состояние мамы и ушел куда-то пить. В доме было тихо. Неожиданно мама проснулась и взяла меня за руку.

– Я очень странно себя чувствую, – сказала она. – Пожалуйста, не уходи и будь рядом. Я не хочу оставаться этой ночью одна.

Я обещала ей, что ни на минуту от нее не отойду.

Мы с Нэнси стали поочередно дежурить у ее кровати. Приблизительно в три часа ночи я зашла в комнату Нэнси и попросила ее посидеть с мамой.

– Не засыпай, – предупредила я ее. – Не засыпай и следи за ней. Мне просто необходимо ненадолго прилечь.

Нэнси тогда было семнадцать лет. Она обещала не смыкать глаз. К тому времени отец вернулся домой. Он был пьян, но не скандалил, а отключился на кровати. Я немного вздремнула. В пять утра я услышала громкий крик Нэнси. Я вбежала в комнату и увидела, что сестра склонилась над мамой и что-то ей говорит. Мама лежала без дыхания и не реагировала. Она была без сознания.

Мы вызвали «Скорую». Бригада приехала через несколько минут, а мама вдруг пришла в себя и начала плакать. Я сказала ей, что сейчас ее отвезут в больницу и дадут кислородную маску. Я больше ничего не могла придумать, чтобы ее успокоить.

– Я не хочу никуда ехать, – сказала мама.

Бригада «Скорой помощи» вкатила в комнату носилки. Они проехали всего в метре мимо спящего Стивена, который спал так крепко, что даже не проснулся. Я подумала, что это к лучшему – он ничего не теряет, что не видит происходящего. Мне кажется, что Господь не дал ему это увидеть.

Отец тоже не проснулся, и мы решили его не будить, чтобы не было никаких сцен.

Мы встретились с Аннет и поехали в онкологический центр. Там нас ждал доктор Очоа и спросил, нужен ли нам священник. Пришел священник и прочитал последнюю молитву у изголовья матери. Мы наблюдали за этим из соседней комнаты. Было видно, что мама пытается набрать в легкие воздуха, но у нее ничего не получается. Потом дыхание прекратилось. Доктор Очоа посмотрел на маму, а потом на нас.

– Она ушла, – сказал он.

Мы с Аннет обнялись и заплакали. Я думала, как мама так долго держалась за жизнь и сколько боли она испытала. Казалось, что мне надо радоваться, что она избавилась от страданий, но я ощущала только горе. Мне было невероятно жалко маму, которая прожила такую сложную жизнь. Я плакала – в ее жизни было так мало счастья, которого она заслуживала, но никогда не испытала.

Вдруг медсестра что-то заметила.

– О боже, – произнесла медсестра. – Ваша мама жива! Скорее скажите ей что-нибудь!

Сестра увидела, что мама открыла глаза. Мы склонились над ней, и она улыбнулась нам самой лучезарной улыбкой. Все мы были в шоке. Мама попыталась что-то сказать, но ее речь была бессвязной. Потом, словно в ее мозгу что-то переключилось, она заговорила совершенно внятно.

– Господь дал мне силы сказать вам то, что я всегда хотела сказать, но не могла.

Доктор Очоа был изумлен не меньше нас. Медсестра посмотрела на показания датчиков и сказала, что жизненные функции матери были столь стабильными, как никогда ранее. Мама начала говорить связно и совершенно понятно, а ее ноги и руки двигались так, словно она только что не умирала. Казалось, она решила выздороветь. И потом, она была совершенно спокойна и удовлетворена. Казалось, что на нее снизошло просветление. Я стояла рядом, целовала ее, держала за руку и плакала.

– Где ваш отец? – спросила мама. Мы ответили ей, что они вместе со Стивеном едут сюда. Фрэнк и Нэнси были тогда дома.

– Я хочу со всеми поговорить, – сказала мать.

Она казалась совершенно спокойной. Я вышла, чтобы она могла поговорить с Аннет наедине. Аннет вышла из палаты вся в слезах и сказала:

– Мама хочет теперь поговорить с тобой.

Я села рядом с ней, взяла ее за руку и стала слушать.

– Ты всегда была хорошей дочерью, – сказала мать. – Были случаи, когда я тебя не понимала, но я знаю, что ты сильная. Лори, я очень тобой горжусь. Я очень сильно тебя люблю.

Я слушала ее, и слезы катились у меня по лицу. Мама раньше никогда мне ничего подобного не говорила. Конечно, она говорила мне, что любит и мной гордится, но тогда ее слова значили для меня очень многое.

Приехал отец со Стивеном, и мама захотела поговорить с мужем.

– Ты будешь нужен твоим младшим детям, поэтому не забывай о них. Посмотри в свою душу и найди в себе смелость хорошо относиться к ним. Постарайся не пить до потери сознания. Ты мне можешь это обещать, Нундзи?

Потом она сказала, что любит его.

После этого настала очередь Стивена. Она сказала ему, что он был замечательным сыном и вырастет прекрасным человеком. Она сказала, чтобы он не боялся, а также что она его любит и всегда будет любить.

– Я очень тобой горжусь, – сказала она. – Ты особенный и очень умный ребенок.

Стивен обнял ее и не хотел отпускать.

Доктор Очоа предоставил нам отдельную комнату, в которой мы могли спокойно поговорить с матерью. Потом приехали Нэнси с Фрэнком, и мама переговорила с каждым из них. Она сказала Фрэнку – ей очень жаль, что отец с ним так плохо обходился, но она надеется, что он простит ее за то, что она не защищала его больше, чем могла. Нэнси она поблагодарила, что та посвятила свои юные годы уходу за матерью, и сказала, как сильно она ее любит.

Потом она села в кровати и сказала, что не чувствует боли. Ее глаза сияли. Потом мама рассказала, что с ней произошло после того, как доктор Очоа сообщил нам о ее смерти.

– Я видела, что именно находится по другую сторону, – сказала она. – Там все гораздо более спокойно и там так прекрасно, что вы не можете себе представить. Я знаю, что даже оттуда я буду продолжать о вас заботиться. Я буду смотреть на вас с небес и следить, чтобы у вас в жизни все было хорошо. Пожалуйста, верьте мне – все у вас в жизни будет прекрасно. У всех вас все будет хорошо.

Я нашла доктора Очоа и спросила, можем ли мы отвезти маму домой. Он ведь обещал, что это можно сделать. Тот ответил:

– Я не знаю, что происходит с ней, но если вы хотите отвезти ее домой, вы наверняка можете это сделать.

Я подошла к маме и сказала, что мы можем отвезти ее домой. Я ожидала, что мама обрадуется этому известию.

Но мама сказала:

– Я не хочу ехать домой.

– Мам, ты что? Почему не хочешь?

– Я хочу остаться здесь до тех пор, пока мне не надо будет переехать в мое новое жилище.

Я была страшно удивлена. Все мы думали, что неожиданное исцеление мамы является чудом, что ей неожиданно стало лучше. Однако вряд ли ей действительно стало лучше. Мы не знали, что делать, поэтому приняли решение остаться в больнице и ждать. Мы находились в ее палате, когда через два часа мама неожиданно снова села, посмотрела на нас и сказала: «О боже. Мне пора». Потом она заговорила по-итальянски: «Padre, vengo a casa pronto (Отче наш, мне пора домой)». Мы взялись за руки и начали за нее молиться.

– А теперь поцелуйте меня, скажите, что вы меня любите, и оставьте меня.

Тут мама закрыла глаза, положила голову на подушку и потеряла сознание.

У меня было постоянное ощущение, что мама смотрит на меня с небес.

После этого я осталась в больнице. Все дети вернулись сюда на следующий день, но мама не очнулась. В пять часов на следующее утро в комнату для родственников, где я отдыхала, вошла медсестра и попросила меня следовать за ней. Я вошла в палату, в которой лежала мама. Отец сидел с одной стороны кровати, я села с другой. Каждый из нас взял ее за руку. Мы слушали ее дыхание до тех пор, пока она не перестала дышать.

Мама умерла.

Тогда я думала, что Господь поступил очень жестоко, вернув ее нам, а потом снова отняв. Все мы месяцами готовились к неизбежному, и нам казалось, что мы готовы. Когда мама восстала из мертвых и казалась полной сил, мы подумали, что она не умрет. Но потом Господь все-таки ее забрал.

Но потом мы поняли, что Господь сделал нам бесценный подарок. Он дал маме силы сказать, что все у нас будет нормально. Он показал нам, что она обретет покой.

Через шесть месяцев после ее смерти, в тот вечер, когда я порезала палец перед собеседованием, мама явилась ко мне во сне. Я помню, что побежала во сне, чтобы ее обнять, и это объятие показалось мне совершенно реальным. Я сказала ей: «Мама, ты слышала? Я порезала палец». Мама ответила: «Ну конечно, я об этом знаю». Я рассказала ей о предстоящем собеседовании и как я хотела получить эту работу, и как волновалась, что это может не произойти.

– Не волнуйся, Лори, – сказала мама. – Собеседование пройдет блестяще. Ты получишь работу, которую хочешь. А сейчас поспи и отдохни.

Она поцеловала меня, и я проснулась вся в слезах. На следующее утро я чувствовала себя удивительно спокойной и уверенной в себе. Я вообще не волновалась, потому что знала, что получу эту работу. Потому, что об этом мне сказала мама. И оказалось, что она совершенно права – я действительно получила эту работу.

С тех пор у меня было постоянное ощущение, что мама смотрит на меня с небес. Я написала, что не знаю, почему я тогда на Бродвее вернулась к Морису. Это не совсем правда. Возможно, я полностью не понимала, зачем я это сделала, но у меня нет и тени сомнения, почему я тогда повернулась и подошла к Морису.

Я совершенно уверена в том, что это мама заставила меня вернуться.

 

XIV

Простой рецепт

Большая часть понедельников, которые мы проводили вместе с Морисом, были тихими и спокойными. В эти вечера не происходило чего-то серьезного или исключительного. Учитывая, каким было мое собственное детство, тишина и покой были не самыми плохими вещами. В эти дня я не пыталась заменить Морису родителей, а старалась быть его другом. Я не осыпала его наставлениями, как надо жить, я просто пыталась показать ему, что считаю важным в этой жизни. Я уверена, что таким образом Морис мог сделать свои собственные выводы.

Однажды в понедельник мы с Морисом решили сами испечь пирог с шоколадной глазурью. Я достала миски, венчик и мерный стакан. Потом я достала листок с рецептом. Морис посмотрел на рецепт и спросил меня, что это такое.

– Это рецепт для того, чтобы испечь пирог, – ответила я. – Указание, как это нужно делать.

Он меня не понял. Он никогда раньше не видел, как готовят по рецепту. Морис не мог понять, зачем вообще нужен рецепт.

– А почему нельзя все просто смешать? – спросил он.

– Потому что тогда никто не отвечает за результат, который получится. Если ты хочешь, чтобы получилось вкусно, надо делать все по рецепту.

Морис должен был понять, что от жизни получаешь лишь то, что в нее вкладываешь.

Я показала Морису, как надо печь с использованием рецепта. Я попросила его насыпать в мерный стакан муку. Я сказала, что нам нужна одна чайная ложка ванильного сахара. Я объяснила, зачем нужен каждый ингредиент и почему нам необходимо точно отмерить количество каждого из продуктов. Я понимала, что помогаю Морису понять что-то гораздо более важное, чем приготовление пирога. Он должен был увидеть, что дисциплина и прилежание полезны и приносят свои плоды. Морис должен был понять, что от жизни получаешь лишь то, что в нее вкладываешь. Морис размешал тесто, и мы поставили его в духовку. После того как корж испекся, мы вынули его из духовки, дали ему остыть и потом полили глазурью. Морис попробовал глазурь на вкус. Мы полюбовались на наше творение, а потом налили по стакану молока и съели по здоровенному куску пирога.

Мне показалось, что урок, который я хотела дать Морису, был очень вкусным.

Главное – быть прямым как стрела.

Однажды Морис нашел у меня в квартире пепельницу и спросил о том, курю ли я. Я ответила, что раньше курила, но бросила, и посоветовала ему не курить, не пить и не употреблять наркотики, объяснив, что происходит с мозгом человека, когда его травят наркотиками и разного рода химией. Морис видел, что наркотики делают с его матерью. Я не пыталась его поучать, и вообще не считаю, что имею на это право. Просто я четко объяснила ему свою позицию и, кажется, была единственным человеком, который завел с ним разговор на эту серьезную тему.

Однажды Морис спросил меня, когда я собираюсь тратить мой огромный запас мелочи. Огромный кувшин с монетами, полученными мной на сдачу, бесспорно, притягивал его взгляд. Морису казалось, что монетам надо найти применение. Я объяснила ему, что храню эти деньги на случай, когда они мне особенно понадобятся. Эта мысль оказалась для него новой. Морис не понимал, зачем люди делают накопления. Для него деньги были чем-то, что быстро переходило из рук в руки. По мнению Мориса, деньги не стоило копить. Окружавшие его люди не имели возможности откладывать. Я объяснила ему, что у меня есть счет в банке и деньгами я могу воспользоваться для приобретения новой машины или дома. В любом случае деньги в банке нужны на самые разные непредвиденные случаи.

Я догадывалась, что Морису было странно видеть такое большое количество денег, которые лежат совершенно без дела. Этих денег могло бы хватить на несколько сотен обедов. Возможно, что он даже испытывал соблазн и хотел взять горсть четвертаков из кувшина. Но я совершенно уверена, что он этого не сделал. Я никогда не считала деньги в кувшине, но знаю, что Морис не стал бы рисковать. Кувшин символизировал идею необходимости делать накопления и научил Мориса понятию того, что существует взаимосвязь риска и вознаграждения. Я надеюсь, что все это научило его думать о будущем.

Иногда мы говорили о моем и его будущем. Помню, как однажды сказала ему, что он должен быть «прямым как стрела», и объяснила, какой смысл я вкладываю в эти слова. Он должен думать, что надо и как правильно выбрать верный курс и не сходить с него, что бы ни происходило. Мы поговорили о соблазнах, которые могут отвлечь от достижения цели. Мы говорили, какие качества необходимы, чтобы преодолеть сложности: смелость, концентрация, настойчивость и упорство. Я не пыталась учить его, как в школе. Я просто отвечала на его вопросы и делала наблюдения, которые могли бы ему помочь понять и увидеть.

У нас была одна тема, к которой я периодически возвращалась. Я много раз спрашивала его, кем он хочет быть, когда вырастет. Мне казалось, что ему важно найти в жизни цель, к которой он будет стремиться, и распланировать шаги, ведущие к этой цели. Я хотела, чтобы он не только решил, что будет делать в будущем, но и визуально его себе представил. Однажды, когда я в очередной раз задала ему этот вопрос, он надолго задумался.

Через некоторое время он сказал:

– Я хочу быть полицейским.

Потом, через много лет после этого разговора, Морис объяснил мне, почему он так ответил. Однажды он зашел в телефонную будку и опустил в автомат четвертак. Автомат съел монету, а больше денег у него не было. Он со злостью несколько раз пнул автомат, как вдруг почувствовал ужасную боль в ноге и упал. Он посмотрел вокруг себя и увидел, что за ним стояли двое полицейских, один из которых держал шокер, который он и разрядил в Мориса. Оба полицейских смеялись.

– Автомат съел мои двадцать пять центов, – объяснил Морис.

Полицейские продолжали смеяться. Морис встал, посмотрел на жетоны полицейских, отбежал на некоторое расстояние и закричал:

– Я запомнил ваши номера, и я о вас сообщу!

Однако он прекрасно понимал, что, даже если и сообщит о произошедшем, это ни к чему не приведет. Чтобы полицейские перестали издеваться над самыми бедными и беззащитными, ему придется самому стать полицейским и изменить систему изнутри.

Я сказала Морису, что это прекрасная идея, и у него есть все предпосылки, чтобы его желание стало реальностью. Главное – быть прямым как стрела.

Некоторые вечера по понедельникам Морис делал домашнюю работу. Потом он попросил у меня разрешения заходить ко мне и по воскресеньям. Когда у меня было время, я играла с ним в настольные игры или мы смотрели телевизор, а иногда у меня были дела и мне надо было куда-то идти. Когда я уходила, Морис оставался в квартире один. Он говорил, что ему очень нравится быть одному, потому что он мог делать все, что хочет: есть, читать, смотреть кино или спать. Никто его не беспокоил. В эти часы у него словно появлялся свой собственный дом, в котором он был хозяином.

Иногда по понедельникам мы ходили за покупками. Я сознательно не покупала ему много вещей и никогда не покупала дорогой дизайнерской одежды, за исключением подарков на Рождество. Я покупала то, что ему было действительно нужно. Большей частью мы ходили в магазин за продуктами: индюшатиной, ростбифом и другой нарезкой, из которой я делала ему бутерброды для школьного ланча. Я старалась делать эти бутерброды максимально большими, потому что понимала, что, возможно, они окажутся его единственной едой на весь день. В пакет вместе с бутербродами я добавляла фрукты, джем и свежее печенье. У меня всегда был запас коричневых бумажных пакетов, в которые я упаковывала его ланч. Все было так, как он просил. Иногда по пятницам я засовывала в пакет десять долларов, чтобы у него были деньги на еду в выходные.

Однажды днем в субботу по домофону позвонил швейцар и сказал, что ко мне пришел Морис. Когда мальчик поднялся ко мне в квартиру, он был весь в слезах. До того случая я всего лишь один раз видела, как Морис плачет, и прекрасно знала, что он маленький, но сильный человек. Я налила ему сока, мы сели, и я спросила, что случилось.

– Мою маму поймали на продаже наркотиков, и сейчас она в тюрьме, – сказал он.

До этого он только один раз говорил мне о своей матери, про то, что она домохозяйка, которая готовит и убирается в квартире. Теперь он признался, чем она занималась на самом деле.

– Она сидит в тюрьме Рикерс-айленд, – сказал он. – Это очень плохое место, и люди там очень плохие.

Потом он долго рассказывал мне про свою мать. Оказывается, ее и раньше арестовывали, и он никогда не знал, когда она вернется домой. Морис и в этот раз не знал, когда ее опустят. Он признался, что врал мне, когда раньше рассказывал про свою мать, а что она домохозяйка – взял из телевизионной рекламы. Морис признался, что его мать была наркоманкой и, чтобы иметь деньги на наркотики, воровала все, что плохо лежит, и продавала. Она обменивала на деньги продуктовые купоны, которые получала в виде пособия, и поэтому у них в квартире никогда не было еды. Он добавил, что ее проблемы с наркотиками только ухудшились после того, как она начала употреблять крэк.

Морис объяснил мне, что обманул меня про занятия его матери из-за боязни, что это может меня испугать.

– Я ненавижу этот крэк, – добавил он.

Я молча слушала его рассказ. Не мое дело – осуждать его мать. По собственному опыту я знала, что такое родители с вредными и опасными привычками, поэтому у меня не было простых решений и отсутствовало желание поделиться с Морисом дешевой мудростью. Было бессмысленно убеждать его, что все образуется, ведь я была практически уверена, что по возвращении из тюрьмы его мать снова начнет употреблять и торговать наркотиками. Я решила дать Морису возможность высказаться и слушала его, не прерывая.

Потом мальчик сказал мне, что это был первый случай в его жизни, когда он обратился со своей проблемой за помощью к другому человеку.

В апреле у Мориса был день рождения. Его мать все еще была в тюрьме, и я решила устроить ему грандиозный праздник. Я спросила, что бы он хотел сделать в этот день. У Мориса уже был готов ответ.

– А можно будет поехать к Аннет? – спросил он.

Значит, пределом его мечтаний была поездка к моей сестре и общение с ее семьей и моими племянниками. Я ответила – конечно, мы можем это сделать, но попросила его придумать что-нибудь еще, что может доставить ему большое удовольствие.

Он немного подумал и сказал, что скоро в Мэдисон-сквер гарден состоится соревнование по рестлингу, на котором будут выступать такие звезды, как Халк Хоган, Рики Стимбоут-Пароход, Рэнди Саваж и Родди Пайпер. Он уже и раньше упоминал, что ему нравится рестлинг, и с удовольствием сходил бы на это представление.

– Лори, – спросил он, – можно будет пойти на соревнование?

– Поживем – увидим, – ответила я.

Я позвонила в Мэдисон-сквер гарден и купила самые лучшие билеты, положила билеты в коробочку и передала ее Морису, когда мы увиделись с ним в следующий раз. Это было за несколько дней до его дня рождения. «Вот, подарок еще до самого дня рождения», – сказала я. Когда Морис увидел билеты, он подпрыгнул так высоко, что чуть не ударился головой о потолок. Мы пошли на соревнования вместе, и два часа без остановки Морис только и делал, что кричал. На трибунах сидели тысячи подростков его возраста. Я была рада тому, что хотя бы на один вечер Морис мог почувствовать себя таким же, как и его сверстники.

В субботу мы пошли в Hard Rock Cafe, куда я пригласила Нэнси и моего брата Стивена. Морис снова заказал стейк и на этот раз уже легко справлялся с ножом и вилкой. Официантка принесла нам небольшой пирог со свечами, и все посетители ресторана вместе с нами спели «С днем рожденья тебя!».

На следующий день, в воскресенье, мы поехали в гости к Аннет на праздничный обед. Морису испекли еще один пирог, и он получил много подарков. Он так устал от праздников, что заснул в машине по дороге домой. Мне кажется, что ему снились рестлеры на арене, одетые в свои сумасшедшие обтягивающие трико.

Я подъехала к дому Мориса. Он меня поцеловал и поблагодарил за все.

– Это был лучший день рождения за всю мою жизнь, – признался он.

Морис повернулся и собирался вылезти из машины. Вдруг он остановился и снова повернулся ко мне.

– Пока, Лори, – сказал он. – Я тебя люблю.

Эти слова он произнес впервые за все время нашего знакомства.

 

XV

Новый велосипед

Вскоре после дня рождения Мориса его мать выпустили из тюрьмы на Рикерс-айленд. Она приехала домой, «переломавшись», не употребляла наркотики и чувствовала себя отлично. Многие наркоманы жили именно по такой схеме: много лет они употребляли, доводя себя почти до смерти, потом сидели в тюрьме, что давало им возможность слезть с иглы и таким образом спасти свою жизнь. За время пребывания в тюрьме они приходили в себя физически и морально, что давало им возможность прожить еще несколько лет. Но после выхода на свободу многие снова и с новым рвением начинали употреблять, и все начиналось по новой. Мать Мориса несколько недель не употребляла, но потом опять взяла в руки трубку для крэка.

Волшебство, как и Санта-Клаус, является чем угодно, но не реальностью.

Мы с Морисом вот уже почти два года встречались каждый понедельник и часто днем в субботу. Приблизительно раз в месяц мы ездили с ним на обед к моей сестре Аннет. Морису очень нравились эти обеды, и он любил проводить время с моими племянниками. Удивительно, сколько раз с моей помощью он мог испытать и пережить что-то первый раз в жизни. Помню, как однажды накануне Рождества мы были у Аннет, и ее дочка Брук вернулась домой от своих подружек вся в слезах. В гостях Брук упомянула Санта-Клауса, и все ее друзья стали смеяться над тем, что она считает, что Санта-Клаус существует. Придя домой, Брук спросила у своих братьев и сестер, действительно ли Санта-Клаус является выдумкой. Те подтвердили, что Санта-Клауса не существует, и Брук ужасно расстроилась. В тот вечер мы собирались в церковь на театрализованное представление, в котором Брук исполняла роль одного из ангелов с крыльями и нимбом, и мы торопились, потому что уже надо было выходить. Но Брук наотрез отказалась идти на представление. Морис наблюдал за этим. Как и все остальные, он видел, что мы опаздываем. Морис внимательно смотрел, как Брюс подошел к плачущей дочери. Морис по своему опыту был знаком с тем, как иные отцы решают подобную ситуацию. Морис думал, что знает, чем все это закончится.

Брюс присел около дочери и обнял ее. Он начал гладить ее по голове и говорить, что все будет хорошо. Брюс успокаивал дочь до тех пор, пока она не перестала плакать. Морис не поверил своим глазам. В его мире на плачущих детей просто прикрикивали или давали подзатыльник.

Позже Морис сказал, что никогда раньше не видел, чтобы родители так успокаивали своих детей.

На пятнадцатилетие Мориса я решила купить ему первый в его жизни велосипед. Морису нравилось кататься с моим племянником Дереком, и я хотела купить Морису хороший велосипед. За несколько недель до его дня рождения я приехала в Гринлон к Аннет, и меня отвезли в местный спортивный магазин, в котором я увидела замечательную модель производства компании Ross с десятью скоростями. Тогда я подумала о том, что такой велосипед может и не подойти Морису по одной простой причине – это слишком заметная и дорогая вещь, которую в приюте Bryant мгновенно украдут. Но я подумала и о том, что было бы неправильно отказывать Морису в хорошем велосипеде только потому, что он живет в плохом районе. Он не был виноват, что жил там, где жил, ведь он был всего лишь самым простым мальчиком. Я решила, что если он будет хранить велосипед в кладовке комплекса «Симфония», то вполне сможет им пользоваться.

Я купила подарок и попросила некоторое время подержать его в магазине, чтобы забрать в день рождения Мориса. Я сказала Морису, что Дереку покупают новый велосипед и нам надо будет его забрать из магазина. Мы проехали в магазин все вместе с Аннет, Брюсом и моими племянниками. Менеджер магазина выкатил со склада новый блестящий велосипед с большим красным рулем. Он подкатил его к Морису и сказал:

– Поздравляю!

Морис кивнул в сторону Дерека и сказал:

– Нет, это ему.

Тут мы все хором закричали:

– Сюрприз!

Морису понадобилось не меньше пары минут, чтобы понять, что подарок действительно предназначен для него.

Мы поехали назад к Аннет, и ребята поехали кататься. Они катались несколько часов, и потом Брюс позвал их ужинать. Морис не хотел слезать с велосипеда.

Я довольно часто вспоминаю тот день. Я думаю об удивлении Мориса и об огромной радости, с которой он в тот день крутил педали. Я вспоминаю невинность тех часов, чистоту его реакции. Я пытаюсь представить себе, что для него означает обладание велосипедом. И потом я думаю, как быстро проходят эти моменты невинности. Я думаю, как хорошие намерения, оптимизм с широко раскрытыми глазами и любовь могут так долго защищать от жестокой реальности. Этот подарок был для Мориса чем-то волшебным.

Но волшебство, как и Санта-Клаус, является чем угодно, но не реальностью.

Через пару недель после этого мне позвонила Нэнси и сказала, что хочет устроить для меня свидание с мужчиной, с которым познакомилась по работе. Мне было уже тридцать восемь, и я была разведена уже более десяти лет. За все эти годы я периодически ходила на свидания, у меня были и вполне серьезные отношения, но я ни в кого не влюблялась. Я все еще мечтала о создании семьи, но уже сомневалась, суждено ли ей осуществиться. Не могу сказать, что меня сильно привлекали свидания с совершенно незнакомыми мужчинами, но я сказала сестре, что пойду.

На свидании я встретилась с Майклом. Вместе с дядей у него был успешный бизнес по аренде машин в Европе. Майкл был в разводе, и у него было двое сыновей, один из которых заканчивал колледж, а другой туда только поступил. Мы встретились с Нэнси и ее женихом в мексиканском ресторане в районе Челси на Манхэттене. Помню, что я была одета в синий деловой костюм и заказала лобстера. Я также помню, что никогда до этого не чувствовала себя так спокойно и раскованно во время первого свидания. Майкл оказался веселым, умным, вежливым и интересным человеком, и в конце вечера я решила, что он мне нравится.

Через несколько дней Майкл позвонил мне и пригласил поужинать. В тот раз мы пошли в ресторан в моем районе. На первом свидании мы говорили о певце и актере Мэнди Патинкине, и Майкл принес диск с песнями. На третье свидание Майкл забрал меня на автомобиле и, когда я села в машину, передал мне пачку сигарет L&M. Я говорила ему, что бросила курить, и была немного удивлена таким странным подарком. Потом я поняла, что он имел в виду – сокращение L&M можно расшифровать, как «Лора и Майкл». На четвертое свидание мы пошли в ресторан в его районе Вайт-Плейнз. Я поехала на своем автомобиле и следовала за Майклом, который ехал впереди. Мы остановились перед терминалом оплаты за пользование дорогой. Когда я подъехала к терминалу, мне сказали: «За вас уже заплатил джентльмен, который только что проехал». «Молодец, – подумала я, – стильно себя ведет. Всего двадцать пять центов, но жест красивый».

Я сообщила Морису о Майкле сразу после нашего первого свидания. Рассказала, что встретила приятного мужчину, и мне было интересно, куда наши отношения могут привести. Я решила сама поднять эту тему, чтобы Морис не чувствовал, что появление у меня бойфренда может изменить наши с ним отношения. Мне показалось, что он был рад появлению в моей жизни мужчины.

– Ну, наконец-то, – сказал Морис. – Тебе уже давно пора встретить человека, который бы о тебе заботился.

Я рассказала Майклу о существовании Мориса. Я сказала, что встретила на улице потрясающего мальчика, что мы встречаемся с ним каждый понедельник, дружим и что он является важной частью моей жизни. Майкл кивнул и сказал: «Замечательно», но больше не задавал никаких вопросов и не развивал эту тему. Обычно мои знакомые задавали много вопросов о Морисе, но Майкла эта сторона моей жизни не заинтересовала.

На длинные выходные на праздник Дня поминовения Майкл пригласил меня на свою новую яхту, которая только что прибыла из Сингапура. Майкл назвал свою яхту Paddington Station. До этого я мало плавала на лодках, но эта мне сразу понравилась. Майкл предложил мне поехать с ним в канун празднования Дня независимости в начале июля в двухнедельный круиз, и я согласилась.

Я рассказала об этом Морису. Я планировала отсутствовать два понедельника подряд. Это было первым серьезным выходом из графика наших встреч со времен нашего знакомства. Морис очень спокойно воспринял эту новость – он сказал, что очень рад за меня, потому что я заслуживаю небольшого отпуска, а также просил за него не волноваться. Морис сделал все возможное, чтобы у меня не было угрызений совести по поводу моего отсутствия. Я вспомнила слова мисс Хаус: «Нельзя взять и бросить этого мальчика». Но я же не бросала Мориса – я просто собиралась уехать на две недели. Тем не менее у меня было плохое предчувствие.

После нашего круиза Майкл попросил меня переехать к нему в Вестчестер. К тому времени я уже влюбилась и считала, что нашла мужчину своей мечты. Майкл был добрым, внимательным, щедрым, и мне казалось, что он должен быть прекрасным отцом. У него не было нервных срывов, и пил он весьма умеренно. Я очень хотела к нему переехать, но волновалась, что будет с Морисом. Пока мы жили совсем рядом, на Манхэттене, и он мог заходить ко мне, чтобы пообщаться. Но я собиралась уехать в пригород, из которого до центра города надо было добираться почти час. При мысли, что я должна рассказать эти новости Морису, хотелось плакать. Мне казалось, что я попала в заколдованный круг и не в состоянии решить, как мне следовать зову своего сердца и быть с Майклом, но при этом не потерять Мориса.

Как ни странно, но и Морис должен был переезжать. Его мать получила квартиру в Бруклине в рамках федеральной программы предоставления жилплощади малоимущим семьям. Так что Мориса ждал переезд в его первую нормальную квартиру – причем в тот же день, когда и я сама планировала переехать к Майклу. Из-за этого я ощущала меньше вины, но понимала, что наши регулярные встречи могут оказаться под вопросом.

Я рассказала Морису о своих планах. Во время этого разговора я не смогла удержаться от слез. Обещала встречаться по понедельникам в городе, общаться по телефону и обязательно сохранить нашу дружбу. И все же я знала, что многое в наших отношениях – возможность испечь вместе пирог, постирать его белье, поставить елку на Рождество – может бесследно исчезнуть. Морис и на этот раз успокоил меня и сказал, что все будет хорошо.

– Лори, но мы же будем продолжать видеться по понедельникам, – обнадежил меня он. – Мы можем ходить в Hard Rock Cafe. Все будет в порядке. Не надо обо мне волноваться. Лори, настало время, когда ты должна подумать о самой себе.

Я упаковала свои вещи и отправила их в Вайт-Плейнз и в один из трех выходных поехала в свой новый дом. Это был скромный с виду, современный двухуровневый особняк в стиле «ранчо». На участке протекал ручей. Я попросила Мориса позвонить мне, как только он переедет в новую квартиру. Морис взял из моей квартиры все свои вещи за исключением велосипеда, который оставался в комплексе «Симфония». Я дала швейцарам денег, чтобы они в любое время пускали Мориса за велосипедом, когда он захочет покататься. В те выходные Морис мне так и не позвонил, и я начала волноваться. Звонок раздался в понедельник – он плакал навзрыд, и я не могла разобрать ни слова из того, что он говорит. Я попросила его успокоиться и рассказать мне, что произошло. Морис помолчал и потом сказал:

– Мой велосипед украли. А маму арестовали.

Морис сказал, что катался на велосипеде до самой ночи (хотя и обещал мне этого не делать). Внезапно на него напали два парня постарше, отобрали велик и уехали. Морис пытался их догнать, но безуспешно. Он ужасно переживал из-за того, что потерял мой подарок.

– Послушай, это всего лишь вещь. Главное, что ты сам не пострадал, – успокаивала его я, хотя прекрасно знала, что для Мориса значил этот велосипед. Он так им гордился и был так подло обворован.

Через много лет после описываемых событий Морис признался мне, что все произошло по-другому. Он катался в районе приюта Bryant, повстречал двух знакомых ребят и остановился с ними поболтать. Дело происходило не ночью, а днем. К нему подошел черный парень, которому было лет двадцать, и сказал, что у Мориса отличный велосипед. Морис видел этого человека на районе, но не был с ним знаком.

– Дай кружок нарезать на твоем велике? – попросил этот парень.

Морис отказал.

– Да ладно, – настаивал тот. – Всего лишь небольшой кружок. Хочу попробовать, как он едет.

Парень вынул из кармана бумажник, достал из него водительские права и дал их Морису.

– Братишка, я не украду твой велик, – заверил он Мориса. – Вот тебе мои права, чтобы ты был уверен, что я вернусь.

Но Морис не хотел давать этому человеку свой велосипед. Инстинктивно он чувствовал, что надо побыстрее уехать. Однако он подавил в себе эти чувства и решил довериться незнакомцу. Он взял права и дал парню велик.

– Через десять минут вернусь, – сказал тот и уехал.

Морис терпеливо ждал десять минут, но никто не возвращался. Он подумал, что парень, возможно, захочет покататься на велосипеде дольше, чем десять минут. Велик был настолько хороший, что с него не хотелось слезать. Но день закончился, и наступил вечер.

Морис прождал семь часов.

К чему приводили мои собственные действия – к добру или злу?

Потом выяснилось, что права были фальшивыми, и Морис потерял свое сокровище. Он чувствовал горечь и отчаяние. Больше всего его убивало, что он потерял мой подарок. Поэтому Морис не хотел говорить мне, как это произошло на самом деле. Он думал – если я узнаю правду, то подумаю, что он вел себя глупо и необдуманно. Поэтому Морис и придумал историю, что на него напали и украли велосипед.

Я долго думала об этом случае и задавала себе вопрос, почему Морис тогда не доверился своему первому чувству. Он видел, что я ему верю: я пускала его к себе в квартиру, не боялась, что он украдет мелочь из кувшина, неоднократно говорила о важности доверия, дарила свою доброту – и он решил также довериться другому человеку. Но был подло обманут.

Если вдуматься, то я сама была во многом виновата в случившемся. Я говорила о высоких идеалах, которым не было места в тех обстоятельствах, в которых жил Морис. Может быть, я подавляла его природные инстинкты выживания на улице? Может быть, обманывала себя, а заодно и его, считая, что новый велосипед и благотворительные обеды в состоянии изменить всю его жизнь? Мне надо было ответить на непростой вопрос – какова моя собственная роль во всем, что произошло? К чему приводили мои собственные действия – к добру или злу?

Гораздо позже Морис рассказал мне всю правду об аресте своей матери.

Морис надеялся, что мать где-то отсыпается после наркотического марафона.

Перед переездом он пребывал в радостном возбуждении. Всю свою жизнь мальчик прожил в крохотной комнатке, в которой спало еще десять или двенадцать человек. Теперь он должен был поселиться в двухкомнатной квартире с бабушкой, сестрами и матерью. Перспектива этого переезда помогала ему спокойно пережить мой отъезд в Вайт-Плейнз. Он очень волновался, сможем ли мы сохранить нашу дружбу, хотя ни словом об этом не обмолвился. Морис привык, что взрослые его бросают и обманывают, поэтому он в глубине души боялся, что я именно так с ним и поступлю.

Семья Мориса долго ждала своей очереди на жилье, бюрократы годами перекладывали бумаги с одного стола на другой, и вот наконец это свершилось. За два дня до намеченного переезда Дарселла не пришла домой. Не появилась она и в выходные. Морис надеялся, что мать где-то отсыпается после наркотического марафона.

В понедельник, в день переезда, бабушка сообщила ему, что мать снова арестовали.

Как выяснилось, Дарселла продавала крэк на главной автобусной станции Манхэттена. Она стояла на лестнице, и какая-то женщина хотела ее ограбить, но Дарселла избила ее до крови. Быстро появилась полиция, которая при обыске обнаружила у Дарселлы в карманах пакетики с крэком. Ее арестовали по обвинению в хранении наркотиков с целью их продажи, а также обвинили в попытке убийства. Поэтому вместо того, чтобы заниматься переездом, Морис с бабушкой в понедельник пошли в суд на Манхэттене. Им был предоставлен бесплатный адвокат.

В зал судебных заседаний Дарселлу ввели в наручниках. Адвокат сказал, что обвиняемая и члены ее семьи вот уже много лет были бездомными и проживали в различных приютах, и вот наконец-то семья имеет шанс переехать в собственную квартиру. Адвокат просил судью проявить снисхождение и дать ей шанс начать нормальную жизнь.

– А вы видели, в каком состоянии находится женщина, которую избил ваш клиент? – спросил судья адвоката.

– Все действия моего клиента можно классифицировать как самооборону, – ответил адвокат.

– Я бы не назвал это самообороной, – ответил судья. – Я назвал бы это поведение «преднамеренным нанесением серьезных увечий».

Судья не отпустил Дарселлу на свободу, а назначил день для судебного разбирательства и приказал содержать Дарселлу под стражей. Морис смотрел, как его мать вывели из зала суда.

Морис скрыл от меня самое главное. Он начал жить на улице.

Арест Дарселлы перечеркнул все надежды на переезд. Ей грозил двадцатипятилетний срок заключения за попытку преднамеренного убийства. В конце концов Дарселла согласилась признать свою вину в обмен на тюремный срок в два с половиной года. Ее снова отправили в женское отделение тюрьмы на Рикерс-айленд. За все это время Морис ни разу не навестил мать. Бабушка и его сестры навещали Дарселлу в тюрьме, но Морис от этого отказался.

Городские власти нашли для семьи Мориса другую квартиру, расположенную в Бруклине на Хэнкок-стрит. Эта квартира была гораздо хуже той, в которую семья планировала переехать с Дарселлой. Площадь квартиры на Хэнкок-стрит была даже меньше площади комнаты, которая у них была в приюте Bryant. Морис переехал с бабушкой, сестрами и дядей. Вскоре в квартире стали жить совершенно незнакомые Морису люди, и очень быстро она превратилась в обычный наркопритон, в котором не было ни еды, ни порядка, ни уединения. Морис не сказал мне, что они потеряли квартиру, которую должны были получить. Утаил он и то, что уже через несколько дней после переезда понял, что не в состоянии там жить.

Морис скрыл от меня самое главное. Он начал жить на улице.

После ареста его матери мы продолжали по понедельникам видеться с Морисом. Мы встречались в ресторане, в кино или в зале для видеоигр. Морис ни словом не обмолвился о том, как он живет и что с ним происходит. Очень многое изменилось, теперь мы иногда пропускали встречи, то из-за меня, то из-за него. Через некоторое время мы решили встречаться три раза в месяц. Потом количество встреч уменьшилось до двух.

Мои отношения с Майклом развивались прекрасно, и уже через несколько месяцев после нашего знакомства я была практически уверена, что он предложит мне стать его женой. Нам было хорошо вместе, обоим нравилось проводить время на лодке, и я видела сценарий общего будущего вместе с Майклом. В то время у меня в голове появился план. Я решила, что если с жильем у Мориса снова возникнут проблемы, я смогу уговорить Майкла переселить Мориса в его дом, в котором было четыре спальни. Я не рассказывала о своем плане ни Майклу, ни Морису, но постоянно имела его в виду. Майкл хорошо зарабатывал, и с деньгами у него не было никаких проблем. Я представляла себе, какое влияние Майкл может оказать на Мориса, что он может чем-то заменить ему отца и стать прекрасным примером для подражания в жизни. Я даже мечтала, что Майкл оплатит образование Мориса в колледже.

Отношения с Морисом усложнялись. Аннет и Брюс решили переехать во Флориду и ко Дню благодарения не были готовы никого принимать, потому что паковали вещи и готовились к переезду. Вместо этого Аннет пригласила всех нас на обед к своей свекрови. Если я могла спокойно привести Мориса на обед к своей сестре, то появление черного мальчика в семье ее свекрови было весьма сложно объяснить. Мне становилось все сложнее «вписывать» Мориса в сюжет своей жизни.

Эта ситуация очень угнетала меня. Дошло до того, что я потеряла сон и просыпалась среди ночи. Наконец я решила поехать к свекрови Аннет без Мориса. Даже сейчас, когда я вспоминаю этот эпизод, мне становится не по себе. Тогда я поддалась желанию провести День благодарения с любимым мужчиной, сестрой и ее семьей до того, как они уедут во Флориду. Но сейчас, вспоминая то время, мне кажется, что лучше было бы остаться с Морисом.

Но, увы, я сделала то, что сделала. Я сказала Морису, что в День благодарения мы не увидимся. И снова он меня успокоил:

– Не волнуйся обо мне, – сказал он. – Встретится сразу после праздников.

За неделю до Дня благодарения Нэнси вышла замуж за своего жениха Джона. После их свадьбы Майкл дал мне маленькую черную коробочку и попросил стать его женой. Не могу сказать, что это стало полной неожиданностью, потому что до этого Майкл уже интересовался, какое кольцо мне нравится. И конечно же, я ответила «да». После моего первого неудачного замужества я совершенно не была уверена, что смогу снова влюбиться. Но это произошло, и я снова поверила, что создание собственной семьи возможно. Мы решили отметить свадьбу в июне следующего года.

Приближалось мое первое Рождество, которое я встречала с Майклом в Вайт-Плейнз. За несколько недель до праздника я сказала жениху, что хочу пригласить и Мориса.

– Мне кажется, что это не самая лучшая идея, – ответил он.

Меня ошарашила его реакция, и несколько мгновений я не была в состоянии произнести ни слова.

– Но Морис – мой друг. Почему бы нам его не пригласить?

– Потому что я о нем ничего не знаю, – ответил Майкл. – И я ничего не знаю о его семье.

– Морис – замечательный парень. И я за него готова ручаться.

– Лора, дело не в том, что я не доверяю Морису. Все дело в его семье. У него есть родственники, о которых мы ничего не знаем, и я не хочу соприкасаться с этой частью его жизни.

Мы с Майком спорили несколько часов.

Я отказывалась верить тому, что слышали мои уши. Мое состояние было близким к истерике. Я даже представить себе не могла, что Майкл не захочет принять Мориса и сделать его частью нашей общей жизни, впустить его в свой дом. Мы никогда серьезно не обсуждали мои отношения с Морисом и его самого, но Майкл прекрасно знал, какое огромное значение я придаю дружбе с этим мальчиком. Я по определению считала, что Морис станет частью нашей семьи. То, что мужчина, которого я любила, был совершенно иного мнения, разбивало мое сердце. Однако все оказалось даже хуже, чем я могла ожидать. Майкл не просто не одобрял, а наотрез отказывался его приглашать. И не собирался менять своего мнения по этому вопросу.

– Да как же можно быть таким черствым?

– А из-за чего весь этот сыр-бор?

– У меня есть перед ним обязательства. Ты же знаешь, как я к нему отношусь.

– Я никогда не говорил, что ты не можешь с ним видеться.

– Но домой я его не могу пригласить?

– Это будет очень некомфортная ситуация.

Я представила, где сейчас находится Морис – дома, без матери, в кровати с грязными простынями.

Мы спорили почти до хрипоты. Я легла в кровать и накрылась одеялом с головой. Пыталась заснуть, но не могла и в два часа ночи встала, оделась, поехала на Мамаронек-авеню и остановилась около реки. Я сидела в автомобиле и плакала. Понимание того, что мне будет сложно совместить дружбу с Морисом и брак с Майклом, было одним из самых болезненных и неприятных во всей моей жизни. Я сидела в машине и буквально слышала слова мисс Хаус: «Нельзя бросать этого ребенка». Я представила, где сейчас находится Морис – дома, без матери, в кровати с грязными простынями. Я вспомнила о его украденном велосипеде и как мы с ним пекли печенья и подумала, что это уже не повторится. Я думала о том, куда он пойдет на Рождество, если не сможет быть со мной. Скорее всего, в Армию Спасения.

Как заставить Майкла изменить свое мнение? Больше всего меня расстраивало, что он упорно стоял на своем. Я никогда не могла даже представить, что разногласия по поводу Мориса могут так негативно отразиться на наших отношениях. Я любила Майкла, хотела выйти за него замуж и мечтала иметь от него детей, но только что увидела другую сторону его характера – закрытую, непробиваемую и эгоистичную. Меня поразило спокойствие, с которым он смотрел на мою ужасную боль и мучения. Если он так черств по отношению к Морису, может, и меня скоро ждет эта же участь? Как он мог не заметить, что у меня от этого разрывается сердце? И если он это видел, так почему же ему было все равно?

Я вернулась домой, легла в кровать и не сказала Майклу ни слова в течение четырех дней.

После этого мне, конечно, надо было поставить ультиматум: «Либо ты принимаешь меня с Морисом, либо у нас ничего не получится». Нравится это ему или нет, но Морис – часть моей, а теперь и его жизни.

Но я ничего такого не сказала. Вместо этого я встретилась с Морисом в ресторане и сообщила, что не смогу увидеть его на Рождество. Я пообещала, что в понедельник после Рождества мы обязательно увидимся и я передам ему подарки. После этого мы обязательно будем встречаться каждый понедельник.

– Прости меня, Морис, мне очень, очень стыдно, только прости.

У Мориса и мускул на лице не дрогнул и он только сказал:

– Лори, все в порядке.

Мы с Майклом поженились у него дома в Вайт-Плейнз. На свадьбе было около ста человек. На лужайке поставили шатер. Был прекрасный летний день, мы произнесли свой обет около ручья на участке. Все потом говорили мне, что свадьба получилась чудесной.

Все прошло замечательно. Но на свадьбе не было моего друга Мориса.

 

XVI

Зимняя куртка

В один прекрасный день Морис решил посчитать количество людей, которые проживали в крохотной квартирке его бабушки в Бруклине. Он насчитал двенадцать человек. Не все из этих людей постоянно жили в квартире, но все же их было немало. Дальние родственники, дяди, друзья, наркоманы-приятели, соседи и просто случайные наркоманы. Вот в таких условиях жил Морис, которому приходилось бороться за место в грязной комнате. И он ушел из квартиры.

Морис умел выживать на улицах. Возможно, он не понимал, зачем надо копить килограммы мелочи в кувшинах, или удивлялся завернутым в красивую упаковку подаркам, но он знал, как выжить на улицах Нью-Йорка. С тех пор как мы с ним впервые встретились, он вырос примерно на десять сантиметров. Высокий для своего возраста, худой и сильный, он был уже скорее мужчиной, чем мальчиком. Он знал, где достать еду, как избежать встреч с полицией и правильно себя вести в угрожающей ситуации. Два или три раз в месяц мы с ним встречались. Как я потом узнала, наши встречи имели для Мориса огромное значение, потому что они были единственным нормальным человеческим контактом во враждебном мире.

Морис знал, где можно поспать. На 42-й улице и на Таймс-сквер находился старый кинотеатр, в котором круглыми сутками крутили фильмы о кунг-фу. Официальное название этого кинотеатра было «Кинотеатр на Таймс-сквер», но все называли его просто «кинотеатр кунг-фу». Морис попрошайничал, набирал денег на билет, заходил в зал, находил место на задних рядах, сворачивался калачиком и всю ночь спал под звуки ударов и крики с экрана. Днем он шел в другой кинотеатр, в котором показывали фильм «Поездка в Америку» с Эдди Мерфи. Этот фильм Морис посмотрел, наверное, раз триста. Все диалоги картины он знал наизусть.

Иногда он заходил в офис Ассоциации молодых христиан на 59-й улице, чтобы принять душ, и иногда возвращался в Бруклин, чтобы проведать бабушку. Но никогда долго там не задерживался. Никто не спрашивал, где он живет и чем занимается. Некоторое время он посещал государственную школу № 131, но потом его перевели в другую, так называемую «альтернативную» школу. Сперва Морис не понял, что значит «альтернативная», но потом обратил внимание, что у всех учеников этой школы были серьезные проблемы с психикой. Морис понял, что в этой школе ему не место, и перестал туда ходить. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он уже окончательно «завязал» со школой.

Главной проблемой в жизни стали деньги. Попрошайничать ему уже не хотелось. Он считал, что у него есть только один способ заработка. Как и практически все знакомые ему мужчины, он мог бы начать продавать наркотики. Продажа крэка принесла бы ему гораздо больше денег, чем любое другое занятие. Он знал, насколько доходным это является, потому что видел толстые «колбасы» банкнот у своих дядей, из которых они вынимали двадцатки и сотенные купюры. Морис знал, где купить наркотики, как их «разбодяжить» и где продавать. Первый день продажи мог сулить ему несколько сотен долларов заработка. Когда Морис жил на улицах и спал в кинотеатрах, он долго размышлял, что ему мешает и почему он не хочет заняться этим бизнесом.

У него был выбор – продавать джинсы или крэк. Он выбрал джинсы.

Он действительно не хотел. В его представлении это был тупиковый путь. В конце концов он направился в курьерские агентства на Манхэттене. Он посетил три или четыре таких и везде получил отказ. Наконец одно из курьерских агентств предложило ему работу. Морис взял пакет документов, сел на метро и отвез его по нужному адресу. Работа курьером давала восемь долларов в час. Морис перестал попрошайничать на улицах.

Ему нравилось работать и еще больше нравилось обналичивать в банке полученные за работу чеки. Это был честный труд, но хотелось зарабатывать больше. Он решил попробовать продавать джинсы.

Он ездил в Чайна-таун, где по семь долларов за пару покупал «самопальные» джинсы, а потом перепродавал их по сорок долларов. Дело происходило в 80-х годах в Нью-Йорке во время бума поддельных джинсов. Сперва Морис продавал своим коллегам-курьерам, а потом расширил аудиторию до наркодилеров и их подружек. Морис понял, что таким образом может заработать несколько сотен долларов в неделю. Иногда он заезжал к бабушке в Бруклин и оставлял ей денег. Она не спрашивала, как он их заработал, а сам он не рассказывал. Морис знал, что занимается криминальным бизнесом, но он был бездомным, и других перспектив просто не существовало. В таких условиях надо выживать, и совсем не хочется думать о моральной стороне своих поступков. У него был выбор – продавать джинсы или крэк. Он выбрал джинсы.

Через некоторое время Морис позволил себе ночевать в «отеле на час». Главными завсегдатаями этого заведения были проститутки и их клиенты. Грязные комнаты, шумные коридоры, опасные лестничные пролеты – но здесь Морис мог позволить себе оплатить собственную комнату с кроватью и душем.

Через некоторое время Морис узнал, что у отца СПИД.

Потом из тюрьмы выпустили его мать. Она отсидела два с половиной года, и городские власти выделили ей квартиру в неблагоприятном районе Бруклина под названием Браунсвилль. Морис поселился вместе с ней. Некоторое время Дарселла ничего не употребляла, а дяди и прочие мерзкие наркоманы в квартире не появлялись.

Однажды вечером Морис вернулся домой и обнаружил, что на кухне сидит худой мужчина и разговаривает с его матерью.

– Это еще кто? – спросил Морис Дарселлу.

– Это твой отец, – ответила она.

Последний раз, когда Морис видел своего отца, ему было шесть лет. Тогда Дарселла пришла к его отцу с молотком в руке, чтобы забрать сына к себе домой. В то далекое лето Морис-старший попросил у Дарселлы разрешения, чтобы его сын пожил с ним, и она согласилась. Морис пробыл с отцом три месяца и чуть не помер от истощения. С тех пор Морис не видел своего отца. До настоящего момента.

Морис не поверил своим глазам: сила и жестокость Мориса-старшего исчезли. Он выглядел глубоким стариком. Морис не был в восторге от этой встречи.

– А что он здесь делает? – спросил он мать. – Выгони его отсюда.

Через некоторое время Морис узнал, что у отца СПИД. Возможно, Морис-старший заразился от грязного шприца или из-за секса без презерватива. Иногда Морис встречал своего отца на улице, но обходил стороной. Через некоторое время Морису стало жалко его. Раньше Морис-старший был грозой всего района, никого не боялся и вселял в окружающих страх. Теперь отец шаркал ногами и выглядел очень жалко. Однажды на улице Морис увидел, как его отец споткнулся и упал. Морис подошел к нему и помог подняться. После этого случая они начали разговаривать, и Морис смог задать отцу вопрос, который хотел задать всю свою жизнь:

– Почему ты так себя вел? Я должен был походить на тебя, но ты сделал все возможное, чтобы я никогда не был таким. Почему ты ко мне так плохо относился?

Голос отца был тихим. Морис-старший ответил почти шепотом:

– Я не знал ничего другого.

Морис-старший стал извиняться перед сыном.

– Прости меня, сын, – повторял он. – Мне очень стыдно и неприятно. Ни в коем случае не становись таким.

Морис издали наблюдал, как его отец слабеет и теряет вес. Незадолго перед смертью Морис-старший увидел и остановил своего сына на улице.

– Я знаю, что не сделал тебе ничего хорошего, но все равно хочу попросить тебя об одном одолжении. Назови своего сына именем Морис.

Морис не любил собственное имя, потому что так звали его отца и деда. Меньше всего он хотел бы продолжать эту традицию. Но отец был близок к смерти, и из чувства сострадания Морис согласился.

Через несколько дней Морису сообщили, что его отец умер. Это было утро Хэллоуина. Морис поднялся в квартиру, в которой жил отец, и увидел, что тело лежит на полу, а не на матрасе. Морис наклонился, поднял отца и положил его на матрас. Он был удивлен, насколько легким было тело. Гроза Бруклина, король банды «Томагавков» превратился в кожу и кости. Морис подождал прибытия медиков, а потом вышел на улицу.

Он не рассказал мне о смерти отца. Морис не любил говорить о плохом. А жаль, ведь я могла бы понять его сложные чувства по отношению к отцу, а также их напряженные отношения, потому что пережила в своей жизни нечто подобное. Я прекрасно понимала, что тяжелая семейная история в состоянии повлиять на то, какими мы вырастаем. Наше детство определяет, кем мы становимся.

За исключением разногласий по поводу Мориса, мои отношения с Майклом были замечательными. Майкл никогда не запрещал мне общаться с Морисом, и мы продолжали с ним видеться. Со временем Майкл присоединился ко мне, и мы втроем много раз встречались в городе и обедали вместе. Майкл понял, почему Морис был для меня таким важным и особенным человеком. В конце концов он разрешил мне пригласить Мориса в наш дом на Рождество. Тогда вместе с нами были Нэнси с мужем и Стивен. Мы замечательно провели время, хотя все было совсем по-другому, чем когда мы встречались у Аннет. Не буду утверждать, что у Майкла возникли с Морисом крепкие отношения. Мой муж построил вокруг себя непробиваемую стену, которая отделяла его от Мориса. Я была рада тому, что эти два очень важных для меня человека общаются, но поняла, что Морис никогда не сможет жить вместе с нами. Я больше не затрагивала эту тему с Майклом.

Был еще один вопрос, в котором муж никак не хотел мне уступать. Мне исполнилось сорок лет, и если я собиралась рожать, то откладывать было нельзя. На начальной стадии наших отношений мы с Майклом не обсуждали вопрос о детях. Вспоминая то время, я могу сказать, что это стало моей большой ошибкой. После свадьбы мы замечательно проводили время, были заняты работой, и я об этом не думала. Я знала, что мой муж меня любит, и считала, что если любит, то и захочет иметь от меня детей. Я совершенно не предполагала, что этот вопрос может оказаться камнем преткновения.

Мечта, которую я лелеяла всю свою жизнь, исчезла навсегда.

Разговор о детях я подняла через год после свадьбы.

– Я хочу иметь детей, – сказала я.

Майкл посмотрел на пол, потом поднял глаза на меня.

– Я не заинтересован иметь детей, – ответил он.

Я ожидала, что мы можем некоторое время на эту тему хотя бы поспорить, и была удивлена его совершенно безапелляционным и категоричным ответом. Да что там, я была в шоке.

– Но мне очень хочется, и я буду замечательной матерью. Разве ты не хочешь общего ребенка?

– Мне это совершенно не интересно, – ответил он.

У Майкла было двое взрослых сыновей. Он очень ими гордился и принял решение, что больше детей не хочет. Я стала говорить, что возьму на себя все заботы по уходу за ребенком, буду вставать и кормить его. Я заявила, что оплачу няню и сделаю все, чтобы он себя ничем не утруждал. Но Майкл не сдавался, как и в свое время в отношении Мориса. Мы долго спорили, и в конце концов он сказал:

– Лора, мы этот вопрос больше не обсуждаем. Я просто не хочу иметь детей, и точка.

Я вся внутренне сжалась и замолчала. Он сделал мне больно, нанес мне рану. Я терпеливо ждала, пока эта рана затянется, зарастет и я о ней забуду. Но моя душа все равно болела. Постепенно душевная боль превратилась в сожаление и грусть, которые я пыталась задвинуть как можно глубже и дальше, чтобы быть в состоянии спокойно жить. Но боль никуда не делась. Эта боль осталась и давала о себе знать.

Постепенно мне пришлось расстаться со своей мечтой. Я всю жизнь хотела иметь двух детей, чтобы они вместе играли и помогали друг другу. Когда мне исполнилось сорок два года, я поняла, что уже никогда не смогу родить. Даже если каким-то чудесным образом мне удастся убедить Майкла изменить свое мнение, я все равно успею родить только одного ребенка. Мечта, которую я лелеяла всю свою жизнь, постепенно со временем тускнела, блекла и потом исчезла навсегда.

Мы часто грустим о том, что потеряли. Или о том, чего так и не случилось. Я мечтала о любящих и счастливых родителях, которые бы вальсировали в гостиной. Я мечтала о своих детях.

Мы хотим здоровых и определенных отношений, но не всегда их получаем. Однако жизнь – сложная штука, и внутри разочарований могут быть спрятаны настоящие сокровища. То, что мы теряем, с лихвой компенсируется тем, что мы в результате получаем и имеем.

В детстве отец причинил мне много страданий, и когда я выросла, то решила, что не буду терпеть его выходки. Я просто его от себя отрезала. Когда он состарился и требовал ухода за собой, я решила, что просто не могу переложить часть своих обязанностей на братьев и сестер. Поэтому раз или два в месяц я приезжала на Лонг-Айленд, чтобы увидеть отца и помочь с уборкой Нэнси и Стивену, который все еще жил с отцом и ощущал на себе все плохие проявления его характера, а также всю горечь и разочарования, которыми он заражал все вокруг.

Весной 1987 года я приехала к отцу на Лонг-Айленд и вымыла там все сверху донизу. Иногда отец был очень рад меня видеть, и все шло прекрасно, а иногда он рвал и метал по любому поводу, а также делал то, что у него очень хорошо получалось – унижал, ругал и проклинал. В такие дни он прилипал ко мне как банный лист и начинал меня «доставать». Я даже не помню, что он сказал, но я вскипела и буквально перестала себя контролировать:

– Ты всю свою жизнь только и делаешь, что нас унижаешь, – заявила я ему, все больше и больше раскаляясь по мере разговора. – Ты унижал и бил мать, и поэтому она умерла от рака. Ты задавил Фрэнка настолько, что он стал заикой, он не уверен в себе, и жизнь у него не самая сладкая. Ты всех нас постоянно унижаешь, и я от этого устала. Я этого больше не потерплю!

Отца мое выступление настолько поразило, что он замолчал. Я вышла из дома и больше никогда ему не сказала ни слова.

Приблизительно через полтора года, за пару недель до того, как мне исполнилось тридцать восемь, позвонила Аннет и сказала, что отцу совсем плохо. Ему уже некоторое время до этого нездоровилось, и теперь он слабел с каждым днем. Доктора неоднократно говорили ему, что надо бросить курить, но он их не слушал. Он умудрялся курить, когда был подключен к подающему кислород респиратору. Волонтеры из службы доставки отказывались входить в дом, потому что боялись его взрывного характера. Потом дыхание у отца стало совсем затрудненным, и сестры отправили его в больницу. Однажды Аннет позвонила с сообщением, что отцу стало хуже. Она знала, что я принципиально не хочу его навещать, но предупредила, что если я его не увижу до смерти, то сама буду об этом жалеть. Но я была непреклонна, и больше уже никто не настаивал.

Вечером Аннет позвонили из больницы и сообщили, что отцу стало хуже, и она поехала в больницу. Однако к ее приезду отца уже не стало. Он умер в одиночестве, не так, как наша мама – в окружении детей, которые держали ее за руки и говорили, как сильно ее любят. Можете думать, что у меня нет сердца, но мне не жаль, что он ушел один. Мне жаль, что он мог бы быть хорошим отцом, но так им и не стал.

На похоронах никто из его детей не знал, что сказать. Потом выяснилось, что самый младший его сын Стивен написал некролог и захотел его прочитать. Стивен, которому тогда было двадцать пять лет, говорил, что отцу нравился сериал «Новобрачные» и что у него, как у фанатов этого сериала, были свои собственные поклонники – те, кто пил в его барах. Стивен говорил о временах, когда отец работал в Picture Lounge и баре в боулинг-центре, в Funzy’s Tavern и, как в каждом новом месте, у него появлялись друзья. «Он был не просто барменом, – говорил Стивен. – Он отличался прекрасной памятью на лица. Он гениально запоминал, что именно пьют его клиенты. И он умел поддержать любую беседу». Это была замечательная речь, все мы пустили слезу, и все было на сто процентов правдой. Мой отец действительно был прекрасным человеком, просто нам не так часто приходилось видеть его с этой стороны.

Морис открыл дверь, зашел, опустился на колени и поцеловал пол.

Через много лет Стивен рассказал мне, что в одном из своих последних разговоров с отцом он спросил его, почему тот так себя вел.

– Не знаю, – ответил отец. – Я не хотел на вас кричать. Я прошу прощения за то, каким я был.

В тот день мой отец много раз извинялся перед Стивеном, и поэтому можно сказать, что он попросил прощения у нас всех. Я знала, что он сожалел о содеянном, но был не в состоянии себя изменить. Он любил мою мать гораздо больше, чем хотел показать. Я сказала себе, что в раю отец не сможет терроризировать маму. В раю он будет иным. Там они с мамой будут все-таки вальсировать.

Через год после смерти своего отца Морис встретил девушку по имени Мека. Один из его дядей встречался с ее матерью, поэтому они часто виделись. Сперва она Морису не понравилась, ему казалось, что она слишком громко и много спорит. Он видел, что в ней есть и хорошие стороны, но Меке нравилось ругаться и скандалить, а вот этого-то в жизни Мориса и без нее было достаточно. Но в один прекрасный день Мека наклонилась и поцеловала его. Он сказал ей: «Ты мне не настолько нравишься». Но она не сдавалась, и вскоре Морис почувствовал то, чего никогда раньше не чувствовал.

Я помню, как один раз мы с Майклом пригласили на ужин Мориса и Меку. Она была очень милой и сказала мне, что любит читать. Я увидела в ней много положительных сторон, но, как и Морис, она была такой молодой, что в конце обеда я начала за них волноваться. Я боялась, что она забеременеет. И я не представляла себе, как Морис собирается растить ребенка. Потом я попросила его быть поосторожнее, и он пообещал. Тем не менее я не могла избавиться от плохого предчувствия.

В тот период жизнь Мориса была достаточно устойчивой. Его мать снова стала употреблять наркотики, но остепенилась и уже не «зажигала», как раньше. Как только Майклу исполнилось восемнадцать лет, он получил право на собственную квартиру. Его мать уже не имела таких прав, так как у нее была судимость. Морис решил помочь матери – отдать ей свою квартиру. Он заполнил все необходимые бумаги, и в один прекрасный день ему вручили ключи от трехкомнатной квартиры на Хиллсайд-авеню. Морис открыл дверь, зашел, опустился на колени и поцеловал пол.

У него уже десять лет не было нормального дома. И вот наконец появился.

Морис перевез мать, а сам поселился у Меки в Бруклине. Они много ругались и ссорились, но у них были и радостные моменты. Парочка любила ходить в парк аттракционов на Кони-Айленд, и Морис гордился огромным плюшевым белым мишкой, которого там выиграл. День, когда он узнал, что Мека беременна, стал одним из самых счастливых дней его жизни. Он никогда не думал, что у него будут дети, никогда не представлял себя с сидящим на колене сыном, но перспектива стать отцом вызвала у него бурную радость.

Морис присутствовал при родах Меки в роддоме Сент-Винсент на Манхэттене. Она родила здорового мальчика. Морис взял на руки своего маленького сына и поцеловал его. До этого он говорил Меке, как хочет назвать ребенка. Ей имя понравилось, и она не возражала.

На следующий день он из роддома поехал на метро в квартиру матери. Морис подошел к дому, посмотрел вверх на окна и остановился как вкопанный.

Окна его квартиры были черными от пожара.

Морис бросился наверх. Квартира действительно сгорела, и никто из соседей не знал, что стало с Дарселлой. Лишь позже Морис узнал, что все члены его семьи были в безопасности. Оказалось, племянники играли с зажигалкой и подожгли его белого плюшевого мишку, после чего начался пожар.

Так в одно мгновение Морис снова стал бездомным.

Когда Морис сказал мне, что у него родился сын, я не стала прыгать от радости. Конечно, я понимала, что рано или поздно у него появятся дети, но ему было всего девятнадцать лет, и жизнь его не была настолько налаженной, чтобы заводить детей. Я сказала ему, что родить ребенка сейчас – безответственный поступок, и я боюсь, что порочный круг, в который он сам попал со своими родителями, может повториться и с его детьми. Морис понимал причины моего волнения, но считал, что все наладится.

– Лори, не волнуйся, – сказал он. – Я держу ситуацию под контролем.

Из-за моей реакции он не предложил мне увидеть своего сына и не принес его на нашу встречу. Я боялась, что чувство ответственности за ребенка может подтолкнуть Мориса к принятию неправильных решений. Мне было сложно внутренне перестроиться и понять, что Морис уже взрослый человек. Когда мы встретились восемь лет назад, он сам был еще ребенком. А вот сейчас он стал отцом. Если честно, я очень за него переживала. Я верила в него, но понимала, что полученное им благодаря нашей встрече является зыбким и проходящим. И в этом нет его вины, все дело в мире, в котором мы живем.

Морис исчез из моей жизни.

Вполне вероятно, на мою реакцию повлияла моя собственная ситуация. Именно в тот период я начинала понимать, что у меня никогда не будет своих детей. Я мечтала об этом всю жизнь, а теперь осознала, что уже никогда не рожу. А вот Морис, которому было всего девятнадцать лет, повел себя безответственно и у него уже есть ребенок, несмотря на то что он сам еще слишком молод. Вполне вероятно, что в душе я завидовала ему и тому спокойствию, с которым он принимает изменения в своей жизни. Может быть, я сама ощущала себя обиженной и обделенной? Вполне возможно.

Вскоре после рождения сына мы с Морисом встретились на Манхэттене. Приближалось Рождество, и холод покалывал тысячью маленьких иголок. Мы разговаривали о Меке, их сыне и как у них идут дела.

И тут Морис попросил у меня то, чего никогда не просил.

Он попросил денег в долг.

Он сказал, что Мекка увидела зимнее пальто, которое ей очень понравилось, и он хотел ей его подарить. Пальто стоило триста долларов.

– Морис, это недешевое пальто, – заметила я.

– Но Меке оно очень нравится, и мне так хочется сделать ей подарок, – ответил он.

Я никогда не думала о том, как поведу себя, если Морис попросит у меня денег. В свое время я постоянно подбрасывала ему мелочь на обед. Я потратила на Мориса много тысяч долларов, но деньги в наших отношениях не имели никакого значения. Тем не менее меня неприятно удивила его просьба.

При этом я чувствовала себя виноватой, что стала с ним реже встречаться, и что настороженно отнеслась к рождению его сына. Поэтому я предложила ему следующую схему.

– Я подарю тебе двести долларов, а сто дам взаймы. И ты должен начать отдавать мне эти деньги как можно быстрее. Пусть ты будешь давать мне хоть по двадцать пять центов в неделю, но ты должен со мной расплатиться. Ты понимаешь меня, Морис?

– Понимаю, – сказал он. – Я тебе очень благодарен.

Мы подошли к банкомату, и я сняла деньги. Он обнял меня и поблагодарил еще раз. Потом каждый из нас пошел своей дорогой.

В следующий понедельник Морис мне не позвонил. Равно как и в понедельник на следующей неделе. Так прошел сначала один месяц, а потом другой.

Морис исчез из моей жизни.

 

XVII

Темный лес

За восемь лет дружбы с Морисом самым длинным периодом, во время которого мы не виделись, до этого были всего три недели. Мы привыкли к нашим встречам и разговорам, которые стали частью моей собственной жизни. Я знала, что Морис живет в Бруклине, но не знала точного адреса. Он не пускал меня в эту часть своей жизни, и мы неизменно встречались на Манхэттене. У меня не было номера его телефона. Все эти события происходили до появления мобильников, и к тому же я совершенно не уверена в том, что у него был стационарный телефон. После моего переезда в Вайт-Плейнз Морис всегда звонил мне на работу по понедельникам, и мы договаривались о месте встречи. Оставалось только одно – терпеливо ждать звонка и надеяться на то, что Морис рано или поздно позвонит сам.

Но на этот раз он просто не выходил на связь. Мы не говорили вот уже восемь месяцев. Приближался мой день рождения, и я надеялась, что он позвонит и поздравит меня. С начала нашей дружбы он никогда об этом не забывал. Однако в тот год мой день рождения прошел, а Морис так и не позвонил. Я начала рыться в телефонных справочниках и звонить всем людям по фамилии Майзик, но все оказались его однофамильцами.

Прошли Рождество, День благодарения, еще один мой день рождения, а от Мориса не было никаких вестей. В то время я работала в журнале Teen People и попросила мою ассистентку Рэйчел моментально соединять или находить меня, если позвонит любой человек по имени Морис. Пару раз мне показалось, что я видела его в автобусе или на углу улиц на Манхэттене, но это оказывался кто-то другой. Я начинала свыкаться с мыслью, что Морис раз и навсегда исчез из моей жизни. Иногда я даже думала, что он умер.

Путешествие Мориса началось с предательства.

Размышляя о тех временах и о том, что случилось с Морисом, мне на ум приходит одна из главных тем мифологии. Эту тему Джозеф Кэмпбелл назвал путешествием героя. Это путешествие, которое в той или иной степени пережил каждый из нас. Оно помогает человеку понять самого себя, а также на что он способен. Когда мы молоды и полны энергии, мы зачастую очень наивны, и жизнь, заманивая нас успехом и приключениями, заводит нас в темный таинственный лес. В этом лесу мы встречаем такие трудности и испытания, о которых даже и не подозревали, и то, как нам удается с этими сложностями справиться, определяет, какими людьми мы становимся. Если мы переживаем все трудности и выживаем, мы становимся мудрее и сильнее. Мы получаем опыт, который помогает сделать жизнь лучше. Это путешествие героя можно назвать путем самопознания.

Морис исчез из моей жизни, чтобы войти в этот темный и заколдованный лес.

Путешествие Мориса началось с предательства. Он знал, что наркотики употребляли его родители. Он знал, что его дяди, а также практически все мужчины в его семье и ее ближайшем окружении также их употребляли. В его жизни был только один человек, который, как он думал, не прикасался к наркотикам. Это была его бабушка Роуз.

Большую часть жизни Морис верил в то, что бабушка Роуз ничего не употребляла. Пока мама Мориса жила ради наркотиков или сидела в тюрьме, бабушка занималась домом и являлась центром всей семьи. Она утешала Мориса, говорила ему, что он хороший мальчик, просила не волноваться и обещала, что его мама выйдет из тюрьмы и будет его всегда любить. В совершенно непредсказуемых условиях жизни бабушка была единственным человеком в семье, на которого он мог положиться. Когда Морис был совсем ребенком, он заметил, что бабушка никогда не ложится спать вместе с остальными, и однажды спросил, почему она продолжает сидеть в своем кресле.

– Потому что я должна следить за моими внучатами, – отвечала бабушка. – Я слежу за вами и оберегаю ваш сон.

Морис верил бабушке. Она была человеком, который его защищал.

Приблизительно тогда, когда у него родился сын, Морис узнал, что у бабушки Роуз рак и ее положили в больницу. Эта новость стала для него ужасным ударом, но потом одна из теть Мориса сказала, что бабушка просит, чтобы ей в больницу передали пакетик героина.

– Зачем ей героин? – спросил Морис. – Что она собирается с ним делать?

И тогда тетя сказала ему, что бабушка Роуз уже много десятилетий употребляет наркотики.

Морис был сражен этим известием. Постепенно, вспоминая прошлое, он понял, почему бабушка не ложилась спать со всеми остальными – она хотела употреблять героин, чтобы дети этого не видели. По утрам бабушка не вставала рано, а спала по полдня. Морис почувствовал, что его предали, но все равно поехал к ней в больницу. Он приехал до того, как начались часы приема посетителей, поэтому он проник в здание больницы через подвал и поднялся на пятый этаж. Зайдя в палату Роуз, Морис увидел, что она дышит через респиратор, подающий кислород. Маска упала с лица бабушки, а ее постельное белье было грязным. Морису показалось, что никто не ухаживает за ней, поэтому он начал громко звать доктора или медсестру. Вместо них появились два охранника, которые схватили Мориса и выставили его из здания больницы.

В ту ночь бабушка Роуз умерла, и Морис так и не смог поговорить с ней перед смертью.

Сперва ему было очень больно, что бабушка его предала, но потом он понял, что все было совсем не так. Да, бабушка Роуз употребляла наркотики, но она скрывала свою зависимость, чтобы Морис мог видеть лучшие стороны ее характера. В этом проявлялась ее забота о нем. Однажды она сама дала ему «косяк», но потом отняла. Роуз видела, что Морис не такой, как все остальные члены ее семьи. До самой смерти она оберегала его от наркотиков.

Но бабушка умерла, и Морис больше не мог рассчитывать на ее поддержку. Тогда он понял, что уже вырос и теперь сам должен заботиться о своей семье.

Мориса очень тревожило ощущение, что он меня подводит.

Через четыре месяца после рождения ребенка Морис и Мека расстались. Они слишком много скандалили и ссорились, и их отношения не могли быть долговечными. Морис сам вырос с родителями, которые постоянно конфликтовали, а потом и вообще рос без отца, и не хотел, чтобы такая же судьба постигла его собственного сына. Они с Мекой договорились, что будут совместно воспитывать ребенка, несмотря на расставание. Потом Морис встретил красавицу Мишель и влюбился. Мишель нравилось, что Морис тихий и сдержанный. Она устала от шумных и скандальных парней. Мориса в Мишель привлекало, что она была умной, уверенной и спокойной. Морис сказал ей:

– У тебя не всегда будет все что ты хочешь, но точно будет все необходимое. Давай вместе переживем плохие времена, и если ты мне поверишь, то все у нас будет хорошо.

Мишель посмотрела ему в глаза и ответила:

– Я тебя поняла.

– Отлично, – ответил Морис.

Они переехали в квартиру на Вашингтон-авеню в Бруклине, и у них родился сын, которого они назвали Джалик.

Морис не сообщил мне о появлении второго сына – он помнил, как я отреагировала на первого. И когда он брал у меня деньги для покупки нового зимнего пальто для Меки, он не сказал мне всей правды – на самом деле ему надо было купить две зимние куртки – для Мориса-младшего и Джалика.

Мориса очень тревожило ощущение, что он меня подводит. Он считал, что, с моей точки зрения, он ведет себя безответственно, и в этом он был совершенно прав. Мне бы очень хотелось повернуть время вспять, чтобы в тот период не быть с ним такой строгой. Я не думала, что мои оценки и чувства так сильно его расстроят. Я могла бы об этом догадаться, но, увы, не догадалась. Одной из причин, по которой он не выходил со мной на связь, было то, что он просто не хотел меня расстраивать.

Вторая причина была очень простой – Морис понял, что ему надо найти занятие, которое позволит ему содержать семью. Он уже не был мальчиком, который ест стейк и готовит у меня дома печенье, – он стал отцом. Он понимал, что не может рассчитывать, что я буду содержать его семью. Именно тогда он принял непростое решение, что ему надо уехать в Северную Каролину и постараться организовать там бизнес.

Морис планировал привезти джинсы в Северную Каролину, которая отставала от Нью-Йорка в смысле моды. Ему надо было организовать линию поставки, по которой он мог бы переправлять из Нью-Йорка джинсы и наладить сеть сбыта в Северной Каролине. Мишель была против этой идеи, потому что ей не нравились люди, которые будут работать вместе с Морисом. Тот собирался в путь с двумя парнями, которые зарабатывали на наркотиках, и Мишель переживала, что они будут торговать совсем не одеждой.

Но Морис был убежден, что должен довести свой план до конца, поэтому попрощался с Мишель, сел в автобус и отправился на юг.

Он посетил города Райли, Файеттвилль, Гринсборо и Клинтон. Он очень скучал по Мишель и детям, звонил домой и обещал скоро вернуться. Морис не говорил Мишель, что у него возникли проблемы: его попутчики постоянно враждовали с местными дилерами. Они дрались и всем угрожали. Морис понял, что, как он ни старался избежать проблем, все равно оказался в самом центре смерча. В детстве он часто видел, как решают конфликты его отец, дядя Темный и дядя Хромой. Они всегда старались быть максимально крутыми, и инстинктивно Морис начинал вести себя, как и они, поддерживая свой имидж крутого парня из Нью-Йорка, который в состоянии разобраться с местной братвой.

Морис понял, что, как он ни старался избежать проблем, все равно оказался в самом центре смерча.

Некоторое время он жил в ржавом трейлере у человека по имени Крикет. Морис обратил внимание, что у Крикета было очень много оружия. Когда Морис увидел эту массу винтовок, он понял, что ему здесь не место. Однажды утром он пошел на службу в местную пятидесятническую церковь. После службы к нему подошел священник.

– Сын мой, – сказал священник. – Я не знаю, что ты здесь делаешь, но Господь сказал мне, что тебе пора отправляться домой. У тебя дома есть важные дела. Возвращайся-ка ты обратно.

Морис не закончил свои дела и так и сказал об этом священнику.

– Тебе надо уезжать сегодня вечером, – заявил священник. – Если ты этого не сделаешь, то можешь об этом сильно пожалеть. Тебе сейчас надо быть дома.

В тот вечер Морис сидел в трейлере с Крикетом и его друзьями. Вдруг на улице раздался шум, и он услышал, как к трейлеру подъехали несколько машин. Незадолго до этого один из спутников Мориса подрался из-за женщины, и теперь ее родственники приехали с ним разбираться. Морис услышал ругань и громкий стук в дверь трейлера. Морис вышел наружу, и сразу же после этого раздался первый выстрел.

Он спрятался за автомобилем и услышал, как мимо него просвистела пуля. Другая пуля разбила ветровое стекло автомобиля. Звуки выстрелов гремели в ушах, и Морису было сложно собраться с мыслями. Он видел, как Крикет и его люди отстреливаются. Морис начал молиться, чтобы перестрелка скорее закончилась. Но пальба продолжалась, и в ту ночь прозвучало более ста выстрелов.

Крикет бросил Морису пистолет.

Отец Мориса, а также его дяди в подобной ситуации наверняка подняли бы пистолет и начали отстреливаться. Казалось, что судьба решила, что теперь настал черед Мориса взять в руки оружие. Но он прятался за автомобилем и вспоминал, что в то утро сказал ему в церкви священник. «Ты можешь об этом сильно пожалеть». Морис вспомнил о том, что в Бруклине его ждут Мишель и сыновья. И он вспомнил обо мне.

Рядом с ним лежал заряженный пистолет, а в него самого стреляли. Тогда Морис подумал только одно: «Мне это не нужно».

Он так и не взял в руки брошенный ему пистолет. Перестрелка продолжалась полминуты, хотя казалось, что эти полминуты растянулись на несколько часов. Потом звуки выстрелов стихли, и машины уехали. Крикет с отвращением посмотрел на Мориса.

– Чего ты плачешь? – спросил он его.

– У меня дома дети, – ответил Морис. – Хватит, я уезжаю.

На рассвете он сел в автобус, направляющийся в Нью-Йорк.

Морис вошел в свою квартиру, увидел Мишель и своих мальчиков и произнес молитву благодарности. Ему показалось, что нет чувства слаще, чем когда его дети тянут его за куртку и пытаются на него залезть.

Он был рад снова увидеть свою мать. Во время своего отсутствия он часто о ней вспоминал и волновался, как она себя чувствует. Морис знал, что его мать больна. После возвращения из тюрьмы она сказала, что у нее СПИД.

От этой новости Морис пришел в ужас. Он не очень хорошо представлял себе, что такое СПИД. Он знал об этой болезни только одно – это смертный приговор. Сразу после того, как Дарселла сообщила ему о болезни, Морис начал готовиться к ее смерти. Он представлял себе, как она будет себя чувствовать в этот день.

Дарселла некоторое время после возвращения домой употребляла наркотики, но потом бросила их навсегда. Она пошла на интенсивную трехмесячную программу детоксикации, и в течение этого времени Морис не имел от нее никаких вестей. После этого она еще девять месяцев провела в реабилитационной клинике для наркоманов Святого Христофора в Бронксе. Морис неоднократно ее посещал и видел, как Дарселла поправлялась, ее глаза становились все ярче, а сама она становилась такой живой, какой он уже ее и не помнил. Все шприцы, трубочки, крэк, наркоманы и полицейские ушли для нее в прошлое. Все, больше Дарселла не будет, закатив глаза, сидеть, как истукан, в кресле.

– Достаточно, мне все это уже не нужно, – сказала она.

То, что мать бросила наркотики, казалось Морису чудом. Дарселла начала нянчиться с детьми, рассказывала им сказки, пела песни, отводила в цирк, относилась к ним заботливо и с любовью. Морис был очень рад этим изменениям. Одним из его самых приятных воспоминаний был его собственный день рождения после того, как мать закончила курс лечения в реабилитационной клинике. Они отметили день рождения с матерью, детьми, сестрами и кузинами. Все шумели, пели и веселились. «Вот это настоящий праздник! Вот так надо отмечать день рождения. Мне это нравится, это здорово», – подумал тогда Морис.

Он всегда знал, что Дарселла его любит. Он знал это с того самого дня, когда его мать пришла с молотком в руках к отцу, чтобы забрать своего сына. Она по-своему оберегала его от наркотиков. Да, она была больна и употребляла. Но даже в периоды наркомании она смогла сохранить свою семью, и теперь у ее сына была своя собственная семья и свои дети. Морис был рад, что его мать такая, какая есть.

Вскоре после возращения Мориса из Северной Каролины ему позвонила ЛаТойя и сказала, что уже несколько дней не видела мать. Морис начал волноваться. Он был уверен, что исчезновение Дарселлы не связано с тем, что она опять начала употреблять наркотики. Через некоторое время ему позвонили из бруклинского медицинского центра и сообщили, что у его матери прямо на улице случился инсульт. Когда приехали медики, у нее остановилось сердце, и сейчас она находится в коме.

Морис все дни проводил у кровати матери. Она иногда приходила в сознание, открывала глаза и шевелила руками, но из-за респиратора не могла произнести и слова. Морис попытался поговорить с ней. Он сказал, что она должна гордиться своими детьми. У ее дочерей были свои собственные семьи, у него тоже была своя семья, и мать может быть уверена в том, что все в жизни Мориса будет хорошо.

Он начал читать ей псалмы и остановился, прочитав псалом 51:

«Сжалься надо мною, Боже, по милости Твоей, по великому милосердию Твоему сотри грехи мои. Смой с меня совершенный мой грех и от поступка моего очисть меня. Ибо преступления свои знаю я, и поступок мой всегда предо мной».

Морис оставил книгу псалмов около изголовья матери открытой на псалме 51. Ему показалось, что ей стало лучше, и он надеялся, что вскоре она вернется домой, где ее любят и ждут.

В ту ночь в четыре часа ему позвонили и сообщили, что мать умерла.

Мориса попросили приехать в больницу для опознания тела. Он сначала не хотел ехать, но потом понял, что обязан это сделать. Он был удивлен собственной реакцией при виде тела матери. Он почувствовал облегчение. Мать казалась спокойной и естественной, словно ее покинули все мирские заботы. Морис наклонился, обнял и поцеловал ее. Он простился с ней.

Через несколько дней после этих событий я была на работе. В мой кабинет вошла моя ассистентка Рэйчел и сказала, что звонит Морис.

– О боже, – произнесла я. – Скорее соединяй.

Я два года не слышала его голоса. Я понятия не имела, как он жил все это время и что с ним происходило. Я подняла трубку, а мое сердце было готово выскочить из груди от волнения.

– Морис, это ты?

– Лори, – услышала я его голос в трубке. Потом я поняла, что он плачет.

– Морис, что с тобой? Скажи, что с тобой?

– У меня умерла мама, – произнес он. Он сказал, что она бросила наркотики, у нее случился инсульт и только что он был в больнице для опознания тела. Он сказал, что чувствует одновременно горе и облегчение, что она успокоилась.

И потом он сказал:

– Лори, теперь ты у меня мама.

 

XVIII

Последнее испытание

Человек может быть больше, чем героем – тем, кто умеет выживать.

Морис позвонил мне сразу после похорон матери. Он сказал, что за все эти годы неоднократно думал, что надо мне позвонить, но все время как-то не получалось. Частично потому, что он чувствовал угрызения совести из-за тех ста долларов.

– Морис, ну как же ты мог подумать, что какие-то сто долларов для меня важнее, чем ты сам? – воскликнула я. – Ты же знал, что я волнуюсь, что с тобой происходит!

– Прости, – ответил Морис. – Мне нужно было время, чтобы со всем разобраться.

После смерти матери Морис задумался, что в его жизни было всего несколько человек, которые о нем заботились. Одного из них он потерял со смертью бабушки, а другого – со смертью матери. Он понял, что ему будет слишком больно, если он потеряет последнего – и тогда он мне позвонил.

Мы договорились о встрече на следующий день. Когда я увидела Мориса в ресторане, я заметила, что он возмужал. Он выглядел зрелым и ответственным человеком, настоящим мужчиной. Но его лучезарная улыбка была такой же, как и в первый день нашего знакомства, когда мы ели в «Макдоналдсе». Морис рассказал мне, как его мать потеряла право на социальную квартиру, он говорил, как в Северной Каролине понял, что стоит перед выбором. Именно там он был близок к тому, чтобы сойти с правильного пути. Он дал себе клятву, что никогда больше не поставит себя в подобную ситуацию.

– Я знаю, чем рискую, – сказал он. – И я не хочу рисковать самым дорогим на свете.

Я была несказанно счастлива видеть Мориса и слышать его голос. Я понимала, что ему многое пришлось пережить.

Человек может быть больше, чем героем – тем, кто умеет выживать.

Морис умел выживать. Он научился этому еще в детстве, когда фактически жил на улицах. А на улицах выживают далеко не все. Вот, например, как сложилась жизнь дядей Мориса.

Дядя Хромой потерял здоровье из-за наркотиков. Сейчас у него диабет, и он сидит в тюрьме за нарушение правил исполнения условного срока заключения.

Дядя Джус постепенно сошел с ума от наркотиков. Он все еще на улице, но уже торгует поддельными духами.

Дядя Старый был недавно выпущен на свободу после того, как десять лет отсидел в тюрьме за ограбление банка.

Дядя Симпатичный в тюрьме. Он приговорен к семи годам заключения за наркоторговлю.

Дядя И умер от СПИДа.

Судьба дяди Темного никому не известна. Он на свободе, но никто о нем ничего не знает.

Вокруг Мориса было много пострадавших и жертв. По крайней мере пятеро из сверстников и приятелей Мориса стали наркоманами. Морис точно знает, что трое из его двоюродных братьев сидят в тюрьме. Один из двоюродных братьев, ровесник Мориса, который вырос в приюте, отсидел в тюрьме за наркоторговлю и был убит сразу после выхода на свободу.

Многие из этих людей катились в жизни по инерции. Прошлое имело над ними власть, с которой они оказались бессильны бороться. Я уверена, что многие из нас понимают бремя прошлых решений и ошибок. Я сама не понаслышке знакома с этой проблемой и понимаю, что можно всю жизнь стремиться побороть переданную по наследству грусть и семейную трагедию. Можно всю жизнь бороться с болью воспоминаний и никогда не выиграть эту битву. А только притушить эту боль.

Для некоторых жизненная борьба заканчивается трагично.

Мой брат Фрэнк был в детстве очень успешным и обещающим спортсменом. В то время я даже думала, что он сможет выйти на профессиональный уровень. Он прекрасно играл в бейсбол, очень неплохо боролся и достиг больших успехов в боулинге. На полках в его комнате стояло много сверкающих призов и статуэток, изображавших бейсболистов, замахивающихся битой, и борцов в борцовской стойке. Любовь к спорту помогла Фрэнку создать связь с отцом. Фрэнк неоднократно вспоминал о том, как однажды отец пришел с работы и принес два билета на матч его любимой команды «Миннесота Твинс» и «Янки» из Нью-Йорка. Наш отец должен был поддержать Фрэнка и помочь ему стать спортсменом. Отец мог бы тренировать его, перекидываться с ним мячом или помочь сыну тренировать отбивания битой. Таким образом, между отцом и сыном возникла бы крепкая связь. Однако этого не произошло.

Однажды вечером отец вернулся с работы и громко хлопнул дверью. Это был знак, что он находится в дурном расположении духа. Отец прошел в спальню Фрэнка и начал орать. Фрэнк спрятался под одеяло. Отец взял с полки статуэтку и оторвал ее от постамента. Он бросил ее на пол, взял в руки другую и тоже сломал. Так отец уничтожил все полученные сыном призы за спортивные достижения. Он бросал их о стену и топтал ногами. Когда отец ушел, на полу спальни лежала гора сломанных спортивных призов. Когда на следующий день, придя из школы, я заглянула в спальню Фрэнка, то все было убрано и полки, на которых стояли призы, были пусты.

Из-за этого Фрэнк перестал заниматься спортом в старших классах. Более того, Фрэнк даже не окончил школу.

Он сбился с пути, когда учился в десятом классе. Начал много пить и употреблять наркотики. Когда Фрэнку было семнадцать или восемнадцать лет, он с приятелями поехал во Флориду, где у него произошли серьезные неприятности. Я точно не помню, что именно произошло, но знаю, что родителям пришлось внести залог, чтобы его выпустили из тюрьмы, а также возместить стоимость машины, которую он разбил. Фрэнк не был склонен к насилию, он просто был очень нервным, а иногда вел себя совершенно непредсказуемо и глупо.

Помню, как однажды я оказалась в доме родителей на Лонг-Айленде, когда Фрэнк пришел домой под воздействием наркотиков. Возможно, он накурился, но точно не могу сказать. Они с отцом начали друг на друга орать, и тут Фрэнк сделал то, что ему было совершенно не свойственно – он схватил кухонный нож и стал им размахивать перед лицом отца. Помню, как мама умоляла Фрэнка положить нож, но тогда ситуацию разрядил сам отец, нервные срывы которого было практически невозможно остановить. Отец отошел, успокоил Фрэнка и больше не стал с ним спорить.

Я раньше никогда не видела, чтобы отец решил кризисную ситуацию так конструктивно.

После этого случая Фрэнк пошел служить в военно-морской флот. Мать считала, что служба во флоте может быть Фрэнку полезной. Она думала, что дисциплина и строгий режим пойдут сыну на пользу. Фрэнк и сам был в ужасе от того, что поднял руку на отца, поэтому пошел служить на флот. Во время службы Фрэнк побывал в самых разных странах. Помню, как он рассказывал нам о Сейшельских островах. Однажды он прислал матери с Филиппин в подарок столовый сервиз на двенадцать персон из хорошего фарфора. В нашей семье никогда не было праздничного сервиза, и мать была в восторге от этого подарка.

Фрэнк отслужил почти три года, но ему пришлось уволиться за три недели до истечения трехлетнего контракта из-за болезни матери. Мама умерла через две недели после его демобилизации. Потом Фрэнк нанялся в компанию на Лонг-Айленде, которая занималась конструированием самолетных крыльев. Фрэнк влюбился в девушку по имени Мурлен, у которой было двое детей от предыдущего брака: Даррен и Тониэтт. Казалось, что жизнь Фрэнка наладилась и он будет счастлив. Он вел себя очень замкнуто и сдержанно со взрослыми, но умел общаться и дружить с детьми. Даррен и Тониэтт были от него просто без ума. Он тренировал Даррена, который очень любил американский футбол, и всегда ходил на матчи, в которых тот участвовал, для его поддержки.

Даррен получал призы и награды, и Фрэнк купил ему большую полку для призов.

Фрэнку было уже за тридцать лет, когда его компания перевела производство в Канзас. Фрэнк потерял работу. Еще через год он расстался с Мурлен. Он продолжал встречаться с ее детьми, которые относились к нему как к отцу. Более года Тониэтт даже жила у него, но приблизительно тогда же дела Фрэнка начали совсем плохо идти. У него не было работы, и он перебивался случайными заработками. Он быстро поправился на тридцать килограммов, периодически сбрасывал вес, а потом снова набирал. Фрэнк переехал во Флориду для того, чтобы быть ближе к Аннет и общаться с ее детьми и своими племянниками. Он был очень тонким, нежным и ранимым человеком. Если взрослые не замечали или не хотели видеть в нем этих черт, то их ценили дети, с которыми у Фрэнка всегда были отличные отношения.

Когда Фрэнку исполнился сорок один год, он начал сильно кашлять. Аннет говорила, что он простудился, но сам Фрэнк ни на что не жаловался. Но дело было в том, что у него было слишком много лишнего веса, и он очень много курил. Он не следил за своим здоровьем. Казалось, что он махнул на себя рукой, словно его жизнь ничего не стоила. Он лег в больницу для проведения какой-то небольшой операции, и тут врачи обнаружили отравление угарным газом. Врачи сказали, чтобы он оставался в больнице, потому что хотели сделать разные анализы. Фрэнк позвонил из больницы Аннет, а когда та приехала, попросил ее купить ему пиццу.

– Ты с ума сошел! – возмутилась Аннет. – Ты в больнице лежишь, тебе нельзя пиццу!

Когда на следующий день Аннет снова приехала его навестить, Фрэнк уже был с респиратором. У него поднялась температура, и антибиотики не могли ее сбить. Врачи не знали, что происходит с Фрэнком, и так до конца и не были в состоянии сказать, в чем именно заключалась его болезнь. Они брали анализы, Фрэнка консультировали светила от медицины, которые устанавливали все новые и новые диагнозы. Окончательного диагноза так и не появилось. Было ясно только одно – состояние Фрэнка критическое и не улучшается. Я несколько раз прилетала во Флориду, чтобы его увидеть. Помню, что когда я вошла в его палату в первый раз, то была поражена его состоянием. Он был бледным, толстым, сипел и хрипел. Он дышал через респиратор и не мог говорить. Я вернулась домой, потому что ничем не могла ему помочь, а Аннет навещала его два раза в день на протяжении последующих шести недель.

Однажды ночью Аннет позвонила мне и попросила приехать.

– Пожалуйста, приезжай, – говорила она. – Я одна здесь просто не выдержу.

Утром я заказала билеты на самолет, и перед посадкой в аэропорту мне на мобильный позвонила Аннет.

– Фрэнк умер, – сказала сестра.

Мне было очень горько. Для всех нас его смерть стала страшным ударом. Больше всех винила себя Аннет. Она говорила, что Фрэнк специально переехал во Флориду, чтобы быть к ней поближе, а она не уследила за ним и так мало сделала, чтобы сохранить ему жизнь. Она посещала его в больнице так часто, как могла, но все равно ей казалось, что она могла бы сделать для брата больше. Она винила себя в том, что не предавала серьезного значения кашлю Фрэнка. Ей казалось, что она его подвела. Я не считаю, что это так.

На похоронах Фрэнка Стивен сказал речь. Он говорил, что Аннет не должна себя винить в том, что произошло. Все мы чувствовали свою вину, потому что в свое время именно Фрэнк принял на себя основную тяжесть отцовского гнева и переживал от него страшные издевательства. Все мы считали, что благодаря этому нам жить было легче.

Врачи так и не смогли определить причину смерти Фрэнка. У него отказали все важнейшие органы: сердце и легкие. У Фрэнка просто исчезло желание жить. Что-то в нем сломалось, и ему так и не удалось в этой жизни за что-либо зацепиться и найти себе место. Самым страшным было то, что Фрэнк в глубине души не считал себя достойным быть счастливым. Он думал, что он хуже всех остальных людей. Иногда мы, его братья и сестры, вспоминаем о Фрэнке и о смешных и трогательных моментах его короткой жизни. Мы вспоминаем о том, что он больше всего на свете гордился своим светло-синим «Фольксвагеном», который он купил за 7400 долларов, когда компания сняла модель «Жук» с производства. Мы вспоминаем, как он любил бейсбольные команды, а также как Стивен отправлял ему по почте результаты матчей, когда Фрэнк служил на флоте, и как ему нравились «Битлз», и как он в детстве включал на максимальную громкость магнитофон и пел их песни.

Стивен вспоминает один случай, произошедший в пятом классе, когда ему было десять лет. В один прекрасный день его по громкоговорителю вызвали в кабинет директора. Когда он пришел в кабинет, то в приемной сидел девятнадцатилетний Фрэнк с суровым выражением на лице.

– Ты попал, парень, – заявил он Стивену. – Родители на тебя страшно разозлятся.

Стивен сел с Фрэнком в автомобиль. Когда Фрэнк выехал на автостраду в сторону, противоположную нашему дому, Стивен спросил:

– А куда мы едем?

– Не торопи события, – ответил ему Фрэнк.

Фрэнк подъехал к стадиону Шиа. В тот день была пятая игра чемпионата национальной лиги 1973 года, в которой встречались нью-йоркские команды Mets и Cincinnati Reds. Mets выиграли ту встречу со счетом 7:2 и, следовательно, выиграли в своем дивизионе. К концу последней, девятой серии Фрэнк потащил Стивена поближе к полю, чтобы они могли отметить победу своей команды.

– Послушай, – отговаривал его Стивен, – может, не стоит? Это все может плохо закончиться.

– Не переживай, – ответил Фрэнк. – Просто иди за мной.

Сразу после окончания игры на поле выбежали тысячи ликующих болельщиков. Они прыгали, кричали, выдирали пучки травы из покрытия на поле и бегали по полю. Стивен и Фрэнк были в толпе фанатов. Приятно представлять себе двух братьев, которые празднуют победу любимой команды. Эта история показывает, каким добрым человеком был Фрэнк и какие хорошие отношения у него были со своими братьями и сестрами.

Тело Фрэнка перевезли из Флориды на Лонг-Айленд. К нашему всеобщему удивлению, на кладбище в Хантингтон-Стейшен, на котором были похоронены отец с матерью, кто-то купил и оплатил место для могилы рядом с родителями. Мы так и не узнали, кто это сделал. Была ли это идея нашего отца? Или матери? И почему купили только одно место, а не больше? В то время Аннет, Нэнси и я уже были замужем, а Стивен был помолвлен. Получается, что без пары из всех нас оказался лишь Фрэнк. Я думаю, что место для могилы купила наша мать, чтобы Фрэнк лежал с ней рядом.

Фрэнк так и лежит на кладбище рядом с родителями на склоне.

После возвращения из Северной Каролины Морис перестал перепродавать паленые джинсы и нанялся охранником в охранное предприятие в Бронксе. Сначала его зарплата составляла 5,15 доллара в час, но через полгода его повысили в должности и сделали супервайзером. Руководство заметило, что Морис умеет говорить с людьми и ему хорошо удается разрядить напряженные и потенциально взрывоопасные ситуации. Через некоторое время Мориса направили работать в Бюро социальных пособий, в котором посетители были взвинченными и нервными и часто происходили скандалы. Морис умел успокоить людей, которые приходили в это учреждение.

– Послушай, я знаю, зачем ты сюда пришел, – говорил он. – Я понимаю, что тебе нужны деньги. Пойми, что у тебя есть выбор – не спорить и спокойно стоять в очереди, чтобы получить деньги сегодня, или продолжать ругаться, после чего тебя отсюда выкинут и тебе придется прийти на следующей неделе.

Морис говорил людям:

– Подумай о том, что ты делаешь. Решение, которое ты сейчас примешь, определит то, что с тобой произойдет. Поэтому прими правильное решение.

Через некоторое время Морису подняли зарплату до 18 долларов в час.

Но у Мориса были далеко идущие планы. Он решил закончить образование и вернулся на школьную скамью.

Морис записался в Бруклинский Центр обучения для взрослых, чтобы два года учиться и сдать экзамен по общеобразовательной подготовке для людей, не окончивших среднюю школу, и получить диплом о среднем образовании. Через два месяца после начала занятий преподаватель отвел его в сторону, чтобы поговорить.

– Морис, мне кажется, что ты уже сейчас можешь сдать экзамен по общеобразовательной подготовке, – сказал он.

Морис поблагодарил, но отказался от попытки. Для него диплом о среднем образовании был слишком важен, имел настолько прямое отношение к его будущему, что он не хотел рисковать. Он пока не чувствовал себя готовым сдать экзамены. Но преподаватель настаивал.

В конце концов Морис приехал в среднюю школу имени Эдварда Мурроу, достал карандаш и начал выполнять задания теста, в котором были вопросы по английскому языку, истории, математике и обществоведению. Тест проходил в течение двух дней, и после его окончания Морис почувствовал, что сильно вымотался и устал. Он не был уверен в том, что сдал тест, и решил не надеяться на лучшее, а сказать себе, что провалился.

Он вернулся в школу и продолжил учебу. Приблизительно через два месяца он вернулся из школы и заметил, что Мишель и дети ведут себя как-то странно, словно что-то от него скрывают. Мишель поставила на стол его любимые блюда – барбекю, капусту и хлеб из кукурузной муки, а после ужина предложила ему на десерт торт. Морис не понял, по какому поводу такой праздничный обед, и спросил:

– Что происходит? Не могу понять причину этого торжества.

К нему подошел Морис-младший и дал вставленный в рамку диплом об окончании общеобразовательной подготовки. Оказывается, этот диплом прислали по почте.

Мишель и дети хором закричали:

– Поздравляем!

Морис заплакал от радости и счастья.

Однако диплом об окончании среднего образования был только началом. Морис уже давно мечтал стать полицейским. Он успешно сдал тест на пригодность для службы в рядах полиции.

Однако, чтобы стать полицейским, ему нужно было окончить колледж, поэтому он подал документы в колледж Медгара Эверса в Бруклине. Во время обучения в колледже Морис прочитал статью в газете о судьбе молодых чернокожих в Нью-Йорке, в которой было написано, что в стране было больше чернокожих заключенных в тюрьмах, чем молодых черных ребят в колледжах. Морис вместе с другими студентами и с одобрения президента колледжа организовал программу поддержки и развития молодых чернокожих, целью которой было вовлечь чернокожих студентов в социальные работы, чтобы помочь молодым ребятам найти себя в жизни и полностью раскрыть свой потенциал.

Президент колледжа Эдисон Джексон был приятно удивлен результатами работы Мориса и попросил его выступить на встрече Совета по вопросам образования города Нью-Йорка, на котором обсуждали вопросы финансирования, а также проблемы потенциального финансирования программы поддержки молодых чернокожих, которой занимался Морис. В день, когда Морис должен был выступить перед Советом, он встал рано, надел пиджак с галстуком и несколько раз пробежался по тексту своего выступления. Перед тем как зайти в зал, в котором заседал Совет по вопросам образования города, он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Когда подошла его очередь, Морис вышел к микрофону, откашлялся и начал свою речь. Из-за волнения он несколько раз оговорился, но потом успокоился, и речь его потекла слаженно и понятно.

– От лица студентов колледжа Медгара Эверса я прошу членов Совета проголосовать за финансирование программы, которую мы проводим, потому что она помогает молодым чернокожим развиваться и добиваться успеха в жизни.

После выступления президент колледжа Джексон положил руку на плечо Мориса, поблагодарил его за труды и назначил ответственным за проведение этой программы в колледже Медгара Эверса. Через некоторое время Морису предложили возглавить исследовательскую программу под названием «Инициатива отцовства». За работу на благо колледжа и общества в целом Мориса наградили почетной грамотой.

Из всех членов его большой семьи он станет первым человеком, который поступил и окончил колледж.

 

XIX

Самый лучший подарок

Я думала, как мне повезло, что я нахожусь среди людей, которых так сильно люблю.

Пятница, пятое октября 2001 года. Расположенный в местечке Рай, штат Нью-Йорк, загородный клуб Весчестер. Огромный зал с панелями из красного дерева на стенах. В этом зале девяносто человек в вечерних платьях. На каждом столе огромные вазы с цветами. Гости собрались для того, чтобы отметить важное событие.

Мне, Лоре Шрофф исполняется пятьдесят лет.

Мой муж Майкл несколько месяцев занимался планированием этого торжественного события. Я выбрала идеальное платье из черного шелка от дизайнера Bergdorf Goodman. На празднике присутствуют мои братья и сестры со своими семьями. Мы не собирались все вместе последние пять лет. Я выбрала три песни, символизирующие каждое из трех последних десятилетий моей жизни.

За три недели до моего дня рождения самолеты врезались в башни-близнецы Всемирного торгового центра.

Сразу после этих трагических событий я подумала, что мне надо отменить праздник. Однако прошло несколько дней, и я поняла, что именно сейчас необходимо встретиться с людьми, которых я люблю, и вспомнить обо всем, чему мы благодарны в этой жизни. Мы решили провести вечеринку, как и планировали, и никто из гостей не отказался прийти.

Это был чудесный вечер. Недавние теракты еще сильнее нас сплотили и помогли понять, как нам всем повезло, что все мы живы и вместе. Лейтмотивом вечеринки была музыка, которая нравилась мне и моим братьям и сестрам, когда мы были детьми. Мы часто слушали музыку в гостиной нашего дома в Хантингтон-Стейшен. Я помню, что мы часто ставили песню Чабби Чекера. В детстве музыка и танцы помогали нам забыть о наших проблемах, а в день моего рождения эта музыка помогла вспомнить о самом лучшем, что происходило с нами в те годы.

Вечеринка началась с коктейлей, после которых был ужин и танцы. Майкл был в смокинге и выглядел потрясающе. Он произнес в мою честь тост, после чего тосты произнесли мои друзья Жуль, Фобе, моя свекровь Джин и моя сестра Аннет. Потом Стивен пригласил меня на танец. У меня чуть голова не закружилась от счастья. Я думала, как мне повезло, что я нахожусь среди людей, которых так сильно люблю. Я ощущала чувство благодарности за все, что у меня есть в этой жизни. Мы нечасто задумываемся, какой путь прошли, с кем встретились на этом пути, кто нам помог, кому помогли мы и как нам повезло в этой жизни. Приятные и лестные слова говорят во время похорон, но тот, к кому они обращены, уже их не слышит. В этот вечер я услышала слова благодарности и сама смогла поблагодарить всех, кто мне помогал и был рядом. Это был вечер, который я никогда не забуду.

Настало время последнего тоста. Его должен был произнести человек, одетый в черный смокинг и черно-белые туфли. На его жене было шикарное темно-синее платье, а ее волосы были уложены в высокую прическу. Практически все гости лично знали его или многие о нем слышали, поэтому с нетерпением ждали, что он скажет. Он поцеловал свою жену, подошел к микрофону и заговорил.

– Лори… Я даже не знаю, как мне начать этот тост, – произнес Морис. – Мы встретились… мы встретились неожиданно и при обстоятельствах, о которых я никогда не забуду. Я был тогда мальчишкой. Я стоял на улице и был очень голоден и спросил тебя: «Леди, не поможете мелочью?» И Лори прошла мимо. А потом она остановилась. Она остановилась на пешеходном переходе, и ее чуть не сбила машина. Она вернулась и отвела меня в «Макдоналдс». Мы поели, погуляли по Центральному парку, потом она купила мне мороженое и дала денег, чтобы я поиграл в видеоигры. Ты спасла мне жизнь. В то время я шел неправильной дорогой, я шел в никуда, в тупик. В то время моя мама, царство ей небесное, была наркоманкой, и моя жизнь была отчаянной. Но Господь послал мне ангела. И этим ангелом была ты, Лори. Без тебя, – произнес Морис, поднимая свой бокал, – я бы не стал тем человеком, каким являюсь сейчас.

Я была очень тронута этим тостом, в котором Морис сказал, что я спасла ему жизнь. Чуть не упустила эту важную деталь, потому что была очень растрогана. Но когда мне говорят, что Морису очень повезло, что он меня встретил, я поправляю людей. На самом деле это мне очень повезло, что мы встретились.

Морис научил меня очень многому – мне даже сложно перечислить. Он научил меня. Научил быть благодарным за все, что у тебя есть. Научил смелости, выдержке, терпению, и тому, как человек постепенно закаляется и становится сильнее жизненных сложностей. Показал мне истинную ценность денег и то, какое значение может иметь обычный школьный обед в коричневом бумажном пакете, и важность ритуала – например, приготовления печенья. Научил меня истинному значению слова «друг».

Я чувствую себя сильной, счастливой и с радостью принимаю все, что готовит мне жизнь.

Все, что я давала Морису, он возвращал мне в десятикратном размере. Его чувство благодарности за каждый мой подарок, будь то обед, зубная щетка или новый велосипед, было таким искренним и человечным. На каждое рукопожатие он отвечал объятием, на каждое проявление душевной доброты он отвечал широкой улыбкой. Если любовь является высшим даром, а я именно так и считаю, то самым большим счастьем в жизни является возможность любить другого человека. Морис появился из ниоткуда и позволил мне себя любить, и за это я ему безмерно благодарна. Меня поражала и поражает щедрость его духа, и по сей день нашими отношениями я горжусь больше, чем всем остальным.

Через год после того, как мне исполнилось пятьдесят лет, мы с Майклом развелись. Произошло это по нескольким причинам. Возможно, я не смогла простить его настороженное отношению к Морису. И его нежелание иметь со мной детей. В конечном счете я решила завести себе собаку, но и тут Майкл противился мне, как мог. Я топнула ногой и категорично заявила, что я покупаю себе маленького французского пуделя, которого собираюсь назвать Люси, и если ему это не нравится, то это уже его проблемы. И как сказала, так и сделала. Моя маленькая прекрасная Люси помогла мне заполнить пустоту, возникшую из-за того, что у меня не было детей. Через два года после появления первой собаки я купила вторую – замечательного пуделя по имени Коко. Как я уже писала, у нас в семье всегда были животные, которые часто исчезали, но Люси и Коко стали неотъемлемой частью моей жизни.

Майкл любил моих «девочек» не меньше, чем я, но наши личные отношения зашли в тупик. Брак закончился разводом, и не стоит винить в этом только одного из нас. У нас с Майклом были счастливые времена, он во многих смыслах был прекрасным мужем, и я бы даже назвала его своим спутником, которого любила больше всех остальных мужчин. Я уверена, что мы останемся друзьями, но приняла решение жить одна. Я не сожалею о сделанном выборе. Я чувствую себя сильной, счастливой и с радостью принимаю все, что готовит мне жизнь. После долгой и успешной карьеры я ушла из рекламного бизнеса. Я рада, что на работе повстречала много людей, которые стали моими друзьями и с которыми я продолжаю общаться. Иногда мне хочется снова вернуться на работу, но я сдерживаюсь и говорю себе, что мне стоит попробовать что-то новое.

Я продала свою квартиру на Манхэттене и на некоторое время переехала во Флориду, но вскоре вернулась. Может быть, я еще куплю квартиру в городе, но пока мне больше всего хочется поехать вместе с семьей в круиз. Я хотела бы отдохнуть вместе с Аннет и Брюсом, с моей взрослой племянницей Колетт, ее мужем Майком, их дочерью Кали, с племянником Дереком, его женой Брук и их сыном Дашиэлем, с племянницей Брук и ее парнем Стивом, с Нэнси, Джоном и их дочерью Дженой и сыном Кристианом, с моим младшим братом Стивеном, его женой Элизой и дочерьми Оливией и Эмили, ну и, конечно, с Морисом, его замечательной женой Мишель и их прекрасными детьми.

Мне совершенно все равно, куда и на чем мы поплывем. Мне просто хочется, чтобы мы все были вместе.

Я продолжаю встречаться с Морисом так часто, как возможно. Теперь наши встречи происходят не по понедельникам, а в удобные для нас обоих дни. Иногда я размышляю о наших с ним взаимоотношениях и поражаюсь, насколько нестандартными они были. Мы пришли друг к другу из очень разных миров. Казалось, что у нас должно быть очень мало общего. В жизни Мориса было столько всего, о чем я не имела никакого понятия. Например, лишь недавно я узнала, что во время нашей с ним первой встречи ему было не одиннадцать, а двенадцать лет. Дело в том, что тогда Морис не праздновал свой день рождения и вполне мог не знать своего точного возраста. Мы поняли это, когда вместе с ним начали работать над этой книгой и вспоминать прошлое.

Я хочу еще раз подчеркнуть следующее – мы из разных миров. У нас была большая разница в возрасте, мы воспитывались в разных культурах, и обстоятельства наших жизней отличались, как небо и земля. Сложно представить, что такие разные люди могут стать близкими друзьями.

Но я могу сказать, что для меня нет более ценных дружеских отношений.

После окончания колледжа Морис подумал и решил, что не хочет становиться полицейским. Он занялся строительством и открыл небольшую собственную фирму. Я верю в Мориса и знаю, что его предприятие будет успешным. Он уже нанимает несколько сотрудников.

Когда его дядя Старый вышел из тюрьмы в 2010 году, Морис предложил ему работу.

Я горжусь Морисом и его семьей. Он и Мишель вместе уже четырнадцать лет. Морис говорит, что любит ее еще больше, чем когда они познакомились. После смерти матери Морис и его сестры получили по несколько сотен долларов компенсации. Морис на свои деньги купил Мишель обручальное кольцо. Они поженились. На гражданской церемонии бракосочетания было всего два свидетеля. Если бизнес пойдет нормально, Морис планирует сыграть настоящую свадьбу.

У Мориса родились прекрасные дети. Когда я с ними познакомилась, я была совершенно ими очарована. Они потрясающие ребята – веселые, энергичные, умные и полные самых интересных и неожиданных планов. Морис официально усыновил сына Мишель Икима, которому уже двадцать лет.

Первенцу Морису-младшему исполнилось семнадцать лет, и ростом он уже выше своего отца. Морис-младший мечтает стать поваром. Джалику уже шестнадцать, и он как две капли воды похож на своего отца, когда тот был в этом возрасте. Джалик хочет стать полицейским. У Мориса есть еще один сын по имени Джахлил, которому одиннадцать лет. Он любит играть в шахматы и тоже хочет стать полицейским. Также у Мориса и Мишель есть две дочери. Первую они назвали Принсес (принцесса). Она очень красивая и умеет очаровывать людей. Младшей дочери Мориса Пришес (драгоценная) восемь лет, и она еще не выбрала, кем хочет стать в будущем: актрисой или ветеринаром. «Главное, я очень хочу приключений».

И наконец, самому младшему ребенку Мориса, его сыну Ахмеду всего четыре года. Он очень активный мальчик и, как и его отец, обожает рестлинг. У него есть игрушечный пояс чемпиона, который он поднимает над головой и принимает победную позу. У него хороший слух, и он прекрасно держит ритм. Однажды я видела, как Морис дал ему два карандаша, после чего мы прослушали барабанное соло, которое Ахмед отбил на столе. «А еще я умею готовить оладьи», – гордо заявил Ахмед.

У Мориса чудесные и умные дети, а он – любящий, сильный и заботливый отец. Мне нравится смотреть, как Морис делает вид, что хочет отнять у Принсес шоколадку или как сажает себе на колени Ахмеда. Я знаю, что он спокойно может часами ждать, когда Джахлил закончит играть в шахматы на соревнованиях, чтобы потом отвести его домой.

Морис удивительно заботливый отец. Сам он считает, что своими родительскими инстинктами обязан матери Дарселле и бабушке Роуз. Готовя на кухне обед на День благодарения, он вслух разговаривает с матерью и бабушкой и рассказывает им, как у его детей идут дела. Он внимательно прислушивается и говорит, что они отвечают ему, предостерегая о чем-то или предлагая на что-то обратить внимание. Морис считает, что его мать и бабушка учат его, как быть хорошим отцом.

Морис работает в социальных группах, помогающих детям и молодежи. Кроме того, он организовал группу, члены которой помогают неблагополучным и нездоровым детям. Морис хочет дарить доброту и тепло, которых ему так не хватало, когда он сам жил на улице.

– Я считаю, что мое собственное детство помогло мне стать таким отцом, как сейчас. Жизнь научила меня общаться с детьми и заботиться о них. Я видел, как «воспитывал» меня мой отец, и вполне возможно, что мог бы вырасти таким же, как он. Но после того, как я тебя встретил, все в моей жизни переменилось.

Помню, как в первый раз я приехала в гости к нему и его семье. Они с Мишель двенадцать лет прожили в Бруклине, после чего переехали на Мэдисон-стрит в центре Манхэттена. Некоторым здание, где они теперь живут, может показаться несколько обветшавшим, но Морис не разделяет этого мнения.

– По сравнению с домами, в которых я вырос, – говорит он, – это просто царские хоромы.

Морис даже одну из своих дочерей назвал Принсес, потому что он считает, что она королевских кровей.

У них с Мишель достаточно большая квартира, в которой повсюду разбросаны игрушки, одежда и обувь. Из окна гостиной виден Манхэттенский мост, а сразу за ним – Бруклинский мост. В общем, у него из квартиры открывается потрясающий вид. Одна стена гостиной завешана фотографиями детей, а на другой расположен небольшой экран телевизора. У них есть игровая приставка, на которой Морис учит детей играть в игры, в которые начал играть сам сразу после нашего знакомства много лет назад.

Когда я в первый раз приехала к ним в гости, в гостиной я увидела предмет, при взгляде на который Морис гордо улыбнулся.

Это был огромный обеденный стол. Он стоял в комнате практически от одной стены до другой. Вокруг него стояло восемь стульев, что позволяло всем членам семьи свободно рассесться. При необходимости его можно было раздвинуть и сделать еще больше. За этим столом Морис с женой и детьми едят, рассказывают то, что с ними за день произошло, смеются, строят планы на выходные, на день рождения, куда пойдут гулять и какие матчи посетят. За этим столом Ахмед, если он, конечно, в настроении, отбивает барабанные соло карандашами.

– Вот видишь, – с гордостью сказал Морис, – я же тебе говорил, что у меня будет большой стол.

Мы сели за этот стол, и я пообедала вместе со всей его семьей.

 

Эпилог

С любовью, Морис

Дорогая Лори.

Я пишу тебе это письмо, чтобы рассказать о том, какое влияние ты оказала на мою жизнь. Когда я вспоминаю себя и свое прошлое, то понимаю, что никогда бы не стал тем, кем стал, если бы не встретил тебя. Я бесконечно благодарен тебе за любовь и заботу, которыми ты окружала меня все эти годы. Ты научила меня мечтать, верить людям и, наконец, научила самому главному – как быть хорошим человеком и отцом.

Все началось в тот день, когда я попросил у тебя мелочи и ты прошла мимо. В тот момент, Лори, я подумал, что ты всего лишь обычная представительница своего класса белых, богатых и высокомерных людей, о которых мне рассказывали окружающие.

Но ты вернулась, и сейчас я понимаю, каким неправильным было тогда мое понимание жизни. Меня воспитывали исходя из однобокого восприятия мира, обусловленного ситуацией, в которой выросли мои собственные мама и бабушка. Прибавь к этому отсутствие образования, и ты поймешь, что они никому не верили и не могли верить. Когда я начал с тобой общаться, бабушка посоветовала мне следующее: «Держись подальше от этой белой стервы». Но со временем, когда она увидела, как я во всех смыслах расту и развиваюсь благодаря нашей с тобой связи, она изменила свое мнение. Бабушка говорила: «Эта леди о тебе заботится» и спрашивала: «Как там у твоей подруги идут дела? Ты скоро собираешься ее увидеть?» Ее отношение к тебе кардинально изменилось. Вначале она не верила тебе и тебя не уважала, а потом начала считать, что ты являешься моим ангелом-хранителем.

Я помню, как ты спросила меня, кем я хочу стать, когда вырасту. В то время я жил только настоящим днем. Меня больше волновал вопрос, что я буду есть, чем то, кем я стану, когда вырасту. Я даже не был уверен, что вырасту и выживу, учитывая те условия и обстоятельства, в которых тогда жил, но после встречи с тобой я начал задумываться о будущем. Я начал верить, что смогу получить какую-нибудь работу. В первый раз в жизни я начал представлять себе, что стану взрослым, и в то время мне казалось, что я хочу стать полицейским.

Кроме бытовых у меня были и другие проблемы. Я не верил в себя и сомневался в собственных силах. Это произошло потому, что мне все говорили, что я не умею ни читать, ни писать. Я очень плохо учился в школе, и меня перевели на специальную программу для проблемных детей. Моя мама присутствовала на экзамене, который я прошел, и пришла к выводу, что я не умею читать и писать. После этого все члены моей семьи стали хором мне это повторять. На самом деле я знал, что умею читать и писать, но делал это очень медленно. Все надо мной смеялись и напоминали мне о моих недостатках, и постепенно я перестал вообще думать об учебе, потому что решил, что судьба уготовила мне такую же жизнь, какую вели все остальные мужчины в моей семье.

Но потом появилась ты, Лори, и ты меня спасла. Я уже думал, что обречен, но ты помогла мне побороть все сложности. Ты рассказала, что в моем возрасте и тебе в школе было совсем непросто. Я даже не в состоянии описать, как сильно на меня подействовал твой рассказ о том, что ты пережила в детстве. Ты всегда казалась мне такой правильной, успешной и одаренной, но если и ты в детстве испытывала трудности и смогла их преодолеть, то я решил, что и сам смогу это сделать. После этого я начал игнорировать слова тех, кто считал, что я ничего не умею и из меня ничего не получится. Я решил, что твое мнение обо мне является правильным, а все те, кто меня недооценивает, просто завидуют мне или сами недовольны своей жизнью. Такой внутренний настрой помог мне изменить свою жизнь. Даже сейчас этот настрой помогает мне бороться с трудностями. Благодаря тебе я набрался смелости и начал мечтать.

Лори, ты многому меня научила, и благодаря тебе я получил бесценный опыт. Я помню, как мы с тобой ездили к твоей сестре на Лонг-Айленд. Некоторые из этих посещений произвели на меня неизгладимое впечатление и останутся в памяти на всю жизнь. Я помню, как однажды твоя племянница Брук начала плакать, когда ей сказали, что Санта-Клауса не существует. Тогда я подумал: «Ой-ой-ой, ей точно надо заканчивать, а то ей сейчас влетит!» Отец Брук Брюс присел с ней рядом, но вместо того, чтобы дать дочке подзатыльник и накричать на нее, он, к моему величайшему изумлению и радости, начал успокаивать ребенка. Он взял ее на руки, утер слезы, что-то прошептал на ухо, а потом крепко обнял. Тогда я подумал о том, что Брюс – лучший в мире папа. В тот день я многое понял о том, как должен вести себя отец.

Я очень хорошо помню другой случай, произошедший, когда мы были в гостях у Аннет и ее семьи. Я помню огромный обеденный стол в гостиной. Я даже и не представлял, что столы могут быть таких грандиозных размеров, но не это меня удивило больше всего. Я не был удивлен обилием еды, красивым сервизом или серебряными приборами. Я был поражен и согрет атмосферой любви, которая царила за этим столом. Все рассказывали друг другу истории и много смеялись. Тогда я не мог до конца объяснить себе то, что увидел, и только потом понял, что оказался в кругу счастливой семьи. Точно так же беззаботно и счастливо я чувствую себя сейчас в окружении моей собственной семьи.

«Не обязательно все время драться, чтобы доказать, что ты сильный».

Благодаря тебе, Лори, я увидел, как разные люди выражают свою любовь и заботу окружающим. Я вспоминаю школьные обеды, которые ты мне готовила и выдавала в бумажных коричневых пакетах. Я осознаю, что некоторым, возможно, сложно понять, почему мне так дороги эти обеды. Эта еда говорила мне, что кто-то меня любит и готов потратить свое время, чтобы их приготовить. Лори, ты находила время и готовила мне школьную еду, показывая этим, что любишь меня, что тебе не все равно, и все дети в школе видели, что обо мне заботятся и меня любят. У меня нет слов, чтобы выразить тебе, насколько я благодарен.

Время, проведенное с тобой, было лучшим временем моей жизни. Мне было очень весело играть и болтать с тобой. Общение с тобой научило меня гораздо большему, чем общение с другими людьми. Я тогда этого не замечал, но, повзрослев, начал вспоминать советы, которые ты мне давала и которые мне очень помогли и помогают в жизни. Это были очень простые советы, например: «Не обязательно все время драться, чтобы доказать, что ты сильный». Помнишь, что ты мне это говорила? Может быть, даже и не помнишь. Зато помню я. Ты показала мне, что важнее быть сильным психологически, чем сильным. Именно этому я стараюсь научить своих детей.

И наконец я хочу объяснить тебе, почему я так надолго исчезал и не выходил с тобой на связь. В то время я очень хотел поделиться с тобой тем, что происходило со мной, но чувствовал, что пока не должен этого делать. Я знал, что ты волнуешься и не одобряешь, что я так рано завел ребенка, поэтому мне было ужасно сложно признаться тебе, что у меня уже двое детей. Поверь, что больше всего на свете я не хотел тебя расстраивать. Кроме этого, я считал, что ты научила меня всему необходимому и настало время доказать, что я способен добиться успеха в жизни. Поэтому я перестал тебе звонить и занялся своей жизнью. И все то, чему ты меня, Лори, научила, спасло мне жизнь.

Когда я тебе позвонил, я был уже не мальчиком, а мужчиной. Я жил, любил, у меня были дети, которых я учил всему тому, чему ты в свое время учила меня. Я хочу сказать тебе, что я люблю их так сильно, как ты любишь меня.

Я знаю, что книга «Невидимая нить» рассказывает, на первый взгляд, о странной дружбе двух совершенно разных людей. Однако мне кажется, что книга далеко не только об этом. Эта книга о том, как мать хочет ребенка, а ребенок стремится к матери. И влечение этих двух людей друг к другу не имеет никакого отношения к ДНК, родству или пуповине. Эта книга о двух людях, которые нужны друг другу и которым было суждено встретиться на углу 56-й улицы и Бродвея.

И в один из этих понедельников сердца этих людей крепко соединились невидимой нитью.

С любовью,

Морис Майзик.

 

Благодарности

Я неимоверно рада тому, что Морис стал частью моей жизни и изменил ее. За все эти годы многие, кому я рассказывала эту историю, говорили, что Морису очень повезло, что он меня встретил. Я всегда поправляла таких людей, говоря: «Нет, это мне очень повезло, что я его встретила!» Морис, ты так много мне дал, подарил так много радости, ты показал мне, что такое настоящая дружба. Морис, благодарю тебя от всего сердца. Я также благодарю жену Мориса и мою дорогую подругу Мишель за то, что она была с Морисом, когда меня не было рядом. Я так горжусь вами обоими и рада, что вы создали прекрасную и любящую семью.

Я благодарю мою удивительную мать за ее силу и безграничную любовь, а также моего отца, который был прекрасен в трезвом состоянии. Вы показали мне, что значит работать не покладая рук. Благодаря тому, чему вы меня научили, я смогла сделать блестящую карьеру в рекламном бизнесе. Я также безмерно благодарна моему покойному брату Фрэнку, которого я люблю и вспоминаю каждый день.

Существует поговорка: «Можно выбрать друзей, но не родственников». Все это, может быть, и так, но в моем случае я бы не смогла выбрать себе сестер и братьев лучше, чем те, которые у меня есть. Аннет Лубсен, Нэнси Йохансен и Стивен Карино – спасибо вам за то, что вы позволили поделиться с миром нашей общей историей. И самое главное – спасибо вам за вашу любовь и поддержку, которую вы оказывали мне не только во время работы над этой книгой, но и на протяжении всей моей жизни.

Благодарю моего зятя Брюса Лубсена за то, что он показал Морису, каким любящим и понимающим должен быть настоящий отец. Спасибо тебе за то положительное влияние, которое ты оказывал и оказываешь на Мориса, а также за ту роль, которую ты играешь для него в этой жизни. Благодарю своих прекрасных и замечательных племянниц Колетт Лубсен-Райд, Брук Лубсен и Джену Йохансен за все, что вы для меня сделали. Спасибо вам за поддержку и интерес к моей работе. Я вас очень сильно люблю. Спасибо моему зятю Джону Йохансену и племянникам Кристиану Йохансену и Дереку Лубсену. Я счастлива от того, что вы у меня есть. Спасибо сестре моей матери тете Диане Робеди и дяде Пату Прочино за то, что вы никогда всех нас не забывали.

Работа над этой книгой помогла мне создать отношения с другим, очень важным для меня человеком. Это мой соавтор Алекс. Мы семнадцать лет проработали вместе в компании Time Inc., но так никогда и не были знакомы. Он работал редактором, а я в рекламе, и мы встретились только благодаря моей подруге Марте Нельсон. Алекс, спасибо тебе за то, что ты поверил в мою историю, увидел в ней потенциал и вложил много сил и таланта в ее написание. Нам с тобой было суждено встретиться точно так же, как мне с Морисом, и я думаю, что точно так же, как и к моей встрече с Морисом, к нашей с тобой встрече «приложила руку» моя покойная любимая мать.

Огромное спасибо моей близкой и дорогой подруге и наставнику Валери Салембьер за чудесные, прочувствованные слова вступления, которые она написала к этой книге. Ты была первым человеком, которому я рассказала о моей встрече с Морисом, и я безмерно благодарна тебе за то, что ты в меня поверила и одобрила то, что я делала. Мы знаем друг друга и дружим более тридцати лет, и я крайне признательна тебе за любовь, поддержку и теплые, дружеские чувства.

У многих людей есть истории, которыми они не поделились с окружающими. Без хорошего литературного агента эта история, скорее всего, так и осталась бы достоянием моих родственников и друзей. Спасибо, Ян Миллер, за то, что ты поверил в эту книгу. У меня нет слов, которыми я могла бы выразить тебе всю глубину моей признательности. Ты и твоя команда в Dupree/Miller подержали меня, и работать с вами было для меня большой честью.

Особой благодарности достойна Нена Мадония за то, что она нашла издательство, выпустившее эту книгу. Нена, ты была моим потрясающим партнером, и я счастлива от того, что могу называть тебя не только своим агентом, но и другом.

Для книги нет ничего важнее, чем правильное издательство. Я счастлива, что сотрудники Howard Books Джонатан Мерк и Беки Несбитт с самого начала с энтузиазмом приняли эту книгу и начали над ней работать. За все ваши труды я буду вашей вечной должницей. Благодарю талантливого редактора Джессику Вонг за то, с какой любовью и заботой она относилась к этому проекту. Спасибо тебе за то, что наше совместное путешествие было приятным и радостным. Ты просто чудо. Особой благодарности заслуживают члены команды Howard Books Бетти Вудмэнси и Дженнифер Смит.

Благодарю всех моих друзей по компании Time Inc. Спасибо Марте Нельсон, с которой я познакомилась еще во время работы в журнале Ms., за то, что ты делала для меня все эти годы, и в особенности, что познакомила меня с Алексом. Благодарю Пола Кайна, который помнит мои первые рассказы о Морисе и который всегда меня поддерживал и одобрял мою дружбу с ним. Я так признательна тебе за твои теплые слова. Благодарю также Дэйвида Гейтнера и его коллег Ребекку Сануэза и Нэнси Валентино за поддержку и энтузиазм. Также хочу воспользоваться случаем и поблагодарить потрясающую рекламную команду в составе Сэнди Шургин-Вервель и Хайди Круп.

Спасибо вам, мои друзья по USA Today. Отдельное спасибо Донне Кона, которая так тепло отнеслась к Морису и приносила ему одежду, когда эта одежда была ему необходима.

Учителям платят за то, что они учат, но мисс Ким Хаус была не просто учительницей, а глубоко неравнодушным человеком. Спасибо вам за выходящее за служебные рамки сострадание, с которым вы отнеслись к Морису. Я благодарна вам за то, что вы изменяли жизнь своих учеников к лучшему, и я надеюсь, что ваши заслуги были признаны и оценены.

Я считаю, что люди в жизни каждого из нас появляются не просто так. Существует причина, по который тот или иной человек появляется в нашей жизни и на наших горизонтах. Именно так появилась в моей жизни моя дорогая подруга и советчица Лора Линн Джексон. Спасибо тебе за то, что ты поделилась со мной своим даром. Твои поддержка и понимание помогли мне поверить в свои силы и в то, что задуманная мной книга станет реальностью. В периоды, когда я ничего не могла написать, когда у меня заканчивались слова, ты говорила, что это всего лишь затишье перед бурей. И оказывалось, что ты была совершенно права! Ты помогла мне успокоиться и чувствовать себя уверенно.

Мне очень повезло, и за долгие годы жизни я встретила на своем пути много настоящих и верных друзей. Друзей нельзя купить в подарочной упаковке, и они не появляются из ниоткуда для того, чтобы изменить твою жизнь.

Я надеюсь, что смогла отдать хотя бы часть той радости и любви, которые вы мне щедро дарили в периоды моих взлетов и падений. Благодарю вас от всего сердца: Кристина Алби, Грег Голдшолл и милая Клер, Лори Кон, Джун Диана, Сюзан Эган, Мэри Галлагер-Вассилакос, Сюзан Голдфарб, Барбара Гронер-Робинсон, Чери и Джозеф Гучионе, Скотт Якобс, Лори Ресса-Кайл, Нора и Эд МакНифф, Дарси Парриотт-Филипс, Мэри Филипс, Бретт Поппер и Пол Спраос, Лорен Прайс, Андреа Роган, Фобе Роткопф, Ким Шехтер, Джанет Шехтер, Лори Левин-Силвер, Донна Смит, Сю и Джон Спалингер, Пэм Стрэнджер, Стейси Салливан, Линн Руан-Таттл, Майкл Веллнер и Кевин Уайт. Благодарю также мою подругу и парикмахера Лиелл Хеллигосс из салона Pierre Michel и моего фотографа Джозефа Морана.

И конечно, я хочу поблагодарить всех вас, читателей этой книги. Я надеюсь, что вы взглянете на свою собственную жизнь и увидите невидимые нити, которые соединяют вас с самыми важными для вас людьми. Я уверена, что такие связи не возникают случайно.

Лора Шрофф

* * *

В этой жизни мне довелось встретиться с Лорой Шрофф и Морисом Майзиком, и я считаю, что мне очень повезло. Спасибо, Лора, что ты доверилась мне и разрешила помочь тебе написать эту замечательную историю. Я был поражен щедростью твоего духа и теплотой твоего сердца. Я преклоняюсь перед тем, как ты живешь, и считаю, что твои поступки вдохновляют. Морис, ты, как и я, болеешь за Knicks, и я сражен твоей силой, смелостью и убежденностью, а также очарован твоими замечательными детьми и женой. Я считаю, что ты герой, поступки которого достойны подражания.

Благодарю Лэри Хакетта и других сотрудников People Magazine за то, что вы согласились на мое достаточно поздно заявленное участие в этом проекте. Благодарю Марту Нельсон за ее неоценимую помощь и поддержку. Спасибо моему другу Сюзан Шиндехетт. Ты просто супер, ты самый изысканный автор, которого я знаю. Я люблю всех вас в MiWorld.com. Ребята, за вами будущее. Благодарю команду издательства Howard Books в лице Джонатана Мекка, Беки Несбитт и Джессики Вонг. Благодарю также Яна Миллера, Нену Мадонию за то, что вы были моими самыми лучшими и самыми приятными в общении агентами. Спасибо, Марк Аповиан, за малиган – тушеное мясо с луком и картофелем, которым ты меня, усталого и голодного, кормил.

Спасибо моим щедрым и верным друзьям Арту и Ноле Честер. Низкий поклон моей сестре Там за ее поддержку, моей сестре Фран, что в любой момент была готова броситься мне на помощь, а также моему старшему брату Нику, который является моим самым первым настоящим другом. Зак и Эмили, спасибо вам за то, что вы выросли и стали такими потрясающими ребятами, я вас просто обожаю, а также Грейси и Вилли, которых я безмерно люблю. Спасибо моим маленьким – Мэнли, Ги, Лили, Нино и ШиШи, я люблю вас больше самой жизни. Благодарю моих замечательных друзей Эмми, Нила и Энджи, а также Карен, Грега и, конечно, Линдсэй. И как всегда, хочу поблагодарить Рейни, который давал мне полезные советы, оказавшиеся неоценимыми для работы над проектом. Рейни, я на тебя всегда могу положиться.

Алекс Тресниовский

 

Послесловие

Когда Лора Шрофф пришла на собеседование для приема на работу в мой офис на Манхэттене в 1978 году, я была приятно поражена ее уверенностью и очарована ею как личностью, но если честно, не настолько, чтобы сразу упасть со стула. По крайней мере, не поражена настолько, чтобы нанять ее сразу же. Она мне очень понравилась, и у меня относительно нее было хорошее предчувствие. Но я хотела знать про нее больше – не только ее профессиональные качества, но и понять, что она ценит в жизни. Я хотела понять, какой она человек.

В то время я была заместителем издателя ежемесячного журнала для женщин Ms., который появился в 1972 году и для своего времени был очень передовым. Цель издания была проста – способствовать изменениям в обществе в вопросе равноправия полов. Журнал вдохновлял женщин на то, чтобы они делали свой собственный выбор, не сдавались и конкурировали главным образом на мужском рынке труда в рядах тех, кто работает в корпоративных структурах Америки. В 70-х годах прошлого века мы не жили в условиях, когда почти 40 % выпускников Гарвардской школы бизнеса являются женщинами, как это обстоит сейчас. В то время по телевизору пять раз в неделю не было Опры Уинфри, которая призывала женщин жить более полной и насыщенной жизнью. В 1978 году Опра даже и не представляла, что у нее появится идея психологического журнала «O».

Во многом журнал Ms. подготовил и помог появлению таких будущих лидеров, как Опра. Мы, сотрудники журнала Ms., понимали тяжесть ответственности, которая на нас лежит. Мы чувствовали, что не просто работаем, а помогаем изменить мир!

В качестве заместителя издателя журнала в мои обязанности входило нанимать женщин, которые бы находили покупателей на рекламные площади в издании. Для журнала Ms. реклама была довольно больным вопросом, потому что мы были другие, нас не все понимали, и довольно долгое время рекламный рынок смотрел на издание, как на вонючего скунса, который испортил им приятный пикник. Мне нужны были люди, которые понимали сложность ситуации, которые разделяли виденье издания, чтобы выдержать борьбу во враждебном окружении и иметь возможность изменить мнения людей. Мне нужны были люди, у которых есть идеалы и которые готовы за них бороться.

Поэтому, когда Лора появилась передо мной, я задала себе такой вопрос: «Ее действительно волнует, чем мы занимаемся, или ей просто нужна работа?»

Я попросила ее прийти на второе собеседование, на котором спросила, что она считает в жизни важным. Она без колебаний ответила, что важными для нее является семья, друзья, верность тем, кто тебя окружает, а также то, что надо изменить жизнь к лучшему. Тогда я поняла, что Лоре не все равно. Она с энтузиазмом отнеслась к ценностям Ms. и прекрасно понимала, что нужно вдохновлять людей и говорить им, что они могут добиться большего и жить лучше. Вскоре после второго собеседования мы предложили ей работу. Она с энтузиазмом взялась за дело, с большой убежденностью начала работать с людьми из рекламной области и принесла в журнал много рекламы.

Но только через несколько лет я поняла, насколько удивительным человеком оказалась эта Лора.

Я ушла из Ms. и перешла работать в еще один новый и передовой для всей эпохи журнал – USA Today. Моей обязанностью в качестве руководителя отдела рекламы стала деятельность, способная помочь рекламодателям поверить в перспективы проекта новой и яркой национальной газеты, не привязанной к конкретному городу, то есть к формату, к которому страна еще не привыкла. Это была очень сложная задача, поэтому я должна была нанимать только тех умных людей, которым на 100 % доверяла. В этом списке имя Лоры стояло первым. Она снова присоединилась к нашему проекту и добилась феноменальных результатов, принеся в USA Today миллионы рекламных денег.

Но причина того, что я так ее высоко ценю, далеко не в этом.

За время общения мы стали не только партнерами по работе, но и друзьями. Мы вместе ели, обсуждали бой-френдов, делали покупки, в общем, делали все, что делают близкие подруги. Мы стали интересоваться жизнью друг друга. Неудивительно, что во вторник после празднования Дня труда Лора вошла в мой офис и рассказала, что с ней произошло за день до этого.

Я представить себе не могла, что эта история в будущем станет книгой. Я даже и не представляла себе, что этот эпизод ее жизни станет выражением ее внутренней сущности. В тот момент это была всего лишь одна из историй, которыми мы делились друг с другом. Если бы меня тогда спросили, то я бы ответила, что очень сомневаюсь, что мы станем обсуждать эти события через двадцать пять лет после их начала.

В тот день Лора рассказала мне, что она шла поблизости от своего дома в центре Манхэттена и ее остановил одиннадцатилетний мальчик и попросил мелочи. Она сказала, что у него были очень грустные глаза и что он был очень голоден. Лора рассказала, что сперва она прошла мимо него, но потом вернулась. И вместо того чтобы дать мальчику двадцать пять центов, она отвела его в «Макдоналдс» и накормила обедом.

Услышав эту историю, я очень удивилась. Я привыкла к тому, что на улицах города много попрошаек, и была уверена, что лично я бы никогда не остановилась, прошла мимо мальчика и больше о нем никогда бы не вспомнила. Я похвалила Лору за то, что она сделала. В тот вечер мы вместе обедали и более подробно поговорили об этом мальчике по имени Морис. Помню, что в тот вечер Лора была такой возбужденной, какой я ее еще никогда не видела. Несмотря на то что она только однажды встретила этого мальчика, ее очень волновала его судьба. Казалось, что что-то в этом мальчике затронуло ее до глубины души.

После того вечера мы еще неоднократно возвращались к разговору об этом мальчике. Чем больше Лора мне о нем рассказывала, тем лучше я понимала, почему она так тепло к нему относится. Но если честно, я далеко не всегда была уверена, правильно ли она поступает, принимая такое активное участие в судьбе этого мальчика и его не самой благополучной семьи. Я считала, что, принимая участие в его судьбе, она может подвергнуть себя опасности. Я не была уверена, что Лора понимает всю тяжесть ответственности, которую на себя берет. А что, если все это приведет к появлению зависимости Мориса от Лоры? Что, если этому ребенку, которого не любили и который рос в очень тяжелых условиях, нужно то, что Лора не в состоянии ему дать? Я обо всем этом говорила Лоре, упоминала о возможных подводных камнях и сложностях. Мне казалось, что мое мнение было голосом разума.

Однако очень скоро стало понятно, что в своих действиях Лора не руководствуется разумом. Она руководствовалась чувствами любви, убежденности и веры.

Поведение, а не слова Лоры убедили меня, что она не собирается оставлять Мориса на произвол судьбы. Постепенно я поняла, что Лора дает возможность Морису участвовать в своей жизни для того, чтобы научить его вещам, которые ему будут полезны в будущем. Она говорила мне, что, как бы ни сложилась ее собственная жизнь, какой успешной она бы ни стала, каким занятым ни был бы ее график и каким образом ни сложилась бы ее личная жизнь, она связана с Морисом на всю жизнь. Я знала Лору достаточно хорошо, чтобы понять, что все ее слова – далеко не пустые слова. Она очень серьезно воспринимала свои отношения с Морисом и не собиралась его бросать.

И только после этого я поняла, насколько удивительной была история их взаимоотношений.

Мы живем в циничном мире, и наш цинизм зачастую мешает нам увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Жизнь в Нью-Йорке научила меня здоровому цинизму, и этот цинизм мешал мне понять ту особую связь, которая сложилась между Лорой и Морисом. Лоре удалось побороть свой собственный цинизм, забыть о рисках, проблемах и в какой-то мере необъяснимости всего, что она делает. Она увидела Мориса таким, каким он являлся на самом деле, и между ними возникла искренняя и крепкая связь людей, которые нуждаются друг в друге.

Я очень рада, что этой книгой Лора делится с читателями своей историей. Мне кажется, что этот простой рассказ вдохновит вас так же, как вдохновил и меня.

Много лет назад я прочитала цитату Мартина Лютера Кинга: «Сделайте первый шаг веры. Не обязательно видеть всю лестницу, главное – сделать первый шаг».

Спасибо, Лора, за то, что ты сделала первый шаг в сторону Мориса.

Валери Салембьер

Вице-президент, издатель и финансовый директор журнала Town&Country

 

Фото с вкладки

Моя мама Мария и отец Нунци в день бракосочетания (февраль 1949 года). Бабушка Роза сшила маме шелковое платье за три дня.

1958 год, мое первое причастие. Я (слева), моя маленькая сестренка Нэнси (на коленях у отца), мой брат Фрэнк и сестра Аннет.

Дети семейства Карино в середине 60-х: (слева направо) Фрэнк, я, Аннет, Нэнси и Стивен.

Я и моя подружка Барбара на выпускном (1970).

Я в своей квартире-студии на 56-й улице. В ней всего одна комната, но это мое святилище.

Морис у меня в гостях (1986). На нем часы, которые я подарила ему, чтобы он не опаздывал в школу.

Морис на карусели в Центральном парке (1986).

Морис пытается запустить воздушного змея.

Я и Морис на десятом этаже дома на Манхэттене.

Морис у меня в гостях (1986); сидит в моем спортивном костюме и ждет, когда его одежда постирается и высохнет.

Морис быстро поладил с моими племянниками. День благодарения (1986).

Морис любил приезжать в гости к моей сестре Аннет. Его всегда поражала, какая огромная у них лужайка перед домом.

Моя сестра Аннет с мужем и ее замечательными детьми: (слева направо) Дереком, Брук и Колетт.

Мой первый рождественский подарок Морису – машина с дистанционным управлением. Сестра Нэнси помогает ему.

Дети Корино, уже взрослые, 1986 год: (слева направо) Фрэнк, Нэнси, я, Аннет и Стивен.

Морис и мой племянник Дерек (1989). Я подарила ему велосипед с 10 скоростями. Господи, как же он обрадовался!

Мой брат Фрэнк в униформе (1975).

Мой будущий муж Майкл и я в Италии, 1989 год. Мы встречались уже 5 месяцев и спустя 8 месяцев поженимся.

Мои девочки! Пудели Люси (слева) и Коко. Обожаю их мордашки!

Я с братом и сестрами: (слева направо) Нэнси, Аннет, я и Стивен.

Морис с семьей на похоронах его матери Дарселлы, 2000 год: (слева направо задний ряд) Морис (держит на руках Джахлила), Иким и Мишель; (передний ряд) Джалик, Принсес и Морис-младший.

Морис и Мишель на моем юбилее (2001).

Морис во время своего трогательного тоста: «Ты спасла меня. Господь послал мне ангела. Этим ангелом была ты, Лора».

Морис и его семья сегодня: (задний ряд) Иким; (центральный ряд, слева направо) Джалик, я, Морис-младший, Принсес, Морис и Мишель; (спереди) Джахлил, Ахмед и Пришес.

Мечта Мориса осуществилась! У него большой обеденный стол, за который собирается вся семья: (слева направо) Мишель, Принсес, Пришес, Ахмед и Джахлил.