Город Киев славился своими конкурсами с давних времен. Просматривая журналы «Аполлон», издававшиеся в начале XX века, я находил статьи Кузьмина и Лукомского, посвященные этим событиям. Статьи эти трудно было обвинить в доброжелательности. В 1910 году Кузьмин писал:

«В последнее время художественной злобой дня в Киеве были, несомненно, конкурсы проектов для памятников Шевченко и императору Александру П… Ни один из памятников Шевченко одобрен не был даже мягким и добрым киевским жюри. Я видел эти модели, когда они, сбитые в кучу, конфузливо прятались по углам зала городской думы, уступив свои места проектам памятников Александру П. Боже, что за унылое зрелище!»

Еще в институтские времена я участвовал в конкурсе на проект триумфальной арки в Киеве в честь воссоединения Украины с Россией. Проектов была масса, и их выставили в здании костела напротив Владимирской горки. Были профессиональные подачи, были рисунки от руки и просто описания. Особенно запомнилась тетрадь, которая лежала на отдельном столике, и в которой аккуратнейшим каллиграфическим почерком дано было описание предлагаемого проекта. Писал, очевидно, сельский учитель:

«Я считаю, что триумфальная арка не сможет передать все значение объединения двух великих народов. Я предлагаю вместо арки запроектировать большую круглую площадь где-нибудь на склонах Днепра. На этой площади, на пьедесталах, поставить огромные стеклянные шары. Эти шары нужно наполнить настойкой из барбариса сиреневых оттенков. Я пробовал – очень красивый цвет получается. Между шарами, тоже на пьедесталах, я предлагаю поставить бронзовые скульптуры крупнейших деятелей русского и украинского народов: Лысенко, Чайковского, Рахманинова, Шевченко, Сковороды, Пушкина, Лермонтова, Франко, Левитана и Тычины. В эти скульптуры нужно вмонтировать микрофоны с магнитофонами, которые могли бы произносить стихи и крылатые выражения этих великих людей разными голосами. Вокруг площади должны быть расставлены прожектора и мощные фонари.

И вот, представьте себе, в дни празднеств, или просто в воскресные дни, на этой площади Дружбы Народов собираются толпы людей – идет всенародное гулянье. В это время играет праздничная музыка – люди танцуют. Периодически музыка прерывается, и какая-нибудь из скульптур произносит изречения. Такое решение будет не только символом дружбы наших великих народов, но и создаст атмосферу праздника в городе.

Деньги за первую премию выслать по адресу…»

Когда через много лет в Пионерском парке поставили памятник в честь воссоединения Украины с Россией, у многих, знакомых с этим конкурсом, создалось впечатление, что авторы в чем-то следовали за приведенным выше проектом – во всяком случае в вопросах разностильности и большой асфальтированной площади.

Много неосуществимых глобальных идей, связанных с архитектурой, рождается в головах самых различных людей. Во время моего пребывания в аспирантуре особенно богатой в этом отношении считалась пожилая дама-архитектор Холостенко – сестра одного из наших известных архитекторов. Она отличалась некоторыми странностями и настойчивостью. Ее появление вызывало всегда легкую панику в рядах нашего начальства. Рассказывают, что однажды наш заместитель директора по науке сорок минут скрывался в мужском туалете, так как это было единственное недоступное ей место.

Вторым человеком по количеству идей, которого боялось руководство института, был полковник в отставке – человек глубоко невежественный в архитектурных вопросах, но, тем не менее, весьма настойчивый. Когда его идеи были полностью отвергнуты, он пошел жаловаться в Госстрой, потом в Совет Министров и в ЦК. Суть жалоб была такова: он придумал новые дешевые методы строительства, а в институте сидят вредители, известные всем как пропагандисты излишеств, которые игнорируют его новые идеи. На имя института пришли письма высокого начальства с требованием разобраться. Деваться было некуда. Директор назначил заседание Ученого совета.

В первый раз я видел, чтобы Совет собрал такое количество слушателей. Двери зала заседаний Ученого совета были открыты, и народ толпился даже в коридоре. Наш бравый полковник не мелочился и не экономил на подаче. Все рисунки были окантованы в дорогие рамы. Директор редставил его как человека разработавшего новые предложения, в которых просят разобраться наши руководители. «Рассмотрение будет вестись на демократических началах, и поэтому рецензентов мы не назначали» (насколько мне известно, просто все категорически отказались).

Слово предоставили докладчику. Полковник начал в бодром темпе. Сначала он осудил архитекторов как консерваторов, носителей излишеств, транжирящих государственные средства. Потом перешел к сути дела.

– В настоящее время строятся дома с большими залами, понимаете ли, с большими железобетонными конструкциями. Я решил это дело упростить. Когда нам прикажут построить, понимаете ли, театр или даже цирк с большим залом, мы должны насыпать из земли холм круглой формы, как купол. Чтобы земля держала форму, ее можно немного намочить. Потом этот холм обкладываем кирпичом на растворе. При этом оставляются отверстия в рост человека и больше. Через неделю после этого вызываем полк солдат с лопатами, подпускаем их к отверстиям, и они постепенно выгребают землю. Остается, понимаете ли, огромный купол. Такой же прием можно применить и для других зданий. Экономический эффект получается очень сильный. Я его уже считал. Прошу утвердить.

Встал директор. «Кто желает выступить?»

Из дверей раздался голос:

– Аналогичным приемом пользовались в Риме для малых куполов, только там не пригоняли полк солдат, а объявляли, что в грунт положили золотые монеты и его разгребали добровольно за считанные часы.

– Вы выйдите и выскажитесь, – предложил директор, но комментатор, стоящий в дверях, смылся. – Кто еще хочет высказаться? – Гробовое молчание. – Ну, тогда я должен перед вами извиниться. Меня на двенадцать вызывают в Госстрой. В дальнейшем заседание Совета будет вести мой заместитель – наш глубокоуважаемый Михаил Игнатьевич, – и он быстро выбежал из зала.

Глубокоуважаемый Михаил Игнатьевич побледнел. Он огляделся по сторонам с тайной надеждой – но, увы, больше передоверять ведение Совета было некому.

– Кто хочет высказаться? – спросил он внезапно охрипшим голосом без всякой надежды. И вдруг произошло чудо.

– Я, я! Я очень хочу высказаться! – раздался задорный голос, переходящий в крик.

Это была мадам Холостенко. Она стремительно начала пробираться от дверей, неся под мышкой рулон чертежей.

– Товарищи! Мы только что прослушали доклад. Это не доклад – это бред. Да как вы посмели явиться сюда с этими детскими рисунками и ничтожными мыслями. Вы глубоко невежественный человек. Вам надо сначала пойти немного подучиться.

– Но позвольте…

– Не позволю!

– Я буду жаловаться! Как вы смеете меня оскорблять?

– Жалуйтесь куда угодно! Мне наплевать! Безграмотный проходимец! А вы посмотрите, товарищи, на это оформление, на эти золоченые рамы, на эту безвкусицу! Устроил здесь Эрмитаж!

– Вам это так не пройдет!

Народ был в восторге. Начинался откровенный скандал. Михаил Игнатьевич провозгласил для приличия:

– Товарищи, перестаньте спорить.

– Хорошо. Я перехожу к делу, – заявила боевая оппонентка. – В одном прав был докладчик: основная проблема – снижение стоимости большепролетных зданий. Но она же не так решается. То, что он здесь показал, бездарно и нереально. Я вам сейчас покажу, как это делается. Это осуществляется очень просто, с помощью брусьев и канатов.

Народ стал помаленьку пробиваться вперед, предвкушая очередной цирк. Михаил Игнатьевич понимал, что следовало бы сказать «прошу ближе к теме», но воздержался. Он сидел и обдумывал письмо, которое завтра уйдет к высокому начальству. «Мы рассмотрели на заседании Ученого Совета предложение товарища Охрипенко А.В. присутствии большого количества научных сотрудников. В обсуждении приняли участие ведущие специалисты института. К сожалению, вышеуказанное предложение не получило ни поддержки, ни одобрения выступающих в связи со своей нереальностью». Он протянул секретарю несколько листков бумаги:

– Сделайте обходной листок, в котором все распишутся. Нам нужно знать, сколько пришло людей.

В это время мадам Холостенко, к восторгу публики и к ужасу отставника, снимала картины и развешивала свои чертежи…

Следующий конкурс, с которым мне пришлось столкнуться после канувшего в лету Пантеона, был Всесоюзный конкурс на Музей Ленина в Москве. Конкурс был огромным и по объему работ, и по охвату архитекторов, так что мне, молодому специалисту, предоставилась возможность в нем поучаствовать только как оформителю. Объем здания был очень велик. Доски были невероятно большими, и их было очень много.

Когда проекты прибыли в Москву, была организована выставка, а потом обсуждение. Проекты подавались под девизами. Наш соавтор, побывавший в Москве на этом обсуждении, рассказал нам весьма интересные подробности. Оказывается, несмотря на инкогнито и запечатанные конверты, все знали, где чьи проекты. В самом начале выступления носили довольно приличный характер типа: «В проекте под девизом «Солнце в квадрате» мне кажется, не совсем правильно использована градостроительная ситуация…» Через час после начала обсуждения все принципы этики были забыты, и выступающие открыто перешли на фамилии:

– Архитектор Сидоров вообще исказил подоснову, в результате чего изменился масштаб сооружения…

– Товарищи, – слабо отбивался председательствующий, – у нас же конкурс под девизами, фамилии никому не известны.

– Как это неизвестны? – раздался крик из зала. – Всем все известно. Опять тузов развесили посредине, и между ними идет драка, а об остальных забыли.

Директор, зная мои увлечения, пытался втянуть меня в конкурс на сельские здания. Больше всего идей было у Ивана Николаевича, и директор надеялся, что мы обьединим его идеи и мою подачу и всех обставим. Но наши отношения с главным к этому времени совсем испортились – он со мной не разговаривал.

Все началось с вызова в ЦК на совещание по снижению стоимости строительства сельских зданий. Директор взял с собой Ивана Николаевича как большого спеца в этом деле, к тому же чувствующего конструкцию «через штаны». Сначала все шло довольно мирно. Говорили о самане, о народных приемах строительства в селе. Потом выступил какой-то большой спец и призвал всех переходить на глино-плетень – материал, который нам уже несколько раз пытались всучить. Когда докладчик закончил и продемонстрировал на планшетах чудовищные цифры экономии, Иван Николаевич не выдержал:

– Это же вообще не конструкция, и она не поддается расчету.

– А ты кто такой? – мрачно спросил завотделом ЦК.

– Главный инженер отдела.

– Рассчитывать ему, видите ли, неудобно. Вот такие как ты инженеры со своими расчетами довели нашу строительную экономику до такого состояния. Ему, видите ли, все в железобетоне делать надо. А мы будем делать из глино-плетня – это и легко, и дешево, – победно закончил партийный лидер.

– Тогда у меня есть более рациональное и более дешевое предложение, – не унимался Иван Николаевич. – И я надеюсь, оно вам понравится.

– Вот это другой разговор. В чем же оно состоит?

– Давайте купим каждой корове зонтик – по 12 рублей на голову. Мы получим огромную экономию государственных средств.

Партийный лидер побагровел.

– Кто директор института? – Сергей Константинович тихо встал. – Выведите своего сотрудника, чтобы он не мешал нам работать, и разберите его на партсобрании.

– Я беспартийный, – успел вякнуть Иван Николаевич перед тем как директор вытолкнул его в коридор.

Выговор он, конечно, получил. Мы ему сочувствовали, так как нам всем надоели эти директивные новые материалы. Сергей Константинович был человеком мягким. Больше никаких репрессий не предпринимал, только попросил руководителя отдела не пускать больше Ивана Николаевича ни в ЦК, ни в Госстрой. «В противном случае у вас будет новый директор», – сказал он.

И тут приблизился юбилей института. Юбилеи в те времена отмечали пышно: снимали большие залы, заказывали ресторанные буфеты со всеми видами выпивки и закуски, резервировали артистов и оркестры для танцев, готовили самодеятельность, приглашали высокое начальство. Это был вопрос престижа.

В общем, за два месяца до юбилея полинститутауже не работало. Меня освободили на две недели от всех проектных работ, чтобы я нарисовал на больших листах шаржи на наших ведущих сотрудников. Они мне с удовольствием позировали, но конечную продукцию меня просили не выставлять до юбилея. Темы подсказывали иногда сами натурщики.

Для Ивана Николаевича тема сама шла в руки. Я изобразил большую корову-буренку с зонтиком, возле которой он стоял. Я был доволен. Несмотря на карикатурные искажения, он вышел очень похожим. На следующий день, как мне сказали, Иван Николаевич пришел к директору с требованием меня наказать за издевательство над непосредственным начальником.

– И не подумаю, – ответил он. – Наоборот, я ему выписал премию за оформление юбилея.

– Так вам, значит, нужен главный инженер, чтобы коровам хвосты крутить? Так вот что я скажу: или я, или он.

После выхода из директорского кабинета запал у Ивана Николаевича пропал.

Никакого заявления он, естественно, не подал. Он сидел в своем углу и бормотал: «Так, значит, коровам хвосты крутить». Со мной он не разговаривал целый год, пока не началась новая эпопея изобретений, которая привела к перемирию.

В дальнейшем я старался принимать участие во всевозможных конкурсах – это создавало большой стимул в поисках новых решений. Я участвовал в институтских, городских и республиканских, а также всесоюзных и даже международных конкурсах.

Жюри этих конкурсов, в основном, укомплектованное чиновниками, очень быстро разработало систему, которая не позволяла победителям реализовывать проекты. Делалось это так. Первая премия, а иногда первая и вторая, не присуждались никому. По решению жюри эти деньги распределялись на несколько поощрительных премий. Этим они убивали двух зайцев: во-первых, было много награжденных, во-вторых, не было проекта, который можно было бы рекомендовать для строительства.

Значительно позже я со своими коллегами Кравченко и Хорьковой и скульптором Куликовым делал конкурсный проект памятника Ивану Франко в Ивано-Франковске.

Площадка была выбрана странно. Памятник должен был разместиться на месте памятника Ленину, а вождя мирового пролетариата предусматривали перенести на другое место.

Сразу после заседания жюри мне позвонил знакомый скульптор и поздравил:

– Молодцы! Ваш проект признан лучшим.

Мы сразу же помчались в выставочный зал на Институтскую посмотреть на результаты. На нашем проекте висела табличка «3-я премия». Рядом на шести проектах висели таблички «Поощрительная премия». Я позвонил знакомому скульптору и спросил:

– Как же так? В программе же было написано, что премии присуждаются за относительно лучший проект.

– Что ты не понимаешь, старик? Все же очень просто. Дать первую или вторую премию – значит санкционировать строительство. А строить его никто не будет. Во-первых, площадка выбрана по-идиотски – на месте памятника Ленина, который никто переносить не собирается, а, во-вторых, Иван Франко никогда не был в Ивано-Франковске. Так что бери премию и сиди тихо.

Если в конкурсе на проект монумента Джефферсона вкралась ошибка, допущенная жюри, то в наших конкурсах появлялись ошибки, санкционированные свыше. Особенно ярко они проявлялись, в конкурсах на монумент в Бабьем Яру.