В квартиру мы вернулись продрогшие.

— Теперь ты должен начать писать историю, — сказала Агнес.

— Хорошо, — согласился я, — но ты будешь мне позировать.

Мы пошли в кабинет. Агнес уселась в плетеное кресло у окна и стала убирать волосы с лица, поправлять воротник и улыбаться, словно ее собираются фотографировать. Я сел к компьютеру и посмотрел на нее. Меня снова поразило, что, несмотря на улыбку, ее лицо было серьезным, а взгляд говорил что-то на языке, которого я не понимал.

— Как бы ты хотела выглядеть? — спросил я.

— Главное, чтобы было похоже, — ответила она. — Но это должно быть симпатично. Ты ведь все-таки в меня влюбился, правда?

Я стал писать.

* * *

Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года.

* * *

— Что ты написал? — поинтересовалась она. Я прочел, и она осталась довольна.

— Тебе не обязательно позировать, — сказал я, — просто мне хотелось еще раз спокойно рассмотреть тебя.

— Мне совсем не трудно, — ответила Агнес.

— Но я просто не могу писать, когда ты вот так сидишь и наблюдаешь за мной. Может, сваришь пока нам кофе?

Агнес пошла в кухню. Когда она вернулась, я прочитал ей то, что успел написать.

* * *

Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года. Она сразу же привлекла мое внимание, как только села в зале напротив меня. Ее неловкие движения как-то не сочетались с утонченным, почти хрупким телом. Лицо ее было узким и бледным, волосы темными волнами падали на плечи. Наши взгляды встретились на мгновение, и я увидел ее удивленные голубые глаза. Когда она вышла из зала, я последовал за ней. На лестнице перед входом в библиотеку мы столкнулись снова, и я предложил ей выпить кофе.

Мы разговорились удивительно быстро. Мы успели поговорить о любви и смерти, прежде чем я узнал ее имя. Она придерживалась строгих взглядов. Мой цинизм вызывал у нее бурную реакцию, а когда она волновалась, то краснела и производила еще более ранимое впечатление, чем обычно.

* * *

Агнес разозлилась:

— Писать такое и в самом деле не стоит.

— Так писать мне или не писать? Это была твоя идея.

— Ребенком я всегда краснела. И в школе из-за этого надо мной смеялись и дразнили меня. Мой отец терпеть не мог, что надо мной смеялись.

— А ты?

— К этому привыкаешь. Я много читала. И я хорошо училась.

— Так что мне, все это выкинуть?

— Да, пожалуйста. Разве так уж необходимо писать о моем детстве? Это ведь только история. Разве я не могу просто появиться в библиотеке, такой, как я есть? Такой, какая я сейчас?

— Хорошо, — согласился я, — ты будешь заново рождена из моей головы, как Афина из головы Зевса, мудрой, прекрасной и недоступной.

— Я не хочу быть недоступной, — возразила Агнес и поцеловала меня.