Штайн Гюнтер

Подарок

Аннотация издательства: Роман «Ультиматум» повествует о событиях, связанных с разгромом войсками 1–го и 2–го Украинских фронтов крупной группировки гитлеровских войск в районе Корсунь–Шевченковского в январе — феврале 1944 года. Автор показывает высокое боевое мастерство советских воинов, их героизм и вместе с тем раскрывает человеконенавистнический характер гитлеровского командования. Читатель познакомится также с деятельностью Национального комитета «Свободная Германия». Повесть «Подарок» близка роману по теме и помогает еще глубже раскрыть гуманизм советских солдат, их стойкость и мужество, проявленные в годы Великой Отечественной войны.

1

Виктор немного приподнялся, опираясь на локти, и выплюнул снег, набившийся ему в рот при падении. И вот он лежит среди снежной ночной пустыни, прислушиваясь к шорохам, которые доносит до него сильный ветер. Где–то рядом должны валяться обломки машины, подорвавшейся на мине, той самой машины, на которой он, Виктор, вместе с шофером Васей наездил не одну сотню километров по грязи и под дождем, в пыли и под жарким солнцем. В поездке Виктор, как обычно, сидел на заднем сиденье, стараясь привести в действие мощную говорящую установку, попросту говоря МГУ, поврежденную сегодня утром осколком фашистского снаряда, а где–то впереди, слева или справа от дороги, их дожидались товарищи и вместе с ними майор Кипиани.

Внезапно послышался шум автомобиля, и Виктор сначала подумал, что приближается советская машина, а потом вдруг решил, что движется колонна гитлеровских машин. Шум то приближался, то удалялся. От охватившей его усталости Виктор опустился на землю, уткнулся головой в ладони. Все тело страшно болело. Вскоре в гудение моторов вплелось татаканье пулеметов и уханье минометов. Казалось, что в ту февральскую ночь 1944 года кольцо окружения вокруг города Корсунь–Шевченковский начало сжиматься.

С большим трудом Виктор встал на ноги. Ломило все тело, но ранен он не был. Виктор огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться и решить, в какую сторону идти. На горизонте, освещаемом время от времени заревом боя за город, он рассмотрел силуэт дома, неподалеку от которого располагалось их подразделение. Виктор направился в сторону холма. Время от времени, когда где–то поблизости раздавался выстрел, он останавливался, хватаясь за пистолет, и прислушивался, а затем снова шел дальше. Земля была неровной, и Виктор осторожно переставлял ноги. Ветер бросал в лицо колючие хлопья снега, поэтому приходилось сильно щурить глаза.

Ему невольно вспомнилась одна ночь под Новый год. Было это десять лет назад. Тогда он шел сквозь пургу через заснеженный лес. Жили они в ту пору в небольшом городке Хенигсдорф на берегу Хавеля. На горе Родельберг он встретился со своими друзьями. Это была их последняя встреча. Однако песни, которые они пели в ту ночь, и речь, произнесенную товарищем, приехавшим из Берлина, Виктор не забыл до сих пор.

Внезапно впереди промелькнули какие–то тени. Виктор спрятался за куст и прислушался. Однако тени застыли в молчании. Он осторожно сделал несколько шагов вперед. Тени, которые Виктор принял за солдат, оказались бревнами разрушенного дома. Позади бревен возвышалась куча всякого хлама. Пройдя немного вперед, Виктор понял, что находится в полностью разрушенном населенном пункте. Тут и там можно было рассмотреть остатки стены, сарай со снесенной крышей, пустую дверную раму, швейную ножную машину, разбитую кухонную посуду. А кругом ни души. Нигде никакой вывески, по которой можно было бы узнать, где ты находишься.

Сунув замерзшие руки в карманы своей грубошерстной шинели, Виктор зашагал прочь из разрушенной деревни, где чувствовал себя не столь безопасно, как на открытой местности. Услышав поблизости чьи–то шаги и голоса, он испуганно вздрогнул.

«Разведдозор!» — промелькнула в голове мысль. Одним прыжком он оказался за обломками балок, надеясь, что здесь его не смогут заметить. И в тот же миг увидел среди руин по ту сторону улицы две человеческие фигуры, как ему показалось, в гражданском. Они шли одна за другой. Сделав шагов пять, шедший впереди — он был выше ростом и шире в плечах — останавливался и что–то говорил тому, который шел позади. Однако второй не останавливался, заставляя первого идти дальше. Разговаривали они по–русски. Виктор мысленно спросил себя: что эти люди могут делать во фронтовой полосе?

Стараясь не шуметь, Виктор пополз вдоль плетня к загадочным фигурам и вдруг отчетливо услышал, как второй, тот, что был ниже ростом, обозвал другого проклятым предателем, шпионом, негодяем, которого, как бешеную собаку, нужно бы пристрелить, если бы… Но в этот момент грянул выстрел. Виктор вскочил и, перепрыгнув через плетень, побежал к незнакомцам, находившимся на другой стороне улицы, но они исчезли, словно растворились в темноте.

С пистолетом в руках Виктор сновал между руинами, но никого не находил. Но когда он приблизился к чудом уцелевшей русской печке, то услышал позади себя торопливые шаги. Резко повернулся кругом и, держа пистолет перед собой, готовый каждую секунду выстрелить, прислонился к стене. Шаги удалялись, и скоро огонь пулемета и минометов заглушил их.

Виктор спрятался за угол русской печки.

«Меня это не касается, — решил Виктор. — Однако я должен быть осторожен: где есть добровольцы, там недалеко должны находиться и регулярные части вермахта».

Виктор злился на себя за то, что не обошел село стороной, хотя понимал, что среди руин в случае нежелательной встречи можно было легко спрятаться. Но с таким же успехом среди руин могли спрятаться и солдаты противника.

Решив как можно скорее выбраться на открытое место, Виктор сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее перебегал от одной разрушенной хаты к другой. Он заметил, что на одной полусгоревшей хате почему–то подозрительно раскачивалась балка, как будто там кто–то скрывался. Неожиданно возле уха Виктора просвистела пуля, и в тот же миг промелькнул и скрылся за руинами человек. Виктор услышал треск щебня и замерзших лужиц под ногами убегавшего.

Охваченный беспокойством, Виктор вслушивался в ночную тишину. Он уже не мог определить, сколько времени прошло после взрыва мины — несколько минут или, может, часов. Он помнил только, что Эдгар, другие товарищи и майор Кипиани давно ждут его. Возможно, они уже узнали, что их машина подорвалась на мине.

Неожиданно Виктор остановился: между балками, преграждавшими ему путь, лицом в снег лежал человек, Виктор наклонился над ним и перевернул на спину.

Это был молодой парень, одетый в гражданское. Несмотря на холод, пальто на нем не было. В карманах парня Виктор нашел несколько патронов, корку засохшего хлеба, сломанную ложку, кусок бинта и самодельную зажигалку оружия у парня не оказалось. Виктор поискал вокруг, но оружия так и не нашел. Следы на снегу свидетельствовали о том, что здесь только что происходила борьба. Однако парень, кажется, не был ранен, а всего лишь потерял сознание.

«Возможно, парень и был одним из тех, кого я только что видел, — размышлял он. — Судя по фигуре, он и есть тот второй, который ругал первого. Но тогда за что этот мог ругать первого? Что тот передал, выдал? Неужели он вел разведку переднего края? Фашистского или советского? И на чьей стороне этот парень? Содержимое его карманов не дает никаких ответов на эти вопросы».

Виктор вторично обшарил одежду парня. На этот раз он обнаружил еще пачку папирос «Беломорканал». Такие папиросы были только у русских. Но разве это может служить доказательством? Разве парень не мог положить их себе в карман для дезинформации? А может, он взял пачку у какого–нибудь советского солдата?

Затем Виктор рассмотрел, что на ногах у парня нет ни сапог, ни ботинок. Уже одно это позволяло предположить, что другой незнакомец ударил его и обокрал. Тогда, возможно, это была всего–навсего ссора между двумя ворами? Вопросы, одни вопросы, и ответить на них не мог никто.

Виктор встряхнул парня, а затем похлопал его по щекам, чтобы привести в сознание.

Парень застонал, но еле слышно. Скорее, это был не стон, а лишь всхлипывание.

Виктор не знал, что теперь делать. Если оставить его здесь, а самому идти дальше, то парень наверняка замерзнет.

«А если парнишка вовсе не вор и не жулик, а порядочный человек?.. Возможно, он боролся против оккупантов, вполне вероятно, что он член «Комитета 103». Может, он собирал патроны на поле боя, собирал их для партизан, помогал «Комитету 103» прятать молодежь, которую гитлеровцы должны были отправить в Германию на принудительные работы, помогал семьям солдат–фронтовиков? Или, может, он был партизаном отряда «Истребитель», который несколько дней назад освободил на железнодорожной станции Корсунь пятьсот советских пленных?»

Виктор расстегнул шинель и снова внимательно прислушался. Услышав вдали шум машин, он зажег под полой шинели спичку. Колеблющийся свет спички вырвал из темноты узкое лицо юноши лет шестнадцати. На широкий лоб упали густые волосы, брови сведены вместе, а вокруг рта залегли две горькие складки, которые никак не вязались с его молодыми губами. Спичка погасла. Лицо юноши выделялось в темноте светлым пятном.

Виктор замер. Ему приходилось видеть много различных лиц, молодых и старых, однако ни одно из них не напугало его так, как это. В какой–то миг ему показалось, что перед ним его брат Хорст. Виктор был на четыре года старше Хорста, он заменил брату отца, не вернувшегося домой с первой мировой войны. Но Хорста уже не было в живых: его убили фашисты. Воспоминания о брате причинили Виктору боль, хотя со времени его гибели прошло десять лет. В последний раз Виктор видел брата неподвижно лежавшим на земле, как сейчас лежал этот юноша, с прилипшими ко лбу волосами, с сурово сдвинутыми бровями. Смерть заложила глубокие горькие складки вокруг рта Хорста.

Немного подумав, Виктор снял шарф с шеи и обернул им ноги юноши, затем, накинув на него свою шинель, взвалил парня себе на плечи и, ступая по глубокому снегу, направился прочь из деревни.

Шум боя то нарастал, то стихал. Порой Виктору казалось, что его нагоняют машины, но потом гул их моторов исчезал так же внезапно, как и возникал. От куста к кусту, от лощины к лощине Виктор шел через бесконечное поле по направлению к поросшему лесом холму. Холодный северный ветер пронизывал до костей, но Виктору было жарко, пот заливал лицо, и ноша его становилась все тяжелее. Страшно хотелось пить и есть. Он понимал: во что бы то ни стало надо поскорее вернуться в свое подразделение, чтобы немедленно доложить майору Кипиани, что их машина подорвалась на мине, шофер Вася убит, а он, уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия», хочет скорее снова заняться делом, получить новое задание. Два года назад, находясь в Донских степях, рядовой гитлеровского вермахта Виктор Шенк дезертировал из части, чтобы добровольно перейти на сторону Советской Армии. А в июле 1943 года был образован Национальный комитет «Свободная Германия». С тех пор Виктор являлся уполномоченным этого комитета, деятельность которого была направлена на то, чтобы вернуть немецких солдат, введенных в заблуждение фашистской пропагандой, на путь истины.

Виктор все шел и шел, а холм, поросший лесом, казалось, совсем не приближался. Тяжело вздохнув, он опустился на камни, положил все еще не пришедшего в себя юношу на снег и растянулся рядом. Он так выбился из сил, что уже был не в состоянии воспринимать звуки и шумы, раздававшиеся вокруг: все они слились в один мощный гул, раскалывавший голову.

Однако через несколько минут Виктор, пересилив себя, все–таки встал. Когда он наклонился над парнем, чтобы снова взвалить его себе на плечи, то увидел, что тот открыл глаза. Губы парня зашевелились, и он прошептал:

— Шапка… Моя шапка…

— Шапка твоя потерялась, — на ухо проговорил ему Виктор. — Ее украл тот мерзавец.

— Моя шапка, — прошептал парень умоляющим голосом. — Моя шапка…

Виктор недоуменно подумал: «Зачем парню сейчас так понадобилась его шапка? Только потому, что у него мерзнет голова?» Он не спеша снял с себя меховую шапку, чтобы надеть ее юноше, но тот вытянул обе руки и, выхватив шапку у Виктора, прижал ее к своей груди. Он медленно ощупал ее пальцами и, натолкнувшись на маленькую металлическую звездочку, облегченно выдохнул:

— Товарищ!

2

Майор Кипиани осторожно соскоблил ногтем пятно с рукава шинели, затем посмотрел себе на ногти, а уж потом бросил беглый взгляд в окошко, словно хотел убедиться, что уже начинает светать. Взяв со стола жестяную кружку с чаем, он отпил глоток. Того, что говорил бородатый мужчина, сидящий напротив, майор, казалось, вовсе не слышал.

Бородач вот уже в который раз объяснял майору, что он русский, что зовут его Василий Поликарпович Озеров, что ему пятьдесят четыре года, а живет он в Бердичеве, где и работает часовым мастером Детей у него нет, а с 27 декабря он вдобавок еще и овдовел, потому, собственно, и направлялся в Шандеровку, где живет его шурин с детьми, милой племянницей и племянником его, Василия Поликарповича.

— Товарищ майор, посмотрите, что я несу этим малышам! — проговорил бородач, доставая из кармана телогрейки кулек с перепачканными кусочками сахара. Говоря это, он сделал вид, что закрыл глаза, однако сам тайно наблюдал за майором Кипиани.

— Вы жили в Бердичеве? — неожиданно спросил майор, закуривая папиросу.

— Да, именно там.

— И, несмотря на это, вы говорите по–русски, а не по–украински.

— Я–то ведь русский.

— Где родился ваш отец?

— Тоже в Бердичеве.

— Выходит, вы и выросли там?

— Я же вам говорил об этом.

— Однако говорите вы совсем не так, как в той местности.

Бородач пожал плечами и рассмеялся:

— Я ведь не украинец…

Верхняя губа Кипиани, украшенная узенькими усиками, чуть заметно вздрогнула.

— Однако вы и не русский.

Бородач сокрушенно вздохнул, уронив удивительно узкие руки себе на колени, и уставился взглядом в потолок, с которого в нескольких местах отлетели большие куски штукатурки, а затем продолжал уже менее убедительным тоном, что он часовщик, Василий Поликарпович Озеров, из Бердичева, русский, пятидесяти четырех лет… Он, разумеется, не мог себе и представить, что в районе Корсуня еще находятся немцы. Да и откуда ему это было знать? Ведь гитлеровцы не оповещали местное население, где именно находятся их позиции в настоящий момент, откуда их выбили советские войска и где они еще держатся.

— Да замолчите вы наконец! — прикрикнул на бородача Кипиани. — Чем вы можете доказать, что это так?

— Товарищ майор, мои документы лежат перед вами! — произнес бородач тоном человека, который не понимает, чего от него еще хотят.

Кипиани скривил губы и сказал:

— Такие документы гитлеровские власти выдают местному населению оккупированных районов, а также тем лицам, кого они засылают к нам со шпионскими заданиями. Вам понятно? Именно поэтому я и требую от вас документов, выданных советскими органами.

— Товарищ майор, мы же сдали свои документы, а там же сразу же уничтожили!

— Короче говоря, вы не можете удостоверить свою личность, — констатировал майор. — Тогда ответьте на следующий вопрос: кроме вас кто еще был часовым мастером в Бердичеве?

Бородач немного помедлил, а затем проговорил:

— Иоахим Ларионович, Марко Антонович…

— На какой улице находилась ваша мастерская?.. Опишите, как выглядит железнодорожная станция…

Бородач не заставил ждать ответа. Но кто мог проверить правильность его слов? Никто. Майору Кипиани ничего не оставалось, как внимательно следить за мимикой бородача, за тем, как он будет вести себя, услышав вопрос.

Неожиданно дверь растворилась, на пороге появился молодой светловолосый солдат.

— Товарищ майор, обнаружен товарищ Шенк! Виктора Андреевича подобрали товарищи из четвертого полка…

Кипиани бросил недокуренную папиросу и вопросительно уставился на солдата.

— Что значит «подобрали?» — спросил он.

— Машина с радиоустановкой подорвалась на мине, товарищ майор. Но Виктор Андреевич прихватил интересную рыбку.

Кипиани усмехнулся и заметил:

— Мы тоже, Эдгар.

Белокурый немец посмотрел на бородача в телогрейке оценивающим взглядом, но ничего не сказал.

— Да, Эдгар, подожди–ка! — сказал майор, словно вспомнив что–то, и попросил молодого немца рассказать ему какой–нибудь анекдот на немецком языке.

Эдгар удивился: с каких это пор майор Кипиани стал интересоваться анекдотами? Он с недоумением взглянул на майора.

— Расскажи, Эдгар, расскажи, — подбодрил солдата Кипиани. — Ты их столько знаешь!

Однако майору не удалось понаблюдать за тем, какое впечатление произведет на часовщика из Бердичева анекдот, рассказанный на немецком языке, так как в комнату буквально ворвался Виктор Шенк. Вслед за ним вошли два солдата, ведя под руки парня с исхудавшим лицом. Юноша, казалось, даже не мог самостоятельно стоять на ногах. Однако, увидев бородача, он вырвался из рук солдата и с диким воплем бросился на него. Солдаты с трудом оттащили парня.

— Это он! — кричал парень. — Это он!.. Он шпион, он подлый предатель!.. Поставьте его к стенке и расстреляйте!

Виктор посмотрел на бородатого мужчину внимательным взглядом, затем негромко рассказал майору Кипиани все, что он видел и слышал в сожженной гитлеровцами деревеньке.

Выслушав Виктора, майор попросил юношу рассказать, что с ним произошло, а солдатам приказал увести бородача. Виктор тоже вышел из комнаты, потому что майор хотел поговорить с юношей с глазу на глаз.

* * *

Парня звали Анатолием Супруном. Родился он в селе Зубровка и был в семье колхозника Никодима Супруна единственным ребенком. Мать Анатолия Евдокия умерла при родах. Никодим больше жениться не захотел и всю свою жизнь посвятил маленькому Толику, которого ему оставила Евдокия и на которую сынишка был так похож.

Если у кого–нибудь в Зубровке устраивалось торжество, обязательно приглашали Никодима, который для всех оказывался желанным гостем. Жители села любили и уважали Никодима за его отзывчивость и доброту. Еще в молодые годы при рубке леса он спас ребенка, на которого падало срубленное дерево. Этот поступок и снискал Никодиму уважение односельчан. Ребенка Никодим спас, но сам поплатился за это правой рукой: ее пришлось отрезать по самый локоть. С тех пор Никодим ходил с протезом.

Толик гордился отцом, который был мастером на все руки: умел неподражаемо свистеть, сунув в рот два пальца, мог печь изумительные пироги, искусно разыгрывал сценку «Буденный и Деникин», лечил зубы, долго мог находиться под водой, нырнув в речку, безошибочно решал задачи по математике. Более того, он хорошо скакал на лошади верхом и ездил на велосипеде.

«Самообладание делает человека человеком», — любил говорить отец. Подражая отцу, Толик довольно рано многому научился. Он, как и отец, хотел стать животноводом. Доброта и терпение помогали пареньку в уходе за животными и при их кормлении. Летом во время каникул он вместе со стадом находился на пастбище. А позже, когда подрос, начал серьезно помогать отцу, не ленясь вставать даже ночью, если вдруг телилась какая–нибудь корова.

От отца Толик научился многому. Единственное, чего он никак не мог перенять у отца, — это искусство резьбы по дереву. Отец великолепно вырезал из липы или бука, которые он сам выбирал, не только ложки, чашки и рамки для фото, но и подсвечники, и фигурки всевозможных зверей. Однажды он подарил Толику рукоятку для ножа, на которой вырезал двух дерущихся медвежат. Этот нож Толик берег как самый дорогой подарок, а когда фашисты заняли Зубровку, спрятал за косяк дверной рамы. Прошло время, и советские войска выбили гитлеровцев из села. Жители вздохнули с облегчением. Но в январе 1944 года в село пришла небольшая группа эсэсовцев, которая расположилась на постой в доме Никодима.

Старший группы, унтершарфюрер, за что–то взъелся на Никодима и начал издеваться над ним, приказал ему бегать то в одно, то в другое место, подгоняя каждый раз не криком, а резким свистом. Однажды Толику удалось незаметно выйти из дому. Он бросился в село, чтобы позвать кого–нибудь на помощь. Когда же люди, решившие помочь Никодиму, прибежали, то дом уже горел ярким пламенем, а отец мальчика лежал во дворе убитый. Вскоре в ближайшем лесу удалось поймать двух фашистов. Судя по всему, группа эсэсовцев распалась и фашисты по одному и по двое пытались прорваться в район, в котором находилась гитлеровская часть.

Никому из жителей Зубровки не удалось уговорить мальчика остаться в селе. Он прибился к воинской части Советской Армии и упросил командира полка взять его разведчиком, сославшись на то, что никто, кроме него, не знает так хорошо этих мест. Было Толе тогда около шестнадцати лет. Во время выполнения одного разведывательного задания Толик встретился с Бородачом, который представился мальчику часовщиком из Бердичева. Но Толик почувствовал, что Бородач обманывает его. Тогда он решил задержать подозрительного и доставить его в штаб батальона, где товарищи разберутся, что он за человек.

Толик рассказал майору Кипиани, что Бородач начал сопротивляться и избил его.

— Я твердо уверен, что это враг, — возбужденно продолжал паренек. — Он сам себя выдал. Перед тем как ударить меня, он выругался на немецком языке… Потом я потерял сознание и уже не помню, что было дальше. — Глаза Толика горели ненавистью. — Товарищ майор, вы должны его расстрелять! Всех немцев нужно расстреливать, всех до одного!

Майор внимательно слушал юного разведчика, а когда тот кончил говорить, положил ему руку на плечо и сказал:

— Спасибо тебе, Толик, ты действовал как настоящий солдат, а уж твоего Бородача я обязательно разоблачу. Можешь не сомневаться… За свои преступления он будет строго наказан…

Толик не дал майору закончить.

— Вы должны расстрелять его, он же немец! — воскликнул он.

Кипиани потрогал пальцем свою нижнюю губу и посмотрел на паренька, сильно сощурив глаза. «Как же он ненавидит всех немцев! — подумал майор. — Оно, правда, и не удивительно после всего того, что парню пришлось пережить. Однако нужно будет объяснить Толику, что не следует в каждом немце видеть фашиста. Вот Виктор Шенк, например, тоже немец…» Подумав о Викторе, Кипиани вдруг испугался. Если парень узнает, что его спаситель, которого он принял за советского солдата, самый настоящий немец, то он либо выплеснет на него свою ненависть, либо затаит ее в душе. Разумеется, не так–то просто объяснить пареньку, что и среди немцев есть коммунисты и антифашисты, а некоторые из них перешли на сторону Советской Армии и сражаются против фашистов. Вряд ли и ему, Кипиани, удастся за несколько минут убедить Толика, чтобы он сразу переменил мнение о немцах.

— Послушай меня внимательно. — Майор посмотрел пареньку прямо в глаза. — Я командир и, следовательно, сам буду решать, как мне наказать Бородача. А ты запомни одно: мы не фашисты! Мы не убиваем людей только за то, что они принадлежат к другой нации, даже тогда не убиваем, если эта нация и причинила нам много горя и страданий. Но об этом мы поговорим с тобой не сейчас, а несколько позднее. А теперь я поручу тебя одному товарищу, который проводит тебя на квартиру, где ты хорошенько выспишься. Все понятно?

Толик кивнул, однако взгляд его выражал упрямство и недоверие.

* * *

Юноша не ошибся. На допросе, хотя и не сразу, Бородач признался, что действительно является немецким офицером, что имел задание проникнуть в котел и передать генералу Штеммерману важные сведения относительно проведения операции по деблокированию окруженных частей вермахта.

28 января 1944 года войскам 1–го и 2–го Украинских фронтов в составе 27 стрелковых, 4 танковых и 1 механизированного корпусов удалось в ходе успешного наступления с двух направлений нанести удар по корсунь–шевченковскому выступу, по 42–му армейскому корпусу 1–й немецкой танковой армии и 11–му армейскому корпусу 8–й немецкой армии, отделить их от основных сил и окружить. В результате этой операции в котле оказалось 80 тысяч немецких солдат и офицеров.

Планом операции по деблокированию окруженных войск предусматривалось разорвать кольцо окружения силами 3–го танкового корпуса, 16–й и 17–й танковых дивизий и одним тяжелым танковым полком 1–й танковой армии, а также тремя танковыми дивизиями 47–го танкового корпуса 8–й армии. Ударные группы обеих армий в первую очередь должны были перерезать коммуникации советских войск, затем разорвать кольцо окружения и завершить операцию окружением советских войск.

С помощью воздушной разведки и сведений, поступавших от разведки и партизан, советскому командованию удалось узнать о намерениях германского командования в районе Корсунь–Шевченковского. Принимая ответные меры, советское Верховное Командование должно было учесть, что в самом корсунь–шевченковском котле и на внешнем фронте действовали войска 1–й танковой и 8–й армий группы армий «Юг» в составе 52 немецких дивизий, из них 13 танковых и 3 мотострелковые, что в общей сложности составляло около одной трети всех танковых соединений, действовавших на Восточном фронте. И хотя выступ был окружен советскими войсками, его размеры составляли 125 километров с севера на юг, 90 километров с запада на восток. В ходе наступательных действий советские войска освободили свыше трехсот населенных пунктов и такие важные пункты дорог, как Бобринская и Мироновка, но здесь была сосредоточена крупная группировка противника, которая к тому же обладала некоторой маневренностью, и потому необходимо было действовать не только быстро, но и довольно осторожно.

Доложив в штаб армии по телефону о результатах допроса, майор Кипиани приказал немедленно доставить туда пленного офицера. Потом несколько минут майор сидел ничего не делая, потирая время от времени глаза. Допрос насторожил его. Майор даже не сразу заметил, как в комнату вошел Виктор Шенк.

— Что случилось? — устало спросил майор, заметив наконец Виктора.

Виктор хотел узнать, скоро ли они получат новую автомашину, оборудованную мощной говорящей установкой. В те дни на том участке фронта такие установки были для немецких антифашистов дороже всего. Собственно говоря, вот уже целый год, со времени разгрома гитлеровских войск под Сталинградом, антифашисты не имели возможности непосредственно общаться со своими соотечественниками.

Кипиани откинулся на спинку стула и сказал:

— Новая машина уже должна быть здесь. А что, если мне съездить в соседнюю дивизию и попросить их?

Майор вызвал ординарца и дал ему нужные указания, только после этого повернулся к Виктору и продолжал:

— Паренька, которого ты ко мне привел, я утром отошлю обратно в тыл… — Майор коротко объяснил, чем вызвано его решение, а затем рассказал Виктору биографию мальчугана. — Сейчас у меня нет ни времени, ни возможности объяснить ему, в чем заключается разница между немцами и фашистами. Его ненависть к фашистам слишком велика. Вот поэтому–то я и решил отправить его в тыл, пока он здесь чего–нибудь не натворил.

Однако сам Виктор точку зрения майора не разделял. «Именно здесь, — подумал он, — Толик скорее всего поймет эту разницу, а тот факт, что немец спас ему жизнь, заставит его задуматься». Виктор попросил майора оставить парня в подразделении, пообещав, что он сам будет заботиться о нем.

«Возможно, Виктор и прав, — думал майор, — но эксперимент этот опасен. Встреча Толика с Бородачом показала, как юноша ожесточен против немцев. Где гарантия, что по отношению к Виктору он будет иным? А вдруг наоборот? Если мы будем утаивать от парня национальность его нового друга, которому он так доверился, это может толкнуть его на необдуманный шаг…»

Нет, майор Кипиани не имел права допустить, чтобы жизни хотя бы одного из немецких антифашистов, которых ему доверили, угрожала опасность. «Парня обязательно нужно направить в тыл», — твердо решил майор.

3

На следующее утро Виктор проснулся от грохота артиллерийской канонады, доносившейся с левого фланга дивизии. Майор Кипиани объяснил ему, что гитлеровские войска, находившиеся в котле и на внешнем фронте, начали обрабатывать участок соседней дивизии огнем артиллерии, что само по себе свидетельствует, видимо, о желании осуществить на том участке прорыв. Сведения подобного характера были получены и с другого участка котла.

— В первую очередь противника интересует высота с отметкой двести тридцать девять, которая господствует над входом в котел, — объяснил Кипиани.

Группа армий «Юг», возглавляемая Манштейном, пыталась воспрепятствовать войскам Советской Армии создать внешний фронт окружения гитлеровской группировки. Место и время подготавливаемого немцами прорыва было установлено советскими разведчиками, а пленный гитлеровский офицер показал то же самое. Советское командование, казалось, предусмотрело все. Но в тот же день неожиданно кончилась снежная метель и наступила оттепель. Дороги так развезло, что машины с солдатами, боеприпасами, провиантом и горючим застревали в грязи.

— Чем мы можем помочь? — спросил Виктор майора, когда тот объяснил ему положение.

О ведении пропагандистских передач с помощью ОГУ не могло быть и речи, так как гитлеровские части на их участке фронта предприняли контрнаступление, с тем чтобы воспрепятствовать советскому командованию снять войска с других участков фронта и перебросить их на угрожающее направление.

— Но ведь не можем же мы сидеть здесь сложа руки и ждать! — сказал Виктор.

— Товарищ Шенк, — спокойно заметил ему майор, — коммунист всегда должен знать, чем ему следует заниматься в данный момент. Вот и вы подумайте над этим!

Виктор ушел от майора очень недовольный собой. Выйдя на улицу, он расстегнул воротник шинели и, сощурившись, посмотрел на солнце. Артиллерийский грохот стих, лишь где–то гудели самолеты. Виктор пошел между домами, осторожно ступая по мокрому снегу.

Внезапно он остановился. На крыше уцелевшего дома — а таких было немного — стояли старик и женщина. Они снимали кровлю, скручивая ее в рулон. В других хатах снимали с петель оконные рамы и двери. Мимо него прошли дети, неся стол с двумя стульями. Из кучи развалин жители тащили балки и доски. Потом Виктор увидел, что все побежали в сторону колодца.

Загоревшись любопытством, он пошел следом за ними и тут увидел, что бегут они вовсе не к колодцу, а к шоссе, которое проходило по окраине села.

Шоссе в те дни было важнейшей артерией, питавшей фронт всем необходимым. Жители, чтобы сделать это шоссе проезжим, укрепляли разбитые участки его досками, хворостом и другими подручными материалами. Не жалели ничего, понимая, что от этого будет зависеть темп продвижения частей Советской Армии, которая несколько дней назад освободила их родное село. Теперь местное население добровольно вышло на ремонт дороги. По–видимому, Манштейн в своих планах не учитывал такой помощи.

— Эй, Виктор Андреевич, ты куда? — услышал Шейк чей–то звонкий голос. Он остановился и, оглянувшись, увидел Толика.

— А ты что тут делаешь? — спросил его Виктор.

— Тебя ищу.

— Майор Кипиани с тобой говорил?

Толик сокрушенно покачал головой: — Не говорил, значит, и не хотел.

Виктор на миг задумался, не зная, что сделать. Сначала он решил послать парня к майору, но потом передумал:

— Пошли со мной!

На шоссе в грязи застряли два грузовика. Виктор и Толик молча стали помогать женщинам подкладывать под колеса машин доски и хворост, подталкивали машины сзади. Чуть дальше жители очищали проезжую часть дороги от снега и грязи. Помощь Виктора принимали охотно. Толик сразу же присоединился к нему, радуясь, что и он может быть чем–то полезен людям.

Когда в руки Виктора попадала доска или брус, он сразу задумывался о том, какой это строительный материал и на что дельное его можно пустить. Неожиданно в голову Виктору пришла мысль использовать доски для очень важной цели. Но сделать это можно было позднее, так как сейчас каждый человек был необходим на ремонте дороги.

— Почему ты отложил их в сторону? — спросил Толик Виктора, заметив, что тот отложил несколько почти одинаковых по размерам досок за кучу снега.

— Это я тебе позднее объясню, — ответил Виктор.

Однако, едва зашло солнце, подул свежий ветер. Он унес весеннее тепло и накрепко заморозил лужи. Уставшие жители расходились по своим хатам, по которым свободно гулял ветер. А по дороге одна за одной в сторону фронта мчались военные машины.

Виктор уходил с дороги последним. Взвалив себе на плечо три доски, две дал нести Толику.

— Что все это значит? — удивился майор Кипиани, увидев, что Виктор и Толик вносят в комнату доски.

— У вас сохранился предпоследний номер нашей газеты? — спросил Виктор майора, не ответив на его вопрос. Поставив доски возле двери, он зачем–то послал Толика во двор, а сам продолжал: — Я имею в виду тот самый номер, в котором была помещена карикатура на Гитлера…

— Ну и что же ты с ней будешь делать? — с усмешкой поинтересовался Кипиани, наморщив лоб.

— Сенсационный номер! — Виктор снял шапку и уселся на ящик.

План Виктора был столь необычен, что сначала майор даже не знал, что ему на это сказать. А заключался план этот в том, чтобы из досок сколотить некое подобие стенда и выставить его ночью на ничейной земле. А на сам стенд наклеить увеличенную карикатуру на Гитлера.

— И каким же образом вы собираетесь установить контакт со своими соотечественниками? Командир подразделения, напротив окопов которого вы установите свой стенд, прикажет своим солдатам немедленно убрать его или же…

— Так или иначе, но в любом случае мы будем иметь возможность вступить в разговор с немецкими солдатами, и неплохую возможность, так как сейчас они уже имеют собственное представление о Гитлере. Сначала они, возможно, начнут говорить о фюрере тайком, собираясь в небольшие группки, а карикатура на Гитлера внесет в их ряды разлад.

Виктор говорил так убедительно, что скоро майор согласился с ним и одобрил его затею. Он знал Щенка как серьезного человека и доверял ему. Более того, иногда Виктор настолько увлекался порученным делом, что его даже приходилось несколько сдерживать. А майор Отар Кипиани как политработник нес полную ответственность за жизнь уполномоченного Национального комитета «Свободная Германия». Риск должен быть оправданным, а каждая операция, какой бы маленькой она ни была, — тщательно продуманной, особенно с точки зрения возможных осложнений. Хотя в данном случае майор не опасался ни политических, ни военных осложнений.

Единственное, чего опасался Кипиани, заключалось в том, что Шенк, который слишком надеялся на эффект подобного шага, может разочароваться в своей затее. Майор крепко пожал Виктору руку, от всей души пожелал успеха.

В этот момент в комнату вошел Толик.

— А, Анатолий Супрун, — проговорил майор. — Хорошо, что ты пришел; В твоем батальоне товарищи ждут тебя. Ты сам доберешься до него или тебе дать провожатого?

— Я не хочу возвращаться! — затряс головой Толик.

— Ну хорошо, — сказал майор, — в таком случае ты со следующим транспортом поедешь в Киев.

— Ив Киев я не хочу! — энергично запротестовал паренек. — Никуда я не хочу! Я хочу остаться с Виктором Андреевичем.

Кипиани бросил беглый взгляд на немецкого антифашиста, затем посмотрел на Толика, который сдвигал свою шапку то на лоб, то на затылок и так поглядывал на Виктора, словно ждал от него заступничества.

Кипиани было нелегко принять решение. Он нисколько не сомневался, что Виктор стал для Толика единственным человеком, который мог заменить ему и отца, и друга, и брата.

Кипиани пытался отогнать нахлынувшие на него мысли. «Черт возьми, сейчас идет война, и я, Кипиани, офицер Советской Армии, а не духовный пастырь… Хотя именно в этой войне, которая ведется против фашистов, нужно защищать не только материальные ценности — фабрики, мосты, дома, но в первую очередь людей и то, что дорого им, что их связывает. Легче всего было бы, конечно, отмахнуться от того, что тревожит этого парня», — подумал он, глядя в карие глаза Анатолия, который не уклонился от взгляда майора.

— Гм… — смущенно пробормотал Кипиани. — Значит, ты хочешь остаться здесь. Но только запомни: Виктор Андреевич выполняет специальное задание и ты не можешь быть его сопровождающим.

— Как вас понимать, товарищ майор? — спросил Толик, склонив голову набок.

— А так и понимай, как сказано было, — сухо заметил майор. — Если тебе будет приказано достать продукты, то ты должен их достать. Короче говоря, будешь делать то, что я тебе прикажу! Это тебе понятно?

— Так точно, товарищ майор, но… — Толик невольно встал по стойке «смирно».

— Что такое?

— Большое спасибо!

— Можешь идти!

Когда паренек вышел во двор, майор обратился к Виктору:

— Будем надеяться, что я правильно решил. Как только у меня окажется свободное время, я поговорю с Толей.

Виктор кивком головы подтвердил свое согласие с принятым Кипиани решением. Сам же он был просто рад, что Толя будет находиться где–то поблизости.

* * *

Толик не заметил беглой усмешки, промелькнувшей в глазах майора, а если и заметил бы, то не смог бы правильно истолковать ее. Когда майор сделал Толику выговор на глазах у пленного гитлеровского офицера, тот обиделся. Выдержку и самообладание майора Кипиани паренек принял за надменность, а его строгость — за отсутствие сердечной доброты. Во многом майор напоминал ему старика бухгалтера по фамилии Хведир из родного колхоза. Этот старик вообще не понимал никаких шуток. С ним пареньку приходилось встречаться довольно часто, особенно тогда, когда отец вместе с председателем колхоза и бригадиром полеводческой бригады уезжали в район, а Хведир оставался, представляя, так сказать, местную власть. Стоило кому–нибудь пошутить над ним самым безобидным образом, как старик сразу же вставал на дыбы и начинал защищать, как он выражался, дисциплину и порядок… Толе всегда казалось, что взрослые должны лучше понимать его и остальных ребят. До вчерашнего вечера паренек был убежден, что теперь уже никто и никогда не сможет понимать его так, как отец. Но начиная со вчерашнего дня в душе Толика что–то произошло, чего он пока и сам не мог толком понять. Его сильно избил переодетый гитлеровский офицер, а затем бросил полураздетого на морозе. Если бы его не нашел советский солдат, Толик наверняка замерз. Солдат надел на него собственную шинель, а затем взвалил себе на спину и понес. И этим он спас ему жизнь. Но Толя понимал, что его тянет к Виктору Андреевичу не только из чувства благодарности.

Когда в ту страшную ночь, лежа на земле, Толик пришел в себя и увидел на шапке своего спасителя красную пятиконечную звездочку, он был счастлив. Виктор тогда так прижал его к груди, как отец прижимает родного сына. И Толя не раз мысленно сравнивал своего нового друга с отцом, пытаясь отыскать в нем нечто такое, что еще больше сблизило бы его с Виктором Андреевичем.

4

Виктор с нетерпением ждал утра. Как только солнце окрасило золотом горизонт, он уже был на своем импровизированном наблюдательном пункте. Ему казалось, что на этот раз светило встает чересчур медленно, плохо освещает и немецкие и советские позиции, которые в этом месте находились недалеко друг от друга. По–пластунски он довольно быстро дополз до установленного на ничейной земле широкого щита.

На той стороне щита, что была повернута в сторону немецких окопов, на склеенных листах обоев широкой кисточкой были нарисованы три карикатуры на Гитлера, а под каждым из рисунков был обозначен год: на первом рисунке фюрер, в парадной фуражке, стоял в позе горделивого полководца, вытянув вперед правую руку и высоко задрав голову, а под рисунком были видны цифры 1939–1940. На втором листе обоев, под которым чернели цифры 1941–1942, фигура Гитлера была значительно меньших размеров. Парадной фуражки на голове уже не было, а щека перевязана платком, словно у фюрера болели зубы. Под рисунком подпись: «Поражение под Москвой». На третьем рисунке с цифрами 1942–1943 Гитлер, согнувшись в три погибели, стоял на костылях. Одна нога у него была забинтована, а на бинтах крупными буквами были перечислены места, где фашисты потерпели поражения: Сталинград, Кавказ, Дон, Африка, Орел и Белгород, Донец и Миус, Днепр, Ленинград.

Виктор окинул внимательным взглядом склоны холма, по которым тянулись немецкие окопы. Как только взойдет солнце, щит с карикатурами будет хорошо виден из немецких окопов.

Спать Виктору не хотелось, хотя он, собственно, не спал всю ночь. Вместе с несколькими советскими солдатами он ночью сколотил щит, а затем нарисовал сапожным кремом, так как никакой краски под рукой не оказалось, карикатуры на фюрера. Потом громоздкий щит пришлось ползком тащить на себе до того места на ничейной земле, где они решили установить его и где предварительно выкопали в земле две глубокие лунки.

В гитлеровских окопах стояла полная тишина. Прошло четверть часа, полчаса… И вдруг кто–то несколько раз выстрелил по щиту из винтовки. Пули пробили щит, но он не упал. Несколько позднее по щиту был открыт минометный огонь. Одна мина взорвалась так близко, что ударной волной щит повалило на землю. Наблюдая за всем этим из своего окопа, Виктор хитро усмехнулся, решив про себя, что он обязательно использует этот случай в своей очередной вечерней передаче по ОГУ.

— Сволочи! — раздался неожиданно чей–то голос за спиной Виктора. — Нужно что–то делать, а не сидеть и смотреть на это сложа руки.

Виктор оглянулся и увидел Толика с перекошенным от ненависти лицом.

— Толик, как ты сюда попал?! — с упреком воскликнул Виктор. — Ведь майор запретил тебе ходить за мной. Если он узнает об этом…

Но паренек не дал ему договорить, перебив:

— Я же знаю, что ты всю ночь ни капельки не спал. И конечно, ничего не ел. — Толик достал из кармана ватника небольшой сверток.

Виктор невольно засмеялся, но затем нахмурил брови.

— Запомни, если ты еще раз такое выкинешь, я доложу о тебе майору. — С этими словами Виктор взял сверток и развернул газету. — Мясо? — удивился он. — Где ты его взял?

Вместо ответа паренек лишь пожал плечами. Для Виктора он мог достать и не такое.

* * *

Как только зашло солнце и стало темно, Виктор снова пришел на передний край. Поскольку машины с МГУ из соседней дивизии еще не прибыли, он взял длинный, почти с метр, рупор. Взойдя на пригорок, он остановился и поднял голову.

«Ветер дует в спину», — обрадованно подумал он.

Кипиани, сопровождавший Виктора, сначала убедился в том, что солдаты, которых им дали для прикрытия, засели в окопе и находятся в полной безопасности. Затем он вместе с Шенком нашел более удобное место, с которого можно было бы говорить через усилитель. Майор попросил Виктора, чтобы он говорил не торопясь и отчетливо произносил слова.

— Начнем, когда стемнеет, — закончил майор свой инструктаж.

Виктор молча уселся на кучу обломков кирпичей. Днем он набросал текст своего выступления и обговорил его с Отаром, так он иногда про себя называл майора. Однако, несмотря на это, он сильно волновался. Каждый раз, собираясь говорить по МГУ, Виктор боялся, поймут ли его соотечественники, прислушаются ли к его советам. Каждый раз, когда при очередном допросе пленных он наталкивался на их равнодушие, его охватывали жалость и гнев одновременно. И хотя для сохранения своей жизни у них не было другого выхода, кроме как сдаться в плен, многие немцы по–прежнему рассматривали свою воинскую часть как крохотную частичку родины. Виктор, разумеется, тоже тосковал по родине, но не по той Германии, какой она была в настоящий момент, а по той, какой она должна была стать в будущем. Если бы немецкие солдаты поняли эту разницу, можно было бы многого достичь.

Виктор решительно встал и подошел к узкой амбразуре, в которой лежала труба усилителя. Было еще темно. Стрельба совсем стихла. И только на соседнем участке глухо ухали пушки. Операция Манштейна по деблокированию все еще продолжалась.

Майор подсел к стене и, положив текст передачи на колени, включил карманный фонарик, освещая листок так, чтобы Виктор мог читать, но лучик фонарика не был бы виден солдатам противника.

— Камараден! — Виктор приблизился к радиоусилителю. — Сегодня утром вы поступили разумно. Вы повернули свое оружие против человека, который несет гибель Германии, против Гитлера, который обманул вас и предал…

Последние слова Виктора заглушила пулеметная очередь. Где–то защелкали винтовочные выстрелы.

— В укрытие! — Кипиани дернул Виктора в сторону. Едва пулемет смолк, Виктор снова оказался возле рупора–усилителя.

— Зачем вы стреляете по своему соотечественнику?! — громко выкрикнул он. — Разве вы не хотите узнать правду?! Я, Виктор Шенк из Хенигсдорфа, что под Берлином, бывший солдат… — Он назвал номер дивизии, в которой он служил, фамилии нескольких командиров, коротко описал свой родной городок, чтобы все, кто слушал его, не сомневались в том, что он немец.

И снова его слова прервала пулеметная очередь, более короткая, правда, но и более меткая.

Виктор громко выругался. Снова дождавшись тишины, он продолжал свое выступление:

— …Еще летом сорок первого года Гитлер обещал вам завоевать Советский Союз за шесть недель. С тех пор прошло более двух с половиной лет, а конца войне все еще не видно.

Ленинград и Москву Гитлер хвастливо обещал захватить еще летом сорок первого года. Под стенами этих городов погибло более миллиона ваших товарищей, однако ни Ленинград, ни Москва так и не были взяты. В своем приказе от второго октября сорок первого года Гитлер обещал: «Мы разгромим врага еще до наступления зимы». Но он и тут обманул вас.

В тысяча девятьсот сорок втором году Гитлер обещал захватить Сталинград, Саратов, Арзамас, Куйбышев и Москву. На самом же деле под Сталинградом истекла кровью целая армия.

Пятнадцатого августа сорок второго года Гитлер обещал захватить город Грозный, а двадцать пятого сентября город Баку, основные источники нефти. И снова он обманул вас.

В своей последней речи от тридцатого января этого года, то есть всего несколько дней назад, он уже не сулил вам никаких завоеваний, лишь пообещал в неопределенном будущем несомненную победу, одержать которую ему якобы поможет само провидение. Это была его очередная ложь, так как сейчас каждый немецкий солдат знает, что Германия проиграла эту войну и никогда не сможет выиграть ее больше.

Камараден! Посмотрите на Восточный фронт! Он находится в глубоком кризисе. Восемнадцатая армия группы армий «Север» под Ленинградом и западнее озера Ильмень потерпела поражение. Ее остатки панически бегут назад к Чудскому озеру. А соседняя с ней шестнадцатая армия из–за разгрома восемнадцатой настолько обескровлена, что и ей грозит подобная участь.

Группа армий «Центр» без надлежащих резервов из последних сил сражается против превосходящего противника. Из–за успешного продвижения Советской Армии на ее правом крыле она полностью потеряла связь с группой армий «Юг».

А группа армий «Юг» под командованием Манштейна в настоящее время расчленена на три части. Северное крыло ее уже оставило Ровно и Луцк и отступает сейчас ко Львову. Южное крыло полностью распалось из–за разгрома русскими семи немецких дивизий, потери Никополя, а также последнего плацдарма на левом берегу Днепра. А центральная часть группы армий «Юг», вы это знаете и сами, в районе Корсунь–Шевченковского потеряла, по сути дела, целую армию, так как десять немецких дивизий попали там в котел.

Камараден! Шесть танковых дивизий тщетно пытаются вызволить вас из окружения. Вы окружены! Верьте мне, я собственными глазами вижу, что здесь происходит! Кольцо окружения Манштейну не удастся разорвать, как не удалось шестой армии в свое время сделать это.

Несколько дней назад генерал Штеммерман сообщал в штаб армии по радио следующее: «Прорыв изнутри невозможен… Необходимо прикрытие истребительной авиацией…»

Камараден! Гитлер все время врал вам. Он предал вас. Он и сейчас бросит вас, как сделал это с шестой армией под Сталинградом. Покончите с этим! Действуйте, пока еще не поздно!

Камараден, прекращайте вести боевые действия! Переходите в одиночку или группами на сторону Национального комитета «Свободная Германия», уполномоченным которого я являюсь! Национальный комитет приведет вас на свободную немецкую родину!

Кипиани выключил фонарик.

— Камараден! — продолжал Виктор после небольшой паузы. — Если вы меня поняли, то сделайте в воздух три выстрела!

Майору с трудом удалось увести Виктора в укрытие, откуда они стали напряженно прислушиваться, не раздадутся ли выстрелы с немецкой стороны. Прошло несколько томительных минут, и вдруг сразу в нескольких местах почти одновременно послышались выстрелы, а спустя некоторое время где–то далеко раздались три автоматные очереди. Пулемет молчал.

Кипиани встал и по–дружески похлопал Виктора по плечу.

— Сегодня ты хорошо говорил, с душой! И они стреляли уже не в тебя, а в воздух!

— Интересно, что произошло там, в пулеметном гнезде? — задумчиво спросил Виктор.

— Возможно, об этом нам расскажут сегодня новые пленные. Вероятно, там произошел спор с офицером: солдаты хотели послушать тебя, а он не позволял им этого.

В эту же ночь Виктор выступал с воззванием еще в четырех местах на участке этой же дивизии: на опушке леса, прислонившись к дереву, из–за большого сугроба, из–за сожженного танка и даже стоя на бруствере заброшенного окопа. И каждый раз его мучил только один вопрос: удастся ли вырвать своих соотечественников из плена лжелюбви к фатерланду, чтобы спасти их ради нового, свободного отечества?

В одном месте, выслушав Виктора, немецкие солдаты не ограничились одними выстрелами в воздух, они стали громко кричать, что хотели бы лично поговорить с ним.

— Иди к нам! — закричали сразу несколько человек. — Подойди поближе!

Виктор обрадованно вскочил на ноги.

— Товарищ майор, вы слышите?! Они зовут меня. Они хотят поговорить со мной.

— Я слышу.

— Я пойду, товарищ майор.

— Вы этого не сделаете, — спокойно заметил Кипиани и медленно встал.

— Но ведь такая возможность… Ее нельзя упускать!

— Неужели вы забыли, что произошло с одним из уполномоченных Национального комитета? — И Кипиани коротко напомнил Виктору, что немцы точно так же пригласили на переговоры к себе в окоп уполномоченного, а когда тот подошел к брустверу, застрелили его.

— Но не все, кто еще сражается на стороне фашистов, негодяи, товарищ майор, — защищался Виктор. — Если бы мы с вами придерживались именно такой точки зрения, то сидели бы сейчас не с рупором, а за пулеметом.

— Не забывайте, что список погибших из числа членов Национального комитета и без того слишком длинен. Мы не имеем права поступать необдуманно и легкомысленно.

Тем временем Виктора еще раз позвали с немецкой стороны. Нетерпение его росло.

— Товарищ майор, вы же знаете, что на место одного убитого встанут десять новых бойцов. Я должен, я обязан пойти к ним.

Кипиани хорошо понимал состояние Виктора. За полгода, пока они находились вместе, деля все тяжести и невзгоды фронтовой жизни, они сблизились, Кипиани считал, что он нашел в Шенке многие черты, которые, по мнению майора, относятся к национальному характеру немцев. Дядя майора, Нодар Кипиани, известный грузинский писатель, в свое время учился в Германии, в Мюнхене, и был лично знаком с Герхардом Гауптманом и Томасом Манном. Из многочисленных рассказов дяди майор составил для себя представление о немцах, которое как бы подтвердил теперь Виктор Шенк.

— Я отвечаю за вашу жизнь и безопасность, — твердо произнес Кипиани. — Было бы легкомысленно идти туда, полагаясь на счастливый случай.

Возбужденный Виктор сорвал с головы шапку.

— Товарищ майор, вы не должны мешать мне выполнить мой долг! — выпалил он. — Когда я стал уполномоченным комитета «Свободная Германия», мне была обещана всяческая поддержка…

— Я лично за вас отвечаю! — оборвал его Кипиани. — И вы никуда не пойдете!

Заложив руки за спину, майор молча прошел мимо Виктора и поднялся на небольшое возвышение. Остановившись, он смотрел в ту сторону, откуда время от времени все еще доносились крики: «Иди к нам!» Майор, конечно, понимал, что не ответить на этот призыв плохо, так как это может породить у немцев сомнения и даже в какой–то степени лишить их надежды.

Виктор не спеша подошел к майору и тихо начал:

— Товарищ майор, у меня есть предложение…

— Хватит с этим!

— Я могу ответить им, что готов встретиться с их невооруженным представителем на полпути, на ничейной земле, вон у той сосны!

Немного подумав, майор согласился с предложением Виктора. Однако не успел Виктор двинуться с места, как к ним подошел капитан и передал приказ из штаба дивизии, который гласил, что майор Кипиани вместе с антифашистом Шенком должен немедленно покинуть передовую и отправиться в город, так как дивизия готовится к наступлению.

Кипиани кивнул. Так было всегда: когда войска начинали новое наступление, немецких антифашистов переводили из опасной зоны. Майор посмотрел на часы: семнадцать минут пятого. Если бы капитан пришел чуть раньше, Кипиани не пришлось бы попусту спорить с Виктором. Однако он тут же подумал о том, что споры с Виктором Андреевичем, являющиеся своеобразным воспитанием дисциплины, вовсе не напрасны, ведь после окончания войны Виктору и его товарищам в Германии придется решать массу очень сложных задач, а для этого голова Виктора должна быть ясной.

5

В городе было полно всевозможных машин. Танки и тыловые колонны двигались в сторону фронта, а в обратном направлении в тыл на грузовиках вывозили раненых. В самом городе происходило переформирование пехотных подразделений, которыми усиливались части первого эшелона. Машина майора Кипиани с большим трудом пробивалась к центру города, где его уже ждали.

На большом перекрестке, увидев майора Кипиани, на подножку вспрыгнул какой–то полковник.

Показывая рукой, куда им следует ехать, полковник скороговоркой объяснил Кипиани и Шенку, что из Москвы только что прибыла делегация Национального комитета «Свободная Германия», а немецкий генерал, возглавляющий эту делегацию, пожелал лично побеседовать с немецкими пленными (их было около двухсот), которые взяты в плен сегодня утром.

Ошеломленные услышанным, Кипиани и Шенк остановились перед входом в полуразрушенный зал клуба, на полу которого, тесно прижавшись друг к другу, сидели, полулежали и лежали в грязном обмундировании немецкие солдаты. Всего несколько часов назад они оказывали сопротивление советским войскам. Над их головами висело облако табачного дыма. Куда ни посмотри, повсюду небритые, изможденные лица. Многие тупо уставились прямо перед собой в пустоту. Некоторые до сих пор держали в руках изрядно потертые листовки, послужившие им своеобразным пропуском в плен. Лишь на очень немногих лицах можно было заметить выражение слабой надежды и удивления тому, что им удалось вырваться из котла и остаться в живых. Перед импровизированной сценой висели две штабные карты с нанесенной на них обстановкой, которая красноречиво свидетельствовала о том, что немцы проиграли не только эту операцию, но и все сражение за Корсунь–Шевченковский.

— Пленные! — громко произнес по–немецки полковник, который показывал путь майору. Поднявшись на сцену, он обратился к немцам: — Пленные! Я хочу сделать вам одно заявление… Сейчас с вами будет говорить член Национального комитета «Свободная Германия», такой же, как и вы, пленный. Ваши соотечественники расскажут вам о положении окруженных немецких войск в этом районе. Сделают, это вице–президент Национального комитета «Свободная Германия» генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц и генерал–майор Отто Корфес. В зале сразу же поднялся невообразимый шум.

— Кого вы хотите учить?!

— Ложь все это!

— Всех пленных генералов вы давно пристукнули!

Виктор внимательно вглядывался в лица пленных, которые кричали бог знает что. Но большинству пленных надоело слушать все эти крики, и они заставили кричавших замолчать.

Наконец в зале установилась тишина.

На сцену вышли два человека в немецкой генеральской форме: прямой, розовощекий, седовласый Зейдлиц и, чуть пониже его ростом, задумчивый и менее подвижный доктор Корфес.

Взгляды всех пленных скрестились на генералах. Виктор уставился на Зейдлица, который первым взял слово и довольно подробно начал рассказывать пленным о событиях двух последних лет войны, о положении в котле под Корсунь–Шевченковским. Это был Зейдлиц, генерал фашистского вермахта, который еще год назад сражался в его рядах, а сейчас он боролся за скорейшее окончание разбойничьей войны, развязанной Гитлером, как член Национального комитета «Свободная Германия».

Виктору Шенку не нужно было переживать поражение под Сталинградом, чтобы прийти к признанию того, что фашисты уже проиграли войну. Виктор родился в семье рабочего и был рабочим. В его жизни было много таких моментов, которые заставляли его задумываться. Виктор еще ребенком познал ужасы первой мировой войны. Он ждал мира, ждал возвращения отца с фронта, которому так и не удалось увидеть родившегося без него младшего сына по имени Хорст. Учась в школе, Виктор одновременно подрабатывал на мелких работах, так как денег, которые мать зарабатывала как гладильщица, на жизнь не хватало. Виктор охотно брался за любую работу и даже, несмотря на свою занятость, находил время, чтобы поиграть с младшим братишкой Хорстом. Каждую свободную минуту он отдавал Хорсту. Как только Виктор научился читать, он начал по вечерам читать братику сказки. Чуть позже они вместе мастерили маленькие парусники, которые дотом пускали в речке. Виктор учил братишку плавать, стрелять в тире, объяснял ему, как управлять автомобилем, и брат делился с ним всеми своими радостями и горестями.

И лишь однажды Виктор строго отчитал Хорста. Произошло это в феврале 1929 года, когда брату было уже двенадцать лет. В то время Виктор уже работал в местном филиале «Фликбуде» — сталеплавильного концерна Флика — подручным на прокатном стане, где, как и в других цехах, условия труда рабочих были плохими, а заработная плата низкой, хотя сами нормы были высокими. Помимо всего прочего концерн драл втридорога за сдаваемые им квартиры. После бесплодных переговоров представителей профсоюза с администрацией завода рабочие в январе 1929 года объявили забастовку на неопределенное время. Сто дней и ночей развевалось красное знамя на самой высокой трубе завода, и сто дней рабочие не только мужественно противостояли всем коварным интригам предпринимателей, но и боролись с голодом и холодом. Хорст развозил на старенькой детской коляске бидоны с горячим кофе, помогая бастующим. Весь путь от стачечного комитета до ворот завода занимал у него двадцать минут. Хорст бежал, толкая перед собой коляску, так как мороз все усиливался. Неожиданно путь ему преградила женщина в шубке. Она пожалела мальчика, спросила, кто посылает его в такой холод на улицу, а в конце разговора дала ему монетку.

— Да это же все равно что милостыня! — набросился Виктор на брата, когда тот рассказал ему об этом случае. — А рабочий не должен принимать подаяния!

После стодневной забастовки Виктор стал членом Коммунистического союза молодежи. Не желая мириться с бесправным положением рабочих, он примкнул к тем, кто не только мечтал о лучшей доле, но и знал, как и каким путем нужно идти к своей цели. Он с интересом читал марксистскую литературу, которая помогла ему понять, каким путем и к какой цели он должен идти. Хорст избрал тот же путь, что и Виктор. Ему в то время уже исполнилось четырнадцать лет. Они вместе ходили на собрания, плечом к плечу шествовали на демонстрациях. Когда же фашисты пришли к власти, оба брата по ночам стали расклеивать пропагандистские плакаты и распространять листовки.

Вот почему Виктору Шенку, чтобы стать в ряды борцов за новую свободную Германию, не нужно было переживать поражение в Сталинграде, как седовласому генералу с Рыцарским крестом на груди, стоящему сейчас на сцене.

Пленные молча слушали выступление генерала Зейдлица. Впервые за всю войну им нарисовали действительную и полную картину боевых действий на Восточном фронте, и в первую очередь в районе действий группы армий «Юг». И эта картина не только ошарашила их, но и многих кое в чем убедила. До самого окружения они верили, что не сегодня–завтра получат какое–то новое, секретное «чудо–оружие». А теперь им по–настоящему открыли глаза.

Со стороны фронта, до которого было рукой подать, доносился грохот артиллерии, который дополнялся взрывами бомб, сброшенных советской авиацией. Уже по одному этому грохоту нетрудно было догадаться, что дни окруженных немецких солдат и офицеров сочтены.

— Камараден! — подчеркнуто тихо продолжал Зейдлиц. — Факты свидетельствуют о следующем: проиграно не только сражение под Корсуней, для Германии проиграна вся война!.. Однако Гитлер из страха перед расплатой продолжает вести и эту проигранную войну. Только один–единственный путь поможет сохранить нашу страну и немецкий народ от полного уничтожения. Его вам указывает движение Национальный комитет «Свободная Германия», который настаивает на немедленном и повсеместном прекращении военных действий.

Скупыми словами генерал объяснил цели и задачи Национального комитета «Свободная Германия», упомянув о мужестве таких патриотов, как Штайн, Клаузевиц, Арндт, которые призывали в свое время к борьбе за свободу.

Виктор невольно задумался над сказанным. Он знал, какое значение имел такой пример для самого Зейдлица, предок которого капитан фон Зейдлиц в свое время передал русскому генералу Дибичу текст конвенции.

После того как генерал закончил свое выступление, в доме, расположенном неподалеку от клуба, состоялось совещание антифашистов, которые действовали в районе Корсунь–Шевченковского по заданию Национального комитета «Свободная Германия». Зейдлиц поздоровался с собравшимися, а затем представил им всех членов делегации, которую он возглавлял, а именно: генерал–майора Корфеса, капитана Хадермана и майора Леверенца. Потом генерал подробно остановился на причинах, побудивших комитет впервые направить такую делегацию из Москвы в район котла.

— Национальный комитет убежден в том, — продолжал Зейдлиц, — что вы, находясь в частях Второго Украинского фронта, проводите очень важную пропагандистскую работу среди соотечественников, а мы, со своей стороны, не желая оставить вас в эти трудные дни одних, решили помочь вам, так как здесь идет речь о жизни восьмидесяти тысяч немецких солдат. — Затем генерал Зейдлиц перешел к практическим вопросам согласования действий уполномоченных комитета на местах с работой делегации.

Неожиданно перед Виктором словно из–под земли появился Толик.

— Виктор Андреевич, — возбужденно прошептал паренек, — вас срочно вызывает майор!

Виктор быстро вышел на улицу, и по дороге Толик рассказал ему, что был с разведывательным заданием в самом котле.

Оказалось, что паренек многое увидел. В нескольких населенных пунктах он заметил скопление артиллерии и машин. А в одном селе, сидя в укромном месте, он стал невольным свидетелем того, как гитлеровцы расстреливали своих же солдат, по–видимому дезертиров. В другом месте фашисты загнали в церковь человек семьдесят или восемьдесят местных жителей, которые подозревались в том, что помогали партизанам. Местное население было этим очень обеспокоено — опасались, что фашисты их всех там уничтожат. Пробравшись поближе к полевому аэродрому, расположенному недалеко от Корсунь–Шевченковского, Толик собственными глазами видел, как гитлеровские офицеры вытащили из самолета раненых, чтобы самим улететь из котла.

— Да ты настоящий чертенок! — Виктор дружески похлопал паренька по плечу.

6

Майора Виктор разыскал в полуразрушенной крестьянской хате. Кипиани сидел на единственном сундуке, оставшемся в доме из мебели. У противоположной стены между двумя солдатами стоял немецкий офицер, капитан лет сорока. Проходя мимо него, Виктор заметил, что руки у офицера связаны за спиной.

Показав на сундук, майор пригласил Виктора сесть, а затем сказал:

— Это капитан Шредер. Он утверждает, что якобы мы всех пленных мучим и убиваем. — А потом по–русски сказал Виктору: — Когда его брали в плен, он вел себя словно сумасшедший, вот почему пришлось связать ему руки. Он требует, чтобы я убил его выстрелом в затылок, чем, по его утверждению, мы и занимаемся. — Майор махнул рукой. — Поговорите с ним, быть может, вам повезет.

Повернувшись, Кипиани увидел наконец Толика, который вошел в помещение вслед за Виктором. Быстро написав какую–то записку, майор отправил с ней паренька в штаб.

Когда паренек ушел, Виктор с облегчением вздохнул.

— Рядом со мной, — обратился майор к пленному офицеру, — сидит уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия» рядовой Шенк, бывший солдат вашей армии. Возможно, он вам кое–что лучше объяснит, чем я. Отвечайте на все его вопросы.

— Я с изменниками не разговариваю! — презрительно выдавил из себя капитан.

Виктор смерил пленного внимательным взглядом.

— А я не собираюсь разговаривать с убийцей, — произнес Виктор, но, опомнившись, продолжал: — Вы наверняка должны знать семьдесят вторую пехотную дивизию, на участке которой на днях случилось следующее: группа солдат–эсэсовцев танковой дивизии «Викинг» зверски расстреляла сорок одного русского пленного из ста тридцати человек. И только решительное вмешательство в эту расправу командира дивизии полковника Хоона помешало эсэсовцам расправиться с остальными. Как вы, господин капитан, назовете этих людей?

Пленный отвернулся к окну, а Виктор продолжал, но уже совершенно спокойно:

— А как вы назовете военное руководство, которое, не владея стратегическим искусством и не имея должного военного опыта, с помощью фальшивых обещаний толкает целую армию на верную смерть, хотя заранее знает, что никакого успеха оно иметь не будет?.. Это измена, господин капитан, не так ли? — Не отрывая взгляда от пленного, Виктор продолжал: — А ваше командование, господин капитан, уготовило этой армии, попавшей в окружение, не что иное, как участь шестой армии, разгромленной под Сталинградом. Разве это не измена? Я думаю, что это самое настоящее предательство…

Офицер задрал вверх подбородок, словно ему вдруг стал тесен воротник френча, и посмотрел на Виктора, который был одет в советскую форму, мрачным взглядом.

— Германия… Что вам за дело до Германии, к которой вы повернулись спиной? Разве я не прав?

— Нет, конечно. Я ушел из рядов вермахта, но не покинул своей родины! Напротив! Если бы судьба моих товарищей была безразлична мне, то я дожидался бы конца войны в каком–нибудь лагере для военнопленных, а не был бы здесь…

Тщетно пытался Виктор убедить капитана в том, что немецкие солдаты, взятые в плен войсками Советской Армии, не будут расстреляны, что обращаться с ними будут согласно Женевской конвенции о военнопленных. Капитан, казалось, не слушал Шенка, продолжал упрямо молчать. И только тогда, когда Виктор упомянул о приезде генерала Зейдлица, который в настоящее время беседует с немецкими военнопленными, капитан Шредер заинтересовался и спросил:

— Значит, это правда, что о нем говорили? Генерал фон Зейдлиц… — И капитан замолчал.

— В Национальный комитет входит не один он, там очень много офицеров. Возможно, что вы знаете кого–нибудь из них… — Виктор назвал несколько фамилий.

— Прекратите! — перебил его пленный. — Неужели вы думаете, что я этому поверю?

— Тогда поговорите сами с генералом Зейдлицем, если разрешит майор. Генерал расскажет вам, что в Национальный комитет вошли евангелические и католические священники, писатели, люди самых различных профессий. Генерал лучше, чем кто–либо другой, знает людей, которые, можно сказать, вдохнули жизнь в это движение, ну, например, бывшие депутаты рейхстага от Коммунистической партии Вильгельм Флорин, Эдвин Хернге, Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, руководитель профсоюзов Антон Аккерман.

— Нет, я решительно не могу этому поверить, — произнес капитан, тряся головой.

В этот момент майор Кипиани встал с сундука и сказал:

— У меня такое предложение, господин капитан. Я разрешу доставить вас в резиденцию делегации Национального комитета, где вы получите возможность лично поговорить с генералом Зейдлицем. Согласны?

Капитан растерянно посмотрел на майора Кипиани и проговорил:

— Да.

— Развяжите ему руки, — приказал майор одному из солдат, — и проводите в расположение немецкой делегации.

Как только пленного увели, майор подозвал Виктора к окошку и, сунув ему в руку несколько листков бумаги, сказал:

— Прочти, да побыстрее! Нам уже пора ехать!

Виктор пробежал глазами первые строчки. Документ был написан по–немецки:

«Всему офицерскому составу немецких войск, окруженных в районе Корсунь–Шевченковский.

42–й и 11–й армейские корпуса находятся в полном окружении. Войска Красной Армии железным кольцом окружили эту группировку. Кольцо окружения все больше сжимается. Все ваши надежды на спасение напрасны…»{1}

— Завтра утром подполковник Горбунов и я должны доставить этот документ в штаб генерала Штеммермана, — объяснил Кипиани.

— Выходит, это предложение об ультиматуме?

— Это сам ультиматум, — твердо ответил майор. — Последний шанс для Штеммермана и его восьмидесяти тысяч солдат и офицеров.

Виктор понимающе кивнул и, нахмурив брови, углубился в чтение документа.

В нем перечислялись все части, попавшие в котел окружения, затем убедительно излагались доводы в пользу капитуляции: безнадежность общего положения и невозможность оказания помощи окруженным извне. Подчеркивалось, что все попытки по деблокированию провалились.

А чуть ниже он прочитал следующее:

«…Во избежание ненужного кровопролития мы предлагаем принять следующие условия капитуляции:

1. Все окруженные немецкие войска во главе с вами и вашими штабами немедленно прекращают боевые действия.

2. Вы передаете нам весь личный состав, оружие, все боевое снаряжение, транспортные средства и всю технику неповрежденной.

Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность…»{2}

Майор с нетерпением ходил взад и вперед по комнате.

— Ну, Виктор Андреевич, — спросил он спустя некоторое время, — что ты скажешь об этом? Согласится ли Штеммерман на наши требования или нет?

Виктор недоуменно пожал плечами.

— Гм… Условия вполне приемлемые… разумеется, для разумно мыслящего командира… Однако я считаю, что Штеммерман может пойти на это…

— «Может»! — недовольно махнул рукой Кипиани. — Я вас спрашиваю: примет или не примет? Вы об этом должны лучше знать, чем я, ведь вы же немец.

— Придется подождать, товарищ майор, примет ли Штеммерман вообще советских парламентеров, будет ли он с ними разговаривать. Вы же знаете, что, решившись на такой шаг, он нарушит строгий приказ фюрера. Насколько мне известно, до сих пор еще ни один немецкий генерал не позволял советским парламентерам переходить линию фронта…

— Довольно разговаривать! — Майор перебил Виктора и, направившись к двери, сказал: — Пошли! Нам нужно поскорее попасть в Хировку!

Виктор вслед за майором вышел во двор, где уже стояла новая автомашина, оборудованная мощной говорящей установкой.

Кипиани открыл заднюю дверцу машины и увидел в ней двух связистов и Толика.

— А ты что тут делаешь? — резко спросил майор у паренька. — А ну–ка, живо марш отсюда! Мы сейчас уезжаем, но только без тебя.

Недовольный паренек вылез из машины. Когда Виктор сел в машину, Толик что–то крикнул ему, но Виктор не разобрал слов из–за шума мотора. Он только заметил, что парень сжал кулаки, а взгляд его сделался злым.

Виктор помахал парню рукой. Чем дальше он отъезжал, тем злее становилось лицо оставшегося на дороге паренька, поднявшего крепко сжатые кулаки.

Майор Кипиани сидел, прислонившись спиной к стенке, и смотрел в окошко напротив, не обращая, казалось, никакого внимания на внезапно разбушевавшуюся непогоду. Вот уже несколько дней погода резко менялась: то наступали по–весеннему теплые дни, то вновь возвращалась суровая зима.

— У мальчишки трудная жизнь, — неожиданно заговорил майор, не глядя в сторону Виктора. — Видимо, он очень любил своего отца, гибель которого так тяжело переживает. Если бы ты видел его лицо, когда он мне рассказывал о рукоятке ножа, которую вырезал ему отец! Он говорил о ней как о какой–то святыне, его глаза светились любовью. — Майор замолчал.

— А Толик не говорил, что это была за рукоятка: простая или какая–нибудь резная, фигурная? — спросил Виктор майора после небольшой паузы.

— Разумеется, фигурная, — ответил майор. — На ней были изображены два дерущихся медведя.

Виктор задумался и опустил голову. Мысленно он попытался представить себя в положении Толика. Он понимал, как сильно паренек должен ненавидеть тех, кто убил его отца. Для него все они были фашистами, так что нет ничего удивительного, если ненависть Толика распространяется на всех немцев. Виктору казалось, что он все еще видит, как парень стоит с крепко сжатыми кулаками и ненавидящим взглядом. Более того, ему даже почудилось, что он слышит, как Толя говорит: «Всех их нужно расстреливать!»

Тем временем они выехали на околицу Хировки. Добравшись до сельского кладбища, поставили машину в укрытие. Виктор вместе с двумя солдатами направился к небольшому возвышению, видневшемуся на переднем крае обороны.

Снег постепенно перешел в дождь. Усевшись за возвышением, Виктор начал передачу.

— Внимание!.. Внимание!.. Камараден! — Его слова разносились далеко вокруг. За час до этой передачи советские подразделения, державшие оборону на этом участке, прекратили огонь. Немцы тоже перестали стрелять.

— Внимание! Внимание!.. Камараден! Говорит рядовой Виктор Шенк, уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия». Я должен сделать вам важное сообщение… — Виктор немного приподнялся, чтобы посмотреть в сторону немецких окопов, но видимость была очень плохой, и он ничего не увидел.

— Я должен сделать вам важное сообщение, — повторил он. — Сегодня в четырнадцать часов на вашем участке фронта со стороны кладбища от села Хировка появятся два советских парламентера… Парламентерам поручено передать ультиматум командования Первого и Второго Украинских фронтов командующему окруженными в районе Корсунь–Шевченковского немецкими войсками генералу артиллерии Штеммерману… Внимание!.. Внимание!.. Камараден!

Передавая это объявление, Виктор вдруг понял, что этот ультиматум, о котором он сейчас говорит, может спасти жизнь восьмидесяти тысячам немецких солдат. И в тот же миг он снова представил себе злое лицо Толика и услышал его голос: «Всех их нужно расстреливать!»

Виктор закончил передачу столь важного сообщения и попросил немецких солдат тремя выстрелами или тремя очередями в воздух подтвердить, что они его хорошо поняли. Через несколько минут из нескольких мест раздались выстрелы и автоматные очереди.

Затем Виктор передал это сообщение на других участках. И там немецкие солдаты отвечали ему тремя выстрелами: «Поняли! Мы все поняли!»

Виктор вернулся в Хировку, думая о том, примет ли немецкое командование условия капитуляции. Из рассказов последних пленных он понял, что очень многие солдаты все еще верят безответственным обещаниям своих офицеров, что через несколько дней их выручат из котла. Радиограмма генерала танковых войск Хубе с обещанием выручить и голословные заверения летчиков, что они видели своими глазами, как близко находятся от окруженных идущие им на выручку войска, вселяли надежду в сердца многих солдат, несмотря на то, что во всех частях заметно ощущался недостаток боеприпасов, продовольствия и горючего. Сообщение, переданное через МГУ, о направлении в штаб к Штеммерману советских парламентеров с ультиматумом о сдаче в плен должно было донести и до оптимистов всю серьезность положения, в котором оказались окруженные немецкие войска. Предложение о капитуляции будет оценено немцами только тогда, когда они осознают, что в принятии ультиматума их единственное спасение.

7

Село лежало в дымке, когда майор Кипиани с подполковником Горбуновым в сопровождении одного солдата вышли на улицу, неся большой флаг. До четырнадцати часов оставалось всего несколько минут. В этот момент Виктор на радиомашине с ОГУ как раз подъехал к кладбищу. Виктор спрыгнул в раскисший снег и бегом помчался к кладбищу, возле которого расположились бойцы Трофименко.

Парламентеры подошли к кладбищу.

— Товарищ майор! — еле слышно позвал Виктор.

Оба парламентера перешагнули через траншею. Майор узнал Виктора и улыбнулся ему.

Все кругом было подернуто серым маревом: и село, и кладбище, и небольшая лощина, и далекая зубчатая полоска леса.

Многие провожали взглядом троих военных в длинных шинелях. Один из них нес белый флаг. Виктор попытался определить расстояние до немецких окопов. Неужели парламентеры уже дошли до середины ничейной полосы? С волнением он рассматривал холм, к которому направлялись парламентеры. Холм казался безжизненным.

«Удастся ли?» — билась в голове Виктора тревожная мысль.

С соседних участков, справа и слева, издалека доносился минометный огонь: там продолжался бой. И только перед кладбищем временно было тихо. Однако эта тишина не давала никакой гарантии безопасности майора Кипиани и его спутников.

Тяжело дыша, Виктор прислонился к стенке окопа. Ему показалось, что справа от парламентеров что–то шевельнулось. Какой–то офицер подал Виктору бинокль. Теперь он отчетливо увидел, как из немецкого окопа выскочили пять серых фигур и двинулись навстречу парламентерам. Один из них нес в руках что–то непонятное, похожее на чемоданчик. Что бы это могло быть? Подойдя одна к другой вплотную, обе группы остановились, застыли по стойке «смирно» и отдали честь. Военный, стоявший напротив подполковника Горбунова, сделал какое–то движение рукой. Тогда тот, кто нес чемоданчик, вынул из него два белых платка. Подполковнику Горбунову и майору Кипиани завязали глаза.

Когда Горбунов и Кипиани, сопровождаемые немцами, скрылись в лесу, Виктор отвел от глаз бинокль. Однако желаемого облегчения он не почувствовал. До сих пор он по крайней мере видел, что могло случиться с Кипиани, а теперь майора поглотила темнота леса. Оставалось только одно — ждать. Делать это ему не раз приходилось и раньше, но ни одно ожидание не было таким мучительным. Виктор влез в машину и выпил кружку чая. О еде он даже не подумал.

Четырнадцать часов пятнадцать минут. Казалось, стало еще темнее. Оба солдата–связиста спали, свернувшись калачиком. На стеклах машины блестели крупные капли дождя.

Четырнадцать часов двадцать пять минут. Виктор чувствовал себя уставшим, но спать еще не хотелось. В кабине машины сидел шофер, потихоньку напевая себе под нос «Катюшу».

Четырнадцать часов тридцать минут. По стеклам окошек все так же стекали дождевые капли. Связисты продолжали спать, а шофер не переставал тихо напевать.

Четырнадцать часов сорок пять минут. Виктор вышел из машины, прошелся по мокрому снегу, похожему на жидкую кашу, и мысленно пожалел, что майор не дал ему на время своего отсутствия никакого задания.

Несколько минут Виктор ходил вокруг машины. Потом он подумал, что следует заняться какой–нибудь работой. Вернувшись в машину, он решил набросать текст очередного обращения к немецким солдатам, который он передаст через МГУ, как только майор вернется обратно. Виктор снял с вешалки полевую сумку и стал что–то искать в ней. И вдруг его пальцы нащупали какой–то странный предмет. Это оказалось лезвие ножа без рукоятки. Виктор хотел было сунуть лезвие обратно в сумку, но передумал.

Он снова вылез из машины и пошел искать кусок дерева. Найдя то, что ему нужно было, он вернулся в машину и, усевшись в углу, начал вырезать рукоятку.

Пятнадцать часов… Пятнадцать часов десять минут…

Вскоре Виктор так увлекся работой, что перестал поминутно смотреть на часы. Он вертел деревянную заготовку в руках и так и этак, снимая с нее мелкую стружку. Вскоре можно было заметить, что кусок дерева принял очертания двух зверей.

Затем Виктор сделал осторожный разрез посреди рукоятки и вложил в него лезвие ножа. Закрепив лезвие двумя гвоздями, он продолжал работать над рукояткой.

До этого вырезать что–нибудь из дерева Виктору никогда не приходилось, хотя из глины он довольно удачно лепил различные фигурки. Приобщил его к этому коллега по работе, но из–за занятости в Союзе молодежи Виктор довольно редко лепил. Несколько раз он брался вылепить из глины голову брата, но так и не вылепил, так как этому помешали события того печального воскресенья, которое Виктор никогда не забудет.

В ночь под воскресенье их молодежная группа была послана на задание. Разбившись по двое–трое, они осторожно пробирались по улицам Берлина, расклеивая на стенах домов воззвания, которые призывали жителей столицы на борьбу против нацистов. Как всегда, Виктор и Хорст действовали рядом. Хорст наносил кистью клей на стену, а Виктор наклеивал на это место плакат.

Все шло нормально. Они уже «обработали» три или четыре улицы, не встретив ни одного человека. Пачка листовок, которую нес Виктор под мышкой, уменьшилась почти наполовину.

И тут случилось непредвиденное: когда Виктор наклеивал на стену очередную листовку, из–за угла неожиданно выехала машина, на несколько секунд свет ее фар ослепил их. Машина сразу же затормозила, развернулась и исчезла в соседней улице, откуда только что выехала. Виктор и Хорст поняли, что эта встреча не может сулить им ничего хорошего, и со всех ног побежали в противоположном направлении.

— Может быть, нам бросить ведерко с клеем и кисть? — тяжело дыша от быстрого бега, спросил брата Хорст.

— Глупости. Мы еще поклеим с тобой. Нам важно пересечь главную улицу, а там им уже ни за что не найти нас…

Подходя к главной улице, они услышали шум автомашины, идущей на большой скорости. Они осмотрелись по сторонам. Слева тянулась гладкая высокая стена, через которую им не перелезть. Справа стояли высокие дома с закрытыми дверями и воротами. Единственный выход — бежать назад до первого переулка… Гул машины приближался.

До переулка оставалось метров тридцать, двадцать пять, двадцать…

Оглянувшись перед самым переулком, они увидели, как следом за ними в улицу въехал грузовик, осветил их фарами. На стене дома заметались две огромные тени.

— Хальт! Хальт! — услышали они громкие крики.

Виктор и Хорст добежали до переулка и свернули в него, но, пробежав несколько десятков метров, поняли, что попали в тупик. Перед ними была стена выше человеческого роста.

— Становись мне на плечи! — приказал Виктор брату, когда они подбежали к стене.

Хорст с помощью Виктора влез на стену, а затем, перевесившись через нее, протянул руки, чтобы помочь брату. Тем временем машина въехала в тупик. Но Виктор на стену уже не полез. Приказав Хорсту прыгать на землю и бежать, сам он бросился к окошку ближайшего подвала. Ногами вперед Виктор влез в подвал, а в это время на улице раздалось несколько приглушенных пистолетных выстрелов. Хорста полицейские застрелили прямо на стене, с которой он не успел прыгнуть. Виктору удалось через двор уйти от преследователей.

* * *

Шестнадцать часов… Шестнадцать часов двадцать минут…

Виктор посмотрел на голые деревья, росшие на кладбище. В этот миг они почему–то напомнили ему печные трубы среди развалин домов, каких сейчас на Украине было видимо–невидимо. Да только ли домов? Сотни городов и сел лежали в руинах. Шум мотора подъезжающих машин, чьи–то голоса и топот ног отвлекли Виктора от раздумий.

Он вскочил, спрятал ножик и рукоятку, на которой уже хорошо различались два дерущихся медвежонка.

— Эй, товарищи, вставайте! Мне кажется, они уже возвращаются!

Вместе с Колей, самым молодым связистом, Виктор побежал в село, чтобы встретить майора Кипиани. Коля мигом растворился среди связистов, санитаров и шоферов, которые группами стояли перед КП Трофименко. Всем хотелось побыстрее узнать, принял ли генерал Штеммерман предложение о капитуляции.

Неожиданно кто–то тронул Виктора за плечо.

Виктор обернулся.

— Толик! — Он обнял парнишку, словно не видел его целую вечность. Толик смущенно засмеялся. Он ожидал, что Виктор начнет ругать его за то, что он не выполняет приказ майора и ходит за ним.

Оба парламентера довольно быстро вернулись обратно. Они сразу же пошли на КП Трофименко, где их уже ждали штабные офицеры 1–го и 2–го Украинских фронтов. Когда майор Кипиани проходил мимо них, Толик предусмотрительно спрятался за спину Виктора, но майор все равно не заметил бы его, так как был чем–то сильно озабочен и не смотрел по сторонам.

Почти целый час солдаты не расходились и спрашивали каждого, кто выходил из дома, о результатах переговоров и о том, как решили поступить гитлеровцы. Однако узнать удалось только то, что окончательный ответ будет дан немецким командованием в одиннадцать часов следующего дня, а до тех пор на этом участке фронта будет стоять тишина.

Когда штабные офицеры наконец покинули дом, Виктор прошел к Кипиани, но так и не решился задать ему вопрос — уж очень уставшим выглядел майор. И только когда они ехали на машине в свое расположение, Виктор, как и положено по субординации, доложил Кипиани, что Толик находится в селе.

— Как это так?! Толик находится здесь, в Хировке? — возмущенно спросил Кипиани.

Правда, ругаться он не стал, так как голова его была слишком занята последними событиями.

Возле кладбища они пересели в штабную машину. Толик расположился на переднем сиденье рядом с водителем, а на заднем — майор и Виктор.

Когда Хировка осталась далеко позади, майор по настойчивой просьбе Виктора рассказал, как гитлеровцы приняли парламентеров.

— Они повезли нас довольно далеко от переднего края в свои тылы. Мы ничего не видели, так как на глазах у нас были повязки. Но зато мы слышали много голосов, что свидетельствовало о присутствии большого количества людей. Потом мне кто–то на ломаном русском языке шепнул на ухо, что русский народ хороший и он, говоривший, уважает его…

— А вы что на это ответили? — поинтересовался Виктор.

— Я ничего не ответил. Действовать надо было осторожно, и я промолчал. Потом нас посадили в легковую машину и примерно полчаса везли куда–то на большой скорости. В каком–то селе машина остановилась, нас высадили и наконец–то сняли с глаз повязки. Мы оказались в крестьянском доме, где находился офицер, подполковник. Рядом с ним стоял штабной офицер с гладко зачесанными назад волосами.

— Командующий артиллерией сорок второго армейского корпуса полковник Фуке! — представился нам штабной офицер. — Генерал Штеммерман поручил мне принять от вас послание, которое вы ему привезли. Насколько нам известно, в нем идет речь об условиях нашей капитуляции.

Полковник Горбунов подтвердил это и сказал, что советское командование предлагает окруженным сложить оружие и прекратить военные действия.

Немецкий полковник на это только недоуменно пожал плечами, сказав, что понятие «окружение» является чисто тактическим термином и что если сегодня они находятся в окружении, то вполне возможно, что завтра в нем могут оказаться русские части.

Однако текст ультиматума полковник Фуке прочел очень внимательно.

Предложив нам подождать в соседней комнате, Фуке по телефону передал текст ультиматума, по–видимому, генералу Штеммерману, после чего они, вероятно, обсудили кое–какие пункты документа. Затем оба офицера задали нам несколько вопросов, попросив уточнить некоторые формулировки. Полковник Фуке попрощался с нами, заявив, что наше предложение о капитуляции их сторона внимательно рассмотрит. Ответ будет дан несколько позже. — Майор потер щеки руками и сказал: — Вот, собственно, и все.

— По крайней мере, пока что обошлось без инцидентов, — заметил Виктор. — Вот только вопрос… думают ли немцы серьезно о капитуляции? Или, может, они просто будут тянуть, чтобы выиграть время?

— Я глубоко убежден, что ультиматум должен заинтересовать немцев, — твердо заметил майор. — В противном случае они вообще не стали бы нас принимать или распрощались бы с нами сразу же после того, как прочитали наш документ. Однако из вопросов, которые они нам задали, явствует, что они не намерены бесспорно принимать все наши условия. Однако сам факт, что полковник Фуке тщательно обсуждал с нами отдельные детали и советовался с генералом Штеммерманом, свидетельствует, что он понимает всю тяжесть положения, в котором находятся оба армейских корпуса, и что он, так сказать, созрел для того, чтобы согласиться на условия нашего ультиматума.

— Я готов этому поверить, товарищ майор, — заметил Виктор, немного помолчав. — Охотно поверю, что командование войск, попавших в котел, способно найти в себе достаточно мужества, чтобы прекратить боевые действия вопреки всем приказам Гитлера. — Тут он глубоко вздохнул. — Это было бы самой лучшей оценкой всей нашей работы.

Редкий лесок, росший по обеим сторонам дороги, перешел в густой темный лес.

— А мы правильно едем? — спросил майор, посмотрев в окошко. — Не взять ли нам немного правее?

— Едем правильно, — ответил водитель, хотя в голосе его не чувствовалось твердой уверенности.

— Перед нами должны находиться огневые позиции нашей артиллерии.

Виктор стал внимательно прислушиваться к пушечной канонаде, доносившейся откуда–то слева. Но потом вдруг разрывы стали слышны и сзади них, а это означало, что майор Кипиани не ошибался: они взяли слишком влево.

— Товарищ майор! Товарищ майор! — Толик прямо–таки подскочил на сиденье и показал рукой на лес.

Кипиани приказал шоферу остановить машину, а затем спросил:

— Что такое?

— Вон там должна быть дорога! Послушайте!

Все прислушались и явственно услышали гул целой колонны, которая, видимо, двигалась по дороге.

— Поехали дальше! — приказал майор. — На следующей просеке свернем направо!

Машина покатила дальше. Через несколько минут водитель вырулил на лесную дорогу, и они поехали по ней, не снижая скорости, хотя колеса подпрыгивали на корнях деревьев и колдобинах. Виктора бросало из стороны в сторону: то на майора, то на дверцу.

Неожиданно где–то совсем близко справа послышалась очередь немецкого автомата. Шофер так резко нажал на тормоз, что всех сидевших в машине подбросило на сиденье. Вскрикнув, Кипиани повалился на Виктора, который с ужасом увидел, что водитель ранен — по спине у него медленно рассекалось кровавое пятно, Виктор открыл дверцу и вывалился из машины на землю. То же самое быстро сделал и Толик. Вдвоем они вытащили из машины майора и шофера и уложили их в кустах. Майор, видимо, получил касательное ранение в висок. Шофер был ранен тяжело. Виктор и Толик, как могли, перевязали обоих.

И снова неожиданно прогремела и тут же смолкла автоматная очередь.

— Идиот! — выругался кто–то по–немецки.

— Немцы! — шепнул Толик Виктору.

Виктор кивнул и шепотом попросил:

— Подай мне автомат шофера.

Через минуту оба уже лежали в кустах, внимательно оглядываясь по сторонам. Но кругом стояла мертвая тишина.

— Что будем делать? — тихо спросил Толик.

Виктор предостерегающе приложил к губам палец, давая понять, что разговаривать им пока нельзя. Он был уверен, что они натолкнулись на гитлеровцев. Это были либо заблудившиеся солдаты, отбившиеся от своей части и не знавшие, что их войска давно находятся в котле, либо солдаты, которым посчастливилось каким–то чудом выскользнуть из котла. В пользу первой версии говорило то, что они открыли огонь по советской машине, в пользу второй — то, как выругался гитлеровец. Слово «идиот» наверняка относилось к тому, кто стрелял, а остальные, следовательно, вовсе не собирались это делать.

Вполне возможно, что гитлеровцы сами хотели сдаться в плен, а тот, кто стрелял, нарушил все их планы.

«Да, так вполне могло быть, — думал Виктор. — Если бы знать, много ли их? Но определить это в густом лесу не так–то легко, а то и просто невозможно. Однако попытаться все же надо. Риск, конечно, велик, но ничего не поделаешь».

— Послушай, Толик, — тронул Виктор парня за руку, — давай мы их обманем.

Шепотом Виктор коротко посвятил Толика в свой план. Потом он дал несколько коротких очередей, а затем сразу же, переместившись на новое место, еще несколько. Им никто не отвечал, и Виктор сделал заключение, что гитлеровцев немного.

Спрятавшись в густом кустарнике, Виктор, сложив ладони рупором, громко крикнул:

— Камараден! Не стреляйте! Говорит солдат Виктор Шенк! Говорит Виктор Шенк, рядовой… — И он назвал номер дивизии, в которой ранее служил, и место, где родился.

Как только Виктор заговорил, Толик насторожился. По–немецки он понимал совсем немного и потому не разобрал смысла слов Виктора, но сообразил, что Виктор говорит так, как все те оккупанты, которых ему приходилось слышать до этого. Лицо Толика сделалось напряженным, глаза сузились, он смотрел на Виктора с недоверием и ужасом.

Однако Виктор не обратил внимания на взгляд парнишки, иначе он сразу же вспомнил бы предостережение майора Кипиани. Движимый пришедшей ему в голову идеей, Виктор снова крикнул в ту сторону, где, как ему казалось, прятались немецкие солдаты:

— Вы находитесь в десяти километрах за линией фронта! Ваши подразделения окружены! Пути назад для вас уже нет! Если хотите остаться в живых, а этого хотите вы все, то немедленно бросайте оружие и выходите на дорогу! Я почти два года нахожусь в советском плену и, можете мне верить, нисколько об этом не жалею. Сейчас я обращаюсь к вам как уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия» и обещаю, что советские солдаты, которые сейчас находятся рядом со мной, вас и пальцем не тронут, если вы добровольно сдадитесь в плен. Так спешите же сделать это!

Виктор замолчал. Тишина была ему ответом. Один раз Виктору показалось, что он слышит голоса, но вполне возможно, что он ошибся. О пареньке, который находился рядом с ним, Виктор, казалось, совсем забыл.

Немного подождав, он снова начал громко выкрикивать:

— Камараден! Почему вы не отвечаете?! Неужели вы до сих пор верите сказкам о том, что советские солдаты расстреливают пленных? Вы же слышите, что я немец!

Некоторое время было тихо.

— Эй ты! — раздался наконец чей–то голос из чащи. — Ты кто, рабочий или интеллигент?

Виктор обрадовался, услышав вопрос, и между ним и незнакомцем завязался короткий разговор, который закончился тем, что из лесной чащи к машине, подняв вверх руки, вышел пожилой солдат, а следом за ним показались еще двое.

— И это все? А где же ваше оружие? — спросил Виктор, заметив, что все трое немцев без оружия.

— Давно бросили, — ответил за всех пожилой солдат. — Да и патронов у нас все равно больше уже не было. Мы думали, что, если мы будем без оружия, русские скорее поверят нам.

Виктор с некоторым недоверием посмотрел на солдата, а затем спросил:

— А из чего же тогда вы стреляли?

Пожилой солдат покачал головой.

— Это не мы стреляли. Нам бы самим поскорее вылезти из этого дерьма.

В этот момент на некотором расстоянии от них раздался резкий свист. Двое молодых солдат сразу же пригнулись. А пожилой, кивнув головой в сторону, откуда раздался свист, объяснил:

— Вон тот идиот и стрелял. Мы ничего не могли с ним сделать, он и нас грозился убить.

— А кто он такой? — спросил Виктор.

Пожав плечами, солдат объяснил, что они его не знают, потому что сами совершенно случайно встретились с ним в лесу.

Свист повторился. Виктор растерянно оглянулся, соображая, как поступить. И тут он услышал, как звякнул металл, и увидел, что Толик, схватив автомат шофера, направил его на немцев. Виктор ударил парня по плечу и быстро вырвал у него автомат.

Юноша бросил на него полный ненависти взгляд и закричал:

— Ты предатель! Фашист! Меня ты не обманешь, хотя и спас мне жизнь! — Паренек бросился на Виктора с кулаками. Виктору пришлось схватить его за руки и как следует встряхнуть.

— Какой же ты еще ребенок! Майор Кипиани был прав, когда хотел отправить тебя в тыл. Ты мешаешь майору выполнять то, что ему приказано. А ему приказано не убивать пленных, а собирать их. Понимаешь ли ты это?! А мне приказано помогать майору в этом. Если ты мне не веришь, можешь спросить у других, они тебе подтвердят мои слова. А сейчас нам нужно уходить отсюда. Этих троих, — кивнул он в сторону немецких солдат, которые, ничего не понимая, следили за их ссорой, — мы берем с собой. — Последние слова Виктор проговорил уже совершенно спокойно.

— А что делать с другим? — спросил Толик.

— С каким другим?

— А с тем, что стрелял и свистел.

Виктор нахмурился. Немного подумав, он объяснил парню, что вывести отсюда раненых и пленных сейчас для них гораздо важнее, чем искать одного фашиста, которому все равно идти некуда, так как кругом советские солдаты.

— Если майор и шофер умрут, ты будешь виноват в этом, — рассерженно добавил Виктор.

Толик упрямо мотнул головой, но все же пошел за Виктором и тремя пленными. Когда Виктор хотел поднять с земли шофера, юноша оттолкнул его:

— Не дотрагивайся до него! И нашего майора тоже не трогай!

Виктор повиновался.

Тяжело дыша, Толик заботливо перетащил раненых в машину.

Виктор сел за баранку, а Толику приказал сесть рядом с ним. Дав ему автомат, он сказал:

— Держи! И за пленными смотри в оба, но без моего приказа не стреляй, понял?

Удивленный парень взял оружие и сел так, чтобы ему были хорошо видны и Виктор и пленные.

Виктор, казалось, все внимание сосредоточил на дороге. На самом же деле он больше думал о Толике и о том, как в конце концов разрядить это напряжение. Виктору было жаль, что он ударил юношу. Это было все равно что ударить брата Хорста. Но другого выхода у Виктора в тот момент не было. Толик находился в таком возбуждении, что мог совершить любую глупость. Рано или поздно Толик узнает всю правду, а пока Виктор не мог поступить иначе.

Не поворачивая головы, Виктор начал говорить, ни к кому не обращаясь, лишь уголком глаза поглядывая на Толика, чтобы определить, какое впечатление производят на парня его слова. Виктор говорил о себе, о своей жизни, о своей борьбе против фашистов. Он рассказал ему о Хорсте, которого Толя чем–то напоминал ему, о смерти брата. В заключение Виктор рассказал, как он перешел на сторону Советской Армии и какое задание выполнял в подразделении майора Кипиани в качестве уполномоченного Национального комитета «Свободная Германия».

Ни один мускул не дрогнул на лице юноши. Мрачным взглядом посматривал он то на пленных, то на лес, тянущийся по обе стороны от дороги. Руками он крепко сжимал автомат, готовый в любую минуту открыть огонь.

Виктор снял одну руку с баранки и, сунув ее в карман шинели, достал нож, который он смастерил своими руками. Он положил его на колени Толе.

Паренек невольно дернулся назад. Как только Толик разглядел рукоятку ножа, лицо его сморщилось, и он несколько раз всхлипнул. Чтобы не смущать парня, Виктор отвернулся.

— Это тебе, — только и сказал он.

Толик мотнул головой.

— Я не хочу его брать, — глухо выдавил он из себя. В голосе парнишки звучало больше печали, чем ненависти. Однако как успокоить печаль и грусть юноши, Виктор хорошо знал.

— Стой! — неожиданно крикнул Толик Виктору. — Немедленно остановись! Вон он! Я вижу его!

Метрах в пятидесяти от дороги Виктор увидел в кустах что–то темное. Правда, почти невозможно было определить, был там один человек или несколько. Виктор затормозил.

— Стой! Стой, фашист! — выкрикнул Толик, бросаясь к кустам.

— Толик, ложись! — Виктор схватил свой автомат и побежал вслед за парнем, готовый в любой момент прикрыть его огнем.

Не успел он догнать его, как раздался выстрел и кто–то крикнул по–русски:

— Стой!

Виктор сделал прыжок в сторону и залег рядом с Анатолием.

— Что это такое, Виктор Андреевич? — шепотом спросил Толик. — Наверное, фашисты хотят нас обдурить?

— Не знаю, — ответил Виктор. — А может, это и на самом деле наши?

— Тогда почему же они стреляли, когда я закричал по–русски?

— Возможно, неосторожности.

Оба прислушались, но не услышали ни звука.

— Что будем делать? — нетерпеливо спросил Толя. — Не можем же мы лежать здесь до самого вечера!

— Да–а… — Виктор задумался. — Отползи за дерево и скажи им, кто мы такие, из какой дивизии. Скажи, что с нами трое пленных. Тогда они нам ответят, кто они такие.

— Плохо! Если это фашисты, они нас попросту уничтожат, — заметил Толя.

— Ну, так легко мы им не дадимся. Давай!

Толик отполз за толстое дерево и громко по–русски закричал то, что ему советовал Виктор.

Лежа в кустах, Виктор думал о том, что ему во что бы то ни стало нужно взять в плен фашиста, обстрелявшего их машину. Если же они встретили советских солдат, то нужно будет попросить их, чтобы они помогли схватить негодяя. Виктор понимал, что, если этого фашиста не схватить, Толя никогда не простит ему этого.

Наконец из кустов раздался ответ, услышав который Толя вскочил и от радости закричал:

— Наши! Виктор Андреевич, это же наши! И фашиста того они уже схватили!

Из–за кустов тем временем навстречу Виктору и Толе вышли трое советских солдат и один сержант, а несколько в стороне от них стояли пленный и двое русских солдат, охранявших его. Оказалось, что это были связисты. Они тянули линию связи и натолкнулись на гитлеровца. Он пытался убежать от них, но они схватили его и обезоружили.

Когда сержант узнал, что Виктор немец, он с недоверием покосился на него.

— Да, он немец, но не простой! Он немецкий коммунист и борется на стороне Советской Армии против фашистов, — объяснил сержанту Толя. — Борется по убеждению, понятно?

Через несколько минут они вышли на дорогу и, сев в машину, вскоре догнали колонну, двигавшуюся в город. Четверых пленных Виктор передал лейтенанту, возглавлявшему колонну.

Хмурым, недовольным взглядом следил Толя за тем, как пленные залезают в кузов грузовика. Он, видимо, в душе не мог согласиться с таким решением Виктора.

Через полчаса они приехали в медсанбат. Двое санитаров положили на носилки шофера и унесли куда–то. Пришедший в сознание майор Кипиани потребовал, чтобы его отвезли в штаб.

В штабе они узнали очень неприятную новость: пленный офицер, капитан Шредер, которого Виктору, казалось, удалось переубедить, вместе с тремя другими немецкими пленными сбежал.

Как только майора Кипиани привезли в дом, в котором он жил, Толик зачем–то бросился на околицу.

Прислонившись к плетню сожженного крайнего дома, он решил во что бы то ни стало дождаться здесь подхода колонны, лейтенанту которой они передали четверых пленных, и прежде всего фашиста, который стрелял в них.

Мимо него по дороге проезжало много машин, но колонны грузовиков почему–то не было.

Чтобы не замерзнуть, Толик стал бегать взад и вперед. Он уже начал побаиваться, не проехала ли колонна, пока они завозили раненого шофера в медсанбат. Невольно он думал о Викторе Андреевиче, недоумевая, почему тот сразу же не сказал ему, что он немецкий коммунист. И почему сам майор не объяснил ему этого? Или они хотели, чтобы он считал, что жизнь ему спас русский солдат? Откуда Виктор узнал о рукоятке с медведями? Ведь Толя сказал об этом только майору. Зачем же майор рассказал об этом Виктору? Может, Кипиани и сам не знает, что Виктор немец?

Чем больше Толик раздумывал над этими вопросами, тем сильнее становилось его подозрение, что Виктор на самом деле не тот, за кого себя выдает. Будь он коммунистом, он ни за что на свете не ударил бы его. Немец… и коммунист — это казалось юноше несовместимым. Толя даже сомневался, есть ли в Германии вообще коммунисты, хотя в школе и от отца он слышал кое–что об Эрнсте Тельмане. Догадки Толика — так ему в тот момент казалось — подтверждало и то, что Виктор взял под свою защиту фашистов, которые стреляли и ранили майора и шофера.

«Я буду следить за ним, — мысленно пообещал себе Толик, — Буду следовать за ним по пятам и не успокоюсь до тех пор, пока не удостоверюсь, что за человек на самом деле этот Виктор Андреевич. А с майором об этом говорить пока рано. Сначала я должен собрать доказательства своей правоты».

Толик замерз, да и голод начал напоминать о себе.

«Может, вернуться в село и посмотреть, не остановилась ли где на улице та самая колонна? А прежде всего хорошо было бы чего–нибудь перекусить», — соображал Толик.

Неожиданно паренек услышал позади себя какой–то подозрительный шорох и чьи–то торопливые шаги. Оглянувшись, он прижался к плетню и увидел, как недалеко от него кто–то перелезает через забор. Кто это был, в темноте невозможно было разобрать.

8

В небольшую комнату полуразрушенной школы, где размещался штаб, Виктор вместе с солдатом внесли раненого майора Кипиани и положили его на шезлонг. Виктор помог врачу сменить старую повязку. Потом Виктор вскипятил чай, раздобыл поесть. Однако, что бы ни делал Виктор, из головы у него не выходила мысль, что он обманулся в пленном немецком офицере. Не утешало Виктора даже то, что пленного офицера не раскусил и генерал Зейдлиц, которому тот дал честное офицерское слово, что не будет даже пытаться бежать. Из–за одного этого Виктор чувствовал себя виноватым перед Кипиани.

Задумавшись, Виктор лениво жевал хлеб с салом, слушая краем уха, о чем майор Кипиани разговаривает с капитаном Малкиным, который пытался убедить майора, что ему крайне необходимо полежать несколько дней в полном покое.

— Если бы я был серьезно ранен, — не уступал капитану майор, — врач без лишних слов забрал бы меня в медсанбат. Понятно? Просто–напросто пуля задела кожу, и меня только слегка контузило. Завтра в полдень, когда немцы дадут ответ на наш ультиматум, я буду уже на ногах. Сегодняшней ночью мы все равно никаких пропагандистских передач вести не будем, так что я ничего не пропущу. И хватит болтать об отдыхе!

— А кто будет проводить допросы пленных, если они сегодня ночью появятся? — поинтересовался Малкин.

— Сегодня ночью? — Кипиани задумался. — Ну хорошо, сегодня ночью ты сам будешь вести допросы, а завтра…

Погрузившись в свои думы, Виктор провел руками по брюкам и нечаянно коснулся рукой кармана, в котором лежало что–то продолговатое. «Ножик!» — понял он.

Сильнее, чем побег пленного немецкого офицера, угнетала Виктора мысль о том, что он до сих пор не нашел подхода к Толику. И хотя случай на лесной дороге положил конец недомолвкам, Толик никогда не забудет, что он его ударил, а самое главное — за что. За что или из–за кого? Из–за фашиста, который ранил майора и водителя. Не простит Виктору Толик и того, что он так долго обманывал его, скрывая свою национальность.

Подержав ножик в руках, Виктор начал доделывать рукоятку. Он так глубоко погрузился в свое занятие, что даже не заметил, как из комнаты ушел капитан Малкин. Из раздумий Виктора вывел майор Кипиани, который поинтересовался, где сейчас находится Толик.

— Я не знаю, где он сейчас, — ответил Виктор.

Кипиани уже несколько минут внимательно наблюдал за Виктором.

— Меня интересует не столько то, где он, сколько то, что с ним.

Виктор рассказал майору все, что с ними случилось после того, как майор был ранен.

Кипиани слушал внимательно, ни словом не перебивая Виктора: он не любил раньше времени давать оценку или высказывать мнение по поводу того или иного события или поступка. Майор знал об отношении юного Анатолия к Виктору, знал об их размолвке и считал себя виновным в том, что не воздействовал должным образом ни на того, ни на другого, что, собственно, собирался сделать. И тогда этой размолвки наверняка не было бы. Майор должен был настоять на отправке Толика в тыл, а он не только не сделал этого, но даже позволил парню нарушить его приказ.

— Я сам поговорю с Анатолием… — начал майор, но так и не закончил фразу.

В этот момент в комнату ворвался капитан Малкин и прямо с порога выпалил:

— Этот капитан нашелся!

— Какой капитан?

— Шредер!

— А где его схватили? — Кипиани приподнялся, опираясь на локоть.

— Нигде! Он сам пришел! Полковник его уже допрашивал. Представьте себе: он ушел только затем, чтобы привести своего начальника, командира двести сорок шестого полка подполковника Кристофа Флайшмана, и прихватить кое–какие штабные документы!.. К слову говоря, первым, кого он увидел на окраине села, был парень…

— Толик?

— Да, Толик. Он–то его и задержал, если здесь уместно это слово, — усмехнулся Малкин, — так как капитан и без того шел сюда. Еще он привел с собой нескольких солдат из своей роты. Они–то и тащили Флайшмана.

Виктор задумчиво смотрел на капитана Малкина, думая, что этот факт следует рассматривать как успех Национального комитета, который как бы вдохнул в людей веру в лучшее будущее их родины.

Виктор понимал, что возвращение капитана Шредера облегчает не только его, Виктора, совесть, но и совесть майора Кипиани, а одновременно с этим поднимет авторитет всех немецких антифашистов. Но еще больше Виктор обрадовался тому, что Толик находится здесь, в селе. Виктор сразу же догадался, что паренек, видимо, вышел встретить колонну машин, на одной из которых ехали их пленные, а самое главное, тот немец, который свистел и которым Толя почему–то так заинтересовался.

Вскоре после ухода Малкина прибежал Толик. Увидев Виктора, он сначала заколебался, но потом начал просить майора, чтобы тот позволил ему присутствовать при допросе четверых фашистов, которых они задержали в лесу.

Кипиани с удивлением посмотрел на юношу.

— Тех четверых, что напали на нас, да? Они, как мне кажется, не представляют для нас никакого интереса: среди них нет ни одного офицера. А зачем тебе это нужно?

Не успел Толик ответить, как Виктор вмешался в их разговор:

— Товарищ майор, я тоже очень прошу вас об этом. Это очень важно и для меня.

Кипиани наклонил голову. Он понимал, почему они просят его об этом, но медлил с ответом, сознавая, что, если на допросе выяснится, что эти немцы убивали советских мирных жителей, ненависть Толика к немцам только усилится.

— Когда? — спросил Кипиани.

— Лучше всего сейчас, — ответил Виктор и сразу же замолчал, увидев кровь, проступившую на повязке на голове майора. — Товарищ майор, вы можете приказать провести этот допрос капитану Малкину или вообще перенести его на следующий день.

— Нет, допрос нужно провести сегодня! И я хочу на нем присутствовать! — решительно заявил Толик.

Кипиани сделал вид, что не слышал слов Толика, и начал искать сигареты. Вынув пачку, он тут же отложил ее в сторону.

— Виктор Андреевич, зажгите еще два рожка в люстре, — попросил он.

— Товарищ майор, я… я очень прошу, если вы не против… — запинаясь пробормотал Толик.

— Скажи часовому, чтобы четверых пленных привели сюда, — перебил Кипиани парня.

— А я? — Толик нервно мял в руках шапку.

— Слушай меня внимательно, Анатолий, ты сядешь вот здесь в углу, за моей спиной, но чтобы не мешал! Понял?

* * *

Майор Кипиани вел допрос, лежа в шезлонге. Четверо пленных стояли один подле другого у противоположной стены.

— Имя, фамилия, воинская часть, в которой служите? Самому старшему из пленных было лет под пятьдесят.

Круглое красное лицо, густая борода. Родом он был из села в Пфальце. Работал шофером в роте наземного обслуживания аэродромов. Последнее время служил на аэродроме в Корсуне. На вопрос, не являлся ли он членом нацистской партии, пленный ответил не очень твердым «нет».

Стоявший рядом с ним белокурый санитар–унтер, высокий, худой, с землисто–серым лицом, был помощником аптекаря из Брауншвейга. Его по состоянию здоровья несколько раз демобилизовывали из армии, но в конце прошлого года снова призвали и отправили на фронт.

Кипиани и виду не подал, что заметил, как сильно волнуется этот немец, пытающийся подыскать для себя смягчающие вину обстоятельства. Этот майору не понравился.

Совсем другое впечатление произвел на Кипиани рыжеволосый пехотинец из Стасфурта. Ему было всего девятнадцать лет, но он, несмотря на свою молодость, уже сгорбился, что свидетельствовало о том, что парень не один год занимался тяжелой работой.

— Ваша профессия до армии? — спросил его Кипиани.

— Шахтер из Калибергбау, — тихо ответил парень, глядя майору прямо в глаза.

Последний из этой четверки показался майору самым интеллигентным из всех.

— Обер–ефрейтор Ковальски Эрвин, до войны — столяр–краснодеревщик.

Это был среднего роста крепкий парень с несколько тяжеловатым подбородком и двумя глубокими складками около рта.

— Где вы работали?

— На заводе Юнкерса в Дессау.

«Ну что ж, он вполне мог работать на авиационном заводе, например, модельщиком», — отметил про себя майор, внимательно разглядывая пленного.

— Сколько вам лет? — спросил майор, а сам подумал: «Не больше тридцати».

— Двадцать восемь, — ответил пленный. — Обер–ефрейтор артиллерии, с сорок второго года находился на Восточном фронте, а до этого служил во Франции. Мы все четверо встретились в лесу совершенно случайно, а остальное, господин майор, вам уже известно.

Кипиани услышал, как позади него зашевелился Толик, и подумал, не закончить ли на этом допрос. Он еще раз скользнул взглядом по пленным. Из них лишь один Ковальски назвал его по званию «господин майор», а ведь этот обер–ефрейтор, да еще артиллерист, вряд ли мог видеть русских пленных, тем более командиров. В голове Кипиани мелькнула мысль, что Ковальски вовсе не тот, за кого себя выдает.

— Вынуть все из карманов! — приказал майор пленным.

Когда содержимое карманов пленных оказалось на столе, Кипиани взял в руки первый попавшийся бумажник, лежавший рядом с пачками сигарет, зажигалками, ложками и прочими мелочами, которые обычно носят в карманах солдаты. Он достал из бумажника конверт, на котором было написано: «Унтер–офицер мед. службы Бейке». Выходит, это бумажник высокого блондина.

Майор решил прочесть письмо. Оно было написано отцу. После традиционных вопросов о домашних новостях унтер–офицер бегло сообщил, что несколько последних недель им пришлось вести кровопролитные бои, что они потеряли очень много убитыми и ранеными.

У бородатого пленного в карманах вместе с фотографиями детей лежало несколько пропагандистских листовок, и Кипиани, едва взглянув на них, отложил их в сторону.

Затаив дыхание, Виктор следил за выражением лица Толика, который, казалось, с большим трудом сдерживал себя, чтобы не заговорить.

У двоих пленных не было ничего такого, на что стоило бы обратить внимание. Майор задал рыжеволосому несколько вопросов, которые помогли ему убедиться в откровенности немца.

После этого он заговорил с обер–ефрейтором Ковальски. Майор начал расспрашивать его о командирах, о настроении солдат в части и о том, какое впечатление производят на солдат передачи Национального комитета «Свободная Германия», передаваемые по МГУ и ОГУ.

Обер–ефрейтор отвечал с готовностью и с какой–то подозрительной легкостью. Все время, пока он говорил, майор внимательно следил за ним. И чем дольше Кипиани наблюдал, тем подозрительнее казался ему этот обер–ефрейтор. И тут майор обратил внимание на то, что шинель обер–ефрейтора несколько коротковата.

— Снимите шинель! — неожиданно приказал ему Кипиани.

Тот сначала даже не понял, чего от него хотят.

— Ну тогда хотя бы расстегните все пуговицы!

Майор не ошибся: и китель у немца оказался коротким. Внимательно присмотревшись, Кипиани заметил, что брюки у него чуть–чуть светлее, но сидят на нем безукоризненно.

— Сапоги у него по ноге, — шепнул капитан Малкин майору, а затем добавил: — Может, это переодетый офицер?

Майор только пожал плечами, а затем спросил пленного:

— Откуда вам известны советские звания?

И тут впервые за все время допроса по лицу Ковальски проскользнула тень растерянности.

— Я знаю только ваше звание! — резко ответил он.

— Откуда?

— У нас в части был пленный русский майор, вот я и запомнил.

Однако от взгляда Кипиани не ускользнула секундная растерянность пленного. Чтобы не дать ему возможности опомниться, майор начал быстро один за другим задавать ему вопросы.

«Если этот Ковальски не обер–ефрейтор, значит, он офицер, и не простой офицер, а из числа тех, у кого есть причины скрываться», — мысленно решил майор.

Утомленный допросом, майор откинулся на спинку шезлонга и устало закрыл глаза, напряженно думая в этот момент о том, как разоблачить офицера. Однако на все его вопросы этот пленный с гладким лицом и складками у рта, обретя прежнюю уверенность, отвечал спокойно и твердо.

Майор украдкой посмотрел на Виктора и убедился, что и он в чем–то не доверяет этому пленному. Сидя в неудобной позе, Виктор поглядывал то на пленного, то на Толика, то на Малкина, который тихо переводил пареньку вопросы и ответы.

Однако больше всего Виктора беспокоило, как весь этот допрос повлияет на Толю. Поглядывая на парня, Виктор видел, что тот сильно страдает, переживает как человек, которого это лично касается.

Через некоторое время Малкин наклонился к майору и растерянно прошептал:

— Мальчик просит, чтобы вы заставили пленного…

— Что такое?

— Просьба довольно странная: он просит, чтобы вы заставили пленного свистнуть, сунув в рот два пальца.

— Пусть лучше парень возьмет себя в руки! — строго ответил майор.

— Знаете, товарищ майор, — снова заговорил Малкин, понизив голос, — Толик утверждает, что он уже видел этого человека, говорит, что если немец засвистит, то он сразу же его узнает.

— Вы думаете, что он один из убийц его отца? — спросил майор.

Малкин кивнул.

«Так вот почему Толик так просил, чтобы я разрешил ему присутствовать на этом допросе! — понял Кипиани. — Вот почему он так смирно себя вел! А я–то еще удивлялся его выдержке!»

Обер–ефрейтор сначала воспринял приказ майора свистнуть в два пальца как шутку.

— Я должен свистнуть? Заложив два пальца в рот? — Он с усмешкой посмотрел на остальных, ожидая, что они засмеются. Однако никто даже не улыбнулся.

Кипиани снова повторил свой приказ. Еще не выслушав от Малкина просьбу Анатолия, майор торопился поскорее закончить допрос, потому что голова у него раскалывалась от боли. Но когда он понял, что один из пленных фашистов, возможно, участвовал в убийстве отца Толика, то решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

— Слушаюсь, господин майор! — Удивленная усмешка ефрейтора пропала, когда он, избегая глаз майора, случайно встретился со взглядом Толика.

Виктор, сидевший недалеко от Толика в полутемном углу, понимал волнение парня.

— Слушаюсь, господин майор! — еще раз проговорил обер–ефрейтор, но на сей раз в голосе его уже не было прежней уверенности. Сунув два пальца правой руки в рот, немец пронзительно свистнул.

И в тот же миг Анатолий, сжав кулаки, бросился на Ковальски. Виктор еле успел схватить его.

— Это он!.. — всхлипывая, выкрикнул паренек. — Это же он! Он убийца!.. Только переодетый!.. Снимите с него фуражку!.. Это эсэсовец!

Не спуская глаз с пленного, майор прикрикнул на Анатолия. Вид у обер–ефрейтора был растерянный: он судорожно пытался вспомнить, где и когда он мог видеть этого парня.

С искаженным от ненависти лицом Толик оттолкнул от себя Виктора и, подчинившись приказу майора, сел в углу на свое место. Закрыв лицо руками, он заплакал. Виктор в растерянности стоял перед ним, не зная, что делать.

Малкин, переговорив тем временем о чем–то с майором, положил руку на плечо Толика и успокаивающим тоном сказал:

— Толик, мы понимаем тебя и допускаем, что твои подозрения не лишены оснований, но пойми и ты, что свист еще не доказательство.

— Снимите с него фуражку, и вы увидите сами. Сами увидите! — выпалил Толик.

— К чему все это начинать снова? — сказал Малкин.

Толик вытер глаза рукавом и затараторил:

— У него шрам! Большой шрам… На лбу!

Кипиани подал знак солдату, охранявшему пленных, снять с обер–ефрейтора фуражку.

Фуражку сняли, и все увидели, что на лбу пленного действительно есть шрам…

После того как допрос был закончен, унтер–шарфюрера СС, виновного в убийстве Никодима Супруна, под охраной отправили в штаб полка. Разоблаченного эсэсовца уже увели, а Толик все еще сидел в углу на ящике. Он, казалось, не видел, как солдаты увели остальных пленных, как ушел капитан Малкин, не слышал, как майор поручил Виктору новое задание. Допрос переодетого эсэсовца так потряс паренька, что он не сразу сумел справиться со своими мыслями и чувствами.

Толик и сам не понимал, что с ним происходит. Сначала он думал, что это события прошедшей ночи полностью измотали его, но затем почувствовал облегчение, какое бывает, когда с плеч спадает тяжелый груз.

Майор внимательно наблюдал за Толиком. И хотя до этого он не раз делал парню замечания по поводу того, что тот вел себя невыдержанно, сейчас он понимал его лучше, чем Виктор, так как он, Отар Кипиани, тоже не сразу научился владеть собой, и далось ему это нелегко. И вот теперь ему хотелось помочь Толику так же, как когда–то люди помогли ему самому. Майор понимал, что парень, как никогда, нуждается в данный момент в помощи. Сочувствие доброго друга ему было нужнее всего. Как сделать, чтобы у Анатолия снова появилось доверие к людям, как успокоить юношу?

— Толик, останься, — мягко проговорил Кипиани, когда парень хотел уйти. — Вскипятил бы ты нам чайку! — попросил он.

Толик повиновался, невнятно пробормотав что–то себе под нос. Ему понравился по–отечески добрый тон майора, на этот раз не приказывавшего, а просившего его.

А когда Анатолий принес вскипевший чайник, майор сказал:

— Сядь, я хочу поговорить с тобой! Да–да, и не смотри на меня так недоверчиво… Я уже давно хотел серьезно побеседовать с тобой, да все обстановка не позволяла… А вот сегодняшний случай требует не откладывать этого разговора в долгий ящик. Так что послушай меня! Ты ведь комсомолец, верно? А раз так, то ты должен быть знаком с работами Ленина…

Разговор у них состоялся долгий. Не касаясь событий последней ночи, майор в доступной для парня форме рассказал о необходимости не ставить знака равенства между немецким народом и фашистами.

9

У опушки леса они остановились. Все вокруг окутала тьма. Ветер свистел в ветках деревьев. Ничего не было видно, хотя до немецких окопов оставалось не более двухсот метров.

Виктор закусил нижнюю губу и смущенно посмотрел на уполномоченного Национального комитета из соседней дивизии и пятерых пленных солдат, добровольно перешедших на сторону Советской Армии и заявивших о своем желании выполнять поручения комитета. Затем Виктор перевел взгляд на окутанную темнотой местность, где на каждом шагу их подкарауливала смерть.

— Только не геройствовать, — наставлял Виктора, прощаясь с ним, майор Кипиани. Это предупреждение майор сделал не случайно. Немецкие антифашисты из Национального комитета «Свободная Германия», узнав о том, что гитлеровское командование отвергло ультиматум и тем самым поставило под удар своих солдат, оказавшихся в котле, старались спасти от верной гибели как можно больше немецких солдат.

Виктор услышал глухой гул множества самолетов. Оглянувшись, он увидел, что пленные немцы идут в десяти шагах позади него, разделившись на две группы. Потом гул моторов постепенно начал удаляться. Когда обе группы вышли на открытое место, стал виден горизонт, освещенный пурпурным светом. Вскоре откуда–то издалека донесся грохот разрывов.

Виктора очень заинтересовало, что именно бомбили советские самолеты. Вполне возможно, что штаб дивизии СС «Викинг» или штаб–квартиру генерала Штеммермана. Конечно, Виктор понимал, что должен сосредоточиться не на этом. Гораздо важнее для него то, что он сейчас скажет немецким солдатам, к которым обратится с очередным воззванием комитета. И хотя Виктор выступал не впервые, он все равно волновался.

Идти было тяжело. Ноги скользили, и несколько раз Виктор падал. Услышав металлический звук, похожий на тот, какой раздается, когда снимают оружие с предохранителя, Виктор остановился и дал знак людям, идущим следом за ним. У него возникло ощущение, что перед ним лежит солдат, держа его на мушке. Возможно, солдат в этот миг медленно нажимает на спусковой крючок… Стараясь отогнать от себя невеселые мысли, Виктор прыгал от одной лужи к другой. Идущим с ним он негромко приказал рассредоточиться.

— Стой, кто идет? — окликнул их кто–то.

— Свои! — ответил Виктор. — Отставшие мы!

— Пароль!

— Послушай, не ерунди! — крикнул Виктор. — Откуда нам знать пароль, если мы давно отстали от собственной мамы? — пошутил он.

Окликнувший их часовой замолчал, видимо, задумался, потом спросил:

— Откуда вы?

Виктор назвал воинскую часть, которая, как он знал, на днях прекратила существование.

— Мы из боевой группы обер–лейтенанта Флаха, если ты о нем слышал! — пояснил он.

Часовой знал, что в условиях полного окружения воинские части и подразделения распадаются на мелкие группы. Названной Виктором группой за последнюю неделю командовало трое офицеров: капитана Цайлинга сместили якобы за трусость и невыполнение приказаний; сменивший его обер–лейтенант Кнайпле погиб через двое суток, а последний командир, обер–лейтенант Флах, прокомандовал группой всего один–единственный день и за этот день, попав под бомбежку и обстрел советской артиллерии, лишился рассудка. Оставшись без командира, группа разбежалась, а двадцать солдат из нее попали в плен.

Примерно то же самое случилось и с 544–м пехотным полком. За десять дней его численность сократилась до батальона. А в 108–м пехотном полку, принимавшем вместе с другими частями участие в операции по деблокированию, в настоящее время насчитывалось всего–навсего семьдесят солдат и офицеров.

Все это, разумеется, знал часовой, остановивший их. Немного подумав, он решил, что отставшие от своих подразделений солдаты действительно могут не знать пароль.

Дав знак своим людям, что они могут держаться вольнее и разговаривать между собой, Виктор спросил часового, каково настроение в их подразделении, и поинтересовался, кого из начальства им следует опасаться.

Оказалось, что Виктор и его люди попали на участок дивизии СС «Валония». Каждую минуту здесь мог появиться лейтенант, который, по словам часового, чрезвычайно строг, что подтвердил и унтер–офицер, вынырнувший откуда–то из темноты.

После короткого раздумья Виктор обратился к унтеру:

— У нас остались раненые, которых мы должны принести, но обстановка там хреновая: дайте нам один пулемет и человек восемь солдат.

Унтер–офицер медлил, отговариваясь тем, что для этого ему необходимо разрешение лейтенанта.

— Пока мы будем ждать разрешения, они все богу душу отдадут, — не уступал ему Виктор.

Часовой поддержал Виктора, и вдвоем они быстро уговорили унтер–офицера.

Спустя несколько минут восемь солдат с пулеметом шли с мнимыми отставшими от части по ничейной земле.

— Далеко еще? — спросил один из солдат, когда они прошли около километра по жидкой грязи.

— Сейчас придем, — спокойно заверил его Виктор.

Едва они подошли к опушке леса, Виктор остановил группу, а его люди окружили восьмерых новичков.

— Ну, камараден, теперь внимательно слушайте меня, — начал Виктор. — Сейчас мы вам все как следуем объясним…

— А где же ваши раненые? — спросил долговязый здоровяк, несший на плече пулемет. — Или мы здесь застрянем?..

— Я хочу вас спросить, — перебил его Виктор, — что вы думаете о всей этой ерунде? Как вы полагаете, удастся нам вырваться из котла или нет?

— Если мы здесь на одном месте будем торчать, то русские нас наверняка сцапают, — заметил молодой солдатик, стоявший рядом с долговязым пулеметчиком. — Так что лучше пошли дальше!

Виктор схватил солдатика за руку и строго сказал:

— Спокойно! Не торопись! Подумай лучше, ради чего мы торчим здесь в котле, а? Ты над этим никогда не задумывался?

— А собственно, кто ты такой?! — повернулся к Виктору долговязый пулеметчик. — Уж не хочешь ли ты когти рвать? Так я тебе не компания!

— А вы? — обратился Виктор к остальным. — Вы такого же мнения придерживаетесь? Тоже хотите здесь подохнуть или нет?

Солдаты невнятно забормотали что–то.

Не тратя лишних слов, Виктор коротко рассказал, что он и его семеро товарищей являются советскими военнопленными и одновременно сторонниками Национального комитета «Свободная Германия». Говоря это, он не спускал глаз с долговязого пулеметчика и молодого солдатика.

Солдаты захотели узнать, каким образом Виктор попал в плен, дают ли там пленным еду, есть ли у них крыша над головой. Что представляет собой этот Национальный комитет «Свободная Германия», действительно ли в нем есть даже генералы или в него входят одни коммунисты. Кто–то поинтересовался, русские или немцы составляют листовки и воззвания Национального комитета, в какой части Виктор служил до плена, где он родился.

Они не скрывали, что жизнь в котле им до чертиков надоела, а остались они в своей части только потому, что боялись попасть в плен, не зная, как русские обращаются с пленными.

Виктор заметил, что пулеметчик наклонился к молоденькому солдатику.

— Так вот, камараден, если вы по горло сыты жизнью в котле, — продолжал Виктор, — то кладите на это дело крест и пойдемте с нами в русский плен!

— Как бы не так! — прошипел долговязый.

— Завтра уже будет поздно, поверьте мне! Нам известно, что здесь произойдет завтра! И никакой генерал Хубе со своими танками вам не поможет…

— Чепуха! — выпалил молодой солдатик. — Хубе находится в трех километрах от нас. Завтра он нас вызволит!

— И тогда мы получим кратковременный отпуск, — вызывающим тоном проговорил долговязый. — Разумеется, сдавшимся в русский плен он не светит!

— Ты прав, — заметил Виктор пулеметчику, — домой пленные смогут вернуться только после окончания войны, но вот они–то наверняка останутся в живых, а не сыграют в ящик!

— Но… это же… — Энергично размахивая руками, маленький солдатик вплотную подошел к Виктору. — За измену тебя поставят к стенке! — Последнее слово он не произнес, а визгливо выкрикнул.

В этот момент из–за леса донеслись разрывы.

— Слышите, камараден? — спросил Виктор. — Это советские бомбардировщики, а их у русских много. Немецкие войска окружены войсками двух советских фронтов, почти вся артиллерия и танки русских сконцентрированы на западной дуге котла, то есть именно там, где вы собираетесь прорваться. Поймите же вы наконец, что вас ожидает второй Сталинград!

Один из солдат не выдержал и, сорвав шапку с головы, заговорил прерывающимся от волнения голосом о случае под Воронежем, где офицеры бросили в беде собственных солдат, оставили их без продовольствия в степи.

— Лучше бы мы тогда уже перебежали к русским! — воскликнул один из солдат.

— Он прав! — поддержал его другой.

— Покончить с этим можно и сейчас, все равно все наши офицеры улетят из котла на самолетах, а нас бросят умирать!

— Кончать нужно с этим!

Сорвав пулемет с плеча, длинноногий попытался отбежать от группы, но его тут же крепко схватили двое, стоявшие позади, отняли у него пулемет. Двое других схватили и молоденького солдатика.

— Что вам от меня надо? — испуганно задергался в их руках пулеметчик. — Отпустите меня, я не хочу идти с вами!.. Моя жена… моему сыну только четыре месяца… Я хочу вернуться к ним… Они день и ночь сидят в подвале, и я хочу к ним вернуться…

Перебивая его, молодой солдат стал говорить что–то о солдатской чести, но Виктор жестом заставил его замолчать и приблизился к долговязому.

— Отпустите его! — приказал он и добавил: — Я тебя понимаю. Дом, он тянет… Мы все туда хотим попасть, но дорога домой лежит через лагерь для военнопленных, и иного пути туда нет.

— Не верь ему! — выкрикнул юноша и разразился ругательствами.

— А тебе сколько лет? — бросил Виктор через плечо юноше. — Восемнадцать или девятнадцать?

— Двадцать! — с гордостью выпалил он.

— Ну, в таком случае у тебя еще есть время, чтобы подумать, — заметил Виктор и рассмеялся.

— Да это наш желторотик! — поддержал Виктора один из пожилых солдат. — Он еще серьезно верит в то, что мы выиграем войну.

Виктор окинул взглядом солдат и коротко объяснил им, что отпустить хоть одного солдата обратно в подразделение опасно, так как это может сильно навредить остальным.

Почти все солдаты согласились с ним.

— Собственно говоря, кто ты такой? — спросил долговязый Виктора.

— Такой же рабочий, как и ты, — ответил ему Виктор.

10

Анатолий находился у майора Кипиани, когда Виктор докладывал о том, что он прибыл и привел с собою пленных. Толик с подозрением смотрел на них, готовый в любой момент сорваться с места и бежать за помощью. Виктор и Кипиани заговорили по–немецки, и Анатолий, естественно, не понял, о чем они говорят. А когда пленных увели, майор объяснил парню, что Виктор Андреевич совершил геройский поступок.

Толик выслушал майора молча.

— Представь себе, как нам было бы легко работать, если бы у нас было побольше таких товарищей, как Виктор Андреевич.

— Возможно, — согласился с майором Анатолий.

— Тогда война кончилась бы раньше и наступил бы долгожданный мир.

Каким притягательным, почти волшебным казалось им слово «мир»! О нем мечтали все: и майор, и капитан Малкин, и солдаты. «Что такое мир? — мысленно спрашивал себя Анатолий. — Это то, что было до того, как фашисты напали на нашу страну, разорили мое родное село. Тогда по вечерам весело потрескивала печь, можно было долго сидеть и разговаривать с отцом о чем угодно… В палисаднике цвели цветы, во дворе кудахтали куры, нежилась на солнце кошка, перед воротами лежала собака… Перед зданием правления колхоза росли высокие каштаны. Тогда можно было лечь на зеленую траву и смотреть, как по небу бегут облака. С берега речки можно было увидеть, как в воде плещется рыба. По широкому колхозному полю ползали тракторы. Тогда можно было без всякого страха смотреть на самолет. Тогда был жив отец… Нет, теперь уже никогда не будет так, как было тогда… Разве может быть мир с немцами?» Этого Анатолий никак не мог понять.

Майор словно отгадал, что за мысли беспокоят Анатолия, и заговорил с ним.

— Вот смотри, ты украинец, а я грузин. Мы люди разных национальностей, а вместе боремся против общего врага. Твой родной язык относится к группе славянских языков, а точнее говоря, индоевропейских. Мой родной язык близок к турецкому и персидскому, однако это нисколько не мешает нам с тобой быть друзьями. Так или нет?

— Так, — подтвердил Толик и спросил: — А зачем вы мне все это говорите? Я же не в школе. Или вы думаете, что я этого не знаю?

— Ты это знаешь, — кивнул Кипиани. — Ну тогда скажи мне: почему бы миролюбивым украинцам, русским, грузинам и другим нашим народам не жить с немцами в мире? Почему, спрашиваю я тебя! — Майор встал и пошел к двери.

— Куда вы, товарищ майор? — вскочил Толик.

— С немцами к немцам, — ответил Кипиани. — Нужно организовать передачу по ОГУ. — Майор невольно поморщился: рана давала о себе знать.

— Но ведь врач запретил вам, товарищ майор…

Кипиани остановился и достал сигарету.

— Я нужен Виктору Андреевичу, а одного его отпустить я не могу. — Майор правой рукой поправил повязку на голове. — Врач запретил… Я вот тоже запретил тебе ехать в Хировку.

— А меня вы возьмете?

— А ты хочешь? — вопросом на вопрос ответил майор.

— С вами — очень!

«Ну ладно, — хотел было ответить ему Кипиани, но промолчал, подумав: — Выходит, я иду на поводу у этого парня».

— Предстоящее дело — не игрушка и не увеселительная прогулка, — пояснил Кипиани. — И я не имею права брать тебя на выполнение боевого задания.

И, не дожидаясь возражения Анатолия, майор вышел из дома, сел в штабной автомобиль, в котором его уже ждали Виктор и долговязый пулеметчик.

— Вы помогали полковнику допрашивать пленных? — спросил Кипиани Виктора, когда машина тронулась с места. — А поесть успели?

— Так точно, товарищ майор, — кивнул Виктор. — Во время допроса нам удалось узнать кое–что новое о группенфюрере Гилле.

— И что именно?

— Несмотря на безвыходность своего положения, Гилле соорудил себе комфортабельный КП и бражничает там…

Кипиани поглубже натянул шапку на голову.

— И такие люди распоряжаются восьмидесятитысячной армией, попавшей в котел, а эта армия послушно подчиняется им. Трудно понять, о чем думают ваши соотечественники!

Виктор не возражал, да и что он мог сказать? Что не все солдаты беспрекословно подчиняются своим командирам, что пропагандистская работа Национального комитета «Свободная Германия» направлена на то, чтобы заставить немецких солдат думать. Рост числа перебежчиков и показания, которые они давали, свидетельствовали, что эта работа велась далеко не напрасно. Виктор мельком посмотрел на долговязого, сидевшего рядом с ним. Почему этот человек, рабочий по профессии, еще раньше не вышел из войны? Да только потому, что узко мыслил. Работал ткачом на маленькой фабрике и, можно сказать, ничего не видел дальше своего носа. И только теперь кругозор его несколько расширился. Разумеется, советским товарищам, выросшим в совершенно других условиях, было нелегко представить себе положение немцев и причины их пассивности.

Молча они ехали по гладкой, схваченной морозцем после захода солнца дороге. Бывший ткач был готов обратиться с воззванием через ОГУ к своим сослуживцам. А на улице, возле дома, там, где его оставил Кипиани, стоял шестнадцатилетний украинский юноша. Противоречивые чувства обуревали его, но хотел он только одного: чтобы все, кто находились в машине, вернулись бы обратно живыми.

11

День и ночь продолжалось сражение. Не было времени ни поесть, ни тем более поспать. Анатолий тоже получил новое задание. Заместитель майора Кипиани капитан Малкин поручил юноше исполнять обязанности секретаря при ведении допроса военнопленных и сопровождающего. Так Анатолий одновременно соприкоснулся не только с немецкими пленными, но и с уполномоченными комитета «Свободная Германия». Некоторые из них работали в соседних полках и временно были прикомандированы к капитану Малкину. Особенное внимание Толика привлек вахтмайстер Рихард Эберле, грубоватый юмор которого казался Толику несколько искусственным. До войны Рихард работал в Мюнхене на металлургическом заводе. Инстинктивно Анатолий сравнивал всех немцев, с которыми он встречался, с Виктором, в честности которого юноша больше уже не сомневался. Виктор был человеком спокойным, немногословным и совсем не умел смешить других. Анатолий, глядя на Виктора, сделал для себя вывод, что честность всегда сопутствует серьезности, а поскольку он не замечал этой серьезности у Эберле, то и смотрел на него с подозрением.

А однажды ночью к ним привели нового пленного. Звали его Франц Цингет. Прежде чем вести на допрос, пленного пришлось переодеть, потому что одежда его была мокрой: он переплывал речку, разделявшую немецкие и русские позиции. Когда же он вылез из воды на берег, то его сразу заметил советский артиллерийский наблюдатель.

Глядя на сорокалетнего пленного немца, капитан Малкин задумчиво чесал лысину. Не всякий немецкий солдат мог решиться на такой переход линии фронта, а раз уж пленный на это пошел, то, по–видимому, имел для этого серьезную причину.

На допросе выяснилось, что Франц Цингет родом из Гамбурга, уже восемнадцать лет состоит в Коммунистической партии Германии. За свои политические убеждения он два с половиной года просидел в тюрьме, а затем был призван в армию и отправлен на фронт.

Малкин внимательно слушал пленного.

Далее Цингет рассказал, что его брат, тоже металлист, функционер КПГ, в настоящее время находится в концлагере. Когда Франц заговорил об этом, на его лицо легла печать глубокой печали. Затем, несколько оживившись, он заговорил о немцах, о рабочих, о компартии своей страны. Печаль его постепенно рассеялась. Все, по его словам, были в чем–то виноваты и заслуживали не доверия, а наказания за свои ошибки, и это наказание должно было их образумить.

Толик внимательно следил за пленным. То, что ему было непонятно, а он с каждым днем старался все лучше и лучше узнать немцев, ему объяснял сидевший рядом с ним Эберле. Франц Цингет не понравился Анатолию, более того, он произвел на юношу отталкивающее впечатление. Эберле, который все время пытался шутить, казался Анатолию гораздо симпатичнее. Капитан Малкин был доволен текстом для передачи, который написал Франц Цингет.

Спустя полчаса Анатолий сидел на ротном НП и слушал, как Эберле зачитывает текст воззвания, написанный Цингетом, через ОГУ. Сам Цингет молча сидел рядом, глядя в пустоту перед собой.

Нет, это спокойствие не понравилось Толику. Во всяком случае, его никак нельзя было сравнить со спокойствием, каким обладал Виктор Андреевич.

— Эй, люди! — крикнул Эберле в микрофон в самом конце передачи. — Если вы хорошо слушали, то поняли, что с вами говорил не кто–нибудь, а вахтмайстер Эберле из пятой роты…

— Все это треп! Вахтмайстер Эберле убит! Скажи лучше, откуда ты родом?! — крикнул кто–то из немецких окопов.

— Я из Мюнхена, по профессии металлист. Только я немного лучше вас понял, что такое хорошо и что такое плохо…

— Если ты из Мюнхена, то спой нам самую популярную в городе песенку.

Эберле рассмеялся прямо в микрофон:

— А почему бы и не спеть!.. Навостри–ка получше уши!

В этот момент Цингет наклонился к Эберле и что–то прошептал ему на ухо. Эберле кивнул и пробормотал:

— Очень хорошо! — Наклонившись к микрофону, он сказал: — Да, я вам вот что еще хотел сообщить: рядом со мной сидит камарад из третьей роты. Он мне только что как раз поведал, что наделал со страху Берендт из первого взвода. — И Эберле громко засмеялся. — А теперь я вам спою!

И он запел о придворном пивоваре. Цингет подпевал ему. Вдвоем они допели песню до конца. Когда песня смолкла, из немецкого окопа послышались аплодисменты.

— Видно, представление пришлось по вкусу, — усмехнулся капитан Малкин.

Однако, едва они покинули ротный НП, с немецкой стороны открыл огонь станковый пулемет, а вслед за ним начали бить минометы.

Эберле дернул Цингета за рукав:

— Будь осторожен, парень!

Однако Цингет не обратил никакого внимания на это предупреждение.

— Какая глупость, какая безграничная глупость! — цедил он сквозь зубы, глядя в сторону гитлеровских окопов.

— О какой глупости вы говорите? — спросил Цингета капитан. — О своей собственной?

— Вполне возможно, — ответил Цингет и, хлопнув в ладоши, громко воскликнул: — Хватит, люди! Хватит!.. Прекратите!.. — И совсем тихо добавил: — Какое странное существо человек… Еще вчера я трясся за свою жизнь… а сегодня уже ничего не боюсь. — Повернувшись к Эберле, спросил: — Ты это понимаешь, товарищ?

Анатолий внимательно следил за выражением лица худого немца, он даже понял кое–что из его слов.

Эберле, ничего не говоря, положил руку на плечо Цингета.

Возвращаясь в село, Анатолий думал о немецких коммунистах. Он теперь начал понимать, что они взялись за выполнение необыкновенно трудной задачи. Борьба, которую им предстоит вести, чрезвычайно тяжела. Некоторые немцы, как, например, этот рабочий из Гамбурга, могут даже потерять мужество, но с Виктором такого не случится. В этом Анатолий был уверен.

12

Увидев, что Кипиани улегся на походной кровати, Виктор на миг задумался, стоит ли ему беспокоить майора. Он на цыпочках приблизился к кровати.

— Ну, что там еще? — недовольно проворчал Кипиани, почувствовавший, что кто–то вошел в комнату.

— Товарищ майор, разрешите доложить: сорок человек перешло к нам! Что вы на это скажете? И все они хотят присоединиться к антифашистскому движению! Они познакомились с Манифестом комитета и заявили о солидарности с ним.

— Сорок из двухсот? Не многовато ли? — спросил Кипиани, поправляя фитиль в коптилке.

— Товарищ майор, это еще не все! — Виктор с трудом сдерживал радостное волнение. — Пять радистов изъявили желание работать на комитет.

Кипиани скептически покачал головой и заметил:

— Что–то события развиваются чересчур быстро… Приведите их ко мне.

— Они ждут вас.

Через минуту в комнату вошли пятеро солдат. Майор внимательно посмотрел на каждого из них, и это, видимо, смутило солдат. Однако едва Кипиани начал задавать им вопросы, как от их скованности не осталось и следа. Казалось, они только и ждали того момента, когда смогут поговорить с советским офицером, чтобы рассказать ему, в каком тяжелом положении находятся немецкие солдаты. Некоторые из них до сих пор все еще верят фашистской пропаганде и не верят в то, что русские не расстреливают пленных. Вот они, радисты, и придумали свой план, с помощью которого им удастся убедить их в обратном. Но для этого им нужно вернуться в свои части, чтобы уже одним своим появлением показать, что фашисты лгут. Кроме того, они попытаются убедить солдат своего взвода, а то и всей роты сдаться в плен целым подразделением. Вернувшись в части, радисты будут поддерживать связь по радио с группой майора Кипиани. Позывной — «Красный черт».

Услышав это, майор скептически усмехнулся: названый позывной не отвечал ни характеру, ни целям Национального комитета.

Переубедить троих из пяти радистов, которые и придумали этот позывной, оказалось не так–то легко.

— Послушайте только, товарищ майор, как красиво это звучит! — настаивали они на своем.

Однако майор не согласился.

— Нет, это не годится, — строго сказал Кипиани. — С вашими «красными чертями» вы не только не поможете делу, но и навредите ему. Я категорически отклоняю ваш позывной. Для того чтобы привлечь солдат на свою сторону, вы должны придумать что–нибудь другое.

Радисты растерянно переглянулись между собой.

Виктор предложил использовать другой позывной — «Лев». С ним согласились все.

Было решено переправить радистов в тылы их дивизий до наступления следующего утра.

— Товарищ Шенк, вы проведете группу на передний край, — приказал майор Виктору и пожелал радистам успеха в их работе.

Виктор имел основания доверять всем пятерым радистам, каждый из которых хлебнул горя и на родине и на фронте и теперь хотел хоть что–то сделать хорошего.

Больше всего Шенку понравился перебежчик Ганс Бринкмейер, бывший электромонтер из Штутгарта. В солдатской книжке Ганса лежали три газетные вырезки: в первой сообщалось о гибели его старшего брата Вольфганга, по второй — о гибели второго брата Герхарда и в третьей — о смерти матери, Марии Бринкмейер, урожденной Штранц. По словам пленного, мать его погибла во время бомбардировки.

У двух других пленных в карманах были найдены письма, адресованные близким на родину. В этих письмах между строк можно было вычитать об усталости и недовольстве офицерами. Так, например, в одном из писем были такие строки: «…Нас хотят убедить в том, что у русских не хватает солдат и очень мало танков и боеприпасов. Но теперь мы на собственном опыте почувствовали, что это не так. Они затащили нас в мешок. Ты не можешь себе представить, как они воюют: если они решили взять город, то обязательно возьмут его… Только бы нам выбраться отсюда живыми!»

Солдаты писали, что офицеры ввели их в заблуждение. Теперь же они по–настоящему почувствовали всю бессмысленность этой войны.

У четвертого радиста нашли письмо жены, в котором она заверяла его в своей верности.

Пятый радист регулярно слушал радиопередачи Национального комитета, обсуждал их со своими товарищами. Он склонил своих друзей к тому, чтобы перебежать на сторону русских.

После того как радисты ушли, Виктор доложил майору свои выводы по первому допросу.

— Хорошо, Виктор Андреевич, что вы прониклись доверием к этим солдатам. Возражений в отношении их я не имею. Думаю, что они не обманут наших надежд. А что касается перехода сорока пленных солдат на сторону вашего комитета, то тут, по моему, вы несколько поторопились.

— Вовсе нет, товарищ майор, — возразил ему Виктор. — Они хорошо подготовлены…

— Знаю, они все прочли Манифест и вы с ними уже поговорили, но это еще не подготовка.

— Понимаю, — замялся Виктор. — Но когда они шли по тылам, то собственными глазами видели сожженные села, убитых мирных жителей: женщин, детей, стариков… Это произвело на них сильное впечатление и в значительной степени подействовало на их решение.

— Если для того чтобы перейти на другую сторону, достаточно посмотреть на содеянное самим собой и тебе подобными, то почему тогда на нашу сторону перешла не все гитлеровские солдаты? — с усмешкой спросил майор.

— Чтобы решиться на такое, нужно время, — нашелся Виктор. — Видимо, эти сорок человек раньше задумывались над этим, а не пришли к такому решению по пути в лагерь для военнопленных. Многие же до сих пор или вообще ничего не слышали о Национальном комитете, или слышали очень мало…

— Подожди! — перебил Виктора майор, подняв руку. — Ты же сам мне только что говорил, что почти семьдесят процентов пленных знакомы с деятельностью Национального комитета.

— Говорил, так как нам об этом сказали на последнем совещании уполномоченных комитета, — объяснил Виктор. — Тридцать пять процентов пленных узнали о нем из листовок комитета, двадцать — через нашу радиостанцию «Свободная Германия», а остальные — через наши ОГУ и МГУ и нашу газету.

— Я полагаю, что после приезда сюда делегации Зейдлица о вашем комитете будут знать еще больше. — Майор улыбнулся. — Но этого мало. Большинство немецких солдат слышали, что такой комитет существует, но они не имеют представления, кто в него входит и каковы его цели.

Затем Кипиани и Виктор обсудили некоторые мероприятия по оживлению фронтовой пропаганды и продумали, сколько экземпляров Манифеста комитета потребуется им еще.

В это время в комнату бесшумно вошел Анатолий. Майор его даже не заметил.

Толик принес им чай и яичницу. Виктору досталась большая порция. Парню хотелось поговорить с Виктором, но так, чтобы им никто не мешал.

Кипиани высказал опасение, что в большом лесу, который наступающие советские войска попросту обошли и который теперь оказался как бы в тылу, по–видимому, находится большая группа гитлеровцев, отставших от своих частей.

— Как вы полагаете, товарищ Шенк, что нам предпринять, чтобы обезопасить эту группу?

— Я полагаю, что нам необходимо без промедления прочесать лес и вывести из него как можно больше немецких солдат, — ответил Виктор.

— Так… — Майор усмехнулся. — И как же вы себе это представляете? Стоит вам приблизиться к лесу, как вас из него могут обстрелять, более того, встретить мощным огнем, а укрытия у вас не будет…

— Такое, разумеется, может случиться, но… Возможно, есть смысл подъехать к опушке леса на спецмашинах с МГУ и передать воззвание, вернее, требование немедленно сложить оружие. Я, например, готов попытаться…

Другого ответа от Виктора майор Кипиани и не ожидал. Вынув из своей полевой сумки топографическую карту, он начал объяснять Виктору, как можно безопаснее подъехать к лесу.

— Сначала вы расположитесь вот в этом селе. От него до леса километра три. Первую радиопередачу проведете рано утром под покровом сумерек и утреннего тумана. Вас будет сопровождать капитан Малкин, я же выполняю другое задание…

13

Задолго до рассвета штабной автомобиль капитана Малкина и спецмашина с МГУ прибыли в село. В просторной избе расположились двое шоферов, трое радистов и четверо немецких антифашистов. Хозяевам, пожилой супружеской паре, пришлось временно переселиться в маленькую комнатку. Все сразу же улеглись, чтобы до рассвета хоть немного поспать.

Не спалось одному Виктору, и он вышел во двор, где стояли машины. Все село спало. Откуда–то издалека доносилась редкая перестрелка, глухо ухали пушки. Временами то тут то там тявкали собаки.

Мысленно Виктор возвращался к допросу пленного офицера, о котором он до сих пор так и не поговорил с майором. Виктору казалось, что он и сейчас отчетливо видит стоящего перед ним пленного полковника, слышит, как тот на все вопросы, которые ему задавали, отвечает, что «теоретически он понял все». Теоретически полковник признал окружение восьмидесятитысячной армии вермахта, признал катастрофическое положение солдат и офицеров, но все только теоретически.

Виктор спрятал замерзшие руки в карманы. Позднее он еще не раз вспомнит эту ночь, того полковника… и Анатолия…

Виктор присел на ступеньку машины. И тут почувствовал, что в левом кармане у него чего–то не хватает. «Ножик! Я забыл его в комнате майора!»

Ножа с рукояткой, на которой были вырезаны два медведя, не было. Он сделал его для Толика, но юноша не взял нож.

Виктор прислонился к дверце кабины. И вдруг раздался скрип снега: кто–то приближался к нему. А затем послышались приглушенные голоса, говорили по–русски или по–украински.

Он осторожно выглянул из–за радиатора и, всмотревшись в полумрак, увидел вооруженную группу людей в меховых шапках. Он бросился к капитану Малкину, разбудил его:

— Товарищ капитан, там какие–то вооруженные люди, видимо, партизаны…

Капитан вскочил, быстро надел шинель и подпоясался.

— Если это партизаны, то нам их нечего бояться.

— Они идут сюда!

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появились два молодых парня в пальто нараспашку.

— Всем выйти! Всем! — выкрикнули они, держа винтовку наизготовку. — Всем выйти!

— Спокойно! Зачем кричать? — проговорил Малкин, медленно надевая шапку.

Выйдя на улицу, капитан увидел большую группу людей, одетых в гражданское, вооруженных винтовками и автоматами.

Увидев капитана, все сразу смолкли.

— Интересно, кто вы такие?! — неожиданно выкрикнул кто–то из задних рядов. — И погончики на плечи нацепили!

Толпа загудела.

— А вы кто такие? — спокойно, но достаточно громко, чтобы его могли слышать все, спросил собравшихся капитан Малкин.

— Мы партизаны и боремся против бандитов, — ответил капитану бородатый мужчина. — А вот вы кто такие, что–то не поймем… погоны носите, и немцы с вами вместе…

— Что вы за люди?! — выкрикнул кто–то из задних рядов, а тот, что стоял рядом с капитаном, направил ему в грудь штык.

Капитан еле сдерживался, чтобы не схватиться за пистолет.

— Вам давно пора бы знать, что в Советской Армии введены новые знаки различия, а офицеры теперь носят погоны, — проговорил он спокойно и, отодвинув пальцем штык от своей груди, бросил: — Уберите эту игрушку!

— Ясно, новую форму мы уже видали! Но почему вместе с вами находятся гитлеровцы?

— Да, это немцы, но ни в коем случае не гитлеровцы. Они нам помогают, понятно? Они переправляются через линию фронта по заданию штаба, чтобы выполнять в тылу врага наши специальные задания. Это вам тоже ясно?

— Выходит, они диверсанты? — спросил молодой парень со штыком.

Малкин коротко рассказал партизанам, которые сразу же прониклись к нему симпатией, о задачах немецких антифашистов.

— Ну, теперь все ясно, а то мы никак не могли понять, что вы за люди.

— У нас тоже есть один немец, он доктор!

— А ну–ка позовите нашего Герберта!.. Пусть придет сюда!

Партизаны окружили капитана Малкина и всю его группу. Начался громкий непринужденный разговор, сопровождаемый дружескими похлопываниями по плечу. По кругу пошла пачка папирос.

Виктор только сейчас понял, что жизнь и немцев и его собственная была в опасности. Стоило капитану Малкину повести себя немного иначе, как он сразу же мог вызвать подозрения партизан, а тогда все пропало бы.

Виктор подошел к Малкину, которому партизаны рассказывали, как несколько дней назад уничтожили две небольшие банды.

— Опасно было то, что эти люди выдавали себя за партизан, на самом же деле они просто бандиты… — Обернувшись в сторону подошедшего мужчины, он воскликнул: — А вот доктор! Герберт, иди сюда!

Подошедший мужчина был еще молод, бородат. На нем были синие офицерские брюки с красным кантом, сапоги и гимнастерка, а на голове — фуражка немецкого лесника. Увидев советского капитана, он, щелкнув каблуками, отдал честь и представился:

— Младший врач Герберт Буше…

Окинув взглядом странное одеяние врача, Малкин улыбнулся. Однако поговорить с ним капитану не удалось. Близился рассвет, и командир партизанского отряда посоветовал Малкину начать действовать. Партизаны хорошо знали этот лес и предложили показать хорошее место для установки МГУ.

Когда капитан садился в свою машину, к нему, запыхавшись, подбежал Герберт Буше и попросил:

— Товарищ капитан, возьмите меня с собой!.. Я вам там пригожусь!.. Очень вас прошу!

— Но вы же врач… — с удивлением произнес капитан. — Вы гораздо нужнее партизанам!..

— Больше я уже не нужен, — перебил его Буше, — теперь в отряде есть советские врачи!

— А что скажут на это сами партизаны?

Стоявший рядом с капитаном бородач — командир партизанского отряда сказал, что они не будут возражать, если их Герберт примкнет к движению «Свободная Германия».

Малкин немного помедлил, а затем сказал:

— Взять вас в группу антифашистов, которая действует в полосе наступления нашей дивизии, я могу, но вот вопрос о включении вас в движение могут решать только немецкие товарищи, вы понимаете?

Почувствовав, что Малкин благосклонно отнесся к его просьбе, Буше сказал:

— Я думаю, товарищ капитан, что сейчас важно, чтобы вы меня взяли к себе, а остальное потом уладится.

Капитан задумался. Командир партизанского отряда рассказал ему, что Герберт хорошо зарекомендовал себя во многих сложных операциях, но капитан не мог безоговорочно доверять людям, которых сам не проверил в деле, а предстоящая операция была очень опасной. И тут капитан увидел Виктора, стоявшего неподалеку.

— Товарищ Шенк, — спросил капитан, — как вы думаете, что нам делать с ним?

— Взять, товарищ капитан, — не раздумывая ответил Виктор. — Полагаю, что рекомендация партизан должна вас удовлетворить.

— Хорошо, пусть садится в радиомашину! А вы, Виктор Андреевич, расскажите ему о нашей задаче!

Довольный Буше зашагал вслед за Виктором. Позднее, когда Буше вернулся после операции, капитану случайно удалось познакомиться с дневником немецкого доктора. Вот один отрывок из него:

«…Занимая должность младшего врача в небольшом русском городке, я лечил не только солдат гарнизона, но и гражданское население. Посещая своих пациентов, я невольно совершал прогулки по живописным окрестностям. Осень в России так же прекрасна, как и у нас в Тюрингии. Это был лучший период моей жизни. Но вскоре все изменилось.

Мой начальник, капитан Франц, однажды, когда я осматривал больного украинца, накричал на меня и приказал впредь не обслуживать никого из местных, до которых нам, по его словам, не должно быть дела.

Я заметил, как торжествовал санитар–унтер, который всегда шпионил за мной. Он–то и нашептал капитану, что я не имею никакого права лечить гражданских больных, не получив для этого указаний начальника отделения.

— Завтра же я пожалуюсь на вас начальнику, — заявил капитан, когда я попытался поспорить с ним.

Утром он снова вызвал меня и спросил:

— Буше, вы слышали, как некая Лидия обозвала фюрера свиньей, и не заявили о ней. Так это?

— Так точно.

— Почему вы скрыли этот факт?

— Я считал, что она была пьяна: ее зрачки…

Но капитан перебил меня:

— А несколько позднее вы сами говорили, что Гитлеру место на виселице. Было такое?

— Нет.

— Кроме того, вы утверждали, что Германия проиграла войну.

— Такое вполне возможно.

— После наших неудач в Африке вы заявляли, что число русских партизан с каждым днем растет… Это вы говорили?

— Да, я говорил это и уверен, что так оно и есть…

Вопросы следовали один за другим, и капитан уже наслаждался своим триумфом. Санитар тоже торжествовал, а я же лихорадочно думал о том, как мне избежать петли. Оставался единственный выход — бежать к партизанам.

После окончания допроса капитан Франц по телефону приказал лейтенанту Штитцеру держать меня под домашним арестом и выставить охрану к моей квартире. Так я оказался под арестом. Обмануть часового мне не составило труда.

— Доложите господину капитану, что мне плохо, я заболел… — сказал я часовому, который стоял за моей дверью. Вскоре дверь открылась. Показав рукой в сторону клозета, я пошел в кустарник, где он находился. Через минуту я вышел оттуда и незаметно побежал к лесу.

Как долго я бежал, не знай. Изнемогая от усталости, упал на землю, чтобы передохнуть. Вокруг росли кусты. Вдруг я услышал рокот грузовика, едущего по лесной дороге. Выглянув, увидел, что в кузове машины полно солдат. Один из них дал очередь из автомата, но не по мне, а по какому–то человеку, находившемуся на опушке леса. Человек вскочил на ноги и, сделав по машине несколько выстрелов из пистолета, скрылся в лесной чаще.

«Партизан! — обожгла меня мысль. — Это был наверняка русский партизан! Выходит, они совсем рядом, а я их ищу!» Однако прошло несколько дней, прежде чем я разыскал их.

А до того момента мне пришлось питаться ягодами, пить воду из луж. Ноги мои были стерты в кровь.

Однажды вечером я неожиданно натолкнулся на колонну конных повозок — это и были партизаны.

В отряде я исполнял обязанности врача, а также принимал участие в нескольких боевых операциях…»

Небольшая группа партизан на немецком трофейном грузовике ехала впереди, а за ними на штабном автомобиле — капитан Малкин. Завершала процессию спецмашина, оборудованная мощной говорящей установкой. Дорога была каждая минута. По словам пленного, которого привели партизаны, в лесу находилось тысячи две немцев — остатки разбитых подразделений и отставшие от своих частей солдаты.

Выехав из села, автомашины свернули на боковую дорогу, которую в темноте было нелегко разглядеть. Виктор ехал в радиомашине, глядя в окно. Тут и там поднимались плоские холмы, поросшие густым кустарником. Кратко рассказав Буше о предстоящей операции, Виктор задумался над тем, что именно он скажет своим соотечественникам через МГУ. Он понимал, что жизнь людей, которые ехали сейчас в этих трех машинах, во многом будет зависеть от того, удастся ли ему своим выступлением убедить немцев не сопротивляться и сдаться. Но Виктор понимал также, что сделать это будет ему, не очень грамотному рабочему, трудно… По этому поводу майор Кипиани как–то сказал: «Вот это–то ты и должен использовать, Виктор Андреевич! Без рабочих не может быть никакого народного фронта!» Но сейчас он думал, как уговорить немцев не только не оказывать сопротивления, но и сдаться в плен.

Подъезжая к лесу, колонна сбавила скорость, а затем и вовсе остановилась между двумя холмами. Виктор видел, что Малкин вышел из своей машины и о чем–то заговорил с партизанами. По первоначальному плану было решено первое обращение к немцам передать с этого места. Однако партизаны убедили их не делать этого, так как лес здесь негустой и тянется узкой полоской, так что никаких гитлеровцев здесь и быть не может.

Машины осторожно выехали из–за холмов на открытую местность. Со стороны леса дул резкий ветер, метя по земле снежную порошу. Откуда–то издалека доносился грохот артиллерийских разрывов.

Открытый участок дороги, тянувшийся до леса, казался бесконечным. Все напряженно всматривались в даль. Ветер крепчал, а иногда его порывы становились такими сильными, что кузов машины содрогался.

Но как только машины въехали в лес, завывания ветра не стало слышно.

За каждым деревом, за каждым кустом их могла подстерегать опасность. По лесной дороге машины продвигались очень медленно.

Виктор внимательно прислушивался. Вот резко крикнула какая–то ночная птица, эхо гулко повторило ее крик.

Неожиданно машины оказались на лесной поляне и остановились. Малкин рукой показал направление, в котором надлежало развернуть рацию.

Партизаны попрощались с Малкиным и, усевшись в грузовик, поехали обратно, пожелав антифашистам успеха в их работе.

Техники включили аппаратуру, и на лесной поляне раздалось равномерное тиканье метронома, а затем из репродукторов полилась музыка, зазвучала немецкая народная песня.

Виктор невольно вздрогнул: так непривычно было слышать здесь, в русском лесу, старую баварскую мелодию.

Виктор взял в руки микрофон и, поднеся его ко рту, начал:

— Офицеры и солдаты! Камараден! Говорит уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия»… — Он назвал номер части, в которой он служил до сдачи в плен, и продолжал: — Слушайте меня внимательно! Поверьте мне, камараден… Вы сейчас находитесь в лесу, который полностью окружен советскими частями и отрезан от немецких войск… Короче говоря, все вы находитесь в советском тылу, далеко за линией фронта!.. На что вы надеетесь? Чего ждете? Независимо от того, продержитесь вы тут еще несколько часов или не продержитесь, судьба войны не изменится. Гитлер уже проиграл ее. Так подумайте о своих близких: о женах и детях, о родителях, братьях и сестрах, оставшихся дома! Они ждут вашего возвращения. Не верьте сказкам, не верьте, что русские расстреливают пленных! Как вы слышите, я–то живой, а рядом со мной сидят еще трое немцев. — Виктор назвал фамилии и номера воинских частей, в которых служили его товарищи, и продолжал: — Кончайте наконец с этой войной, переходите к нам!.. И еще одно: не оставляйте на произвол судьбы раненых товарищей. Забирайте их с собой! Здесь им немедленно будет оказана медицинская помощь. Вместе с нами находится врач, тоже немец… И не бросайте свои котелки и ложки, они вам пригодятся: у нас вы получите горячую пищу!

Вслед за Виктором по радио выступили Цингет и Ханнес. Последним говорил Эберле. Когда передача закончилась, Виктор вылез из машины и, остановившись возле капитана Малкина, прислушался. Ничто не нарушало тишину леса.

Вскоре подошли и остальные.

— Возможно, стоит повторить передачу, — предложил Буше.

Ему никто не ответил. Каждый был погружен в свои мысли.

Спустя несколько минут капитан Малкин приказал проехать немного вперед и повторить передачу. Машины медленно покатили дальше в глубину леса. И снова послышалось размеренное тиканье метронома, а затем — народная немецкая песня.

Время от времени, когда машина проезжала еще метров триста, передача повторялась. Однако кругом стояла тишина. Из леса никто не выходил. И хотя все были удручены этим, но все же не теряли надежды. И лишь один Цингет пессимистически утверждал, что немцы скорее перестреляют друг друга, чем сдадутся.

— Не торопитесь ли вы выносить приговор? — спросил капитан Малкин.

— Не тороплюсь ли? — переспросил Цингет. — Им, по крайней мере, уже пора бы знать, что они для фюрера и его сатрапов являются всего–навсего пушечным мясом, Война и без того проиграна…

— Тогда почему же вы сами перешли к нам только сейчас, а не раньше? — перебил его капитан.

— Я… так сказать… мы… — растерянно залепетал Цингет.

— Ладно, — махнул рукой капитан, — я не собираюсь обижать вас, но в следующий раз, прежде чем осуждать других, сначала подумайте о себе.

Между тем наступил рассвет. Было бы неплохо сделать перерыв и немного отдохнуть.

Выставив двух шоферов часовыми, все устроились в радиомашине немного поспать. Однако едва они легли, как пришли шестеро немцев, изъявивших желание сдаться в плен.

Когда Виктор вышел к ним, он по выражению их измученных лиц понял, что работа Ханнеса и Цингета была не напрасной — немцы уже не боялись плена. Пленные сообщили, что днем сюда придут многие из тех, кто боялся ночью пускаться в путь по незнакомой местности, и даже изъявили желание обратиться по радио к своим соотечественникам.

Капитан Малкин, заметив, как жадно пленные поглядывают на хлеб, предложил им сначала немного перекусить.

Спустя несколько минут, собравшись перед микрофоном, пленные рассказали о том, как их здесь встретили, как накормили. Правдоподобность передачи подкреплялась тем, что они перебивали один другого, смеялись, называли друг друга по имени.

Настроение у антифашистов сразу же поднялось. Капитан вышел на поляну. Спустя несколько минут на ней появилась большая группа немцев, человек сто пятьдесят, которые решили сдаться, не дожидаясь наступления утра.

— А как настроены остальные? — спросил Виктор у немцев.

— Они тоже придут к вам, — ответили ему, — но чуть позднее. Они слишком напуганы.

— Ну так уговорите их!

Из разговора с пленными выяснилось, что большинство солдат, оказавшихся в окружении, надеялось на то, что их вызволят из котла. Сдаваться в плен они сразу не могли решиться, все еще веря нацистской пропаганде, кроме того, они боялись, что во время перехода их могут застрелить собственные офицеры, пытавшиеся поддерживать дисциплину только с помощью оружия.

Малкин дал немецкому лейтенанту временный пропуск и сказал, какой дорогой ему следует провести сто пятьдесят сдавшихся солдат и унтер–офицеров без всякой охраны на ближайший пункт сбора военнопленных.

Примерно через час на поляне появилась новая группа — сто восемьдесят человек.

В перерывах между приемами пленных Виктор и его коллеги вновь повторили свое обращение через МГУ.

После прибытия двух крупных групп на поляну вышли… всего два немца. Подняв руки, они шагали друг за другом: впереди — маленький офицер в очках, а вслед за ним солдат ростом побольше. Проходя мимо немцев в военной форме с черно–бело–красными повязками на рукавах, они недоверчиво покосились на них. В трех шагах от капитана Малкина они остановились, и офицер, приложив руку к козырьку, доложил:

— Обер–лейтенант Земпер со своим ординарцем прибыл для сдачи в плен! — И, не дав капитану Малкину возможности что–либо сказать, офицер попросил хлеба. Им дали не только хлеба, но и консервов, колбасы. Усевшись под деревом и утолив голод, они только теперь поверили, что живы.

Обер–лейтенант, вдруг перестав жевать, подошел к капитану Малкину и сказал, что в лесу недалеко отсюда находятся люди из его батареи. Виктор потребовал, чтобы офицер передал своим подчиненным приказ следовать за своим командиром в плен. Обер–лейтенант согласно кивнул, но вернулся под дерево, где остался его ординарец, и снова принялся за еду.

Когда консервная банка была опустошена и ординарец забросил ее в кусты, обер–лейтенант Земпер встал и спросил:

— Где я должен говорить?

Виктор провел офицера в радиомашину, подавляя в себе неприязнь к этому человеку.

— Солдаты штабной батареи, узнаете вы мой голос? — проговорил обер–лейтенант в микрофон. — Говорит командир вашей батареи обер–лейтенант Земпер! Я нахожусь на поляне в нескольких сотнях метрах от вас, где только что сдался в плен. — Тыльной стороной ладони обер–лейтенант вытер губы и продолжал: — Сообщаю вам, что меня здесь хорошо приняли и накормили… Поскольку вы слышите меня, то, следовательно, понимаете, что никто меня не расстрелял… Я… Я хочу вам сказать, что здесь спасут вашу жизнь. Мы находимся за линией фронта, в русском тылу. Всякое сопротивление бесполезно. — Сделав небольшую паузу, офицер продолжал: — А потому я приказываю: всему личному составу батареи следовать ко мне, предварительно сложив оружие! — Слова приказа офицер повторил трижды.

— Как вы думаете, солдаты подчинятся вашему приказу? — спросил его Виктор.

Обер–лейтенант резко вскочил:

— Как вы можете сомневаться?! Мои подчиненные не откажутся выполнить мой приказ!

Однако солдаты батареи, неизвестно по какой причине, не торопились выполнять приказ своего командира. Лишь спустя три часа из леса появились пленные, но пришли не все, а только тридцать семь артиллеристов из батареи обер–лейтенанта Земпера. Вслед за ними подошли десятки отставших от своих частей солдат во главе со своими офицерами.

До сумерек на призыв Национального комитета откликнулось около двух тысяч немецких солдат, которые предпочли плен бессмысленной гибели.

Малкин был доволен и приказал готовиться в путь.

* * *

Анатолий увидел колонну пленных немцев, возглавляемую капитаном Малкиным, когда шел за продуктами для майора. Юноша остановился как вкопанный. Он долго смотрел на пленных. Его внимание привлек молодой бородатый мужчина, замыкающий колонну. Лицо его показалось Анатолию знакомым, хотя сразу он никак не мог вспомнить, где видел его. Возможно, он был из соседней дивизии, в которой Толика приютили после смерти отца. Тогда почему он не в советской военной форме? И тут Толик заметил, что, проходя мимо Виктора, мужчина что–то сказал ему по–немецки. Неужели и он немец? И в тот же миг Толика вновь охватило недоверие. Он никогда не забудет тот страшный день, когда фашисты ворвались в его дом и начали избивать отца. Нет, этого человека среди убийц отца не было. Тогда откуда Толик его знает? И тут он вспомнил молодого немецкого военного врача, который оказывал отцу медицинскую помощь, несмотря на строжайший запрет оккупационных властей. Потом этот врач исчез, а односельчане говорили, что его куда–то неожиданно отправили.

Да, это был, конечно, он. Сейчас он вошел в дом вместе с капитаном Малкиным и Виктором.

Обрадованный, юноша хотел догнать врача, но не сделал этого, постеснялся Виктора и майора Кипиани. Какое–то время он относился с недоверием даже к Виктору, своему спасителю, а слова майора, что и среди немцев есть антифашисты, были встречены пареньком с явным недоверием. Однако действия молодого немецкого врача, которого Анатолий знал задолго до своей встречи с Виктором, свидетельствовали о том, что антифашисты среди немцев безусловно были.

Несколько минут Толик стоял в нерешительности. Врач, судя по всему, не узнал его.

«Как мне наладить отношения с Виктором? Можно ли сделать это, ничего не объясняя ему? — думал Толик, но тут же решил: — Нет, так будет нечестно».

Собравшись с мыслями, Анатолий вошел в дом. В коридоре он встретился с капитаном Малкиным, как раз вышедшим из комнаты, где майор Кипиани беседовал с немецкими антифашистами. Толик спросил майора, что за человек этот бородатый немец.

Капитан Малкин с недоверием посмотрел на парня и спросил:

— А почему тебя это интересует?

Обидевшись, Толя хотел молча повернуться и уйти, но передумал и коротко рассказал капитану все, что знал о немце.

— Это он и есть! — улыбнулся Малкин, выслушав Толика. — Ты можешь поговорить с ним.

Майор Кипиани недоуменно посмотрел на парня, когда тот, ничего не объясняя, подошел к немцу и сказал, кто он такой.

Сначала Буше смутился, но потом обнял Толика, как хорошего знакомого.

15

Когда Виктор доложил майору Кипиани об успешном завершении операции в лесу, тот улыбнулся и похвалил немецких антифашистов.

Вид у майора был неважный. Он плохо чувствовал себя: не проходили головные боли, позывы на рвоту, головокружение.

«Товарищ майор, вам необходимо немедленно лечь в лазарет», — несколько дней назад сказал ему врач, видя состояние Кипиани…

— Вам нехорошо, товарищ майор? — озабоченно спросил Виктор после доклада.

— Ничего, ничего. — Кипиани жестом подозвал к себе всех, кто находился в комнате.

— Может быть, позвать врача? — предложил кто–то.

— Не нужно, завтра я и так ложусь в госпиталь, — ответил Кипиани, разворачивая на столе топографическую карту, чтобы познакомить всех с обстановкой. — Как вы знаете, на востоке граница котла проходит по берегу Днепра. — Майор показал границу на карте. — Вот здесь, между Каневом и Черкассами. А это значит, что котел с запада на восток протянулся более чем на сто двадцать пять километров, а в ширину — примерно на девяносто километров. За последние дни размеры котла значительно сократились на юге и востоке, но особенно — на севере в северо–востоке. В ходе боев освобожден город Корсунь–Шевченковский, который являлся важным стратегическим пунктом противника. Освобождение Корсуня, это всем нам ясно, является последним этапом в ликвидации окруженной группировки противника.

Пока Кипиани объяснял обстановку в полосе действий ближайших дивизий противника, подошел Толя. Он налил всем чаю.

— Наши войска теснят гитлеровцев от Корсуня в западном направлении, на Стеблев, и в юго–западном — на Шандеровку, — продолжал майор, — Однако далее Шандеровки окруженной группировке врага отступать некуда. Оказывать серьезное сопротивление противник уже не способен. Гитлеровцы несут большие потери…

— Какие именно? — поинтересовался Виктор.

— На сегодняшний день, по имеющимся данным, противник потерял убитыми более тридцати тысяч солдат я офицеров, — ответил майор, расправляя карту на столе.

— Вот как? — удивился Виктор. — Это всего около двух дивизий…

— Восемнадцать тысяч двести солдат повернулись спиной к фашистам. Разве этого мало, Виктор Андреевич? — с некоторым раздражением спросил Кипиани, — В том, что их так много, несомненно, большая заслуга уполномоченных Национального комитета «Свободная Германия» и ваших помощников, ведущих борьбу своим словом в самом центре котла.

— Товарищ майор, вот вы говорите, что окруженные в районе Шандеровки немецкие части не способны оказывать сопротивление советским войскам. Почему вы считаете так? — не унимался Виктор.

— Потому что мне стало известно, что гитлеровцы все свои усилия направляют на то, чтобы вырваться из котла. Сегодня ночью они предпримут эту попытку.

Говоря так, Кипиани исходил из донесений советской разведки, что остатки немецких частей сосредоточиваются на западной дуге котла. Их действия свидетельствовали о том, что гитлеровское командование планирует прорыв на западе. На южном выступе котла находились танковая дивизия СС «Викинг», бригада СС «Валония», а также 72–я и 112–я пехотные дивизии, обе сильно потрепанные. На северном выступе сосредоточились остатки 57, 82, 167–й и других пехотных дивизий, за которыми располагались тыловые части. В центре находились бронированные машины и штабные машины с офицерами.

Слушая майора, Виктор недоверчиво покачивал головой.

— Если это так на самом деле, то правое крыло, состоящее из остатков дивизий, не имеет тяжелого оружия и обременено тыловыми частями, — заметил Виктор.

— Совершенно верно, — подтвердил его предположение майор. — Все моторизованные соединения и оставшаяся техника сосредоточены на левом крыле.

— Что же можно предположить? — спросил Виктор.

— По моему мнению, план Штеммермана, а точнее — план Гилле, ясен. Гитлеровское командование решило пожертвовать своим правым крылом, которое примет на себя огонь наших частей и тем самым облегчит прорыв левого крыла.

— А что же будет с генералами и штабными офицерами, которые находятся в центре? — спросил майора Эберле.

Кипиани пожал плечами, насмешливо заметил:

— Они, разумеется, быстро оторвутся от правого крыла и как можно быстрее, они ведь все на колесах, займут свое место под защитой левого крыла. — Понизив голос, майор продолжал: — Судя по показаниям пленных, все штабы и командиры, действующие на правом крыле, получили приказ вовремя присоединиться к левому крылу.

Наступила полная тишина.

Все присутствующие понимали, что не только сама попытка, но даже мысль о прорыве из котла, учитывая наличие сильного внешнего и внутреннего советского кольца окружения, — затея бессмысленная и безответственная. План прорыва фашистских войск, собственно, ничем не отличается от предательства огромного масштаба. Это и было предательство. В надежде на свое командование, на порядочность командиров оставшиеся в живых немецкие солдаты пойдут в самое пекло, под огонь советской артиллерии, танков и пехоты…

Виктор встал и, застыв по стойке «смирно», сказал:

— Товарищ майор, я прошу вашего разрешения на проведение последней операции.

— Ни в коем случае!

Виктор ждал возражения. Он знал, что немецких антифашистов на время проведения военных действий держали подальше от передовой. Однако Виктор решил настаивать на своем.

— Если немцам удастся прорваться в направлении Лисянки, — продолжал он, глядя на карту, — а они будут во что бы то ни стало стараться сделать это, потому что надеются на встречу с танками генерала Хубе, то они окажутся вот здесь… — Виктор показал точку на карте. — Местность эту я знаю очень хорошо… — И он начал объяснять, почему считает ее подходящей для передачи воззвания через МГУ.

Свой план он изложил с таким воодушевлением, что Кипиани начал мысленно взвешивать все «за» и «против».

— Вы говорите, вот здесь? — Майор склонился над картой. — Нет, это далеко не самое лучшее место… Уж если идти на это, то место следует выбрать другое… Вот хотя бы здесь! — И он показал пальцем на узкую заштрихованную полоску, тянущуюся с востока на запад. — Немцы, вероятно, пройдут мимо вот этих болот, обходя их с юга. А на этих холмах, с северной стороны, может стоять наша радиомашина, ну, предположим, где–нибудь вот здесь. — Взяв карандаш, Кипиани поставил на карте топку, но тут же отбросил его в сторону со словами: — Хотя нет, кто нам может гарантировать, что они не обойдут болото с севера? Кто может за это поручиться? Виктор, однако, не сдавался.

— Возможно, что Гилле и пойдет на этот вариант, но тогда об этом должно знать и командование фронта. Товарищ майор, вы можете сказать, как можно…

В этот момент в комнату вбежал радист и взволнованно доложил:

— Товарищ майор, мы ее поймали!

— Кого?

— Радиостанцию немецкой дивизии! — И радист снова побежал к своей рации.

Все последовали за ним. Радист только что перехватил радиограмму командира гитлеровской дивизии, направленную командующему окруженными войсками.

«Около шестнадцати часов русские перерезали дорогу Стеблев — Шандеровка. Наше положение крайне напряженно. Ожидаю ваших указаний», — сообщал командир гитлеровской дивизии.

— Товарищ майор! — Виктор вытянул вперед руку. — Раз мы нашли длину волны, на которой работает радиостанция противника, то мы можем немедленно…

Кипиани словно отгадал его мысли и сказал:

— Мы, Виктор Андреевич, не только можем, но и должны сделать это. Мы немедленно передадим им воззвание Национального комитета, полученное от генерала Зейдлица. — Майор повернулся к радисту, сидящему у рации. — Установите связь с немцами!

Гитлеровский радист не заставил себя долго упрашивать: он сразу же принял текст воззвания от уполномоченного Национального комитета рядового Виктора Шенка.

Прошло несколько минут.

Наконец немецкий радист передал, что он к приему готов.

Виктор взял микрофон и начал говорить. Сначала он сообщил, что в течение прошедшего дня в плен сдалось 1873 немецких солдата. Раненые были незамедлительно отправлены в соседнюю деревню в лазарет, им сразу же была оказана необходимая медицинская помощь. Затем Виктор очень коротко остановился на целях Национального комитета, а в заключение зачитал текст воззвания:

— «Офицеры и солдаты!

Вы находитесь перед полным уничтожением!

Прорыв из котла невозможен!

Попытка гитлеровских войск помочь окруженным извне полностью провалилась. Продвинувшись за четверо последних суток всего на несколько километров, деблокирующие войска понесли большие потери и были вынуждены остановиться.

Несмотря на все наши предложения, ваши генералы не пожелали разговаривать с нами.

Теперь настало время действовать вам самим!

Немедленно прекратите ведение боевых действий! Переходите на сторону Национального комитета группами и в одиночку!

Гитлер и его генералы ведут вас на верную смерть!

Национальный комитет поможет вам вернуться домой!»

В самом конце своего выступления Виктор перечислил фамилии лиц, подписавших это воззвание: генерала артиллерии Зейдлица, генерал–майора Корфеса, майора Энгельбрехта, лейтенанта фон Кюгелгена.

— Немедленно передайте текст воззвания своим офицерам! Не тяните время, камараден, и действуйте так, как вам советует Национальный комитет! Действуйте, пока еще не поздно! — проговорил Виктор в микрофон и попросил немецкого радиста подтвердить прием.

Прошло несколько томительных секунд, и прием был подтвержден.

— Один момент! — выкрикнул Виктор в микрофон. — Это «Лев», да? Да или нет?.. Это позывной пяти наших радистов!

— Пятеро немецких радистов, если я не ошибаюсь, относятся совсем к другой дивизии, — заметил капитан Малкин.

— Да, это верно! — согласился с ним Виктор.

— Ну, теперь вы и сами видите, — начал майор, — что совсем не обязательно ходить по ничейной земле для того, чтобы приносить пользу. Мы и с помощью рации можем сделать много полезного.

Виктор слегка скривил губы и, посмотрев на Кипиани, тихо сказал:

— Нас здесь всего пятеро, товарищ майор. Если двое из нас останутся у рации, то троим все равно нечего будет делать. А через несколько часов от рации вообще никакого толку уже не будет, так как начнется паническое бегство гитлеровцев и никто там радиопередачи принимать не будет. — В голосе Виктора звучала настойчивость. — Товарищ майор, разрешите нам хотя бы эти последние часы как следует поработать.

Кипиани медлил. Если бы он сам мог поехать с ними, тогда все было бы проще. Посмотрев по очереди на остальных немцев, он понял, что они с нетерпением ждут его решения.

— Хорошо, товарищ Шенк, — произнес майор, немного подумав. — Поезжайте, тем более что на этом участке фронта относительно спокойно. Но как только Гилле начнет свою операцию, немедленно возвращайтесь обратно! Немедленно! Вы меня поняли?

— Понял, товарищ майор! — обрадовался Виктор.

Дав Виктору необходимые указания и попросив его не приближаться к немецким позициям, майор приказал немедленно подготовить радиомашину с МГУ к выезду. Через четверть часа Виктор, Цингет и долговязый Ханнес вышли из комнаты, а Эберле и Буше остались у рации.

16

Когда трое немцев вышли от майора Кипиани на улицу, Толик незаметно пошел за ними. Спрятавшись за плетнем, он начал наблюдение. Дойдя до соседнего дома, немцы остановились и закурили. Потом Виктор что–то сказал, и все трое засмеялись. Долговязый долго смеялся, а затем похлопал Виктора по плечу. Оживленно разговаривая, они подошли к спецмашине с радиостанцией, сели и уехали, а Толик стоял у плетня, и ему все еще казалось, что он слышит громкий смех Виктора. В дом юноша пошел только тогда, когда машина исчезла вдали. Оттуда, где скрылась машина, доносились разрывы артиллерийских снарядов.

Охваченный беспокойством, Толик вошел в избу и сел за стол. Перед юношей еще стояли жестяные кружки, из которых антифашисты только что пили чай. Из соседней комнаты доносились голоса: майор и двое оставшихся немцев готовили очередную радиограмму.

Вскоре майор вошел в комнату, где сидел погруженный в свои мысли Толик.

— Скажи, Анатолий, — заговорил Кипиани, обращаясь к парню как к взрослому, зная, что это понравится парню. — Скажи, ты уже думал, чем будешь заниматься завтра утром, когда я уеду в госпиталь? Ты останешься здесь возле капитана Малкина или хочешь, чтобы я направил тебя в другую часть?

Когда майор упомянул о капитане Малкине, Анатолий застенчиво улыбнулся и покачал головой. Нет, в другую часть он не хочет!

— Догадываюсь, о чем ты сейчас подумал, — сказал Кипиани. — Я и сам хотел бы поговорить с тобой о Викторе Андреевиче… Сиди, сиди!

Майор на миг задумался, с чего начать разговор. Может, рассказать о положении рабочего класса Германии в 1933 году и беспримерной стачке рабочих Хенигсдорфа? Или о помощи, которую местные помещики оказывали тогда врагам рабочих, или о том, как они стремились раздробить единство бастующих? И то и другое заинтересовало бы Анатолия и помогло бы ему лучше понять жизнь молодого немецкого рабочего Виктора Шенка. Но гораздо важнее, считал майор, рассказать Анатолию о том, как вел себя Виктор в кругу рабочих, как зарекомендовал себя там.

Толик подсел к столу поближе к майору, засунув руки в карманы телогрейки. Паренек хотел, видимо, скрыть, что ему очень интересно узнать о прежней жизни Виктора Андреевича. Он боялся выказывать свое дружеское расположение к Виктору, чтобы как–то не навредить ему.

Кипиани начал свой рассказ с описания металлического завода севернее Берлина, на который пришел работать молодой Виктор. Там, в кругу рабочих с передовыми взглядами, Виктор формировался как личность, там он стал коммунистом. Майор рассказал об опасной борьбе, которую вели тогда братья Шенк.

Толик слушал молча, не поднимая глаз от стола. Спустя некоторое время он неожиданно спросил:

— А сколько ему тогда было лет?

— Примерно столько же, сколько сейчас тебе, — ответил майор.

Толик с удивлением увидел, что майор встал и пошел в угол, где лежали вещи немецких антифашистов. Казалось, он что–то ищет там.

— Больше этого я тебе ничего сказать не могу. Остальное ты должен сам понять, если ты внимательно следил за событиями, которые разворачиваются здесь. — Майор подошел к столу и положил на него нож. — Это для тебя сделал Виктор, — сказал он.

В этот момент приоткрылась дверь, показалась голова связиста.

— Товарищ майор, вас вызывает штаб армии! Сам командующий!

— Иду! — бросил Кипиани и, дружески похлопав паренька по плечу, вышел из комнаты.

Толик осторожно взял нож в руки и начал внимательно разглядывать резную ручку: два забавных неуклюжих медведя обхватили один другого. Когда–то почти такую же рукоятку для ножа вырезал Толику отец. Парень положил подарок на стол и задумался. Тишина, стоявшая вокруг угнетала его. И он невольно подумал о том, что там, где сейчас находится Виктор, рвутся снаряды, свистят пули, на каждом шагу людей поджидает смерть…

Однако скоро все мысли как бы отступили на второй план и осталась единственная: «Я должен быть вместе с Виктором! Немедленно! Сейчас же!»

Осмотревшись, юноша нашел топографическую карту и, развернув ее на столе, не без труда отыскал на ней узкую полоску, а рядом с ней — черную точку, которую наметил майор: в этом месте должна была находиться радиомашина Виктора Андреевича. Положив нож в карман телогрейки, Анатолий выскочил на улицу.

Огляделся: не видит ли его кто? Но никто не обратил на него внимания: все были заняты своим делом. По улице сплошным потоком в сторону фронта шли военные машины.

Толик побежал за одним из грузовиков, схватился за борт и залез в кузов, где лежали ящики с боеприпасами. Грузовик ехал на передовую.

* * *

Когда майор Кипиани, занятый своими мыслями, вернулся обратно, он не сразу обратил внимание на отсутствие Анатолия. Из штаба армии Кипиани сообщили, что, по их сведениям, гитлеровские войска начали операцию по прорыву, разбившись на три группы…

Кипиани сел к столу и обхватил голову руками. О том, что операция вот–вот начнется, он знал, но, однако, не мог предполагать, что гитлеровцы начнут ее в ноль часов. Сейчас же она шла полным ходом, и майор прекрасно понимал, что посланная им радиомашина находится как раз в опасной зоне.

Из соседней комнаты вышли Эберле и Буше.

— Товарищ майор, связь прервана. Немецкий радист почему–то не отвечает. Может быть, попробовать порыскать по другим волнам?

Майор нетерпеливо махнул рукой.

Эберле впервые видел майора в таком состоянии. Нетрудно было догадаться, что майор мысленно казнит себя за то, что уступил просьбе Виктора и отпустил его.

17

Толику стало жарко, пот заливал лицо, одежда липла к телу, однако он все бежал и бежал в том направлении, где, по его мнению, должна была находиться радиомашина. Огневые позиции батареи, куда вез снаряды грузовик, в котором между ящиками притаился Толик, остались далеко позади. Слева, вдоль опушки леса, расположились солдаты советского стрелкового полка. Справа, вплоть до самого леса, должно было, как думал паренек, тянуться болото, перед которым виднелась цепь невысоких холмов. Толику казалось, что именно оттуда и долетают обрывки фраз, усиленных говорящей установкой.

Вскоре лес, по которому бежал Толик, начал светлеть, явственно проступили очертания первого холма. Бросившись на землю, паренек пополз в ту сторону, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, но кругом было тихо.

Правда, через минуту ветер донес со стороны звук разрыва, сначала одного, затем еще нескольких. И в тот же миг Толик увидел, что в том месте, где, по его предположению, должны были находиться солдаты стрелкового полка, небо окрасилось в красный цвет. Именно оттуда и доносились звуки разрывов.

«Может, там бомбят?» — мысленно спросил парнишка себя, но тут же отверг эту версию: никаких самолетов он не видел и звука их моторов не слышал.

Толик осмотрелся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.

Вскочив на ноги, он побежал по направлению к холму, по колено увязая в глубоком снегу. Двигаться стало трудно, но он все равно бежал.

И вдруг ему показалось, что он явственно слышит голос Виктора. Анатолий застыл на месте. До Виктора оставалось метров пятьдесят, каждое его слово было хорошо слышно. Толик прислушался. Если бы он понимал по–немецки, то разобрал бы слова своего друга:

— …Камараден! Пароль, который вам передают сегодня для перехода линии фронта, обозначен самым правильным и дорогим словом — «Свобода»!.. Вам остается только воспользоваться им. Более восемнадцати тысяч немецких солдат правильно оценили события и перешли к нам, на сторону комитета «Свободная Германия». Этим самым они обретут свободу в Германии после окончания войны… Камараден, следуйте их примеру как можно скорее! Это ваш последний шанс!.. Если вы и впредь будете подчиняться нелепым приказам ваших генералов и офицеров, то обретете не свободу, а смерть в братской могиле… Гитлер может дать вам только это!

Неожиданно слова Виктора, усиленные через МГУ, заглушила целая серия глухих взрывов. Толик увидел, как небо в том месте, где оно только что было окрашено багрянцем, ярко осветилось.

«Артиллерия бьет! — моментально понял Толик. — Гитлеровцы пытаются прорваться! Мне немедленно нужно добраться до Виктора!»

Охваченный тревогой, Анатолий побежал дальше, все еще надеясь, что за следующим холмом увидит радиомашину. Но его надежды не оправдались.

Толик прислушался. Грохотала гитлеровская артиллерия. Вот к ней присоединилась и советская артиллерия, а с неба донесся гул самолетов: не оставалось никаких сомнений, что настал кульминационный момент битвы под Корсунь–Шевченковским.

* * *

Когда грохот артиллерийской канонады разорвал тишину и на горизонте показалось кровавое зарево, Виктор прервал свою передачу и попросил радистов показать ему на карте ближайшее село, расположенное в том направлении.

— Это Шандеровка! — почти одновременно ответили оба радиста.

Виктор нахмурился. Шандеровка была самым крупным населенным пунктом, все еще находящимся в руках окруженных немецких войск.

«А если горит Шандеровка, — думал Виктор, — то это означает, что немцы начали попытку на прорыв».

— Продолжаем нашу передачу! — громко сказал он радистам. Ему хотелось использовать для дела каждую минуту. — Возможно, что в нашем распоряжении вообще осталось не более получаса, а то и меньше.

Виктор взял микрофон и начал говорить, вкладывая в свои слова всю силу убеждения. Он апеллировал к здравому смыслу окруженных, к их чувству, не забыв напомнить о родных и близких, которые ждут их дома.

Когда Виктор делал короткую передышку, чтобы перевести дыхание, к микрофону подходили Цингет или долговязый Ханнес, чтобы еще раз зачитать воззвание Национального комитета.

Виктор снова подошел к микрофону и начал говорить о пароле для желающих добровольно сдаться в плен к русским, и в это время начался сильный артиллерийский обстрел.

В этот момент капитан Малкин, сидевший рядом с Виктором, приказал немедленно прекратить передачу и уезжать отсюда. Не слушая возражений Виктора, Малкин взял у него из рук микрофон и выключил питание.

Виктор крепко сжал губы и задумался. Предстоял нелегкий обратный путь: сначала нужно было проехать порядочное расстояние в западном направлении, а затем в северо–восточном, удаляясь от места вероятного прорыва противника. Виктору удалось убедить капитана Малкина, что им лучше ехать не по открытой местности, а добраться до ближайшего села и, спрятав машины, дождаться конца операции. Отступающие гитлеровцы вряд ли появятся в населенных пунктах: в таких случаях немцы обычно обходят их стороной.

Когда же они въехали в село и поставили машину в полуразрушенном сарае, Виктор попросил у капитана разрешения взять ОГУ и, выдвинувшись на окраину села, провести очередную передачу. Малкин согласился.

* * *

— …Камараден! Более восемнадцати тысяч немецких солдат, правильно поняв пароль «Свобода», перешли на нашу сторону, на сторону комитета «Свободная Германия». А где находитесь вы? Мы ждем вас!..

Услышав снова голос Виктора, Толик вздрогнул и остановился. На место первой остановки радиомашины паренек опоздал: она уже уехала, и он пошел по следам ее колес. Правда, шел он намного медленнее, потому что трудно было идти по глубокому снегу.

Время от времени он останавливался и прислушивался. Впереди, почти у самого горизонта, виднелось какое–то село. Однако голос Виктора доносился не оттуда. Толик пошел не по колее, а прямо на голос. Грохот артиллерии и рокот танков усилился. В небе появились самолеты. Воздух содрогался от взрывов. Горизонт полыхал огнем.

Все эти звуки не были для Толика новыми, однако он не сумел определить по ним расстояние. К тому же ветер относил звуки в сторону. Толик побежал, оглядываясь. Он видел в стороне колонну танков, над головой его не раз пролетали самолеты, до него доносились голоса людей.

Сначала он различал крики «ура!», но вскоре все они как бы слились в один протяжный вопль, доносившийся будто из–под земли.

Неподалеку около опушки леса показались советские танки Т–34. Вот они остановились, словно ожидая чего–то.

Толик забыл и о голоде, который его мучил, и о жажде, и об усталости. Несмотря на страшный шум боя, он ясно слышал знакомый голос Виктора Андреевича.

— Камараден! Командование Советской Армии гарантирует всем, кто сдастся в плен, жизнь! Вы меня слышите? Всем сохраняется жизнь: и солдатам, и офицерам!..

Держа ушанку в руках, Толик, миновав русские танки, побежал что было сил к лесочку, из–за которого доносился голос Виктора. Ветки больно хлестали его по лицу и рукам, иногда он спотыкался о корни деревьев и падал, но тут же вскакивал и снова бежал.

И вот мелколесье осталось позади. Тяжело дыша, Толик остановился. Перед ним расстилалась холмистая равнина, за которой снова начинался лес. Толик повернулся направо, откуда только что доносился голос Виктора. Сомнений быть не могло: за одним из тех холмов и находится Виктор со своей ОГУ.

Толик уже собирался надеть на голову ушанку и бежать дальше, как вдруг заметил на опушке леса гитлеровских солдат. Некоторые из них были в белых маскхалатах. Фашисты осторожно вышли из леса и, бросившись на землю, поползли к ближайшему холму, намереваясь охватить его кольцом.

Несколько секунд Толик наблюдал за ползущими по снегу гитлеровцами, а затем что было сил побежал к тому месту, где стояли советские танки.

* * *

Пока Виктор говорил в микрофон, он время от времени посматривал на узкую полоску горизонта, видневшуюся между двумя лесными массивами. Зарево больших пожаров, грохот пушек, стрельба из винтовок и пулеметов, крики множества людей, доносившиеся до него, мешали вести передачу, но в то же время придавали ему сил.

За прошедшую ночь к ним пришли двадцать семь немецких солдат и сдались в плен. Виктор, разумеется, понимал, что сделать это заставили их не столько его слова, сколько грохот советских батарей. Однако сейчас это было не столь важно: гораздо важнее то, что они не пожелали бессмысленно погибать.

Радист протянул Виктору бинокль, и Виктор внимательно осмотрел лежавшую перед ними местность. Почти у самого горизонта он увидел большую ветряную мельницу, длинный черный забор, круглый колодец, избы под соломенными крышами, сады — и все это горело. Между домами в панической спешке отступали в западном направлении колонны солдат, среди пеших изредка попадались конные повозки, легковые и грузовые машины. Время от времени в самой гуще бежавших разрывались снаряды, и тогда вся эта масса бегущих, почти неуправляемых людей в тот же миг бросалась врассыпную.

Через минуту колонны отступавших были остановлены советскими танками, которые врезались в эту массу, сея еще большую панику…

Случайно взглянув направо, Виктор заметил на недалекой опушке леса какое–то движение. По снегу ползли солдаты в белых маскхалатах, а тем временем из леса к ним подбегали новые и, упав на снег, ползли к холму, на котором находились Виктор и его товарищи.

— Виктор Андреевич! — схватил его за руку радист. — Посмотрите! Ведь они не побросали оружия, а ползут вместе с ним! Они хотят окружить нас!

Виктор перевел свой автомат, висевший у него за спиной, на грудь, готовясь встретить врага, и тут увидел, что из–за лесочка показался танк Т–34, мчавшийся к высоте. На броне танка сидели пехотинцы. Увидев ползущих гитлеровцев, пехотинцы открыли по ним огонь из автоматов. Гитлеровцы в панике бросились в лес, и оттуда, как только они в нем скрылись, заговорил станковый пулемет.

Не успел Виктор опомниться, как советский танк был уже на вершине пологого холма. Виктор и радист бросались ему навстречу. Танк затормозил, и пехотинцы помогли Виктору и радисту влезть на броню. Развернувшись, танк поехал на свою огневую позицию. Когда он остановился, из командирского люка показалась голова советского лейтенанта.

— А вам здорово повезло, товарищи! — проговорил лейтенант, улыбаясь во весь рот. — Опоздай мы хоть на минуту, гитлеровцы вас прикончили бы! Благодарите не меня, а вон того парнишку.

— Какого парнишку? — удивился Виктор.

— Черноволосый такой крепыш! Черт его знает, как он тут очутился! Во всяком случае, он правильно разобрался в обстановке. Да вот он!

Виктор взглянул туда, куда показывал рукой лейтенант, и увидел Толика. Спрыгнув с танка, Виктор подскочил к пареньку и схватил его за плечи.

— Толик! Как ты сюда попал?

Толик счастливо рассмеялся и не стал вырываться из объятий Виктора, крепко прижавшего его к груди.

Всю ночь напролет земля между населенными пунктами Шандеровка и Лисянка содрогалась от грохота артиллерийских разрывов.

Виктор, Анатолий и радист сидели на сене в полуразрушенном сарае, напряженно наблюдая за происходящим. Когда они вернулись в деревушку, откуда, уезжали на задание, то не нашли ни капитана Малкина, ни других товарищей. Не зная обстановки, они решили пока задержаться здесь.

Медленно наступал рассвет. Грохот боя отдалялся с каждой минутой.

Виктор встал и по разбитой лесенке спустился на землю.

— Куда ты? — спросил его Толик.

Виктор молча кивнул головой в сторону горизонта, где клубился густой дым.

Толик смотрел ему вслед. Виктор не спеша, чуть подавшись корпусом вперед, шел навстречу ветру. Он даже не заметил, что Толик пошел за ним.

Миновав холм, склоны которого поросли кустарником, Виктор вдруг остановился. Прямо перед ним на земле лежал молодой немецкий солдат. Виктор смотрел на его узкое, почти детское лицо, затем наклонился и чуть слышно произнес:

— Почему же ты не послушал нас? Мы же звали тебя… сколько раз звали… ждали тебя… Ты не должен был умереть…

Анатолий дотронулся до плеча Виктора, он вздрогнул в вытер лицо рукавом шинели. Ничего не говоря, Толик помог ему встать и рукавицей отряхнул снег с шинели друга.

— Виктор Андреевич, посмотри–ка вон туда! — Толик рукой показал вдаль, где виднелась бесконечная колонна пленных. — Это же пленные! Это все пленные! Вы должны поговорить с ними. Наверное, они тебя сейчас лучше поймут.

Бесконечная колонна гитлеровцев тянулась от самого горизонта по направлению к селу. Спустя минуту к Виктору подбежал советский солдат, энергично размахивая руками и радостно крича:

— Товарищ Шенк!.. — Это был один из радистов из подразделения майора Кипиани. — Виктор Андреевич! Дело идет как по маслу! Смотрите!

Виктор спокойно положил руку на плечо Толика и сказал:

— Пойдем! Ты прав, работы здесь нам хватит!

Примечания

{1}Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, т, 2, с. 225.

{2}Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, т. 2, с. 226.