Когда я гляжу в прошлое и вспоминаю о последних пяти годах моей жизни с Бетти, мне кажется, будто я стою на берегу потока, мутные волны которого приносят из темной дали обломки и осколки тех лет. Так вяло текла моя жизнь, так монотонно проходили дни, недели и месяцы, что в памяти почти ничего не оставалось. Однако отдельные незначительные происшествия все же были камнями, мостившими дорогу, что вела меня к цели, к свершению моей судьбы.

Могло случиться, что мы провели бы вместе остаток жизни: как многие миллионы, мы, Бетти и я, кое-как влачили бы дни, работали и растили детей. Но вот перед моими глазами появились Гассер с дочерью, лежали сотни тысяч, к которым нужно было лишь протянуть руку, — непреодолимый соблазн! Я долго боролся и говорил себе: «Так не делают!» Но сейчас же всплывал вопрос: «А почему, собственно?» Наш союз с Бетти был непрочен, и уже не раз, когда мы ссорились, звучало слово «развод».

Дела в эти последние годы шли неплохо, и я уже мог бы купить где-нибудь за городом небольшой дом. Бетти никогда не высказывала такого желания, но я знал, что она с нетерпением ждет возможности покинуть нашу трехкомнатную квартиру, вообще ставшую тесной после рождения дочери. Но я все медлил. Иногда я решительно начинал собирать сведения, два или три раза мы даже ездили вместе осматривать дома. Но, когда все переговоры заканчивались, когда дело зависело уже только от меня, я каждый раз говорил «нет». Я думал о Гассере, о его вилле и внушал себе, что было бы ошибкой приобретать крохотный клочок земли теперь, если я, быть может, стану владельцем великолепного, окруженного парком дома.

Вероятно, эта постоянно маячившая предо мной возможность мало-помалу и подмыла здание нашего брака, которое я когда-то считал построенным на скале. И нужен был лишь небольшой толчок, чтобы его разрушить. Если раньше мы мирно жили друг подле друга, без взаимной грызни, то теперь злобные слова стали чаще слетать у нас с языка. Постоянные мелкие стычки непрерывно отравляли нашу совместную жизнь.

Не могу не признать, что Бетти несет меньшую ответственность, чем я. Прежде я старался угадывать по глазам каждое ее желание и, к примеру, не только терпел, но и поддерживал ее пристрастие к нарядам, уговаривая ее: «Купи это платье, оно к тебе очень идет!» Теперь же меня возмущали такие поступки, и, когда Бетти просила денег, я отвечал: «Я не могу позволить себе такой расход. У тебя и так полный шкаф. Тебе и этого хватит». «Для подруг у тебя всегда хватает денег, а вот для жены нет», — гневно отвечала Бетти.

Если признаться честно, она была не так уж неправа. Не находя женской ласки дома, я начал с некоторых пор искать замену на стороне. Когда мне было двадцать лет, я никак не мог найти себе подругу и готов был подарить сердце, полное любви и преданности, первой встречной. Теперь, когда мне исполнилось сорок, женщины сами искали меня и мне оставалось лишь протянуть к ним руку. Это началось вскоре после рождения Клементины. Первой была дочь моей уборщицы, по субботам помогавшая матери убирать мою контору. Миловидное, жизнерадостное создание, не полных двадцати лет. Я смотрел, как она в блузе — настолько открытой, что видны были ее груди, — в пестром платке на голове и в юбке, подоткнутой намного выше колен, посыпала опилками полы. Заметив, что я смотрю на нее, она иногда задорно улыбалась, не прерывая работы.

Раза два я по субботам нарочно дольше обычного задерживался в конторе. Если никого вокруг не было, я, проходя мимо, обнимал свеженькую девчонку за плечи и на миг удерживал ее. Она ничего не имела против и только смеялась; однажды я поцеловал ее, и вскоре она стала моей подругой, первой со времени женитьбы. Эрика была не в счет.

Узнав об этом, ее мать сначала возмутилась. Я повысил ей часовую плату, после чего она уже не была так строга. Время от времени она все же говорила: «Нехорошо это, конечно. Ведь вы женаты!»

Вскоре она и совсем примирилась с таким положением, особенно когда заметила, как щедро вознаграждаются маленькие любовные услуги дочки. А я не скупился и покупал девушке то пару туфель, то шляпу или колечко. Эти подарки я обычно по субботам предварительно показывал матери. Она делала вид, будто вне себя от радости: «Ах, какая великолепная вещь! Нет, прелесть, просто прелесть! Вы совсем избалуете мне дочь. Нет, подумать только!» После чего звала Лизбет и с такой гордостью показывала ей подарок, словно купила его сама. Лизбет целовала меня, и мать говорила: «Теперь я оставлю вас. Придешь к ужину домой, Лизбет?» «Нет, — отвечал я. — Лизбет придет позже, не правда ли, милая?»

В течение двух-трех месяцев Лизбет своими поцелуями помогала мне коротать многие вечера. Но потом пришлось с ней расстаться. Эта дурочка так влюбилась в меня, что, если ей случалось видеть меня с другими женщинами, она устраивала мне сцены ревности. Когда я объявил ей, что все кончено, Лизбет расплакалась. Мать тоже обронила искренние слезинки, так как должность потеряла и она. Потом появились другие женщины. Бетти не упрекала меня. Но когда я отказывал ей в деньгах, она злилась.

Десятый день рождения Тедди выпал на воскресенье. В честь этого события мы решили устроить маленький праздник. Пригласили Гассера и Мелани, Бетти приготовила любимые кушанья мальчика: пирожки, зеленый горошек, на десерт — взбитые сливки. После обеда мы собирались покататься в машине Гассера.

Гости явились точно в назначенный час. Мелани привезла Тедди подарки: книжки и часы. Мальчик был в восторге и вежливо поблагодарил, он даже робко подал Мелани руку. Но когда она попыталась погладить его, он нахмурился и убежал. Шустрый мальчик не терпел безжизненную старую деву.

За обедом Гассер сказал мне:

— Я еду на несколько дней в Санкт-Мориц. Не составите ли мне компанию?

— Нет, — возразил я. — Не могу себе этого позволить. Но почему же так вдруг, среди года? Вы больны?

Он рассмеялся своим мрачным смехом.

— Болен? Ничего подобного. Но у меня назревает забастовка. «Повысьте ставки, иначе мы прекращаем работу» — вот что они мне вчера заявили. Хорошо! Будет так, как они хотят, можете мне поверить! — крикнул он и угрожающе поднял нож. — Я выдержу дольше, чем они. Могу я устроить себе отдых или кет?.. Забастовка! Чушь какая! Слыхано ли подобное! Пусть подождут, они еще узнают старого Гассера!

Я поддержал его:

— Есть люди, которым всегда всего мало. Чел «больше им даешь, тем больше они хотят. Вы совершенно правы. Только будьте тверды, и они скоро сбавят тон. Вряд ли им понравится хлебать одну воду!

Мы побеседовали еще некоторое время, согласились на том, что дерзость рабочих все растет. Гассер рассказывал, сколько часов в день он работал в молодости.

— А теперь? — закончил он свою речь. — Теперь они стоят за станком восемь часов и зевают. «Больше получать, меньше работать!» — другой песенки они не знают.

Мелани залилась краской и раза два поднимала глаза от тарелки, видно было, ей хочется что-то сказать. Теперь она воспользовалась небольшой паузой:

— Эти люди зарабатывают немного. Они бедны, и поэтому можно понять, если…

— Глупости! — с набитым ртом закричал Гассер. — Не болтай глупостей! Может, им больше платят в другом месте, а? Я никого не удерживаю. Кому не нравится, пускай убирается!.. Не хватает еще, чтобы собственная дочь называла меня живодером!

С мужеством, какого она никогда раньше не проявляла, Мелани возразила:

— Нет, отец, этого я вовсе не думаю. Но, если на жизнь не хватает, это же надо понять… Люди в отчаянии. Может, ты все-таки сумел бы… я не знаю…

— Вот именно, не знаешь, в этом вся беда. Сидит день-деньской за своими пяльцами и пытается мне указывать, как я должен вести предприятие. Но я-то хорошо знаю, кто за этим скрывается. Опять проклятая болтовня этого попа! Пусть он поостережется, этот почтенный господин! Не то я нечаянно когда-нибудь наступлю ему на хвост, если он не оставит меня в покое!

— О ком это вы? — спросил я.

Гассер схватил бокал и залпом осушил его. Затем протянул бокал Бетти и, в то время как она наливала ему, сказал со злобой:

— Есть у нас такой пасторишка в Лангдорфе. Настоящий подстрекатель. Лицемер!

— Это неправда! — дрожащим голосом воскликнула Мелани. Она готова была расплакаться. — Он не лицемер!

— Нет? Не лицемер?.. Он всегда чрезвычайно любезно приветствует меня на улице, а за спиной натравливает людей на меня.

— Отец, пастор Марбах никогда ничего не говорил против тебя. Иногда только, в самых общих чертах, о заработках…

— Молчи! — загремел Гассер. — Молчи и ешь!

Бетти вмешалась, стараясь замять спор.

— Итак, вы уезжаете в Санкт-Мориц? — спросила она.

— Да, — ответил Гассер, все еще злясь. — Мы сейчас поедем домой. Для меня все удовольствие испорчено.

Тедди, единственный за столом, на кого выкрики Гассера не произвели впечатления, спокойно спросил:

— А покататься?

— В другой раз. Я сегодня не в настроении!

— В другой раз у меня не будет дня рождения!

Гассер ни в чем не мог отказать мальчику, и мы поехали. В общем, настроение у всех потом исправилось.

В понедельник началась забастовка, продолжавшаяся шесть недель и окончившаяся полным поражением рабочих. Профессиональные союзы — тогда еще не такие сильные, как теперь, — выдвигали все новые предложения, чтобы сохранить хотя бы видимость успеха. Но Гассер оставался твердым и непреклонным, как прусский генерал. И на этот раз он одержал победу. Пришибленные, изголодавшиеся явились рабочие; зачинщики были уволены, и вскоре все, казалось, забыли о той забастовке. Но именно только «казалось»: в последующие годы мне часто приходилось иметь дело с профессиональными союзами и не раз выдерживать с ними ожесточенную борьбу. Люди учились на опыте прошлого. Они не объявляли сразу войну, а вели упорные переговоры по отдельным пунктам, по мелочам, с постоянной невысказанной угрозой забастовки. Работодателям всегда чудилось, что они победили и на этот раз. Кто знает, может, так оно и было. Но потом профсоюзы извлекали из своих поражений великолепные выгоды — я хотел бы, чтобы и на мою долю выпали не меньшие. Их коллективные договоры, оплачиваемый отпуск и все прочее совсем не свидетельствуют о проигранных кампаниях.

Так вот, Гассер поехал в Санкт-Мориц, и я, по его настойчивой просьбе, отправился к нему на субботний вечер и воскресенье. Бетти из-за детей не могла сопровождать меня. Я попросил Гассера извинить ее. Но он сказал:

— Так даже лучше. Мне нужно поговорить с вами наедине.

После ужина он без церемоний выслал Мелани.

— Оставь нас одних! Иди спать или делай что хочешь. Только не мешай, нам нужно обсудить деловые вопросы.

— Я еще немного поработаю. Можно?

— Сколько угодно!

Когда она ушла, он некоторое время смотрел на закрытую дверь.

— Глупости! Вышивание… Да что тут поделаешь!.. Однако займемся делом!

— У вас дело ко мне, господин Гассер? — спросил я смеясь, хотя не без интереса.

Он не ответил, но сам в свою очередь спросил:

— Как, собственно, идет ваша семейная жизнь?

— А что? Как она может идти? Как у всех, — сдержанно ответил я, предполагая, что Бетти рассказывала ему о моих похождениях с женщинами и что он хочет пожурить меня.

Он осторожно стряхнул пепел с сигары.

— Если я спрашиваю, то не из пустого любопытства. Вы и сами понимаете. Кроме того, я знаю вас обоих достаточно хорошо, и мне нетрудно было заметить, что с некоторых пор вы плохо ладите. Верно?

— Ну да… Вы не совсем неправы.

— В чем же причина? Ваша жена красивая женщина, у вас самого тоже вполне приятная наружность. Денежных забот у вас нет, или они незначительны. В чем же причина?

Да, в чем, собственно, была причина нашего разлада? Ответить на этот вопрос было непросто. При всем желании я не мог бы сказать, что наш брак прогнил по такой-то и такой-то причине. Прогнил ли он вообще? Был ли наш семейный союз хуже, скучнее, легковеснее любого другого? Конечно, нет! Я часто наблюдал семейную жизнь знакомых и всегда видел одну и ту же картину: на поверхности все было в порядке, но, если представлялся случай заглянуть немного поглубже, соскрести тонкий слой лака общественных приличий, всегда ударял в нос запах тления.

И так как я не ответил, Гассер продолжал:

— Вы меня знаете, я человек, привыкший говорить все, что думаю, человек, идущий к цели напрямик. Поэтому я вас спрашиваю: если ваши отношения плохи, почему вы не расходитесь?

— Откровенно говоря, я уже не раз думал об этом, — ответил я.

— Ну что ж, хорошо. Теперь послушайте мое предложение! Я не требую ответа сегодня. Основательно все обдумайте и при случае сообщите мне. — Он допил стакан и со стуком поставил его на стол. — Женитесь на Мелани!

— Как? — спросил я, совершенно опешив, поскольку этого все-таки не ожидал.

— Выслушайте меня и, пожалуйста, не прерывайте! Я сказал вам, что буду говорить о деле. Так вот: эта сделка выгодна для нас обоих. Я стар, у меня неполадки с сердцем, никто не знает, когда наступит развязка. Приступы головокружения учащаются, и я думаю, все кончится ударом… Что же тогда? Что будет с моим предприятием? Я создал его, я к нему привязан. Вы это знаете, мы достаточно часто об этом говорили. Я был бы спокоен, даже доволен, видя, что оно в хороших руках. Вы кое-что понимаете в делах. Вы человек работящий и знаете, чего хотите. Ну вот, это мое исходное положение!.. Теперь о вас. Пока я жив, мы работаем вместе, потом вы станете полновластным хозяином фабрики. Какой вам смысл корпеть всю жизнь в своей мелочной лавочке? Настоящего успеха вы не добьетесь, пока сами не начнете производить товары. Но для этого нужен капитал. Мало того, мы неуклонно, гигантскими шагами идем к кризису, это вы тоже хорошо знаете. Устоите ли вы? Есть ли у вас достаточные резервы? Едва ли! А если вы попадете под колеса, вам в сорок лет придется начинать сначала, имея на шее жену и двоих детей. Что выиграет от этого Бетти? Может, снова вынуждена будет пойти работать. Ваши отношения от всего этого не станут лучше. Если же вы разведетесь, мы в качестве компенсации выплатим Бетти кругленькую сумму. И сверх того вы будете все время заботиться о том, чтобы ни ваши дети, ни жена ни в чем не нуждались. Вот мое предложение. А теперь хорошенько подумайте, оно стоит того. Я знаю, вы не сентиментальны. Не то я не стал бы и заговаривать.

Итак, слово сказано. Прежде чем Гассер кончил, я уже знал, что соглашусь. Со стороны Бетти я не предвидел затруднений. Могла ли она рассчитывать на что-нибудь лучшее? Ее будущее и после нашего разрыва было бы обеспечено. А союз наш уже давно не был настолько тесен, чтобы нельзя было возместить ей деньгами потерю мужа. Но я опасался другого.

— Мы кое о чем забыли, — проговорил я наконец.

— Да-а? — удивился Гассер и вопросительно посмотрел на меня.

— Что скажет об этом Мелани? Я не думаю, чтобы она была готова…

Гассер откинулся в кресле.

— Мелани, — повторил он, и голос его был исполнен презрения. — Не хватает еще, чтобы она чинила мне препятствия! Глупости! Неужели вы так плохо знаете Мелани, что не заметили, как она влюблена в вас?.. Глупости! — Он махнул рукой. — Предоставьте это мне. Мелани поступит, как хочу я, можете на это положиться. Когда мы с вами столкуемся, у нас хватит времени поговорить с ней.

— Да, конечно… Не знаю. Надо подумать.

— Само собой разумеется, — согласился Гассер. — Хорошенько подумать! Через несколько дней, через месяц дайте мне ответ. Сначала поговорите с женой.

— А дети?..

— Что — дети? Насчет детей, я думаю, можно сговориться. Теодора вы возьмете к себе. Ему у нас понравится. А Бетти оставит себе девочку.

— Да, — еще раз сказал я, углубившись в свои мысли, — это надо очень хорошо обдумать.

— Уже поздно, — сказал Гассер. — Пойдем спать!

В ту ночь я долго не засыпал. Правда, я лег в постель и потушил свет. Но вихрем налетевшие мысли не давали мне покоя. Значит, все разрешилось! Теперь создалось такое положение, какого я не представлял себе даже в самых смелых мечтах. Небывалое, непостижимое счастье! Я чувствовал себя как человек, осужденный на пожизненное заключение, который вдруг узнает, что помилован и что ворота тюрьмы завтра откроются и выпустят его на волю. Неописуемое, переливающееся через край мальчишеское чувство радости росло в моей груди, заставляло сердце биться сильнее и учащало дыхание. В недрах моего существа бушевала буря: радость, блаженство и одновременно страх, что все еще может сорваться.

Закрывая глаза, я видел перед собой фабрику, дом за деревьями, вереницу работниц, толпящихся по утрам перед контрольными часами. Видел светлый рабочий кабинет Гассера, который скоро должен был стать моим.

Вдруг мне пришло в голову, что Гассер, по-видимому, уже давно имел в виду сделать мне это предложение. Вот почему после моего поражения на выборах он только сказал: «Очень хорошо, что вы провалились». Вспомнились еще и другие мелочи, доказывавшие, что Гассер говорил не просто так, а обдуманно, говорил, как осмотрительный делец, все основательно подготовивший.

Я встал, подошел к окну и открыл его. Была такая же ночь, как сегодня. Сильный ветер гнал перед собой струн дождя и свистел в ветвях лиственниц. Даже огней городка не различал я сквозь вуаль из мириадов капель. Через окно, которое, как везде в Энгадине, было сильно углублено в стену, дождь не мог захлестывать в комнату. Лишь изредка, когда над садом проносился особенно сильный порыв ветра с озера, прохладные капли брызгали мне в лицо.

Я сжал кулаки и с наслаждением смотрел в бушующий мрак. Охотнее всего я выбежал бы из дому и померился силой с ветром.

Я вспомнил Бетти. Я мысленно объяснял ей свой план. Я хотел хорошо вознаградить ее, она не должна была понести ущерб. «Десять или двадцать тысяч в качестве возмещения», — сказал я себе и не мог громко не рассмеяться. Ишь как я уже швыряюсь крупными суммами!

После полуночи буря за окном, да и в моем сердце начала понемногу стихать. Я опять лег в постель и вскоре заснул. О Мелани я в тот вечер вообще не думал, и это, собственно, очень странно, ибо, в сущности, ее эта сделка касалась не меньше, чем других. Ее жизнь тоже была затронута предложением Гассера.

Должен признаться, что дома я все не находил в себе мужества поговорить с Бетти, и так продолжалось несколько месяцев. Правда, я чаще, чем раньше, намекал на возможность развода и нередко нарочно вызывал ссоры, для того чтобы в Бетти укрепилось настроение, благоприятное моему плану. Гассер все больше наседал на меня. Он требовал окончательного решения и однажды объявил напрямик: «Даю вам еще неделю срока, позже я вас и слушать не стану. Вы меня знаете: я держу слово!»

Это происходило в начале тридцатых годов. Предсказанный Гассером кризис начал принимать опасные формы. Перед конторами по найму росли хвосты — безработных становилось все больше, и я тоже ясно чувствовал, что покупательная способность широких масс снижалась день ото дня. Клиенты, раньше регулярно обращавшиеся ко мне с заказами, теперь при моих посещениях угрюмо качали головами и показывали полные склады. Часто мне даже не удавалось разложить перед ними свои образцы. Повсюду слышались только жалобы, и этот быстро распространявшийся страх перед будущим в свою очередь обострял кризис.

Я должен был принять решение, я не мог отвечать за последствия, если бы стал дольше скрывать свой план от Бетти. Как-то вечером я заговорил с ней. Я боялся, что она начнет плакать и устроит мне сцену. Но она приняла мое сообщение удивительно хладнокровно. Само собой разумеется, я особенно подчеркивал, что она будет обеспечена, и притом лучше, чем если мы останемся вместе.

— Ибо, — сказал я, — я не надеюсь, что мое дело устоит, если кризис продолжится еще несколько месяцев.

Бетти ничего не ответила. Она сидела, сложив руки на коленях, и задумчиво смотрела перед собой. Мало-помалу это молчание начало угнетать меня, и я стал повторять все сказанное раньше. Когда я окончил, она наконец спросила, не поднимая головы:

— А Мелани? Она согласна?

— Не знаю. Гассер говорит, что она не скажет «нет».

Бетти оказалась гораздо разумнее, чем я ожидал. Она говорила о разводе совершенно спокойно. Она желала знать, что будет с детьми. Я мог ответить ей исчерпывающим образом, так как предварительно советовался с Шахом.

— Если ты согласишься, я возьму Тедди, а ты оставишь себе Кле. Но если ты будешь настаивать, я отдам тебе обоих детей.

— А разве тебе все равно? — Ома испытующе посмотрела на меня.

— Конечно, я хотел бы взять мальчика, это ясно. Но на карту поставлено столько, что нельзя допустить, чтобы мой план из-за этого рухнул.

Я объяснил ей также, какой линии Шах советовал держаться при разводе. Мы должны указать на взаимную неприязнь как на причину расторжения брака.

— Будет хорошо, если ты расскажешь, что, помимо тебя, у меня связи с другими женщинами, мне это нисколько не повредит. Я все равно заплачу столько, что ты будешь жить без забот.

— Иначе представляла я себе свою судьбу, когда выходила за тебя, — произнесла Бетти медленно и так тихо, что я с трудом расслышал ее.

— Но пойми же, Бетти! Речь идет не только о моем будущем, но и о будущем детей.

Она бросила на меня быстрый взгляд, и на ее губах появилась презрительная улыбка.

— Много ли значат для тебя дети? Не лги самому себе! Если бы дело было в детях, ты бы знал: семейная жизнь и родители нужны им гораздо больше, чем кучка золота. Нет! Ты заришься на гассеровские деньги, вот и все! Но ты должен знать, что этим губишь нас всех: детей Мелани, меня и себя самого.

Она, конечно, преувеличивала, о чем я прямо и сказал ей Впрочем, все дальнейшее подтвердило мои слова. Бетти несомненно, теперь не более несчастлива, чем со мной. Дети получили хорошее воспитание, и Кле сейчас не была бы студенткой, если бы я оставался, как прежде, несчастной ломовой клячей! А я сам? Могу ли я жаловаться? Правда, с Мелани я никогда не был счастлив и не раз с тоской вспоминал Бетти. Но в общем и делом я все же наслаждался жизнью и притом многого достиг! Вот только Мелани!.. Да, Мелани… Она была несчастлива. Теперь я знаю. Может быть, она ожидала иного от нашего брака. В глубине души она была так чутка, так романтична. Жизнь грубо разбила ее мечты. Мне следовало хоть иногда больше считаться с ней. Что ж, сегодня поздно думать об этом и упрекать себя. Поздно, да, поздно!

Я сказал Бетти:

— Гублю? Напротив! Я стремлюсь к счастью для всех нас. Да и для тебя! Сейчас ты еще хороша собой и легко можешь найти мужа. А что, если мы протянем еще пять лет и все-таки разойдемся? С каждым годом тебе будет намного труднее.

— Хорошо, — сказала Бетти. — Если хочешь, я согласна. У меня нет желания жить с человеком, который считает меня обузой и который потом постоянно будет думать: «Почему я не взял того, что так и плыло в руки?»

Я встал и хотел поцеловать ее. Но она отстранилась.

— Оставь, и еще раз хорошенько подумай. Тяжкую ответственность берешь ты на себя!

Мне-то уж, конечно, больше не о чем было думать. На другой же день я намеревался поехать к Гассеру. С этой приятной мыслью я лег в постель и сразу заснул. Среди ночи я вдруг проснулся, мне показалось, что кто-то стоит над моей постелью. Открыв глаза, я увидел перед собой Бетти в длинной белой сорочке.

— Что с тобой? — испуганно спросил я и зажег свет. Она стояла, опустив голову, уронив руки, и плакала горько и беззвучно. Слезы бежали у нее по щекам, как у малого ребенка. Ее горе глубоко тронуло меня, я взял ее руку и поцеловал.

— Бетти, — сказал я, — все это не так плохо, ты увидишь.

Но она была безутешна и начала всхлипывать еще сильнее.

— Не… уходи… от меня… пожалуйста!.. — наконец выдавила она из себя.

Бедняжка! Мне всегда тяжело было видеть плачущих женщин. Тем более Бетти! Я был так взволнован, что притянул ее к себе, целовал и говорил с ней, как с маленькой девочкой. Чтобы успокоить ее, я сказал ей, что ничего еще не решено и я основательно обдумаю свой шаг. Она увидит, что все будет хорошо.

Это помогло! Чуть-чуть поколебавшись, она все-таки улеглась, и я потушил свет.

Но прошло довольно много времени, прежде чем затихли ее всхлипывания и дыхание стало ровнее.

Утром я поехал к Гассеру. Он очень обрадовался, было заметно, какая большая тяжесть свалилась у него с души. Спокойно выслушав меня, он встал, подал мне руку и торжественным голосом произнес:

— Зять! Теперь ты мой зять!

— А как Мелани? — спросил я.

Он только махнул рукой.

— Не беспокойся! Я сегодня поговорю с ней. Ты сдержал слово. Увидишь, что и старый Гассер сдержит свое.