Наверное, я впала в ступор, а сейчас вот очнулась от боли и холодного воздуха. Это мою тушку уже вынесли из кибитки и устроили на войлоке, брошенном прямо на землю. Ваен растирал мою спину и шею, в Гунар — ноги, заодно пытаясь их выпрямить.

— Прости, девочка моя, прости, я не подозревал, что тебе было так плохо. Так увлекся, старый дурак!

— А что со мной? — кроме боли в затекшем теле и слабенького головокружения ничего больше не чувствую особенного.

— Ты сомлела в этой позе. — А, ну понятно, пока сидела, рулеткой скрученная, кровообращение ухудшилось, мозгам крови не хватало, вот и заснула.

Небо уже засветлело. Это около двух часов уже прошло?

— Сколько я пробыла в отключке?

— Несколько минут. Мы на тебя обратили внимание только когда синяя энергия угасла. Прости болвана, увлекся, как студиоз!

— Как мальчик? — Все, можно попробовать встать, хоть и на войлоке, а холодно. Ваен без слов ухватил, как дитятю, подмышки и без видимых усилий поднял на ноги, но на произвол ленивому вестибюряру не бросил, дал возможность словить робкое равновесие и утвердиться на своих двоих.

— Мой внук будет жить. Он спит.

— Уважаемый Халах, вы же не думаете, что мы виноваты в его болезни, ведь правда же? — А вдруг они не захотят про Киру рассказывать, кто их знает, у наших киргизов с калмыками те еще взгляды на жизнь были, европейцу в абсолютно непонятные.

— Прости мужа моей дочери, горе помутило его разум. Нет, мы так не считаем.

— А мальчику не холодно в кибитке? Его можно перевозить, что скажешь, Гунар?

— Думаю, что пока лучше воздержаться.

— Мой сын силен, он выдержит. Нам надо ехать. Не поднимай пыль, горожанка.

— Твой сын чуть не умер, воин, потому что боялся тебе пожаловаться на боль. — Ваен все еще внимательно следил за моим состоянием, чего это он, вроде, крепко стою?

Ну да, если бы пацан не боялся дурня-отца с его самцовыми принципами и обратился к целителю, или, хотя бы к деду, все было бы намного менее болезненно. И ведь повезут же, ур-роды, по тряским дорогам, и кормить будут жирным мясом, а ему бы хоть денечек легонького и протертого. И покоя, желательно, поближе к теплому туалету. Это я и высказала Гунару. Фарх-ар принялся было кричать, но и слушать не стала.

— Твой сын, тебе и решать, как его угробить понадежнее. А я пришла поговорить о своей дочери. И не с тобой!

Хорошо хамить задвухметровому самцу, когда рядом маг уровня Ваена.

Шаман что-то приказал, и его зятек заткнулся, недоверчиво на меня вытаращившись. Плевать.

— Уважаемый Халах, скажите честно, что действительно вам нужно от моей Киры?

Похоже, с прямолинейностью я переборщила, реверансить церемонии никогда не умела, а сейчас еще от стресса не отошла. Я ведь до мозжечковых конвульсий испугалась, что в болезни парня обвинят нас, а потом испугалась за самого парня, когда увидела, как ему плохо.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — Гунар, что издевается?

— Устала и начинаю замерзать, — ответила на автомате.

— Я имею в виду что-то особенное тебя беспокоит?

— Дядюшка, а давай мы дома это обсудим. — Вот, с чего, спрашивается, ядом плююсь? Но ничего не могу с собой поделать, хочу домой, к Саре, а лучше — на Землю.

— Он тебе не родственник, — Халах вышел из созерцательного транса и развлекался спектаклем, который я тут устроила, психичка недолеченная. Но порефлексирую я позже, долго и с удовольствием. А пока…

Гунар успел перехватить инициативу.

— Я сам себя назначил ее родственником, и как старший родственник, требую от тебя Халах, клятвы.

— Не говори пустых слов, маг! Этой девочке мы должны за жизнь внука! И клятву я принёс, когда брал ее силу. Не тебе клятву, и не себе, Миру.

Фарх-ар бросил тестю что-то шипяще-курлыкающее, но тот даже не глянул, знал, что муж дочери подчинится.

— Я благодарна и очень огорчена несчастьем с вашим внуком, уважаемый. Но меня беспокоит моя дочь. Почему она вызвала ваш интерес? Не сочтите мою настойчивость за грубость. Ведь, как я понимаю заклятье, которое вы заметили, только повод.

— Умная, — шаман причмокнул, демонстрируя удовольствие, — правильно догадались. Не бойся, теперь уже не бойся. — Старик, до сих пор сидевший в кибитке по-турецки легко соскочил наземь, вот что значит привычка, у него, поди, ничего не затекло.

— Нина, — Гунар всем видом показывал, что ему неловко, — мальчика нельзя везти, сама же сказала. — И заткнулся, манипулятор противный, предоставляя мне опять все решать самой, а вот фигушки.

— Сара? — маг понял, что я имела в виду.

— Сара не возразит.

Эх, а так хотелось отдохнуть в кругу семьи, день-то не базарный нынче. Но не подвергать же ребенка опасности. Тем более, столько вытерпела ради него.

— Уважаемый Фарх-ар, почтенный Халах, я приглашаю Дораша-ар-пасса погостить в нашем доме. Он сможет спокойно поправиться и дождаться вашего возвращения.

Ваен хмыкнул и быстренько слинял, сославшись на неотложное. Почуял, хитрюга, что рискует быть припаханным к транспортировке болящего. Довольный Гунар с не менее довольным Халахом что-то там бухтели уже из кибитки, прикидываясь мудрыми, а Фарх орал, сначала на меня, как на зачинщицу противного его сердцу безобразия, а после втыка от тестя, на соплеменников, командуя разворачивать кибитку со спящим сыном, стариками и мною. Ох бедное мое тельце, то скрючивают, то ребра мнут подсаживая.

И чем дело кончилось? А тем, что в соседнюю с моей, сиречь, Кирину светелку, заселился немытый степняк, сородичи его затоптали нам с Сарой все полы, недовольные предоставленными апартаментами для драгоценного внука самого шамана. А кибитка лучше, ага. Сара не появлялась, пришлось взывать к совести Халаха, убеждать, что это — самая теплая и самая удобная комната из возможных. Кормить гостей не стала исключительно из вредности, так обидно было, а ведь понимала, что бесцеремонность эта мною самой и спровоцирована. Интеллигентность у степняков не в почете, слабость это, а не достоинство. Зато Гунару все высказала, не стесняясь гостей, и за то, что втравил меня в лишние хлопоты, и за то, что самоустранился, предпочитая общение с шаманом. Тут встрял сам шаман, сволочь.

— Приглашаю твою дочь, Кирин-ир-нассу, и почтенного мага Гунара погостить в моем шатре!

Твое ж волшебное число «пи». В квадрате!

Сговорились, старики-разбойники, скорешились за эти часы! Но Кира-то! И Сары с ее эмпатией не надо, чтобы понять — ей страшно хочется поехать, да что там, она за кибиткой пешком бежать готова. А все для походов необходимое у нее есть и ждет своего часа в пространственной кладовке. Что уж про престарелого юната-естествоиспытателя говорить, если Кира, которая вообще не любит выпускать меня из поля зрения больше чем на три часа, так возбудилась.

А я? Как же я? С Гунаром же поговорить хотела о своем здоровье, речь с анамнезом репетировала.

Чую, без невидимой Сары тут не обошлось, потому как дядюшка посерьезнел и поманил меня в свою, удаленную от густонаселенной кухни, комнату. Речь моя и пригодилась, однако.

Вообще-то, могла и сама догадаться, что неконтролируемое сворачивание личного времени для здоровья не полезно.

Вот тут-то я и подставилась второй раз за это бесконечно длинное утро. Гунар всю душу из меня расспросами вынул, но беспокоили его не столько мои жалобы на усталость, сколько то, что магичила я сегодня необычайно интенсивно. И в парня энергии вбухано, и старички мои укомплектованы силой под завязку, а ведь тоже не бездельничали.

— Да не понимаю я, дядюшка, что ты хочешь услышать. — Всплескивание руками на мага впечатления не произвело. — Устала сильно, это да, то ли оттого, что силу из меня цедили, то ли от ситуации этой дурацкой. Но со мной что-то не так. Нервная, я стала.

Гунар локаторами своими поводил и вынес вердикт.

— Переутомление. У тебя состояние, как у воина, просидевшего месяц в жёсткой осаде. Недосып страшный. Отсюда и нервность твоя непомерная. И задержка женская.

Задержка? Ох, не люблю я это слово. Но про беременность Гунар молчит, а потому и я переспрашивать не стану.

— Ну понятно, дневные гормоны я, продлевая день свернутым временем, выжигала до последнего, а ночные не успевали вырабатываться, потому что спать было некогда. — Слово гормоны произнесла, разумеется, по-русски. Дедусь, само собой, заинтересовался. От нудного пересказа скудных знаний об эндокринной системе спас клич Халаха, пора было выдвигаться. Уже на пути к кибитке Гунар таки спросил, как я о воспалении догадалась, да еще в таком укромном месте человеческого тела расположенное, про которое не всякому в голову придет. Ответить постаралась тихонько.

— В прошлой жизни сталкивалась, — почти не соврала, да.

Халах, даром, что очень пожилой, фразу расслышал.

— Так я думал! Ты с изнанки! — надо отдать должное опытному старцу, говорил он совсем не громко, но эманировал таким любопытством, что у меня волоски на руках встали, от страха, а вдруг остаться захочет? Но нет.

— Я знаком с одним мастером из горных людей, этот горец дружил с таким, как ты. Рассказывал про синюю силу. Дозволь, я поведаю ему о тебе.

Конечно, дозволяю! А вдруг, этот горец знал моего предшественника, Николая Арефьева?

— А не Нордом ли звали этого человека с изнанки? Если так, то я хотела бы познакомиться с этим горцем, — старый Гунар аж пошатнулся от чувств, так его впечатлили новые открывшиеся перспективы. Надо думать, человек сто семьдесят лет жил этой историей. Жил и терпеливо ждал.

Подошла попрощаться смущенная Кира. Привычно погладила по плечу, пряча глаза, потом истово, но осторожно обняла.

— Не волнуйся, я обязательно к тебе вернусь, — и хихикнула, — мамочка.

Вот козявка, сбила-таки на сентиментальную слезу.

Застоявшаяся лошадка бодро тронулась, оставив перед нашей элегантной калиткой пару душистых подарочков.

А мне теперь ждать. Ждать, Ваена, чтобы накостылять ему, за то, что смылся, ждать долгих две недели возвращения близких, ждать, что принесет мне общение с заносчивым юным степняком. Оставалось надеяться, что дед как следует промыл ему мозги.