Примерно десять минут назад обе руки Микки-Мауса показывали на двенадцать. Так что сейчас уже за полночь. В заднем доме только что пошевелилась огромная темная-претемная тень, я в этом совершенно уверен. Поэтому я переехал из моей комнаты в гостиную, в размышлительное кресло.
Все лампы включены, но даже если бы они были выключены, луны в окне не видно. Снаружи непроглядная ночь. Порывы ветра шевелят ветки деревьев, шуршат листьями и бросают моросящий дождь в стекла.
Я взял с собой одеяло и накрыл им ноги. Я сижу перед компьютером и печатаю мой дневник. Нужно сразу записать, что произошло сегодня вечером, иначе я совершенно точно не смогу заснуть. И мне нужно разработать план.
Если б я только мог думать быстрее!
Фрау Далинг ни о чем не знает.
Если позвонить маме, она только встревожится.
Мне не на кого надеяться, кроме как на себя.
Мне очень-очень страшно.
* * *
Незадолго до полвосьмого я пошел наверх. Не хотелось пропускать «Вечернее обозрение». Ну хорошо, на самом-то деле мне не хотелось пропустить ленивчики, но — «Вечернее обозрение» звучит не так прожорливо.
Я нажал на звонок у двери фрау Далинг. Никакого ответа. Я прижал ухо к двери и внимательно прислушался. Ничего. Тут я вспомнил: фрау Далинг и я видимся почти исключительно по субботам, когда у нее выходной, и я совсем забыл, что на неделе она работает до восьми. Ее и не может быть дома. Наверно, сейчас она еще стоит за прилавком в мясном отделе и нарезает последние шницели. Иногда я все-таки такой балда!
Этажом выше кто-то чем-то шуршал на лестнице. Послышалось веселое посвистывание. От Фитцке таких звуков доноситься не могло, он совершенно точно самый невеселый человек на нашей планете. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
Я пошел на пятый. На лестничной площадке стоял синий мусорный мешок, полный. Полоски обоев выглядывали наружу и пластиковая пленка, заляпанная краской — красной, желтой и оранжевой. Ну разве это не счастливый случай! Бюль был дома, а у меня было полчаса времени. Если я все ловко проделаю, он обязательно впустит меня к себе в квартиру.
Когда я позвонил, Бюль открыл сразу. Все было на месте: и его замечательные белые зубы, и черные волосы, и шрам на подбородке. Он удивленно рассматривал меня. Почти озабоченно.
— Рико! Что-то случилось?
Почему почти все люди, если к ним в дверь позвонит ребенок, сразу спрашивают, не случилось ли чего?
Я покачал головой и протянул ему руку.
— Добрый вечер! Меня зовут Фредерико Доретти. Я…
— Э-э-м-м… Я знаю, как тебя зовут.
Вот так и знал, что он встрянет! Некоторые люди даже десять секунд не могут подержать язык за зубами, а то, что я собирался сказать, было почти таким же трудным, как «Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой».
Где-то у меня в голове сам собой переключился маленький переключатель и запустил лотерейный барабан. Мне стало неприятно жарко. Я опустил руку. Рукопожатие отменяется. В конце концов, просто невозможно одновременно сконцентрироваться на всем сразу, а до сих пор «речь» про меня всегда произносила мама.
— Меня зовут Фредерико Доретти! — громко повторил я. — Я — необычно одаренный ребенок! Поэтому я могу, например, ходить только прямо и мало что замечаю вокруг себя!
Я говорил все быстрее.
— Но зато я люблю смотреть квартиры другихлюдейможномневойти?
Сердечные поздравления, Рико! Больше всего мне хотелось тут же развернуться и пулей убежать. Если бы десятью секундами раньше человек знал, как глупо он будет выглядеть десятью секундами позже, он бы точно не стал говорить или делать некоторых вещей. Ну а я сделал и сказал.
— Необычно одаренный?
Брови Бюля съехали к середине лба.
— Это значит, что я хотя и могу много думать, но не очень быстро, — выдавил я следующее объяснение.
— Оооо-кеееей… — сказал Бюль очень медленно.
— Но это, вообще-то, не значит, что я глупый. Например, Луна находится на расстоянии трехсот восьмидесяти четырех тысяч четыреста одного километра от Земли. В среднем.
— Понимаю…
Снова очень медленно.
— Позавчера я этого еще не знал и, наверно, скоро снова забуду. Потому что иногда у меня из головы что-то выпадает, только я не знаю заранее, что и откуда.
— Хм, ну раз так…
Теперь Бюль улыбался, и это была дружелюбная улыбка. Он распахнул дверь.
— Давай, заходи.
Между прочим, давно уже пора!
Я протиснулся мимо него, и он закрыл дверь. В нос мне сразу ударил запах краски. Повсюду в коридоре штабелями стояли картонные коробки, некоторые закрытые, другие раскрытые.
— Надеюсь, небольшой беспорядок тебя не смутит, — сказал Бюль. — Переезд, ты же понимаешь.
Я великодушно покачал головой. Это ничего, главное — чтобы он привык к порядку, если соберется жениться на маме.
Дверь прямо около меня была открыта, и я туда вошел. Это была гостиная, и выглядела она так, как будто там проживала сама зима, собственной персоной. Ковра не было, а только паркет, покрашенный в белый цвет. Стены тоже белые, и полки. Они были заполнены только наполовину, на них стояли и лежали книги и компакты. Нигде не видно картинки или плаката, нигде никаких миленьких безделушек-финтифлюшек, как у фрау Далинг или у нас в квартире. Белый кожаный диван, перед ним стол. На раскрытой газете «Бильд» стоял пустой стакан. Дно у него было мокрым, и от этого край газеты волнился, как раз на голой груди какой-то девахи. Жирными буквами было напечатано, что ее зовут Синди, ей двадцать два года, по профессии она парикмахерша, а живет она в районе Берлина Хоэншенхаузен.
Больше я на таком расстоянии не смог ничего прочитать. Нет, ну вообще! Бюль, значит, рассматривает этакую гадость! Еще на столе был разбросан разный хлам: карандаши, записная книжка, магазинные чеки и всякое такое. В одном углу гостиной на полу стоял маленький телевизор, в другом — музыкальный центр.
— Ну что, все в ажуре? — сказал Бюль у меня за спиной.
Это прозвучало как вопрос, который задают, когда не знают, что сказать. И еще это прозвучало как вопрос, на который можно ответить только «да», так что я пробормотал «да».
АЖУР
Вязанье с дырочками. На люстрах обычно висят Абажуры, но в них дырочек не делают. Я посмотрел в словаре, бывает ли еще А-ажур и Б-ажур, но таких слов нету.
Я сложил руки за спиной и посмотрел наверх на потолок. Вот он был красив, даже очень, — старинная лепнина, да еще и раскрашенная в разные цвета.
— Как дела у твоей мамы?
Потолок был почти как девственный лес. Много-много переплетенных друг с другом цветочков и листьев оранжевого, желтого и красного цвета. Некоторые из них были похожи на настоящие, как будто росли прямо из потолка. Маме бы понравилось.
— Рико?
— М-м-м?
— Как у твоей матери дела?
— Она считает, что вы красавчик, каких поискать. Только вот…
Немного зеленого посреди других цветов не помешало бы. Или вообще можно сделать что-нибудь совершенно другое вместо всех этих цветочков и листочков. Бывает ли лепнина с рыбами? Тогда такой потолок получился бы как аквариум. Из одного угла подплывала бы черепаха, а из другого — маленькая вкусная рыбка на обед. А посередине синий кит, такой большой, что…
Бюль громко откашлялся. Я повернулся к нему. Он стоял в дверном проеме, засунув большие пальцы в карманы брюк.
Он снова улыбался, но вид у него при этом был нетерпеливый — как у человека, который не может дождаться, когда же ему обустроят этот замечательный аквариум.
— Ну так? — сказал он. — Что — только вот?
— Ну да, я думаю, мама не сможет в вас влюбиться, потому что тогда она начнет вспоминать про папу.
— О… понимаю.
Теперь он больше не улыбался. И вид у него был такой, как будто он только что получил плохую отметку за контрольную.
— Я, хм-м… я думал, вы живете одни?
— Мы и живем. Папа давно уже умер.
А теперь вид у него стал такой, как будто учитель сказал, что выдал ему не ту тетрадь и у него все-таки «отлично». Лицо у Бюля было очень загорелое, как будто он провел последние несколько дней на солнце. Только маленький шрам на подбородке выделялся светлым пятном.
— Мне тебя очень жалко.
Его голос звучал очень-очень тепло, и мне вдруг показалось, что зимняя комната сейчас начнет таять.
— Мне очень жалко вас!
— В тот день, когда он умер, была буря, — сказал мой голос сам собой. — Это было осенью. Папа хотел…
Затренькал его мобильный телефон. Звонок был красивый — как будто мышка бегает по клавишам пианино.
— Извини. — Бюль поднял палец. — Не убегай, ладно? Я ждал этого звонка. Но это ненадолго.
Он повернулся и быстро вышел из гостиной. Звонок замолчал.
«Фредерико, — подумал я, — ты что, спятил?» Я чуть не выложил Бюлю свои самые секретные секреты, а ведь я с ним даже не дружу. Как это только ему удалось? Но в любом случае, так не пойдет. Когда он вернется, я скажу, что мне, к сожалению, надо идти.
Бюль исчез в комнате наискосок от гостиной. Я вытянул шею — там была кухня. Он говорил по мобильнику приглушенным голосом. Я не понимал ни слова, но прежде чем мне удалось прокрасться в прихожую, где было удобнее подслушивать, разговор уже закончился. Я снова втянул голову и напустил на себя невинный вид.
— Я, к сожалению, должен идти, — сказал Бюль, вернувшись в гостиную. Он по-прежнему выглядел приветливо, но в то же время сильно по-деловому. Откуда-то из прихожей он принес тонкую коричневую кожаную куртку.
— Но я предлагаю тебе вот что, — сказал Бюль, надевая ее. — Завтра ближе к вечеру приходи опять, тогда у меня будет больше времени для тебя. И для твоей истории. Согласен?
— Не знаю, получится ли…
— Если ты не захочешь мне ее рассказывать, я тебя, конечно, заставлять не буду. Но приглашение остается в силе, хорошо?
Он указал на дверь и попробовал улыбнуться, но улыбка не могла скрыть его напряжения.
— Ладно, а теперь выкатывайся, необычно одаренный сыщик!
* * *
Фрау Далинг просияла, как рождественская звезда, обнаружив меня перед своей дверью, и я вдруг понял, что серое чувство посещает ее гораздо чаще, чем ей того хотелось бы. И впервые спросил сам себя, почему у нее нет собственных детей.
— Мама уехала, — объяснил я, войдя в прихожую. — Она вернется не раньше послезавтра.
— Куда же она поехала?
— К своему брату внизу слева. У него рак.
— Ах ты, господи!
Фрау Далинг закрыла дверь и повернулась испуганным лицом ко мне.
— Неужто это верно?
— Нет, не Вернон, а Кристиан. У мамы нет других братьев.
— Я знаю. Я имела в виду, действительно ли все так серьезно. Ему правда очень плохо?
— А… Понятия не имею.
Фрау Далинг печально покачала головой.
— М-да, такое, похоже, всегда случается не с тем, с кем надо.
— А с кем надо?
— С Моммсеном, — сказала она, не моргнув глазом.
— А что с ним?
— Да только что опять с ним поругалась, когда входила в подъезд. Уже несколько недель дверь на задний двор застревает, ты наверняка тоже заметил?
Фрау Далинг даже не дождалась моего кивка, так она была взбудоражена.
— Ее практически невозможно открыть, когда выносишь мусор, и день ото дня становится все хуже! Но как ты думаешь, беспокоится об этом наш техник-смотритель? По-моему, он давно уже смотрит только в бутылку со шнапсом!
Я пожал плечами и пошел за фрау Далинг на кухню мимо картинок с плачущими клоунами.
— Во всяком случае, рак не заразен, — сказал я, чтобы отвлечь ее от Моммсена. Если она и дальше будет ругаться, то, чего доброго, забудет про ленивчики.
— А ты думал — заразен? — спросила она меня через плечо.
— Да нет! Я просто подумал, может, вы еще не знаете.
В отличие от идиота Маррака фрау Далинг явно не считала, что это плохо, что мама оставила меня одного. Во всяком случае, она не сказала об этом ни слова. Зато наконец-то озаботилась тем, чем надо.
— Я как раз хотела что-нибудь приготовить. Ты уже ел?
— Мюсли, сегодня в обед.
— Хорошо, тогда сделаю я нам ленивчики.
Ну то-то же!
Она открыла холодильник, чтобы вытащить колбасу и сыр, огурчики и помидорчики.
— Кстати, я тут совершенно случайно купила новый фильм.
Я прислонился к обеденному столу.
— Детектив?
— Про любовь. «Красотка». Слышал о таком?
— Нет. А он про что?
— Про девочку по вызову, которая влюбляется в богатого мужчину.
— Что такое девочка по вызову?
— Хм-м…
Фрау Далинг снова повернулась к холодильнику и принялась лихорадочно в нем рыться.
— Да где же все-таки это масло?
— Рядом с горчицей. Что такое девочка по вызову? Вы сами не знаете?
— Да нет, я…
Фрау Далинг вдруг вся ссутулилась, как будто хотела сложиться вдвое. Она повернулась ко мне, держа в руке масло, и посмотрела на меня испытующе.
— Ах, да что там, я считаю, ты для такого достаточно большой.
— Достаточно большой для чего?
— Чтобы разбираться в определенных вещах.
Она положила масло на стол к другим продуктам.
— В общем, девочка по вызову — это женщина, которая за деньги заботится о том, чтобы мужчины провели приятный вечер.
— Так же, как мама?
— Нет. Нет-нет-нет!
Фрау Далинг энергично покачала головой.
— Твоя мама просто работает в клубе, в котором девочки по вызову знакомятся с мужчинами! Она следит, чтобы эти мужчины вели себя вежливо и чтобы они, м-м-м… достаточно пили, если слишком разгорячатся.
— Она руководит клубом! — гордо сказал я. — Она коммерческий директор. Решает, какие напитки покупать и все такое.
— И все такое, да, — сказала фрау Далинг со вздохом, доставая хлеб из шкафчика.
— А теперь дай мне, пожалуйста, время заняться едой. Устраивайся в гостиной и включай ящик. Тогда за едой сможешь мне рассказать, что происходит в мире.
Она имела в виду политику. А мне хотелось и дальше сидеть возле нее на кухне.
— Я не смогу всего запомнить.
— Да сможешь, сможешь. У тебя чудесная память, не слушай никого, кто будет тебе говорить что-то другое.
— Но я не понимаю про политику.
— Если бы всех тех, кто не понимает, послать в твой учебный центр, его очень скоро пришлось бы расширять.
— Это вовсе не мой дурацкий учебный центр! — пробурчал я тихо.
Она помахала ножом для хлеба у меня перед носом.
— Давай, иди уже, живо, живо! Я не люблю, когда на кухне вертятся у меня под ногами.
Я мрачно пошел в гостиную. Плюхнулся на диван, схватил пульт и включил огромный ящик. У фрау Далинг сначала всегда включается Берлинская программа, чтобы ей не пропустить своего любимого Ульфа Браушера. Еще раньше, чем появилась картинка, послышался женский голос:
«…который последние три месяца держит весь Берлин в напряжении. Как только что стало известно, он похитил шестую жертву. Наш спецвыпуск информирует вас о развитии событий — новое дело, по-видимому, разительно отличается от всех предыдущих!»
Теперь стало видно женщину, коллегу Ульфа Браушера. Они время от времени меняются на чтении новостей. Женщина старалась выглядеть очень озабоченной, ведь речь шла о ребенке. Но я ей не верил. Эти телевизионщики всегда глядят озабоченно, когда речь идет о детях, а в супермаркете запросто треснут тебя по спине корзинкой для покупок или запихнут в морозильную камеру, если окажешься у них на пути.
Но спецвыпуск был все-таки очень интересным. Дикторша объяснила: необычно, что похититель, только в прошлую субботу освободивший ребенка, опять похитил нового. Да уж, ну и скорость, удивился я. Наверно, Мистер 2000 испугался, что на летних каникулах он больше никого не поймает, потому что все уедут отдыхать.
На экране появилась карта Берлина, на которой по очереди высвечивались районы Веддинг, Шарлоттенбург, Кройцберг и Темпельхоф, Лихтенберг.
«Похищения не укладываются в какую-то очевидную схему. Полиция исходит из того, что Мистер 2000 без предварительного плана объезжает улицы на машине и заманивает в нее детей, как только представится подходящий случай».
Теперь высветился Шенеберг, очевидно, новая жертва была оттуда. Остальные районы оставались притушенными. Шесть красных пунктов вспыхивали на карте, по одному на каждом месте похищения.
— Ну, — крикнула фрау Далинг из кухни, — что там нового?
— АЛЬДИ-похититель снова похитил ребенка!
— Ах ты, господи… Сделай-ка погромче! Тебе молока или минералки?
— Молока, пожалуйста!
Я понажимал кнопку громкости на пульте.
«Впервые за все время похищений отец жертвы обратился в полицию, не заплатив заранее нужную сумму выкупа».
Шесть районов и красные точки сменились дергающимся изображением, снятым на камеру. В правом верхнем углу экрана появилась надпись «Прямое включение». Показывали довольно молодого человека, который производил, честно говоря, не самое ухоженное впечатление. Ему под нос сунули так много микрофонов, что его лицо в толкотне едва было видно. Он все время щурил глаза, потому что вспышки фотоаппаратов слепили его. Со всех сторон репортеры выкрикивали вопросы.
— Почему вы проинформировали полицию? Похититель регулярно угрожает похищенных детей…
— У меня нет денег, — сказал молодой человек. — Вот такое простое объяснение.
И презрительно добавил:
— Я должен был обратиться в полицию, иначе ни один банк в мире не дал бы мне кредит. Даже чтобы заплатить выкуп за похищенного ребенка.
— Что такое кредит? — крикнул я в сторону кухни.
— Деньги, которые занимают у кого-нибудь на некоторое время! — крикнула фрау Далинг в ответ. — Потом за это нужно заплатить больше, чем взял.
Я хотел спросить ее, может, она займет что-нибудь у меня, но как раз в этот момент по телевизору показали фотографию последней жертвы. Сердце у меня остановилось.
Похищенный ребенок был мальчиком. И этим мальчиком был Оскар.
Хотя на нем не было шлема, я сразу его узнал. Ни у кого нет таких зеленых глаз, как у Оскара, и таких больших зубов. Очень может быть, что и таких ушей-парусов тоже ни у кого нет. Они отходили от Оскаровой головы почти горизонтально, и было похоже, что если на каждое поставить стаканчик с газировкой, они бы выдержали без труда.
«Как только что объяснил отец мальчика, его семилетний сын вышел из дома около девяти часов тридцати минут, чтобы навестить друга. Но до него маленький Оскар не дошел».
Я почти не понимал, что говорит дикторша. В ушах стоял странный шум. Теперь снова показывали отца Оскара среди толпы репортеров.
— Я еще удивился, почему сын ушел, не надев шлем. Обычно он никогда не уходит из дома без шлема! Мы живем в большом городе, на улицах опасно. Я ему это все время повторял.
— Почему вы не проводили вашего сына? Не было ли это сознательным нарушением ваших родительских обязанностей по надзору за ребенком?
— Без комментариев.
— Знаете ли вы, кого Оскар хотел навестить? Действительно ли этот друг, к которому он якобы пошел, существует?
— Без комментариев.
«Сегодня в десять часов тридцать минут отцу Оскара, который один воспитывает сына, позвонил похититель. Это тоже необычно и ново: до сих пор похититель обращался ко всем без исключения родителям своих жертв посредством писем. Тем не менее требование похитителя обычное: две тысячи евро. Место передачи выкупа еще не обговорено».
Шум в моих ушах ослабел. Две тысячи евро, думал я, две тысячи евро. У отца Оскара явно не было богатых друзей или родственников, которые могли бы одолжить ему столько денег. Жены у него тоже не было. А у Оскара совершенно точно не было рейхстага. Вообще-то довольно непредусмотрительно для того, кто так сильно всего боится. Даже я коплю деньги на случай, если меня вдруг похитят.
Я вздрогнул — фрау Далинг как тень появилась сбоку и поставила на стол тарелку с ленивчиками. Я и не слышал, как она вошла в гостиную. Она взбила плюшевую подушку с бахромой, которую всегда кладет себе за спину, и села рядом со мной на диван.
— Может, на этот раз они поймают эту дрянь! — фыркнула она. — Ведь мог же кто-нибудь увидеть мальчика сегодня утром и вспомнить, как все было.
Фрау Далинг откинулась на мягкую подушку, положила в рот ленивчик и принялась жевать. Ливерная колбаса с огурцом. Я тайком покосился на нее со стороны. Наверно, она поверила бы мне, если б я сказал, что не только знаю Оскара, а что он шел сегодня утром ко мне. И потому что она бы мне поверила, она потащила бы меня в полицию, чтобы меня там допросили: откуда и с каких пор я знаю Оскара, и когда мы виделись в последний раз, и во сколько договорились встретиться. О чем мы говорили, и не упоминал ли Оскар про что-то, из чего можно было заключить, что он знал своего похитителя. Полиция разнимет меня на кусочки, как мисс Марпл своих подозреваемых. Лотерейный барабан раскрутится на всю катушку. Я буду все время краснеть и краснеть и от этого умру.
По телику теперь показывали фотографию первого похищенного ребенка. Я знал, что будет дальше, так делали уже тысячу раз: показывали одного ребенка за другим. Под сострадательную музыку, как будто всех жертв доставили домой по кусочкам, а не целиком.
— Ничего лучше придумать не могут, чем каждый раз выжимать из зрителей слезу, — сказала фрау Далинг. — Поставлю-ка я лучше нам фильм. Да где ж он у меня? Ах да, наверно, в сумочке.
Она тяжело поднялась с дивана и исчезла в прихожей. Я, как оглушенный, не отрываясь пялился на экран. Мой друг Оскар стал последней жертвой похищения, и у него даже не было мамы, которая забеспокоилась бы о нем! Наверно, она умерла или что-то в этом роде. Такое у меня в голове не укладывалось. Я должен был сейчас испытывать страх за Оскара или жалеть его, но все это я ощутил лишь позже. А сейчас, когда передо мной сменялись фотографии похищенных детей, я чувствовал себя просто как дочиста выскобленная миска из-под теста.
Когда показали Софию, вторую жертву, я пригляделся повнимательнее: ее фотография была новой. Надо думать, ее родители наконец-то заметили, какое отвратительное фото их дочери постоянно показывают по телевизору, и дали «Вечернему обозрению» кое-что получше. София стояла на детской площадке рядом с лошадкой-качалкой. Наверно, ее щелкнули на площадке рядом со школой, потому что на заднем плане виднелось большое здание, на окнах которого были приклеены — скорее всего, изнутри — разные пестрые картинки.
В отличие от старой, расплывчатой фотографии эта была резкая. София выглядела на ней хотя и не красивее обычного, но все-таки гораздо симпатичнее. Она улыбалась. Волосы у нее были чистые, и одета она была не в мятую розовую футболку, заляпанную клубничным соусом, а в отглаженную голубую. Впрочем…
Я наклонился вперед. Трудно поверить, но София умудрилась запачкать и голубую футболку — почти точно на том же месте! Камера показывала фотографию все крупнее. И вот во второй раз за этот вечер сердце у меня остановилось. Теперь я ясно видел, что это было не пятно от соуса.
Это был маленький ярко-красный самолетик с отломанным кончиком крыла.