В один прекрасный день Морис решил посчитать количество людей, которые проживали в крохотной квартирке его бабушки в Бруклине. Он насчитал двенадцать человек. Не все из этих людей постоянно жили в квартире, но все же их было немало. Дальние родственники, дяди, друзья, наркоманы-приятели, соседи и просто случайные наркоманы. Вот в таких условиях жил Морис, которому приходилось бороться за место в грязной комнате. И он ушел из квартиры.

Морис умел выживать на улицах. Возможно, он не понимал, зачем надо копить килограммы мелочи в кувшинах, или удивлялся завернутым в красивую упаковку подаркам, но он знал, как выжить на улицах Нью-Йорка. С тех пор как мы с ним впервые встретились, он вырос примерно на десять сантиметров. Высокий для своего возраста, худой и сильный, он был уже скорее мужчиной, чем мальчиком. Он знал, где достать еду, как избежать встреч с полицией и правильно себя вести в угрожающей ситуации. Два или три раз в месяц мы с ним встречались. Как я потом узнала, наши встречи имели для Мориса огромное значение, потому что они были единственным нормальным человеческим контактом во враждебном мире.

Морис знал, где можно поспать. На 42-й улице и на Таймс-сквер находился старый кинотеатр, в котором круглыми сутками крутили фильмы о кунг-фу. Официальное название этого кинотеатра было «Кинотеатр на Таймс-сквер», но все называли его просто «кинотеатр кунг-фу». Морис попрошайничал, набирал денег на билет, заходил в зал, находил место на задних рядах, сворачивался калачиком и всю ночь спал под звуки ударов и крики с экрана. Днем он шел в другой кинотеатр, в котором показывали фильм «Поездка в Америку» с Эдди Мерфи. Этот фильм Морис посмотрел, наверное, раз триста. Все диалоги картины он знал наизусть.

Иногда он заходил в офис Ассоциации молодых христиан на 59-й улице, чтобы принять душ, и иногда возвращался в Бруклин, чтобы проведать бабушку. Но никогда долго там не задерживался. Никто не спрашивал, где он живет и чем занимается. Некоторое время он посещал государственную школу № 131, но потом его перевели в другую, так называемую «альтернативную» школу. Сперва Морис не понял, что значит «альтернативная», но потом обратил внимание, что у всех учеников этой школы были серьезные проблемы с психикой. Морис понял, что в этой школе ему не место, и перестал туда ходить. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он уже окончательно «завязал» со школой.

Главной проблемой в жизни стали деньги. Попрошайничать ему уже не хотелось. Он считал, что у него есть только один способ заработка. Как и практически все знакомые ему мужчины, он мог бы начать продавать наркотики. Продажа крэка принесла бы ему гораздо больше денег, чем любое другое занятие. Он знал, насколько доходным это является, потому что видел толстые «колбасы» банкнот у своих дядей, из которых они вынимали двадцатки и сотенные купюры. Морис знал, где купить наркотики, как их «разбодяжить» и где продавать. Первый день продажи мог сулить ему несколько сотен долларов заработка. Когда Морис жил на улицах и спал в кинотеатрах, он долго размышлял, что ему мешает и почему он не хочет заняться этим бизнесом.

У него был выбор – продавать джинсы или крэк. Он выбрал джинсы.

Он действительно не хотел. В его представлении это был тупиковый путь. В конце концов он направился в курьерские агентства на Манхэттене. Он посетил три или четыре таких и везде получил отказ. Наконец одно из курьерских агентств предложило ему работу. Морис взял пакет документов, сел на метро и отвез его по нужному адресу. Работа курьером давала восемь долларов в час. Морис перестал попрошайничать на улицах.

Ему нравилось работать и еще больше нравилось обналичивать в банке полученные за работу чеки. Это был честный труд, но хотелось зарабатывать больше. Он решил попробовать продавать джинсы.

Он ездил в Чайна-таун, где по семь долларов за пару покупал «самопальные» джинсы, а потом перепродавал их по сорок долларов. Дело происходило в 80-х годах в Нью-Йорке во время бума поддельных джинсов. Сперва Морис продавал своим коллегам-курьерам, а потом расширил аудиторию до наркодилеров и их подружек. Морис понял, что таким образом может заработать несколько сотен долларов в неделю. Иногда он заезжал к бабушке в Бруклин и оставлял ей денег. Она не спрашивала, как он их заработал, а сам он не рассказывал. Морис знал, что занимается криминальным бизнесом, но он был бездомным, и других перспектив просто не существовало. В таких условиях надо выживать, и совсем не хочется думать о моральной стороне своих поступков. У него был выбор – продавать джинсы или крэк. Он выбрал джинсы.

Через некоторое время Морис позволил себе ночевать в «отеле на час». Главными завсегдатаями этого заведения были проститутки и их клиенты. Грязные комнаты, шумные коридоры, опасные лестничные пролеты – но здесь Морис мог позволить себе оплатить собственную комнату с кроватью и душем.

Через некоторое время Морис узнал, что у отца СПИД.

Потом из тюрьмы выпустили его мать. Она отсидела два с половиной года, и городские власти выделили ей квартиру в неблагоприятном районе Бруклина под названием Браунсвилль. Морис поселился вместе с ней. Некоторое время Дарселла ничего не употребляла, а дяди и прочие мерзкие наркоманы в квартире не появлялись.

Однажды вечером Морис вернулся домой и обнаружил, что на кухне сидит худой мужчина и разговаривает с его матерью.

– Это еще кто? – спросил Морис Дарселлу.

– Это твой отец, – ответила она.

Последний раз, когда Морис видел своего отца, ему было шесть лет. Тогда Дарселла пришла к его отцу с молотком в руке, чтобы забрать сына к себе домой. В то далекое лето Морис-старший попросил у Дарселлы разрешения, чтобы его сын пожил с ним, и она согласилась. Морис пробыл с отцом три месяца и чуть не помер от истощения. С тех пор Морис не видел своего отца. До настоящего момента.

Морис не поверил своим глазам: сила и жестокость Мориса-старшего исчезли. Он выглядел глубоким стариком. Морис не был в восторге от этой встречи.

– А что он здесь делает? – спросил он мать. – Выгони его отсюда.

Через некоторое время Морис узнал, что у отца СПИД. Возможно, Морис-старший заразился от грязного шприца или из-за секса без презерватива. Иногда Морис встречал своего отца на улице, но обходил стороной. Через некоторое время Морису стало жалко его. Раньше Морис-старший был грозой всего района, никого не боялся и вселял в окружающих страх. Теперь отец шаркал ногами и выглядел очень жалко. Однажды на улице Морис увидел, как его отец споткнулся и упал. Морис подошел к нему и помог подняться. После этого случая они начали разговаривать, и Морис смог задать отцу вопрос, который хотел задать всю свою жизнь:

– Почему ты так себя вел? Я должен был походить на тебя, но ты сделал все возможное, чтобы я никогда не был таким. Почему ты ко мне так плохо относился?

Голос отца был тихим. Морис-старший ответил почти шепотом:

– Я не знал ничего другого.

Морис-старший стал извиняться перед сыном.

– Прости меня, сын, – повторял он. – Мне очень стыдно и неприятно. Ни в коем случае не становись таким.

Морис издали наблюдал, как его отец слабеет и теряет вес. Незадолго перед смертью Морис-старший увидел и остановил своего сына на улице.

– Я знаю, что не сделал тебе ничего хорошего, но все равно хочу попросить тебя об одном одолжении. Назови своего сына именем Морис.

Морис не любил собственное имя, потому что так звали его отца и деда. Меньше всего он хотел бы продолжать эту традицию. Но отец был близок к смерти, и из чувства сострадания Морис согласился.

Через несколько дней Морису сообщили, что его отец умер. Это было утро Хэллоуина. Морис поднялся в квартиру, в которой жил отец, и увидел, что тело лежит на полу, а не на матрасе. Морис наклонился, поднял отца и положил его на матрас. Он был удивлен, насколько легким было тело. Гроза Бруклина, король банды «Томагавков» превратился в кожу и кости. Морис подождал прибытия медиков, а потом вышел на улицу.

Он не рассказал мне о смерти отца. Морис не любил говорить о плохом. А жаль, ведь я могла бы понять его сложные чувства по отношению к отцу, а также их напряженные отношения, потому что пережила в своей жизни нечто подобное. Я прекрасно понимала, что тяжелая семейная история в состоянии повлиять на то, какими мы вырастаем. Наше детство определяет, кем мы становимся.

За исключением разногласий по поводу Мориса, мои отношения с Майклом были замечательными. Майкл никогда не запрещал мне общаться с Морисом, и мы продолжали с ним видеться. Со временем Майкл присоединился ко мне, и мы втроем много раз встречались в городе и обедали вместе. Майкл понял, почему Морис был для меня таким важным и особенным человеком. В конце концов он разрешил мне пригласить Мориса в наш дом на Рождество. Тогда вместе с нами были Нэнси с мужем и Стивен. Мы замечательно провели время, хотя все было совсем по-другому, чем когда мы встречались у Аннет. Не буду утверждать, что у Майкла возникли с Морисом крепкие отношения. Мой муж построил вокруг себя непробиваемую стену, которая отделяла его от Мориса. Я была рада тому, что эти два очень важных для меня человека общаются, но поняла, что Морис никогда не сможет жить вместе с нами. Я больше не затрагивала эту тему с Майклом.

Был еще один вопрос, в котором муж никак не хотел мне уступать. Мне исполнилось сорок лет, и если я собиралась рожать, то откладывать было нельзя. На начальной стадии наших отношений мы с Майклом не обсуждали вопрос о детях. Вспоминая то время, я могу сказать, что это стало моей большой ошибкой. После свадьбы мы замечательно проводили время, были заняты работой, и я об этом не думала. Я знала, что мой муж меня любит, и считала, что если любит, то и захочет иметь от меня детей. Я совершенно не предполагала, что этот вопрос может оказаться камнем преткновения.

Мечта, которую я лелеяла всю свою жизнь, исчезла навсегда.

Разговор о детях я подняла через год после свадьбы.

– Я хочу иметь детей, – сказала я.

Майкл посмотрел на пол, потом поднял глаза на меня.

– Я не заинтересован иметь детей, – ответил он.

Я ожидала, что мы можем некоторое время на эту тему хотя бы поспорить, и была удивлена его совершенно безапелляционным и категоричным ответом. Да что там, я была в шоке.

– Но мне очень хочется, и я буду замечательной матерью. Разве ты не хочешь общего ребенка?

– Мне это совершенно не интересно, – ответил он.

У Майкла было двое взрослых сыновей. Он очень ими гордился и принял решение, что больше детей не хочет. Я стала говорить, что возьму на себя все заботы по уходу за ребенком, буду вставать и кормить его. Я заявила, что оплачу няню и сделаю все, чтобы он себя ничем не утруждал. Но Майкл не сдавался, как и в свое время в отношении Мориса. Мы долго спорили, и в конце концов он сказал:

– Лора, мы этот вопрос больше не обсуждаем. Я просто не хочу иметь детей, и точка.

Я вся внутренне сжалась и замолчала. Он сделал мне больно, нанес мне рану. Я терпеливо ждала, пока эта рана затянется, зарастет и я о ней забуду. Но моя душа все равно болела. Постепенно душевная боль превратилась в сожаление и грусть, которые я пыталась задвинуть как можно глубже и дальше, чтобы быть в состоянии спокойно жить. Но боль никуда не делась. Эта боль осталась и давала о себе знать.

Постепенно мне пришлось расстаться со своей мечтой. Я всю жизнь хотела иметь двух детей, чтобы они вместе играли и помогали друг другу. Когда мне исполнилось сорок два года, я поняла, что уже никогда не смогу родить. Даже если каким-то чудесным образом мне удастся убедить Майкла изменить свое мнение, я все равно успею родить только одного ребенка. Мечта, которую я лелеяла всю свою жизнь, постепенно со временем тускнела, блекла и потом исчезла навсегда.

Мы часто грустим о том, что потеряли. Или о том, чего так и не случилось. Я мечтала о любящих и счастливых родителях, которые бы вальсировали в гостиной. Я мечтала о своих детях.

Мы хотим здоровых и определенных отношений, но не всегда их получаем. Однако жизнь – сложная штука, и внутри разочарований могут быть спрятаны настоящие сокровища. То, что мы теряем, с лихвой компенсируется тем, что мы в результате получаем и имеем.

В детстве отец причинил мне много страданий, и когда я выросла, то решила, что не буду терпеть его выходки. Я просто его от себя отрезала. Когда он состарился и требовал ухода за собой, я решила, что просто не могу переложить часть своих обязанностей на братьев и сестер. Поэтому раз или два в месяц я приезжала на Лонг-Айленд, чтобы увидеть отца и помочь с уборкой Нэнси и Стивену, который все еще жил с отцом и ощущал на себе все плохие проявления его характера, а также всю горечь и разочарования, которыми он заражал все вокруг.

Весной 1987 года я приехала к отцу на Лонг-Айленд и вымыла там все сверху донизу. Иногда отец был очень рад меня видеть, и все шло прекрасно, а иногда он рвал и метал по любому поводу, а также делал то, что у него очень хорошо получалось – унижал, ругал и проклинал. В такие дни он прилипал ко мне как банный лист и начинал меня «доставать». Я даже не помню, что он сказал, но я вскипела и буквально перестала себя контролировать:

– Ты всю свою жизнь только и делаешь, что нас унижаешь, – заявила я ему, все больше и больше раскаляясь по мере разговора. – Ты унижал и бил мать, и поэтому она умерла от рака. Ты задавил Фрэнка настолько, что он стал заикой, он не уверен в себе, и жизнь у него не самая сладкая. Ты всех нас постоянно унижаешь, и я от этого устала. Я этого больше не потерплю!

Отца мое выступление настолько поразило, что он замолчал. Я вышла из дома и больше никогда ему не сказала ни слова.

Приблизительно через полтора года, за пару недель до того, как мне исполнилось тридцать восемь, позвонила Аннет и сказала, что отцу совсем плохо. Ему уже некоторое время до этого нездоровилось, и теперь он слабел с каждым днем. Доктора неоднократно говорили ему, что надо бросить курить, но он их не слушал. Он умудрялся курить, когда был подключен к подающему кислород респиратору. Волонтеры из службы доставки отказывались входить в дом, потому что боялись его взрывного характера. Потом дыхание у отца стало совсем затрудненным, и сестры отправили его в больницу. Однажды Аннет позвонила с сообщением, что отцу стало хуже. Она знала, что я принципиально не хочу его навещать, но предупредила, что если я его не увижу до смерти, то сама буду об этом жалеть. Но я была непреклонна, и больше уже никто не настаивал.

Вечером Аннет позвонили из больницы и сообщили, что отцу стало хуже, и она поехала в больницу. Однако к ее приезду отца уже не стало. Он умер в одиночестве, не так, как наша мама – в окружении детей, которые держали ее за руки и говорили, как сильно ее любят. Можете думать, что у меня нет сердца, но мне не жаль, что он ушел один. Мне жаль, что он мог бы быть хорошим отцом, но так им и не стал.

На похоронах никто из его детей не знал, что сказать. Потом выяснилось, что самый младший его сын Стивен написал некролог и захотел его прочитать. Стивен, которому тогда было двадцать пять лет, говорил, что отцу нравился сериал «Новобрачные» и что у него, как у фанатов этого сериала, были свои собственные поклонники – те, кто пил в его барах. Стивен говорил о временах, когда отец работал в Picture Lounge и баре в боулинг-центре, в Funzy’s Tavern и, как в каждом новом месте, у него появлялись друзья. «Он был не просто барменом, – говорил Стивен. – Он отличался прекрасной памятью на лица. Он гениально запоминал, что именно пьют его клиенты. И он умел поддержать любую беседу». Это была замечательная речь, все мы пустили слезу, и все было на сто процентов правдой. Мой отец действительно был прекрасным человеком, просто нам не так часто приходилось видеть его с этой стороны.

Морис открыл дверь, зашел, опустился на колени и поцеловал пол.

Через много лет Стивен рассказал мне, что в одном из своих последних разговоров с отцом он спросил его, почему тот так себя вел.

– Не знаю, – ответил отец. – Я не хотел на вас кричать. Я прошу прощения за то, каким я был.

В тот день мой отец много раз извинялся перед Стивеном, и поэтому можно сказать, что он попросил прощения у нас всех. Я знала, что он сожалел о содеянном, но был не в состоянии себя изменить. Он любил мою мать гораздо больше, чем хотел показать. Я сказала себе, что в раю отец не сможет терроризировать маму. В раю он будет иным. Там они с мамой будут все-таки вальсировать.

Через год после смерти своего отца Морис встретил девушку по имени Мека. Один из его дядей встречался с ее матерью, поэтому они часто виделись. Сперва она Морису не понравилась, ему казалось, что она слишком громко и много спорит. Он видел, что в ней есть и хорошие стороны, но Меке нравилось ругаться и скандалить, а вот этого-то в жизни Мориса и без нее было достаточно. Но в один прекрасный день Мека наклонилась и поцеловала его. Он сказал ей: «Ты мне не настолько нравишься». Но она не сдавалась, и вскоре Морис почувствовал то, чего никогда раньше не чувствовал.

Я помню, как один раз мы с Майклом пригласили на ужин Мориса и Меку. Она была очень милой и сказала мне, что любит читать. Я увидела в ней много положительных сторон, но, как и Морис, она была такой молодой, что в конце обеда я начала за них волноваться. Я боялась, что она забеременеет. И я не представляла себе, как Морис собирается растить ребенка. Потом я попросила его быть поосторожнее, и он пообещал. Тем не менее я не могла избавиться от плохого предчувствия.

В тот период жизнь Мориса была достаточно устойчивой. Его мать снова стала употреблять наркотики, но остепенилась и уже не «зажигала», как раньше. Как только Майклу исполнилось восемнадцать лет, он получил право на собственную квартиру. Его мать уже не имела таких прав, так как у нее была судимость. Морис решил помочь матери – отдать ей свою квартиру. Он заполнил все необходимые бумаги, и в один прекрасный день ему вручили ключи от трехкомнатной квартиры на Хиллсайд-авеню. Морис открыл дверь, зашел, опустился на колени и поцеловал пол.

У него уже десять лет не было нормального дома. И вот наконец появился.

Морис перевез мать, а сам поселился у Меки в Бруклине. Они много ругались и ссорились, но у них были и радостные моменты. Парочка любила ходить в парк аттракционов на Кони-Айленд, и Морис гордился огромным плюшевым белым мишкой, которого там выиграл. День, когда он узнал, что Мека беременна, стал одним из самых счастливых дней его жизни. Он никогда не думал, что у него будут дети, никогда не представлял себя с сидящим на колене сыном, но перспектива стать отцом вызвала у него бурную радость.

Морис присутствовал при родах Меки в роддоме Сент-Винсент на Манхэттене. Она родила здорового мальчика. Морис взял на руки своего маленького сына и поцеловал его. До этого он говорил Меке, как хочет назвать ребенка. Ей имя понравилось, и она не возражала.

На следующий день он из роддома поехал на метро в квартиру матери. Морис подошел к дому, посмотрел вверх на окна и остановился как вкопанный.

Окна его квартиры были черными от пожара.

Морис бросился наверх. Квартира действительно сгорела, и никто из соседей не знал, что стало с Дарселлой. Лишь позже Морис узнал, что все члены его семьи были в безопасности. Оказалось, племянники играли с зажигалкой и подожгли его белого плюшевого мишку, после чего начался пожар.

Так в одно мгновение Морис снова стал бездомным.

Когда Морис сказал мне, что у него родился сын, я не стала прыгать от радости. Конечно, я понимала, что рано или поздно у него появятся дети, но ему было всего девятнадцать лет, и жизнь его не была настолько налаженной, чтобы заводить детей. Я сказала ему, что родить ребенка сейчас – безответственный поступок, и я боюсь, что порочный круг, в который он сам попал со своими родителями, может повториться и с его детьми. Морис понимал причины моего волнения, но считал, что все наладится.

– Лори, не волнуйся, – сказал он. – Я держу ситуацию под контролем.

Из-за моей реакции он не предложил мне увидеть своего сына и не принес его на нашу встречу. Я боялась, что чувство ответственности за ребенка может подтолкнуть Мориса к принятию неправильных решений. Мне было сложно внутренне перестроиться и понять, что Морис уже взрослый человек. Когда мы встретились восемь лет назад, он сам был еще ребенком. А вот сейчас он стал отцом. Если честно, я очень за него переживала. Я верила в него, но понимала, что полученное им благодаря нашей встрече является зыбким и проходящим. И в этом нет его вины, все дело в мире, в котором мы живем.

Морис исчез из моей жизни.

Вполне вероятно, на мою реакцию повлияла моя собственная ситуация. Именно в тот период я начинала понимать, что у меня никогда не будет своих детей. Я мечтала об этом всю жизнь, а теперь осознала, что уже никогда не рожу. А вот Морис, которому было всего девятнадцать лет, повел себя безответственно и у него уже есть ребенок, несмотря на то что он сам еще слишком молод. Вполне вероятно, что в душе я завидовала ему и тому спокойствию, с которым он принимает изменения в своей жизни. Может быть, я сама ощущала себя обиженной и обделенной? Вполне возможно.

Вскоре после рождения сына мы с Морисом встретились на Манхэттене. Приближалось Рождество, и холод покалывал тысячью маленьких иголок. Мы разговаривали о Меке, их сыне и как у них идут дела.

И тут Морис попросил у меня то, чего никогда не просил.

Он попросил денег в долг.

Он сказал, что Мекка увидела зимнее пальто, которое ей очень понравилось, и он хотел ей его подарить. Пальто стоило триста долларов.

– Морис, это недешевое пальто, – заметила я.

– Но Меке оно очень нравится, и мне так хочется сделать ей подарок, – ответил он.

Я никогда не думала о том, как поведу себя, если Морис попросит у меня денег. В свое время я постоянно подбрасывала ему мелочь на обед. Я потратила на Мориса много тысяч долларов, но деньги в наших отношениях не имели никакого значения. Тем не менее меня неприятно удивила его просьба.

При этом я чувствовала себя виноватой, что стала с ним реже встречаться, и что настороженно отнеслась к рождению его сына. Поэтому я предложила ему следующую схему.

– Я подарю тебе двести долларов, а сто дам взаймы. И ты должен начать отдавать мне эти деньги как можно быстрее. Пусть ты будешь давать мне хоть по двадцать пять центов в неделю, но ты должен со мной расплатиться. Ты понимаешь меня, Морис?

– Понимаю, – сказал он. – Я тебе очень благодарен.

Мы подошли к банкомату, и я сняла деньги. Он обнял меня и поблагодарил еще раз. Потом каждый из нас пошел своей дорогой.

В следующий понедельник Морис мне не позвонил. Равно как и в понедельник на следующей неделе. Так прошел сначала один месяц, а потом другой.

Морис исчез из моей жизни.