Сергей Середонин

[69]

Из введения к первому изданию книги Р. Ченслера на русском языке

В половине XVI века в Лондоне было основано «Общество купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем». Цель учреждения этого общества — открыть новые рынки для сбыта английских товаров, спрос на которые сильно упал в это время. Решено было искать новые страны на северо-востоке от Англии.

В мае 1553 года отправлено было из Англии три корабля под начальством Хью Уиллоуби.

Два корабля с начальником экспедиции занесены были в Белое море, где пристали у устья реки Арзины. Весь несчастный экипаж и сам Уиллоуби умерли от голода и холода. Счастливее был корабль «Эдвард Бонаветуре», на котором находился Ричард Ченслер, вице-адмирал эскадры. Потеряв из виду два корабля, он один продолжал путь и после продолжительных странствований бросил якорь в августе 1553 года в Двинской губе, против монастыря Св. Николая.

По приглашению царя Иоанна Васильевича Ченслер с товарищами прибыл в Москву и поднес царю грамоту Эдуарда VI, обращенную вообще к всем «Государям, обитающим страны северные и восточные за ледовитым морем, а также Восточную Индию». Милостиво принятый царем, Ченслер был отпущен весною 1554 года в Англию с царской грамотой к Эдуарду VI, дозволявшей английским торговым людям приходить со всякими товарами. Так завязались сношения с Англией. Ежегодно к устью Двины приходили английские корабли, приказчики Английского общества свободно разъезжали по Московскому государству; этим агентам вменено было в обязанность собирать сведения и доносить обществу о нравах, обычаях, торговле, мерах, деньгах русских.

Англичане в своих сношениях с русскими преследовали почти исключительно торговые цели. Иной характер имели отношения русских к англичанам. Царь Иоанн Грозный сознавал необходимость сношений с более просвещенным Западом, хотел заимствовать оттуда средства для успешной борьбы с Польшей и крымскими татарами. Но кроме этих государственных целей он преследовал и свои личные. Овладевший им страх потерять престол от козней ненавистных ему бояр был так силен, что заставил его усиленно домогаться вечной дружбы и союза с Елизаветой, английской королевой, требовать, чтоб у них были общие друзья и враги, и особенно чтоб государь одной страны в случае лишения престола мог найти поддержку и безопасное убежище в стране другого. Впоследствии к переговорам о союзе прибавились еще переговоры о браке царя, сильно желавшего жениться на одной из родственниц Елизаветы.

Нежелание английского правительства дать категорически ответ на требование царя влекло за собой неудовольствие и гнев Иоанна на англичан, торговавших в его владениях: их имущества конфисковались, сами они подвергались оскорблениям и обидам; в таких случаях английское правительство спешило отправлять гонцов и послов, чтобы умиротворить разгневанного царя. Все это делало сношения обеих стран оживленными и частыми. Все англичане, приезжавшие в Россию послами от королевы, оставили описание своих путешествий: Рич. Ченслер, бывший в России два раза, в 1553 и 1555 годах, Антон Дженкинсон, четыре раза приезжавший в Россию между 1557 и 1571 годом, ездивший через Россию в Бухару и Персию, Фома Рандольф, бывший в 1568–1569 годах, Баус — 1583–1584 годы, Горсей, живший в России почти безвыездно 18 лет, в 1572–1590 годах, и наконец Джильс Флетчер — 1588–1589 годы.

Но кроме описаний России вышеперечисленными авторами мы имеем еще описания и заметки агентов общества, обыкновенно довольно долгое время проживавших в России и собиравших сведения как о России, так и о соседних с нею странах, о путях в Китай, Индию, Персию. Есть также заметки лиц, служивших на царской службе, — за этот период Англия по преимуществу доставляла инженеров, докторов, аптекарей, ювелиров и тому подобных лиц.

 

Книга о великом и могущественном царе русском и великом князе Московском и о владениях, порядках и произведениях сюда относящихся

Извлечения

[70]

<…> Россия — страна богатая землей и населением, в изобилии имеющим находящиеся там произведения. Между жителями очень много рыбаков, ловящих семгу и треску; у них также много масла — ворвани, наибольшее количество которого добывается около реки Двины; добывается оно также и в других местах, но не в таком количестве; жители также много промышляют вываркой соленой воды. В северных частях этой страны есть место, где ловят пушных зверей: соболей, куниц, серых медведей, лисиц, белых, черных и красных, выдру, горностаев, белок и оленей; там же добывают клыки от рыбы, называемой морж. Охотники за этими зверями живут у города Пустоозерска; на оленях они привозят свою добычу в Лампожню для продажи, а оттуда ее везут в Холмогоры, где в Николин день бывает большая ярмарка. К западу от Холмогор находится город <…> Новгород, около которого растет прекрасный лен, конопля, много также воску и меду. Голландские купцы имеют в Новгороде свой складочный дом; очень много в Новгороде и кожи, равно как и в городе Пскове, в окрестностях которого тоже великое изобилие льна, конопли, воску и меду. Новгород отстоит от Холмогор на 120 миль.

Находится здесь еще город Вологда, его предметы торговли: сало, воск и лен, но не в таком большом количестве, как в Новгороде. От Вологды до Холмогор течет река Двина, впадающая затем в море. Холмогоры снабжают Новгород, Вологду и Москву со всеми окрестными областями солью и соленой рыбой. От Вологды до Ярославля 200 миль; последний — очень большой город. Здесь находятся; кожи, сало, хлеб в очень большом количестве, есть и воск, но его не так много, как в других местах. От Ярославля до Москвы 200 миль. Между ними область усеяна деревушками, замечательно переполненными народом. Земля эта изобилует хлебом, который обитатели возят в громадном количестве в Москву. Утром можно встретить 700 и 800 саней, везущих хлеб, а некоторые рыбу. Попадаются везущие хлеб в Москву, а также и оттуда — это живущее по крайней мере за 1000 миль, весь их обоз на санях; они живут в северных частях владений княжеских, где холод не позволяет хлебу расти; такой жестокий там холод. Они привозят сюда рыбу, меха, шкуры. В этих местах и скота немного.

Москва обширный город; думаю, что весь этот город больше Лондона с его предместьями; но Москва очень неизящна и распланирована без всякого порядка. Все дома обывателей из дерева и очень опасны во время пожара. В Москве красивый Кремль, его стены из кирпича и очень высоки; говорят, будто они 18 футов толщиною; не думаю, чтоб было так, по крайней мере, они не кажутся такими; но наверное не знаю, потому что иностранцам не позволяется осматривать их. С одной стороны Кремля ров, с другой бежит река Москва, текущая чрез Тартарию в Каспийское море. На севере расположен нижний город, тоже обнесенный каменной стеной, соединенной с Кремлевской. Царь живет в Кремле, там же находится девять прекрасных каменных церквей и живет духовенство, также митрополите некоторыми епископами. Не буду описывать ни этих строений, ни крепостей русских; у нас, в Англии, они во всех отношениях лучше. Но и эти хорошо снабжены орудиями всех родов.

Дворец царя и великого князя по постройке, по наружному виду и по убранству не так роскошен, как те, которые я видел.

Это очень низкая постройка — 8-квадратная, очень похожая на старые английские строения, с небольшими окнами, так и в прочих отношениях.

Теперь расскажу о моем представлении царю. Когда я уже прожил здесь двенадцать дней, дьяк, ведавший дела иностранцев, прислал мне уведомление, что князь желает, чтоб я явился к нему с грамотами короля, моего государя; этому я был очень рад и со тщанием приготовился. Когда князь занял свое определенное место, за мною пришел толмач в верхнюю комнату, где сидело с лишком 100 дворян, все в роскошных с золотом платьях; отсюда я вошел в залу совета, где сидел князь со своею знатью, образовывавшею великолепную свиту; они сидели вокруг комнаты один выше другого; сам же князь сидел значительно выше, чем кто-либо из его приближенных, в позолоченном кресле; одет он был в длинное золотое платье, с царской короной на голове; в правой руке держал скипетр из хрусталя и золота, левой опирался на свое кресло. <…> Поклонившись, я передал ему грамоту; князь милостиво подозвал меня и осведомился у меня о здоровье короля, моего государя; я отвечал ему, что при моем отъезде король был в добром здравии и что я надеюсь, что и теперь он в таком же здравии. После этого князь пригласил меня к обеду. Думный дьяк представил мои подарки его светлости открытыми (до этого времени они были закрыты), и когда его светлость взял мою грамоту, я был приглашен выйти; я не мог говорить с князем, исключая тех случаев, когда он обращался ко мне. Я отправился в секретарскую комнату, где и ждал два часа, по прошествии которых я был приглашен в другой дворец, называемый золотым; не знаю, почему он так называется: я видел много дворцов, которые лучше этого во всех отношениях. Я вошел в палату, которая мала и необширна, как зала его величества, короля Англии; стол был накрыт скатертью, на конце стола сидел кравчий с небольшим белым жезлом в руке, этот стол был переполнен золотой посудой. На другом конце палаты стоял красивый шкап с серебреной посудой. Отсюда я вошел в обеденную палату, где сидел сам князь, не в торжественном платье, а в серебреной одежде, с короной на голове; сидел он на стуле, несколько приподнятом; около него никого не сидело. Вокруг комнаты стояли столы, за которыми сидели лица, приглашенные князем к обеду; все были в белых платьях. Места, на которых стояли столы, были подняты ступени на две. Посреди палаты стоял стол или шкап для посуды, наполненный золотыми чашами (между прочим здесь находились четыре удивительно больших кружки <…> из золота и серебра; думаю, что они добрых 1 1/2 аршина высотою). При шкапе с посудой стояло два дворянина с салфетками на плечах, оба держали по золотой чаше, усыпанной жемчугом и драгоценными каменьями; это были чаши для питья самого князя; когда он бывал в хорошем расположении, он попивал из них по глотку. Блюда подавались князю без порядка, но сервиз был очень богатый: всем было сервировано золотом, не только князю самому, но и нам всем, притом приборы были массивные; золотые чаши также были очень массивны. Число обедавших доходило в тот день до 200 человек, и всем им были поданы золотые сосуды.

Прислуживавшие дворяне были в платьях с золотом и служили князю с шапками на головах. До подачи кушаньев князь разослал всем по большому куску хлеба, и податель, называя вслух лицо, которому было послано, говорил: «Иван Васильевич, царь русский и великий князь Московский, пожаловал тебя хлебом»; при этом все вставали и так оставались, пока он произносил эти слова. После всех князь дал кусок хлеба кравчему, который тот съел перед князем и затем, откланявшись, вышел. Тогда внесли блюдо лебедей, разрезанных на куски (каждый лебедь на отдельном блюде), куски князь рассылал так же, как и хлеб, и податель говорил те же слова. Как я уже говорил, кушанья подавались не по порядку, а одно тотчас за другим. Затем князь рассылал с теми же словами напитки. Перед обедом он переменил свою корону да во время обеда две, так что я видел три короны на его голове в один день.

Когда все было подано, он дал каждому из прислуживавших ему дворян кушаньев и напитков из собственных рук; его намерение при этом, как я слышал, было то, чтобы все уважали его слуг. По окончании обеда он подзывал к себе по имени каждого из своих знатных; удивительно было слушать, как он может знать их имена, когда их так много у него. Я по окончании обеда отправился в свое помещение, был уже час ночи.

Теперь оставлю этот предмет и не буду больше говорить ни о князе, ни об его дворце, но хочу рассказать об его земле и народе, их свойствах и военном могуществе. Этот князь повелитель и царь над многими странами, и его могущество изумительно велико. Он может вывести в поле 200 и 300 тысяч людей; сам он никогда не выступает в поле менее, чем с 200 тысячами людей, и когда он выступает в поход, еще оставляет на границах войска, численность которых не мала. На лифляндской границе он держит до 40 тысяч человек, на Литовской — до 60 тысяч, против ногайских татар — тоже 60 тысяч людей — просто, удивительно слышать; к тому же он не берет на войны ни крестьян, ни торговцев. Все его военные — всадники, пехоты он не употребляет за исключением служащих при артиллерии и прислужников, которых будет тысяч 30. Всадники — стрелки, имеют также луки и ездят верхом так же, как и турки. Доспехи их состоят из кольчуги и щита <…>. Некоторые покрывают свои кольчуги бархатом или золотой или серебряной парчой; это их страсть роскошно одеваться в походе, особенно между знатными и дворянами; как я слышал, украшения их кольчуг очень дороги, отчасти это я и сам видел, иначе едва ли бы я поверил.

Сам князь одевается богато, выше всякой меры; его шатер покрывается золотой и серебряной парчой, до того усыпанной драгоценными каменьями, что чудно смотреть; я видал шатры королей английского и французского, которые великолепны, однако же и не походят на этот. Когда русских посылают в отдаленные иностранные земли или когда к ним являются иностранцы, то они одеваются чрезвычайно пышно; а то и князь сам ходит в плохеньком платье; когда он переезжает из одного города в другой, то он одевается только умеренно сравнительно с другими временами. Пока я жил в Москве, князь отправил двух послов к польскому королю; они взяли с собой по меньшей мере 500 лошадей, пышность их была выше всякой меры: не только на них самих, но и на лошадях их были: бархат, золотая и серебряная парча, усыпанные жемчугом, и притом не в малом числе. <…>

Но возвратимся к их военным действиям. В сражении они без всякого порядка бегают поспешно кучами; почему они неприятелям и не дают битв большею частью; а если и дают, то украдкой, исподтишка. Я думаю, что под солнцем нет людей, способных к такой суровой жизни, какую ведут русские. <…>… Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного над своей головой; обычная их защита против непогоды — войлок, выставляемый против ветра и непогоды; когда навалит снегу, солдат сгребет его, разведет себе огонь, около которого и ложится спать. Так поступает большая часть из них, исключая дворян, доставляющих себе на собственный счет другие припасы. Но и такая жизнь в поле не так удивительна, как их крепость: каждый должен добыть и привезти провизию для себя и своей лошади на месяц или на два; сам он питается водой и овсяной мукой, смешанными вместе; лошадь его ест зелень, ветки и тому подобное; несмотря на все это, русский работает и служит очень хорошо. Спрошу я вас, много ли найдется между нашими хвастливыми воинами таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы один месяц. Не знаю ни одной страны около нас, которая бы славилась такими людьми и животными. <…>…Что могло бы быть совершено этими людьми, если бы они были выучены порядкам и познаниям цивилизованных войск. Если бы этот князь имел в своей стране людей, которые могли бы выучить их вышесказанным вещам, то я думаю, что два лучших и сильнейших христианских государя не могли бы соперничать с ним вследствие его могущества, суровости и выносливости его народа и лошадей и тех незначительных издержек, которых стоят ему войны.

Исключая иностранцев, князь не платит никому жалованья (иностранцы получают ежегодное жалованье, но небольшое); воины из его областей служат на собственный счет, исключая, что стрельцам он дает жалованье на порох и пули <…>. Если же кто-нибудь заслужит перед ним, то князь жалует ему поместье или кусок земли, за что получивший обязан быть всегда наготове — явиться с таким числом людей, какое укажет князь.

<…>…Если какой-нибудь дворянин или помещик умрет, не оставивши детей мужского пола, князь немедленно же берет на себя его землю, невзирая на какое бы то ни было число дочерей умершего, и тотчас же передает это поместье кому-нибудь другому, за исключением незначительной части для выдачи замуж дочерей (умершего). Равным образом если какой-нибудь богач помещик состарится или как-нибудь получит увечье и сделается чрез это неспособным нести княжескую службу, то другие дворяне, не вполне достаточные, но более способные к службе, придут к князю с челобитной, показывая, что «вот у вашей милости есть такой-то неспособный нести службу вашему высочеству, но очень богатый, а с другой стороны у вашей светлости много дворян бедных и имеющих недостаток в пропитании; мы-то вот и есть нуждающиеся, но способные нести службу, и да будет угодно вам обратить внимание и заставить его (увечного) помочь недостаточным». Князь тотчас же назначает розыск об его силах, и, если челобитная оправдается розыском, неспособный призывается к князю, и ему скажут: «Друг, у тебя слишком много дохода, а ты не можешь служить своему князю, кормись с меньшей части поместья, а с остальной будут жить более способные к службе». После этого поместье немедленно же будет отнято у него, за исключением малой доли для прокормления его и жены его; и он (увечный) не смеет жаловаться на это; в ответ он скажет, что он ничего не имеет, а что есть у него, то в руке Бога и князя; но не может он сказать, как обыкновенно говорит англичанин, когда имеет что-либо: «Это во власти Бога и моей». <…>

Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от их соседей остались бы только кой-какие остатки. Но думаю, что это не угодно Богу: могу сравнить их с молодой лошадью, не знающей своей силы: малый ребенок управляет ею и водит ее на узде, невзирая на всю ее великую силу; но если бы она сознавала, не только дитя, но и никакой муж не мог бы править ею. Войны русские ведут преимущественно с крымскими татарами и ногайцами.

Не стану больше рассказывать об их силе и войнах, это было бы слишком утомительно для читателя. Но я коротко опишу их законы, наказания и исполнение приговоров. Начну с жителей деревень, которыми управляют господа. Каждый господин управляет и судит своих крестьян. Если же случится, что поссорятся слуги или крестьяне двух господ, то оба господина, исследовав их дело, призывают к себе стороны и произносят приговор. <…>

Русское судопроизводство в одном отношении заслуживает одобрения: у них нет юристов, которые вели бы дела в суде, но каждый сам ведет свое дело и подает челобитные и ответы письменно, противно английскому судопроизводству. Жалобы пишутся на манер просьбы к милости князя и передаются ему в собственные руки с просьбою назначить суд, как просит жалоба.

Князь сам произносит приговор по всем делам согласно законам. Это очень похвально, что такой государь берет на себя труд смотреть за отправлением правосудия. Впрочем, несмотря на это, здесь происходят удивительные злоупотребления, причем князя часто обманывают. Если же случится, что начальники будут изобличены в сокрытии правды, они получают соразмерное наказание. Если истец не может ничего доказать, то ответчик должен дать клятву на кресте, прав он или нет. Тогда спрашивают истца, может ли он что-либо дальше доказывать; если не может, то он иногда говорит: «Я могу это доказать моим телом и руками или телом моих бойцов», то есть он просит поля. После того как другая сторона поклянется, поле дается обеим сторонам. Пред полем оба клянутся на кресте, что он заставит другого сознаться в истине, прежде чем они оставят поле, и выходят на борьбу вооруженные обычным здесь оружием; бьются они всегда на ногах и редко сами стороны, за исключением дворян, которые, очень дорожа своею честью, станут биться только с происходящим из такого же рода, как они сами. Если какая-нибудь сторона просит поля, оно дается им… <…>

Русские законы о преступниках и ворах не согласны с английскими. По их законам никто не может быть повешен за свой первый проступок; но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми и иначе наказывают, и он должен оставаться в тюрьме, пока друзья не поручатся за него. Если вор или мошенник, которых здесь очень много, попадется вторично, ему отрезают кусок носа и выжигают клеймо на лбу и держат в темнице, пока он не найдет поручителей в своем добром поведении. Если же попадется в третий раз, его вешают. <…> Я слышал, как один русский говорил, что гораздо веселее жить в тюрьме, чем на свободе, если бы только там не было сильного битья. В тюрьме они получают пищу и питье без работы, равно как и милостыню от благорасположенного к ним народа. На свободе же они ничего не получают. Число бедных здесь очень велико, и живут они самым нищенским образом: я видел, как они едят соленые сельди и другие вонючие рыбы — нельзя найти более вонючей и гнилой рыбы, а они с удовольствием едят ее, похваливая, что она здоровее всякой другой рыбы и свежего кушанья. По моему мнению, нет под солнцем народа, подобного этому по их суровой жизни.

Но довольно об этом, опишу кратко их религию. Русские соблюдают греческий закон с таким крайним суеверием, подобного которому ничего не известно. В русских церквах нет изваянных изображений, но все нарисованные, так как они не хотят нарушать заповедей, но со своими образами они обращаются точно с идолами; о чем-нибудь подобном этому в Англии и не слышано. Русские не станут кланяться, ни уважать образов, нарисованных вне их страны. Они говорят: «Наши образа рисуются, чтобы показать, какие они и как от Бога (установлено), а английские не так; как живописец или ваятель изобразил их, так мы (англичане) и поклоняемся». Русские поклоняются только уже освященным образам. Нас они считают наполовину христианами, потому что мы не держимся Ветхого Завета, наравне с турками, почему и считают они себя более безгрешными, чем нас. Русские не учатся никакому другому языку, кроме своего родного, и не допускают другого языка между собой. Вся их служба в церквах совершается на родном языке. У них есть Ветхий и Новый Завет, который ежедневно читается, но суеверие не уменьшается: когда священники читают, то так странно, что никто не может понять их, да никто и не слушает их; пока они читают, народ сидит и болтает. Когда же священник совершает службу, никто не сидит, а все гогочут и кланяются, как стадо гусей; на молитвы они отвечают только: «Господи, помилуй». И одна десятая населения не сумеет прочитать «Отче наш», а «Верую» никто и не решится читать, разве как в церкви; по их мнению, это можно читать только в церквах.