Начало новой жизни

Еще в Луневе я пришел к твердому решению, что буду продолжать свою деятельность на пользу миролюбивой Германии там же, где я ее начал: в одном ряду с друзьями из Национального комитета, с марксистами и антифашистами из буржуазной среды, вместе со всеми, кто готов идти по новому пути.

Начало новой жизни и возвращение на родину – одно от другого было неотделимо; ведь все эти годы надежды на лучшее будущее моего народа владели мной так же, как и тревога о судьбе моей семьи, которой с лета 1944 года грозил домашний арест.

Моя семья отнеслась с сочувствием к тому, что я вступил в состав Национального комитета и решил вместе с ним бороться против фашизма, за свободную Германию. Но в последующие годы она оказалась не в состоянии понять мои дальнейшие шаги: я решил не возвращаться в Мюнхен, по собственному желанию остался здесь, в Берлине, так как не хотел отречься от всего, что усвоил и сделал после Сталинграда. Мой первый брак распался именно из-за этого непонимания нового мировосприятия, которое увлекло меня на иной путь и преобразило.

Современный труд, чувство общности с другими людьми, сознание ответственности, на меня возложенной, – все это придавало смысл моей жизни. Но я не мог обманываться: я вернулся домой, и все же я еще не был дома.

В здании на Рейнгардштрассе, где тогда находилось Главное управление сельского и лесного хозяйства, в числе своих сотрудников, я встретил и Ганну Клаузен. Ее жизнь сложилась так же, как у многих немок: счастливый брак, потом гибель мужа на фронте, годы бесплодного ожидания в надежде, что печальная весть окажется ошибкой, неустанные заботы о сестре и ее маленькой дочке; однако вопреки всему – ни тени уныния; Ганну Клаузен не сломило бремя тяжелого прошлого. Она с головой ушла в работу.

Понимание происшедшего, проницательность и ум позволили ей освоить новое поле деятельности; она с увлечением относилась к своему делу, была ценным сотрудником, внимательна к людям, всегда готова им помочь, используя свой богатый опыт. Она выросла в скромной семье ремесленников. Потеряв мать, она рано стала самостоятельной и успешно повышала свою профессиональную квалификацию, ибо с горячим интересом относилась ко всему, что могло способствовать ее образованию и общему развитию.

В ее лице я встретил человека, который не только сочувствовал моему стремлению начать новую жизнь, но и был готов идти со мной по этому пути. Через несколько лет мой первый брак был расторгнут; убедившись за эти годы в прочности наших чувств, мы в 1954 году поженились и создали новый семейный очаг.

Именно она всячески старалась наладить отношения между мной и моими детьми и родственниками, которые первоначально относились к моей эволюции сдержанно и не без предвзятости.

И вот сегодня я сижу поздно вечером в нашем доме – как это часто бывает – и продумываю все пережитое за последнее десятилетие.

Раздается тихий звон часов в стиле бидермейер{88}; на бой их откликаются другие старинные часы, которые я вернул к жизни здесь, в этом доме. Когда я поднимаю глаза, мой взор привлекают призрачные очертания корабельных снастей на стене, я предаюсь мечтам о неделях отпуска на взморье. На полке рядом с письменным столом лежат театральные программы, которые моя жена собирает начиная с драматического 1945 года. Вспоминаются наши с нею впечатления, споры у нас дома и на встречах с актерами и художниками. И снова я гляжу на акварель, на мою работу, исполненную в летние месяцы.

{88}Стиль бидермейер господствовал в 1819-1850 годы в Германии и Австрии.

За стеной слышен стук пишущей машинки. Вероятно, моя жена еще работает над корректурой или разбирает неотложную корреспонденцию, поступившую на наше имя; там, за стеной ее владения, – мир ценных для нас книг, художественной литературы, которая является очень важным элементом нашей жизни, ведь мои книги преимущественно посвящены общественно-политическим и историческим проблемам.

Мои мысли обращены к прошлому, к пережитому, к продуманному, и в памяти возникает декабрь 1945 года, когда на Рейнгардтштрассе я сидел в кабинете Эдвина Гернле, который тогда сразу уделил много времени долгому и обстоятельному разговору о моей будущей деятельности. Речь шла об аграрной реформе, которую все ощутимее саботировали политические противники, о мерах по обеспечению населения продовольствием, о восстановлении здорового поголовья; важнейшая задача заключалась в том, чтобы взять инициативу и власть в свои руки, настоять на своем во взаимоотношениях с упорствующими собственниками в землях{89}, потому что, только действуя в масштабе всей зоны, можно было достигнуть успеха. Гернле снова проявил присущие ему качества, свою способность точно определить, за какую первостепенную задачу надо взяться, выделив ее среди других, тоже важных задач, для решения которых, однако, еще нет достаточных предпосылок. Он блестяще справлялся с практической работой вопреки сложившемуся у нас в Луневе впечатлению, что он главным образом крупный аграрник-теоретик. Совершенно так же, как в Луневе, он живо откликался на замечания и предложения собеседника, побуждая к дальнейшим размышлениям. Беседы с ним были интересными и плодотворными, они будили мысль, Гернле стремился, чтобы люди проявляли самостоятельность, смело выдвигали новые идеи. С самого начала мне стало ясно, что создается такая обстановка, которая будет стимулировать нашу совместную работу.

Когда была провозглашена земельная реформа, я сразу предложил, чтобы в одну из первых же моих поездок по стране я посетил – как только это окажется удобным – Кампель, то имение, где некогда властвовала княгиня Блюхер и где позорно провалились мои первые планы земельной реформы. Хорошо бы увидеть на месте, какие в Кампеле теперь наступили перемены. Для меня эти перемены имели бы символическое значение, по ним можно судить о направлении нашего пути.

– Да, да, – отвечали мне, – но поезжайте также в те деревни, где возникли и все еще существуют трудности при проведении земельной реформы…

– Там, очевидно, засела клика юнкеров, остался бывший бургомистр или кулаки. Быть может – я считаю это вполне вероятным, – сопротивление поощряется откуда-то извне…

– Да, но не только в этом дело. Иной раз сельскохозяйственные рабочие сначала отказывались поделить между собой земельные угодья юнкеров, но и там теперь проведена земельная реформа, через полгода люди станут сознательнее, а потом двинутся еще дальше вперед, через год, через пять лет.

То, что мне рассказали, не явилось для меня неожиданностью. Наша работа на фронте, в лагерях по приему военнопленных имела тот же характер, и тогда тоже не следовало предаваться иллюзиям. Во время нашего последнего разговора в Луневе Эрих Вайнерт сказал мне: «Самая трудная работа нам еще предстоит, работа на родине». Эта работа требовала от нас, кроме ясности мысли, еще и терпения, силы убеждения и постоянной готовности сгруппировать людей на правильных позициях.

Объезжая деревни, мы познакомились с Гертрудой Хаберсаатс и с Лизль Хулькс, с Феликсом Янушем, с крестьянином из Краске, могли мы, пожалуй, встретить и Вуншгетройя – всех тех людей, с которыми я позднее снова встретился в произведениях писателей Хельмута Заковски, Бенно Фелькнера, Юрия Брезаня, Эрвина Штриттматера.

Мы вели борьбу повсюду, в каждом хозяйстве, за пресечение бешенства, ящура, против распространения эпизоотии. Приходилось иной раз и стукнуть кулаком по столу на заседании, когда текущие потребности противопоставлялись требованиям, обеспечивающим будущее, когда раздавались призывы «поделить также сельскохозяйственные опытные имения и конные заводы». Во имя будущего необходимо было решительно сказать: нет, нам нужны опытные селекционные станции немецкой аграрной науки, нам нужны Думмерсторф, остров Риме, нам снова понадобятся пастбищные угодья наших конных заводов в Нойштадте, в Градице, в Фердинандсхофе и Редефине. Нелегко было людям это понять в такое время, когда каждый клочок земли, даже зеленые насаждения в городах, нужно было использовать, чтобы снабжать население продовольствием. В ту пору многим казалось, что план работы тягловой силы важнее плана работ по разведению племенных пород. Однако достаточно было взглянуть на диаграммы, сделанные у нас в Главном управлении на основе первых статистических данных, чтобы понять, в какой степени необходимо, трезво оценивая тяжкие заботы и нужды сегодняшнего дня, не забывать о завтрашнем дне: высокая колонка отражала наличие тягловой силы, быков и коров, рядом уже значительно скромнее – графическое изображение численности лошадей и потом уже совсем маленький столбик – число технических агрегатов, включая и немногие отремонтированные паровые плуги.

Незабываемые времена! Они заложили фундамент для всего того, что стало реальностью. В те времена был предопределен масштаб наших огромных успехов. В сельском хозяйстве двадцать лет – небольшой срок, ведь это только двадцать урожаев. Кто из крестьян решится сказать, что он как земледелец использовал каждый из этих двадцати урожаев так эффективно, чтобы суметь благодаря накопленному собственному опыту с каждым разом добиваться все больших успехов? Никто этого не скажет, не погрешив против правды.

Как же избегнуть возможных потерь от недостаточной продуктивности сельского хозяйства? Только объединив воедино опыт многих людей! Совместное планирование, обмен опытом, который учитывает и ошибки и достижения, живой интерес к науке – все это залог успеха. Мы понимаем, что в итоге каждого года мы не только получаем новые материальные ценности – урожай, но множится богатство духовных ценностей в результате трудовой деятельности в различных специальных отраслях: ведь растут и созревают не только плоды земли, но и люди.

В Главном управлении сельского хозяйства, а позднее в Германской экономической комиссии, в состав которой я входил в качестве заместителя председателя, рядом с нами работали молодые сотрудники, которые по ночам с ожесточением наверстывали упущенное, восполняли то, чего были лишены из-за войны, или ограничений доступа к образованию, либо из-за пребывания в концлагерях; рядом с нами трудились пожилые, опытные товарищи по профессии, но и им нужно было приобрести новые знания. Тогда-то и началась пора учения; она никогда не заканчивалась, ведь и в настоящее время тяга к знаниям и к повышению квалификации широко распространена в ГДР; многие уже не сознают, что это существенная черта человека в стране социализма. Естественное явление, иначе и быть не могло.

В те трудные годы восстановительного периода на меня особенно глубокое впечатление произвело, как держались буржуазные ученые. Они пришли к нам, один – ради своей науки, другой, так как инстинктивно чувствовал, что после уроков фашизма уже невозможно оставаться в стороне от жизни общества; некоторые сделали свой выбор под сильным впечатлением от первых недель после капитуляции. Так, наш сотрудник, прибывший из Мюнхеберга, однажды взволнованно рассказывал:

«Не только дворец Сан-суси спасли от бессмысленного уничтожения, но и наш институт. Справа и слева мимо нас двигались воинские части, но даже все оконные стекла остались целы; мы могли сразу же возобновить работу по выращиванию виноградных лоз, не поддающихся заражению филлоксерой».

Среди тех, кто к нам тогда примкнул, был деятель науки, который навсегда остался для меня образцом, с него надо брать пример; я имею в виду профессора Митчерлиха, выдающегося ученого в области почвоведения. В конце войны, в самое бедственное время, он с женой, ребенком и многими сотрудниками приехал с востока в поисках новой родины. Не теряя времени, он энергично принялся за дело: ему нужно было предоставить своим сотрудникам возможность снова заниматься своей профессией и дать им средства к существованию. Важнейшая задача заключалась в том, чтобы на втором этапе своей жизни вновь развернуть научную исследовательскую работу, широко известную и за пределами Германии. Он получил из отчужденных земель имение в Паулиненауэ и приступил там к опытам, которые он потом продолжил в Институте по агрокультуре при Германской Академии сельскохозяйственных наук. То, что теперь делают сельскохозяйственные производственные кооперативы, чтобы улучшить плодородность почвы, опирается прежде всего на труд всей жизни этого ученого. В те месяцы профессор Митчерлих думал лишь об одном: он старался энергично вести работу, строить, давать советы, восстановить с советскими специалистами тесные связи, которые были и до войны. Эта сторона его деятельности требует столь же высокой оценки, как и его заслуги в повышении урожайности нашего сельского хозяйства.

Борьба за идейную ясность

Однако я нарисовал бы неверную картину того времени, если бы умолчал о деятельности других, не имевших ничего общего с такими людьми, как профессор Митчерлих в Паулиненауэ, профессор Мюссемейр в Берлине (он был, как и я, членом ХДС), профессор Штуббе в Гетерслебене, профессор Бекер в Кведлинбурге и мой друг профессор Гоффман в Йене. Совсем других людей можно было встретить всюду, в научных институтах и в деревнях, в рядах партий, а также у нас в Главном управлении. Там оказался бывший чиновник министерства, который установил нелегальный контакт с англичанами и американцами. Был и такой сотрудник, который до обеда вел переговоры в Карлсхорсте с представителями Советской военной администрации, а после обеда подробнейшим образом информировал об этих переговорах американского офицера связи в Целендорфе. Некоторые лица были субъективно честными противниками Гитлера, но они не понимали, в чем корни фашизма; они ждали спасения от «улучшенной Веймарской республики», это не требовало отказа от враждебного отношения к коммунизму. Кое-кто выдавал себя за участника Сопротивления и под этой личиной прятал свое нацистское прошлое. Нашлись и такие, которые пробрались во вновь созданные демократические партии и пытались дезориентировать членов партий и дезорганизовать работу. Они стремились подорвать доверие между партиями, готовность к сотрудничеству между ними, созревшее понимание необходимости такого сотрудничества.

С одним из таких деятелей я познакомился еще до того, как начал работать в Главном управлении сельского и лесного хозяйства. На другой день после моего возвращения из Москвы, когда мы вместе с патером Йозефом Кайзером побывали у знакомых в западных секторах Берлина, мы посетили также Андреаса Гермеса, который, как мы узнали, был 26 июня 1945 года избран председателем ХДС в советской оккупационной зоне.

Вероятно, по мнению Гермеса, один из «офицеров Паулюса» – как он меня называл – мог оказаться и опасным посланцем коммунистического Востока, но католического патера он не решился просто-напросто причислить к такой категории людей. Поэтому мы сначала беседовали оживленно, свободно, в дружелюбном тоне. Гермес не скрывал, что не согласен с земельной реформой. Он считал, что она имеет слишком революционный характер, проводится необдуманно и, конечно, не специалистами, а некими функционерами, преимущественно из КПГ, и они, разумеется, хотят насильно установить у нас советские порядки. Да и вообще ни в коем случае нельзя расчленять крупные сельскохозяйственные предприятия, это вызовет хаос в снабжении продовольствием. Он хотел знать, что мы думаем по этому поводу.

– А вы что же, согласились или обязались в Национальном комитете проводить определенную линию в области аграрной политики?

Смысл этих слов был мне ясен, так что у меня пропало всякое желание обсуждать с Гермесом задачи, которые предстоит решать на новом поприще моей деятельности. Я ограничился замечанием, что, по моим наблюдениям, советские органы, как правило, хорошо осведомлены об обстановке в Германии. Но самое важное, добавил я, – выполнять решения Потсдамской конференции.

– Да, да, – услышал я в ответ, – это весьма поучительно. Но вам непременно надо установить связи с руководителями аграрного отдела ХДС господином Гуммелем, с графом Шметтау и с господином фон Цитцевиц-Муттрином. Они, конечно, дадут вам ценные указания. Вам нужно хорошо разобраться в положении, сложившемся в Германии; да к тому же ведь вы баварец и не знакомы с условиями, существующими здесь, в Пруссии.

Во время этой встречи 8 декабря Гермес скрыл от меня, что члены ХДС не согласны с позицией, занятой им и д-ром Шрейбером. Земельные объединения и многочисленные местные группы выразили публичный протест против его отношения к аграрной реформе и к новоселам и заставили Главное управление ХДС отозвать Гермеса и Шрейбера с занимаемых ими постов. Таким образом, организованный некоторыми правыми деятелями в руководстве партии ХДС саботаж аграрной реформы не удался, ему оказали сопротивление.

Встречи с Отто Нушке

В эти дни – пожалуй, это было еще до рождества – я познакомился с Отто Нушке, тогдашним руководителем издательства «Нейце цайт». Для меня Отто Нушке был опорой в напряженной обстановке, какая царила тогда в здании ХДС на Егерштрассе.

Примечательны были в Нушке его доброта, вдумчивый, почти созерцательно-уравновешенный характер, и особенно располагали к нему его открытый, спокойный взгляд и та четкость, с которой он ясно и честно выражал свое мнение. Именно с такими людьми мне всегда хотелось сотрудничать.

Двенадцатого февраля 1946 года я вступил в ХДС; я старался почаще беседовать с Отто Нушке, и таким образом я в дружественной обстановке сблизился с политиком, который имел большой опыт парламентской деятельности. Как все его слушатели, в том числе даже его противники, я неизменно восхищался его находчивостью, мастерством и юмором во время дискуссий, причем можно было заметить, какое ему самому доставляет удовольствие то, что он подыскал отшлифованную формулировку или обронил острое словцо. Именно Нушке выдвинул лозунг Христианско-демократического союза: Ex Oriente – рах! {90} Нушке сформулировал этот лозунг на раннем этапе существования партии, когда он, выступая на большом собрании, дал волю своему таланту к импровизации. Он возглавил тех, кто повел Христианско-демократический союз по ясному пути дружественного и построенного на доверии сотрудничества с Социалистической единой партией Германии и другими партиями.

Это был ясный путь к миру и социализму. Никто не «сделал» Нушке отцом и учителем ХДС, он сам стал им благодаря своей политической деятельности и влиянию на своих сторонников В конце 1947 года вокруг Нушке сгруппировались прогрессивные члены Главного управления ХДС и земельных объединений, среди них были Август Бах в Тюрингии, Геральд Геттинг в Саксонии-Ангальт, д-р Рейнгольд Лобеданц в Мекленбурге, пастор Людвиг Кирш в Саксонии, Ганс Пауль Гантер-Гильманс в Бранденбурге и д-р Герхардт Десчик в Берлине. Между тем Якоб Кайзер, Эрнст Леммер и д-р Фриденсбург снова попытались повернуть вспять или приостановить процесс общественного развития в тогдашней советской оккупационной зоне, процесс, который был исторически обусловлен и необходим с национальной точки зрения; они пытались взорвать антифашистско-демократический единый фронт. Эти реакционные политики рассчитывали достигнуть своих целей либо вводя в заблуждение своими политическими концепциями «наведения мостов между Востоком и Западом» или лозунгами «христианского социализма», либо создавая ложные мировоззренческие альтернативы, например «христианство или марксизм», либо, наконец, открыто выдвигая реакционные требования. В это время началась холодная война. Таким образом, политический кризис в ХДС находился в непосредственной связи с глобальной стратегией империалистов, а стратегия того времени отличалась от современной лишь своими методами, но – как свидетельствует сопоставление с прошлым – она не отличалась от современной характером лозунгов, которые тайно распространялись или настойчиво провозглашались.

Кризис в ХДС достиг высшей точки, когда в результате интриг Кайзера и Леммера была предпринята попытка саботировать первый германский Народный конгресс единства и справедливого мира. Члены ХДС решительно отвергли такое решение. Мы приняли участие в Народном конгрессе, высказались во время дискуссии по жизненным вопросам нашего народа, избрали делегатов, в том числе Отто Нушке и д-ра Рейнгольда Лобеданца: они должны были представлять интересы нашего народа на конференции министров иностранных дел в Лондоне. В какой мере реакция переоценивала свои силы в рядах ХДС, обнаружилось, когда я выступил в поддержку движения за Народный конгресс, тогда реакционеры попытались исключить меня из ХДС. Но дело не дошло даже до обсуждения такого требования, потому что инициаторы этой затеи перебежали к своим подстрекателям и покровителям после того, как Кайзер, Леммер, Фриденсбург и другие реакционеры лишились своих постов в партии. На проведенном в соответствии с уставом 3-м съезде ХДС в сентябре 1948 года Нушке был избран председателем ХДС.

Тем временем движение за Народный конгресс – позднее на его основе сформировался Национальный фронт демократической Германии – превратилось в мощную акцию, объединявшую всех честных немцев и опиравшуюся на восемь миллионов граждан, о чем свидетельствовал исход выборов на 3-й германский Народный конгресс в мае 1949 года. Этот конгресс состоялся через три недели после принятия боннской конституции Парламентским советом, а в сентябре уже образовалось западногерманское сепаратное государство; 3-й Народный конгресс утвердил разработанный германским Народным советом проект Конституции Германской Демократической Республики. 7 октября 1949 года Народный совет был преобразован во временную Народную палату, принял Конституцию и объявил о создании немецкого миролюбивого государства – Германской Демократической Республики. 10 октября генерал армии Чуйков передал Временному правительству выполнение всех функций, которые прежде, согласно Потсдамскому соглашению, входили в компетенцию Советской военной администрации. Тогда и я был среди тех, кто с величайшим волнением участвовал в этом торжественном акте, и мы стояли на том самом месте, где 8 мая 1945 года разбитые фашистские генералы вермахта подписали акт о капитуляции.

Одиннадцатого октября 1949 года на совместном заседании Временной Народной палаты и временных земельных палат избранный тогда президент Вильгельм Пик дал оценку происшедших событий в своей проникновенной речи.

«Мы можем с удовлетворением констатировать, что борьба Национального фронта, всех немцев за единство Германии и за справедливый мирный договор вступила в новую фазу благодаря образованию Германской Демократической Республики. В большей степени, чем когда-либо, мы можем с твердой надеждой на успех продолжить борьбу за наше справедливое дело. Германская Демократическая Республика не одинока. В своей борьбе за мир, единство и справедливость она может опираться на дружбу великого, могучего Советского Союза, на дружбу со всеми странами народной демократии, со всеми силами мира во всем мире».

В октябре 1949 года начался новый период в моем сотрудничестве с Отто Нушке. Мы оба стали членами правительства, Отто Нушке – в качестве заместителя председателя Совета министров, а я – в качестве министра труда и здравоохранения.

Строительство социалистического здравоохранения

Летом 1968 года я, выполняя свои служебные обязанности, в очередной раз приветствовал один из многочисленных конгрессов, происходивших в Веймаре. Находясь среди участников Германского терапевтического конгресса, я подумал: собственно говоря, на скольких конференциях и совещаниях мне пришлось участвовать после 1945 года? Сколько их было: триста, шестьсот или больше? Было их по два или по три в месяц, не считая бесед и заседаний по ходу работы?

Оглядываясь на прошедшие годы, я могу сказать, что никогда не приходилось так часто проводить конференции и совещания, как между 1949 и 1958 годами, когда я был министром здравоохранения. Такое впечатление у меня сложилось вовсе не потому, что тогда один конгресс следовал за другим, одно совещание примыкало к другому, а в силу того, что все эти конференции, совещания, заключительные беседы в больнице или на медицинском факультете да и встречи с разными людьми неизбежно приобретали характер идейной дискуссии, борьбы за каждого отдельного человека, за его эволюцию, за принятие им верного решения.

Разумеется, новые задачи, вставшие в 1949 году, ничуть не походили на те, которые пришлось решать в 1945 году. Теперь уже незачем было добывать подковы или подковные шипы либо орудия для, прорубки лесосек в тюрингенских лесах, поврежденных короедом. Для сравнения скажу: теперь речь шла о том, чтобы наладить в нашей республике изготовление пенициллина и противотуберкулезной вакцины, о том, чтобы развернуть в наших лабораториях производство новых лекарств, которые могли бы найти сбыт на мировом рынке. Теперь задача заключалась в том, чтобы построить больше больниц и правильно их разместить по стране. На первом плане была забота о человеке, о больном, которого надо исцелить, о здоровом, которого надо уберечь от болезней, да и забота о самом враче.

Все, что в то время было достигнуто в области здравоохранения, как и во всех сферах нашей жизни: в экономике, в культуре, в науке и в школьном деле, – явилось результатом новаторства, освоения нового поля деятельности либо плодом тяжкого труда, целью которого было восполнить все, что упущено во время войны или разрушено войной. Необходимо было преодолеть вред, нанесенный народному здоровью войной и послевоенными годами, ликвидировать эпидемии, вести, прежде всего, борьбу против туберкулеза; нужно было с помощью новейших научных открытий и методов улучшить состояние здоровья всего народа и, наконец, положить предел катастрофической отсталости здравоохранения в деревне. Все это задачи одинаково важные, и каждая из них могла быть успешно решена только во взаимозависимости с решением других задач. Следовательно, нужно было построить новые клиники и санатории, развернуть сеть поликлиник и сельских амбулаторий, равномерно распределив их по всей стране; следовательно, нам нужно было иметь больше врачей, а чтобы повысить их квалификацию, требовалось создать новые медицинские институты и научно-исследовательские центры. Наконец, нужно было расширить просветительную деятельность по охране здоровья, распространять сведения о том, как обеспечить здоровый образ жизни и предупредить заболевания. При этом, мы стремились по возможности избегнуть временных мероприятий и строить свои планы, ориентируясь на будущее.

Мы анализировали опыт первого социалистического государства, где дело охраны здоровья в своей классической форме находилось на самом высоком уровне. Руководящие работники Министерства здравоохранения неоднократно ездили в Советский Союз – в 1953 году я пробыл пять недель в Российской Социалистической Федеративной Советской Республике; мы изучали методы работы наших советских коллег, составляли план дальнейшего обмена делегациями по изучению опыта, договаривались о том, как в будущем разворачивать научное сотрудничество.

Знания и практический опыт, который мы получали во время этих поездок, мы должны были применить и реализовать в наших условиях. Эта задача требовала мобилизации всех наших сил. Ведь в тот период холодная война принимала с каждым годом все более острый характер; учащались диверсионные акты, а переманивание ценных специалистов превратилось в систему.

Участвуя в конгрессах, совещаниях и во время встреч в клиниках, амбулаториях и институтах я познакомился со многими людьми, с самыми выдающимися деятелями медицины: профессорами Бругшем, Шоинертом, Ибрахимом, Качем, Цеткипым и Фридрихом, с врачами в землях и с медицинскими сестрами, а также с рабочими, которые в качестве профсоюзных функционеров несли ответственность за охрану здоровья. Никогда не забуду и тех, кто вместе с нами первыми вступили на путь обновления и новых решений. Я вспоминаю профессора Вальтера Фридриха, который в 1950 году во время острейших идеологических столкновений поддержал движение за мир своим научным и моральным авторитетом; в 1962 году на Национальном конгрессе, обозревая пройденный путь, он следующим образом характеризовал свой приход к реальному социалистическому гуманизму:

«Когда я после окончания войны из Западной Германии переселился в Берлин, я не руководился никакими политическими соображениями. Я переехал сюда, потому что здесь относятся с необыкновенным вниманием к науке и научным исследованиям; я убедился, что здесь научные исследования и обучение в высшей школе всецело направлено на достижение гуманных целей. Исходя из этого, я в дальнейшем пришел к пониманию двух истин, которые я желал бы здесь высказать.

Силы, ориентирующиеся на войну и осуществление империалистических притязаний, неспособные вести нацию по правильному пути, неспособны также открыть перед наукой перспективы мирного развития.

Все гуманистические стремления и идеи, игравшие роль в германской истории и присущие науке, могут получить дальнейшее осуществление и развитие только там, где интересы народа, где стремление к миру и социализму стало официальной государственной политикой, а именно здесь, в Германской Демократической Республике».

Многие поступали так же, как поступил профессор Фридрих, то, что понял он, поняли многие. Наша совместная работа привела к наглядным, убедительным результатам: распространение туберкулеза приостановлено, смертность новорожденных сократилась, было создано 30 новых клиник и исследовательских учреждений, четыре новых медицинских института. Из года в год Народная палата уделяла четверть государственного бюджета для развития социалистического здравоохранения и социального обеспечения. Благодаря всеобщей помощи и содействию были подготовлены и приняты первые законодательные акты, относившиеся к нашей сфере: закон о труде и закон об охране материнства и младенчества.

Теперь, проезжая по сельским местностям, мы не только убеждаемся, что там, где были жалкие хижины сельскохозяйственных рабочих, теперь возникли чистые, обжитые усадьбы, что исчезли сельские школы с одной классной комнатой и что мелкие земельные участки слились в обширные угодья сельскохозяйственных кооперативов; теперь повсюду новые сельские амбулатории и медицинские пункты, и мы убеждаемся, что преодолено наследие прошлого, что и в области здравоохранения ликвидирована существовавшая сотни лет отсталость деревни.

В городе на Ильме

Веселое и красочное зрелище представляет рыночная площадь перед веймарской ратушей в базарные дни: по прямой линии как по ниточке вытянулись ряды ларьков, их полотняные крыши пестрят разноцветными, красно-белыми и бело-голубыми полосами, а на прилавках – все богатство ярких летних красок, все, чем могут одарить поля и сады; вспыхивают на солнце красным цветом помидоры, зеленеют огурцы, отливают светлой желтизной ранние яблоки и груши, и всюду цветы – сплошной цветник. В послеобеденные часы, когда уже разобраны палатки, исчезает вся эта красота. Уже нет вытянутых по ниточке рядов, ящики нагромождены один на другой или разбросаны в беспорядке, всюду клочки бумаги, овощные отбросы. За несколько часов площадь приведут в полный порядок-это все знают. Но пока это еще не сделано, площадь – малоподходящее место для приема почетного и желанного гостя, а им был генерал в отставке Тюльпанов. Мы с ним встречались еще в Национальном комитете, потом он работал в Советской военной администрации в Берлине-Карлсхорсте, теперь же он снова профессор в Ленинграде.

Как же быть? Он стоял на площади, очевидно, со своей женой; я быстро сбежал вниз, чтобы пригласить гостей в дом. Но мы не ограничились крепким рукопожатием на площади, не убранной по окончании базарного дня. Завязалась оживленная беседа. Тюльпанов не был в Веймаре несколько лет, он заметил, что кое-где еще остались незастроенные участки, правда, теперь на них разбиты скверы, много цветов и высятся мачты с флагами. Посыпались вопросы за вопросами, мы разговаривали громко и весело, и нашим голосам вторили эхом стены ратуши и дома Луки Кранаха{91}.

Несколькими днями раньше я приветствовал гостя из Одессы Нойдорфа, бывшего старшего лейтенанта; потом приехал из Москвы профессор Брагинский. Весной меня посетил Корольков, председатель Общества охотников СССР. Это была встреча со старым другом. С 1945 по 1948 год, три года подряд, мы виделись чуть ли не каждую неделю, чтобы обсуждать вопросы, связанные с моей работой, я всегда был уверен, что могу рассчитывать на его поддержку, шла ли речь о том, чтобы он мне помог продвинуть вне очереди важное мероприятие, или о том, чтобы для работ по лесопосадкам нам «одолжили» советский гусеничный трактор. Не удивительно, что мы во время поездки в Эрфурт предавались воспоминаниям о первых трудных временах строительства… о том, как я объезжал отдельные земли, чтобы собрать чистосортные семена, которые мы хотели обменять на племенной скот из западных зон (это была одна из немногих почти легальных обменных операций того времени)… о том, как я повздорил с крестьянами в Кальтеннордхейме, которые нарочно привели на выставку достижений не самую лучшую корову, так как опасались, что тут же на месте будут повышены нормы поставок молока… о том, как после ухода специалиста, унесшего с собой новейшие культуры вакцин, мы спешно изготовляли сыворотку против ящура и добились к 1948 году, что свирепствовавшая в Западной Германии эпизоотия не распространилась на нашу территорию.

И вот теперь мы осматривали огромную площадку выставки, сиявшей всем великолепием ранней весны. Садоводство и семеноводческое дело в сельскохозяйственных кооперативах, в народных имениях, предприятиях с участием государства, то есть в организациях любой формы собственности, достигли такого высокого уровня развития, о каком можно только мечтать, откровенно признал Корольков. Но его интересовали не только экспонаты, плоды продуманной системы растениеводства; еще больше привлекали его люди, новое поколение молодых специалистов, получивших образование в наших школах; в своей работе они разумно сочетали опыт старых агрономов с достижениями современной науки.

– Да! Стоило потрудиться тогда.

В такой форме Корольков подытожил свои мысли. «Тогда» в его устах имело всеобъемлющий смысл, подразумевалось многое: борьба за каждого человека, борьба против недоверия, предрассудков, малодушия, против враждебных происков противников; борьба с собственным внутренним сопротивлением, когда нужно было постоянно делать различие между фашистами и немцами; когда пришлось отказаться от того, чтобы сразу принять непосредственное участие в восстановлении своей родины да и на долгие годы разлучиться с семьей.

В Веймаре ежегодно бывают сотни тысяч гостей, люди со всех континентов, с Востока и Запада. Ученые и писатели встречаются здесь на конгрессах; музыканты и преподаватели высшей школы – на международных семинарах по поднятию квалификации; туристы посещают богатые традициями очаги немецкой культуры в пору былого расцвета; но все они знакомятся и с новым Веймаром, со строительством социалистического города; в этом городе я занимал пост обер-бургомистра с 1960 по 1969 год.

Кто только не побывал тогда в моем рабочем кабинете: американский профессор-германист, приехавший из США со своими студентами; молодые французы из департамента Норд; все они задавали вопросы, прислушивались и посматривали по сторонам. Я заметил, что внимание посетителей привлекали старинные гравюры на стенах нашей комнаты, а также серебряный рельеф с видом старой Москвы: приобрел я его в антикварном магазине в советской столице.

– Да, – говорил я, – эта гравюра, изображающая домик в саду Гете, сейчас особенная редкость, так как клише погибло при пожаре в Берлине в 1945 году. А эти географические карты графства Геннеберг, Северной Африки и Японии относятся к XVI и XVIII векам. Средневековые карты чрезвычайно интересны с историко-культурной точки зрения: север вы видите не наверху, как вы привыкли видеть на современных картах, поэтому и трудно в этой карте разобраться, требуется другой ориентир…

Молодой американский студент разглядывал эту карту, где направление с севера на юг указано иначе, чем это принято сегодня; потом он снова взглянул на меня. Видимо, он обдумывал мои слова о том, что «требуется другой ориентир…». Все, что он здесь увидел и услышал, резко отличалось от того, что он узнал и слышал у себя на родине о нашей социалистической республике; он был явно озадачен, даже встревожен.

Как много людей испытало такое же чувство! Знакомство с Веймаром заставило многих преодолеть неприязнь к коммунизму, постараться лучше понять, что в действительности представляет собой дотоле неизвестный и оклеветанный мир социализма. С такой точки зрения знакомство с Веймаром было, пожалуй, более плодотворно, чем с любым другим немецким городом! Здесь, в этом городе, в его научных центрах, накопивших огромный исторический опыт, хранится и обогащается гуманистическое наследие, ставшее всеобщим достоянием, общей собственностью; здесь наши обязательства перед прошлым слились воедино с теми, символом которых является памятник на горе Эттерсберг с запечатленной бухенвальдской клятвой – призывом бороться против фашизма и войны, за мир и дружбу народов. Все, что здесь, в Веймаре, предстает перед посетителем, находится в тесной, нерасторжимой связи с путями, пройденными нашим народом за несколько веков до наших дней, до современных великих свершений, когда в результате коллективных усилий наше отечество стало оплотом мира и социализма. В этом наш город видит свою национальную и интернациональную миссию; радостно сознавать, что мы внесли свой вклад в решение такой задачи.

Каждый год мне приходилось участвовать в бесчисленных беседах на конференциях, на заседаниях, на семинарах и в мастерских; они поистине бесчисленны; но время от времени происходили особенно важные и памятные для меня встречи, ибо они заставляли меня снова оглядываться на пройденный путь; это был путь человека, который в 1918 году сказал: «Никогда больше», а потом забыл свои слова, постарался вытеснить из своего сознания эти такие важные для него тогда слова; затем тот же человек второй раз сказал: «Никогда больше» – и на этот раз остался верен своему решению; он неуклонно шел по той дороге, которая не только дала возможность осуществить на деле одному человеку лозунг: «Никогда больше», но и превратила этот лозунг в решение народа, в политику государства. Я прошел этот путь к социализму как христианин, плечом к плечу с моими единоверцами и со своими друзьями атеистами.

Эти двадцать пять лет, имевшие решающее значение для нашего будущего, эти годы плодотворной творческой деятельности оживают в моей памяти во всем своем многообразии, когда я встречаюсь с немецкими или советскими боевыми товарищами по Национальному комитету. И столь же живо предстало прошлое перед моим умственным взором, когда несколько лет назад Веймар посетил председатель Городского совета героического Волгограда. Тогда я сопровождал своего друга Дынкина в поездке в Бухенвальд, как, впрочем, и многих других гостей нашего города. В поездке участвовала в качестве переводчицы одна молодая женщина; только потом мы узнали, что она в детстве потеряла родителей: вместе со всей ее семьей они погибли в фашистских камерах пыток.

Никто из нас и не подозревал, каких усилий ей стоило переводить объяснения гида перед газовыми печами.

Все мы были подавлены, потрясены и взволнованны после осмотра Бухенвальда. Нам хотелось хоть немного прийти в себя. Поэтому мы пошли пешком от памятников Эрнсту Тельману и Рудольфу Брейтшейду к Бухенвальдскому мемориалу.

И вот мы внутри башни, в огромном зале, своды которого, казалось, уходят ввысь, в беспредельность. Мерно и гулко гудит колокол. Взгляд каждого устремлен на гигантскую медную чашу с землей, собранной со всех концентрационных лагерей. Перед нами – символ истекающей и все же не сломленной Европы, символическое напоминание о ненарушимых обязательствах, воплощенных в бухенвальдской клятве.

Кто-то тихо, нерешительно задает вопрос. Один, другой. Потом снова наступает тишина. Меня просят сказать несколько слов. Переводчики переводят, каждый своей группе. Молодая переводчица, стоящая рядом со мной, та, что сначала не в состоянии была слова вымолвить, преодолевает свое волнение, делает усилие и замирающим голосом повторяет по-русски все сказанное мною.

Каждое слово дается ей с трудом. Это замечает и наш друг волжанин; он понимает, какое это для нее потрясение, и берет ее под руку, чтобы она могла на него опереться.

И она продолжает переводить, исполняет свой долг до конца. Затем лицо ее начинает подергиваться, она дрожит, едва сдерживает подступающие слезы.

Мне чудится, будто сейчас это хрупкое создание мысленно проходит мученический путь, пройденный ее отцом, матерью, братьями, сестрами, друзьями и родными, безымянными жертвами и жертвами, поименованными в списках: она идет сквозь ворота и коридоры, где сердце сжимается от страха, ступает по каменным плитам и брусчатому настилу, вновь и вновь попадает на площадь, где происходила перекличка обреченных узников, где земля пропахла людским потом и кровью, она идет дальше, пока не настает то мгновение, когда нужно силой воли разорвать колючую проволоку, преодолеть муки душевного смятения и невыносимый ужас одиночества, выдержать до конца последние страшные испытания сохраняя мужество и не теряя присутствия духа во имя собственного человеческого достоинства и во имя всего, что придавало силы в безысходной борьбе.

Так и стоит молча, эта молодая женщина среди нас в тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы венков, шелестом цветов, возлагаемых в мемориале. Когда же она снова начинает переводить, преодолев словом и речью волнение, преданная долгу, сознавая свою ответственность, она вновь становится посредницей в передаче важных мыслей и глубоких чувств… Но вот раскрылись медные врата, как бы даруя людям освобождение, солнечный свет, свежий воздух и жизнь.

Мы смотрели вдаль, прислушиваясь к призыву и предостережению, только что прозвучавшим в бухенвальдском набате. В наступившей тишине кто-то произнес слова Иоганнеса Р. Бехера: «Поэтому родина подлинно прекрасна только там, где человек создал порядок, достойный человека».

Там, между холмами, в легкой дымке над долиной Ильма, раскинулся город, где люди заново пишут историю, созидая и новый Веймар.