Приблизительно тогда, когда Кевин сообщил мне о желании развестись, состояние моей матери ухудшилось. Дело в том, что у матери был рак матки, и последние два года ее состояние было стабильным, но потом резко ухудшилось. Ее доктор хотел, чтобы она немедленно легла в больницу на обследование, но мать узнала, что произошло у меня с Кевином, и отказалась от госпитализации. Мама сказала, что поддержит меня, и я вернулась в родительский дом.

Через пару недель после моего возвращения домой мамино состояние ухудшилось. Внешне ничего не изменилось, она не казалась слабее, чем обычно, хотя доктора говорили, что ей стало хуже. Мы все были очень испуганы, когда за два года до этого узнали, что у матери рак, но тогда развитие болезни удалось остановить. Мама была сильной женщиной, которой не впервой было переносить боль и лишения, и тогда она выкарабкалась. Мне кажется, что мама выжила потому, что у нее были дети. К тому времени Аннет и я уже покинули родительский дом, но Фрэнк, Нэнси и Стивен жили с родителями. Мама не хотела оставлять их с отцом, поэтому всеми силами боролась за жизнь.

Но потом болезнь вернулась, и все мы внутренне подготовились к длинной и тяжелой борьбе. Я решила остаться дома, чтобы больше быть с матерью. Мне это решение далось непросто – я не хотела видеть отца. Я вычеркнула его из своей памяти. Мое отношение к нему было однозначно негативное, в то время как мои сестры и братья испытывали смешанные чувства. Они мечтали, чтобы отец просто исчез из их жизни, но одновременно были готовы простить ему все грехи, потому что любили его. Я тоже любила, но отказывалась терпеть. Я была слишком на него зла за то, что он тиранил Фрэнка и подло обходился с матерью.

Поэтому через несколько месяцев я съехала из родительского дома и сняла квартиру на 83-й улице Манхэттена. Мама тогда очень болела, и многие не могли понять, почему я именно тогда решила уехать. Тем не менее мне казалось, что другого выхода просто нет.

Моей матери стало еще хуже, и отец поместил ее в Мемориальный онкологический центр имени Слоуна-Кеттеринга на Манхэттене, который располагался в пятнадцати улицах от меня. Позже я узнала, что отец сам долго выбирал клинику (и выбрал одну из самых лучших в стране) и потом ежедневно навещал маму в больнице. Отец не оставался у нее в палате более часа, он слишком нервничал, но приезжал каждый божий день. Он держал мать за руку, и они вместе смотрели телевизор. По выходным отец привозил с собой Нэнси и Стивена, чтобы они могли пообщаться с матерью. Я осознала всю глубину трагедии жизни отца – он по-своему любил мать и, когда она заболела, ужасно боялся, что потеряет ее. Пить он не бросил, потому что ему надо было чем-то приглушить свою боль и страх. Он не мог себя изменить, но все же пытался.

Господь никогда не дает ношу тяжелее той, которую мы в состоянии вынести.

Каждый вечер после работы я шла навещать маму в онкоцентре. Мы просто общались, и я с теплотой и любовью вспоминаю те часы, которые мы провели вместе. Мы говорили о том, как обошелся со мной Кевин, как плохо относился к маме ее муж и мой отец, и что женщины в нашей семье должны быть сильными, потому что им невозможно положиться на мужчин. Она сказала, что не понимает, почему Господь допустил, чтобы я так сильно страдала. После этого она добавила, что Господь никогда не даст мне такую тяжелую ношу, которую я не в состоянии вынести.

– Лори, – сказала мне мать, – я знаю, что все это тебе далось непросто, но я хочу, чтобы ты не забывала, что у тебя есть сила решить все свои проблемы. Помни об этом и никогда не забывай.

Я поняла, что унаследовала дух матери и ее умение выживать.

В то время мать кололи метадоном, чтобы снять боль, которая становилась все сильнее и сильнее. Ее доктор Очоа показал Аннет и мне, как надо делать укол. Он принес нам шприц и попросил потренироваться на апельсинах. Когда я смотрела, как он делает укол, мне казалось, что на свете нет ничего проще, однако я сама очень не любила иголки. Но потом постепенно привыкла и уже спокойно делала маме уколы.

Время шло, но маме не становилось лучше.

– Ты должна идти на поправку, – говорила я ей. – Ты не можешь оставить детей с отцом. Ты сама вышла за него замуж, а не мы, твои дети. Мы с ним без тебя не справимся. И отцу ты тоже очень нужна. Мы все без тебя жить не можем.

На самом деле я говорила много лишнего. Я и так знала, что мама борется изо всех сил.

Однажды вечером, когда ей стало особенно больно, я пошла к доктору Очоа.

– Ей стало хуже, и я боюсь. Что мы можем сделать?

Доктор сказал мне, что мать жива исключительно благодаря своей силе воли. Ей кто-то должен сказать, что она может все это отпустить, что ей не стоит о нас беспокоиться. Я просто не поверила своим ушам, когда услышала его слова. Доктор хотел, чтобы я сказала маме, что она может спокойно умереть? Да как у меня язык повернется такое сказать? Да и что вообще я должна ей сказать?

Доктор Очоа положил мне руку на плечо.

– Когда придет время, придут и слова, – сказал он.

– Доктор, но как я могу узнать, что пришло время?! И как я вообще буду вести такой разговор?

– Когда придет время, придут и слова, – повторил он.

Через несколько дней метастазы так сильно разрослись, что их стало видно на животе. Сперва на коже появилось что-то синее, похожее на синяк, но со временем эта область разрасталась и покрыла весь живот матери. Однажды вечером мать взяла меня за руку и посмотрела на меня грустным взглядом.

– Лори, мне уже не станет лучше. Рак распространяется.

Я крепко сжала ее руку. Я поняла, что на самом деле она задала мне вопрос. «Станет мне лучше, или я умру?» Я поняла, что моей маме стало страшно.

И тут все произошло так, как говорил мне доктор Очоа. У меня нашлись правильные слова.

– Мама, ты помнишь, что ты сказала мне, когда я была очень расстроена поведением Кевина? Ты сказала мне, что Господь никогда не дает ношу тяжелее той, которую мы в состоянии вынести. Послушай меня и поверь мне. Господь скоро закончит твои муки, и ты уже больше не будешь страдать.

Мама грустно улыбнулась. Мы взялись за руки и замолчали. Было поздно, мне на следующий день надо было идти на работу, и я встала. Я пожелала ей спокойной ночи. Мама посмотрела на меня и сказала:

– Спасибо, Лори. Я очень тебя люблю.

Мы решили перевезти мать домой. Мы привезли большой запас шприцов, игл и метадона. Я показала Нэнси, как надо делать уколы. Даже отец пробовал делать уколы в апельсины, но у него не хватило терпения научиться. Маму уже всю искололи, и было сложно найти место на ее теле, куда можно ввести иглу. Но мы делали все, что могли, чтобы ей не было больно.

Я снова решила переехать в родительский дом, чтобы ухаживать за мамой. В то время Фрэнк служил на военном флоте, и мы попросили его взять отпуск и увидеть маму. Он был в ужасе, когда приехал и обнаружил, в каком состоянии она находится. Я часто вспоминала слова доктора Очоа, что сама пойму, когда придет мамино время умереть. Я хотела – нет, мне необходимо было быть рядом с ней в ее последние минуты.

Однажды в четверг около десяти вечера, мама проснулась и попросила разбудить Стивена.

– Я хочу, чтобы он сыграл мне на органе, как раньше, – попросила она.

Я села рядом с ней, и одетый в полосатую пижаму Стивен сыграл несколько песен Энгельберта Хампердинка – «Отпусти меня, пожалуйста» и «Испанские глаза». Он играл, наверное, целый час. Потом мама сказала, что хочет спать. Я сделала ей укол, она закрыла глаза, я опустила изголовье ее кровати, и она заснула.

На следующий день мне исполнилось двадцать пять. Я чувствовала, что маме осталось совсем мало, но пошла на работу. По пути на работу у меня из головы не выходили слова доктора Очоа: «Когда придет время». Я приехала на работу, но через десять минут поняла, что мне надо срочно возвращаться к маме. Вернулась домой и увидела, что мама крепко спит. Я знала, как мама выглядит во сне, и мне показалось, что на этот раз это не просто глубокий сон. Стивен, которому тогда было тринадцать лет, тоже все почувствовал и попросил меня разрешения остаться с мамой до конца. Я подумала, что никто серьезно не поговорил с ним о смерти мамы, поэтому вывела его на улицу, мы сели у обочины, и я с ним поговорила.

– Стивен, мама очень больна, и скоро она покинет нас и отойдет в мир иной. Ты должен к этому быть готовым. Все мы должны быть к этому готовы.

Я думала, как мама так долго держалась за жизнь и сколько боли она испытала.

Стивен начал плакать и никак не мог остановиться. Я обняла его и крепко прижала к себе. Он сказал, что хочет быть рядом с мамой, а не у себя в спальне на втором этаже, поэтому я постелила ему кровать в комнате мамы. Той ночью мы долго не ложились спать, но сон нас все-таки сморил. Отец в тот вечер не работал, но он не мог спокойно смотреть на то состояние мамы и ушел куда-то пить. В доме было тихо. Неожиданно мама проснулась и взяла меня за руку.

– Я очень странно себя чувствую, – сказала она. – Пожалуйста, не уходи и будь рядом. Я не хочу оставаться этой ночью одна.

Я обещала ей, что ни на минуту от нее не отойду.

Мы с Нэнси стали поочередно дежурить у ее кровати. Приблизительно в три часа ночи я зашла в комнату Нэнси и попросила ее посидеть с мамой.

– Не засыпай, – предупредила я ее. – Не засыпай и следи за ней. Мне просто необходимо ненадолго прилечь.

Нэнси тогда было семнадцать лет. Она обещала не смыкать глаз. К тому времени отец вернулся домой. Он был пьян, но не скандалил, а отключился на кровати. Я немного вздремнула. В пять утра я услышала громкий крик Нэнси. Я вбежала в комнату и увидела, что сестра склонилась над мамой и что-то ей говорит. Мама лежала без дыхания и не реагировала. Она была без сознания.

Мы вызвали «Скорую». Бригада приехала через несколько минут, а мама вдруг пришла в себя и начала плакать. Я сказала ей, что сейчас ее отвезут в больницу и дадут кислородную маску. Я больше ничего не могла придумать, чтобы ее успокоить.

– Я не хочу никуда ехать, – сказала мама.

Бригада «Скорой помощи» вкатила в комнату носилки. Они проехали всего в метре мимо спящего Стивена, который спал так крепко, что даже не проснулся. Я подумала, что это к лучшему – он ничего не теряет, что не видит происходящего. Мне кажется, что Господь не дал ему это увидеть.

Отец тоже не проснулся, и мы решили его не будить, чтобы не было никаких сцен.

Мы встретились с Аннет и поехали в онкологический центр. Там нас ждал доктор Очоа и спросил, нужен ли нам священник. Пришел священник и прочитал последнюю молитву у изголовья матери. Мы наблюдали за этим из соседней комнаты. Было видно, что мама пытается набрать в легкие воздуха, но у нее ничего не получается. Потом дыхание прекратилось. Доктор Очоа посмотрел на маму, а потом на нас.

– Она ушла, – сказал он.

Мы с Аннет обнялись и заплакали. Я думала, как мама так долго держалась за жизнь и сколько боли она испытала. Казалось, что мне надо радоваться, что она избавилась от страданий, но я ощущала только горе. Мне было невероятно жалко маму, которая прожила такую сложную жизнь. Я плакала – в ее жизни было так мало счастья, которого она заслуживала, но никогда не испытала.

Вдруг медсестра что-то заметила.

– О боже, – произнесла медсестра. – Ваша мама жива! Скорее скажите ей что-нибудь!

Сестра увидела, что мама открыла глаза. Мы склонились над ней, и она улыбнулась нам самой лучезарной улыбкой. Все мы были в шоке. Мама попыталась что-то сказать, но ее речь была бессвязной. Потом, словно в ее мозгу что-то переключилось, она заговорила совершенно внятно.

– Господь дал мне силы сказать вам то, что я всегда хотела сказать, но не могла.

Доктор Очоа был изумлен не меньше нас. Медсестра посмотрела на показания датчиков и сказала, что жизненные функции матери были столь стабильными, как никогда ранее. Мама начала говорить связно и совершенно понятно, а ее ноги и руки двигались так, словно она только что не умирала. Казалось, она решила выздороветь. И потом, она была совершенно спокойна и удовлетворена. Казалось, что на нее снизошло просветление. Я стояла рядом, целовала ее, держала за руку и плакала.

– Где ваш отец? – спросила мама. Мы ответили ей, что они вместе со Стивеном едут сюда. Фрэнк и Нэнси были тогда дома.

– Я хочу со всеми поговорить, – сказала мать.

Она казалась совершенно спокойной. Я вышла, чтобы она могла поговорить с Аннет наедине. Аннет вышла из палаты вся в слезах и сказала:

– Мама хочет теперь поговорить с тобой.

Я села рядом с ней, взяла ее за руку и стала слушать.

– Ты всегда была хорошей дочерью, – сказала мать. – Были случаи, когда я тебя не понимала, но я знаю, что ты сильная. Лори, я очень тобой горжусь. Я очень сильно тебя люблю.

Я слушала ее, и слезы катились у меня по лицу. Мама раньше никогда мне ничего подобного не говорила. Конечно, она говорила мне, что любит и мной гордится, но тогда ее слова значили для меня очень многое.

Приехал отец со Стивеном, и мама захотела поговорить с мужем.

– Ты будешь нужен твоим младшим детям, поэтому не забывай о них. Посмотри в свою душу и найди в себе смелость хорошо относиться к ним. Постарайся не пить до потери сознания. Ты мне можешь это обещать, Нундзи?

Потом она сказала, что любит его.

После этого настала очередь Стивена. Она сказала ему, что он был замечательным сыном и вырастет прекрасным человеком. Она сказала, чтобы он не боялся, а также что она его любит и всегда будет любить.

– Я очень тобой горжусь, – сказала она. – Ты особенный и очень умный ребенок.

Стивен обнял ее и не хотел отпускать.

Доктор Очоа предоставил нам отдельную комнату, в которой мы могли спокойно поговорить с матерью. Потом приехали Нэнси с Фрэнком, и мама переговорила с каждым из них. Она сказала Фрэнку – ей очень жаль, что отец с ним так плохо обходился, но она надеется, что он простит ее за то, что она не защищала его больше, чем могла. Нэнси она поблагодарила, что та посвятила свои юные годы уходу за матерью, и сказала, как сильно она ее любит.

Потом она села в кровати и сказала, что не чувствует боли. Ее глаза сияли. Потом мама рассказала, что с ней произошло после того, как доктор Очоа сообщил нам о ее смерти.

– Я видела, что именно находится по другую сторону, – сказала она. – Там все гораздо более спокойно и там так прекрасно, что вы не можете себе представить. Я знаю, что даже оттуда я буду продолжать о вас заботиться. Я буду смотреть на вас с небес и следить, чтобы у вас в жизни все было хорошо. Пожалуйста, верьте мне – все у вас в жизни будет прекрасно. У всех вас все будет хорошо.

Я нашла доктора Очоа и спросила, можем ли мы отвезти маму домой. Он ведь обещал, что это можно сделать. Тот ответил:

– Я не знаю, что происходит с ней, но если вы хотите отвезти ее домой, вы наверняка можете это сделать.

Я подошла к маме и сказала, что мы можем отвезти ее домой. Я ожидала, что мама обрадуется этому известию.

Но мама сказала:

– Я не хочу ехать домой.

– Мам, ты что? Почему не хочешь?

– Я хочу остаться здесь до тех пор, пока мне не надо будет переехать в мое новое жилище.

Я была страшно удивлена. Все мы думали, что неожиданное исцеление мамы является чудом, что ей неожиданно стало лучше. Однако вряд ли ей действительно стало лучше. Мы не знали, что делать, поэтому приняли решение остаться в больнице и ждать. Мы находились в ее палате, когда через два часа мама неожиданно снова села, посмотрела на нас и сказала: «О боже. Мне пора». Потом она заговорила по-итальянски: «Padre, vengo a casa pronto (Отче наш, мне пора домой)». Мы взялись за руки и начали за нее молиться.

– А теперь поцелуйте меня, скажите, что вы меня любите, и оставьте меня.

Тут мама закрыла глаза, положила голову на подушку и потеряла сознание.

У меня было постоянное ощущение, что мама смотрит на меня с небес.

После этого я осталась в больнице. Все дети вернулись сюда на следующий день, но мама не очнулась. В пять часов на следующее утро в комнату для родственников, где я отдыхала, вошла медсестра и попросила меня следовать за ней. Я вошла в палату, в которой лежала мама. Отец сидел с одной стороны кровати, я села с другой. Каждый из нас взял ее за руку. Мы слушали ее дыхание до тех пор, пока она не перестала дышать.

Мама умерла.

Тогда я думала, что Господь поступил очень жестоко, вернув ее нам, а потом снова отняв. Все мы месяцами готовились к неизбежному, и нам казалось, что мы готовы. Когда мама восстала из мертвых и казалась полной сил, мы подумали, что она не умрет. Но потом Господь все-таки ее забрал.

Но потом мы поняли, что Господь сделал нам бесценный подарок. Он дал маме силы сказать, что все у нас будет нормально. Он показал нам, что она обретет покой.

Через шесть месяцев после ее смерти, в тот вечер, когда я порезала палец перед собеседованием, мама явилась ко мне во сне. Я помню, что побежала во сне, чтобы ее обнять, и это объятие показалось мне совершенно реальным. Я сказала ей: «Мама, ты слышала? Я порезала палец». Мама ответила: «Ну конечно, я об этом знаю». Я рассказала ей о предстоящем собеседовании и как я хотела получить эту работу, и как волновалась, что это может не произойти.

– Не волнуйся, Лори, – сказала мама. – Собеседование пройдет блестяще. Ты получишь работу, которую хочешь. А сейчас поспи и отдохни.

Она поцеловала меня, и я проснулась вся в слезах. На следующее утро я чувствовала себя удивительно спокойной и уверенной в себе. Я вообще не волновалась, потому что знала, что получу эту работу. Потому, что об этом мне сказала мама. И оказалось, что она совершенно права – я действительно получила эту работу.

С тех пор у меня было постоянное ощущение, что мама смотрит на меня с небес. Я написала, что не знаю, почему я тогда на Бродвее вернулась к Морису. Это не совсем правда. Возможно, я полностью не понимала, зачем я это сделала, но у меня нет и тени сомнения, почему я тогда повернулась и подошла к Морису.

Я совершенно уверена в том, что это мама заставила меня вернуться.