Через два дня, когда я покидал «Восход», Рындин выдал мне двух «ангелов» сухим пайком на дорогу, а колхозники снабдили фруктами. Меня посадили в очередную «Колхиду», и я на ней доехал до круглой площади на въезде в Симферополь. Поскольку проводы были бурными, я ехал в отличном настроении. Время было позднее, и в троллейбусе, в который я пересел, был только молодой водитель да две девицы – кондуктор и ее подруга. Я поинтересовался, почему они такие мрачные, на что они мне ответили:
– Хорошо вам рассуждать, а нам трезвым каково?
– Ну, это дело поправимо, – сказал я, достав одного «ангела» и яблоки. Девушки не заставили себя долго ждать. Водитель с завистью поглядывал в салон.
– А вам куда ехать? – спросила одна из них.
– В гостиницу «Украина».
– Так мы же туда не едем, – забеспокоилась она. – Вот конечная остановка.
– Ничего, – сказал не теряющий надежды водитель. – Я переставлю дуги и подвезем к самому входу. – Он так и сделал. Когда мы подъехали, он сказал. – Есть два варианта. Первый – ты забираешь девушек в номер, а я быстренько отгоню троллейбус и приеду к вам.
– Отпадает, – парировал я, – вас в гостиницу не пустят.
– Вариант второй. Мы вместе отгоняем троллейбус, здесь недалеко, и едем к Оле.
– Нет уж, ребята, увольте. Вот вам бутылка с «ангелами» и яблоки, догуливайте уже без меня.
– Как знаешь, а то бы погуляли. Но знай, будешь еще в Симферополе, спроси Сергея-водилу, отвезу на троллейбусе в любую точку, могу в Алушту, могу в Ялту.
Когда они уехали, меня не оставили без внимания другие девушки. Дело в том, что в Крым на лето съезжалось много дам, легкомыслие которых носит профессиональный характер. После окончания сезона не все могли вернуться восвояси, в Севастополь их не пускали, и многие оседали в Симферополе, а их штаб-квартира была в садике возле гостиницы «Украина». Открутившись от лестных предложений, я отправился на покой.
Более опытные командированные знали другой путь к наслаждениям. Недалеко от гостиницы находилось текстильное предприятие, на котором работали одни женщины. Их мастер Татьяна была человеком душевным и считала, что активный образ жизни ее подопечных способствует повышению производительности труда. После устройства в гостинице опытные командированные звонили ей. Разговор был коротким:
– Здравствуйте, Татьяна. Мы только что приехали из Киева. Вам привет от Толи.
– Какого еще Толи?
– Толи-электрика.
– Ах, этого! А сколько вас?
– Трое.
– Значит. так. Подходите сюда к шести часам. Купите выпивку и закуску. Солений не надо. Это у нас есть.
Татьяна брала трех свободных девушек, к одной из которых отправлялись любвеобильные проектанты. Иногда сама шефиня не брезговала такими развлечениями.
…Стройка быстро подвигалась. Мои поездки в Крым стали регулярными. Иногда приходилось летать каждую неделю. Воспоминания о Симферополе у меня были связаны не только с романтическими историями. У меня на полке стоит небольшая книга с очень трогательной дарственной надписью. Это книга Валентина Ивановича Сахарова «В застенках Маутхаузена». Я познакомился с ним в Симферополе и даже останавливался у него. Он был одним из руководителей сопротивления в лагере смерти Маутхаузен. Мы поминали с ним его погибших друзей, и он начинал тихим голосом рассказывать об этом лагере смерти и героических днях начала мая 1945-го. Он входил в интернациональный комитет по подготовке к восстанию. В конце апреля им стало известно о приказе Гиммлера, переданном Цирайсу – коменданту лагеря о ликвидации всех заключенных в штольнях Гузена. 2 мая они подготовили бунт и предъявили ультиматум коменданту лагеря. 5 мая начали восстание, которое спасло от смерти десятки тысяч заключенных. Рассказывал он это тихим, чуть дрожащим голосом, и трудно было поверить, что напротив меня сидит такая героическая личность. Сейчас он был директором проектного института и славился своим либеральным отношением к подчиненным.
В те времена в Симферополе было только две гостиницы: «Украина» и «Южная». Мест, естественно, никогда не было. Для того чтобы поселиться в «Украине», нужно было привезти «Киевский» торт и передать дежурному администратору, якобы, от знакомых. Обе дежурных администраторши были довольно интересными дамами. Однажды мне удалось уговорить одну из них попозировать, и я нарисовал ее портрет. После этого мои гостиничные дела немного упростились.
Вечера, не занятые свиданиями, я посвящал симферопольской библиотеке. Там я познакомился с Верой Ивановной – интересной и образованной дамой, окончившей архивный институт и увлекавшейся историей Крыма. Однажды она мне сказала:
– Я тебе приготовила потрясающий подарок.
– Право, не стоило. Большое спасибо. Но где же он?
– Если у тебя вечер свободен, ты его получишь прямо сегодня. Мы пойдем в гости к художнику Мозалевскому, представителю русского декаданса.
– Прости, это к какому же Мозалевскому? Уж не к тому ли, который иллюстрировал «Мир искусства» и «Апполон»?
– Молодец! Это именно он. Он жив и находится в Симферополе.
Мы отправились на улицу Гагарина, где на первом этаже в маленькой квартире жил со своей супругой великолепный график, соратник Бенуа, Лансере, Добужинского, Сомова – Иван Иванович Мозалевский. Мы захватили с собой торт и бутылку вина.
Приняли нас хозяева очень радушно, напоили чаем и стали рассказывать свою историю. Иван Иванович входил в когорту сильнейших петербургских графиков. Во время революционной смуты он добрался до Киева, где жили его родственники. В Киеве его устроили графиком в денежный комитет. Отсидев в трех денежных комитетах быстро меняющихся правительств, в том числе и батьки Махно, и нарисовав различные купюры, которые существовали буквально месяцы, он ушел в бега, так как эта профессия стала очень опасной. Уже при советской власти ему удалось выехать в Париж.
В Париже он думал развернуться в полную силу. Он показывал свои графические работы в издательствах, в галереях, моршанам. Однако все они оставались равнодушными к его филигранной графике. Это было время больших революций в искусстве. На смену постимпрессионистам уже приходили абстракционисты, сюрреалисты, ташисты и т. д. Он был в отчаянии. Ему посоветовали изменить стиль на более модный, а заодно поменять и имя.
Он снял маленькую мастерскую в Латинском квартале и превратился во французского абстракциониста Жана Алле. Его работы начали выставлять и покупать – он стал модным живописцем и достаточно обеспеченным человеком. Его супруга была дизайнером и делала уникальные куклы. И тут началась вторая мировая война, пришли немцы. Гауляйтер русского сектора Сургучев, о котором он говорил доброжелательно, не выдал его, хотя знал, что у него оставалось советское гражданство.
После войны у него резко упало зрение, работать он уже не мог, и его тянуло на родину. Он обратился в Советское посольство, и ему с женой разрешили вернуться, обещали помочь с жильем. Однако их не пустили ни в Ленинград, ни в Москву, ни в Киев. Им выделили маленькую квартирку в Симферополе. На рабочем столе лежали доски, с которых в свое время печатались его гравюры, на стенах висели куклы, изготовленные его супругой. Иван Иванович был уже абсолютно слепым. Он говорил, глядя прямо перед собой:
– Мне бы, конечно, хотелось перебраться в Санкт-Петербург, издать свои графические работы. Чиновники со мной не хотят иметь дело. Да это и понятно – откуда они могут знать мою дореволюционную графику, но вот искусствоведы…
– Вы бы обратились к Игорю Эммануиловичу Грабарю. Недавно вышла многотомная «История русского искусства», в которой он является руководителем авторского коллектива.
– Вот о нем я как раз и хотел вам рассказать. Я написал ему письмо, где обрисовал свое положение, и обратился с некоторыми просьбами. Недавно я получил ответ. Я вам его покажу. Можете его не читать, только посмотрите на конверт и прочтите первую фразу.
Я взял конверт. На нем, как обычно, значился адрес: г. Симферополь, ул. Гагарина №… кв… Ивану Ивановичу Мозалевскому. Письмо начиналось так: «Уважаемый товарищ Мозалевский, к сожалению не знаю ни вашего имени, ни отчества».
– Мне было очень обидно, – продолжал Иван Иванович. – Дело в том, что он не только знал мои работы, но и лично был со мной знаком по Питеру, по «Миру искусства». У него сейчас все чины: и доктор, и профессор, и директор Института истории искусств, и ректор Художественного института. Чего же он такой перепуганный?
На прощание Иван Иванович подарил мне маленькую гравюру: «Ворота Сен-Поль. Париж», которая и сейчас висит у меня в Филадельфии.
Когда я вернулся из Симферополя в Киев, меня ждало очередное письмо – вызов на президиум ВАКа. Пришлось опять ехать в Москву. На президиуме мой вопрос докладывал «милейший человек». Со страданием на лице он сообщил, что, к сожалению, экспертная комиссия не смогла одобрить моей работы. Я отбивался, как мог, но меня почти никто не слушал. Затем ко мне подошел профессор Минц и сказал:
– Поздравляю. Вы единственный из отказников, набравший такое количество голосов.
– Да, но результат все равно отрицательный! – воскликнул я.
– Что же вы хотите, если в зале всего два архитектора, и один из них – ваш враг!
Я понял, что дело с диссертацией приняло крайне затяжной характер, и решил идти другим путем – издать книгу, тем более что уже многие архитекторы пользовались моей методикой.