На следующий день мы начали постепенно прощаться с проектом «Второй шанс». За завтраком мы сидели вместе с Антоном и вяло обсуждали вчерашнюю серию. Я был рад за Стаса, но эта радость не добавляла мне энергии. Я чувствовал себя слишком усталым. Всем, хоть как-то связанным с шоу, требовался длительный отдых. Потом пройдет немного времени и мы, наверное, заскучаем в своем болоте за той суматошной жизнью, которую вели последние несколько месяцев. Из раздумья меня вывел вопрос Антона:

— Слушай, Витек, а сколько все это тянулось? Я вот никак не могу вспомнить, когда объявили о кастинге?

— Давай считать. Три месяца длилось шоу, до него был кастинг, а первые слухи поползли давным-давно. Страшно подумать, как быстро время летит — моя первая встреча с Гольцевым состоялась почти полгода назад.

— Да уж, нам бы еще парочку таких шоу, а там мне уже и на волю пора отправляться.

Я рассмеялся:

— Что, Антон, затягивает тебя телевидение, прямо как зыбучие пески?

— Что ни говори, а эти несколько месяцев пролетели почти незаметно. Теперь, когда Стаса с нами не будет, пришла моя очередь ходить с тобой в спортзал.

— Вот это ты отлично придумал. Приведешь себя в хорошую форму, да и время скоротать будет чем. Выйдешь на волю, жена тебя не узнает.

В тот же день ко мне пришел адвокат. Все его старания пока не приносили результата. В его объяснениях я довольно быстро запутался. Картина вырисовывалась слишком сложная для того, чтобы дилетант мог ее увидеть и оценить целиком. Я успокоил себя мыслью о том, что сам Меренков знает, как поступить лучше и приложит все силы для достижения нужного результата.

— Съемки закончились и скоро вам опять разрешат выходить в социальные сети, а у моего пресс-секретаря добавится работы. Я еще зайду к тебе на днях, расскажу о новостях, надеюсь, они у меня скоро будут.

Адвокат ушел, а я поймал себя на мысли, что в водовороте шоу очень мало думал о собственном, неотмененном вердикте. Во время съемок я неоднократно наблюдал, как Второй канал с видимой легкостью управляет поступками многих людей. Это наполняло меня уверенностью в том, что так же играючи они и для меня добьются пересмотра приговора. Но теперь «Второй шанс» получил логическое завершение и я, видимо, стал им не нужен. Обычно Славик или Вова Гольцев приходили на следующий день после эфира или хотя бы звонили. На этот раз от них не было ни слуху, ни духу и это было непривычно.

Так прошло еще пару дней. Заключенные нетерпеливо ждали, пока их опять впустят в увлекательнейший мир социальных сетей и сетовали на то, что условиями контрактов они многое из процесса съемок не имели права разглашать.

— Ты только подумай, сколько подписчиков я бы собрал, если бы разрешили писать обо всем, что происходило во время шоу! — сказал мне один из них.

— Да вас тут, свидетелей этих съемок, не один десяток. В тюрьме и кроме тебя хватило бы летописцев, — ответил я.

— Нас несколько десятков, а читателей в социальных сетях миллионы. Чувствуешь разницу? У каждого из нас была бы своя маленькая… — он задумался. — Нет! Отнюдь не маленькая армия подписчиков, которые с нетерпением ждали бы каждого нового поста.

Мечтам этим не суждено было сбыться. Сверчок хвастался, что у него такая прорва секретной информации, что никому другому и не снилась. Правда, он всю свою коллекцию обещал передать Гольцеву и срыванием покровов заниматься не собирался. Уж и не знаю, на каких условиях они договорились. Труднее всех приходилось Диме Колесниченко. Он твердо решил, что хочет работать на телевидении и ему не терпелось снова получить доступ к широким народным массам.

— Понимаешь, Виктор, сейчас я на гребне волны, за меня в течение шоу переживали сотни тысяч человек. Меня обсуждают, моим поведением восхищаются… Или же возмущаются. В любом случае, ко мне неравнодушны. Нужно ковать железо, пока горячо. Если бы я выиграл, то сразу после освобождения побежал бы в офис Второго канала и попросился к ним на работу. Но я проиграл! — он сокрушенно развел руками. — Вспомнят ли обо мне, когда я отсюда выйду? За это время по небосклону телеэфира пронесется не одна комета сногсшибательных шоу и в каждой будут свои яркие герои.

— Ты боишься, что популярность твоя померкнет?

Дима достаточно критично и трезво оценивал ту конвейерную ленту, по которой мы все прокатились. Когда-то Стас рассказывал сходную историю про свою сестру. Исходя из ее опыта, такая порция славы, какую получил Дима, доставалась многим, но лишь единицы умели ею воспользоваться.

— Разумеется, она померкнет, — кивнул Дима. — Вот поэтому я с нетерпением жду, когда нам откроют социальные сети и блоги. Уж там-то я сумею подогреть интерес к себе.

Он знал, что я надеялся на победу Стаса, но совершенно не злился на меня или же виду не подавал. Теперь он частенько оказывался рядом: то на прогулке, то в столовой, а то и в тренажерном зале. Похожим образом он конвоировал в последние недели шоу Стаса. Не думаю, что Диме было больше не с кем поговорить. Скорее всего, он крутился поблизости, поскольку я по-прежнему оставался самым известным человеком в нашей тюрьме. Может быть, надеялся расположить меня к себе и впоследствии обрести мою поддержку, если мне, в конце концов, оставят жизнь.

Вот с последним дело обстояло непонятно. Приговор не пересматривали, меня не таскали по заседаниям судов или комиссий, но и дату казни не назначали. Меренков теперь зачастил и приходил почти каждый день, но никаким прогрессом похвастаться не мог. Я оказался в подвешенном состоянии — Стас ждал освобождения, заключенные упивались мыслями о возвращении в социальные сети, а я не знал, на что мне и надеяться.

Рекламные площади, оставленные нам на память о съемках шоу, не пустовали. Многие фирмы спешили завладеть нашим вниманием. Так что бигборды по-прежнему были расцвечены предложениями разнообразных товаров и услуг. Эти яркие пятна выгодно выделялись на фоне покрашенных в серые цвета зданий и поневоле приковывали к себе взгляды. Что уж говорить про огромные экраны, которые также продолжали крутить рекламу. Некоторых заключенных это раздражало, но большинство наоборот радовалось тому, что у нас почти все как на воле.

В завершении шоу были как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, я лишился общества Стаса, но с другой — оказался освобожден от необходимости смотреть телевизор. Это стало для меня большим облегчением. Я даже написал письмо Андреевичу с просьбой убрать его у меня из комнаты. Впрочем, отголоски того, что творится на телеэкранах, до меня все равно доходили. Антон говорил, что Второй канал активно эксплуатирует популярность своего детища. Каждый рекламный блок предваряется заставкой, где фигурируют герои проекта и даже логотип телеканала изменили и стилизовали под шрифт, который красовался на эмблеме «Второго шанса».

Дня через четыре после завершения проекта ко мне нагрянула в гости целая делегация — Вова Гольцев, Славик Шевченко, операторы и гримеры. В камере опять стало шумно и многолюдно. Гольцев поведал мне, что через месяц будет проходить ежегодный международный конкурс телевизионного искусства, сопровождающийся вручением премий, в том числе и за лучшее реалити-шоу.

— Вот на победу в этой номинации мы и надеемся.

— Говори за себя, — уточнил Славик. — Лично меня больше волнует награда в категории «Лучший ведущий».

— Если бы мы не выбрали тебя на эту должность в нашем шоу, то о победе ты мог бы лишь мечтать, — парировал Вова. — Ты, Виктор, тоже можешь претендовать на победу в номинации «Лучший телевизионный дебют».

— Вы сюда такой оравой вломились явно не только для того, чтобы мне это рассказать. Опять хотите какие-то съемки провести?

— Да, — кивнул Гольцев. — Для презентации нашего шоу нужно снять специальный клип. Что-то типа демонстрации всего лучшего, что в нем было.

Их просто-напросто распирало от эмоций. Я, как человек далекий от телевизионного искусства, не знал, насколько престижна эта награда. Оказалось, что это наиболее весомый трофей в современном телевидении. Даже номинация в конкурсе была огромным достижением, а уж победа могла считаться пиком любой карьеры. Нужные съемки мы провели быстро и журналисты удалились, пообещав заглянуть в гости при первом удобном случае.

На следующий день ко мне пришел адвокат. Выглядел он обеспокоенным.

— Я сделал все, что было в моих силах. В ближайшие дни мы с тобой узнаем, будет ли дано разрешение на пересмотр твоего приговора.

— И что тогда?

— Если разрешение дадут, то стартует самый суматошный отрезок борьбы за твою жизнь. Начнутся всевозможные дополнительные разбирательства, комиссии, допросы в суде. Такого интереса со стороны общественности ты себе и вообразить не мог, даже во время съемок «Второго шанса». Если приговор все же будут пересматривать, то на тебя обрушится настоящая лавина репортеров самых разных компаний. Их внимание окажется очень назойливым. Ты должен будешь с этим смириться.

— Думаю, что я уже получил необходимую закалку, за то время пока меня судили.

— Полагаю, что в этот раз ты вызовешь еще больший ажиотаж, — покачал головой Меренков. — Теперь ты человек гораздо более популярный.

— Ну, как говорил мой друг Стас: «Ради того, что меня ждет впереди, можно немного и потерпеть». А в том случае, если разрешения на пересмотр не будет…

— В таком случае приговор останется неизменным, — закончил предложение адвокат.

После этого он ушел, посоветовав мне запастись терпением. Я приготовился ждать, утешая себя тем, что провёл в тюрьме уже много времени и несколько дней погоды не сделают. Главное, чтобы результат ожидания оказался тем, на который я надеялся.

В один из дней, вернувшись к себе после ужина, я обнаружил, что не могу зайти в интернет. Ничего срочного меня там не ждало, так что я махнул рукой и взялся за книгу. Вечером адвокат пришел ко мне в сопровождении двух охранников. Поначалу я не понял, зачем ему такой конвой, но недоумение мое быстро развеялось.

— Я пытался добиться пересмотра твоего приговора в самых высших инстанциях, но все было напрасно. Вердикт суда останется неизменным, — Меренков разочарованно развел руками.

Не знаю даже, что отразилось в этот момент на моем лице. Мне казалось, что все мои эмоции просто умерли в один момент, вместе с мечтой о спасении. Можно было не сомневаться, что если бы оставались хоть призрачные шансы, то адвокат бы не спешил развеивать мои надежды. Почему-то я не испытывал страха. Может, он еще придет позже, но сейчас я чувствовал только безумное разочарование от того, что все мои планы рухнули.

Меренков виновато откашлялся и сказал:

— Я еще смогу тебя навещать, если у тебя возникнет такое желание, а вот с другими людьми твои контакты отныне будут прекращены.

Я ничего не говорил — мне казалось, что желание говорить у меня пропало навсегда. Увидев, что от меня никакой реакции не добиться, о себе решил напомнить один из охранников:

— Виктор, ты должен отдать нам свой мобильный телефон. В случае если тебе что-то будет нужно, ты всегда сможешь позвонить по стационарному телефону.

В камере действительно стоял самый обычный телефон, предназначенный для внутренних звонков. Я ни разу им не пользовался, равно как и все остальные зеки — его миссию давно взяли на себя мобильные телефоны, внутренний форум и электронная почта. Существование этого агрегата было обусловлено должностной инструкцией, так что все его рассматривали только как пережиток прошлой эпохи.

Ни слова не говоря я достал мобильный из кармана и протянул им. Охранник, также как и минуту назад Меренков, смущенно откашлялся и забрал телефон, одним этим движением окончательно прерывая все мои контакты с внешним миром. От меня, вместе с телефонной книжкой мобильника, навсегда уходили Вова Гольцев и Славик Шевченко, пресс-секретарь Дима и журналист Коля Тарасов. Номера родителей я знал наизусть, но что в этом было толку, если с этой минуты я все равно не мог бы с ними созвониться.

Посетители меня покинули, но Меренков перед уходом пообещал зайти через несколько дней. Я так и оставался сидеть на том же месте, где меня застигла эта новость. Даже не нашел в себе сил попрощаться с адвокатом.

С этого момента моя жизнь превратилась в один бесконечный кошмар. Я вложил в отчаянную попытку спастись слишком много сил и надежд и теперь терзался от осознания того, что такие титанические старания пошли прахом. Я мысленно оглянулся назад и вспомнил, как упорно боролся за свою жизнь. Продолжал учиться и тренироваться, чтобы в ней оставался хоть какой-то смысл. Бил журналиста, который весело заявил, что я совсем скоро умру и это замечательно. Потом мирился с этим же журналистом, в надежде раздобыть денег. Искал и уговаривал адвоката. Делал все, что тот посоветует. Участвовал в съемках шоу, став, по сути, марионеткой тех, кто обещал зыбкую надежду на спасение. Дрался с Дымом, когда мной пытались манипулировать тюремные «авторитеты».

Теперь, когда мираж развеялся, я готов был биться головой об стенку от безысходности. Трудно прощаться с жизнью, но ничуть не легче оказалось осознать тот факт, что все твои старания не принесли результата. Мне не разрешали видеться с другими заключенными, кормили прямо в камере, гулять выпускали отдельно, доступ в общий спортзал закрыли. Других вполне привычных человеческих радостей, той же мобильной связи или интернет-общения меня тоже лишили.

От тренировок я начал отлынивать и в своём маленьком спортзале. От понимания того, что жить мне осталось недолго, сами собой опускались руки. Периоды полной апатии сменялись иногда вспышками нервной, лихорадочной энергичности, когда я не мог усидеть без дела и двух секунд. В такие моменты я наматывал круги по комнате или же начинал тренироваться как угорелый — совершенно бессистемно хватался за гантели, штанги или направлялся к турнику. Теперь физические упражнения были уже не частью плана поддержания себя в хорошей форме. Они стали лишь способом дать выход адреналину, а может быть, всего-навсего возможностью почувствовать себя пока еще живым.

Несколько раз я задумывался о самоубийстве. Я прекрасно знал, что следят за мной круглые сутки и не менее внимательно, чем недавно наблюдали за участниками шоу. При сегодняшнем уровне развития технологий даже темнота не мешала охране присматривать за мной. В голове мелькали самые разные идеи о том, как лучше распрощаться с жизнью.

Брился я электрической бритвой, так что сама по себе она не представляла опасности. Меня больше интересовала розетка. Я никогда не интересовался тем, какова сила тока, питающего мой телевизор, компьютер и другие приборы. Вот так можно прожить всю жизнь, не задумываясь над самыми элементарными вопросами, а в определенный момент понять, что весь накопленный тобой багаж знаний не содержит самой простой информации.

Я присматривался к каждой розетке так тщательно, как не делал этого с детства, когда любознательность человеческая гораздо выше, чем в зрелом возрасте. Вопросами медицины я раньше интересовался, так что мог твердо сказать, что от электричества помощи мне не будет — слишком низкое напряжение и маленькая сила тока не давали никаких шансов покончить с собой. Интересно, это самый обычный стандарт или же специальный тюремный, введенный для большей безопасности? Не спрашивать же об этом у охраны. Тем более что всех знакомых тюремщиков сменили на новых, отрезав меня от привычного мира даже в этом аспекте.

Великолепные спортивные тренажеры «JethroGym» поголовно были снабжены специальными фиксаторами, которые исключали возможность уронить на себя что-то тяжелое во время занятий. Ничего острого у меня при себе тоже не оказалось. Никогда раньше я всерьез не задумывался над тем, какие максимально безопасные условия для жизни создала современная цивилизация. Наши предки сто, пятьсот, не говоря уж про тысячу лет назад, были просто экспертами по выживанию в критических ситуациях. Нас же заботливо оградили почти от любых опасностей. Так я отказался от идеи покончить с собой и продолжал жить по инерции, ожидая хоть какого-то развития событий.

Интернет, как не странно, мне вскоре частично вернули. Я мог найти практически любую информацию, но о том, чтобы выйти на связь с кем-нибудь, приходилось лишь мечтать. Уж не знаю, как Сверчку удалось это осуществить. Поначалу я на него сердился, но потом остыл и понял, что он человек подневольный. Спасибо и на том, что меня не лишили возможности читать книги и смотреть фильмы.

Никто из представителей Второго канала меня больше не навещал. Я из-за этого не особо расстраивался. Можно было добиться встречи со своим адвокатом, но и в этом я не видел ни интереса, ни смысла. Его обещание зайти через несколько дней давало понять, что казнят меня не так и скоро. Оставалось только ждать.

Меренков сдержал слово. Поначалу я недоумевал, зачем же он вообще собирается ко мне в гости, когда вся его миссия, по сути, провалилась. Причина оказалась очень проста — он хотел помочь мне составить завещание. В прошлое посещение адвокат и словом не обмолвился об этом. Видать, понимал, что тогда от меня толку не добиться, а потому дал мне немного свыкнуться с новым положением вещей.

Теперь же он повел разговор очень деликатно — зашел издалека, подчеркнул, что любому человеку, которому есть что оставить, лучше самому разделить свое имущество. Поделился даже секретом, сказав, что и у него подобный документ тоже есть. Уговаривать меня долго не пришлось и я согласился вступить в клуб людей, обладающих завещанием. Мы пока набросали черновик, а через два дня Ярослав Витальевич обещал составить оригинал. Его нужно будет подписать в присутствии свидетелей, так что придется Меренкову кого-то с собой привести.

Раз уж интернет отчасти был мне доступен, то я, волей-неволей, получал информацию и о самом себе. Подробные заметки о феерическом завершении «Второго шанса» теперь все реже появлялись в новостных лентах. Это, в конце концов, всего лишь шоу на одном из телеканалов, пускай даже самое эпатажное из бывших доныне. Скоро все про него забудут. А вот мой приговор — совсем другое дело. Это событие принадлежало всему человечеству. Если в других странах про «Второй шанс» слышали лишь краем уха, то интерес к моей персоне не знал государственных границ. Поначалу я пропускал информационные баннеры, касающиеся моей судьбы. Что я мог оттуда почерпнуть? Но однажды одно из всплывающих окон показало мне лица Вовы Гольцева и Славика Шевченко. Внизу была подпись в стиле «Последние минуты с последним осужденным на смерть». Рука тут же нажала на это окошко.

Внутри оказалась запись интервью, с участием двух этих шоуменов, где они делились воспоминаниями о том, как я вместе с ними работал над «Вторым шансом». И, на удивление, здесь мелькали видеоролики, сделанные несколько дней назад в моей камере. А ведь Гольцев, скотина такая, утверждал тогда, что снимает их для какого-то конкурса телевизионного искусства. Видать, знал, для чего эти записи ему пригодятся!

Интервью оказалось довольно длинным. Гольцев на этот раз говорил больше Славика, наверстывая упущенное за время шоу, когда Шевченко отдувался сам.

— Никто другой не был ближе к Виктору за эти полгода, чем мы. К сожалению, нам не удалось увидеться напоследок, перед тем, как ему запретили контакты с внешним миром.

Гольцев говорил это с таким искренним сожалением, что я и сам бы поверил, если бы знал его хуже.

— Скажите, неужели широкая общественность окончательно потеряла возможность еще раз лицезреть Виктора Иванчука? — лицо журналиста, с которым беседовали шоумены, выражало искреннюю обеспокоенность.

— Вы же знаете, что наша компания всегда готова дать еще один шанс, — загадочно улыбнулся Гольцев. — Не будем забегать наперед. Я хотел бы посоветовать всем зрителям внимательно следить за нашими анонсами на Втором канале. Виктор заслужил право еще раз появиться на телеэкранах, так что если такой случай представится, то мы им воспользуемся.

Меня прямо покоробило от слов Гольцева. Если он планирует добиться разрешения на пресс-конференцию под эгидой Второго канала, где меня будут допрашивать десятки журналистов, то никакая сила не заставит меня на нее согласиться. Теперь-то уж у меня иммунитет к любым посулам, равно как и к угрозам. Я представил себя на подобном мероприятии, окруженным частоколом микрофонов и погребенным под лавиной вопросов: «А что вы чувствуете накануне смерти?», «А каковы будут ваши пожелания телезрителям?», «Не раскаиваетесь ли вы в своем преступлении?». Ну уж нет — хотелось верить, что мои контакты с телевидением прекращены навсегда.

Я выключил компьютер. Я-то точно не буду следить за анонсами Второго канала. Перед тем, как монитор погас, я увидел еще один рекламный баннер, гласивший: «Совсем скоро будет известна дата казни Виктора Иванчука». Да уж, моя популярность давала уникальную возможность узнать дату своей смерти, не прибегая к помощи гадалок или экстрасенсов. Показывали когда-то по телевизору подобное шоу, Антон рассказывал — медиумы предсказывали приглашенным в студию людям грядущее, а кульминацией было пророчество по поводу даты смерти. Большинство прорицаний отодвигало это событие в далекое будущее, так что проверить талант прорицателей не представлялось возможным. До того момента, как подойдет назначенное время, даже имена всех участников этого шоу давно будут позабыты публикой.

Передо мной же встала дилемма — следить за новостями и узнать дату казни или же сделать для себя сюрприз. Я долго не мог уснуть ночью, ломая голову над этим вопросом. Но так и не решил — стоит ли и дальше регулярно заходить в интернет или же накачать завтра как можно больше книг, фильмов и вообще не заглядывать в сеть. Хочу ли я наткнуться в новостных лентах на эту информацию? Ответа я не знал.

Одиночество постепенно начинало меня донимать. Я вспоминал про условия содержания в тюрьмах девятнадцатого века и утешал себя тем, что мне подобную изоляцию терпеть придется недолго. К тому же жизнь моя была скрашена возможностью беспрепятственно читать. Но, несмотря на все это, желание поговорить хотя бы с охранниками становилось все сильнее. Они же в диалог вступали неохотно, отвечали на мои вопросы односложно и в камере у меня никогда не задерживались.

Мысленно махнув на них рукой, я решил сконцентрироваться на литературе. Уже не первый год я ставил перед собой задачу всерьез заняться изучением древней философии. Но поскольку это был гигантский объем информации, в течение веков пополняемый мыслителями разных стран и эпох, то на его освоение пришлось бы пожертвовать безумно много времени и сил. Так что я вечно откладывал, успокаивая себя мыслями о том, что впереди еще целая вечность и я все успею. Теперь я резко осознал, что времени не осталось вовсе и этой цели мне уж точно не достичь.

Я поспешно начал изучать аналитические статьи, посвященные работам древних философов. Но вскоре понял, что таким суррогатным способом мне не добиться того, к чему я стремился. Читая статьи современных авторов о философии давно прошедших дней, можно было получить лишь общую информацию о том, какие идеи пытались представить нам мыслители. Я очень сжато получал уже готовые концепции. Для поверхностного изучения этого было вполне достаточно, но давало очень мало пищи для ума. И все-таки я продолжал прилежно штудировать эти обзоры, больше похожие на студенческие рефераты. Нужно же было куда-то девать свободное время!

Неожиданно пришла в голову мысль составить список всех нереализованных за жизнь планов, но потом я от нее отказался. Такой перечень стоило бы написать намного раньше, когда еще не поздно было постепенно эти цели оттуда вычеркивать. В моей ситуации создание подобного реестра могло лишь вогнать в тоску.

В интернет я продолжал заглядывать. Я так и не смог принять решение, которое смог бы признать правильным и разрывался перед дилеммой — следить ли за объявлением даты казни или нет. Пару раз я ловил себя на том, что непроизвольно захожу на какой-нибудь новостной ресурс чуть ли не каждую минуту и лихорадочно ищу хоть какую-нибудь информацию о себе. Временами же я не следил за новостями целый день.

Имя мое по-прежнему часто мелькало на самых разных сайтах, но новых фактов не было. Хотя спекуляции вокруг меня не прекращались. Самые свежие фотографии прямиком из моей «одиночки» и давно позабытые скандальные старые снимки, сенсационные интервью с последним осужденным и даже стопроцентно точная дата моей казни. Все эти сногсшибательные сведения предлагались на каждом углу, но на самом деле нигде не было ничего конкретного и достоверного. Фотографии оказывались самыми обычными и, конечно, ничего скандального в них не было, интервью представляли собой обрывки того, что я говорил во время трансляций «Второго шанса». Эти слова слышала уже вся страна.

Иногда за мои откровения пытались выдать совершенно чужие бредни или же действительно мои высказывания, но настолько перекрученные и перефразированные, что смысл их искажался до неузнаваемости. Сообщить же день казни не мог пока никто, хотя многие сайты, в погоне за сенсацией, назначали эту дату, как мне казалось, наугад. В таком случае разлет датировок получался весьма велик — от ближайших выходных до чуть ли не года. Солидные же новостные источники обо всем этом пока молчали.

От нечего делать я решил написать Сверчку. Я подозревал, что он время от времени просматривает мой компьютер — из чистого любопытства, а то и по приказу начальства. Прямо на рабочем столе я оставил текстовый документ, назвав его незамысловато — «Обращение к Сверчку». Внутри я просил его рассказать хотя бы последние тюремные новости — как дела у него самого, у Антона, у Стаса. Я верил, что наш компьютерный бог найдет способ ответить мне, если захочет, конечно.

Заключение превратилось в однообразную, бесконечную череду часов, прерываемых только сном. Я с трудом смог бы сказать, какой сегодня день недели. Вспомнился рассказ одного знакомого, Влада, работавшего торговым представителем. Он, как и многие собратья по профессии, работал семь дней в неделю и буквально за месяц разучился отличать будни от выходных. Календарь стал для него очень абстрактным понятием, поскольку он знал, что следующий день будет более или менее похож на предыдущий — работа, работа и еще раз работа. Встречи с одними и теми же людьми, посещение одних и тех же торговых точек, заполнение документов до поздней ночи, в которых мало что менялось кроме даты. Достаточно быстро он лишился широты взглядов, позабыл прежние увлечения и все свое внимание вынужден был посвящать одной лишь работе. Мы познакомились, когда он уже сменил профессию, но сам Влад еще долго и с недоумением пытался понять, куда же пропало полтора года его жизни.

Однажды на одном из сайтов я наткнулся на рекламный баннер, гласивший: «Сенсационное интервью с родителями Виктора Иванчука!». Пройти мимо такой вывески я не мог. Немедленно захотелось разузнать, кто же не дает покоя моим родным. Меренков в свое время советовал им не общаться с прессой без его присутствия. Однако сейчас, когда наше с ним сотрудничество фактически подошло к концу, может быть, адвокат не тратит больше время на помощь и подсказки моим родителям.

Я взялся за интервью и понял, что оно очень древнее — его записали задолго до шоу. Впрочем, следовало признать, что с тех пор мало что изменилось лично для меня. Я выиграл более полугода жизни, но в итоге усилия этих семи, если не больше, месяцев пошли прахом. Так же как и тогда, я ждал исполнения приговора, поэтому все слова моих родителей звучали столь же актуально, как если бы их беседа с журналистом состоялась буквально вчера. Ко мне тогда пробиться было невероятно трудно, так что хитрые акулы пера нашли хоть такую возможность нагреться немного на моем имени. Странно, почему же эту запись не опубликовали сразу?

Самое интересное было оставлено на потом — когда я попытался закрыть этот сайт, на экране высветилось оповещение о том, что вторая часть интервью будет доступна на этом сайте на следующий день после казни. Я раздраженно выключил компьютер — эта фраза была уж очень похожа на ту, которую произнес в свое время Тарасов. К сожалению, мне вряд ли представится шанс испортить жизнь этим коршунам так, как удалось ее испортить Коле.

Следующий день начался отвратительно, поскольку мне отключили интернет. Хорошо хоть компьютер продолжал работать. До заключения это происшествие не стало бы для меня трагедией. Теперь же чуть ли не весь мой мир сжался до размеров монитора, стоящего на столе. Развлечься мне и так было чем — несколько книг и фильмов, хранящихся на самом компьютере, позволяли долго не заглядывать в глобальную сеть. Однако меня насторожила сама эта тенденция — в голову сразу полезли воспоминания о смертниках прошлых лет, которых изолировали от остального мира тем сильнее, чем ближе был день казни. Вскоре ко мне зашел охранник и принес меню, чтобы я выбрал, что же мне хочется на завтрак. Я обратился с вопросом об интернете к нему.

— Ничего по этому вопросу не могу сказать, — ответил он. — Я передам твой вопрос начальству. Еду принесу через несколько минут.

До конца дня я так и не получил вразумительного ответа. Прошел обед, прогулка и ужин, а интернета так и не было. Теперь я окончательно убедился в своих подозрениях. Нельзя сказать, что меня затопил беспросветный ужас или паника — я давно знал, что меня хотят казнить. А после того, как адвокат сообщил, что приговор остается в силе, я окончательно поверил, что надеяться больше не на что.

Я впал в тоску и то слонялся по камере, то лежал на кровати и никак не мог заставить себя заняться чем-то продуктивным. Мне было скучно ничего не делать, но стимул хоть для какой-нибудь деятельности пропал. Недочитанными оставались книги, без дела стояли тренажеры, а я сидел и скучал. День закончился и я с облегчением лег спать. Удивительно было то, что уснул я почти сразу и спал спокойно, прямо как в тот день, когда Меренков согласился меня защищать.

Утром я с затаенной надеждой на чудо включил компьютер, но ожиданиям моим не суждено было оправдаться — интернета не было. Я опять развалился на кровати и лежал, пялясь в потолок, ожидая завтрака. Когда охранник пришел, меня подмывало спросить его о дате казни, но я все же удержался — если бы от меня эту информацию не скрывали, то и интернет могли бы не отключать. Я перестал выбирать еду по вкусу — называл первое, что попадалось на глаза из списка меню. Ел также без аппетита, к вечеру уже с трудом мог вспомнить, что же у меня было на завтрак. Больше не возникало желания даже читать. Я жил воспоминаниями, причем старался возродить в памяти не события последнего времени, а те, которые уже стали забываться, погребенные под слоем прожитых лет.

Так я вспомнил о рассказе, прочитанном очень давно, когда я еще и не думал, что когда-нибудь окажусь в тюрьме. Там говорилось, что древние эллины, по какой-то причине пожелавшие свести счеты с жизнью, закатывали настоящий праздник и веселились в свое удовольствие, после чего совершали самоубийство. По их мнению, именно так, в радости и смехе, следовало уходить из мира живых. Я лихорадочно стал вспоминать, что это был за рассказ и много ли в нем правды. Мне вдруг стало очень интересно — действительно ли было так или это всего лишь выдумка автора. К сожалению, поиски истины были затруднены, по все той же банальной причине — отсутствию интернета. Еще больше нареканий возникало из-за того, что я был лишен возможности покончить с собой таким же способом. Не мог же я устроить праздник и веселиться на нем в одиночку. Воистину странно, что за смертниками так внимательно наблюдают. Почему бы не позволить им уйти самостоятельно и тем способом, который они сами могли бы выбрать.

В подобных раздумьях прошло несколько дней. Я по-прежнему разрывался между периодами бурной, нервной непоседливости и полного упадка сил. В окно нельзя было увидеть ничего интересного, лишь пару деревьев, кирпичные стены и рекламный бигборд. Да уж, реклама собирается меня преследовать до последнего вздоха! Я весь обратился в слух и сидел, внимательно слушая, что же происходит за пределами моих «апартаментов». Любой шорох бросал меня в холодный пот и заставлял бешено биться сердце. Я был совершенно не знаком с процедурой, которой меня совсем скоро должны были подвергнуть и потому терялся в догадках о том, как все будет происходить. Придут ли за мной утром или вечером? Куда поведут? Кто будет присутствовать? Много ли будет людей? Каким способом приговор будет приведен в исполнение? Насколько скоро об этом узнает моя семья?

Не имея четких ответов на все эти вопросы, я непрерывно прокручивал в голове бесконечно разные варианты казни. Иногда мне казалось, что я смогу встретить палачей достойно и вести себя сдержанно и мужественно. В другие моменты я почти не сомневался, что как только за мной придут, я тут же впаду в истерику. Я представлял себе, как буду идти по коридору под конвоем, потом выслушивать слова… Какие? Что будут мне говорить перед казнью? Просто зачитают приговор или будут давать инструкции, как правильно себя вести? «Положите голову на плаху, расслабьтесь и думайте о чем-то хорошем». Представив себе такую картину, я залился безудержным истеричным смехом. Хоть бы не сорваться так, когда за мной действительно придут.

Странно, но мне хотелось сохранить самообладание до конца и вести себя хладнокровно, чтобы мою нервозность никто и не заметил. Хотя, казалось бы — какая теперь разница? Особенно не давала покоя мысль о том, каким же способом меня планируют отправить на тот свет. Мне была предоставлена возможность перебирать в уме все возможные варианты казней в мельчайших подробностях, чем я частенько и занимался. Эти назойливые мысли постоянно возвращались в мою голову, как бы усердно я их не гнал.

Постепенно запас моих сил стал истощаться. Нельзя сказать, что я буквально за несколько дней стал слабым и немощным, просто у меня иссяк интерес к жизни. Чтобы жить дальше, нужны были новые эмоции и переживания, новые чувства, знания и устремления, а всего этого не было. Для горящего внутри меня огня попросту не хватало дров. Я неохотно просыпался по утрам, равнодушно ел, апатично бродил по камере или по прогулочному дворику. Угасли даже мои любопытство и жажда знаний, которые всегда раньше толкали меня к книгам.

С удивлением я должен был признать, что все-таки произошло то, чего я больше всего боялся — я начал умирать как личность. Большая часть моих целей теперь не будет достигнута, доступ ко многим прошлым увлечениям никогда не будет возобновлен. Короче, все, что было во мне индивидуального, постепенно стало растворяться и вскоре я не смог бы узнать самого себя в толпе людей. Вот осознав это, я понял, что бороться за жизнь больше не имеет смысла. Чем дольше я пробуду здесь, лишенный всех радостей жизни, тем меньше от меня останется личного и неповторимого. А ведь раньше многие осужденные могли дожидаться исполнения приговора годами, а в редких случаях и десятилетиями.

В голове всплыло еще одно воспоминание — один из осужденных требовал, чтобы ему поставили в камеру телевизор, чтобы он смог коротать время до казни, не отрываясь от любимых сериалов и шоу. Я бы никогда не поступил подобным образом. Современное телевидение только быстрее разрушило бы мою личность, а потерять ее мне казалось куда страшнее, чем потерять жизнь.

Я перестал следить за временем. Я бы не смог точно сказать, сколько дней я уже сижу здесь в изоляции, сколько прошло после победы Стаса, когда я последний раз видел Гольцева и Шевченко. Интересно, друга моего уже выпустили из тюрьмы? Или он по-прежнему находится где-то неподалеку, отделенный от меня всего несколькими стенами. Я дошел, казалось бы, до крайней степени апатии и равнодушия. Сейчас мне хотелось бы, чтобы все это поскорее закончилось. Я никогда не отличался терпением.

В один из дней, ближе к вечеру я сидел на кровати и привычно таращился в стену. Ужин прошел и я ждал, когда же придет время лечь спать. Однако к двери моей камеры подошли люди и я сразу вскочил. Сердце настолько бешено застучало, что мне показалось, что этот звук и за дверью можно было услышать. Никаких визитов сегодня больше не планировалось. По крайней мере, меня бы предупредили, что ко мне кто-то придет. Раз предупреждения не было, значит, они пришли забрать меня на то единственное мероприятие, дата которого столь тщательно скрывалась до последнего момента.

Дверь открылась и в камеру зашла целая куча людей. Почти все они были в стандартной форме тюремщиков. Здесь не оказалось ни Игоря, ни кого-либо другого из хорошо известных мне охранников. Андреевича также не было видно. Еще два человека не в форме приникли глазами к окулярам видеокамер. Они молча покрутились по комнате и вышли наружу. Интересно, это стандартная процедура или же их появление — следствие моей популярности? Зачем столько тюремщиков? Они думают, что я буду сопротивляться? Может и буду. Я не смог бы спрогнозировать, как поведу себя через минуту.

Один из вошедших сделал шаг вперед и сказал:

— Виктор, пришел день исполнения приговора.

Хотя я и догадался, зачем они пришли, но услышать эту фразу все же оказалось страшно. Хорошо еще, что ноги у меня не подкосились и я не упал. Но в ушах зашумело и картинка перед глазами поплыла. Я смотрел и слушал как сквозь пелену тумана, с трудом пытаясь понять, что же мне говорят. Судя по всему, по моему лицу можно было понять, что я не вполне адекватен, поэтому говоривший умолк. Он помолчал примерно минуту, потом окликнул меня:

— Виктор!

Я кивнул, в знак того, что я его слышу. В голове взвихрился водоворот мыслей, среди которых главенствующую позицию заняла одна: «Нужно вести себя достойно». Единственная сложность заключалась в том, что я никак не мог решить, какая же линия поведения будет наиболее достойной. Трудно трезво оценить ситуацию, когда тебя ведут на смертную казнь. Я решил, что нужно быть спокойным и не показывать страха. Я ответил:

— Говори, я тебя слушаю.

— Виктор, мы хотим, чтобы ты примерно представлял, что ожидает тебя за этой дверью. Мы не хотим, чтобы ты был шокирован. По пути от твоей камеры и до… — он замялся, подбирая слова.

— До места казни, — подсказал я. — Нечего ходить вокруг да около. Называй вещи своими именами.

Охранник облегченно вздохнул. Видно было, что его миссия ему тоже не особенно нравилась. Он заметно нервничал, может быть, впервые присутствуя на подобном мероприятии, ведь смертную казнь в наше время уже почти не применяли. Он продолжил:

— По пути довольно много людей. И в конечном пункте нашего… маршрута тоже довольно много людей. Вообще, сегодня в тюрьме довольно много людей и… Ну, я это говорю просто чтобы ты не удивлялся.

На казни, кроме работников тюрьмы, должны были присутствовать прокурор, мой адвокат и еще журналисты, наверное. Мне, казалось бы, удалось взять себя в руки, хотя я и сам этого не ожидал. Голос мой не дрожал, руки, как я надеялся — тоже. Я на них не смотрел, я смотрел в глаза собеседнику.

— Ну и что же это за люди?

— Ты видел, только что сюда заходили телеоператоры. Им нужно было снять… — он неопределенно взмахнул рукой. — Внутренности твоей камеры, ну и тебя тоже. Там, в комнате, в которую мы идем, их немного больше.

— Это журналисты?

— Да, журналисты Второго канала. Ну, тебе переживать не из-за чего — присутствие журналистов при казни является обычным делом.

— Так, а ну-ка стоп! Они что, будут снимать все происходящее на видео?!

— Да, но ты не переживай — это стандартный процесс. Тебя никто не будет трогать или отвлекать.

Пока мы переговаривались, остальные тюремщики как по команде стояли смирно и смотрели перед собой. Прямо-таки почетный караул.

— Гольцев здесь?

— Я мало смотрю телевизор, так что не знаю, о ком ты говоришь.

— Не придуривайся! Они что, хотят это видео потом по Второму каналу показать? Приведи сюда Гольцева!

— Виктор, успокойся. Если этот Гольцев присутствует, то ты его и так скоро увидишь. А для этого тебе нужно выйти с нами из камеры. Нам уже пора. Пойдем.

Дверь моих «апартаментов» была открыта, поскольку они планировали сразу же вывести меня наружу. Мне удалось услышать знакомый голос — Гольцев действительно здесь!

— Позови его! Он там, за дверью.

— Ну так мы сейчас выберемся отсюда и ты его увидишь. Сюда никто из посторонних входить по инструкции не должен.

— Сегодняшнюю запись покажут потом по телевизору? Только не надо мне лапшу на уши вешать, как будто ты ничего не знаешь.

Охранник вздохнул и начал мне медленно и спокойно, как ребенку, объяснять:

— Эта видеозапись будет сделана как часть официально утвержденной процедуры. Она попадет в архив среди прочих документов, собранных по твоему делу. Но Второй канал также вправе использовать ее по своему усмотрению, ведь это же его собственность. В любом случае журналисты присутствуют на казни и проводят фото— и видеосъемку.

Но слова охранника меня не воодушевили. Официальную запись для архива могли сделать и просто сотрудники тюрьмы. Главная же причина заключалась в том, что пока тюремщик меня успокаивал, я услышал фразу Гольцева, произнесенную кому-то из его подчиненных: «Давай быстрее, трансляция скоро начнется». Тут мне в голову закралось подозрение, что вся казнь будет показана в прямом эфире, о чем я тут же и спросил тюремщика. Он такого вопроса явно не ждал, замялся и не спешил с ответом.

— Понятно. Значит так и есть. Можешь не надеяться — я отсюда не выйду!

— Перестань, не заставляй нас применять силу. Ты же всегда вел себя хорошо. Собери волю в кулак и умри достойно.

— Что?! Достойно?! Ты что, издеваешься?! Казнь в прямом эфире — это, по-твоему, достойно? Я же не в цирке! Силой мне угрожаешь? Ну подходите, сейчас посмотрим чего вы стоите в бою.

Я прекрасно понимал, что мне не совладать с шестью или семью противниками, но перспектива попрощаться с жизнью на глазах у миллионов телезрителей повергла меня в ужас. Я собирался сопротивляться до последнего. Как по волшебству, перед лицом опасности улетучилась вся моя апатия и ко мне вернулись прежняя сила и энергичность. Я не стал ждать атаки и рванулся вперед сам.

Наверное, согласно инструкции на меня нужно было сразу же надеть наручники, еще до того, как вступать со мной в разговоры. Тюремщики этого не сделали — сказывалось отсутствие опыта в проведении казней. Соперники мои были ребята тренированные, но и я многие годы не терял спортивную форму. К тому же приговоренный к смерти дерется с непредставимым для прочих людей отчаянием. Недолго наша схватка продлилась, но пару человек из почетного караула придется заменить. Им уж точно не доведется сопровождать меня к месту экзекуции.

Услышав звуки потасовки, в камеру тут же сунулись оператор и Гольцев. Вряд ли у них получилась хорошая запись — слишком сумбурной получилась свалка из шести человек. Наверное, удачными оказались только последние кадры — я, лежащий на полу, со скрученными за спиной руками. На запястьях звонко щелкнули наручники. Меня подняли и я встретился взглядом с Вовой Гольцевым. Он кивнул мне совершенно спокойно, как будто констатируя факт того, что все идет по плану, после чего вышел из камеры.

Оператор также отступил в сторону, освобождая нам проход, но при этом не переставая снимать все происходящее. Его коллега стоял чуть дальше, снимая общий фон. Меня вывели в коридор, держа с каждой стороны под руки. Можно было продолжать упираться или толкаться, но я понимал, что с закованными руками мне уже не оказать им серьезного сопротивления. Такие потуги будут выглядеть просто смешно.

Тюремщика, который вел со мной переговоры, рядом не было — в камере он стоял ближе всех ко мне, а потому и первым попал под удар, когда я предпринял последнюю отчаянную попытку отстоять право на непубличную смерть. Я обратился с вопросом к надзирателю, который держал меня под руку справа.

— Где мой адвокат?

В драке ему тоже досталось, поэтому я предполагал, что он может и не захотеть мне отвечать. Но, то ли он зла на меня не держал, то ли видеосъемка заставляла его быть вежливым, так что он ответил:

— Не переживай. Он здесь. Сейчас подойдет и будет тебя сопровождать.

Все настойчиво советовали мне не переживать и это постепенно начинало выводить меня из себя. Я пытался сообразить, куда меня ведут — путь был довольно длинным и я пока не мог понять, где он закончится. Подошел мой адвокат.

— Здравствуй, Виктор.

Мне стало смешно. Разве не забавно приветствовать человека, ведомого на смерть фразой: «Здравствуй»? Его пожелания здоровья несколько запоздали. Я с трудом усмирил рвущийся наружу хохот. Если мне сейчас не удастся сдержаться, то я, наверное, так и буду смеяться, пока не умру.

— С удовольствием сказал бы «Добрый день, Ярослав Витальевич!», но не могу. Этот день трудно назвать добрым.

Адвокат сочувствующе склонил голову и зашагал рядом со мной. Так я и шел, окруженный целой группой людей, в том числе операторами, которые не отрывались от своих видеокамер. Со стороны это было схоже с выходом на поединок какого-нибудь известного боксера. Разница лишь в том, что мне этот бой точно не выиграть. Мне не особенно хотелось говорить с Меренковым, но все же были вопросы, на которые только он смог бы ответить.

— Ярослав Витальевич, где мои родители?

— Дома, Виктор. Я сегодня их навестил. Они хорошо держатся. Просили передать, что очень тебя любят.

— Где состоится казнь?

Адвокат помолчал, но потом все же ответил:

— Ты знаешь это место. Это там, где была студия во время съемок «Второго шанса».

Вот так. Никак не думал, что этот зал станет последним местом, которое я посещу в этой жизни.

— Почему там? Зачем такое большое помещение? Там сколько вообще человек будет?

— Там будет много людей. Ты же знаешь, аудитория эта довольно просторная.

Я резко остановился. Тюремщики приняли как должное тот факт, что я иду послушно, поэтому расслабились, лишь слегка придерживая меня под руки. Они явно не ожидали такого поворота событий и мгновенно напряглись, вцепившись в меня изо всех сил, но пока не спешили волочь силой.

— Аудитория, черт возьми?! Вы что хотите сказать, что там будут зрители? Прямо как во время съемок шоу?

— Виктор, успокойся, — адвокат примирительно поднял руки ладонями вперед. — Там же в любом случае должны присутствовать люди. Тайная казнь — это незаконно.

— Тогда почему в этой аудитории не нашлось места моим родителям?!

— Неужели ты думаешь, что для их психики было бы лучше увидеть гибель сына своими глазами?

— Неужели для них было бы лучше не иметь возможности хотя бы с ним попрощаться? — рявкнул я.

— Сюда доступа посторонние не имеют. Так что я никак не смог бы их провести.

— А в зал?!

— Билеты разобрали слишком быстро.

Услышав ответ адвоката, я чуть не упал. Вот такого я даже от Второго канала не ожидал. Интересно, сколько же они денег брали за входной билет? Я автоматически передвигал ноги и думал о том, как же так получилось, что моим родным даже не дали со мной попрощаться. Могли бы мне, как главной звезде предстоящего выступления, зарезервировать пару билетов. Подумав так, я снова с трудом подавил нервный смешок. Самый страшный вопрос я все никак не решался задать, но косвенный ответ на него я получил. Адвокат сказал:

— Сейчас ты зайдешь в комнату, а я подожду тебя снаружи. Там ничего плохого тебе не сделают. Через пять минут тебя оттуда выведут обратно.

В комнате мне действительно ничего плохого не сделали, если не считать того, что усадили в кресло и выбрили волосы на макушке. Это означало одно — электрический стул. Наверное, смертельная инъекция или расстрел показались боссам Второго канала не слишком зрелищными. Во рту пересохло, в висках стучало и все тело было как ватное. В эту секунду я искренне молился, чтобы сердце мое действительно не выдержало и избавило меня от публичной казни, а телевизионщиков лишило бы такой сказочной для них трансляции. Увы, у меня было крепкое сердце. С двух сторон от кресла стояли тюремщики и следили за тем, чтобы я себя хорошо вел. На самом деле, я был благодарен за то, что меня усадили в кресло, потому как ноги стали подкашиваться — где уж тут кидаться на людей. Разумеется, здесь меня тоже сопровождал оператор с неизменной видеокамерой. Я старался не обращать на него внимания и не давать эмоциям отражаться на лице. Но вот получалось ли? Не знаю…

В голове царил полнейший хаос. Мелькали обрывки самых разных воспоминаний, вперемешку с мыслями о тех людях, которых я здесь оставлял. Я думал о родителях, Стасе, Антоне, Сверчке, Сереге. Интересно, как изменится их жизнь после того, как меня казнят. Для кого-то это будет большой потерей, а для кого-то другого даже не станет поводом лишний раз подумать обо мне. И еще мне очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Однако глупо было тешить себя иллюзиями — трансляция наверняка рассчитана не на пять минут, так что впереди еще достаточно долгое и мучительное ожидание.

Мы вышли из этой комнаты и вместе с адвокатом двинулись по коридору. Теперь я узнавал дорогу — это был тот самый путь, который должен был привести меня в бывшую студию для съемок «Второго шанса». Я не хотел говорить ни с кем, в том числе и с Меренковым, но оставались вопросы, ответы на которые хотелось бы услышать.

— Ярослав Витальевич, Стас тоже будет присутствовать?

— Я не знаю. Вообще-то он должен быть среди приглашенных, но я его там не видел.

— А вы уже побывали в зале? Что там сейчас находится?

Адвокат несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, затем ответил:

— Там мало что поменялось со времени съемок. Ты сейчас сам все увидишь.

— Весь… процесс будет очень долгим?

— Ну,… там стандартная процедура: зачитывание приговора и еще много чего. Короче, все это не так быстро.

Адвокат ответил не очень уверенно. То ли неприятные сюрпризы впереди еще не закончились и он не решается мне об этом сообщать, то ли он и сам досконально не знает, что и как будет происходить. Сразу видно, что подзащитных на эшафот ему еще не приходилось провожать.

Я немного успокоился и прикидывал, сколько же еще идти. По моим представлениям, мы совсем скоро окажемся на месте. Я не боялся боли — как бы там ни было, но двадцать первый век имел свои неоспоримые преимущества. Давным-давно не применялись такие леденящие кровь казни как распятие или посажение на кол. Гибель на электрическом стуле вызывала массу споров еще в те времена, когда его использовали регулярно. Медики утверждали, что боли человек не испытывает, но узнать точный ответ было не у кого.

Гораздо больше меня терзали мысли о том, что нужно, пока еще есть немного времени, подвести итоги своей жизни. А вот здесь результаты получались плачевными — я стал, конечно, крайне популярным человеком, но едва ли этот факт можно было внести мне в актив. Если бы вовремя не провозгласили мораторий на смертную казнь, то обо мне мало кто вспомнил, кроме самых близких людей. Даже сидя в тюрьме в ожидании смерти, я не позволял себе деградировать — читал, тренировался, обзавелся друзьями и нашел стимул для продолжения учебы. Но на все, что мне не нравилось, я просто закрывал глаза. Вспомнился один из разговоров с адвокатом, когда он говорил, что если я получу помилование, то это будет замечательной возможностью попытаться изменить современную культуру.

Увы, у меня, в отличие от победителя шоу, второго шанса уже точно не будет. Я слишком поздно понял, что жизнь может оказаться чересчур коротка. Каким будет наш мир через несколько лет? Захочет ли Стас попытаться его изменить? Он никогда не был так категорично настроен против всей той заразы, которая приводила в отчаяние меня. Однако участие в реалити-шоу, ежедневные нервотрепки, а теперь еще и моя казнь в прямом эфире, может быть, позволят ему по-другому посмотреть на всю индустрию современных развлечений. Кто знает, а вдруг он все-таки попытается донести до людей мысль о том, что нельзя позволять так засорять себе мозги. На это я мог лишь надеяться.

Пока я предавался таким размышлениям, вся наша процессия добралась до места назначения. Из зала доносился приглушенный гул, перекрываемый голосом Славика Шевченко. Ну конечно, куда же без него. Какую там международную премию они мечтали выиграть? Кажется, было сказано про лучшее реалити-шоу и про звание лучшего ведущего. Полагаю, там есть и такая номинация как «Лучший прямой эфир», на победу в которой они также наверняка нацелились.

Мы остановились перед входом. Славик видимо сказал какую-то шутку, потому как в зале раздался смех. Мой выход, по-видимому, должен был сопровождаться специальным объявлением, так что, пока оно не прозвучало, то мы и продолжали топтаться у входа. Во мне опять стала подниматься волна глухого негодования — у меня не было ни малейшего желания становиться развлечением для праздной публики. С неожиданной горечью я понял, что природа человеческая мало изменилась за последние столетия — как и в средние века, казнь собирала толпу любопытных зевак. Спасибо и на том, что лицемерные рассуждения о гуманности навсегда исключили костер, кол или крест из возможных способов лишения человека жизни, оставив им место лишь в музеях.

До меня донесся обрывок фразы Славика: «…сейчас он появится в студии!». Зал взорвался аплодисментами. Сколь часто я слышал этот звук и как же он меня раздражал во время шоу! Вот уж не думал, что именно под такой аккомпанемент мне придется прощаться с жизнью. Охранники синхронно шагнули вперед, а вот я уперся.

— Мужайся, Виктор, — начал увещевать меня один из них. — На тебя же камеры смотрят, неужели ты хочешь, чтобы вся страна узнала о твоем малодушии?

Я понимал, что меня все равно заведут внутрь, но перестать сопротивляться было выше моих сил. Одна только мысль о том, что Славик с такой же равнодушной вежливостью будет расспрашивать меня о моих ощущениях, с каким он общался с конкурсантами, приводила меня в бешенство. Правда, со скованными руками я нормального сопротивления оказать не смог и меня все же втащили в зал.

Обстановка меня ошеломила и оглушила. В глаза били яркие софиты, гудели какие-то механизмы, зрители обменивались замечаниями. Их было очень много. Казалось, что зрительский сектор еще расширили. Может, так оно и было. Мне как-то не хотелось прикидывать, сколько раньше рядов кресел было в студии и сколько их стало теперь.

Я совершенно автоматически шел туда, куда вели тюремщики. Меня поставили посреди зала перед небольшой микрофонной стойкой и я наконец-то увидел Славика. Он скромно стоял возле зрителей, уступив сегодня мне звание главного действующего лица этой передачи. Он начал речь. Я слушал краем уха, до моего замутненного сознания долетали лишь обрывки фраз. Кажется, он поздоровался, потом о чем-то спрашивал. Я пару раз наугад кивнул, а в голову лезли совершенно удивительные мысли.

Мне вдруг стало искренне жаль знаменитых людей. Страшно подумать, что им приходится каждый день сталкиваться с гипертрофированным вниманием к своей персоне. Я совершенно не мог понять, как же они умудряются мириться с бесконечными вспышками фотоаппаратов. Лично меня они буквально ослепили, а ведь звезды терпят это годами. Только теперь я начал находить извинение слишком агрессивному поведению некоторых знаменитостей по отношению к папарацци.

Перед глазами мысленно вставали картины прожитой жизни. Это происходило совершенно бессистемно. То вспоминались события детства, то вдруг приходила на ум переписка со Сверчком и его рассказ о знакомом, который в обычной жизни был менеджером, зато в компьютерной игре стал императором. Потом вспомнилась драка с Тарасовым и его последний визит, когда он умолял меня не участвовать в шоу. Я попытался стряхнуть липкую пелену забвения со своего сознания. До меня дошло, что это моя же психика заботливо пытается оградить меня от кошмарных событий сегодняшнего вечера, но сейчас мне нужна была ясность мыслей.

Я хотел увидеть Стаса. Мне особенно нечего было ему сказать, так как любое мое слово мгновенно оборвало бы даже самый тихий шепот в зале и заставило всех внимательно прислушиваться к тому, что я говорю. В такой атмосфере с другом не попрощаешься. Но мне все же очень хотелось последний раз хотя бы встретиться с ним взглядом. Убедиться в том, что действительно существует человек, которому съемки в реалити-шоу принесли удачу. Зарядиться его спокойствием и уверенностью в себе.

Я внимательно обвел взглядом весь зал и там, где проходил мой взор, люди замирали и с непонятным мне любопытством и восторгом глядели на меня. Несколько человек зачем-то помахали мне рукой. Лица их мне неизменно оказывались незнакомы, либо же память у меня заметно сдала буквально за этот вечер. Стаса в студии не было. Ведь не было? Или же память моя и в самом деле стала меня подводить?!

Не оказалось и родителей. Хотя последнему обстоятельству, наверное, стоило порадоваться — не думаю, что им следовало видеть то, что совсем скоро произойдет. Еще хотелось надеяться, что по телевизору они эту трансляцию также смотреть не будут.

Я постепенно опять начал погружаться в пучину отвлеченных размышлений и давних воспоминаний. Славик что-то говорил, поворачиваясь то в объектив одной из камер, то к зрителям в зале. Я не прислушивался, чем он там будоражит умы аудитории. Может быть, ведущий иногда адресовал свои реплики и мне, но я не обращал внимания. У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. В конце концов, я не обязан из кожи лезть вон, стараясь сделать этот эфир максимально интересным и интригующим.

Потом рядом со Славиком появился врач. Его нетрудно было узнать по белому халату. Он прочитал небольшую лекцию на тему того, как организм человека реагирует на действие электротока, акцентировав внимание слушателей на том, что весь процесс казни абсолютно безболезненный. Потом ответил на несколько вопросов сидящих в студии людей. Я его не особо внимательно слушал, размышляя о том, что организаторы могли бы всю эту прелюдию провести еще до моего появления в зале.

Похоже, что время нашего представления подходило к своему завершению. Я рассеянно мазнул взглядом по человеку в форме, который вышел на передний план. Мне лицо его было смутно знакомо, но абсолютно не хотелось рыться в памяти, чтобы понять, кто это такой. Скорее всего, кто-то из прокуратуры. Он держал в руке бланк. В зале повисла мертвая тишина. Я обвел взглядом студию — на мне сошлись взгляды всех присутствующих, кроме новоприбывшего, который пялился в свои документы.

Такое пристальное внимание рассеяло мою меланхолию. Во мне опять стала просыпаться ярость. Когда же это все закончится?! Охранники, все это время неотступно стоявшие по бокам от меня и почувствовавшие мое напряжение, крепче вцепились мне в запястья, по-прежнему скованные наручниками. Ну да, еще не хватало, чтобы я сейчас кинулся на кого-нибудь из находящихся в зале. Такому повороту событий обрадовались бы телевизионщики, да и телезрители тоже, но тюремному начальству такие скандалы были вовсе ни к чему. Я подозревал, что Андреевич и так далеко не в восторге от того, что процедуру пришлось сделать публичной в угоду Второму каналу.

Мне начали зачитывать приговор. Я опять не прислушивался — не трудно было догадаться, что примерно мне собирались поведать. Слова теперь вовсе потеряли для меня всякий смысл и я стоял, отрешенно глядя вдаль, стараясь ни на чем не фокусировать взгляд. Мне казалось, что я неплохо держусь, хотя и это уже было совершенно не важно.

— Виктор, желаете ли вы сказать что-нибудь напоследок? — спросил Славик.

Второй канал был явно не готов предоставить мне возможность умереть спокойно. Хорошо еще, что не предложили озвучить последнее желание. У меня настолько пересохло в горле, что я не смог бы выдавить из себя ни звука, даже если бы и захотел. Да и что нужно говорить? Я оказался в ситуации, когда все привычные жизненные устои рухнули и мое мировоззрение стремительно стало меняться. Что бы я ни попытался поведать окружающим, они смогли бы это понять, лишь оказавшись в схожих условиях.

Я не собирался ни у кого просить прощения, ни в чем не хотел раскаиваться, ни с кем не желал прощаться. «Телеканал обещал помочь мне избежать смерти, а вместо этого, нажившись на моей популярности, отправляет меня на электрический стул. Не верьте телевизору!» — выдать такую фразу мне не позволяло пересохшее горло. Зрители должны были и так понять всю иронию ситуации. Проблема была лишь в том, что, люди, не доверяющие телевидению, и так вряд ли имели привычку смотреть реалити-шоу.

Я отрицательно покачал головой. По залу пробежал разочарованный вздох, а охранники, получив невидимую для меня команду, потащили меня к электрическому стулу. Может, приговор исполнили бы и раньше, но изготовление и транспортировка такого агрегата заняла, надо полагать, не один день. Я не сопротивлялся, когда мое тело фиксировали и проводили все прочие необходимые манипуляции. Опять яркими всполохами засветились вспышки фотоаппаратов. Это уже была пытка — так назойливо светить человеку в глаза, поэтому я был даже благодарен, когда на лицо мне надели темную маску. Напряжение в зале достигло своего апогея и люди стали переговариваться, не в силах сдержать эмоции. Несколько раз прозвучал нервный смех. Время вдруг потянулось слишком медленно и я пожалел, что до последнего сохранял хоть какую-то ясность ума. Пережидать эти бесконечные секунды было бы проще, если бы мой мыслительный аппарат все-таки отказал. Мне вдруг захотелось вырваться, но это было выше человеческих сил. Я вскоре дождался фразы:

— Включить ток!