Я побывал на собрании, и тот вечер стал началом моей политической карьеры. Шах заехал за мной около восьми, и мы отправились. По дороге он объяснял мне достоинства своей машины. Показывал, как легко он обгоняет других и как уверенно правит. Мы сделали большой крюк и потому прибыли с опозданием. Когда мы вошли, на трибуне стоял молодой человек (кстати, он и сейчас мой коллега во фракции) и говорил о каком-то голосовании.

Мы сели в конце длинного стола. Шах шепотом приветствовал нескольких человек, другим помахал рукой, и я подумал, что он, видимо, с пользой потратил время, так как приобрел много знакомств. Оратор говорил дельно, и, когда он кончил, ему дружно аплодировали. Шах представил меня нескольким своим знакомым. Я был поражен тем, с какой приветливостью отнеслись ко мне все эти внушительные господа. Кое-кто из них даже знал мою фирму и говорил примерно так: «Ах, вот вы кто! Да, я уже слышал о вас».

Потом Шах взял меня под руку и шепнул:

— Сейчас я представлю тебя старику Шредеру. Ты знаешь: «Шредер и Компания».

Я только кивнул. В то время это была крупнейшая в нашей стране фирма по экспорту текстиля. Я последовал за Шахом, который с большей ловкостью, чем я от него ожидал, протискивался по узким проходам между столами. Я чувствовал себя очень непривычно: за один час я узнал больше выдающихся людей, чем за всю прежнюю жизнь. А теперь еще и старик Шредер! Мне было даже страшновато знакомиться с этим богачом, на которого работали сотни служащих. Идя за Шахом, не перестававшим раскланиваться направо и налево, я все время оправлял галстук и вытирал о брюки правую руку.

У одного из длинных столов Шах остановился и, обратившись к худощавому старику с белой бородкой клином, в пенсне и с цветком в петлице, сказал:

— Господин директор, разрешите представить вам нового члена нашей партии!

Шредер встал. Мы обменялись приветствиями, и, услышав, в какой отрасли я работаю, он рассмеялся:

— Значит, в некотором роде коллега!

— Да. Но конечно, мое дело не идет ни в какое сравнение с вашей фирмой.

— Молодой друг, то, чего сегодня «нет», еще может «стать» завтра. А как ваши успехи?

— Не особенно хорошо. Вы сами знаете, как сильна конкуренция!

— Конечно. Чем вы торгуете?

Я перечислил свои товары.

— Так, — задумчиво сказал он. — Это не совсем по нашей части. Вы поставляете что-нибудь моей фирме?

— К сожалению, нет. Часто пытался, но…

— Посмотрим, что можно сделать, — прервал он меня и подал руку. — Приходите в ближайший… погодите минутку… скажем, в ближайший четверг со своими образцами. Спросите господина Брахера. Я поговорю с ним. Но предлагайте только хороший товар, молодой друг, только хороший товар!

— Само собой разумеется, господин директор! — заверил я и поклонился.

— Ну вот! — сказал Шах, когда мы отошли. — Сам видишь! Веришь ты теперь?

Да, я верил! У Шредера я получил недурной заказ, и понемногу дело вообще пошло лучше. В партии я познакомился с целым рядом влиятельных людей, и даже если они не были мне непосредственно полезны, все же моя вера в себя укреплялась благодаря сознанию, что я общаюсь с людьми, чьи имена произносят с уважением по всей стране. Я теперь усердно занимался делами своей партии и раза два читал доклады на разные темы. Меня выбирали в комиссии, а три года спустя председатель сообщил мне, что на предстоящих выборах в городское самоуправление меня хотят включить в список кандидатов.

Шаха тоже включили в список, и мы решили отпраздновать такое событие в тот же вечер, когда это стало известно. Шах заехал за мной. По дороге мы пригласили двух девушек, потом все вместе поехали в небольшой респектабельный ресторан, где в одной из ниш для нас был приготовлен столик. Шах заранее предупредил, что приглашает нас. Он умело разобрался в меню и выбрал такие деликатесы, каких я никогда не едал: икру, устриц, лягушачьи лапки и тому подобное. Все это мы запивали дорогим вином, целовали девушек и по очереди поднимали бокалы за здоровье друг друга и наше будущее.

— Ну, мы своего добились! — воскликнул Шах.

— Чего, собственно? — спросил я.

— А того, что нас непременно выберут, поверь мне! Ура!

Мы осушили бокалы. Девицы хихикали. Мне тоже алкоголь ударил в голову.

— Это только начало, — сказал я. — Я хочу взобраться на самый верх.

— А, чтоб тебя черт побрал! Какой же ты честолюбивый малый! Ура! — крикнул Шах.

Около полуночи все поехали к нему. С сумасшедшей скоростью гнал он машину по улицам.

— Не так быстро! — предостерегал я его. — Ты пьян.

Он только смеялся.

— Чепуха! Если что случится, я тут же на месте устрою себе суд.

Девушкам понравилась такая дьявольская езда. Они хохотали как безумные, когда на поворотах нас швыряло друг на дружку, и беспрестанно кричали:

— Быстрей, Шах, быстрей! Нажми еще!

Наконец мы, все-таки целые и невредимые, остановились против его дома. Несколько раз нашу машину и пешеходов спас только счастливый случай. В квартире кутеж продолжался. Шах потребовал, чтобы девицы разделись. Они решительно отказывались, пока не получат подарков.

Волей-неволей ему пришлось сначала заплатить, после чего оргия пошла вовсю. Шах оказался настоящей свиньей. Он поливал девушек вином, одна из них сидела у его ног, и он бормотал:

— Сними с меня ботинки, рабыня!

Через некоторое время, набезобразничавшись досыта, он тяжело поднялся, схватил одну из красоток за руку и, шатаясь, направился с ней к двери. Раза два он споткнулся, потом даже упал, и нам втроем пришлось с большими усилиями ставить его на ноги. Тупо тараща на меня глаза, он с трудом выговорил:

— Я иду в спальню, можешь устроиться на кушетке.

Обе девицы безудержно смеялись, находя все очень забавным, и, когда более высокая из них исчезла с Шахом в спальне, другая крикнула ей вслед:

— Желаю счастья!

Что вызвало новую бурю веселья. Когда мы остались одни, девица — она сидела передо мной на полу — еще долго смеялась. Но потом, должно быть, вспомнила о своих обязанностях и занялась мной.

Два часа спустя я ушел от Шаха и пешком отправился домой. В голове у меня уже немного прояснилось, но мне было смертельно тошно, и по дороге меня раза два рвало.

«Что мы, собственно, праздновали? — спрашивал я себя. Пришлось напрячь память, прежде чем я вспомнил: — Ах да, то, что стану городским советником!»

Я попытался вообразить, как должен чувствовать себя городской советник. Все спрашивают тебя: «Как поживаете, господин советник?» Ты решаешь судьбы общины. Замечательно! Но я останусь простым и скромным, как теперь; это производит на людей впечатление. Вот удивится Бетти, когда узнает!

Уже много месяцев я не говорил с ней о своих планах. Она знала, что я стал членом одной из партий, и, когда я сообщал ей: «Приеду домой поздно, у нас собрание», она неизменно отвечала: «Хорошо».

Она никогда не расспрашивала, где и в каком обществе я провожу вечера, а сам я ничего не рассказывал. Та славная пора, когда мы взаимно делились своими надеждами и тайнами, милая пора небольших размолвок и примирений с поцелуями, прошла давно и навсегда. Мы еще жили вместе, друг подле друга, и, кажется, еще любили друг друга. Оставаясь вечером дома, мы говорили о том, о сем, чаще о Теодоре, который рос веселым мальчонкой и доставлял нам много радости. Особенно Бетти!

С тех пор как я опять стал лучше зарабатывать, я выдавал жене больше денег на хозяйство. И я знал, хотя она об этом не говорила, что она мне благодарна. Она любила красиво одеваться и в выборе туалетов выказывала отличный вкус. Часто, видя ее впервые в новом наряде, я готов был, как прежде, обнять ее и шепнуть: «В этом платье ты очаровательна!» Но те времена давно миновали. Теперь было поздно!

И все-таки серьезной причины для нашего взаимного отчуждения, собственно, не было. Если я когда-то боялся, что ребенок может отнять у меня жену, то теперь я давно освободился от этой смехотворной ревности и на свой лад любил Теодора не меньше, чем любил Бетти. Но мы оба были в плену своих привычек и гордости, на нас будто шоры надели, и прежней близости уже не было.

«Да, Бетти удивится!» — подумал я и ускорил шаг. Давно я не приходил домой так поздно и теперь упрекал себя в том, что не предупредил ее. «Она, наверно, до полуночи ждала меня, — твердил я себе. — Но она поймет, что мы должны были отпраздновать такое событие. Она не поехала бы с нами. Стало быть, не беда!»

Успокоенный, открыл я калитку садика. На кухне горел свет. «Что это значит? — спросил я себя. — Не может же быть, чтобы Бетти так долго ждала!»

В тот же миг меня охватило предчувствие, нет, полная уверенность, что в доме произошло несчастье. Стремглав взбежал я по лестнице и вошел в квартиру. У кухонного стола сидела Бетти и плакала.

— Бетти, что с тобой? — испуганно спросил я.

Я редко видел ее в слезах, и мне действительно было больно, что она так расстроена.

— Что с тобой? — повторил я, подняв ее голову.

Она посмотрела на меня заплаканными глазами, будто пыталась прочесть что-то на моем лице. Потом встала.

— Ничего, — сказала она. — Не хочешь ли поесть?

— Бетти, скажи же, что с тобой. Будь со мной хоть раз откровенна, хоть раз! Что я сделал? Что случилось?

Она пожала плечами.

— Неважно, — проговорила она. — Хочешь есть?

— Нет, не хочу. Я хочу знать, что случилось!

Она повернулась ко мне спиной. Я подошел к ней сзади, взял ее руки и ласково произнес:

— Скажи, что с тобой?!

Ее узкие ладони трепетали в моих, как две пойманные птицы, и, слыша свой настойчиво умоляющий голос, я вдруг подумал, что все еще может уладиться. Похоже, и Бетти коснулось то неуловимое дуновение, под мягкой теплотой которого взломался лед в моей душе. Так или иначе, она попыталась улыбнуться сквозь слезы.

— Ах, я такая глупая! — сказала она. — Все это пустяки… Взгляни на календарь!

— Ну что ж, шестнадцатое… нет, сейчас уже семнадцатое. Что же с того?

— Это день нашей свадьбы. Ты забыл?

Да, это была четвертая годовщина нашей свадьбы. А я забыл! Мне было стыдно, но в то же время я радовался, что Бетти придает этому такое значение.

— Дорогая детка, да, я забыл! Извини меня!

— Пустяки! Ты знаешь, это вдруг нашло на меня, оттого что я ждала всю ночь. Я почувствовала себя такой одинокой. С девяти часов сижу я здесь на стуле.

Я вспомнил, как провел эту ночь! В то время как я кутил с пьяницей и уличными девками, дома моя жена, мать моего ребенка, сидела здесь, плакала и ждала. Какой же я пустой, глупый, дурной человек!

— Дорогая Бетти, — прошептал я и поцеловал ее, — А я все-таки принес тебе подарок!

— Какой же?

Я рассказал ей о своей надежде стать городским советником. Но она как будто не особенно обрадовалась.

— Желаю успеха. Но тогда ты совсем перестанешь бывать дома по вечерам.

— Да нет же, Бетти, ты увидишь, все будет хорошо!

Сказав это, я поцеловал ее. К сожалению, мои слова не оправдались.