Прежде чем решиться войти в бывший отель «Флорида» и встретиться с мадам Пападат, Ана Войня задержалась на несколько минут на площади Росетти.
Уже не впервые с тех пор, как началось это следствие, она думала:
«Имеем ли мы право копаться в душах людей, выуживая подробности этого дела, имевшего место столько лет тому назад? Да, имеем! Эмиль говорит, что необходимо установить истину, и он прав. Но что мы будем делать с этой истиной теперь, по прошествии двадцати лет?..»
И она продолжала:
«Какое значение может иметь сейчас, сегодня, обнаружение убийцы?»
Ответ на этот вопрос возник тотчас же, диктуемый стремлением доказать, что их с Эмилем усилия были полезными:
«Большое! Прежде всего, в этическом плане. Среди нас находится убийца. Он пьёт из одного с нами стакана, ест тот же хлеб, ходит по тем же улицам, паркам, греется на том же солнце! Может быть, он даже блюдёт мораль общества. Его необходимо разоблачить! Совершенно необходимо!»
Она несколько раз повторила в уме эту фразу, словно стараясь убедить себя, что больше не имеет права расхаживать в нерешительности по площади Росетти, а должна сейчас же подняться к мадам Пападат.
Что она и сделала.
Бывший отель «Флорида» был превращён в общежитие для студентов-иностранцев, учившихся в разных бухарестских вузах. В некоторых комнатах жили и румынские студенты, которые должны были помогать иностранцам поскорее овладеть языком.
Уже у входа Ана встретила пёструю группу студентов разных национальностей, чей разноязычный говор придавал особую прелесть этому уголку Бухареста.
Портье оглядел её с ног до головы.
— Вы студентка?
— Нет, не студентка…
— Тогда вы не имеете права! — заявил он тоном всех портье на свете, похожим на тон высшего начальства. — Входить могут только студенты! — даже не интересуясь целью визита Аны, пояснил он.
— А вы спросили меня, кого я ищу? — рассердилась девушка. — На каком этаже живёт мадам Пападат?
— Кто? — уставился на неё портье.
— Мадам Пападат! — повторила Ана.
Портье поглядел на неё, поражённый. То, что кто-то ещё интересуется этой старухой, казалось ему просто невероятным.
— На последнем этаже, — сообщил он, не переставая смотреть на Ану более чем удивлённо.
— Спасибо, — ответила девушка и стала подниматься по лестнице. Лифт, разумеется не действовал. Может быть, это была «административная мера» в целях физического воспитания студентов?..
— Вы её родственница? — не устоял портье.
Ана ответила неопределённым движением головы которое могло означать «да», но с тем же успехом могло значить и «нет».
— Мадам Пападат вот уже несколько дней больна — крикнул ей вслед портье. — К ней только врач приходит.
Это сообщение осложняло задачу Аны. Прийти к старой женщине с таким неделикатным вопросом, да ещё застать её больной!
На последнем этаже она встретила женщину, которая убирала комнаты.
— Где живёт мадам Пападат? — спросила её Ана.
Уборщица уставилась на неё так же, как портье. Наконец, насмотревшись, она указала ей комнату.
— Она больна.
— Я знаю… — ответила Ана.
— Вы доктор?
— Что-то в этом роде…
— Бедная старуха! — пробормотала про себя женщина.
Ана постучалась в дверь. Никто не ответил. Она постучалась ещё раз.
— Войдите! — посоветовала ей уборщица. — Она почти не слышит. Только не пугайтесь… там такой беспорядок…
— Ей никто не помогает?
— Будто она кого-нибудь пустит? — пожала плечами женщина. — Сколько раз я просила её разрешить мне прибрать у неё… Так, без денег… Нет, не желает!.. Только доктора и впускает… Да ещё время от времени приходит одна её родственница… старуха… — продолжала женщина и заключила: — Что поделаешь? Такова жизнь…
Ана открыла дверь и вошла.
Сначала ей показалось, что в комнате никого нет. У неё возникло ощущение, что она оказалась на складе комиссионного магазина, давно покинутого и грязного, заваленного разным старьём. Её встретил неприятный запах застоявшегося воздуха. Послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание. Ана повернула голову. На старой железной кровати с высокими спинками, украшенными почерневшими бронзовыми ангелочками, казалось, что-то зашевелилось.
Ана привстала на цыпочках и сделала два шага.
Маленькая желтоватая головка в нимбе нечесанных белых волос и с довольно-таки живыми глазками выглядывала из-под огромного одеяла.
Сильный запах спирта, камфары, затхлого воздуха.
Беспорядок.
Письменный стол в стиле Людовика XV.
Гравюра Жикиди.
Маленький персидский ковёр неправдоподобно голубого цвета.
Кресло с потёртой кожаной обивкой.
Массивный шкаф в стиле «Бидермайер».
В углу — множество разных вещей, прикрытых походным одеялом.
Портрет могучего человека с огромными усами.
Серебряная чаша, такая грязная, что на ней нельзя было различить надпись, свидетельствовавшую о дате и причине её вручения. Бог знает откуда взявшаяся, она царила над всеми вещами, стоя на шкафу.
Обыкновенная облезшая тумбочка.
Рваные кружевные занавески.
Грязь.
И запах. Запах спирта, камфары и застоявшегося воздуха.
Дверь с чёрным пятном вокруг ручки.
И голова. Голова с лицом землистого цвета, высовывающаяся, как из-под земли, из-под огромного толстого одеяла.
За дверью, вероятно, крошечная кухонька и ванна.
— Добрый день!..
Никакого ответа.
Ана стояла в дверях, бегло отмечая про себя впечатления.
— Я слышала, что вы больны.
Никакого ответа. Только глаза старухи, поглядевшие на неё с некоторым интересом. Вспыхнувший на минуту и тут же погасший огонёк.
— Я не хотела бы вас беспокоить…
Старуха молчала.
Ана в нерешительности стояла перед закрытой дверью. Голубой цвет её пальто вносил в комнату дуновение свежего воздуха. Наконец девушка сделала ещё один шаг. Ни движения, ни слова.
— Я пришла из… поликлиники…
Никакого интереса.
Ана оглянулась.
— Вам лучше?
Ана почувствовала, что у неё пересохло в горле. Неясное ощущение одиночества, надвигающейся катастрофы. Стоя посередине этой грустной комнаты, девушка чувствовала себя так, словно парит где-то в пустоте.
Она взяла себя в руки.
— Нужно что-то сделать… — сказала она себе. И снова оглянулась. Этот взгляд уже выражал не просто любопытство. Это был критический взгляд.
И вдруг Ана решилась.
Быстро, словно обвиняя себя в том, что могла так долго оставаться в бездействии, она сняла пальто и бросила его на кресло. Затем потёрла руки, испытующе глядя вокруг, и решительно направилась к окну. Раздёрнула шторы, открыла окно.
В комнату ворвался свежий воздух и запах дождя.
Ана оглянулась. Она всё ещё ждала от старухи какой-нибудь реакции. Ничего! Она подошла поближе и положила руку на её лоб. У старухи была температура. Что ещё могло гореть в этом бессильном теле?
Мадам Пападат по-прежнему смотрела на Ану своими когда-то красивыми глазами. И опять — ни слова. Девушка набралась смелости: открыла дверь в кухню и начала прибирать, методично и уверенно — так, словно уже давно жила в этом доме. Она подмела, вытерла пыль, вымыла тумбочку, выбросила несколько банок от диетического компота, найденных под кроватью.
Через полчаса комната старухи выглядела совсем по-иному. Во всяком случае, кое-какой порядок был внесён в нагромождение вещей, оставшихся от тех уже далёких времён, когда «греки» дарили артисткам бриллиантовые браслеты, которые могли стоить кому-то жизни.
Ане захотелось сделать ещё что-нибудь… Сварить старухе чай?.. Единственная вещь, которую она нашла в забитом пустыми коробками шкафчике, был чай из мяты. Вероятно — любимый чай старухи. Она поставила на огонь кастрюльку с водой и начала мыть чашки.
Чай из мяты был готов. Ана поставила чашку, из которой шёл душистый пар, на только что вымытую табуретку и слегка погладила лоб старухи.
Улыбка? Не может быть! Но что-то явно промелькнуло в глазах старой женщины.
Ана уселась на её кровать, взяла чашку и стала поить её с ложечки. Старуха открыла рот. Ана улыбнулась. Когда весь чай был выпит, дверь комнаты неожиданно открылась и вошёл старик, почти такой же древний, как и хозяйка дома, худой, темноволосый, в поношенном чёрном костюме.
Увидев в комнате чужого человека, он удивился, но не проронил ни слова. Бегло взглянув на Ану, он подошёл к изголовью старухи, вынул из-под одеяла её руку и стал считать пульс, сверяясь с огромными карманными часами. Старуха смотрела на него молча. Доктор опустил часы в карман, прокашлялся и обратился к Ане:
— Она заговорила?
— Нет! — покачала головой Ана.
— Вот уже два дня так лежит… Он обратился к старухе: — Ну как дела, Аспазия? Дождёшься меня или уйдёшь одна?
Мрачная шутка ужаснула Ану.
Доктор засмеялся. Хриплый смех перешёл в кашель заядлого курильщика.
— Вы ей родственница? — спросил он девушку.
— Нет! — ответила Ана движением головой. И вдруг ужаснулась. К чему эта немая игра? — Нет! — сказала она громко. И потом тише: — Она очень больна?..
— Ей почти семьдесят пять лет, — ответил доктор.
— И она живёт так… одна?..
— А с кем ей ещё жить? Она дошла до такого момента, когда человеку больше ничего не надо. Никого и ничего… Доктор потёр руки. — Вот так…
На мгновение он застыл, словно прислушиваясь к чему-то — к какому-то шуму, идущему издалека. Он словно забыл, что живёт, что существует, что пришёл к больной, в эту комнату, похожую на склад комиссионного магазина.
Потом вздрогнул, огляделся и, наконец, взглянул на Ану.
— Вот так… — сказал он снова и, уже живее, добавил: — Я прихожу сюда дважды в день… Время от времени забегает моя жена, чтобы посидеть с ней… А вы откуда?
— Я из поликлиники.
— Прекрасно… прекрасно!.. — пробормотал старик. — Как она вас встретила?
— Без единого слова.
— Она умеет принимать молча! — воскликнул старик и снова обратился к женщине: — Не правда ли, Аспазия? Если бы ты не хотела, ты выставила бы её одним-единственным взглядом! Не правда ли?
Старуха снова улыбнулась? Или это лишь показалось Ане…
— Не сегодня-завтра приедет её дочь из Греции… — сообщил Ане старик. — Если бы Аспазия уехала тогда с ней, теперь она не была бы одинока, как оторвавшийся от дерева листок… Но она не захотела… Мол, останется там, где похоронен Пападат… Хм… Вот так… Значит вы из поликлиники?
— Да, — кивнула Ана.
— Стало быть, вы ей понравились, — решил доктор и посмотрел на девушку испытующе, словно хотел понять причину, по которой мадам Пападат приняла эту незнакомку. Было бы неплохо, если бы вы прислали сиделку…
— Да, я скажу в поликлинике… — прошептала Ана.
Доктор снова огляделся.
— Это вы здесь прибрали?
Ана снова кивнула.
— Хорошо… хоть немного похоже на человеческое жильё… Надеюсь, к чаше вы не прикасались? — добавил он, показывая на серебряную чашу, красовавшуюся на шкафу.
— Нет… не прикасалась! — с удивлением ответила Ана.
— Если бы вы прикоснулись к чаше, она бы вас выгнала. Наверняка! — снова хрипло засмеялся старик. И обратился к старухе: — Не правда ли, Аспазия?
Старуха смотрела на него широко открытыми глазами.
— Без всяких разговоров, выгнала бы да и только, — повторил с тем же смехом старик… — Грек выиграл её на скачках. У него был чистокровный скакун по имени Белла… И опять к старухе:
— Помнишь, Аспазия?
Имя коня, принёсшего старику серебряную чашу, напомнило Ане, что она пришла сюда с определённой целью. Конечно, о расспросах не могло быть и речи…
— Надо идти, — решила она и, подойдя к старухе, погладила её лоб: — До свидания… и… поправляйтесь!
— Приходите ещё, — предложил ей старик. — Раз она вас приняла, приходите ещё…
Ана вышла. Из цветочного магазина на углу она позвонила Эмилю, ждавшему вестей у себя в кабинете.
— Ну, что нового? — спросил он.
— Прошу тебя даже не заговаривать со мной об этом, — попросила Ана.
Эмиль понял.
— И ещё прошу: устрой, чтобы к ней прислали врача и сиделку. Позвони, куда следует… Ну, ты сам знаешь…
— Она больна? — поинтересовался Эмиль.
— Ей почти семьдесят пять лет! — Ана с удивлением заметила, что ответила теми же словами, которые сказал старик-доктор.
— Я думаю поехать в Плоешть… к Паулю Михэйляну… Поедем вместе? — робко предложил Эмиль, чувствуя, что визит к старухе произвёл на девушку слишком сильное впечатление.
— Нет… не обижайся. Сегодня у меня выходной! — попыталась пошутить Ана. — Завтра поговорим… Хорошо?
— Хорошо.
Ана вышла из магазина. Но тут же, передумав, вернулась, купила красную розу из цветников Леордень и прикрепила её к отвороту своего пальто.
На улице по-прежнему сияло солнце.
А в ушах у Аны звучали слова доктора — может быть, ещё более старого и больного, чем его подопечная:
— Ну, как дела, Аспазия? Дождёшься меня или уйдёшь одна?