1

Грисбюль проснулся рано. Он поднял голову и посмотрел в окно. Оконные стекла напоминали мертвые лошадиные глаза — в воздухе висели клочья тумана. Грисбюль прислушался к звукам в соседней комнате — ему показалось, что он слышит ровное дыхание Гроля, и Грисбюль подумал: пускай поспит старик, он это заслужил.

Он встал и ополоснул лицо холодной водой, что сразу освежило его. Мягкие ковры под ногами доставили ему удовольствие; он почувствовал бодрость, быстро оделся и направился в буфет. Он сразу захотел есть, как только увидел через большую стеклянную дверь накрытые столики, за которыми уже сидели отдельные постояльцы, ему послышался запах поджаристых булочек, и он уже представил себе, как польет медом белое масло: Грисбюль любил поесть.

Он прошел внутрь, остановился и огляделся в поисках укромного места.

Слева, ближе к окну, сидел комиссар, который приветствовал его поднятой рукой.

Потом Гроль смотрел, как ест и пьет Грисбюль; сам он уже покончил с завтраком и курил. Грисбюлю нисколько не мешало, что старик на него смотрит. Глубоко уважая своего начальника, он был рад и горд, что работает с ним.

— Отвратительная погода, — недовольно сказал Гроль, — нашего убийцу она вконец пришибет. — Он вздохнул. — Сегодня нам придется тащить его с собой. Как вы думаете, Грисбюль, мы управимся здесь до вечера? Мне хочется домой!

Ассистент удивленно поднял глаза. С надкусанной булочки, которую он уже подносил ко рту, тяжелыми каплями потек мед.

— Да что вы? — спросил он, — Неужели не управимся? Рядовое дело, по-моему.

— Вчера вечером, — напомнил ему Гроль, — вы были другого мнения. — Комиссар смотрел не на Грисбюля, а куда-то в сторону. — Или я ошибаюсь?

— Вчера вечером? — спросил Грисбюль, снова откусил от булочки, со смаком пожевал и хлебнул крепкого кофе. — Сегодня утром, насколько мне помнится! — Он улыбнулся, повернув лицо к Гролю. — Это было давно, больше чем три, а то и целых четыре часа назад. Сейчас я снова оптимист.

У него в зубах хрустнула новая булочка.

— Глядя, как вы едите, — медленно сказал Гроль, — можно подумать, что мир в полном порядке. — Он надул щеки, выпустил воздух и спросил:— А кто позвонил Биферли?

— Никто не говорил с ним, — ответил весело Грисбюль, — он вообще не подходил к телефону. Подошла какая-нибудь секретарша. Или, может быть, дежурный сотрудник.

— Это надо бы вам точнее выяснить, — сказал Гроль.

— Так! — сказал Грисбюль и положил салфетку на столик. — Ваше желание — для меня приказ.

Но ему было не по себе, он недоумевал, что еще надумал старик, ведь тот сам считал, что все в общем-то ясно.

Пестрая машина производила в тумане грустное впечатление. Стекла помутнели от сырости, Грисбюлю пришлось включить «дворники». Желтая фара с трудом нащупывала дорогу к вилле Марана. Ворота в сад были заперты; когда Грисбюль позвонил, открылась дверь дома; он в первый раз увидел преступника, которого сопровождал рыжий адвокат. Женщина не показывалась.

Комиссар тяжело поднялся с сиденья и познакомил Грисбюля с доктором и адвокатом.

Метцендорфер объявил, что его машина не заводится и поэтому он надеется на любезность сотрудников полиции.

Клочья тумана стали еще плотнее. Они обволакивали одежду, машину. Деревья вдоль дороги казались жалкими обрубками. Каждое слово глохло, не успев прозвучать; ехали молча. Доктор Маран выглядел так, словно ему только что вынесли смертный приговор. Гроль наблюдал за ним сбоку, и ему было ясно, что за эту ночь Маран наконец понял не только всю нелепость своего поступка, но и все неразумие основ, на которых строилась его жизнь последние годы: основы эти должны были рухнуть, это было неизбежно, и катастрофа так или иначе случилась бы.

Биферли уже ждал их; он так пыжился от важности, что казалось, вот-вот лопнет. Врача он встретил с изысканной, почти подобострастной вежливостью, и Грисбюль подумал: он помнит о своей печени, или о селезенке, или о повышенной кислотности — мало ли о чем...

Кабинет Биферли казался пыльным, хотя он был, конечно, тщательно убран; по неисповедимым причинам подобные кабинеты всегда кажутся пыльными — для того, может быть, чтобы преступнику сразу стало ясно, что сидеть здесь не шутка.

Из соседней комнаты доносился застенчивый стук машинки, на которой писал, несомненно, двумя неумелыми пальцами кто-то из сотрудников.

Гроль определил программу.

— Я осмотрю место преступления, — сказал он и повернулся к Метцендорферу:— Может быть, вам это тоже требуется?

Метцендорфер рассеянно кивнул головой.

— Но машина... — заикнулся было Грисбюль.

— Я пойду пешком, — сказал Гроль, определив тем самым, что Метцендорфер пойдет с ним, — мне не мешает немного размяться. А вы, господин Грисбюль, составьте протокол допроса. — Он потер лысину. — Поподробнее, позволю себе попросить вас. — И спросил Биферли:— Можете ли вы, коллега, предоставить нам машинистку?

Ненужный вопрос! Биферли рывком открыл дверь в соседнюю комнату и приказал молодому сотруднику, который единоборствовал там с машинкой:

— Вы будете вести протокол, Мальман.

Тот вынул листок из каретки, перенес машинку и послушно сел за маленький столик в сторонке.

Гроль оглядел комнату. Он поправил свое сомбреро, прошагал к двери и сказал Метцендорферу:

— Прошу вас, господин адвокат.

В дверях Гроль еще раз обернулся к Грисбюлю и, не задерживаясь, чтобы дождаться ответа, спросил:

— Где ваши сюрпризы, Грисбюль?

 

2

Грисбюль был смущен.

Молодой сотрудник сидел, ждал и смотрел на него. Биферли и доктор Маран стояли рядом и тоже ждали.

Было неясно, можно ли выпроводить Биферли или нельзя. Во всяком случае, от него будет одна докука. Грисбюль вздохнул и решил оставить его, чтобы не наживать себе врага. Черт знает, для чего он тут еще может понадобиться!

— Что ж, господа, — сказал он, — давайте сядем. Чтобы определить по крайней мере место каждого, он, как будто это разумелось само собой, занял стул позади письменного стола и молча указал Марану на стул перед этим столом. Биферли ничего не оставалось, как сесть за большой стол вблизи молодого сотрудника, и таким образом Грисбюль выдворил его из поля зрения Марана.

Ассистент поглядел на свои ухоженные ногти. Затем он поднял глаза и остановил их на докторе Маране.

— Вы вчера вечером или вчера ночью не звонили в это отделение полиции?

— Да нет же, — нервно ответил Маран, — я уже говорил это комиссару.

— Но ведь могло так быть, — сказал Грисбюль, — что вы сделали это, так сказать, безотчетно, возможно не желая того, может быть потому, что господин Биферли — ваш пациент? Попытайтесь вспомнить. Ведь, когда волнуешься, такие несущественные подробности легко забываются.

— Я ничего не забываю, — мрачно ответил Маран, — я все это вижу, как в кино.

Биферли заерзал на своем стуле.

— К тому же, — вставил он, — это было бы довольно-таки существенно!

— Господин инспектор, — отчеканил Грисбюль, не глядя на Биферли, — допрос веду я. Это уж так, с вашего разрешения. И если у меня будут к вам вопросы, я их задам.

Биферли молча проглотил это замечание, но его круглые голубые глаза загорелись злостью, а рот искривился.

Грисбюль снова посмотрел на Марана.

— А ваша супруга? — спросил он терпеливо. — Может быть, позвонила она?

— Нет, — ответил Маран, — она сообщила только Метцендорферу, и то против моей воли.

— Во всяком случае, вы бы услышали, если бы она говорила со здешней полицией? Или, скажем, с какими-нибудь знакомыми, которые потом могли позвонить сюда?

— Да, — сказал Маран, — наверняка услышал бы. Телефон стоит в комнате, а я не отлучался ни на секунду, я... — Он пожал плечами. — У меня было странное состояние, я не смог бы выйти из комнаты, если бы даже захотел.

— К тому же это был мужской голос! — снова напомнил о себе Биферли.

— Господин инспектор! — Слова Грисбюля прозвучали как предупреждение. Потом он несколько секунд помолчал и лишь затем, на этот раз прямо обращаясь к Биферли, сказал:— Я хотел бы послушать того, кто подошел тогда к телефону.

— Подошел я! — неожиданно заявил молодой сотрудник.

— Вы и докладывайте! — потребовал Грисбюль.

— Я в эту ночь дежурил, — сказал сотрудник, — и никаких происшествий не было. Во время ночного дежурства происшествий почти никогда не бывает, разве что кто-нибудь напьется. Книга записей лежала передо мной, но я читал газету. Около одиннадцати зазвонил телефон. Это и был тот звонок. Говорил мужчина. Он сказал: «Внимание, приятель! На даче, что находится за Трапауштрассе, лежит труп. Бедняга застрелен». Я спросил: «Откуда вы это знаете?» Он ответил: «Неважно. Разве вам недостаточно самого факта? На вашем месте я поспешил бы удостовериться, что так оно и есть». — Молодой сотрудник сделал короткую паузу, потом продолжил:— Я дословно записал этот разговор в книгу. Я еще спросил у звонившего фамилию, но он повесил трубку.

— Вы могли установить, откуда звонили? — спросил Грисбюль.

— Нет, — услыхал он в ответ, — все произошло так внезапно.

— Ну ладно, — удовлетворился Грисбюль и повернулся к Марану. — Похоже, что за вами следили?

Маран покачал головой.

— Звонили в одиннадцать, — сказал он. — В это время я давно уже был дома. И я... — он помедлил, с трудом находя слова, — и до, и после, то есть после того, как выстрелил, внимательно оглядывался. Но никого не заметил. А если бы кто-нибудь был поблизости, я никак не мог бы его не заметить.

— Если вы были так внимательны, — сказал Грисбюль, — то вы, конечно, можете нам сообщить, куда делось ваше оружие. Дома у вас его уже не было, это мне сказал комиссар. И около дачи сотрудники ни вчера ночью, ни сегодня утром ничего не нашли. Может быть, вы выбросили револьвер позже, из машины, могло так быть?

— Могло, — сказал Маран, — но я считаю это маловероятным. Я не могу вспомнить, поверьте мне!

— Ну так оставим это покамест, — сказал Грисбюль, — перейдем сейчас к отдельным подробностям ваших действий. Я попросил бы вас, доктор Маран, рассказать все как можно детальнее. — Он помедлил и прибавил: — Возможно, что именно для вас это важнее всего.

Наступила пауза. Комната была слабо освещена, за окном плыли клочья тумана. Стало вдруг очень тихо, и все показалось Марану нереальным, каким-то неправдоподобным сновидением, какой-то ложью. Никогда он не думал, что ему придется сидеть в такой комнате, словно бы покрытой пылью, что на него будут направлены любопытные глаза и его признаний будут ждать чужие уши, которым надо узнать, что да как. Он сунул пальцы под очки и протер глаза; казалось, он переутомлен донельзя.

Грисбюль терпеливо ждал.

Молодой сотрудник выпрямился на стуле, взял лист бумаги, чтобы вставить в каретку, но Грисбюль дал ему знак не делать этого. Он, Грисбюль, знал, что лучше сейчас не мучить Марана еще и застенчиво-беспомощным стуком пишущей машинки.

 

3

Доктор Маран был не из тех, кто любит говорить о себе; он отличался скрытностью и не привык ни с кем делиться своими заботами.

Это осложнило допрос. Грисбюлю приходилось все время задавать вопросы; делал он это неохотно, это выглядело так, словно он ставит капканы. Сейчас его интересовала не столько предыстория убийства, сколько ход событий в тот вечер. Когда молодой сотрудник быстрым движением протянул ему наконец листки машинописи, Грисбюль лишь пробежал глазами начало, но дальше стал читать очень внимательно:

«Это было между шестью и семью часами. Точно не помню. Я посетил пациента Бауэра, Тальгеймерский проезд, дом три. Потом я поехал на машине к даче Рихарда Брумеруса. Сперва я медленно проехал мимо нее. Я был почти уверен, что он там. Жена намекнула мне на это накануне. Когда я проезжал мимо, у меня сложилось впечатление, что так оно и есть: жалюзи были подняты. Я проехал довольно далеко. Я хотел еще раз все продумать. Я никого не встретил. Мое решение стало твердым.

Я повернул машину и поехал назад также медленно. С этой стороны дорога делает плавный поворот, прежде чем подходит к даче. Перед этим поворотом я остановил машину. Револьвер я положил в карман куртки еще у себя в кабинете. Позади машины я поставил предупредительный знак. Можно было подумать, что у меня случилась поломка. Это объяснило бы также, почему я иду в город пешком, если бы я с кем-либо встретился.

Так я дошел до калитки. Я удивился, что она только захлопнута. Я ожидал, что она будет заперта, и хотел в этом случае проникнуть на участок с задней стороны.

Я отворил калитку. В этот момент я вдруг разволновался. Может быть, оттого, что так громко заскрежетал гравий. Было мокро. Шел дождь. Возможно, что к этому я не был готов. Я несколько раз оглянулся, не следит ли кто-нибудь за мной. Я никого не обнаружил. Я сошел с дорожки на газон, чтобы Брумерус меня не услышал. Да, я полагал, что он находится в комнате внизу.

Наверняка я этого не знал. Если бы оказалось, что его там нет, я бы, вероятно, проник в дом. Если бы дом оказался заперт, я бы, наверно, позвонил и выстрелил в Брумеруса, как только он открыл бы мне дверь. Это я не продумал заранее.

Окно со стороны дороги не было заперто. Я осторожно подошел к нему. В комнате было уже очень темно, но я увидал Брумеруса. Точно сейчас не помню, но мне кажется, что он сидел за письменным столом. Так оно, вероятно, и было, ведь я еще удивился, что он работает, не выключив радио. Передавали не музыку, говорил мужской голос. Я не помню, что́ он говорил, я был слишком взволнован, чтобы прислушиваться, но, кажется, это был экономический бюллетень или что-то в этом роде. Так мне сейчас представляется.

Я не хотел стрелять через стекло, поэтому я приотворил створку окна. Это не произвело шума, и Брумерус, я думаю, меня не заметил. Но он повернулся и поднялся.

Тут я выстрелил и сразу же побежал прочь. Я не посмотрел, попала ли в него пуля и куда именно попала. Я очень боялся, что меня увидят. Убегая, я тоже несколько раз оглянулся — не следят ли за мной. Я ничего не заметил. Я еще подумал, что из-за шума дождя выстрел не будет далеко слышен. Не помню, что я сделал с револьвером. Наверно, я потерял его; дома у меня его уже не было.

У калитки мне вдруг пришло в голову, что идти нужно медленно, чтобы не возникло никаких подозрений, если на обратном пути к машине меня все-таки кто-нибудь увидит.

Однако я все еще и даже когда сел в машину очень волновался и чувствовал страх. Поэтому я и поехал сперва с чрезвычайно высокой скоростью. Я поехал прямо домой, к жене, и сообщил ей, что произошло».

Читая это, Грисбюль досадовал на неуклюжий, деревянный язык, едва ли способный дать представление о том, что случилось в действительности. Он спрашивал себя, что, собственно, даст следователю такой протокол.

Он решил было читать дальше, но дверь вдруг отворилась. В комнату, стараясь не производить шума, вошел какой-то сотрудник и, подойдя к Биферли, протянул ему листок бумаги.

Биферли, недовольный этим вторжением, взял листок, и сотрудник исчез.

Грисбюль снова углубился бы в протокол, если бы не раздавшийся вдруг возглас Биферли.

— Черт побери! —воскликнул Биферли, и еще раз: — Черт побери!

В устах такого службиста, как он, эти слова прозвучали прямо-таки чудовищно. Казалось, будто какой-то гадкий зверек, вроде крысы, выскользнул у него изо рта, и голубые выпученные стеклянные глаза Биферли тоже сверкнули так, как будто увидели омерзительную крысу.

— Ну знаете!.. — растерянно воскликнул Биферли, осекся и поглядел на Грисбюля с таким видом, словно только тот был способен ему помочь.

За окном клубился туман.

 

4

Коренастый Гроль шел сквозь туман к своей цели широкими твердыми шагами.

Тощий Метцендорфер следовал сзади вплотную. Он сомневался в том, что поступил правильно, отправившись с комиссаром, вместо того чтобы оказывать сейчас помощь клиенту. С другой стороны, он знал, что присутствовать при допросе ему не полагается, а допрос предстоял, несомненно, долгий и основательный, такова уж манера сотрудников уголовного розыска, хотя, как ему было известно по опыту, протоколы все равно часто изобиловали неточностями, которые могли быть истолкованы в суде в нежелательном смысле. Этого, возможно, удалось бы избежать, если бы он мог, так сказать, проследить за допросом. Одновременно он говорил себе, что хорошо сделал, приняв приглашение Гроля: с самого начала у Метцендорфера было такое чувство, что комиссар вопреки ожиданию способен вникнуть в известные человеческие отношения, и пренебрегать этой его способностью адвокат не хотел. Вообще-то он надеялся, что комиссар начнет говорить. Но Гроль молчал.

Жидкие рыжие волосы Метцендорфера, который никогда не носил головных уборов и терпеть их не мог, стали из-за тумана влажными. Наконец он не выдержал молчания и осторожно спросил, все еще на расстоянии полушага от комиссара:

— Вы действительно считаете, господин Гроль, что мне непременно нужно сходить с вами туда?

Гроль сразу остановился и обернулся к Метцендорферу, на которого ему пришлось теперь взглянуть снизу вверх. Он отчетливо сказал:

— Мало того, господин адвокат! Моя бы воля, я требовал бы от каждого защитника, чтобы он посмотрел, что натворил его клиент. На бумаге все выглядит часто весьма безобидно, и говорить о трупе легко. Но увидеть его, и увидеть, каково это, — тут, знаете ли, точка зрения часто меняется.

Он двинулся дальше, и Метцендорфер услышал его более спокойные объяснения:

— Я сам не знаю, что́ мы увидим, и не хочу делать никаких утверждений, неблагоприятных для доктора Марана. Но именно потому, что вы с ним дружите и так заступаетесь за него и еще будете заступаться, я пожелал, чтобы вы составили себе объективное мнение. А для этого вам и нужно побывать там.

Затем снова наступило молчание. Они почти бесшумно шагали в тумане, который, клубясь, обволакивал их, как обволакивает вода уступающие ее напору, качающиеся побеги водорослей.

Наконец они достигли цели. С улицы видны были лишь смутные очертания дачи, но гравий и сегодня скрежетал поразительно громко. Метцендорфера охватил озноб: здесь вчера вечером крался его друг с пистолетом в кармане.

Сотрудника, дежурившего здесь ночью, сменили; тот, кто прохаживался сейчас вокруг дачи, явно выспался и пребывал в веселом расположении духа. Его любопытство было удовлетворено, и теперь ему не терпелось дать самые обстоятельные ответы на все вопросы.

Но Гроль не задал ему ни одного вопроса, а приказал остаться у двери.

Покуда комиссар ходил взад и вперед, осматривая то один предмет, то другой, а потом обследовал прочие помещения, Метцендорфер стоял у двери и глядел на комнату, где перед столом все еще лежал мертвец с красным пятном на виске, лежал на боку, скрюченный, словно бы удивленный внезапным нападением.

Он видел не только мертвеца. Он видел и эту комнату с ее простым, современным убранством, словно бы приглашавшим посидеть, поболтать, отдохнуть, отключиться от изнурительной суеты буден, видел здесь жену своего друга, видел, как расхаживает и хозяйничает приветливая, раскованная Маргит Маран, видел мерцающий огонь в камине, слышал пластинку проигрывателя — и вдруг все, что причинили они его другу, превратилось в пустяк, а то, что учинил его друг, стало чем-то ужасным, выстрелом, который мог угодить и в сердце женщины, но, во всяком случае, угодил в висок мужчины, чьей любовницей она ночами, несомненно, бывала, и эта комната, наверно, дышала их счастьем, кем бы ни был, что бы ни представлял собой этот мужчина.

Вот оно, основание для закона «не убий», и, каковы бы ни были мотивы убийцы, действовал ли он без умысла или по умыслу, этот закон сохранял силу и для него, Метцендорфера, друга Марана.

— Ну, — сказал комиссар, оказавшийся вдруг у него за спиной, — вы призадумались, господин Метцендорфер?

Не дожидаясь ответа, он подошел к трупу, взял с кресла белый платок, который кто-то снял с лица убитого, и снова прикрыл им его.

Метцендорфера знобило: все выглядело еще страшнее, чем прежде, чувствовалась окончательность, необратимость случившегося. Может быть, подумал он, комиссар для того и воспользовался платком.

На самом деле такой цели у Гроля не было. Сделал он это почти машинально. Он не раз видел подобное завершение человеческой жизни, и иногда бывали причины прикрывать простыней все тело.

Не обращая внимания на Метцендорфера, он сел за письменный стол и вынул бумаги из левого верхнего ящика. Он принялся не только листать их, но и внимательно читать, и вскоре — за окном по-прежнему клубился туман — так ушел в это занятие, словно был здесь совершенно один, словно ничего, кроме него самого и этого мертвеца, не существовало на свете. Он не заметил, сколько прошло времени, когда Метцендорфер, к его, комиссара, испугу, напомнил о себе неловким движением.

— Присядьте-ка вон там, — сказал Гроль. — Придется еще немного задержаться, больше здесь ничего примечательного нет. Можете спокойно закурить.

Метцендорфер последовал этому совету. Покончив с одной сигаретой, он принялся за вторую. На курительном столике, обложкой вверх, лежала раскрытая книга, он взял ее в руки.

Комиссар заметил это и сказал:

— А, покажите-ка.

Метцендорфер подал ее Гролю, тот, полистав ее, долго глядел на обложку, потом, вернув ее адвокату, сказал только:

— Ну что ж. Таков уж вкус... — И после паузы: — Хотел бы я знать, читала ли это и фрау Маран? — Попытки ответить на этот вопрос он не сделал.

Но Метцендорфер, куря сигарету за сигаретой, покуда комиссар шелестел своими бумагами, задумался об этом и пришел к выводу, что не имеет ровно никакого значения, что́ именно читала здесь жена его друга: во всяком случае, она была счастлива, счастлива сравнительно долгое время, а это уже кое-что значит, ведь на человеческую жизнь выпадает не так уж много счастья. Он смотрел на свои длинные, желтые от никотина пальцы, вертел их перед глазами и думал, как мало он беседовал с Мараном в последние годы, а ведь эти беседы всегда были проблесками в его, Метцендорфера, однообразной жизни. Он вздохнул.

Это заметил Гроль, который добрался уже до третьего ящика.

Комиссар взглянул на Метцендорфера, улыбнулся, положил кипу бумаг на место, сказал:

— Это можно прочесть и позднее!

Он взял перекидной календарь, уже побывавший накануне в руках Грисбюля. От внимания Гроля тоже не ускользнули пометки «ММ», он показал их адвокату.

— Это означает, вероятно, «Маргит Маран»?

— Возможно, — недовольно нахмурив рыжеватые брови, ответил Метцендорфер.

— Пометки эти встречаются не так уж часто, — сказал комиссар. Он тоже установил, что на вчерашнем листке никаких записей нет. Он вздохнул, поставил календарь на место и сказал: — Давайте обойдем дом. Нам не мешает немного размяться, а вдруг я еще что-нибудь увижу.

Метцендорфер удивился, что комиссар надеется что-то увидеть. Но он поднялся. Они вышли за дверь, у которой, теперь уже с безнадежно скучающим видом, стоял и курил встретивший их сотрудник. Клубы тумана по-прежнему плавали в воздухе, как огромные рыбы, медленно перебирающие длинными перистыми плавниками.

— Через это окно! — со значением сказал Гроль и на секунду остановился.

Метцендорфер заглянул в комнату и увидел белый платок на лице мертвеца. Он отвернулся.

С деревьев лениво, но непрестанно падали тяжелые капли.

Они молча дошли до гаража. Гроль осмотрел грунт перед воротами.

— Здесь дождь все уничтожил, — сказал он.

Метцендорфер не знал, что на это ответить. Он думал о своем друге, о своем клиенте; он думал о том, как весело, наверно, ходила по этой траве жена друга, в то время как ее муж в отчаянии и тоске сидел дома, и он снова многое понял.

Комиссар постучал костяшками пальцев по воротам гаража.

— Может быть, — сказал он, — в машине лежат бумаги, которые на что-то укажут. — Он посмотрел на Метцендорфера. — Мы ведь почти ничего не знаем о Брумерусе.

— Разве это имеет какое-нибудь значение? — спросил Метцендорфер.

Гроль пожал плечами и поиграл висячим замком. Внезапно он куда-то отошел, вернулся с ломиком и поддел им пробой. Затем он снял замок и отворил правую створку ворот.

Он заглянул в гараж. Гараж был пуст. Метцендорфер заглянул туда через его плечо.

 

5

В глазах Биферли было такое странное выражение, что Грисбюль поднял руку.

Биферли встал и подошел к письменному столу. Он передал Грисбюлю листок и хотел что-то сказать, но Грисбюль опередил его:

— Без терпенья нет спасенья, господин инспектор! Говоря это, он весело подумал о том, что Гролю всегда действовали на нервы такие его словесные штампы. И все-таки он, Грисбюль, никак не мог отвыкнуть от них.

Бумага захрустела в его руке. Он начал читать, прочел, остановился, прочел еще раз, бросил листок на стол и в свою очередь посмотрел на Биферли, который застыл перед ним.

— Черт, — сказал он. — Этого нам еще не хватало.

Теперь он взглянул на Марана, который сидел с безучастным видом; но Грисбюль не позволил себе сообщить ему что-либо. Он встал.

— Съездим на дачу, — сказал он. — Эту бумажку я должен показать комиссару. Кроме того, — теперь он посмотрел сверху на Марана, — надо будет, пожалуй, побеседовать на месте, где было совершено преступление.

— Вы, — сказал он молодому сотруднику, который поспешил встать, — останетесь здесь!

Тот разочарованно унес свою пишущую машинку в соседнюю комнату.

— Пошли! — сказал Грисбюль.

— Я тоже? — растерянно спросил Маран.

— Разумеется, — ответил Грисбюль, — ничего не поделаешь!

— Ничего не поделаешь! — повторил Биферли и поглядел на врача своими круглыми стеклянными глазами, в которых теперь снова появилось нескрываемое любопытство.

Поразительно пестрая машина, прямо-таки ужаснувшая Биферли, была вся мокрая. Она загромыхала кузовом, когда Грисбюль запустил мотор. Казалось, она замерзла донельзя.

Ехать пришлось медленно: стало, правда, светлее, но все тонуло в тумане. Странно было так вот катить по городу: людей почти не было видно, потому что тротуары оставались вне поля зрения, а встречные машины проплывали мимо бесшумно, как бы окутанные дымчатыми покрывалами.

Маран сидел сзади, Грисбюль иногда видел его в зеркальце. Он сидел безучастно и покачивался, как тяжелобольной, совершенно ни на что не обращая внимания.

Биферли с важным видом указывал дорогу. Наконец он объявил: стоп! Перед калиткой доктор Маран замешкался. Он посмотрел на Грисбюля. Тот пожал плечами.

— Придется уж вам потерпеть, — сказал он.

Они пошли гуськом по мокрому гравию сквозь туман, который окутывал и дачу, но, прежде чем они достигли ее, раздался голос комиссара:

— Грисбюль! Хочу показать вам ваш сюрприз!

Они невольно остановились. Слева, в клубящейся пелене, они увидели смутные очертания Гроля и Метцендорфера, и Грисбюль, сказав: «Ну, если уж он зовет, повинуемся», ступил на мокрый газон; Биферли и Маран пошли за ним.

— Сюда! Сюда! — сказал комиссар и повел их дальше; они остановились у открытого гаража.

Грисбюль взглянул на комиссара с недоумением. Тот потер ладонью влажную от тумана лысину и сказал:

— Пусто! Машины нет! Может быть, вы скажете мне, как Брумерус приехал сюда?

 

6

Глаза Марана ничего не выражали: его это словно бы не касалось — есть машина в гараже или ее нет.

Биферли открыл было рот, порываясь ответить, но Грисбюль, дернув инспектора за рукав, заставил его промолчать. Комиссар этого не заметил.

Грисбюль осмотрел гараж, на цементном полу которого не было ничего, кроме обычных следов грязи и масла. На полке стояли и лежали губки, вата для полировки, флаконы и банки с моющими средствами; у торцовой стены, для смягчения толчков, стояла старая покрышка. Грисбюль поднял ее левой рукой и осмотрел так, словно она представляла собой что-то особенное.

Гроль остался снаружи и удовлетворенно следил за ним, держа руки в карманах брюк.

В душе Марана что-то дрогнуло, хотя по лицу его это не было заметно: здесь, значит, стояла «боргвард изабелла», машина, на которой его жена совершила первую свою роковую поездку с Брумерусом, ту самую поездку из Байрейта...

Комиссару надоело стоять молча. Он благодушно сказал:

— Ну, вот он и ваш сюрприз, Грисбюль! Вы можете его объяснить?

Грисбюль взглянул на него с кривой усмешкой.

— В конце концов, есть железная дорога! — сказал ассистент.

— И вы думаете, что Брумерус приехал в Бернек на поезде? — презрительно спросил комиссар. — Брумерус, который никогда не приезжал иначе как на своей машине? И можете ли вы вообще назвать мне автомобилиста, который согласится сесть на поезд, да еще притом, что ехать сюда, по почти пустому шоссе, сплошное удовольствие?

— Нет, — ответил Грисбюль спокойно, — нет. И то и другое я исключаю.

— Черт знает что! — воскликнул комиссар. — Не на машине и не на поезде. Может быть, на вертолете? Вы это хотите сказать, Грисбюль?

Тот вышел из гаража и стоял теперь перед Гролем.

— Тоже нет, — отвечал он, — Брумерус вообще не приезжал сюда, судя по этому!

Он вынул из кармана листок. Это была телеграмма. Он протянул ее комиссару. Тот прочел ее. Чтобы скрыть свое удивление, он стал ее перечитывать, в то время как Грисбюль с усмешкой глядел на него.

БАД БЕРНЕК УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК ТЧК РЕЗКО ПРОТЕСТУЮ ПРОТИВ КЛЕВЕТНИЧЕСКИХ И НАНОСЯЩИХ ДЕЛОВОЙ УЩЕРБ СООБЩЕНИЙ ПЕЧАТИ ОСНОВАННЫХ НА ИНФОРМАЦИИ ИСХОДЯЩЕЙ ОТ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА ТЧК ЖИВ И ЗДОРОВ ТЧК НИКАКИХ ПОКУШЕНИЙ НА МОЮ ЖИЗНЬ НЕ БЫЛО ТЧК ПОСТАРАЮСЬ СЕГОДНЯ ЖЕ КАК МОЖНО СКОРЕЕ ПРИБЫТЬ БЕРНЕК ТЧК РИХАРД БРУМЕРУС

Гроль поднял глаза. Он сказал Грисбюлю:

— Это непонятно! Тот промолчал.

Гроль снова поднес телеграмму к глазам и сказал:

— Откуда отправлена? Ах, из Штутгарта! Ну так к полудню он здесь появится!

Он вздохнул и сунул телеграмму в карман. Биферли глядел на него блестящими стеклянными глазами.

 

7

Они стояли в клубящемся тумане, пятеро мужчин, из которых только один, Маран, не знал о том, что случилось.

Наконец Метцендорфер, который, прочитав телеграмму, казалось, собирался соскоблить у себя веснушку с левого крыла носа, сказал:

— Это может быть намеренной попыткой дезориентировать.

Грисбюль посмотрел на него как на сумасшедшего.

Метцендорфер прибавил:

— Заведомый обман, мало ли что. Кто поручится, что подпись под телеграммой подлинная? Мы это предполагаем, но уверенности у нас нет. И прибудет ли данное лицо... Это тоже могло для чего-то понадобиться.

— Не знаю, для чего, — сказал Грисбюль.

— Я тоже не знаю, — сказал адвокат, — но порой случаются самые странные вещи, такие, что и во сне не привидятся. Но если телеграмма соответствует действительности, то выходит... — Он умолк и посмотрел на Марана.

— Да, — подтвердил Гроль, — тогда выходит... — Тут он тоже умолк и посмотрел на Марана.

— Во всяком случае, никто из нас решить этого не может, — заметил Грисбюль, — стало быть, пойдем в дом!

Гроль кивнул, и все двинулись по чавкающему газону к входной двери. Возле все еще не запертого окна Грисбюль посмотрел на доктора Марана и сказал:

— Отсюда!

Тот опустил глаза и ничего не ответил. У двери Гроль сказал доктору:

— Постойте, пожалуйста, здесь!

Лицо Метцендорфера судорожно искривилось; он остался рядом с врачом.

Комиссар сделал глазами знак Грисбюлю. Тот медленно пересек комнату. Он склонился над трупом так, чтобы заслонить его от Марана. Он снял платок и, охватив обеими ладонями щеки убитого, немного повернул его голову. Лишь после этого он отошел в сторону.

Он смотрел на Марана. Метцендорфер смотрел на Марана. Гроль смотрел на Марана. Биферли смотрел на Марана.

А доктор Маран уставился на убитого. Он сделал глотательное движение. Вдруг он резко опустил голову, закрыл лицо руками и попытался подавить рыдание, в котором теперь затрясся.

Гроль кивнул. Он спокойно спросил:

— Вы знаете убитого, доктор Маран?

Тот все еще трясся в рыдании, не отрывая рук от лица. Наконец послышалось сдавленное «нет».

Комиссар опять сделал Грисбюлю знак глазами. Тот подошел к трупу и снова прикрыл его лицо.

— Пошли, — сказал Гроль, — загадку мы сейчас не разгадаем!

Он еще раз взглянул на Марана. Тот не шевелился — стоял и мучительно рыдал. Метцендорфер взял его под руку и осторожно вывел из дома, мимо сотрудника, который недоуменно глядел им вслед.

Туман пришел в движение — поднялся ветерок, и серые космы медленно потянулись вдаль. Но Грисбюль, который вел свою покашливавшую машину, нашел, что видимость лучше не стала.