Я уже не помню, во время какой именно встречи с Морисом я попросила рассказать о его матери. Он сперва вообще ничего не хотел говорить, но я настаивала. Я считала, что должна узнать про нее все, что возможно. Я проводила много времени с ее сыном, заходя таким образом на ее территорию. Неужели его матери не все равно, что делает ее сын и с кем встречается?

– Морис, а твоя мама работает?

– Нет.

– Чем она весь день занимается?

– Она дома сидит и убирается. Пылесосит и пыль вытирает.

Это я могла понять. Многие женщины являются домохозяйками. Я представила себе его маму: уставшую, загнанную большим количеством детей и отсутствием мужа, который мог бы помочь. Я тогда пыталась понять, как она позволяет своему сыну гулять допоздна. Какая мать может настолько игнорировать своего ребенка? И если она позволяла ему бродить по ночам, так почему же не разрешила пойти со мной на матч? Она была против того, что ее сын сходит на бейсбол? И вообще, как присутствовала она в жизни сына?

Морис не пришел с подписанной запиской, поэтому я решила, что мне самой придется разобраться с тем, что происходит.

Из рассказов Мориса я знала, что он живет с матерью, бабушкой и сестрами в одной комнате в Bryant – то есть в приюте для нищих. В новостях я видела сюжеты про подобные места, но мне никогда не приходилось бывать ни в одном из них. Чтобы чувствовать себя уверенней, я попросила мою соседку Лизу составить мне компанию. После работы в четверг мы пешком дошли до приюта Bryant на углу 54-й улицы и Бродвея.

Приют располагался в густонаселенном, но опустившемся райончике в средней части Манхэттена буквально в нескольких улицах от Таймс-сквер. Это было приземистое двенадцатиэтажное здание с выбеленным когда-то фасадом, который отваливался кусками, оголяя потрескавшуюся кирпичную кладку. На той же 54-й улице совсем рядом располагался театр Эдда Салливана – в те годы компания CBS снимала в нем теледраму «Кейт и Элли». Позже Морис рассказал мне, что подобные теледрамы помогли ему выжить. Во время съемки можно было войти в зал и посидеть среди массовки. Потом можно было пробраться за кулисы и поесть того, чем угощают съемочную группу. Через некоторое время все начинали думать, что он – сын высокого черного, который держит микрофон. Он познакомился со съемочной группой, и ему разрешили «тусить» у них. Но потом это телешоу сняли с эфира. В общем, все было приятно, пока не закончилось.

Мы с Лизой подошли ко входу в Bryant. На тротуаре перед зданием стояло много людей, которые кричали, болтали и смеялись, а дети играли в салочки прямо среди припаркованных автомобилей. Некоторые из них были возраста Мориса, его самого я не нашла. Мы поднялись на три ступеньки и через главный вход вошли в огромный холл, в котором жизнь просто била через край. Там была масса старых женщин, маленьких детей и громкоголосых мужиков. В холле пахло чем-то омерзительным. Стены были когда-то покрашены в бежевый цвет, а все предметы мебели, которые могли бы в этом пространстве находиться, давно исчезли. Пол был липко-грязный, с разбросанными на нем газетами и бумажными стаканчиками. Холл освещали две огромные флуоресцентные лампы, которые безбожно мигали.

У стены стояла небольшая будка охранника. Он посмотрел на нас, мы подошли, и он поднял окошко.

– Мы друзья Мориса Майзика, – сказала я. – Мы бы хотели к нему подняться.

– Морис, маленький такой пацанчик? – переспросил охранник. – Вы его знаете?

– Да, мы друзья.

На лице охранника было сомнение, но он вышел из своей будки и повел нас к лифтам. Главный лифт не работал, а его железные двери были покрыты граффити. Охранник повел нас к грузовому лифту. Он позвонил, и нас встретил другой охранник. Мы поднялись на пятый этаж. Коридор был мрачным и темным, без ковра, повсюду лежал разбросанный мусор, штукатурка падала со стен, и в нос бил сильный запах пережаренной еды.

Паркетная доска была покрыта тонким слоем жирной сажи. Все вокруг было подозрительно тихо. Где-то вдалеке слышался чей-то голос, но больше ни звука. Мы подошли к квартире 502, на двери которой осталось всего две цифры, «пятерка» отвалилась. Охранник встал за нами и наблюдал за тем, что мы будем делать. Мы с Лизой переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же – что перешли в мир, о существовании которого даже и не подозревали. Я сделала глубокий вдох и постучалась в дверь.

Дарселла шла с детьми по пустым улицам и пела, чтобы они не чувствовали страха.

Долгое время за дверью ничего не происходило. Ни звука. Я снова постучала. Все равно тишина.

– Давайте, стучите еще! – посоветовал охранник.

Наконец я услышала звуки, идущие из дальнего угла квартиры. Это был звук шаркающих шагов, движущихся в сторону двери. Медленно провернулся сначала один, а потом и второй замок.

Дверь со скрипом отворилась.

В дверном проеме появилась женщина. На ней была грязная белая футболка и коричневые тренировочные штаны без резинки, которые сползли, демонстрируя нижнее белье. Ее темные волосы были, как у фурии – торчали в разные стороны. Часть волос прилипла к черепу, часть стояла дыбом. Я понятия не имела о том, сколько этой женщине может быть лет. Ей могло быть восемьдесят или сорок. Она была худой, как щепка, и двигалась очень медленно. Казалось, что ее колени вот-вот не выдержат, и она упадет. Она смотрела в мою сторону, но у меня не возникло уверенности, что она меня видит. Казалось, что она находилась в состоянии транса, и ее сознание отсутствовало. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но из него послышались нечленораздельные звуки. Она прислонилась к дверному косяку.

Это была мать Мориса по имени Дарселла.

Дарселла пережила много дней, в течение которых не представляла, где она вечером ляжет с детьми спать. Селесте и ЛаТойе тогда не было еще и десяти, а Морису только исполнилось шесть, когда их папа Морис-старший окончательно исчез из их жизни. Иногда они ночевали в приютах или у родственников. Иногда Дарселла брала их с собой к друзьям, с которыми принимала наркотики, и там же и падала. Морис с сестрами забивались в угол и спали.

Однажды Дарселле понадобилось уколоться в вагоне метро, прямо при всех пассажирах.

Случалось, что всю семью могли разбудить в середине ночи и выпроводить на улицу. Бывало, что в ночлежке или в приюте случалась драка. Дарселла шла с детьми по пустым улицам без какой-либо цели и пела, чтобы они не чувствовали страха. У нее был прекрасный голос. Когда она была моложе, пела в церковном хоре. Морису нравилось слушать вдохновляющие негритянские церковные песнопения, но больше всего ему нравились песни, которые мама сама придумывала. Она видела что-нибудь на улице, допустим, машину, одинокую кошку или наркомана в переулке, и создавала об этом собственный текст.

Припев у этой песни не менялся, а многократно повторялся:

Они считали, что им очень повезло, если удавалось «вписаться» на ночлег в приют.

Дарселла – красивая девушка, у которой появлялись на лице ямочки, когда она улыбалась, начала употреблять наркотики сразу после рождения Мориса. К тому времени практически все окружающие ее люди были наркоманами: ее муж, многочисленные братья, даже ее мать. Где бы она ни жила, наркодельцы и клиенты всегда были вокруг или очень близко. Произошло то, что неизбежно должно было произойти. Морис был еще младенцем, когда она подсела на героин.

У нее возникла сильная зависимость. Она кололась прямо перед детьми. Морис наблюдал за ее приготовлениями, сперва не понимая, что она делает. Он знал, что в конце процесса мама станет счастливой, поэтому во всем этом не видел ничего плохого. Он следил за тем, как Дарселла собирает свои «причиндалы»: жестяную крышку из-под бутылки с кетчупом, шприц, толстую резинку, кусочек фольги, шарик ваты, зажигалку и пакетик с героином. Она брала наполненную водой жестяную крышечку пассатижами, накаляла снизу зажигалкой. Героин сыпала сверху на шарик ваты, который бросала в воду. Затем втыкала в ватку острие игры и выбирала жидкость в шприц. Затянув резинку вокруг руки, она качала кулак, пока не появлялась вена, после чего прокалывала ее. Когда Дарселла не могла найти вену на руке, то колола в участок между указательным и безымянным пальцами.

После укола она бормотала: «О, вот так хорошо», и ее голова откидывалась назад. Дарселла начинала напевать какую-то мелодию, помахивая при этом ладонью, и уплывала далеко-далеко, где нет никакой боли.

Морису казалось, что это лучшие минуты жизни матери. Еще несколько минут она суетилась, злилась, была такой раздраженной, что Морису хотелось ей как-то помочь. Однажды Дарселле понадобилось уколоться в вагоне метро, прямо при всех пассажирах.

«Встаньте и закройте меня», – приказала она детям, и Морис с сестрами встали вокруг нее стеной, чтобы никто ничего не видел. Она уложилась в минуту, и после этого дети снова сели. Дарселла «отъехала», а люди пялились, но Морису было совершенно безразлично, потому что маме было хорошо, а это было самым главным.

Морис не понимал, что мама делала, и не осознавал, как ей приходится платить за свою привычку. Он только знал, что незнакомые мужчины часто приходили в квартиру, чтобы через короткое время ее снова покинуть. Иногда они заходили внутрь и попадали в ловушку.

Дарселла часто заманивала мужчин в квартиру и расплачивалась с ними за героин сексом. Но довольно часто обещание секса служило лишь приманкой. Обычно это происходило, когда Морис с сестрами уже спали на софе под пледом цвета тигровой шкуры. Бывало, что Морис не спал и видел, как все это происходило. Дядя Джус стоял за дверью и держал наготове пятикилограммовую гантель. Дарселла заводила мужчину внутрь, Джус бил его по голове, обыскивал карманы и забирал их содержимое. Однажды дядя Джус даже не удосужился оттащить тело в холл, а оставил человека без сознания лежать около двери в коридоре. Через некоторое время в дверь позвонили полицейские и спросили, знают ли обитатели квартиры человека, лежащего в коридоре. Дарселла ответила, что не знает, закрыла дверь и укололась героином, который вынула из кармана того мужчины.

Однажды ночью Мориса разбудил громкий крик. Дядя Джус недостаточно сильно ударил очередную жертву Дарселлы, и теперь этот мужчина истекал кровью, но был в сознании. Он спрятался в ванной и начал громко звать на помощь. Морис встал и пошел посмотреть, что происходит. Мужчина пытался защитить себя от ударов Джуса и умолял оставить его в покое. Подошла Дарселла со словами: «Давай деньги». Мужчина бросил на пол скомканные банкноты. Дарселла подняла деньги, пересчитала их и презрительно спросила: «Интересно, на что ты рассчитывал за такую сумму?» Дядя Джус пытался найти угол удара, чтобы «вырубить» гостя гантелью, но в тесной ванной ему этого никак не удавалось. Наконец в ванной появилась Роуз. Морис подумал, что она сжалится над несчастным и позволит ему уйти. Увидев Роуз, мужчина взмолился: «Помогите, пожалуйста, помогите!» Однако Роуз сказала Джусу: «Добей его побыстрей. Слишком много шуму, и я хочу все-таки заснуть».

Дядя Джус ударил его и тот наконец потерял сознание. Он обчистил карманы и вытащил тело в коридор.

Кровать, в которой Морис обычно спал, превратилась в гору пепла.

Иногда незваными посетителями оказывались не наркоманы, а наряд полиции. Полицейские защелкивали на запястьях Дарселлы наручники и уводили ее в участок. Обычно Дарселлу не держали долго, и она возвращалась в тот же день с новым пакетиком порошка. Через много лет после всех этих событий Морис узнал, что его мать «стучала». Она сдавала полиции наркодилеров. Полиция арестовывала их, и небольшую долю конфискованного порошка отсыпала Дарселле за труды. Когда в следующий раз полицейские хотели поговорить с Дарселлой, они просто ненадолго арестовывали ее для того, чтобы никто не заподозрил, что она стучит.

Потом неожиданно Дарселла исчезла на целую неделю. Когда она снова появилась, то была в инвалидной коляске, и ее обе ноги были в гипсе. Она сказала Морису, что попала в автокатастрофу, и он ей поверил. Но потом он начал прислушиваться к тому, что говорят окружающие, и понял, что его мать «вычислил» и наказал один из наркодельцов за то, что она стучит полиции. Морис хотел уточнить эту информацию у своих дядей, но те сказали, чтобы он не лез не в свое дело и помалкивал.

Наркотики всегда были частью жизни Мориса. Когда ему был год, он чуть не погиб из-за наркотиков. После рождения Мориса в роддоме в Бруклине его семья переехала к старшей сестре его матери по имени Белинда. Это было старое двухэтажное здание. Морис часто спал в кровати с тетей Белиндой на втором этаже. Но когда тетя Белинда курила слишком много крэка, Морис спал с матерью на первом этаже.

Однажды ночью тетя Белинда случайно подожгла свою кровать. Ее бойфренд хотел залить пламя водой, но по ошибке плеснул на пламя алкоголем, от чего загорелось еще сильнее. Когда прибыли пожарные, было слишком поздно, и тетя Белинда умерла от ожогов. Кровать, в которой Морис обычно спал, превратилась в гору пепла.

В период после того пожара и временем нашей первой встречи с Морисом его семья поменяла по крайней мере двадцать адресов. Они жили в приютах и отелях для нищих. В некоторых местах семья Мориса задерживалась всего лишь на несколько дней. Какое-то время они жили в печально известном комплексе для наркоманов.

В этом приюте могли ограбить. Могли убить. Многие бездомные предпочитали жить на улице, чем в стенах этого заведения.

Из последнего они перебрались в Отделение социальной экстренной помощи, которое предоставляло временное жилье бездомным и нуждающимся. Оттуда они перебрались в расположенный в Бронксе приют. Это было огромное помещение на шестьсот коек, при котором было всего два туалета. У Мориса здесь даже была своя кровать, но, правда, это длилось недолго, и постельное белье украли. Дарселла начала ругаться, произошла драка, и семья снова оказалась в Отделении социальной экстренной помощи.

Из Отделения социальной экстренной помощи их перевели в приют на улице Форделл на границе Квинса и Бруклина. Там были достаточно приемлемые условия жизни: всего девять или десять комнат по двадцать человек в каждой. В здании был кафетерий, и даже импровизированная игровая комната для детей. Однако в этом приюте не предоставляли постоянное жилье, поэтому через пять месяцев им снова пришлось переезжать. Следующими адресами проживания семьи были приюты в Бруклине, мотель около аэропорта в Квинсе и место без названия на Вашингтон-авеню с грязными и мрачными комнатами. Некоторые из комнат оприходовали проститутки, и в коридоре валялись презервативы. После этого они снова оказались в приюте на улице Форделл.

В конце концов, семья снова очутилась в Отделении социальной экстренной помощи. К тому времени они находились внутри системы так долго, что их поставили перед выбором: или приют, или на улицу. Морис слышал, что приют Brooklyn Arms является одним из самых плохих приютов из всех шестидесяти, расположенных в городе и его окрестностях. В этом приюте могли ограбить. Могли убить. Многие бездомные предпочитали жить на улице, чем в стенах этого заведения.

Морису было десять лет, когда его семья переехала в комнату № 305 в Brooklyn Arms. Это было высокое шестнадцатиэтажное здание на Эшлэнд-авеню. Раньше этот жилой комплекс назывался Granada и представлял собой престижный дом, в котором обитали вполне благополучные и состоятельные семьи. К 1970-м годам последний лоск исчез, и комплекс был переименован в Brooklyn Arms.

Коридоры были покрашены в грязно-коричневый цвет, периодически не было то воды, то электричества, а то и того, и другого одновременно. Крысы там были такими раскормленными, что по размеру были больше похожи на кошек. Кухни в квартирах не были предусмотрены, поэтому жильцы выходили из положения как могли: ставили примусы, небольшие плитки и кипятильники. Проводка была плохой, и использование электроприборов было опасным. Лестницы разваливались, нередко происходили перестрелки наркоманов, была постоянная опасность возникновения электрического замыкания – все это представляло большую опасность для жизни жильцов.

Цунами крэка началось как раз тогда, когда мама Мориса пыталась завязать.

«Если Бог не спасет детей, – говорил сенатор от штата Нью-Йорк Патрик Мойнихэн в своей обвинительной речи против этого приюта, – то они могут в нем погибнуть».

Как выяснилось, сенатор оказался совершенно прав – в середине 1980-х годов двое приятелей Мориса упали и разбились в шахте сломанного лифта в этом доме.

Морис вместе с бабушкой, матерью, сестрами и шестью дядями переехали в комнату № 305. Время от времени там же жил и бойфренд его тети дядя Чиз. Иногда в комнате ночевало до десяти человек. В те времена в Нью-Йорке появился крэк, и смертность молодых черных мужчин возросла в два раза. Крэк – это кокаин для курения. Тогда разваливались семьи, и многие дети попадали в приемные семьи. Приюты наподобие Brooklyn Arms стали центрами продажи и употребления новой формы кокаина.

Цунами крэка началось как раз тогда, когда мама Мориса пыталась завязать. Она прошла трехмесячную программу детоксикации в больнице. Каждую ночь Морис плакал и просился к маме. Дядя Темный устал от детского плача и привез Мориса к матери в больницу. Они приехали после окончания приема посетителей, и охранник отказался впустить их внутрь. Дядя Темный сказал: «Я просто так не уеду» и стал ходить вокруг здания, громко выкрикивая имя Дарселлы.

Ему вторил Морис: «Мама, мама, ты где?»

Они долго ходили вокруг здания и кричали, пока не услышали сверху голос Дарселлы: «Я здесь». Морис увидел, что его мать высовывается из окна на втором этаже. Она плакала и причитала: «Мои бедные детишки!» Она протянула вниз руки, и Морис дотронулся до них. Они поговорили, после чего Дарселла сказала: «Теперь вам пора уходить, иначе у меня могут быть неприятности».

Но Морис наотрез отказывался уходить. Он катался по земле и кричал, что никуда не пойдет без мамы. Дядя Темный взял Мориса на руки и унес. Крики мальчика утихли, и Дарселла отошла от окна.

Она вернулась домой через несколько недель после окончания курса детоксикации. Морис увидел, что его мама внешне изменилась, посветлела и стала более уравновешенной, спокойной и, казалось, более счастливой. Она стала больше времени проводить с детьми и игнорировала дядей Мориса, которые приносили в дом наркотики. Впервые в жизни Морис видел, как его мать сторонится наркотиков и не употребляет их. Это было состояние, максимально близкое к нормальному положению дел в обычной семье. Морису начало казаться, что приют Brooklyn Arms не такое уж и плохое место.

В один прекрасный день дядя Темный пришел домой и сказал Дарселле:

– Эй, попробуй-ка вот это. Это тебе точно понравится.

– Не, хватит, я завязала, – ответила Дарселла.

– Эй, Дарселла, это совсем не то, что ты раньше пробовала. Это крэк.

– Да мне все равно. Я завязала.

Дядя Темный положил крэк на стол.

– Эй, попробуй эту штуку. Это просто полный кайф. Ты даже не знаешь, от чего отказываешься. И к этой штуке не привыкаешь.

Дарселла долго смотрела на крэк, а потом ушла с ним в туалет. Она вышла через минуту, глаза у нее были огромными, и взгляд поплыл. Морис был еще слишком молод, чтобы понимать, что произошло, но внутреннее чувство подсказывало: «Хорошим это точно не кончится».

Так в одночасье Дарселла начала употреблять крэк.

Комната № 305 стала главным центром приготовления и продажи наркотиков в Brooklyn Arms. Дарселле понравился крэк, и она стала самым крупным его поставщиком, оставив позади в этом деле даже всех дядей Мориса. Она научилась превращать кокаин в крэк и научила этому всех дядей. В семье появились деньги – огромное количество наличных.

Через много лет Морис прикинул, что меньше чем за год через руки Дарселлы и его дядей прошло более миллиона долларов.

Впервые в жизни Дарселла начала покупать детям вещи: обувь, пальто и нижнее белье. Окружающие стали с уважением к ней относиться. В окружающем их хаосе появился элемент предсказуемости. Морис начал думать о том, что жизнь, кажется, налаживается.

И тут жилой комплекс Brooklyn Arms загорелся.

В 1986 году двое детей развели в квартире костер. Их матери в тот момент не было дома, потому что она ушла за наркотиками. Дети не знали, как потушить огонь, и спрятались в туалете. Началось задымление. Люди запаниковали. Морис стоял на улице и наблюдал, как обожженных детей, с которыми он был знаком, выводили из здания. В тот день сгорело четверо детей.

После пожара мэр города Эдвард Кох выступил с резкой критикой условий жизни в приютах и пообещал общественности разобраться с этим вопросом. Через несколько дней после пожара в здании Brooklyn Arms полиция провела рейд. Полиция вышибала двери квартир и выводила людей в наручниках. В момент рейда Дарселла шла по лестнице, и ей удалось убедить полицию, что она всего лишь покупатель и пришла, чтобы купить крэк. Полиция отпустила Дарселлу, но арестовала двух дядей Мориса. Мальчик стоял на тротуаре среди зевак и журналистов, которые писали о рейде полиции против наркодельцов. К вечеру полицейские и репортеры исчезли, и наркодельцы в Brooklyn Arms снова стали спокойно заниматься своим бизнесом.

Через несколько дней после полицейского рейда дядя Хромой напился и разбил кирпичом окно в подвале, где стояли стиральные машины для общего пользования. После этого Мориса и его семью мгновенно выбросили из отеля-приюта.

Я стояла перед открытой дверью квартиры, в которой жил Морис. Дарселла облокотилась о дверной косяк и не собиралась куда-либо двигаться. Я прошла в крошечную комнату, в которой жил Морис. В комнате было два окна и высокий потолок. У дальней стены стояли две кровати, на которых не было подушек и постельного белья. В углу было небольшое старое кресло и холодильник, на котором стоял телевизор. Как потом объяснил мне Морис, в этом холодильнике никогда не было еды, но там всегда стоял пластиковый кувшин с водой и пачка соды, которая использовалась для превращения кокаина в крэк.

Больше в комнате не было ничего. Ни картин на стенах, ни занавесок. В кресле сидела старая женщина, которая, как я поняла, была бабушкой Мориса, той самой Роуз. Позже Морис рассказывал мне, что в этой комнате могло умещаться более десяти человек: его мать, бабушка, многочисленные дяди. Ночью дети спали на кроватях, а взрослые употребляли наркотики. Утром дети просыпались и освобождали спальные места для взрослых. Иногда, чтобы его никто не беспокоил, рассказывал мне потом Морис, он залезал в шкаф.

– День добрый! – сказала я, обращаясь к Дарселле. – Меня зовут Лора, я подруга Мориса. Вы его мать?

Та смотрела на меня, но глаза ее оставались пустыми.

– Морис говорил вам о том, что я хочу отвести его на бейсбол? Мне для этого нужно ваше письменное разрешение, если не возражаете.

Женщина, подпирающая дверной косяк, немного сползла вниз. Ее глаза закатились. Я видела в своей жизни людей, которые были слишком пьяны или под кайфом, чтобы твердо стоять на ногах или связать два слова, но мне еще не приходилось наблюдать персонажей, которых унесло в такие дали. Наконец женщина распрямилась и медленно ушла. Охранник за нашими спинами начал двигаться к лифту.

К нам подошла Роуз. Она был гораздо более собранной и деловой. Она смерила нас взглядом и спросила:

– В чем дело?

– Меня зовут Лора, а это моя подруга Лиза. Я дружу с Морисом. Не знаю, говорил ли он вам об этом.

– Говорил, – подтвердила Роуз.

– Отлично. Я хотела отвести его на бейсбол, и для этого мне нужно письменное разрешение его матери.

Я протянула Роуз бумагу и ручку. Она взяла документ и расписалась.

– Конечно, – сказала Роуз.

– Большое спасибо, – поблагодарила ее я и добавила: – Не могли бы вы попросить Мориса ко мне зайти?

– Да, – ответила Роуз и закрыла перед нами дверь.

Вечером следующего дня раздался звонок домофона, и швейцар Стив сообщил, что ко мне пришел Морис.

– Пропускайте, – ответила я.

Когда Морис вошел в дверь, его лицо было серьезным.

– Мисс Лора, – сказал он, – ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в дом, в котором я живу.

Я объяснила ему, что мне нужно было получить разрешение его матери.

– Ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в мой дом, – повторил он.

– Морис, да все в порядке.

– Нет, не в порядке. Белым леди в такие места лучше не соваться. Обещай, что больше туда не будешь ходить.

Я пообещала и больше никогда не ходила к нему.

В то время я могла подумать, что Морис просто стесняется своих бытовых условий, но потом постепенно поняла, что ситуация гораздо более серьезная и он хочет оградить меня от опасности. Он прекрасно знал, на что способны его дяди, и понимал, что человека можно ограбить очень быстро. Морис никогда не говорил членам своей семьи мой адрес и не рассказывал обо мне.

Он не хотел, чтобы я пострадала от контакта с миром, в котором он жил.

В воскресенье мы с Морисом встретились в комплексе «Симфония», спустились в гараж, сели в мой автомобиль и через двадцать минут добрались до стадиона «Шеа». Морис был вне себя от возбуждения и подпрыгивал на переднем сиденье. У нас были потрясающие места, которые были расположены над первой базой. Мы шли по туннелю внутри стадиона, и постепенно перед нашим взором открывалось зеленое поле. Я посмотрела на Мориса и увидела, что у него от изумления открылся рот. Одно дело смотреть игру на небольшом черно-белом экране, совсем другое – наблюдать игроков вблизи, видеть, как они ловят и с сухим щелчком отбивают мяч. Как я уже писала, лично для меня бейсбол не обладает большой магией, это игра для мальчиков. Морис словно попал в рай и находился в нем три часа. Мне кажется, что за время игры он ни разу не моргнул. Мы ели хот-доги и пили колу, и он с головой ушел в игру.

Не знаю, был ли это один из самых счастливых моментов жизни маленького Мориса, но, без сомнения, это был один из самых счастливых моментов в моей собственной жизни.