— Франк Лойд Райт построил в Оук-парке около тридцати домов, — сказал отец Луизы. У него был более сильный французский акцент, чем у дочери.

— А еще здесь родился Хемингуэй, — добавила мать Луизы. — Швейцария чудесная страна. Прошлым летом мы были в Санктоне.

— Санкт-Антон находится в Австрии, cherie, — заметил отец Луизы и снова повернулся ко мне: — Я слышал, вы пишете книги?

— Луиза нам все о вас рассказала, — снова заговорила мать, — вы ей нравитесь. И мы рады, когда она немного успокаивается. Наши мужчины такие несерьезные. Я ведь и сама вышла замуж за европейца.

Она подмигнула мужу, который улыбнулся, словно извиняясь, и добавил:

— Мы познакомились в Париже. Моя жена приехала в Европу, чтобы подцепить какого-нибудь дворянина. В конце концов сошел и я.

— Я надеюсь, вы любите индейку, — сказала мать Луизы, — это ведь традиционное блюдо на День благодарения.

Я был рад, когда появилась Луиза, подхватил ее под руку и ускользнул от родителей.

— Я покажу ему сад, — сказала Луиза.

Ее мать подмигнула мне и ответила:

— Ну конечно. Вы, молодые люди, хотите побыть одни.

Мы шли по саду. Под огромным кленом был светло-голубой бассейн. На воде плавала сухая листва. Было прохладно, но вышло солнце и мы согрелись. Воздух был сух и очень ясен. Если поднять глаза вверх на крону дерева, то небо среди темно-красных листьев казалось почти черным.

— Я всегда удивляюсь, насколько ярче здесь все краски, — сказал я, — листва, небо, даже трава. Во всем больше силы, чем в Европе. Будто все здесь еще очень молодо.

— Человек живет и умирает в том, что он видит, говорит Поль Валери, но он видит только то, что созвучно его мыслям, — иронично заметила Луиза.

— Я и правда думаю, что краски здесь ярче. Может быть, это от воздуха.

— Мой маленький Торо. Не будь, пожалуйста, таким наивным. Эта земля так же молода или стара, как и любая другая.

— Но здесь у меня такое чувство, будто все еще возможно.

— Потому что здесь у тебя нет истории. Картина Америки, как ее представляют себе европейцы, больше связана с ними самими, чем с Америкой. Разумеется, то же и с американцами. Прадед моей матери был главным редактором «Чикаго трибьюн». Он родом из старой английской семьи, знающей свою родословную до четырнадцатого века. Если хочешь, то об истории семьи с материнской стороны мы знаем гораздо больше, чем с отцовской. Он из простой семьи. Удачно женился. А моя мать что-то там воображает по поводу своего мужа-европейца, который, в сущности, тот же самый self made man, какими европейцы считают всех американцев. — Она засмеялась.

— Что ты там рассказала своим родителям? — спросил я. — Они ведут себя так, будто я их будущий зять.

— О, ничего особенного. Просто они хотели бы пристроить меня. И они рады, что у меня наконец есть приятель с приличной профессией. Я сказала им, что ты журналист и пишешь книги.

— Твоя мать рассказала мне, что тут родился Хемингуэй.

— Да, я знаю. Она любит щеголять именами людей искусства.

— Ты любишь Хемингуэя?

— Не знаю, — ответила Луиза, — мне нравился фильм «Прощай, оружие», но я думаю, это из-за Гари Купера и музыки.

После обеда мы осмотрели квартиру, которую родители обставили для нее на верхнем этаже дома. Потом мы сели в машину и проехали по району; она показала мне, где работал Франк Лойд Райт и где родился Хемигуэй. В книжной лавке дома Хемингуэя я купил «Прощай, оружие» и подарил ей.

— Прочти ее, — сказал я, — она лучше, чем кино.

— А тебе надо бы наконец зайти ко мне на работу, и я покажу тебе наш архив.