1

Директор Себастиан внимательно разглядывал визитную карточку. На лицевой стороне ее значились только имя, фамилия, профессия и адрес, никаких слов, обращенных к нему лично, от руки приписано не было. Он медленно вертел карточку в своих маленьких ручках; секретарша ждала ответа, стоя неподалеку от него. Но он не спешил. Оборотная сторона тоже была пуста — белый гладкий картон.

Эта карточка была доставлена наверх из вестибюля в запечатанном конверте и в этом же закрытом конверте была вручена ему секретаршей.

Себастиану хотелось ответить: «у меня важное заседание» или «через два часа я улетаю в Париж». Зная, что эта карточка сулит неприятность, он в конце концов все-таки подавил в себе такое желание. Он еще раз взял конверт в руки, бегло осмотрел его и небрежно бросил в корзину. Затем кивнул секретарше:

— Десять минут!

Она исчезла.

Себастиан прислонил карточку к стоявшему на его столе скоросшивателю так, чтобы она была у него перед глазами: он плохо запоминал имена, но он знал, как это важно — сразу обратиться к посетителю по фамилии.

Грисбюль не удивился, когда вошел в комнату: рассказ Метцендорфера подготовил его к странному ее убранству. С дружелюбной улыбкой приблизился он к столу, за которым его стоя ждал Себастиан, и выдержал обычную церемонию, включавшую в себя предупредительно протянутый портсигар и стереотипный вопрос: «Чем могу быть полезен?»

— Вы знаете, зачем я пришел? — спросил он в свою очередь.

— Нет, — улыбнулся Себастиан и посмотрел куда-то в сторону, вероятно на одного из ангелочков. Он сделал неопределенный жест и прибавил: — Я могу только предполагать...

Ассистент без обиняков устремился к цели.

— Вы знали господина Альтбауэра? — спросил он.

Себастиан уклонился от прямого ответа. Он несколько раз сложил ладони и спросил в свою очередь:

— Ах, значит, вы по тому же делу, что и этот адвокат?

— Адвокат? — как бы удивившись, переспросил Грисбюль.

— Вы его не знаете? — спросил Себастиан, теперь и впрямь изумленно. — Странно! Да, человек, который собирался защищать этого убийцу. — Директор умолк.

Ассистент улыбнулся.

— Возможно! — согласился он. — Ведь уголовный розыск занимается только расследованием, все остальное — дело суда. — Он наморщил лоб. — Впрочем, припоминаю, в самом начале, когда нас вызвали в Бернек, появлялся какой-то адвокат. — Затем он решительно добавил: — Но это не имеет никакого отношения к моим вопросам!

— Несомненно, — любезно ответил Себастиан.

— Если бы вы смогли хотя бы вкратце рассказать о своих деловых контактах с господином Альтбауэром, этого было бы вполне достаточно.

Директор сохранил любезную улыбку.

— Деловые контакты? — переспросил он, словно удерживаясь от хохота. — Это, конечно, несколько высокопарное выражение. — Он посмотрел на свои ручки, которые по привычке сложил перед собой на столе. — Несколько лет назад Альтбауэр явился к нам с одним проектом. Ознакомившись с этим проектом, я пришел к отрицательному выводу. Вот и все. — Он поднял глаза.

— Значит, несколько лет назад! — заметил Грисбюль и с любопытством спросил: — А с тех пор вы с ним не встречались, если я вас правильно понял?

К удивлению Грисбюля, директор Себастиан стал вдруг холоден. Брови его странно поднялись над узкой оправой очков, и он спросил:

— Это допрос?

— Нет! — твердо ответил Грисбюль. — Ни в коем случае. — Он дружелюбно улыбнулся маленькому человечку.

Тут Себастиан тоже улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, спрашивайте! — Он посмотрел на часы. — Еще ровно семь минут!

— Мне они и не нужны, — быстро сказал Грисбюль. — Итак, с тех пор вы с Альтбауэром не встречались?

— Нет, — ответил Себастиан. — Он позвонил мне незадолго до своей смерти.

— Что ему нужно было?

— Чтобы мы приняли участие в его деле.

— Что за дело?

— Некое... строительство.

— А, понимаю! И как вы к этому отнеслись?

— Господин Альтбауэр хотел участия моей фирмы. Несколько лет назад, ознакомившись с его документацией, я ответил ему отказом. Поэтому на сей раз я его даже не принял.

Теперь на часы посмотрел Грисбюль.

— Прекрасно, но-моему! Еще пять минут. Сказал ли вам Альтбауэр, куда он поедет из Франкфурта?

— Да, в Пассау.

— А зачем?

— Не знаю, меня это не интересовало.

— Но потом он оказался в Бад Бернеке?

Себастиан соболезнующе развел руками.

— Я об этом слышал.

— И что его убили?

— Тоже.

— В момент убийства, господин директор, на даче находился еще один человек. Не скажете ли вы мне, кто бы это мог быть?

— Дорогой господин... — Себастиан быстро взглянул на белый кусок картона, — Грисбюль, откуда мне это знать? К сожалению, я никак не могу вам помочь!

— Прекрасно, — сказал Грисбюль сияя, — это все! — Он взглянул на свои часы. — Сэкономили больше четырех минут! Большое спасибо.

Он сделал короткий, чеканный поклон, подумал: как перед каким-нибудь генералом, людям маленького роста это часто доставляет удовольствие, — и зашагал к двери. Себастиан быстрыми бесшумными шажками провожал его, чтобы отворить ему дверь. Он уже собирался закрыть ее за Грисбюлем, когда тот еще раз обернулся и дружелюбно сказал:

— Ну конечно, не ваша фирма! Верно, отказали вы! Но вы-то сами, вы лично приняли участие в проекте Альтбауэра!

Маленький человечек оцепенел: казалось, он вдруг застыл на месте.

Грисбюль непринужденно улыбнулся ему.

Затем он увидел, как Себастиан украдкой взглянул на секретаршу, а та сделала вид, что ничего не заметила. Гладкий лоб Себастиана нахмурился. Он поднес крошечные пальчики левой руки к корням волос, потер их, словно припоминая что-то, указательным пальцем и сказал как бы в задумчивости:

— Ах, господин... — Он поднял глаза и четко добавил: — Если вы, по-вашему, это знаете, то зачем спрашиваете меня? Я к такому выспрашиванью не привык. Я хочу закончить нашу беседу.

Это были ясные слова.

Грисбюль пристально посмотрел ему в глаза, так же дружелюбно, как прежде, и сказал:

— Как вам угодно, господин директор. Но уверяю вас, это были лишь самые обычные вопросы. Мы должны были задать их, и задать не только вам, потому что адвокат предполагаемого убийцы считает, что нашел какие-то зацепки. Мы сами так не считаем. Этот адвокат хочет еще раз обследовать дачу девятнадцатого октября. Мы не возражаем, мы снимем печать накануне этого дня. Только сначала мы должны выполнить все формальности. — Он сделал легкий поклон. — Извините за беспокойство.

Лицо Себастиана не дрогнуло.

Грисбюль удалился. Дверь бесшумно закрылась за ним.

 

2

Лоскутно-пестрая машина Грисбюля выглядела очень жизнерадостно среди скопища роскошных, большей частью черных автомобилей, стоявших у высотного здания. Ассистент отметил это с удовлетворением, выйдя из подъезда и шагая вниз по ступенькам. Любопытные, веселые, удивленные взгляды, которые скользили по нему, когда он неторопливо отпирал дверцу, он пожинал как богатый урожай. Он поворачивал ключ зажигания и нажимал на педаль с таким чувством, будто все эти солидные машины испуганно потеснились перед его честной колымагой, готовой погнаться за добычей.

Он улыбался своим мыслям.

Себастиан, видит бог, был испуган. И пытался скрыть это. Значит, его, Грисбюля, утверждение соответствовало действительности. Но почему же тогда, размышлял он, директор так уверенно отрицал какое бы то ни было свое участие в проекте Альтбауэра, почему превратил разговор?

Ассистенту было ясно, что даже тень подозрения ставит под угрозу положение Себастиана как директора ГОТИБА. Наблюдательный совет акционерного общества знает, что, ознакомившись с проектом Альтбауэра по поручению ГОТИБА, Себастиан этот проект отклонил. Если же сам он все-таки участвовал в нем, то не значит ли это, что он отстранил акционерное общество от участия в прибыльном предприятии только для того, чтобы обеспечить выгоды такого участия лично себе? Одно это уже могло заставить Себастиана солгать. Значит, он пошел на риск, полагая, что Грисбюль бил только в эту точку — как оно на самом деле и было. Но в каком предприятии Альтбауэра мог вообще участвовать Себастиан? В лучшем случае в том проекте, который Альтбауэр предложил ему для ГОТИБА около трех лет назад. Но этот проект, как Грисбюль узнал от Метцендорфера, расстроился. Стало быть, не последовало и регистрации фирмы.

В плане, который Альтбауэр привез во Франкфурт на этот раз, Себастиан мог участвовать на основании прежних соглашений. Ничего не значило, что он не принял Альтбауэра: ведь Альтбауэра собирались выставить, а наличие в портфеле неизвестного посетителя каких-то бумаг, может быть предварительного договора, указывало на то, что договора, имеющего законную силу, еще не существовало. В этом случае Себастиан мог быть более или менее уверен, что его не уличат, если он будет отрицать свои деловые связи с Альтбауэром. Но было вполне возможно, что совещание Себастиана с Альтбауэром состоялось в другом месте, а не в неподходящих для этого и, пожалуй, даже опасных, с точки зрения директора, стенах ГОТИБА. Возможно, что телефонный разговор понадобился лишь для того, чтобы условиться о свидании в каком-то третьем месте. Странно, правда, что при таких обстоятельствах Альтбауэр попросил Трициус позвонить неизвестному якобы от Себастиана. Впрочем, на это он мог решиться, предположив, что Себастиан участвует в заговоре против него.

Грисбюль включил первую скорость и плавно нажал на педаль газа. Размалеванная машина весело метнулась в просвет между роскошными автомобилями и, бодро подпрыгивая, выбралась из их траурного сборища. Пестрым фрегатом поплыла она в потоке машин. Ассистент насвистывал. Он был доволен. Замешан ли Себастиан в этом деле или не замешан, он, Грисбюль, на всякий случай назвал дату — девятнадцатое октября, — когда полиция снимет арест с дачи и адвокат Марана побывает на ней. Если кому-то захочется замести следы, он воспользуется этим днем или предшествующей ночью, коротким промежутком между снятием ареста и приездом Метцендорфера.

Плывя в потоке машин, Грисбюль не мог стряхнуть с себя заботы: свою миссию во Франкфурте он считал выполненной, но не было времени, чтобы вернуться в Нюрнберг, а тем более с заездом в Пассау. В Пассау он приехал бы поздно вечером. Поговорить с Хебзакером ему уже не удалось бы, это было ясно. Появись он опять в Нюрнберге, на него, вероятно, навалились бы новые дела, которые его волей-неволей задержали бы. Он сморщил лоб. Он увидел шляпу, качающуюся на вешалке.

Выезжая из Франкфурта и постепенно повышая скорость, он решил переночевать в Штутгарте и посетить издателя Хебзакера на следующий день.

 

3

С Хебзакером можно было либо дружить, либо враждовать. Третье исключалось. Все его знакомые знали это и вели себя соответственно.

Дружить с ним значило всего-навсего подвергаться его нападкам не по каждому поводу. Враждовать с ним значило годами служить мишенью для маленьких заметок в «Баварской страже». Каждая из них сама по себе была безобидна, как оспинка, но все вместе они обезображивали свою жертву, как оспенная болезнь. Жаловаться на них в суд было бессмысленно. Заметки Хебзакера были неуязвимы, они обычно содержали многозначительный оборот, «если верить слухам...». Кроме того, сутяжничество было страстью самого Хебзакера: больше всего, помимо своей газеты, он любил судебные дрязги. На его средства жили три адвоката — он мог себе это позволить, его жена была дочерью владельца пивоваренного завода, — пространные заявления которых писались обычно под его собственную диктовку и звучали соответственно: Хебзакер был баварцем, хотел им быть, подчеркивал это и потому всем грубил. Этой нарочитой грубостью он выручал в предвыборных боях министра своей христианско-католической партии, с которым его связывали общие интересы. А министр в свою очередь подбрасывал ему косвенные денежные подспорья и прямую информацию, каковой и пользовалась «Баварская стража».

Эти факты были известны, и Грисбюль тоже о них знал. Они не сбивали его с толку: он любил узнавать людей, а как ни примитивен был духовный облик Хебзакера, успеха тот умел добиваться, и тираж его газеты рос гораздо быстрее, чем росла его грубость. Грисбюль считал, что Хебзакер был тем человеком, который должен был участвовать в деле вместо Альтбауэра: этот грубиян как нельзя более подходил для того, чтобы «выпихнуть из седла» Альтбауэра. Чем платил Хебзакер за любезность своего министра, не частью ли своей доли в ожидаемой наживе, — это помощника не интересовало. У него была одна цель — узнать, кто был тот второй человек, что находился на даче в момент убийства Альтбауэра. Хебзакер? Этот вполне мог взять на себя прямые переговоры неприятного свойства: он способен был провести их с нужной твердостью и пригрозить, что позаботится о неодобрении проекта министром, которое означало для Альтбауэра полный провал.

Альтбауэр, насколько знал его Грисбюль по всем описаниям, сперва оказал бы упорное сопротивление, но в конце концов удовлетворился бы какой-то компенсацией. Хебзакер был достаточно тверд, чтобы отделаться от Альтбауэра грошами и вдобавок еще поторговаться из-за этих грошей. Думая о Хебзакере, ассистент испытывал любопытство: как выглядит этот человек? Он не мог представить себе его.

Примерно в полдень Грисбюль приехал в Пассау. Несмотря на свое нетерпение, он не направился к Хебзакеру сразу, а завернул в закусочную, чтобы как следует подкрепиться. Без основательной порции клецок в желудке он никак не справился бы с Хебзакером.

 

4

Потом, однако, создалось впечатление, что Хебзакер совсем не такой, каким его изображают.

Вопреки ожиданию, Грисбюлю не понадобилось прилагать никаких усилий, чтобы добиться аудиенции; он прождал всего пять минут в приемной, где ему предложили для чтения «Пассаускую почту», иллюстрированный журнальчик Хебзакера, который пока еще не давал своему издателю возможности тягаться с могучими конкурентами.

Да и все остальное вовсе не походило на аудиенцию.

Кабинет Хебзакера был лишен какого бы то ни было блеска. Здесь не представительствовали, здесь вели переговоры и работали. Комната была длинная, узкая, высокая, с одним-единственным окном, у которого косо стоял обращенный к входу письменный стол. Свет падал неудобно. Хебзакер сам, так сказать, заслонял себя от него. Мебель была с бору по сосенке: канцелярский шкаф с дверцами в виде жалюзи, полки, стулья не подходили друг к другу.

Хебзакер поднялся за письменным столом, когда Грисбюль вошел. Ассистент заметил, что кресло, на котором сидел Хебзакер, было деревянное, без обивки — спартанское.

Первым делом Хебзакер почему-то спросил:

— Вы приехали на машине?

— Да, — любезно ответил Грисбюль, — по берегу Инна до самого Пассау, дорога неважная!

— То-то и оно! — подтвердил Хебзакер и скорчил страдальческую гримасу. — Как нам добиться успеха в жизни при таком сообщении? Из Мюнхена нет даже скорого поезда в Пассау, невероятно, но факт. А ведь Пассау — красивый город, старый город, недюжинные памятники архитектуры, резиденция епископа. Но нами, баварской глушью, сознательно пренебрегают. Создается впечатление, что нас хотят выморить. Но я, знаете, не думаю, что это происки Мюнхена. Тут действуют другие. И у нас есть силы, которые, несмотря на эту немилость, многого добиваются.

Он держал речь. Тему, затронутую им в первых фразах, он умудрился варьировать более десяти минут, и Грисбюль тем временем размышлял, какую цель преследует Хебзакер и преследует ли он вообще какую-либо цель или это просто его любимая, тема, которую он сразу обрушивает на каждого посетителя. Последнее казалось вероятным, ибо разглагольствования Хебзакера звучали так, словно все это он выучил наизусть.

У Грисбюля было время разглядеть своего визави. Внешность его тоже не оправдала ожиданий ассистента, приготовившегося увидеть этакого грубого, здорового как бык детину. Перед ним сидел человек лет шестидесяти, не очень крупный, хотя я с брюшком, свидетельствовавшим не столько об ожирении, сколько о вялости мышц. Впрочем, это брюшко скрывал стол. Лицо казалось худощавым: выпуклый лоб, редкие седые волосы, тщательно, как у какого-нибудь аккуратиста учителя, причесанные, впалые щеки, сухая кожа трудноопределимого, но явно нездорового цвета, маленькие, недовольные глаза. Впечатление Грисбюля: чиновник, не сделавший карьеры. И вся эта пустая болтовня как нельзя более подходила к такому лицу!

Только одно удивило Грисбюля: с чего бы это Венцель Мария Даллингер говорил о своем шефе то, что передал Метцендорфер. Хебзакер никак не походил на человека, которого можно бояться, и вряд ли его разговор с Альтбауэром протекал так, как поначалу казалось. Ассистент готов был подумать, что Метцендорфер по каким-то причинам дал неверный портрет, может быть просто потому, что Хебзакер должен был захватить место Альтбауэра.

Он больше не слушал, эта трескотня ему наскучила, он хотел прервать ее одним махом: он сказал сразу:

— Вы знаете Альтбауэра, господин Хебзакер?

Тот умолк. Возникла пауза. Она длилась не дольше чем нужно, чтобы переключить скорость, когда ведешь машину, и Хебзакер явно переключил скорость! Он коротко бросил:

— Еще бы. Несколько дней назад он сидел на вашем стуле.

Это не было угрозой, но прозвучало как угроза, словно он хотел сказать: стул один и судьба одна.

— Его нет в живых, — сказал ассистент.

Хебзакер молчал. В нем не было уже ничего от недавнего пустомели. Маленькие глазки глядели настороженно и недоверчиво.

Он нажал кнопку под столом.

Грисбюль услышал тихое жужжанье; сразу затем в кабинет вошел молодой человек, чья одежда разительно отличалась от одежды Хебзакера. На Хебзакере был поношенный костюм, а молодой человек был одет по последней моде; костюм его, казалось, только что вынула из шкафа помешанная на опрятности экономка или час назад доставил портной. Все было как на подбор — ботинки, носки, костюм, галстук, шелковый платочек в боковом кармане — все, кроме лица, одутловатого и потому казавшегося грязным,

Хебзакер сделал легкое движение рукой, представляя вошедшего:

— Господин Вильденфаль, мой юрисконсульт. Я не веду переговоров без свидетелей.

Это было ясно.

— Я понимаю, — сказал ассистент и дружелюбно улыбнулся.

Но когда господин Вильденфаль скромно подвинул стул, стоявший в углу, и, сев на почтительном расстоянии, положил на колени блокнот, Грисбюль не сомневался, что Хебзакер, или Вильденфаль, или кто-то по их поручению вторично встречался с Альтбауэром — нет, не Хебзакер, вероятно, Вильденфаль! Речь шла, видимо, о размерах компенсации, поскольку при первой беседе — так полагал ассистент — Хебзакер вряд ли связал себя каким-либо обязательством: она должна была лишь проверить, насколько Альтбауэр уступчив. Этим и объяснялась ярость, с какой тот обрушился на Даллингера. А вторая встреча, продолжал рассуждать Грисбюль, состояться здесь не могла: Альтбауэр уехал. Кто знает, где они встретились; но в таком случае не исключалось, что они были на даче Брумеруса. Эти размышления длились лишь долю секунды.

— Да, Альтбауэра убили, — сказал Грисбюль.

— Вы явились, чтобы сообщить мне это? — спросил Хебзакер. В его голосе слышалась насмешка.

— Нет, — ответил Грисбюль.

— А зачем же?

Он идет прямо к цели, подумал ассистент. Значит, все-таки похож на быка!

— До меня дошли какие-то слухи, — сказал Грисбюль, — что вы, господин Хебзакер, хотели войти компаньоном в одну фирму вместо Альтбауэра.

— Верно, — сказал Хебзакер, — поэтому-то Альтбауэр и был у меня.

Грисбюль удивился, и его версия опять пошатнулась, когда Хебзакер так откровенно признал факты.

— Вы поставили ему невыгодные условия? — спросил Грисбюль.

— Нет, — ответил Хебзакер, — пристойные.

— Альтбауэр, — продолжал Грисбюль, — будто бы сказал, что вы хотели его «выпихнуть». Это ведь должно означать в лучшем случае невыгодные условия — как по-вашему?

— И пристойные условия, —сказал Хебзакер, — бывают порой жесткими и могут показаться другому невыгодными.

— Вам они не показались невыгодными? — спросил Грисбюль.

— Нет, — сказал Хебзакер и воздержался от объяснений.

Но ассистент не ослабил натиска, он осторожно спросил:

— А не могло ли так быть, что без вашей помощи из этого предприятия ничего не вышло бы?

Но тут вдруг послышался очень невыразительный голос Вильденфаля:

— Я советовал бы, господин Хебзакер, не отвечать на этот вопрос. У нас нет оснований отвечать.

Хебзакер пренебрег предостережением. Он преспокойно заметил Грисбюлю:

— Это не только можно сказать, а нужно сказать! — И лишь потом обратился к Вильденфалю: — Понимаете, произошло убийство, и я не хочу, чтобы мое имя трепала полиция, тут дело серьезное, и я отвечу на все вопросы, почему же нет!

Он прав, мелькнуло в голове у Грисбюля. Для него это самая умная тактика. Вильденфаль промолчал: довод Хебзакера, видимо, убедил и его. И сразу же у Грисбюля мелькнула другая мысль: Хебзакер парализовал его! Как спрашивать дальше, если тот отвечает без всяких околичностей? Можно было предвидеть, что вот-вот наступит момент, когда Хебзакер поднимет брови и спросит его: а вам, собственно, что до этого? Ведь, по сути, вся эта деловая история действительно его не касалась, она не имела никакого отношения к убийству, и он, Грисбюль, очутился вдруг в том же положении, что сперва Гроль, а потом Метцендорфер: он гнался за призраком! Ему почудилось, что старая шляпа закачалась еще грознее, чем прежде...

Он наклонился к столу и сказал:

— В момент убийства, господин Хебзакер, на даче находился второй человек. Как вы думаете, кто бы это мог быть?

 

5

Уныло тащилась пестрая колымага Грисбюля по взгорью и вдоль берега Инна. Ассистент не обращал внимания на красоты природы. Он вынужден был признать, что Хебзакер мягко выбил у него карты из рук, одну за другой. Грисбюлю вообще не удалось пустить их в ход.

— Мать честная, молодой человек, — ответил он насмешливо, — за кого вы меня принимаете?

Это «мать честная» так и не выходило у Грисбюля из головы и злило его больше, чем его поражение. Все-таки он нашелся и ответил:

— Я? За хорошего редактора газеты и хорошего журналиста.

Это явно пришлось по вкусу Хебзакеру, он криво улыбнулся, поглядел на Грисбюля снизу вверх и прибавил:

— И за хорошего политика! Это вы забыли!

— Разумеется! — спокойно, но с внутренней злостью признал ассистент. — Это я забыл!

Хебзакер удобно откинулся в кресле и терпеливо поучающим тоном заметил:

— Такие вещи нельзя забывать, господин ассистент! Мои сотрудники этого никогда не забывают, не правда ли, господин Вильденфаль?

И молодой юрист, в первый раз введенный в игру, подтвердил с покорностью ягненка:

— Да, господин Хебзакер, мы этого действительно никогда не забываем! Ведь эти три качества связаны между собой, и только с учетом их можно понять, что вы за фигура!

Грисбюль подумал, что Хебзакер сейчас резко ответит своему юрисконсульту: такое подхалимство трудно было вынести; Грисбюль ошибся.

Посмотрев на него своими маленькими быстрыми глазками, Хебзакер сказал:

— Возвратимся к вашему вопросу, господин Грисбюль! После того как Альтбауэр побывал у меня, я потерял к нему всякий интерес. Вы правы: беседа приняла для Альтбауэра, — он сделал движение рукой, — так сказать, уничтожающий оборот. Он был вне себя от ярости, когда покидал эту комнату, и не помнил вообще ни о чем. Он не знал даже, какую компенсацию получит. Конечно, я составил примерный расчет, но я поостерегся о нем заговаривать. И вот вы, господин ассистент, полагаете, что я, мягко выражаясь, следил за его дальнейшими ходами. Позвольте же вам сказать: нет! Они не имели для меня никакого значения. Старый договор, на который он напирал, утратил силу. Если Альтбауэр что-то и получил бы, то лишь потому, что он кое-что сделал во Франции. Но... — Хебзакер посмотрел на высокий потолок и надолго умолк. В комнате стало очень тихо. Потом он снова взглянул на Грисбюля и сказал: — Но я знал, что Альтбауэр вернется ко мне, потому что деньги нужны были ему, а не мне! Зачем мне было шпионить за ним? Вот в чем штука, господин Грисбюль, и, пошевели вы мозгами, вам это было бы ясно с самого начала. Хотите — поразмышляйте об этом, хотите — плюньте, мне безразлично. — Он встал, вынудив тем самым Грисбюля тоже подняться. Он протянул ему руку, мягкую и вялую.

Грисбюль только и успел вставить:

— Девятнадцатого октября адвокат доктора Марана еще раз осмотрит место преступления. Нас оно не интересует, поэтому восемнадцатого мы снимем печать.

— Поступайте как вам угодно, не правда ли, господин Вильденфаль? — сказал Хебзакер, обернувшись к своему юристу.

— Да, — ответил тот бесцветным голосом, — пусть поступают как им угодно!

Грисбюля выпроваживали, это было ясно, и, покидая здание редакции, он чувствовал себя побежденным.

От темных еловых лесов веяло покоем, и, отравляя воздух бензиновым перегаром, лоскутный коврик неутомимо плыл по серому желобу дороги под мирным бледно-голубым осенним небом в крапинках облаков. Однако покоя на душе у Грисбюля не было. Вообще-то он умел переносить неприятности хладнокровно, но сейчас его разбирала злость, злость на самого себя. Его поездка была оформлена как командировка, результаты ее начальство не очень-то интересовали, и надеялся он только на то, что Гроль находится где-нибудь на Северном море, в Сицилии или — того лучше — в Африке; комиссар имел обыкновение исчезать бесследно. Для своего отпуска, говорил он всегда, он «незаменим». Ассистент надеялся, что до возвращения Гроля все забудется. Портило ассистенту настроение не то, что комиссар потребует отчета об этих разъездах, а то, что ему, Грисбюлю, кажется, не на шутку изменило чутье и что теперь ему придется работать вдвое больше, чтобы наверстать упущенное за эти дни.

 

6

В Нюрнберге уже началась ежевечерняя пляска огней; волнами катились машины по узким улицам с односторонним движением, сворачивали, останавливались, жезлы полицейских разрезали воздух. Влившись в общий поток и отдавшись воле волны, Грисбюль чувствовал грозившие ему отовсюду опасности, как летучая мышь, он сворачивал, уступал дорогу, тормозил, ехал дальше и думал, закончить ли ему на этом день или заехать в комиссариат и посмотреть, не ждут ли его какие-либо сообщения. Хотя особого желания заезжать туда у него не было, он все же решил это сделать.

Конечно, кабинеты давно опустели, в коридорах было темно, но ассистент ориентировался здесь, как улитка в своей раковине. Он открыл дверь в свой кабинет, щелкнул выключателем, и ему показалось, что сегодня здесь как-то особенно пусто. На его столе ничего не лежало, значит, никаких более или менее важных происшествий не было. Он облегченно вздохнул. Он бездумно отпер средний ящик, выдвинул его и оцепенел.

Ящик был пуст. Он обшарил задние углы: ничего. Сложенные им документы по делу Марана исчезли, и среди этих документов записи, сделанные со слов Метцендорфера.

Грисбюль закрыл глаза. Он задумался. Он помнил, что запер ящик; второй ключ хранился у дежурного внизу. Грисбюль нашел, что это несущественно. Если кто-то утащил документы, значит, они представляли для него интерес независимо от того, был ли заперт ящик или нет! А устранить эти записи, заключил он, мог хотеть лишь один человек, который, вероятно, устранит не только их.

Ассистент почувствовал, что сердце его забилось быстрее. Все еще не открывая глаз, он попытался собраться с мыслями. Он закусил нижнюю губу от волнения. Он дышал глубоко. С закрытыми глазами он еще раз медленно обшарил рукой весь ящик. Поскребывание пальцев по фанерному дну вызвало у него легкий озноб. Может быть, он положил документы в другое место? Он обязан был их найти! Поспешно отперев другие ящики и шкафы, он убедился, что бумаг нет как нет. Они словно бы растворились в воздухе. Не осталось никакого следа.

Вдруг ему послышался какой-то шорох в соседней комнате. Он быстро обернулся. Никого! Ничего!

И все-таки следовало удостовериться. Он тихо подошел к двери, осторожно открыл ее и снова почувствовал страх: комната была освещена. На крючке покачивалась шляпа комиссара.

Грисбюль быстро шагнул в комнату.

— А вам-то что нужно здесь? — удивленно спросил Гроль, поворачивая к нему лицо.

 

7

Было бы преувеличением назвать удивление Грисбюля приятным.

Но, стараясь не показать своих чувств, он сделал несколько шагов в глубь комнаты и спросил:

— Вы, господин комиссар?

— Вы, — спокойно сказал Гроль, — самый большой осел из всех, кто когда-либо работал со мной. Мне неприятно говорить вам это, но, увы, это так, и можете на меня жаловаться.

Веснушчатый ассистент почувствовал, как кровь отливает у него от лица, но заставил себя промолчать.

— Ну ладно, — сказал Гроль, — оставим это сейчас! — Он посмотрел на листки бумаги, поднял их одной рукой и продолжал: — Если Метцендорфер не смог удержаться от войны, то это еще можно понять: у него нет криминалистского опыта. Но что вы записывали его исповедь, это скверно: тем самым вы придали ей характер документа и обязались что-то предпринять. И боюсь, что вы что-то предприняли!

— Я был во Франкфурте и в Пассау, — строптиво ответил помощник.

— Ах, вы были там! — откровенно издеваясь над ним, обрадовался Гроль. — А результаты, если это не секрет, господин ассистент ? — Грисбюль хотел было приступить к докладу, но комиссар прервал его резким жестом: — Садитесь уж. Насколько я вас знаю, десяти минут не хватит.

Но десяти минут хватило, и, так как Гроль нисколько этому не удивился, у Грисбюля сразу возникло подозрение, что комиссар просто хотел подхлестнуть его своим замечанием. Гроль снова приподнял листки.

— Сравнивая одно с другим, приходишь к выводу, что ваши сведения — если это можно так назвать — в основном совпадают со сведениями Метцендорфера. Разницы тут нет. Только совершенно неясно, какую цель вы преследовали.

Теперь лицо ассистента вдруг покраснело, и его веснушки утонули в этом внезапном приливе крови. Он промолчал. Комиссар нащупал чувствительное место. Было больно! И Грисбюль испугался, что Гроль будет еще долго нажимать на это место.

— Вам надо бы стать частным сыщиком, — задумчиво сказал Гроль и с тоской посмотрел на ассистента, — тогда вам никто не мешал бы беседовать с выжившими из ума адвокатами, разъезжать по свету и обращать на себя внимание своим поведением. И ваши клиенты были бы вам благодарны: вот человек, говорили бы они, который по крайней мере что-то делает, беря у нас деньги. Ну еще бы! Но, к сожалению, вы не частный сыщик, и я вынужден снова взяться за это дело. — Он тяжело вздохнул и сказал: — Я должен прервать свой отпуск.

Этого-то Грисбюль и опасался.

— Хорошо еще, — сказал Гроль, — что я не уехал из Нюрнберга, потому что искал свою шляпу.

Он с нежностью посмотрел на крючок, с которого пропавшая любимица приветствовала его еле заметным вздрагиванием.

— По долгу службы я должен констатировать, — сказал Гроль, — что господин Метцендорфер виноват чуть ли не в присвоении власти, а вы, господин Грисбюль, — ассистенту стало не по себе, когда комиссар подчеркнуто вежливо назвал его «господин», — вели себя как неопытный шахматист, понятия не имеющий о значении своих ходов. — Он вздохнул пошуршал листками и, глядя не на Грисбюля, а на бумаги, сказал: — А между тем ваши ходы, по-моему, действительно кое-что значат!

Тут Грисбюль понял, что Гроль одобряет его: слова комиссара были признанием, какого удостаивает сына отец, — не громкой похвалой, разумеется, ведь молокосос, чего доброго, зазнается.

— И все-таки дело дрянь, — продолжал Гроль, — ведь из-за вас мы теперь соприкоснулись как раз с теми силами, с которыми я не хотел связываться, и дай бог, чтобы они не поставили нам капкана, а уж если поставили, то чтоб он не захлопнулся. Тут можно потерять больше, чем руку или ногу. Но назад мне теперь ходу нет, вы сами толкнули меня туда, откуда я вдруг сумел, кажется, заглянуть за кулисы! — Последние слова комиссар пробормотал, как бы думая вслух, как бы пытаясь прояснить собственную позицию. Он поднял глаза, улыбнулся Грисбюлю и сказал с теплотой: — И если мне оторвут голову, то оторвут ее по крайней мере не вам, Грисбюль, а я старик, и пенсии у меня все равно не отнимут. — Он вздохнул и деловито добавил: — Повторите еще раз свой план.

— После рассказа Метцендорфера, — объяснил ассистент, — у меня было такое впечатление, что Себастиан, или Хебзакер, или даже оба они как-то причастны к предприятию Альтбауэра. Я предположил также, что пребывание второго лица на даче в момент убийства не было случайностью. Это лицо, считал я, имело какие-то деловые связи с Альтбауэром. Поэтому я нарочно дал понять Себастиану и Хебзакеру, что у Метцендорфера возникли какие-то подозрения, которые он хочет проверить на месте происшествия. — Он потер лоб и продолжал: — Покуда это второе лицо полагает, что дача охраняется полицией, оно не рискнет пробраться туда, это ясно. Так вот я дал лазейку: восемнадцатого октября, сказал я, мы снимем печати, а девятнадцатого адвокат обследует дачу. В промежутке, рассчитывал я, это второе лицо явится, чтобы замести следы.

Гроль внимательно слушал.

— Очень красиво, — согласился он, — очень красиво придумано. Когда вы, собственно, читали в последний раз детективный роман, Грисбюль?

Тот снова почувствовал, что краснеет. Гроль не стал дожидаться ответа.

— Время, — обобщил он, — служит, так сказать, салом в ловушке. И нужно лишь терпеливо дождаться, чтобы она захлопнулась. Очень тонко задумано, честь и хвала. Только эта ловушка никогда не захлопнется! — Помолчав, он еще раз подтвердил сказанное: — Никогда! — А если, — спросил Гроль, — ни Себастиан, ни Хебзакер не были на даче с Альтбауэром, что тогда?

— Тогда, — с готовностью ответил Грисбюль, — я, видимо, не ошибся, предположив, что хотя бы один из них оповестит неизвестное нам второе лицо. И тогда явится именно оно!

— А почему? — спросил в ответ Гроль. — Из-за какого-то смутного подозрения? Нет, позвольте вам доложить: тот, о ком идет речь, будет держаться как можно дальше от дачи! Он просто подождет, посмотрит, обнаружим ли мы его, а если обнаружим, скажет, что скрывался из страха перед полицией, из боязни скандала! Грисбюль, — проникновенно сказал Гроль и положил правую ладонь на протокол ассистента, — здесь сказано гораздо больше, чем вы заметили! — Он взглянул на ассистента. — Я мог бы и объяснить вам, почему это так, но объясню позже. Сначала нам нужно кое-что подготовить. Завтра днем вы уедете на машине. Задание, — он задумчиво потер лысину, — будет дано завтра утром. За ночь я все обдумаю. Вы, Грисбюль, явитесь сюда в семь утра и получите дальнейшие указания. Я стал недоверчив, Грисбюль! Вы возобновили розыски по закрытому нами делу об убийстве, документация уже у следователя. Вы были вправе возобновить их лишь по его поручению. Теперь вы не вправе удивляться, если я осторожен и не открываю вам своих карт. Кто знает, кому вы их покажете!

Это не понравилось ассистенту. И все же он был рад, что комиссар оказался так милостив.

— Ах, — простонал Гроль, встав с кресла и потянувшись, — проклятый ишиас, вот она, старость!

Он проковылял к двери. Грисбюль поднялся. Гроль остановился, положив руку на дверную ручку. Он повернул к Грисбюлю свое широкое усталое лицо.

— И не забудьте, — сказал он, указывая большим пальцем на комнату Грисбюля, — погасить там свет. — Он потер кончик носа большим и указательным пальцами и прибавил: — Кстати, вам не бросилось в глаза, что этот Вильденфаль, придворный юрист Хебзакера, чертовски похож на человека, который остановился одновременно с Альтбауэром во франкфуртской гостинице «Майнау»? Подумайте об этом еще раз. Конечно, если захотите.

Дверь закрылась за ним. Грисбюль посмотрел на нее. Вдруг она вновь отворилась, и показалась голова Гроля; он, протянув руку к своей старой шляпе, схватил ее и напялил на лысину, бормоча:

— Опять чуть не забыл! Спокойной ночи!

Дверь снова закрылась.

Старый маньяк, подумал Грисбюль почти смущенно и не без нежности.