Я вместе с мамой смерть свою вдыхаю, Но в миг последний всем живым кричу: «Шесть миллионов раз я умираю, Шесть миллионов раз я обвиняю, Шесть миллионов раз предупреждаю, Шесть миллионов раз в обрыв лечу».

Р. Заславский

… Я надел бинокулярные линзы и начал изучать карту, удивительно знакомую, и, вместе с тем, непривычную. Все названия были написаны мелким шрифтом на немецком языке. Не было Русановки и Березняков, не было бульвара Леси Украинки… И все-таки, это был Киев. Это была немецкая штабная карта 1941 года.

Мы работали над конкурсным проектом мемориала в Бабьем Яру. Работали в третий раз. Это был 1991 год. Прошло 50 лет с момента начала трагедии.

В левом верхнем углу карты я увидел написанную от руки букву «А», обведенную кружочком. Я спросил у картографа, доставшего этот ценный документ, что бы это могло значить.

– Это и есть Бабий Яр, – ответил он, – «А» – это «акция». А К Ц И Я!!!

«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч. Кто из жидов не выполнит такого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».

29 сентября на рассвете вышли из своих жилищ люди. Шли женщины, старики, дети. Шли по Короленко, по Львовской, по Бульварно-Кудрявской. По Глубочице поднималась сплошная толпа с Подола. Шли тяжело. В толпе было много немощных. Старики в хламидах, больные, калеки, дети в колясках, дети на руках. Старухи плакали, предчувствуя смерть. Огромное множество людей до самой ночи двигалось по мостовой. На тротуарах стояли патрули. На Львовскую улицу вливались толпы с Павловской, Дмитриевской, Володарского, Некрасовской. За Львовской начиналась Мельникова, дальше голые холмы, овраги и Бабий Яр. Страшное шествие продолжалось три дня и три ночи. Это было начало жуткой трагедии – уничтожение беспомощных людей.

«Авторы должны художественными средствами отобразить героизм и непреклонную волю нашего народа в борьбе за победу великих идей коммунизма, за честь и свободу Отечества…»

Это написано в программе конкурса на проект монумента в Бабьем Яру. Ни слова о трагедии. Программа утверждена министром культуры и одобрена правительством.

Но все это будет позже. Долгие годы руководство Украины и города делали все, чтобы трагедия Бабьего Яра была забыта. Не только трагедия, но и само название этого ужасного места. В дни годовщин Бабьего Яра запрещали любые собрания, их разгоняли и после смерти Сталина, при Хрущеве. Участников сажали на 15 суток, как хулиганов.

И вот было принято решение уничтожить Бабий Яр, сделав намыв, а на его месте организовать парк культуры и отдыха со всеми видами аттракционов. Но святотатство не может остаться безнаказанным! Нельзя строить развлекательные учреждения на местах трагедий, нельзя веселиться на костях безвинно погибших. Бредовая идея партократов привела к новой трагедии. 11 марта 1961 года инициатор этой стройки председатель горисполкома Давыдов был предупрежден об опасности. Но руководство и слышать не хотело о приостановлении работ. И трагедия произошла!

«…Страшное, проклятое Богом, место в Киеве. Сколько трагедий связано с ним, сколько человеческих жизней оборвалось здесь. Цепочка крутых оврагов. С одной стороны старое еврейское кладбище. Почему именно это место было выбрано для расширения трамвайно-троллейбусного депо?..
«Комсомольское знамя» 12 марта 1991 г.

Затея стала причиной трагедии, постигшей старый район Киева Куреневку. Если верить официальным источникам, погибло 140 человек. Однако западные наблюдатели называют цифру в несколько десятков тысяч погибших…».

Это не ошибка. Первая правдоподобная публикация об этой катастрофе, произошедшей 13 марта 1961 года, появилась через 30 лет. В этот день лавина намытого грунта, под которым лежали кости более чем 100 000 погибших, сорвалась и затопила Куреневку.

Гибли невинные люди, гибли дети, гибли больные в затопленной больнице и в психиатрической лечебнице. Спасенные тоже умирали, так как их легкие были забиты песком. Меня, как и других молодых специалистов, послали в это страшное место на разборку земляных завалов и рухнувших строений. Перед этим нам был дан инструктаж – никому ничего не рассказывать из того, что мы увидим, дабы не сеять панику. «Помпея XX века» – назвал это ужасное происшествие один из журналистов.

Новая трагедия, и опять на том же месте. Разве это не символично? Сама земля взывала к памяти. Давно стояли памятники и мемориалы в Майданеке и Бухенвальде, в Маутхаузене и в Треблинке, Дахау и Освенциме… Еще четыре года молчания породили огромный международный резонанс. Правительство вынуждено было пойти на уступки и создать монумент. Было принято, как казалось руководству, «мудрое» решение – не акцентировать трагедию, произошедшую в Бабьем Яру. В дальнейшем руководство предпочитало называть этот монумент «памятником в Шевченковском районе г. Киева». 25 августа 1965 года я получил письмо из Союза архитекторов.

«При этом направляем программу закрытого конкурса на проекты монументов в память советских граждан и военнопленных солдат и офицеров Советской Армии, погибших от рук немецко-фашистских захватчиков во время окупации г. Киева. Вам и скульпторам Гутману Г.П. и Коломиец И.А. поручается проектирование монумента»
Председатель Н. Иванченко.

Заказ был дан восьми бригадам. Среди них были известные скульпторы и архитекторы: Кавалеридзе, Милецкий, Таций, Коломиец, Фуженко… Кроме того в конкурсе принимали участие мастера, не получившие официального приглашения: Рыбачук, Мельниченко, Селибер… В условиях конкурса говорилось только о мужестве, героизме и вере в победу светлых идей коммунизма. По поводу этой программы Виктор Некрасов сказал: «Принимай я участие в конкурсе и прочитай эти условия, я, откровенно говоря, стал бы в тупик». В тупике были мы все.

Настораживал состав жюри. В него входили 20 человек. Среди них – представители общественности, ударники коммунистического труда, директор музея Ленина, секретарь ЦК ЛКСМУ и т. д. Общественности хоть отбавляй, а профессионалов почти не было. Но работать нужно было, несмотря ни на что – это был наш долг. Работа предстояла очень напряженная. Положение усугублялось тем, что площадка для памятника была выбрана неверно. Во-первых, она находилась не на месте расстрела, во-вторых, авторы были лишены возможности решить драматургию комплекса, так как площадка была мала. Тем не менее, как отметил Виктор Некрасов, «это, пожалуй, один из интереснейших конкурсов, которые я видел».

Работа велась по-новому, Архитекторы работали со скульпторами в одних мастерских. Это разрушало стереотипы советских стандартных памятников. Несмотря на то, что заказано было всего восемь проектов, в конкурсе принимали участие несколько сот ведущих архитекторов и скульпторов Украины.

Первая встреча нашей авторской бригады состоялась в мастерской Инны Антоновны Коломиец. Я привел с собой своего друга и соратника Юрия Паскевича. Инна – своего супруга скульптора Георгия Хусида. Таким образом, бригада увеличилась до 5 человек. Скульпторы раньше не работали с нами и попросили разрешения пригласить еще Вадима Скугарева. Я, в свою очередь, попросил разрешения привести нашего коллегу Бориса Лекаря, который хотел работать в нашем коллективе. Бригада разрасталась с невероятной скоростью, и это не преминуло сказаться. Последующие наши встречи стали совсем бесплодными из-за большого количества и людей, и идей. Сначала все пытались отмалчиваться, потом все начали сыпать идеями, которые тут же принимались в штыки остальными. Работать стало тяжело. Уже появились в нашем маленьком коллективе свои фракции и группировки. Наконец, через неделю неустанных творческих битв, испортив изрядное количество бумаги, наша бригада лопнула. Григорий Гутман со Скугаревым удалились в мастерскую Гутмана, находящуюся в Лавре, не забыв прихватить половину отпущенных нам денег. Мы остались впятером.

Я тут же занялся хозяйственной деятельностью, отправился к Сергею Константиновичу просить подрамники 1х1 метр, рулонный ватман и кальку. Он дал мне разрешение оплатить и получить 10 подрамников и 12 метров бумаги. С этими бумажками я пошел в наш подземный склад. Я выбрал время после работы и не прогадал. Гаврилыч – наш кладовщик был уже хорош. Он сидел в компании двух шоферов, переплетчика и закусывал, чем Бог послал.

– Приятного аппетита. Что же это вы закусываете всухую? – начал я издалека, хотя под столом стояла уже батарея бутылок.

– Так ты же бутылку не захватил, – сказал находчивый Гаврилыч.

– Можно и выпить, – согласился я. – Да только я с заявкой пришел.

– Так иди за бутылкой. Заявка до утра никуда не денется.

– Так мне срочно нужно. У меня конкурс.

– А сколько тебе подрамников?

– В заявке 10, но этого мне мало.

– Не жмись, Гаврилыч, – вмешался Вася, один из шоферов. – Это же Саша делает еврейский конкурс. Уже весь институт знает. Так что тут жадничать нечего. Дело святое. Дай ему 10 новых подрамников да 10 старых, из тех, что я привез из Госстроя. Да бумагу ему отмотай, сколько надо, Миша в переплетной потом сэкономит, а Саша пока пару бутылок возьмет и расскажет нам про конкурс.

Все его поддержали. На следующий день Миша наклеил мне подрамники и я, счастливый, на Васиной машине отвез их к Инне в мастерскую.

Напряженная работа длилась четыре месяца. Сразу после основной работы мы с Паскевичем отправлялись в художественные мастерские на улицу Филатова, где весь день работали Инна Коломиец и Георгий Хусид. Работали до двух часов ночи. Спали по 4–5 часов. И тем не менее работа приносила много удовольствия. Борис Лекарь вначале тоже активно работал с нами. Мы разрабатывали три варианта проекта на 4 макетах и 17 подрамниках. В двух из них присутствовала стена расстрела, как элемент драматургии комплекса, и вертикальная расколотая стела, как символ трагедии. Скульптура была в виде глубоких рельефов на камнях и дольменах, или в виде отдельных фигур. Через два месяца к нам присоединились формовщики для выполнения моделей в гипсе.

Последний месяц до срока был особенно напряженным. Позвонил Лекарь, сказал, что заболел, но надеется выздороветь. Мы его оставили в авторах, но часть его работы пришлось взять на себя. Он еще пару раз звонил и говорил, что плохо себя чувствует и работать не может. Шли последние дни. Мы работали по 20 часов в сутки.

Обстановка дома обострилась до предела. Моя молодая супруга выказывала крайнее неудовольствие тем, что я лишил ее всех возможных мирских развлечений – ни театра, ни кино, ни вечеринок. Я ей сочувствовал, но ничего не мог поделать. Обедать я приходил не всегда, а если и приходил, то не успевал мыть посуду. В общем, жизнь стала весьма напряженной, начались скандалы. Правда, весьма короткие, было не до них.

Срок подачи проектов был назначен на 6 часов вечера 20 декабря 1965 года. За два дня до этого стало ясно, что мы не успеваем с надписями, мелкими доделками. исправлениями, упаковкой и т. д. Я позвонил директору КУПЫ, которая с неослабным вниманием следила за нашими делами, и попросил помощи. На следующий день в мастерскую ввалилось человек 15. Они сообщили, что им дано указание не покидать нас, пока проект не будет сдан. Так как не все получили точный инструктаж, то многие захватили бутылки, а один даже гитару. Эти забавы в директивном порядке пришлось пресечь до окончания проекта. Все работы общими усилиями были окончены в 5 утра, после чего был устроен импровизированный ужин. После того как были исполнены все Прасковеевские песни и уничтожены все бутылки с «горючим» устроились спать прямо на полу в мастерской, подложив под себя пальто и оставшиеся эскизы, которыми была завалена вся мастерская.

В 2 часа сыграли подъем, начали паковаться и проверять доски. Жора Хусид отправился в Дом мебели договариваться с грузчиками. Там он поинтересовался, есть ли среди грузчиков евреи. Сразу была найдена и машина, и водитель. С тягловой силой у нас у самих был избыток. Мы загрузили все в мебельный фургон, в том числе и всю КУПУ, и, как оказалось, недаром.

К Дому архитектора было трудно подъехать: разгружались машины с подрамниками, макетами и гипсовыми моделями, шла сдача проектов, шла борьба за места в помещении. Когда мы подъехали к Дому архитектора, к нам с Жорой сразу же подошли четверо молодых людей из конкурирующей бригады и сказали, чтобы мы не разгружались, так как опоздали на целых 20 минут. Тут мы открыли задние двери фургона, оттуда вывалилось 15 здоровых парней, которые тут же бросились выяснять отношения. В связи с превосходящими силами одной из сторон, конфликт был улажен в 5 минут. Вообще, Союз архитекторов в этот вечер представлял из себя необычное зрелище. Я никогда еще не видел такого количества разнообразных бород. Создавалось впечатление, что борода – это необходимый атрибут каждого скульптора. А они все прибывали и прибывали. Шла напряженная борьба за места в экспозиции. Нам выделили цокольный этаж и часть первого. Прибывший раньше Милецкий захватил бильярдную, мы, благодаря своей мощной группе поддержки, заняли бывший буфет. На следующий день приехали мои приятели из института теплофизики и выставили софитное освещение.

Но самый большой сюрприз нам преподнес Борис Лекарь. Когда мы приехали к Дому архитектора, он был уже там и демонстрировал свой проект, который он выполнил за последние недели, сказавшись больным. Мы не стали его исключать из списка авторов, но я испытал несколько неприятных минут. Ко мне обратились мои коллеги-скульпторы с вопросом: «Как ты мог привести в бригаду человека с такими представлениями о совместной работе и с такими моральными качествами?».

Мы знали, что работают специалисты, не вошедшие в состав «заказников», то есть тех, кому заказан был проект. Но такого наплыва никто не ожидал. Было зарегистрировано 92 проекта, а если учесть и непрофессиональные работы, то их было больше 100. Среди них были очень сильные конкуренты, такие как Авраам Милецкий, Ада Рыбачук и Володя Мельниченко, представившие огромный макет. Но если честно говорить о конкурентах, то наибольшее впечатление на меня произвел проект Валентина Селибера. Он единственный пренебрег программой конкурса и поставил монумент на действительном месте расстрела, выявив последовательно все элементы этой трагедии.

Мы ждали дальнейшего развития событий, зная что отношение руководства к монументу и принятый состав жюри не предвещают ничего хорошего. Дома наступило временное перемирие. Мы отсыпались. И все же напряжение чувствовалось. Все мы ждали обсуждения проектов. Пока что была открыта выставка. Вот что пишет очевидец:

«И вот – выставка конкурсных проектов. 1966 год, февраль, лютый холод. Длиннющая очередь тянется от дверей Дома архитекторов через Новопушкинскую вниз по Прорезной и заворачивает на Крещатик. Стою уже час. Потом бегу греться. Потом стою еще полтора часа. Очередь движется очень медленно – выходящие выглядят как-то странно, растерянно. И ничего не рассказывают… Войдя в здание, заполненное проектами, я начинаю этих людей понимать: проекты в своей массе не имеют ничего общего с привычной нам официальщиной, с пустопорожней помпезностью вознесенных фигур… Нет, здесь в сердце входит игла живой боли…».
И. Бабич. Камень и слово. «Новое русское слово» 22.09.1994.

Через некоторое время должно было состояться обсуждение проектов. Директору Дома архитектора Иосифу Рафаиловичу Кайлику запретили вывешивать объявление. Авторов заказных проектов обзвонили по телефону в день обсуждения. Тем не менее за час до начала в Дом архитектора нельзя было войти – зал был переполнен.

Обсуждение было длительным и бурным. Выступали писатели, архитекторы, художники. Запомнилась фраза, прозвучавшая несколько раз: «Мир не знает трагедии Шевченковского района, мир знает трагедию Бабьего Яра». Однако все эти творческие вопросы очень мало интересовали жюри конкурса, оно на них ответило по-своему.

«Отметить, что проекты, представленные на конкурс, по своему содержанию не отвечают основным условиям программы конкурса. Авторы большинства проектов не выполнили главного требования программы и не отобразили в своих проектах героизм и непоколебимую волю нашего народа в борьбе за победу великих идей коммунизма, за честь и свободу Отечества, а отразили, в основном, мотивы скорби. В связи с этим обязать авторские группы переработать проекты в соответствии с программой конкурса и до 31 марта 1966 года представить их на повторное рассмотрение».
Председатель жюри, зам. пред. Совета Министров УССР С. М. Андрианов.

Об этом ставили в известность только авторов заказных проектов. Остальных участников конкурса вообще не информировали. Форма, в которой нам высказывалось пожелание жюри, была весьма простой и ясной: «Не переделаете проектов – отберем деньги через суд».

К чести участников конкурса следует отметить, что ни один из проектов второго тура не отображал «непоколебимую волю нашего народа в борьбе за победу великих идей коммунизма». Тянуть уже было некуда, и жюри было вынуждено принять решение. Когда Андрианов вручил нам грамоты за первое место, мы были крайне удивлены их странным текстом. Выглядели они так:

«Жюри конкурса на проект памятника-монумента в Шевченковском районе г. Киева в память советских граждан и военнослужащих солдат и офицеров Советской Армии, которые погибли от рук немецкофашистских захватчиков во время оккупации г. Киева, награждает (фамилия) за участие в разработке проекта, признанного одним из лучших».
Председатель жюри С. Андрианов.

Дата отсутствует. Печать Госстроя УССР. Слова «Бабий Яр» исключили совсем. Как нам объяснили позже, слова «один из лучших» были введены специально, чтобы не санкционировать заказа на проект для строительства, так как строить памятник никто не собирался. Министр культуры Бабийчук остался недоволен нашими фамилиями и анкетными данными. Через два месяца мы узнали, что заказ передали бригаде, не премированной на конкурсе. Мы обратились в Союз художников. Председатель Союза Василий Захарович Бородай написал письмо Бабийчуку, в котором говорилось, что такое положение дискредитирует систему конкурсов. Бабийчук не ответил ни ему, ни нам, правда, вновь заказанный проект тоже отклонили.

Бывал я молод и бывал я стар, Я умирал прилюдно и в пустыне… Еще я шел по Львовской в этот Яр, Где памятника нету и поныне.

Эти горькие слова Риталий Заславский написал в 1960 году, это можно было написать и в 70-м. Дальнейшее замалчивание Бабьего Яра становилось уже трудным даже для партократов, и заказ был передан в мастерскую скульптора М. Лысенко. Юрий Каплан писал по этому поводу: «Прошло немало лет, прежде чем по соседству с успевшим обосноваться здесь экспресс-кафе, где в добрые брежневские времена продавали водку на разлив, появился нелепый, другим погибшим предназначенный и не на том месте поставленный памятник».

Открытие памятника произошло 2 августа 1976 года. Место опять было выбрано не там, и памятник был предназначен совсем не тем, о чем свидетельствует его описание, приведенное в «Правде Украины»:

«Над яром застыли 11 фигур. Впереди коммунист-подпольщик. Он смело смотрит в лицо смерти, в глазах твердость и уверенность в торжестве правого дела. Сильно стиснул кулаки солдат. Рядом моряк закрывает собой старую женщину. Падает в смертную яму юноша, который не склонил голову перед фашистами. Композицию венчает скульптура молодой матери – символ торжества жизни над смертью».

И все же, несмотря на идейную целеустремленность авторов к героической тематике, и у них не обошлось без неприятностей. Кто-то из руководства обнаружил, что овраг, декоративно оформленный на площадке, имеет 6 ответвлений. Это, как им показалось, ассоциировалось со звездой Давида, которая была под запретом. Одного из авторов – архитектора Анатолия Игнащенко срочно отозвали из отпуска, пригнали на площадку строителей и заставили их засыпать одно из ответвлений. С пятиконечной звездой им как-то было спокойнее.

И снова часы истории отмерили 25 лет. Приближалась скорбная дата – 50-летие трагедии Бабьего Яра. И опять возник все тот же наболевший вопрос: где же мемориал на месте трагедии? К траурному митингу ждали высоких гостей, в том числе президента США Джорджа Буша. В срочном порядке благоустроили подходы к Бабьему Яру, установили бронзовую менору и соорудили открытый амфитеатр для проведения митинга.

Был объявлен конкурс на разработку «Мемориального комплекса Бабий Яр». Конкурс проводился в два тура. Первый – открытый на разработку эскиза-идеи, второй тур – заказной конкурс среди авторов пяти лучших проектов первого тура. На этот раз в программе ничего не говорилось о «непоколебимой воле нашего народа в борьбе за победу светлых идей коммунизма». Комплекс Мемориала «Бабий Яр» предусматривался весьма значительным, общим объемом 40 000 кубических метров.

Работали мы, как и 25 лет назад, с Юрием Паскевичем. На этот раз к нам присоединился талантливый художник Ким Левич. Первая входная улица нашего Мемориала решалась так, чтобы она была очень знакомой. Она должна была напоминать и улицы старого Киева, откуда уходили в сентябре 41-го евреи целыми семьями в Бабий Яр, и старые улицы всех гетто. Эта улица выводит на небольшую центральную площадь, с которой можно пройти в Зал Памяти Жертв фашизма, мемориальные залы Бабьего Яра. По оси главного зала вход в синагогу. Зал памяти погибшим в Бабьем Яру заканчивался площадкой-балконом, выходящим на склоны Яра. С него виден был «карниз смерти» – место расстрела обреченных.

На этот раз жюри не тянуло с вынесением решения. Оно было готово к торжественной дате 29 сентября 1991 года. К участию во втором туре допустили 5 творческих бригад, в том числе и нашу. Обнадеженные оперативностью первого тура, мы ждали заказа. Но заказ не поступал. Уехал Джордж Буш, уехали представители из Израиля, и о нас забыли. Тогда конкуренты объединились и начали пытаться пробивать этот второй тур своими силами. Среди нас были крупный общественный деятель Лариса Скорик, заслуженный архитектор Украины Анатолий Игнащенко. В январе мы несколько раз встречались с учредителями конкурса. Мы были согласны на все. Мы даже готовы были создать единую бригаду. Мы ходили по разным инстанциям вместе с президентом Союза архитекторов Украины Игорем Шпарой. Оказалось, что Горсовет не располагает средствами и считает, что это дело Министерства культуры. Министр культуры сообщил нам, что они могут осуществлять только идейное руководство. Из Союза художников нас отослали в Общество еврейской культуры, оттуда в Центр «Бабий Яр», оттуда в горсовет. Круг замкнулся.

…Прошло 9 месяцев. 29 мая, в канун своего отъезда в Соединенные Штаты, я бродил в последний раз по склонам Бабьего Яра. Был тихий весенний день. В памяти настойчиво звучали стихи Евтушенко:

«Над Бабьим Яром памятника нет, Крутой обрыв, как грубое надгробье».

Крутые обрывы уже не походили на грубое надгробье. Они заросли густым лесом и кустарником. И лишь на одной из аллей затерялась небольшая менора, как символ благих порывов властей. Будут ли еще порывы? Приведут ли они к созданию Мемориала?

Молчат 100 000 безвинно погибших. Но забвения нет и не может быть, ибо Бабий Яр в памяти каждого из нас.