1. ОПАСНАЯ НАХОДКА В ЖИТОМИРЕ

После ознакомления с документами Медико-хирургической академии, в которых указывалось, что братья Бланки окончили Житомирское поветовое училище, я написал письмо в Государственный архив Житомирской области с просьбой сообщить, имеются ли в архиве какие-либо сведения о А.Д. Бланке. На момент отправки письма в Житомирский архив я еще не знал, что до принятия православия у него было имя Израиль. Не указывал я в письме и факта перехода в православие братьев Бланков. Не упоминал в письме и о Д.Д. Бланке.

Спустя некоторое время пришел ответ за подписью директора Д.В. Шмина. В нем говорилось, во-первых, что незадолго до моего письма в Житомирский архив поступил запрос из Музея истории Ленинграда. Но этот запрос касался двух братьев Бланков — Дмитрия и Александра.

Во-вторых, сообщалось, что работники архива при подготовке ответа на мой запрос выявили в фонде Волынского главного суда дело по обвинению староконстантиновского мещанина Мойши Ицковича Бланка в том, что он в 1809 г. якобы поджег город Староконстантинов. Сообщалось также, что суд признал М.И. Бланка невиновным.

В-третьих, в письме указывалось, что из упомянутого дела следует наличие у М.И. Бланка в 1809 г. сына Абеля, а в 1826 г. сына Дмитрия. А.Д. Бланк в письме Шмина не упоминался, и это наводило на мысль, что Александр и Дмитрий Бланк не родные, а двоюродные братья. Но эта версия практически сразу же исчезла. Появилась другая. Не было ли конфликта между А.Д. Бланком и его отцом, в результате которого между ними произошел разрыв? Причину конфликта можно было предположительно увидеть в том, что братья Бланк приняли православие. Тогда непонятно, почему М.И. Бланк не отрекался от сына Дмитрия?

Но вернусь к письму Д.В. Шмина. В конце его он спрашивал, имеют ли сообщенные им сведения отношение к интересующему меня вопросу и не могу ли я привести каких-либо дополнительных сведений для продолжения поисков.

К моменту получения письма я уже ознакомился с документами о крещении Бланков в Сампсониевском соборе Петербурга, а потому немедленно написал, что поиск ведется в правильном направлении. Практически сразу же, как только Д.В. Шмин получил мое письмо, между нами по его инициативе состоялся телефонный разговор. И как результат переговоров— письмо, отправленное в мой адрес 19 февраля 1965 г. с таким текстом:

«15 февраля с.г. Вам был направлен ответ за № 94 на Ваше письмо об А.Д. Бланке.

Ввиду допущенной нами ошибки, выразившейся в том, что ответ по столь важному вопросу мы отправили на Ваш домашний адрес, убедительно просим после ознакомления срочно возвратить нам наше письмо… Для продолжения дальнейших наших поисков Вам необходимо выслать в наш адрес официальное письмо учреждения, по поручению которого занимаетесь данным исследованием».

Думаю, текст письма в комментариях не нуждается. Я вернул опасный документ в Житомирский архив и вскоре получил новый, за тем же номером и от того же числа. Только там уже не было упоминаний о М.И. Бланке и его сыне Абеле.

К сожалению, возврат мною письма не спас от наказания Д.В. Шмина и непосредственно выявившую документы о М.И.Бланке в Житомирском архиве Е.З. Шехтман — старшего научного сотрудника архива.

Решением Житомирского облисполкома они были освобождены от работы «за нарушение установленного порядка использования документальных материалов». Хотя вся их вина состояла в том, что они вовремя не догадались, какое отношение Мойша Ицкович Бланк имеет к деду В.И. — Александру Дмитриевичу Бланку. Е.З. Шехтман, ныне пенсионерка, случайно прочитав газету «Литератор» с моей статьей, прислала мне письмо, где подробно рассказывает об этом эпизоде. Правда, как она пишет, обоих «виноватых» быстро трудоустроили: ее — заведующей одной из городских детских библиотек, Шмина — заведующим библиотекой техникума механической обработки древесины.

Еще до увольнения, 22 февраля, 1965 г. Д.В. Шмин, выполняя служебные обязанности, сообщил в Житомирский обком Компартии Украины и Архивное управление при СМ УССР о том, что в Житомирском архиве обнаружены материалы, касающиеся прадеда В.И. М.И. Бланка. Житомирский обком поставил в известность Ленинградский обком о том, что Музей истории Ленинграда и М.Г. Штейн проявляют нездоровый интерес к документам, касающимся еврейских предков В.И., и попросил принять меры (о событиях в Ленинграде речь пойдет несколько позднее).

 

2. ШАГИНЯН ПРОДОЛЖАЕТ БОРЬБУ

А в это время М.С. Шагинян боролась за то, чтобы получить разрешение на публикацию обнаруженных данных о переходе братьев Бланков в православие при переиздании книги «Рождение сына», ставшей первой частью романа «Семья Ульяновых». С этой целью она обратилась в Институт марксизма-ленинизма, который, в соответствии с постановлением ЦК КПСС от 11 октября 1956 г. «О порядке издания произведений о В.И. Ленине», имел право давать такое разрешение.

Одновременно с просьбой разрешить публикацию сведений о национальности А.Д. Бланка М.С. Шагинян сообщила, что эти документы выявил нештатный старший научный сотрудник Музея истории Ленинграда А.Г. Петров (о том, что независимо от А.Г.Петрова их выявил и я, она еще не знала). Немедленной реакции со стороны ИМЯ, директор которого академик П.Н.Поспелов был до 1961 г. кандидатом в члены ЦК КПСС и секретарем ЦК по идеологии, не последовало.

Но сообщение Житомирского обкома КПУ о том, что «страшную» государственную тайну знает достаточно широкий круг лиц, включая представителей еврейской национальности, в Ленинграде и Житомире, заставило партийногосударственную машину заработать на полную мощность. Был составлен перечень лиц, читавших дела, связанные с жизнью и деятельностью А.Д. Бланка, а также работников архивов, «виновных» в том, что выдали исследователям документы о еврейском происхождении АЛ· Бланка. В этот список попали М.С. Шагинян, А.Г. Петров, М.Г. Штейн, заместитель главного редактора журнала «Звезда» П.В. Жур, пенсионеры Д.З. Бурман и Т.П. Жакова-Басова, а также работники архивов Д.В. Шмин, Е.З. Шехтман, заведующая читальным залом ЦГИА СССР В.М. Меламедова, младший научный сотрудник ЦГИА СССР Б.М. Коган и заведующая читальным залом ГИАЛО Л.Е. Стрельцова.

А.Г. Петров по поручению Музея истории Ленинграда выявлял адрес последней квартиры А.И.Ульянова (этот поиск ему почему-то не инкриминировался) и квартир, в которых жил А.Д. Бланк (это оказалось тягчайшим преступлением).

Т.П. Жакова-Басова, правнучка А.Д.Бланка, занималась историей своей семьи.

Интерес П.В. Жура к А.Д. Бланку объясняется тем, что Т.Г. Шевченко, биографию которого он изучал, во время болезни в 1838 г. лежал на излечении в больнице Св. Марии Магдалины, где в это время работал А.Д. Бланк.

Д.З. Бурман в 1965 г. писал пьесу о юности В.И.

Б.М. Коган был обвинен в том, что он написал на основании найденных материалов о А.Д.Бланке статью и «помимо руководства ЦГИА, не говоря уже о ГАУ, вопреки заключению Института славяноведения (и его сотрудники таким образом узнали о том, какова национальность А.Д.Бланка! — М.Ш.) обратился в чехословацкое учреждение (какое именно, не указывается. — М.Ш.) с просьбой напечатать его статью».

Все перечисленные работники архивов были сняты со своих постов, директора архивов И.Н. Фирсов и Н.И. Ткаченко получили выговоры. Я же в конце февраля — начале марта 1965 г. оказался в кабинете заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации Ленинградского обкома КПСС Ю.Н. Сапожникова. В разговоре со мной он порекомендовал перестать интересоваться А.Д. Бланком. «Мы вам не позволим позорить Ленина!» — заявил он мне, не моргнув глазом. От подобной фразы я опешил. Но тут же сообразил, что мой собеседник великолепно понимает не только оскорбительный для меня смысл сказанных слов, но и то, что жаловаться мне некуда. В вышестоящих партийных инстанциях скажут, что я клевещу на ответственного работника, а заодно — являюсь сионистом. Тогда это словечко было в большой моде. Правда, те, кто его произносил, понятия не имели о подлинном смысле этого слова. В лучшем случае меня упекут в психушку, а может, и еще дальше. Сила была на стороне моего собеседника. Но я все-таки решил спросить: «А что, быть евреем — это позор?» — «Вам этого не понять», — последовал незамедлительный ответ. «А как же быть тогда с Марксом, ведь он тоже еврей?» — вновь задал я вопрос. «К сожалению». И тут, наконец, спохватившись, что сказал лишнее, Ю.Н. Сапожников добавил: «Я вам рекомендую лучше заняться поисками героев войны, а мы со своей стороны посоветуем руководству архивов документы, касающиеся предков Ленина, вам не давать».

На этом мы и простились. Работу пришлось прервать. И я на целый год перестал ходить в архивы. А когда вновь пришел в ЦГИА СССР, то оказалось, что анкета исследователя, которую я заполнял при первом посещении архива и где в графе «Тема исследования» было указано «Жизнь и деятельность деда В.И. Ленина врача А.Д. Бланка», отсутствует. Я снова заполнил анкету с новой темой «Ленин и деятельность большевистского издательства «Вперед». Через несколько лет моя первая якобы потерянная анкета была прикреплена ко второй.

Разговором в обкоме дело для меня не закончилось. Был звонок на работу. По-видимому, звонили из обкома и дали директору техникума Н.Г.Сенских соответствующие рекомендации. Об этом я случайно узнал впоследствии от одного из сотрудников техникума. Однажды в разговоре, который не касался ни прямо, ни косвенно предков В.И., он шутя спросил меня, что я могу рассказать о докторе А.Д. Бланке. Я ответил: «Потомственный дворянин». Коллега рассмеялся и сказал: «Меня предупредили, что с вами нужно держать ухо востро по этому вопросу». Более мы данной проблемы не касались.

Прошло 25 лет. Я упомянул о Сапожникове в разговоре с одним моим знакомым, оказавшимся его однокурсником. Собеседник хитровато посмотрел на меня и спросил: «А вы знаете, кто по национальности бабушка Юрия Николаевича?» — «Нет, разумеется», — ответил я. «Еврейка!» И мы оба весело рассмеялись.

Но в 1965 г. мне было не до смеха. Не до смеха было и М.С. Шагинян. Разрешения на использование при переиздании «Семьи Ульяновых» она не получила. Очевидно, что это решение принимал не П.Н. Поспелов. Вряд ли рискнул взять на себя такую ответственность и сменивший П.Н.Поспелова на посту секретаря ЦК КПСС по идеологии академик Л.Ф. Ильичев. Подобное решение мог принять только член Президиума ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС М.А. Суслов. Возможно даже, что вопрос рассматривался на заседании Президиума ЦК КПСС. М.С. Шагинян вызвали в ЦК КПСС и довели до ее сведения запрет на печатание документов.

Писательница, конечно, тогда не знала, что 5 июля 1965 г. начальник отдела использования документальных материалов Главархива СССР Б. Богатов составил справку, посвященную ее работе над образом В.И. Ленина. В ней он рассмотрел материалы заседаний президиума Союза советских писателей от 9 августа и 3 сентября 1938 г. и отметил, в частности, что, как стало известно из выступлений Фадеева, Ермилова, Катаева, Караваевой, Лозовского и Рокотова, «ЦК партии имел суждение по этому вопросу, осудил эту вещь, указал ошибки». Единственное, что «забыл» сделать Б.Богатов, это написать в своей справке, что осуждавшее Шагинян постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1938 г. было признано неправильным в уже упоминавшемся постановлении ЦК КПСС от 11 октября 1956 г. Это, разумеется, не случайная ошибка. Богатову, а точнее тем, кто водил его пером, это постановление ЦК КПСС было помехой. Не имея возможности его отменить, они делали вид, что такого постановления просто не было. И Богатов уверенно писал, что, по его мнению, «роману-хронике М. Шагинян «Семья Ульяновых» (изд. «Молодая гвардия», Москва, 1958 г.) присущи те же недостатки в освещении семьи и родословной В.И. Ленина, которые отмечались Союзом советских писателей в 1938 г.».

У читателя может возникнуть вопрос в связи со справкой Богатова: неужели, несмотря на постановление 1956 г., Союз писателей не пересмотрел свои решения? Оказывается, нет. Они остались в силе. И это несмотря на высокую оценку романа специалистами, которые справедливо увидели в нем попытку противопоставить Ульяновых-небожителей — Ульяновым-людям, какими они были на самом деле. Постановления Союза советских писателей по роману «Семья Ульяновых» не были отменены даже после того, как в 1972 г. Шагинян за тетралогию «Семья Ульяновых» была удостоена Ленинской премии.

В письме ко мне от 24 октября 1967 г. М.С. Шагинян называла своей заслугой получение фотокопий с документов о происхождении А.Д. Бланка и его крещении и сохранение их для будущих историков. «Кроме всего прочего, — писала она, — приняла на себя удар за это. До сих пор он, этот удар, чувствуется в моей литературной судьбе. Но я надеюсь — люди поймут, какую подлую и глупую позицию по отношению к исторической истине они заняли, не соответствующую ни коммунизму, ни научной ясности». При личной встрече она сказала мне, что ее за эту находку не наградили орденом к юбилею. После смерти Шагинян снятые ею фотокопии были изъяты из личного архива писательницы сотрудниками КГБ. Куда они поступили после этого, пока не известно. Главному редактору альманаха «Из глубины времен» А.В. Островскому удалось в РЦХИДНИ (Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории — так называется сейчас бывший Центральный партийный архив) ознакомиться с фотокопией документов о крещении А.Д· Бланка, что же касается фотокопий материалов о его поступлении в академию, сотрудниками РЦХИДНИ было заявлено, что они ими не располагают. В фонде М.А. Ульяновой имеется специальное дело с документами о ее отце (948 листов), однако получить доступ к этому делу не удалось. Работники РЦХИДНИ, как и в былые времена, стоят на страже своих ведомственных интересов. Они и только они, по их глубокому убеждению, имеют право первыми печатать все, что касается В.И. Впрочем, такой точки зрения придерживаются и работники некоторых других архивов.

Но вернемся к нашему рассказу. С А.Г. Петровым также была проведена «разъяснительная» работа. Однако его не вызывали в обком, а беседовали в Музее города. После этого разговора А.Г. Петров перестал, так же, как и я, по крайней мере официально, заниматься А.Д. Бланком и даже уничтожил карточку о нем в своей богатой картотеке, переданной впоследствии в Музей истории Ленинграда.

Главархив СССР также принял меры. Заведующий архивным отделом Ленгороблисполкома П.В. Виноградов, как мне рассказывали, лично появился в ГИАЛО (ныне ЦГИА СПб) и изъял из дела «О переходе разных лиц в православие в 1820–1821 годах» фонда Петроградской духовной консистории страницы, касающиеся крещения Дмитрия и Александра Бланков. Копии, разумеется, оставлено не было. Но зато дана рекомендация перенумеровать страницы. Вместо этого ответственный хранитель В.Ф. Куликова вшила в дело дополнительный лист, на котором написала:

«Согласно устному распоряжению зав. арх. отд. Исполкома Ленгорсовета Виноградова П.В. подлинники (листов) лл. № 326–329, ед. хр. 632, оп. 17, ф.19 изъяты (без копирования) и направлены через арх. отд. в ГАУ при СМ СССР (Исх. № 65 от 22/ П-65). Отв. хран. фондов Куликова».

Лист использования из дела также был изъят, но сохранен. Когда редакция альманаха «Из глубины времен» обратилась к директору ЦГИА СПб с вопросом о судьбе документов о крещении братьев Бланков и о том, кто читал эти материалы, в качестве ответа привели текст, написанный В.Ф. Куликовой, а также сообщили, что с указанными документами ознакомились А.Г. Петров (Музей истории Ленинграда), писательница М.С. Шагинян и преподаватель Ленинградского индустриального техникума М.Г. Штейн.

Изъяв документы, П.В. Виноградов объявил всем виновным в том, что сведения о крещении АЛ. Бланка стали известны, выговоры. Л.Е. Стрельцова, заведовавшая читальным залом архива, была переведена на работу в отдел.

Виноградов, несомненно, с удовольствием выполнял миссию по изъятию компрометирующих, с его точки зрения и точки зрения таких, как он, В.И. документов. Это подтверждается его антисемитскими взглядами, о чем хорошо написал бывший сотрудник ЦГИА СССР и профессор кафедры Истории КПСС ЛГПИ им. А.И. Герцена доктор исторических наук Г.М. Дейч в вышедшей в США книге «Еврейские предки Ленина: неизвестные документы о Бланках». П.В. Виноградова он знал по работе в архиве. Работая после войны в ЦГИА СССР, Дейч попросил сотрудницу отдела кадров архива, с которой у него были хорошие отношения, подыскать работу в архиве для своей знакомой Г.М. Наспер. Та ответила, что сейчас нет свободных вакансий, но она будет иметь в виду эту просьбу. Прошло некоторое время. «Однажды, — вспоминает Г.М. Дейч, — на каком-то торжественном собрании в архиве я оказался за спиной сидевших впереди моей знакомой (имеется в виду сотрудница отдела кадров. — М.Ш.) и П.В.Виноградова, и тут я оказался невольным слушателем их разговора. Виноградов спросил мою знакомую, нет ли у нее подходящего человека на должность старшего научного сотрудника в его архиве (если я не ошибаюсь, он тогда возглавлял филиал Военно-исторического архива в Ленинграде). Моя знакомая ему ответила, что есть такой человек, и назвала имя Галины Марковны Наспер. В ответ на это Виноградов сказал: «Она еврейка? Я евреев не беру!»

В аналогичном ключе развивались события в ЦГИА СССР в Ленинграде. С той лишь разницей, что сюда явилась начальник отдела комплектования, экспертизы и учета архивных фондов ГАУ Т.Г. Коленкина. Она наметила документы, которые, по ее мнению, необходимо было изъять «без оставления в делах их копий».

Из докладной записки Т.Г. Коленкиной, написанной в своеобразно завуалированной форме, совершенно непонятно, почему документами о А.Д. Бланке вдруг занимается Главархив СССР. И вообще кто такой А.Д.Бланк, к документам о котором проявляют столь «повышенный интерес» исследователи? Чему посвящены указания ГАУ СССР по вопросам использования документальных материалов, которые, по словам докладной записки, нарушаются. Почему тема «История Петербурга — Петрограда — Ленинграда» не имеет никакого отношения к А.Д. Бланку? Ведь А.Д. Бланк, судя по тому, что документы о нем имелись не только в ЦГИА СССР, но и в ГИАЛО, житель Петербурга. Более того, его имя упоминается в справочных изданиях по Петербургу как жителя города и домовладельца. В общем, вопросов можно задать много, но ответа на них из докладной записки Коленкиной не получишь. Ясно одно: она рекомендует продолжить выявление документальных материалов о А.Д. Бланке в Госархиве Житомирской области и фонде Медико-хирургической академии.

Не могу сказать, велась ли сотрудниками Главархива СССР работа с фондом Медико-хирургической академии. Судя по всему, нет, так как Г.М. Дейч позднее обнаружил в нем документы, дополняющие находки А.Г. Петрова, М.С. Шагинян и мои. Но в Житомир представитель Главархива СССР поехал. Им был заместитель Коленкиной В.В. Цаплин. Он провел в Житомирском архиве дополнительное исследование и, как пишет в своей докладной записке, нашел новые документы, помимо выявленных до него Д.В. Шмином и Е.З. Шехтман.

Вместе с тем необходимо отметить, что из этой докладной записки, как и из докладной записки Коленкиной, не ясно, кто же такие Бланки. Почему В.В. Цаплин, ответственный работник Главархива, должен был получить разрешение на ознакомление с документами, касающимися семьи

Бланков, у секретаря Житомирского обкома по идеологической работе О.С. Чернобривцевой и секретаря облисполкома А.П. Крикуненко, а не просто поставить в известность о целях своей командировки заведующего Житомирским областным архивом Н.Н. Кучерова? Или прямо явиться к директору Житомирского архива и, сказав ему о цели приезда, начать просматривать интересующие его материалы?

Почему о выявленных документах, касающихся никому не известных Бланков, необходимо докладывать первому секретарю обкома партии М.КЛазаренко и ставить перед ним вопрос о целесообразности передачи всех документов о Бланках в Главархив СССР для тщательного их изучения и анализа? М.К. Лазаренко же согласен дать на это разрешение только в том случае, если против этого не будет возражать ЦК КП Украины. Невольно возникает вопрос: почему судьбой документов, касающихся неизвестного мещанина Бланка, понесшего ущерб от пожара в г. Староконстантинове 29 сентября 1808 г., должен заниматься ЦК КПУ? Только улыбку может вызвать и заверение В.В. Цаплина, что о делах, касающихся Бланков, знает очень ограниченный круг лиц. Сам факт, что Д.В. Шмин и Е.З. Шехтман были освобождены от работы из-за этих документов, бесспорно, дал повод в Житомире широко говорить о них. Сегодня можно сказать, что и Коленкина, и Цаплин, к счастью, довольно поверхностно подошли к решению поставленной перед ними задачи, так как и Г.М. Дейч, и я нашли документы, дающие возможность углубить наши познания о семье Бланков.

Но на этом история с архивными документами не окончилась.

 

3. ЦК МОЖЕТ НЕ БЕСПОКОИТЬСЯ

По положению, которое действовало в те времена и продолжает действовать и сегодня, ко мне, так же, как и к другим лицам, знакомившимся с материалами, касающимися А.Д. Бланка, вообще не должно быть никаких претензий. Но не тут-то было. Начальник Главархива СССР Г.А. Белов твердо знал, что прав тот, у кого больше прав. И поэтому он 30 марта 1965 г. проводит совещание руководящих и научных работников архивов Ленинграда. Подписанный Беловым протокол этого совещания блестяще его характеризует. Диву даешься, как можно было такого человека поставить во главе центрального архивного ведомства. Он даже не понимал, что славословия в его адрес в действительности являются прямой издевкой, и подписал протокол собрания, не выкинув из него обличающие слова старшего научного сотрудника публикаторского отдела ЦГИА СССР в Ленинграде М.А. Гузунова. Вот они: «Мы несколько притупили свою бдительность, представители из ГАУ, в том числе сам начальник т. Белов, должны чаще бывать в Ленинграде, раза два в год. Унтера Пришибеева нам не надо присылать, хотя хороший жандармский офицер лучше советского чинуши. К нам надо посылать умных толковых сотрудников, с которыми можно было бы посоветоваться. Мы хотим Вас чаще видеть» [65] (курсив мой. — М.Ш.).

Представляю, как при этих словах самодовольством засветилось лицо Белова. Но это было в конце совещания. А в начале в своем выступлении он обвинил коллектив ЦГИА СССР в самоуспокоенности и зазнайстве, ошибках в работе. Любопытно при этом, что из выступления Белова и других участников совещания не видно, какие именно архивные дела нельзя было выдавать, почему визирование требований и вопрос о допуске исследователей в читальный зал нельзя доверять отделу использования, хотя ежегодно в тот период выдавалось 120 тысяч дел. Нельзя не заметить попытки некоторых участников совещания защитить свою профессиональную честь и достоинство. Например, заместитель директора ЦГИА СССР в Ленинграде Л.Е. Шепелев вступился за начальника отдела В.М. Меламедову, обвиненную в изготовлении фотокопии документов для М.С. Шагинян.

Вроде бы каялся директор ЦГИА И.Н. Фирсов. Но, читая его выступление, видишь, что в его словах «наибольшим недостатком является тот факт, что архив не знает, какие материалы извлек исследователь из просмотренных материалов» звучит насмешка над нелепостью требований Белова и тех, кто им руководил. Разве может сотрудник архива, читая листы использования дела, указанные исследователем, помнить, о чем говорится на каждом из этих листов? Ведь дел, как я указывал выше, выдавалось в год 120 тысяч!

С достоинством выступила и начальник отдела публикации архивного отдела Ленгорисполкома А.В. Белинская. Она, в частности, обратила внимание на нелепость одного из параграфов приказа ГАУ, говорящего о том, что не нужно выдавать исследователям документы периода культа личности. «Какие документы не выдавать, — спросила А.В.Белинская, — ведь это все документы за советский период?» И получила в ответ реплику Белова: «Не давайте». Правда, в заключительном слове Белов несколько смягчил эту реплику: «О документах периода культа личности — готового рецепта ГАУ дать не может. В общем, не следует выдавать такие документы, которые могут нанести ущерб престижу Советского государства. Это особенно касается частных лиц».

Вскоре после этого совещания В.В. Цаплин составил текст информации Главархива СССР в ЦК КПСС, которую подписал начальник Главархива Г.А. Белов. Правда, авторы вступительной статьи к публикации архивных документов, касающихся преследования романа М.С. Шагинян «Семья Ульяновых» и жизни Бланков, Т.И. Бондарева и Ю.Б.Живцов выражают сомнение в том, что информация была направлена в ЦК. Но, думаю, они ошибаются. Просто все архивные документы было признано целесообразным хранить в сейфе начальника Главархива, где они и пролежали семь лет в опечатанном виде. При этом в 1972 г. ЦК КПСС был заверен, что эти документы «для использования никому не выдавались, копии с них не снимались. Главархивом СССР копии с передаваемых документов не изготовлялись».

Некоторые строки из этой информации заслуживают цитирования. Вот они: «Со стороны Музея истории г. Ленинграда и М.Г. Штейна была попытка использовать также материалы Государственного архива Житомирской области, с бывшим руководством которого они установили связь путем переписки.

Главное архивное управление при Совете Министров СССР закрыло для исследователей материалы по этой теме, а в отношении сотрудников государственных архивов, допустивших нарушение установленных правил использования документальных материалов, были приняты дисциплинарные меры взыскания».

Какое же нарушение допустили работники архивов, упомянутые выше исследователи и, наконец, я сам? Подписывая при оформлении в архиве обязательство соблюдать определенные правила, я нигде не видел упоминания о том, что государственной тайной является национальность человека, или его вероисповедание, или факт перехода из одной конфессии в другую. Полагаю, что и в служебных инструкциях работников архивных служб это не было оговорено.

Через семь лет все документы, касающиеся Бланков, были переданы в ЦК КПСС. Какова их дальнейшая судьба — не известно. Не исключено, что они уничтожены.

Мне кажется, только то, что к делу выявления документов о происхождении А.Д. Бланка имела отношение М.С. Шаги нян, спасло меня, А.Г. Петрова и других лиц, так или иначе причастных к этой истории, от расправы. Тем более что я умудрился уже после беседы в обкоме несколько раз «схулиганить». Во-первых, предложил «Медицинской газете» статью о А.Д. Бланке. Редакция с радостью приняла предложение, но, получив текст статьи под названием «Врач Александр Дмитриевич Бланк — дед Владимира Ильича Ленина», надолго замолчала. Наконец пришел ответ, что, по мнению главного редактора газеты С.Н.Ягубова, моя статья не представляет интереса. Статья была написана в обычном духе печатавшихся в то время юбилейных статей, но содержала выявленный мною материал о национальности А.Д. Бланка. Очевидно, что Ягубов консультировался в высоких партийных инстанциях, возможно даже в Отделе пропаганды и агитации ЦК КПСС.

Во-вторых, я написал письма в ЦПА ИМЯ при ЦК КПСС и Центральный музей В.И. Ленина, в которых, ликвидируя их «убежденность» в том, что А.Д. Бланк по национальности «обрусевший немец», сообщил, что он еврей, принявший православие. В письмах содержалась просьба впредь давать по вопросу о национальности А.Д. Бланка правильные сведения. Ответа с благодарностью за сообщенные сведения я, разумеется, не получил.

В конце апреля — начале мая 1965 г. под впечатлением новых глав воспоминаний И.Г. Эренбурга «Люди, годы, жизнь» я написал ему письмо, в котором поблагодарил Илью Григорьевича за интересные воспоминания и рассказал о своих злоключениях, связанных с выявлением документов о еврейском происхождении дедушки В.И. — человека, когда-то называвшего Эренбурга «Ильей Лохматым». Довольно быстро получил ответ: «Дорогой Михаил Гиршевич! Благодарю Вас за доверие, за все теплые слова обо мне, о книге воспоминаний. Желаю успеха в работе. С искренним уважением. И. Эренбург». На душе стало легче.

В это же время М.С. Шагинян писала мне: «Я все-таки надеюсь, что мозги у людей прочистятся и они перестанут дела и вредные глупости! Придет время, — и Ваша статья будет напечатана». Мариэтта Сергеевна оказалась права. Через 25 лет и пять месяцев в серьезно переделанном виде моя статья увидела свет. А в далеком 1965 г. Шагинян мужественно в одиночку продолжала борьбу. «Вы спрашиваете, когда переиздадут «Семью Ульяновых»? — писала она. — Мне запретили упомянуть в новом издании о новых данных, открытых в архиве о генеалогии матери Ленина, а я запретила печатать «Семью Ульяновых» без этих данных. «Роман-газета» вынуждена была в силу моего отказа выпустить «Первую Всероссийскую» (вторую часть трилогии) без «Семьи Ульяновых». Больше я ничего не смогла сделать, и мне тошно от такого непонятного для меня запрета. Это не только отвратительно — но и политически глупо».

И все же Шагинян смогла пробить брешь в умолчании о происхождении А.Д. Бланка, применив эзопов язык, — не сразу, а в два захода. В 1967 г. Приволжское книжное издательство в Саратове выпустило в свет «Семью Ульяновых». Писательница внесла в третью главу «Воспоминания одного детства» небольшую поправку. Вот она: «Александр Дмитриевич Бланк был родом из Староконстантинова Волынской губернии. Окончив в Житомире поветовое училище, он приехал с братом в Петербург». Проходит еще два года, и Мариэтта Сергеевна наносит решающий удар. В вышедшем в Москве в издательстве «Художественная литература» романе-хронике в двух частях «Семья Ульяновых» она вставляет еще одно слово, и текст теперь выглядит следующим образом: «… Александр Дмитриевич Бланк был родом из местечка Староконстантинова Волынской губернии». Как эту вставку пропустила цензура (а может, и ИМЯ при ЦК КПСС), не представляю. Не исключаю, что Шагинян объяснила появление этого слова тем, что «местечко» по-украински — селение. Но для большинства читателей, не знающих украинского языка, «местечко» означало прежде всего еврейское селение (существует даже выражение «местечковый еврей»). В сочетании с фамилией Бланк это давало определенный намек на национальность.

Что же касается текста «Семьи Ульяновых», он с этого издания становится каноническим.

 

4. ОТЗВУКИ УШЕДШЕЙ ЭПОХИ

Как я уже говорил, моя статья, опубликованная в «Литераторе», была вскоре перепечатана во многих изданиях. Но первым ее перепечатал в качестве приложения к своей уже упоминавшейся книге профессор Г.М. Дейч, ныне живущий в США.

Выехав из СССР, он захватил с собой копии выявленных им документов о братьях Бланках. Как рассказывал мне Дейч при встрече, он долго размышлял, стоит ли публиковать эти» документы. Его останавливало опасение, что это может вызвать в нашей стране волну антисемитизма. Когда в декабре 1991 г. ему прислали номер «Литератора» с моей статьей, то он решил, что время для публикации настало. Ценные материалы, собранные Г.М. Дейчем, дополняют и развивают мою статью, дают направление для новых поисков.

Следующим, кто осветил вопрос о еврейских предках В.И., стал бывший заместитель начальника отдела комплектования, экспертизы и учета архивных фондов Главного архивного управления заслуженный работник культуры В.В.Цаплин, уже известный читателю — это он осуществлял изъятие документов о семье Бланков в Житомирском архиве. Теперь он решил ввести эти материалы в научный оборот. На отдельных ошибках и неточностях в статье Цаплина я остановлюсь ниже. Главный же ее недостаток, на мой взгляд, в том, что автор и в наши дни не подвергает сомнению правильность изъятия документов «без оставления копии» и наказания «виновных» архивистов и стремится приписать себе заслугу первой публикации документов о еврейском происхождении предков В.И. С этой целью В.В. Цаплин во введении к своей статье утверждает, что имеющиеся на эту тему публикации «или сплошной вымысел, или правдивые, но не подкрепленные документами краткие упоминания, или сомнения в истинности опубликованной информации», ссылаясь при этом на черносотенную статью Е. Торбина' и статью Ю. Гаврилова в «Огоньке», где содержится просто упоминание о крещении А.Д. Бланка.

Можно, конечно, допустить (хотя и верится с трудом), что Цаплин не знал ни о моей статье, ни о работе Дейча, к моменту выхода его статьи уже несколько раз перепечатанных в различных периодических изданиях и сборниках. Но то, что он не отмечает приоритета сотрудников Житомирского архива в выявлении ряда документов (перечисленных им же в докладной записке 1965 года!), является прямым нарушением норм профессиональной этики.

То, что ИМЯ скрывал многие десятилетия и что стало теперь общеизвестно и подтверждено архивными документами, больше скрывать было нельзя. Сотрудники РЦХИДНИ Т.И. Бондарева, Ю.Б. Живцов, Е.Е. Кириллова и В.Н. Шепелев опубликовали материалы, касающиеся еврейского происхождения А.Д. Бланка, и среди них два письма А.И. Ульяновой-Елизаровой И.В. Сталину с просьбой разрешить напечатать найденные в Ленинградском отделении Центрархива в 1924 г. документы об этом. Опубликовали и документы, связанные с описанными выше событиями 1965 года, в том числе и докладную записку Цаплина. Но даже солидные документальные публикации не охладили пыла борцов за «чистоту» рода В.И.

В интервью еженедельной газете «Поиск» кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН (а с 1994 г. почетный член Русского генеалогического общества) М.Е. Бычкова на предложение безымянного корреспондента («Давайте коснемся нашумевшей легенды о происхождении Александра Бланка») сказала: «В последние два-три года стало появляться немало генеалогических исследований по истории семьи Ульяновых, в частности, появился интересный документ о происхождении Александра Дмитриевича Бланка — дедушки В.И. Ленина. Этот документ был предоставлен Ульяновым после смерти Владимира Ильича в связи с пожеланием сестер написать книгу об истории своей семьи, а позднее хранился в партархиве. В нем говорилось о том, что Александр Бланк происходит из принявших православие евреев, и мне об этом было известно давно. Не это вызвало удивление и мой интерес, а то, с какой растерянностью и изумлением восприняли это известие родственники (вероятно, О.Д. Ульянова. — М.Ш.). В семье об этом никогда не знали! Меня поразила эта нестыковка, и я решила провести собственное расследование. Мне удалось поработать в Казанском архиве с фондом губернского дворянского собрания и установить, что действительно существовали два Александра Бланка, биографии которых были сознательно смешаны. Дед Ленина, Александр Дмитриевич Бланк, происходил из православного купеческого рода. Начав службу в 1824 году, он в 40-е дослужился до чина надворного советника со старшинством (подполковник), который давал ему право на потомственное дворянство… Другой Александр Бланк, никакого отношения к Ленину не имевший, действительно существовал, был на 3–4 года старше Александра Дмитриевича и во многом повторил его служебную карьеру. Он тоже учился в медицинском институте, но служил в госпиталях и благотворительных организациях, а не на государственной службе, то есть не мог получить чина, дающего право на дворянство.

Выходит, генеалоги ошиблись?

Не думаю, скорее это был сознательно искаженный документ, а о причинах его появления судить не берусь».

Нельзя не прокомментировать некорректные и неточные высказывания известного ученого, свидетельствующие, к сожалению, о позиции, далекой от научного подхода.

Надеюсь, что фраза, приписываемая М.Е. Бычковой, «он дослужился до чина надворного советника со старшинством (подполковник)»— результат неточности корреспондента «Поиска». Ибо в формулярном списке А.Д. Бланка эта фраза звучит следующим образом: «Произведен в надворные советники, 26 июня 1846 г. со старшинством с 13 января 1843 г.».

Теперь по сути интервью М.Е. Бычковой. «Российский медицинский список», начавший издаваться еще до окончания А.Д. Бланком Медико-хирургической академии и вышедший в свет последний раз накануне февральской революции, свидетельствует, что в России наряду с Александром и Дмитрием Бланками работал врачом до 1827 г. еще один Бланк — штаб-лекарь, коллежский асессор по имени Христиан.

После смерти в 1831 г. Д.Д. Бланка в «Российском медицинском списке», кроме А.Д. Бланка, до 1887 г. не упоминался ни один врач, носивший эту фамилию. Я не ошибся. Дело в том, что А.Д. Бланк упоминается в «Российском медицинском списке» вплоть до 1890 г. (то есть двадцать лет спустя после смерти). При этом в 1890 г. рядом с его фамилией появилась фраза: «не доставил сведений» (можно подумать, что остальные годы после смерти он доставлял составителям «Российского медицинского списка» сведения о себе!). Так что недобросовестно относились к составлению справочников не только в наше время.

Поэтому я делаю заключение, что М.Е. Бычкова, говоря о враче Александре Бланке, имеет в виду фельдшера из Одессы Александра Давидовича Бланка, который также принял православие. Последний в «Российском медицинском списке» никогда не упоминался потому, что по образованию был не врачом, а фельдшером. Ясно, что Александр Дмитриевич и Александр Давидович Бланки совершенно разные лица. Были ли они родственниками или не имели друг к другу никакого отношения, судить не берусь. Документов на этот счет не имеется.

Далее в своем интервью Бычкова говорит, что в фонде Казанского губернского дворянского собрания упоминаются два Александра Бланка. Но копии дел Казанского дворянского собрания имеются в фондах Департамента герольдии РГИА, где я также с ними знакомился. Очевидно, она имеет в виду «Дело о дворянстве Николая Федоровича Бланка» (14 апреля 1836— 1 апреля 1841), но в нем имя Александр не встречается. Упоминается сын Н.Ф. Бланка — Андрей. Судя по имеющимся в деле документам, Н.Ф. Бланк и его предки были православными. Желающие убедиться в том, что среди лиц, поставивших вопрос о причислении себя к дворянству Казанской губернии, нет второго Александра Бланка, могут ознакомиться со списком родов потомственных дворян, внесенных в дворянскую родословную книгу Казанской губернии.

Заявление Бычковой о том, что врачи, служившие в госпиталях и благотворительных организациях, не получали чины в соответствии с «Табелью о рангах», неверно. Все врачи, состоявшие на государственной гражданской или военной службе (в том числе и в госпиталях), получали чины в соответствии с заслугами.

Неверно также утверждение Бычковой, что лица, работавшие в благотворительных организациях, не получали чинов. Примером тому может служить дальний родственник В.И. по матери Карл Аполлон Карлович Бирштедт. В течение многих лет он служил в петербургском приюте «Серебряный», относившемся к ведомству императрицы Марии (организации благотворительной), и стал, в конце концов, его директором. Бирштедт в конце жизни был действительным статским советником, как и И.Н. Ульянов. Если Бычкова имела в виду частные учреждения, то свою мысль она выразила крайне неточно.