Смысл и происхождение науки Креста

В сентябре или октябре 1568 г. молодой кармелит Хуан де Йепес, до этого носивший в ордене имя Хуана де Сан Матиа (Хуана святого Матфея), поселился в бедном монастырском домике в Дуруэло, где ему предстояло стать одним из главных инициаторов терезианской реформы. Двадцать восьмого ноября он вместе с двумя собратьями принес обет следовать изначальному уставу и принял имя Хуан де ла Крус (Иоанн Креста). Это имя стало символом того, что он искал, покидая родной монастырь и открыто отрекаясь от его смягченного устава; того, к чему он стремился уже там, по специальному разрешению соблюдая изначальный устав ордена. В то же время в этом выражался важный отличительный признак реформы: жизнь босоногого кармелита должна была стать подражанием Христу на пути Креста, соучастием в Кресте Христовом.

Как уже было сказано, Хуан не был тогда новичком в науке Креста. Его орденское имя говорит о том, что Бог желает соединить с Собою душу под знаком конкретной тайны. Изменив имя, Хуан показал, что символ его жизни – Крест. Когда мы говорим о «науке Креста», это не следует понимать в общепринятом значении слова «наука»: речь идет не о сухой теории, то есть не просто о конгломерате истинных – или предположительно истинных – высказываний, не об идеальной системе, основанной на почтенных меморандумах. Это познанная истина, теология Креста, но в то же время истина живая, реальная и действенная: подобно зерну, она погружается в душу, укореняется в ней и растет, налагает на душу свой отпечаток и определяет ее действия. Именно в таком смысле говорят о «науке святости», а мы говорим о науке Креста. Из этой живой глубинной силы проистекает мировоззрение человека, то, как он мыслит о Боге и о жизни; оно-то и может быть оформлено в виде интеллектуальной структуры, в «теории». В учении святого отца нашего Хуана де ла Круса мы находим такое отражение. В его биографии и трудах мы попытаемся вычленить то, что определяет их целостность и самобытность. Но прежде зададимся вопросом, как вообще может возникнуть наука в вышеописанном смысле.

Налицо явные признаки того, что человеческая природа в ее нынешнем состоянии есть природа падшая. К таким признакам относится неспособность воспринимать истинную ценность явлений и реагировать на них. Эта неспособность может корениться во врожденном «тупоумии» (в буквальном смысле), или в общем равнодушии, сформировавшемся на протяжении жизни, или, наконец, в неспособности воспринимать определенные впечатления, порождаемой их частым повторением. Общеизвестные вещи, которые мы часто слышим, оставляют нас равнодушными. К этому нередко добавляется чрезмерная озабоченность собственными проблемами, которая мешает восприятию всего остального. Мы воспринимаем собственную внутреннюю инертность как нечто неподобающее и страдаем от этого. То, что она соответствует «психологическим законам», – слабое утешение. С другой стороны, мы счастливы, на опыте убеждаясь, что все еще способны испытывать настоящую внутреннюю радость; глубокая, подлинная боль – тоже благодать для нас по сравнению с окамененным нечувствием. Равнодушие в религиозной сфере для нас особенно болезненно. Многих верующих огорчает, что события истории Спасения не производят на них должного впечатления и не играют в их жизни той роли, которая им подобает, – роли движущей силы. Пример святых показывает им, как это должно происходить: где вера воистину жива, там истины веры и дела Господни составляют содержание жизни, а все иное отступает перед ними и ими формируется. Таково восприятие святого – изначальная внутренняя восприимчивость возрожденной Святым Духом души. Все, что соприкасается с ней, она воспринимает подобающим образом и с соответствующей серьезностью; все в ней находит живую и подвижную отзывчивость, не ограниченную ложными препятствиями и окамененностью, отзывчивость, которая легко и радостно позволяет воспринятому вести и формировать себя. Когда святая душа воспринимает таким образом истины веры, это становится «наукой святых». Если же ее содержанием делается тайна Креста, она становится наукой Креста.

Восприятие святого в определенной мере сродни восприятию ребенка, вбирающего в себя впечатления и реагирующего на них с еще не ослабевшей силой и живостью, с ничем не замутненной непредвзятостью. Естественно, его ответ не обязательно будет разумным. Для этого ребенку не хватает зрелости восприятия. Кроме того, как только воспринятое осознается, тут же образуется множество внешних и внутренних источников иллюзий и заблуждений, которые направляют сознание по ложному пути. Соответствующее влияние может оказывать окружающая среда. Душа ребенка мягка и податлива. То, что проникает в нее, легко может оказать формирующее влияние на всю его дальнейшую жизнь. Если уже в раннем детстве ребенок соприкасается со Священной историей, изложенной в доступной ему форме, одно это способно заложить фундамент будущей праведной жизни. Порой встречается и особо раннее благодатное избранничество, когда соединяются детское восприятие и восприятие святого. Так, о св. Бригитте известно, что она в десятилетнем возрасте впервые услышала о страданиях и смерти Христа; в ту же ночь ей явился распятый Спаситель, и с тех пор она не могла без слез взирать на Страсти Господни.

У Хуана де ла Круса присутствует еще и третий фактор: он был творческой натурой. Среди многочисленных искусств и ремесел, которым он пробовал обучаться в детстве, были резьба по дереву и живопись. Сохранились его рисунки, выполненные позднее (например, известная схема восхождения на гору Кармель). Будучи приором в Гранаде, он сделал чертежи здания монастыря с созерцательным образом жизни. Более того, он был не только художником, но и поэтом. У него была потребность изливать в стихах то, что происходило у него в душе. Лишь задним числом, в своих мистических произведениях, он разъяснял то, что прежде непосредственно выразил в поэзии. Таким образом, в его случае мы должны принимать во внимание присущую творческой личности особую восприимчивость, незамутненная сила которой делает такого человека сродни и ребенку, и святому. Однако – в противоположность восприятию святого – он видит мир в свете определенной системы ценностей, которую мир воспринимает иначе. Этому способствуют особенности его реакций. Для творческой натуры естественно воплощать то, что воздействует на нее внутренне, в образ, требующий внешнего выражения. Понятие «образ» здесь не ограничивается рамками «зримого», то есть изобразительного, искусства: под ним подразумевается любое произведение искусства, в том числе поэтическое или музыкальное. Это и «картина», отображающая что-либо, и в то же время «произведение» как нечто созданное и внутренне завершенное, вписанное в собственный маленький мир. Каждое настоящее произведение искусства, кроме того, является символом, невзирая на то, стремился к этому автор или нет, «реалист» он или «символист». Символ, или «чувственный образ», означает, что он проистекает из бесконечной полноты чувства, куда проникает человеческое познание, так озвучивая схваченную деталь, что в ней таинственно отзывается все необъятное для нас разнообразие чувств. Понятое таким образом, всякое настоящее искусство становится откровением, а всякое творчество – святым служением. Тем не менее верно, что в творческих способностях кроется опасность, причем не только тогда, когда художник не понимает святости своей задачи. Опасность в том, что он может остановиться на создании образа, как если бы от него больше ничего не требовалось. Проще всего показать это как раз на примере образа Креста.

Едва ли существует верующий художник, которого не тянуло бы изобразить Христа на Кресте или же несущего Крест. Но Распятый требует от художника большего, чем просто образ. Как и от любого человека, Он ждет от него следования Себе: претворения себя самого – и позволения претворить себя – в образ несущего Крест и Распятого. Внешнее изображение может стать препятствием для собственного преображения, но оно отнюдь не должно таковым становиться; напротив, оно может даже служить преображению, если «внутренний образ» полностью формируется и усваивается именно с созданием внешнего. Он становится, если ничто тому не воспрепятствует, внутренней формой, которая побуждает к действенному выражению, то есть к следованию за Христом. Даже внешний, сотворенный самим человеком образ может снова и снова служить стимулом к преобразованию себя в этом направлении.

У нас есть все основания предполагать, что так обстояло дело с Хуаном де ла Крусом: что в нем соединялись восприятие ребенка, святого и художника, приготовляя плодородную почву для Крестной вести, давая ей возрастать в науку Креста. Уже было сказано, что творческая натура проявилась в нем с детства. Существует немало свидетельств, подтверждающих столь же раннее призвание его к святости. Его мать впоследствии рассказывала босоногим кармелиткам в Медине дель Кампо, что ее сын в детстве вел себя как ангел. Именно его благочестивая матушка внушила ему глубокую любовь к Матери Божьей, и достоверные источники сообщают, что благодаря личному вмешательству Марии мальчик был дважды спасен от гибели в воде. Все другие имеющиеся у нас сведения о его детстве и юности также указывают на то, что он с первых лет жизни был отмечен благодатью.