ИЗДАТЕЛИ

Да, диссертацию нужно было продать. Причем, продажа в розницу не получалась. Статьи печатались редко, и за них мало платили. Нужно было издавать книгу. Я созвонился с издательством по архитектуре и назначил свидание с директором. Помня небезызвестное изречение, что краткость – сестра таланта, я решил назвать книгу одним словом «Инсоляция». Директор принял меня весьма любезно, терпеливо выслушал мой доклад и довольно благосклонно посмотрел многочисленные иллюстрации. Когда я закончил, он вяло сказал:

– Название никуда не годится.

После этого наступила длительная качаловская пауза. Я терпеливо ждал.

– Иллюстрации тоже никуда не годятся, – сказал он уже с большим энтузиазмом.

Я обреченно ждал уже третьего определяющего заключения, что текст тоже никуда не годится, но тут он совершенно неожиданно сказал:

– Но печатать мы ее все-таки будем. – Он заявил это, якобы превозмогая себя. – Вы можете предложить двух докторов наук в качестве рецензентов, но таких, чтобы материал им понравился? Обратимся к ним естественно мы, а не вы.

– Могу даже трех.

– Это слишком. Излишний ажиотаж нам не нужен. Постарайтесь найти таких, которые не будут тянуть по полгода.

– А как же с названием?

– Это просто. Напишите различные варианты. Ну, скажем так, принесите мне штук сорок-пятьдесят, и я выберу.

– Так много?

– Когда люди хотят печататься, они придумывают и сто названий.

– А что же делать с иллюстрациями?

– Вот тут не надо жадничать. У нас есть свой художник. Он их перерисует. Ему же тоже надо дать заработать на кусок хлеба. Оформляйте заявку. Форму вам даст Валентина Ивановна, она сидит в соседней комнате. И напишите аннотацию. Сейчас мы готовим план изданий на будущий год. Через месяц ищите его в магазине технической книги.

Можете не сомневаться, что каждый день я заходил в магазины технической книги, но плана издательства не было. Наконец, месяца через три он появился. И в нем, действительно, была заявлена моя книга, правда, с другим названием: «Солнце в архитектуре», но мне на это было наплевать. Главное, что она была в плане. Я тут же засел за рукопись, откорректировал ее, вычитал, перепечатал, написал вступление и заключение и стал ждать. На мои звонки в издательство к Валентине Ивановне я слышал один и тот же ответ: «Год же еще не кончился, куда вы торопитесь?» Появление в издательстве с коробкой шоколада не дало никакой дополнительной информации. Я не знал, что год – это такой длительный промежуток времени. Наконец, год закончился, и, когда я позвонил директору, он мне сказал: «Мы вашу книгу перенесли на следующий год. Тут у нас произошли некоторые перестановки». Через день я встретил Сергея – архитектора, у которого вышло уже несколько книг. Он мне все объяснил.

– Твою книгу держат для солидности и объема плана. Они закладывают в план 120 книг, а печатают 30. Во-первых, каталог должен выглядеть так, чтобы не стыдно было показать начальству, во-вторых, многие авторы не представляют в срок рукописей.

– Что же делать?

– Ждать счастливого случая. И на старуху бывает проруха. Я, например, напечатал свою первую книгу, когда четыре автора не дали рукописей, и редакторы сидели без работы.

Вскоре мне позвонил инструктор ЦК, которого я знал еще по институту. Просил приехать, захватив мои инструменты, сказал, что пропуск уже заказан. Оказалось, что им запроектировали новый корпус для санатория ЦК в Пуще-Водице, и он хочет, чтобы я проверил, правильно ли он сориентирован. Я разложил свои «солнечные транспортиры» и поведал ему все, как на духу: когда придет солнышко, в какую палату, когда уйдет, где попадет на койку раньше положенного и потревожит сон ответственного партийца, где нужны жалюзи, где увеличить лоджии. Он слушал как зачарованный, просил все это написать, сказал, что покажет высокому начальству, и поинтересовался, где можно прочитать об этой методике. И тут я понял, что наступил мой звездный час.

– Да вот, валяется в нашем издательстве моя рукопись уже второй год, и никто ее не хочет печатать.

Через минуту он уже звонил: «Мне директора. Это из ЦК, Проценко. Разыщите его и пусть немедленно мне перезвонит. Телефон он знает». Через пять минут раздался звонок.

– А, это ты! Что случилось? Да много чего случилось. Давно тебя не проверяли. Надо будет тебя пригласить на беседу. О чем? О том, для чего ты печатаешь свои планы и не выполняешь, о том, что у тебя второй год валяется неизвестно где рукопись нужной книги, о том, что наши архитекторы проектируют дома, совсем не считаясь с климатическими условиями Украины, а у тебя лежит книга по инсоляции, и ты о ней забыл. Молодец, угадал. Да, речь идет именно об этой книге. Так что займись ею и не составляй липовые планы.

На следующее утро позвонил директор и попросил меня зайти. Как только я зашел к нему в кабинет, он начал выяснять:

– Что произошло? Почему Проценко поднял такой шум из-за вашей книги?

Я ему изложил нашу вчерашнюю беседу.

– Ах, вот оно что! Хорошо, я дам редактору, пусть он посмотрит.

И опять началась волынка. Редактор, которой передали мою книгу, на мои звонки отвечала сухо: «Я сейчас загружена. Позвоните через месяц». Я рассказал об этом одному из своих приятелей, чем вызвал его глубокое возмущение, но не издательством, а мною.

– Что ты там наплел этому директору? Кому нужна была эта комсомольская честность? Зачем ему знать, что ты рецензировал какой-то проект? Ты должен был сказать этому директору, что Проценко твой родственник, и что он переживает за издание твоей книги, что его жена не дает ему покоя с этим вопросом. Тогда ты бы посмотрел на его реакцию.

Через два месяца я делал новое заключение по спальному корпусу для ЦК. Проценко поинтересовался, как идут дела с книгой, после чего опять устроил очередной разнос директору издательства и предупредил, что, если он будет игнорировать указания вышестоящих организаций, то на его место всегда найдется много желающих.

На сей раз при встрече с директором я вел себя откровеннее, и на его вопрос: «Почему такая спешка?», ответил туманно:

– В основном, потому что эта книга очень нужна архитекторам.

Но тут же намекнул на наши родственные отношения с Проценко. Мой приятель был прав. После этого все пошло как по маслу. Книга вышла в срок.

Писательский зуд – это как болезнь. Когда я увидел напечатанной свою первую книгу, меня, несмотря на всю мою занятость, тут же потянуло написать вторую. На сей раз я был уже тертый калач. Я знал, что нужно писать книгу, которая сможет заинтересовать издательство. Вторую книгу я озаглавил: «Методы и инструменты архитектурного проектирования». Кроме того, я ввел подзаголовок: «Справочное пособие». Этим я убил двух зайцев. Во-первых, на справочную литературу легче идут издательства, во-вторых, гонорар выше. Отпуск я провел на даче, обложившись кучей литературы, благо, все время шел дождь, и написал книгу. Редактирование шло как по маслу, и загвоздка произошла только в финале.

Наш институт находился в Софийском подворье, а недалеко от нас на улице Владимирской располагалось небезызвестное серое здание, построенное по проекту знаменитого Щуко, в котором размещался КГБ. Говорили, что с балкона ресторана, расположенного на крыше гостиницы «Киев», видны были стены внутренней тюрьмы КГБ. В один прекрасный день в нашей мастерской появился молодой человек, спросил начальника и отрекомендовался как представитель этой грозной организации, что само по себе не предвещало ничего хорошего. Однако его визит был весьма мирным. Оказывается, их ведомственная столовая была недогружена, и он предложил, чтобы мы в ней обедали, но пропуска себе оформили в спецчасти после проверки. Для нас наступили золотые времена. Кормили там вкусно, стоило это намного дешевле, и, кроме того, в буфете можно было купить икру и осетрину.

Правда, у меня был небольшой эксцесс, когда дежурный остановил меня на входе и сказал:

– Вообще у нас не положено пускать с бородой, но, учитывая ваш возраст (а надо сказать, что ко времени написания второй книги у меня появилась легкая седина), я думаю, что начальство возражать не будет.

После этого ко мне подошел один наш бородатый архитектор Сережа и попросил его провести, так как его не пускали по той же причине.

– Сережа, я рад буду тебе помочь, только после достижения определенного возраста.

– Какого? – поинтересовался Сережа.

– Ну, эдак лет через 20.

– Тогда пойду лучше сбрею бороду, – сказал расстроенный Сережа.

Аналогичное предложение от столовой поступило и сотрудникам моего издательства, так как оно находилось в том же подворье. Время трапезы у нас совпадало, отличный и недорогой обед способствовал хорошему настроению, так что скоро я перезнакомился со всеми сотрудниками издательства. Особенно хорошие отношения у меня установились с главным редактором. Он очень любил плакаться мне на нерадивость и аполитичность авторов. Он жаловался на то, что они недостаточно ссылаются на директивные документы, что применяют много иностранных терминов, что библиография изобилует трудами зарубежных авторов, в основном, капиталистических стран. Я сделал вывод, что он больше принадлежит организации, которая нас кормит, чем своему издательству.

И вот, когда редактирование моей книги подошло к концу, мне позвонил редактор и сказал, что меня хочет видеть главный. Не успел я переступить порог его кабинета, как он вскочил с кресла, воздел руки горе и запричитал страшным голосом:

– Александр! Что же ты с нами делаешь? Так и знай, что несмотря на наши хорошие отношения, я эту книгу не пропущу.

– А что, собственно произошло?

– Он еще спрашивает! Во первых, ты рисуешь голых баб.

– Каких еще голых баб?

– Вот, вот смотри рисунок 38.

– Так это же классические пропорции человеческого тела, силуэт женщины.

– Не дури мне голову. Это никакой не силуэт, это голая баба. А если тебе нужно показать пропорции человеческого тела, так нарисуй одетого мужика и обмеряй на нем все, что тебе угодно. Это нужно или убрать, или переделать. Теперь, что это ты нарисовал на следующем рисунке, какой-то однорукий инвалид с клешней. Вот написана его фамилия «Модулор».

– Это не я нарисовал. Это Корбюзье нарисовал.

– Вот и хорошо. Корбюзье нарисовал все наперекосяк – он известный абстракционист, а ты возьми, да и исправь. Ты же у нас социалистический реалист. А вообще, я тебе должен сказать, что с рисунками у тебя плохо дело. Вот у тебя раздел «Архитектурный рисунок» – сплошные церкви. Прямо не справочное пособие, а Евангелие. Да еще старье. Все придется переделать.

– Но я же взял для примеров рисунки классиков архитектуры, чтобы показать, как они работали акварелью, пером, углем.

– А ты не бери классиков. Возьми и сам нарисуй. Что, у нас мало новых зданий на Оболони, на Березняках? Нет, рисунки необходимо переделать. А что у тебя тут за ссылки на зарубежных авторов? М. Тваровский. А второй инициал?

– Это Мечислав Тваровский, он поляк. Поляки не пишут второго инициала.

– Они не пишут, а мы пишем. Узнай и поставь. Идем дальше. А. Дюрен.

– Не Дюрен, а Дюрер. Это великий немецкий художник эпохи Возрождения.

– Ну вот, сам говоришь – великий. Так посмотри его биографию и узнай, как звали папашу. А библиография вообще никуда не годится. Что это за Н.А. Рындин, 1908 год. Кто это может проверить, что он делал после революции. А твой поляк Тваровский не был часом в «Солидарности»? Ты можешь принести справку от посольства? В общем, так: все ссылки на книги, изданные до 45-го года убрать. В предисловии сошлись на последние постановления партии и правительства. На все исправления даю тебе месяц. Желаю тебе успехов, и чтоб знал в дальнейшем: главное – это политическая направленность.

Я пошел к своему редактору с тяжелым сердцем и начал ей излагать беспросветное содержание нашей беседы.

– А вы не переживайте, – скажу вам по секрету, что за месяц он все забудет. Так что мы минимум исправим, уберем обнаженную даму, да простит нам Дюрер, исключим старую литературу и все пройдет как по маслу. Сроки уже поджимают.

Действительно, когда я пришел к нему через месяц, он был уже в более благодушном настроении:

– Ты все исправил? Давай посмотрим выборочно. Нука, покажи предисловие. Ага, постановление о строительстве есть. Уже хорошо. Так, теперь посмотрим библиографию. Так, так, 1965 год, 1960-й, 1971-й… Вот видишь. Можешь, когда хочешь. Совсем другое дело. Голых баб нет? Остальное на твоей совести. Я подписываю, но надеюсь, что ты нас не подведешь.

И рукопись пошла в работу. ЛИТ (цензура), набор, верстка, корректура, правка и т. д.

Уже в Филадельфии, вспоминая об этом, я думал, каким длительным и мучительным был этот процесс. Передо мной лежат две маленькие дискетки. На них поместилась книга объемом 25 печатных листов, которую написали мы с Леночкой в Филадельфии и издали с помощью великолепного профессионала-полиграфиста Исаака Вайнштейна.

Книга «Лики великих» о жизни и творчестве великих эмигрантов – деятелей искусства. На этой дискетке вся рукопись с иллюстрациями, заставками, обложкой и титульным листом. Ее можно взять и сразу передать в типографию.

 

LAS VEGAS

Мучительный процесс издания книги стал для нас в Филадельфии, с одной стороны, намного проще, с другой, – намного сложнее. Проще потому, что сам себе редактор, корректор, наборщик, художник, не зависишь ни от цензуры, ни от каких издательских деятелей в штатском. Никто от тебя не требует устанавливать имя и отчество Рембрандта, не ищет голых баб и не вымарывает иллюстрации с религиозной тематикой. Сложнее потому, что почти невозможно найти издателя, который бы хотел быть дистрибютором (реализатором) книги на русском языке. И самая малоприятная деталь состоит в том, что платить издателю нужно из собственного кармана.

– Я слышал, вы закончили книгу, – звонит вам такой издатель, в прошлом научный сотрудник, узнавший о вас с помощью непонятных источников. – Сейчас вы, наверное, не можете решить, куда ее нести и где ее издавать. Я вам хочу посоветовать принести ее мне.

Скажу без лишней скромности, что это дело у меня налажено. Дешевле чем я, у вас никто не возьмет. Если вам нужны рекомендации, я дам телефоны нескольких известных филадельфийских поэтов.

Недостатка в «известных» поэтах русская эмиграция не испытывает. Многие пожилые люди незнание английского компенсируют переходом на поэтический русский язык. Кроме того, приятно увидеть книжечку стихов, увенчанную собственной фамилией. Некоторые из них подвизаются в жанре поздравительных публикаций:

В большом ходу также объемистые стихотворные адреса, зачитываемые на торжественных пьянках в русских ресторанах.

Но вот тут ваш новоявленный издатель допускает непростительную ошибку. На вопрос: «Можно ли дать вам рукопись на дискете?», он отвечает:

– Дискета – это очень хорошо, но, я думаю, сначала мы подпишем договор, и вы дадите мне задаток и рукопись в распечатке, а мы тут же сможем пустить ее в работу.

У нас как раз сейчас есть пробел во времени. Я думаю, экземпляров 50 будет достаточно?

И тут вы сразу можете понять, в какую «работу» он запустит вашу рукопись. Распечатку, полученную у вас, он ни в какую типографию не отдаст, а, ничтоже сумняшеся, размножит ее на ксероксе и переплетет книги в домашних условиях на кухне, между плитой и тостером. Книги получатся криво обрезанными и через неделю начнут распадаться. О правках не может быть и речи.

Поэтому первые контакты на издательском фронте мы установили с американским издателем. У него была своя типография, и он печатал рекламы для супермаркетов. Мне нужно было отпечатать буклет с моими живописными работами и отзывами в американской прессе. Цена, которую он предложил, показалась нам чудовищной, но, когда мы поговорили с другими издателями, мы поняли, что он благородный человек. Кроме того, он оказался любителем живописи и согласился взять часть оплаты картинами. В это время мы как раз нашли выгодный вариант тура в Лас-Вегас, и вопрос стоял так – либо буклет, либо Лас-Вегас. Его предложение насчет картин несколько упростило выбор. Мы дали ему аванс, и он сделал фотографии работ на цифровой камере. Дизайн он предложил сделать сам, так как у него большой опыт в этом деле. Но когда он показал сигнальный оттиск буклета, мы пришли в ужас. Постоянная работа над рекламой супермаркетов наложила отпечаток на его творчество. Картины были представлены броско, но косокриво, между ними были красные, синие и зеленые полосы и пятна. Надписи разбегались в разных направлениях, даже вверх ногами. Я сделал собственный эскиз и стойко требовал его выполнения. Мистер Джеймс сопротивлялся недолго и отпечатал буклеты очень профессионально. Когда наступил час расплаты, он пришел к нам домой и отобрал себе четыре картины.

Мы были несколько обескуражены, так как рассчитывали отдать холсты на большую сумму. И тут он предложил совершенно неожиданное для нас, чисто американское решение. Он выбрал часть работ, напечатанных в буклете, и предложил на оставшуюся сумму подписать с ним документ, что он получает эксклюзивное право делать с этих работ репродукции. Так что путь в Лас-Вегас был для нас открыт.

В наших путевых дневниках было много веселых рисунков и стихов. Изобилие рисунков было вызвано тем, что наш дневник часто рассматривали американцы, не понимающие по-русски. Коротенькие стихи легче вписывались в странички дневника, чем обстоятельные описания. Вот некоторые рисунки и фрагменты из дневника, да простят нас строгие ценители поэзии.

Для начала мы заходим в Интернет, чтобы ознакомиться с погодой в Лас-Вегасе, хотя твердо знаем, что верить прогнозам нельзя. В первые годы пребывания в Америке мы поражались точности прогнозов синоптиков. Потом начался переход на новые компьютерные программы. Попадания стали все реже и реже. Спасало их то, что на четырех разных каналах телевидения прогнозы были разными, и вы могли выбрать себе любой по вкусу. С 2002 года синоптики придумали новый прием, избавляющий их полностью от ответственности. «Вероятность дождя 50 %, вероятность снегопада 40 %». У нас даже появилась ностальгия по киевскому телефонному прогнозу 60-х, кончавшемуся словами: «Черговий сiноптик Варемуха». В конце концов мы поняли, что компьютерный прогресс в делах синоптиков привел к тому, что все надо принимать наоборот. Нам предсказали в Лас-Вегасе снег с дождем. Естественно, мы сделали вывод, что погода будет отличной, и были правы.

По улице пройти трудно. Завлекают путаны и их бесчисленные агенты в бани, массажные кабинеты, на стриптизы. Через 10 минут карман полон визитных карточек с самыми откровенными и заманчивыми предложениями, недаром ведь Лес-Вегас называют городом греха.

Вслед за Парижем мы попадаем в Венецию, перед нами во всей красе – Сан-Марко, Прокурации, Кампанилла, Дворец Дожей. На втором этаже воссоздана натуральная Венеция – каналы, гондольеры, мостики. Все почти, как в Италии, только качественнее и новее.

Действительно, номер в шоу Jubilee у него был потрясающим. Вытащив на сцену клетку с огромным бенгальским тигром, фокусник набросил на нее короткое покрывало, раскланялся, сдернул покрывало, и за ним оказался вертолет с уже заведенным винтом…

Удивительная история одного из основных создателей этого сказочного великолепия в пустыне – Стива Винна. Его дед, Яков Вайнберг, был актером в маленькой бродячей трупе, скитавшейся по Литве. Он эмигрировал в Америку, где его сын, отец Стива, зарабатывал на жизнь рисованием вывесок для магазинчиков, пивных, игорных заведений. Постепенно он накопил немного денег, поменял фамилию на Винн и открыл собственный игорный дом. Своему сыну Стиву он дал хорошее образование – военная академия и университет, но оставил ему полуразрушенный бизнес и 350 тысяч долга. Однако Стив выдержал этот удар, и уже в 1967 году, в возрасте 25 лет, появился в Лас-Вегасе. Так началась его головокружительная карьера. Это ему принадлежала идея создания тематических казино: «Luxor» – казино в виде египетской пирамиды, «New York-New York», воссоздающий образы статуи Свободы, Эмпайер Стэйт Билдинг и Бруклинского моста, «Mirage», «Treasure Island» (Остров сокровищ) и т. д. В 1998 году он открывает резорт «Bellagio», стоимость которого превысила полтора миллиарда долларов, ставший символом роскоши и высокого вкуса с 500-миллионной картинной галереей и поющими фонтанами. Мы уже застали это удивительное зрелище, когда струи фонтанов взметаются в небо, меняя цвет и высоту синхронно с классическими ариями в исполнении Паваротти и Доминго.

Впоследствии, в 2000 году, он продал все свои казино корпорации Kirk Kerkorian’s MGM Grand, Ink. и создал за 2,7 миллиарда долларов совершенно невиданный отель-казино, в котором расположились рестораны с кухнями всех континентов, поля для гольфа, бальные залы, фитнес-центры, парки с тропическими растениями, огромная картинная галерея, не говоря уже о невиданных шоу, водопадах и прочих чудесах. За образец архитектуры Винн взял собор св. Петра в Риме.

«Я хочу, чтобы меня помнили не только как бизнесмена, изменившего Лас-Вегас, – говорил он, – но и как человека, для которого важнее всего духовное начало, классическое искусство великого прошлого». Этот отель он открыл в апреле 2005 года и дал ему свое имя – «Wynn Las Vegas Resort».

Буклет, отпечатанный до отъезда, оказал нам неоценимую службу. В вестибюле казино обычно находятся representatives различных отелей. Подошли к одному из них, познакомились и вручили буклет – вдруг кто-то из богатых заказчиков заинтересуется моей серией картин «Атлантик Сити». На них были изображены все виды азартных игр и сами игроки, сжираемые всяческими неправедными страстями, теми же, что и в Лас-Вегасе. Эффект получился совершенно неожиданный.

– О! Вы известный художник и архитектор. Вот моя бизнес-карта, вот буклеты нашего отеля. Вы обязательно должны быть на нашей презентации. Мой шеф будет чрезвычайно рад вас видеть. Не волнуйтесь, это займет не больше часа. Вы же все равно должны съесть свой ланч. Так вот, ланч будет подан во время презентации. Мы, в свою очередь, в знак благодарности, хотим преподнести вам билеты на какое-нибудь великолепное шоу. Вас устроит Фоли Бержер?

Устроит ли меня Фоли Бержер! Когда я в первый раз был в Париже, вырвавшись еще из СССР, я жил в отеле на улице Консерватории в двух кварталах от Фоли Бержер. И, естественно, в обход наших сопровождающих архитекторов в штатском мы посетили это роскошное зрелище. Память об этом осталась надолго.

После знакомства с первым representative мы поняли, как надо действовать. Мы посетили все самые интересные шоу Лас-Вегаса, сидели на лучших местах и не вложили в это ни одного цента. Вообще, нам не приходилось особенно сорить деньгами, нас постоянно чем-то угощали и ублажали. В Лас-Вегасе к вопросам комфорта относятся серьезно. В связи с тем, что нас сначала поселили не в том номере, который был заказан, нам предоставили бесплатное питание на всю неделю в буфетах. Однажды утром в номере над нами заверещала дрель, и мы позвонили на front desk. Перед нами тут же извинились, прекратили шум и любезно предоставили прощальный бесплатный ужин в лучшем ресторане отеля.

Все это я вспоминал в самолете по дороге домой. Дорога домой, она всегда приятна, откуда бы ты не возвращался. Недаром американцы говорят: «My home, sweet home». На сей раз наш дом был в Филадельфии. Вернее, не «наш дом», а снятая в аренду квартира. А это не одно и то же, как показали дальнейшие события. Квартира была просторной и удобной, но не нашей.

И все-таки это был наш дом. Я по гороскопу «рак», и как всякий рак-отшельник, таскающий свою раковину на себе, ревниво отношусь к своему домику, к своему жилищу. Я стараюсь при любом переезде сохранить ту атмосферу, к которой привык издавна. Поэтому я перевожу с собой в новое жилище библиотеку, картины, сувениры, воссоздающие все то, к чему я привык. А если учесть, что в этот комплект входит, в первую очередь, моя дорогая супруга, то каждое новое жилье для нас остается «My home, sweet home». И только один раз возвращение домой было не совсем приятным. Это было после развода с моей первой супругой. Меня ждали бесчисленные перемены.

 

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ

Большие перемены произошли в нашей квартире. Собственно, начались они еще задолго до этого. Первое приятное изменение, как мы уже писали, доставили нам наши родственники. Моя двоюродная сестра, попросившая остановиться у нас временно со своим семейством, задержалась на 10 лет. После этого она пришла к отцу и начала плакать:

– Мы все равно будем жить у тебя, так как квартира нам не светит. Я себя чувствую очень неловко, так как живу за твой счет, и, в то же время, я как бездомная. Открой нам, пожалуйста, лицевой счет на эту комнату. Нам будет легче хотя бы в моральном отношении.

Отец не соглашался, так как против этого было управление делами Академии архитектуры. Но моя родственница была человеком активным и очень настойчивым, к этому обязывала ее профессия – она была прекрасным театральным режиссером. Отец же был человеком мягким. И она-таки его уговорила. Как только лицевой счет был открыт, родичи обменяли комнату, подсунув нам многочисленную семейку бывшего начальника одного из лагерей ГУЛАГа. Контингент наших соседей вырос до 18 человек.

Второй удар нам нанесла ближайшая соседка, обменяв свою комнату с некоей мадам Петросян. Новая соседка была незамужней дамой. Она обладала могучим восточным темпераментом и тяжелым характером. Соседи ее побаивались. Она ходила гвардейской поступью по коридору, печатая шаг хорошо подкованными сапогами. Этот променад она в первый раз совершала в 6 утра особенно громоподобно, как на плацу, направляясь в туалет. При этом она будила все мирное население нашей квартиры. Старенькая соседка Надежда Петровна задавала мне без конца один и тот же риторический вопрос: «Зачем женщине нужно идти в уборную в сапогах строевым шагом?» Свою деятельность в нашей квартире она начала с того, что, не спросив ни у кого, демонтировала газовую колонку. На вопрос: «Зачем это было делать?» – она сухо отвечала: «Для безопасности». Следующий демарш состоял в том, что она на писсуаре в ванной комнате поместила кусок картона с вызывающей надписью: «Не сметь пользоваться!» На жалобные претензии мужской части населения нашей квартиры она отвечала твердо: «Я не позволю, чтобы эта гадость была в нашей ванной». Кто-то, наконец, решился снять картонку, и на следующий день писсуар был тоже демонтирован. Слава Богу, отец уже не участвовал в этих баталиях. Он перебрался в кооперативную квартиру.

Третий удар нанесла мне моя бывшая супруга, отсудив комнату и, естественно, тут же ее обменяв. Таким образом, в результате у меня осталась хоть и большая, но одна комната.

В комнату, экспроприированную моей бывшей, вселилась семейная пара – мадам Шмуклер и ее муж Самуил Кацис. Это были пожилые евреи, недавно сочетавшиеся законным браком. Отношения у них были весьма сложные. Мадам Шмуклер была крупной женщиной с соответствующими крупными достоинствами. Она без конца жаловалась на свои болячки и на беспомощность своего супруга, в том числе и в бытовых вопросах. С мадам Петросян у нее не было никакого взаимопонимания и никакой любви. Когда она появлялась на кухне со своими жалобами, обстановка накалялась. Мадам Петросян начинала швырять сковороды и кастрюли на плиту с таким ожесточением, что мадам Шмуклер в испуге покидала кухню.

Самуил Кацис был невысоким, тщедушным человеком. Он немножко картавил, немножко пришепетывал, немножко хромал. Иногда он робко стучал в мою дверь.

– Я, конечно, извиняюсь. Если вы не очень возражаете против моего нахального посещения, я немножко у вас посижу. Иногда хочется просто отдохнуть от всяких глупых майсов и болтовни моей жены. Я смотрю, у вас никого нет, и я не побеспокою ваших дам. Я, конечно, не слежу за вами, но, знаете, когда живешь в одной квартире, все видишь и слышишь. Нет, про вас я ничего такого не слышал. Я подумал, пока вы занимаетесь или работаете, я могу посмотреть ваши замечательные книги с портретами женщин. Вы знаете, я таких книг не видел даже в магазинах. – Он тихонько протискивался в дверь, брал с полки огромный том «Женщины в изобразительном искусстве», усаживался в кресло и начинал выискивать репродукции с обнаженными дамами.

– Что случилось, Самуил Иосифович? Чего вас так потянуло на Рубенса? Разве ваша супруга обладает меньшими достоинствами?

– Ой, и не говорите. Разве нас окружают женщины? Вот здесь нарисованы женщины, на которых приятно смотреть. А что я вижу в жизни? У вас за стенкой живет женщина в сапогах. Разве это женщина? Это же солдат из стройбатальона.

– Почему из стройбата, Самуил Иосифович?

– Вы сидите на работе в интеллигентном окружении. А я сижу дома. Моя Рая слышала, как она разговаривала с сантехниками, которые снимали такой нужный нам писсуар. Она же говорила на их языке, от которого даже мне стало неудобно. Он ей говорит: «На хрена его снимать, если он хорошо работает?», а она ему: «Не твое дело. Чего это еще мужики должны больше писать, чем женщины». Это я вам говорю, как интеллигентному человеку, а на самом деле она сказала еще хуже. Моя Рая сама слышала своими ушами, чтоб мне не сойти с этого места. Моя Рая всегда тут как тут, когда в квартире появляется мужик. Такая она неуравновешенная женщина. Я вам больше скажу. О чем вы, полагаете, она все время думает? Вы не знаете? (Должен отметить, что этот вопрос меня не очень волновал.) А я вам скажу. Она все время думает о мужиках.

– Помилуйте, Самуил Иосифович. Она же очень больна. Вон у нее ноги еле ходят.

– Ноги не ходят? Вы бы увидели, что она начинает выделывать этими ногами, когда появляется какой-нибудь знакомый мужик. Она готова танцевать лезгинку. Я боюсь, у нее бешенство матки.

– Не бойтесь, Самуил Иосифович. Мне кажется, она вас нежно любит.

Он тяжело вздыхает и углубляется в изучение «Венеры» Джорджоне и «Данаи» Рембрандта.

– Сема! Где тебя черти носят?

Заслышав трубные звуки Раиного голоса, Самуил Иосифович быстро закрывает книгу, ставит ее на место и бочком протискивается в дверь.

Но самые большие перемены пришли несколько позже. Все началось со странного звонка. Приятный женский голос попросил к телефону Параджанова.

– Какого Параджанова?

– Сергея Иосифовича.

– Вы ошиблись номером. Скажу больше – вы не случайно ошиблись номером, так как телефон Сергея Параджанова я знаю, и он совершенно не похож на мой.

– Тогда скажите, пожалуйста, если это не секрет, откуда вы его знаете?

Так, слово за слово, завязался разговор. Мне удалось выяснить, что мою собеседницу зовут Елена, что работает она в Гостелерадио, что работа ее связана с музыкой. Своего телефона она мне не оставила, сказала, что как-нибудь сама позвонит. Моих связей в этом мире оказалось достаточно, чтобы выяснить ее телефон, и на следующий день я уже ей звонил. Свидание было мне предложено в концерте. Я отказался наотрез. Во-первых, программа была скучной, и, во-вторых, что это за свидание в филармонии. Моя собеседница оказалась на редкость покладистой. Она согласилась сбежать после первого отделения, а потом, слегка подумав, вообще решила послушать только начало концерта и сбежать. Встретились мы как старые друзья, несмотря на то, что виделись в первый раз, и издали узнали друг друга. Леночка была одета в элегантное вечернее платье. То ли она действительно была на концерте, то ли хотела меня ошеломить, но эффект был достигнут. Гулять по городским улицам в таком наряде мне казалось не совсем удобно. В связи с этим я предложил на выбор три варианта: пойти ко мне, пойти к моим приятелям, пойти в ресторан. Пойти ко мне при первой встрече дама посчитала не очень приличным, идти в какую-либо компанию, не познакомившись как следует, тоже не хотелось. В общем, я понял из ее рассуждений, что остается ресторан. И мы пошли в «Киев».

Ресторанный зал в старой гостинице «Киев» располагался в то время на первом этаже.

Я обедал там довольно часто после нашего отлучения от кормушки КГБ, так что с персоналом был знаком. К нашему столику подошла Мая, что меня немного удивило, так как она была уже мэтром, то есть в ранге командующего среди официанток.

– Саша, что будем кушать? – спросила она фамильярно, вызвав немалое удивленией моей спутницы.

– Спросим у дамы, – ответил я. – Чего бы вам хотелось? – поинтересовался я галантно.

– Что-нибудь легкое.

– Что значит «легкое»? – удивилась Мая.

– Ну, там сыру, легкого вина.

Увидев блеск в глазах моей дамы, вызванный ароматами местной кухни и соблазнами меню, я перехватил инициативу.

– Это она шутит, Мая. Пиши – салаты, язык, буженина, рыбка какая-нибудь и отбивные. Водки грамм триста.

– Я принесу 500 и боржоми.

– Как ты угадала?

– Не первый день хожу в переднике. Я сразу вижу по закуске.

Дама смотрела удивленно, но не возражала. Холодная водка шла удивительно легко, как песня, закуски тоже оказались кстати. Беседа затянулась за полночь. После ресторана мы шли по Владимирской, мимо моего дома. Я предложил зайти угоститься отличным вином, которое у меня было. Отказа не последовало. Мы пили сухое вино и ели фрукты. Наши беседы периодически прерывали гвардейские демарши мадам Петросян, дефилирующей по коридору, которая в эту ночь активно демонстрировала свой строевой шаг. Она, очевидно, имела на меня какие-то виды, и весьма нервничала, когда меня посещали дамы. Особенно ее раздражал дамский смех и другие проявления веселья.

На следующий день Леночка мне сообщила по телефону, что в редакции были удивлены, когда она пришла на работу в вечернем платье.

Через две недели кончилось мое холостяцкое житье-бытье. Мы подали документы и сыграли скромную свадьбу. С тех пор моя жизнь резко изменилась – в нее активно вошла Леночка, моя боевая преданная подруга и чудесная творческая муза. Кроме того, я обзавелся еще одной родственницей. Моя теща – пожилая интеллигентная дама, большую часть жизни проработала директором школы и тем не менее умудрилась сохранить восторженность, комсомольский задор и бесконечную веру в человеческие добродетели. Выйдя на пенсию, она стала работать одновременно в райисполкоме, возглавлять комиссию по малолетним правонарушителям и преподавать в интернате. Контингент ее воспитанников был крайне ненадежным, тем не менее она твердо верила в их светлое будущее. Ее юные клиенты в райисполкоме крали у нее из кабинета все, что только могли, а однажды даже умудрились увести ковер, купленный по большому блату. Она им прощала все. Елизавета Петровна привозила к нам на дачу малолетних проституток в надежде, что на лоне природы, вдохновленные красотами Боярского леса, они исправятся и начнут новую жизнь. Через три дня они сбегали, чтобы вернуться к любимой профессии. После очередной облавы подпольных веселых домов их приводили к ней опять. Она их прощала и опять привозила на дачу.

Она доверяла всем и во всем. Однажды она нам сообщила, что ей принесли с Бессарабки прямо домой и продали за четверть цены две огромные банки меда. Мед оказался элементарной малосъедобной патокой. Следующими ее посетителями оказались двое молодых людей, которые предложили настроить телевизор так, чтобы он принимал Францию и Италию. Она пришла в восторг. После того как была снята крышка телевизора, они сообщили, что это нестандартная марка и требуются дополнительные запчасти. Следует отметить, что в это время вообще существовало только две марки телевизора. Попросив определенную сумму на покупку деталей, они ушли навсегда. Тем не менее Елизавета Петровна и после этих посещений не потеряла веру в человеческие добродетели.

Нас не интересовала ни Франция, ни Италия (в то время вообще не пускали в капстраны). Мы были значительно скромнее. Для свадебного путешествия была выбрана Эстония.

 

ЭСТОНИЯ

Леночка позвонила в Таллинн в лучшую тогда гостиницу «Kungla» («Repo oy» еще не была построена).

– Украинское Гостелерадио. Примите телефонограмму. К вам едут из Киева двое журналистов для работы на неделю. Забронируйте хороший номер, так как им предстоит много работать над интервью с вашим руководством.

Сработало. Я упаковал чемоданы, взял этюдник в руки, акварельную папку под мышку, и мы двинулись в путь. В Таллинн мы прилетели вечером, лил дождь, очередь на такси была огромная. Когда мы, наконец, достоялись и влезли в машину, я повернулся к водителю и сказал тщательно выученное название гостиницы: «Выресте-майя Кунгля». Он молчал и, очевидно, чего-то ждал. Я решил, что все-таки плохо произнес эти слова, и повторил их еще раз более старательно. Он повернул ко мне голову и сказал: «А вы по-русски сказать не можете? Я здесь работаю недавно и эстонский еще не выучил». «Конечно. Я сам выучил только эти два слова». Мы все почувствовали облегчение. Он нас повез через весь город, показывая нам достопримечательности, насколько их можно было различить в темноте.

Отпуск начался чудесно. По утрам завтраки в кафе с великолепной эстонской выпечкой и прогулки по старому городу. Ежедневно я проводил несколько часов на этюдах в живописных местах старого Таллинна. Выставки, Кадриорг с барочным плейером, аккуратными дорожками и партерами. На выставке скульптуры нас поразило изваяние, находившееся прямо у входа. Это была могучая обнаженная нижняя часть женского торса с трогательной подписью: Prima Vera – Первая весна. Затем мы посетили Певческое поле, поорали там во всю силу для определения акустики и решили отправляться дальше.

Для заказа гостиницы в Тарту был использован тот же прием. В Тарту мы посетили ресторан-варьете со стриптизом по-советски (медленное раздевание до белья). На следующий день гуляли по узеньким улочкам. На улице Рийа меня привлекла церковь, выполненная в модерне, с необычными интересными формами. По фасаду шла грубая надпись «Спортивный зал». С другой стороны двери были приоткрыты. Там шел ремонт.

Мы зашли, и я начал осматривать интерьеры, заставленные лесами.

К нам подошел пожилой лысый человек и спросил, чем вызван наш интерес к собору. Я ответил, что я архитектор, что меня привлекла архитектура, в которой чувствуется рука мастера.

– Вы угадали, молодой человек. Это Сааринен.

Его ранняя работа. Собор святого Павла. А я настоятель прихода этой лютеранской церкви – пастор Селлиов. У меня сохранились чертежи маэстро. Если вы хотите на них взглянуть, идемте в мое временное обиталище. Здесь, как видите, идет ремонт. Половину собора экспроприировали у нас спортивные молодцы, которые не только не знают, кто такой Сааринен, но вообще смутно представляют, для чего нужна церковь.

Он нас отвел в свою коморку, угощал морошкой и другими лесными ягодами и показал пожелтевшие и потертые на сгибах чертежи. Я был крайне удивлен. По современной западной архитектуре было мало материалов, и я тогда еще не знал, что у Ээро Сааринена был отец – тоже архитектор и тоже известный – Элиэл Сааринен.

Когда мы вернулись в зал, заставленный подмостями, я обратил внимание на два пылесоса «Чайка», стоявшие на полу. Пастор заметил мое удивление и начал объяснять:

– Время наших месс частенько совпадают с соревнованиями в зале за перегородкой. А удары баскетбольного мяча в стену, – это не то звуковое оформление, которое нужно во время службы. Мне нужен хороший орган. Однако его у меня нет. Я приспособил маленький органчик, даже не органчик, а, скорее, фисгармонию, а вместо мехов у меня работают пылесосы, которые мне приладил мой прихожанин.

Он снял покрывало со стоящего рядом предмета, который, действительно, оказался малым органчиком, подключил пылесосы, и мы с Леночкой попытались изобразить на нем в четыре руки что-то похожее на «Ave Maria», чем его весьма растрогали.

У дежурной в гостинице мы выяснили, что самое почитаемое курортниками место вблизи Тарту называется Элди. Там великолепный лес и озера. И опять муза странствий поманила нас вдаль. Когда мы прибыли в Элди, мы слабо себе представляли, куда мы пойдем и где остановимся, так как нас предупредили, что гостиниц в Элди нет, стало быть, и звонить некуда. Поезд подошел к маленькому провинциальному вокзалу. Напротив нашего вагона оказалась вывеска, гласившая «Saun». Мы поняли, что это баня. Супруга оставила меня на чемоданах и отправилась выяснять ситуацию у чистоплотных аборигенов. Она вернулась ровно через пять минут в сопровождении эстонки средних лет в цветастом переднике, которая подхватила одну из сумок и предложила следовать за ней.

По дороге я выяснил, что беседа в бане была весьма краткой. Леночка подошла к буфету и спросила буфетчицу: «Кто здесь сдает комнату?» «Я, – ответила она немедленно, – пошли со мной. Я вам дам комнату и вы будьете у менья обедать». Цена оказалась божеской. Очевидно, предложение превышало спрос.

Лес, два озера с пляжами, вкусный обед на хорошем сервизе, светлая комната, этюды на природе – все это было чудесно. Иногда после обеда к нам стучалась хозяйка и говорила: «Он сам хочет разговаривать с Александром». Он сам – это был ее муж. Он на ломаном русском спрашивал, нравится ли нам здесь, и потом сбивчиво рассказывал, какой был герой Баркал да Толья, и как он его уважает. Потом я сообразил, что речь шла о Барклае де Толи. Иногда, когда почтальон нас не заставал, хозяйка оставляла нам записки такого содержания: «Вам пришлось телеграмма, чего получите из почты».

Однажды, увидев как я принес кулек помидоров из магазина, она заволновалась, забегала, и, наконец, произнесла с жаром:

– Вы можете кушать у меня помидорра, в магазине нельзя купить помидорра, – сказала она и тут же поведала ледянящую кровь историю. – Один человьек – Таллина – пошел магазинна, купил помидорра, кушал и умер.

При этом она делала большие и страшные глаза. У нее был свой парник. При всей бережливости наших хозяев, они отличались кристальной честностью. Как-то, гуляя по лесу, я срезал тросточку и вырезал на ней орнамент. Уезжая, я не стал брать ее с собой. Когда наш поезд дал отвальный гудок, на перрон выскочила наша запыхавшаяся хозяйка с тросточкой в руках и с криком: «Александра, вы забыл вещь!». Я был очень тронут.

На обратном пути появились сложности. Примененная нами ранее схема не сработала. Мы опять забронировали гостиницу в Таллинне по телефону. Однако по приезде обнаружили, что нашей брони нет. Мы приехали в субботу. За стойкой сидела молоденькая белокурая девушка и бесстрастно отвечала на наши вопросы.

– У нас забронирован номер. Мы беседовали с вашим директором.

– Нету броня.

– Позовите старшего администратора.

– Нету. Она уехал Финляндия.

– Позовите главного администратора.

– Нету. Она тоже Финляндия.

– Позовите директора.

– Нету. Финляндия.

– Ну кто-то же есть.

– Я есть. Броня – нет.

Уселись в холле на чемоданы ждать у моря погоды. Где-то в час ночи появился русский парень, увидел нас, грустно сидящих в холле, посочувствовал и посоветовал зайти в бар, взять большую коробку конфет и сказать, что специально привезли ее в подарок.

«Я сам так сделал. Сейчас начальства нет. Они все по безвизовому обмену укатили в Хельсинки. Она возьмет». Совет оказался дельным. Нам тут же дали чудесный номер на сутки, в котором мы прожили неделю. Опять гуляли по Таллинну, и я писал этюды. Посетили знаменитого таллиннского фонарщика, но фонарь не купили за полной ненадобностью.

 

МЕНЯЙЛО

По приезде в Киев мы поселились в Леночкиной однокомнатной квартире возле Политехнического института. Квартира была хорошая, с просторной лоджией. Моя комната на площади Богдана Хмельницкого рассматривалась мною как мастерская. Это было очень удобно, так как она находилась рядом с моей работой и давала возможность проводить все полуофициальные и неофициальные встречи. Однако моя супруга была не в большом восторге от такой постановки вопроса, и, в конце концов, нам пришлось подать заявление на обмен. Предложение попало в бюллетень, и начались бесконечные посещения наших квартир чужими людьми, и наши походы для осмотра вариантов. Этот вид обмена, так называемый «на съезд», был чреват тем, что мы имели дело, как правило, с разводящимися парами. Большинство из них стремилось излить свою душу. Появлялась некая дама, осматривала однокомнатную квартиру и заявляла:

– Мне это, в принципе, подходит.

– Очень хорошо. Теперь нужно, чтобы комнату посмотрел ваш бывший супруг. Только, знаете, там не так комфортно. Там соседи и нет горячей воды. Так что со стиркой и купаньем будут сложности.

– Вы говорите – сложности со стиркой? Да с тех пор, как он связался с этой шлюхой, и я перестала ему стирать, так он по полгода носит одни и те же носки. Купаться! Да он раз в месяц ходит в баню. Вы не представляете себе, что это за человек. Вы только послушайте, что я вам сейчас расскажу…

– Не надо!

– Нет, вы только послушайте.

– Нет! Ни за что. Пусть сначала посмотрит комнату.

Желание высказаться появлялось даже тогда, когда обмен не мог состояться.

– К сожалению, мне ваша квартира не подходит. Очень маленькая, а я с ребенком.

– Ну что ж? Тогда извините. До свидания.

– Нет, одну минуту, вы сказали, что комната у вас 24 метра. Так вы хотите, чтобы я вселилась в эту мизерную квартиру, а этот козел там жил в роскошной комнате?

– Я ничего не хочу. Это вы хотите разменять квартиру, и вы уж сами решайте с вашим козлом свои семейные проблемы, кому где лучше.

– Минуточку. Может вы думаете, что я с ребенком могу пойти в коммунальную квартиру?!

– Я ничего не думаю. Не подходит – так не подходит.

– Вы просто не представляете, какая у меня сейчас ситуация. Этот деятель решил…

Приходится выталкивать силой, так и не выяснив, что решил этот деятель, он же козел. А однажды ко мне на Владимирскую пришел тихий, интеллигентный обменщик. Он хлюпал глазками и страшно кокетничал.

– Вы не представляете, как приятно иметь дело с художником. Чувствуется, что вы человек со вкусом. Я тоже человек искусства. Да. Я танцую. И, как всякому артисту, мне хочется красиво одеться. Вы видите, какая у меня стройная фигура. А мне даже не с кем посоветоваться. Вот я сейчас развожусь с женой. Разве эти бабы могут что-нибудь понять в красоте? Вот только вы, наверное, сможете оценить. Обратите внимание на мое пальто. Я сам придумал фасон. При этом видите, как необычно. Я сделал воротничок из маленькой норочки, причем, воротничок стоечкой. Правда, эффектно? Я сейчас разденусь, и вы увидите мою сорочку, тоже по спецзаказу.

– Нет, пожалуйста, не раздевайтесь. Комната вас устраивает?

– Я не знаю. Это будет решать Алла. Но все равно, если мы и не обменяемся, вы разрешите, я буду приходить к вам в гости. Мы будем беседовать об искусстве, об эстетике. Эти женщины ничего не понимают.

– Да, как-нибудь в другой раз.

– Вы такой милый!

– Спасибо. До свидания. Вы забыли свою шапочку-пирожок из козленка.

– Ах, как вы все замечаете, – вспыхнул он. – Но должен вам сказать, что этот мех…

– Счастливых фуэте!

С этими словами я его еле выдавил. Однажды я посетил небольшую двухкомнатную квартиру в старом доме на Красноармейской. Меня встретила пышная дама, с которой я предварительно договорился по телефону.

– Ах, вы пришли так неожиданно, – сказала она. – Я не успела привести себя в порядок. – На ней был халатик без двух пуговиц, явно демонстрирующий, что кроме этой части туалета на ней ничего нет. – Вы не смотрите, что квартира такая маленькая. Она страшно уютная. Присаживайтесь на диван, – она села в кресло напротив; при этом халатик распахнулся так, что фактически уже ничего не прикрывал. – Я бы в жизни не стала меняться, если бы не развод. Вы знаете, мой муж страшно пьет.

– Это немудрено. Ваша квартира прямо над винным магазином.

– Да, но знаете, постоянное злоупотребление спиртным отражается не только на умственных способностях, – она томно потянулась.

Я понял, что еще несколько таких движений, и я окажусь с совсем обнаженной дамой, давно прошедшей бальзаковский возраст. Я ретировался. Вслед неслось «Куда же вы?»

Но самым интересным обменщиком был Николай Иванович Меняйло. Собственно, обмен нам не подошел, но нас потрясла сама фамилия, так точно соответствующая его текущему занятию. С тех пор всех обменщиков мы называли звучным именем «Меняйло».

Наконец, вариант был найден. Опять пришлось обратиться к Купе. Несмотря на то, что были наняты грузчики, перевозить нужно было вещи из двух квартир в одну, и требовалось много смотрящих. В Леночкиной квартире были две необычные вещи. Одна из них – это огромное деревянное распятие, выполненное в Западной Украине, подаренное супруге в Андреевской церкви после одного из исторических репортажей. Оно было крупным, но не таким уж тяжелым. И, кроме этого, у нее было пианино «Блютнер» с металлической декой, весившее полтонны.

…Бригада грузчиков выглядела весьма живописно, вид у них был босяцкий, но обращались они к нам галантно: «Скажите, пожалуйста, сколько пудов тянет ваша грайка?» «А этого Бога нельзя разнять на две части», на что получили ответ, что его уже 2000 лет назад распяли. Леночка придумала, как взять их в руки и строго спросила:

– Среди вас есть верующие?

– А это еще зачем?

– Я должна знать, есть ли среди вас верующие.

– Ну, я верующий, – выдвинулся вперед малый уголовного вида с бритой головой.

– Вот вам я и поручу нести распятие. Только очень осторожно. И вы должны будете вынести его из квартиры последним, а внести первым. И, пожалуйста, следите, чтобы все было в порядке. Как вас зовут?

– Кличут Василием.

– Так вот, Василий, я могу это поручить только верующему человеку.

Василий, облеченный такой высокой честью, стал разматывать пассы с профессорским видом. Все шло спокойно, пока не добрались до пианино. На четвертом этаже один из идущих под пассом заявил:

– Хозяйка! Уж больно крутая твоя грайка, тяжелая, как наша жисть. Накинь двадцатник, а то мы можем случайно ее уронить.

– Василий, – не растерялась Леночка, – поговори с товарищами.

– Да ладно, – это я пошутил. Десятки тоже хватит.

Больше этот вопрос не обсуждался. Зато, когда мы прибыли к своему новому дому, среди тетушек, сидевших у входа и с нескрываемым любопытством наблюдавших за вселением, началась паника. Дело в том, что машина не могла подъехать к самому подъезду, и вещи пришлось нести в руках. Процессия была весьма живописной: впереди, высоко подняв голову, с постным выражением лица, двигался бритый малый уголовного типа и нес на вытянутых руках трехметровое деревянное крашеное старинное распятие. За ним шел я, в рабочем длинополом халате, с седой бородой.

– Батюшки! Святые отцы! – запричитали бабушки, крестясь на Василия с распятием. – Никак, метрополит въезжает.

Сразу после того, как мы кое-как расставили вещи, я занялся ремонтом. В мою старую квартиру въехал наш последний «меняйло» – армянин. Однако, несмотря на единое национальное происхождение, общего языка с мадам Петросян они не нашли. Он говорил, что она так же остро воспринимала посещение его жилища дамами, как в свое время моих гостей.

Наше новое расположение обладало одним преимуществом. Через дом от меня жил мой старый приятель Леня Каневский. Вообще, Каневских мы почему-то всегда представляли родственными кланами. Например, актер Каневский и его брат-сатирик. Леня принадлежал к другому клану: легендарный капитан киевского «Динамо» Виктор Каневский, и его братья: заслуженный тренер Украины по академической гребле Леонид Каневский (Леня) и лучший макетчик в Киеве Валерий Каневский. В отличие от других наших приятелей, у Лени было много дней рождения. Человек он был эмоциональный и рисковый. Поэтому часто попадал в такие ситуации, после которых чувствовал себя вновь рожденным. Например, он работал на монтаже электрики киевской телевышки и сорвался с отмеки 86 метров. Зацепившись монтажным поясом на отметке 73 метра, он уцелел. Потом он работал в одной из академических лабораторий. Во время проведения одного из экспериментов произошел взрыв. Он получил множественные ожоги, но уцелел.

Четвертый день его рождения мы отмечали осенью. В этот день он оказался в Азербайджане на тренировочной базе. Было уже холодно, и Леня был в дубленке. Он шел на моторной лодке к месту тренировки, как вдруг мотор заглох. Он начал стоя дергать шнур. Мотор завелся, лодка сильно качнулась, и его выбросило за борт в ледяную воду. Как он сбросил дубленку и доплыл до лодки, он сам не представляет. Но это было единственное спасение, потому что берег был далеко. Все эти праздники, как и все прочие, мы встречали вместе.

…После переезда я на некоторое время перешел в научное отделение. Наш отдел размещался там же, в Софии, только в полуподвале. Низ окон были вровень с землей, так что у нас была возможность видеть всех проходящих. Вход у нас был свой в виде тамбура с несколькими ступеньками вниз. Это служило поводом для выступления одной из наших научных сотрудниц – Зои Петровны на всех собраниях. Она требовала снабдить этот вход вывеской института. В противном случае, она утверждала, это может плохо кончиться, так как дикие туристы, посещающие Софию, принимают наш вход за туалет. При этом она рассказывала жуткую историю, как однажды, когда она была одна, в наш отдел ворвался молодой мужчина с растегнутыми брюками «готовый уже ко всему» и спросил ее: «А где же туалет?» Она не растерялась и крикнула «Вон!» «Где вон?» – спросил он и прошел во вторую комнату. «Чем кончилась эта история, я не знаю», – заканчивала Зоя Петровна.

Мой рабочий стол находился у окна. Однажды я увидел знакомую фигуру маленького человечка в длинном пальто и несуразно большой шляпе. Это был Самуил Кацис. Он стоял у окна и выманивал меня пальчиком на улицу. Я вышел.

– Что случилось, Самуил Иосифович?

– Вы меня извините. Я как-то случайно увидел в окно, что вы тут работаете, и решил вас побеспокоить. Мне же больше не с кем посоветоваться.

– А в чем дело?

– Вы же интеллигентный человек. Вы все знаете. Я готов заплатить 100 рублей из своих денег, чтобы эту суку спрятать в тюрьму.

– Какую суку? Неужели у вас конфликты с вашей Раисой?

– При чем тут Раечка? Эта золотая женщина сейчас в больнице через эту суку (извините за выражение). У нее почти что настоящее сотрясение мозга.

Я ее предупреждал:

«Не ходи на кухню, когда там носится этот джигит». Эта мадам Петросян ударила ее-таки сковородой по голове.

– Я вам очень сочувствую, но чем же я могу вам помочь? Я же не юрист. Вы заявили в милицию?

– Ах, что там эта милиция! Ну посадят ее на 15 суток, так она после этого всех нас убьет. Вы знаете, я все обдумал. Я согласен дать 150 рублей, только бы ее посадили.

– Самуил Иосифович, я же не юрист. Обратитесь к юристу.

– 180, и это последняя цена. Хорошо подумайте.

И он гордо ушел. А у меня в голове все время крутился старый анекдот:

Судья спрашивает: «Это правда, что вы ударили мадам Рабинович сковородой по голове?» «Да, господин судья, но кривые ноги у нее были и до этого». Анекдот злой, но удивительно подходил к данной ситуации.

Цена, любезно предложенная Самуилом Иосифовичем, оказалась не последней. С этого дня он почти ежедневно приходил под мое окно, выманивал меня пальчиком и вел длительный и нудный базарный торг, как отец Феодор. А мне было не до этого. Я в это время был занят очередным интересным конкурсом для Крыма. Работа над большими конкурсами была для меня одной из самых увлекательных. И от этой традиции я не смог отказаться даже тогда, когда переехал в Филадельфию.

 

МЕККА

«Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи» – это изречение я тщательно выписывал на фасаде здания Assembly Holl витиеватой арабской вязью. Это означало, как мне сообщили мои новые соавторы: «Нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед – посланник Аллаха». Слава Богу, мне удалось уговорить их ограничиться этим изречением, поскольку они хотели запечатлеть на фасаде все имена Аллаха, их всего 99, и они занимают две страницы. Писать такую диссертацию на фасаде я отказался. Это было уже слишком. Вообще, в каждой детали этого конкурса чувствовались восточные излишества. Программа была напечатана на листах, где текст занимал 1/10 площади. Оставшееся место было заполнено арабскими орнаментами.

Это был конкурс на проектирование «идеального жилища для гостей святого города». Моими соавторами была Лига мусульман, представляющая 28 крупнейших городов США. Наш контакт с ними был установлен с помощью сотрудников одного из американских журналов, в котором были напечатаны материалы о моих выставках. Контакт с главным имамом был необходим и плодотворен, однако для реализации этого огромного конкурсного проекта мне пришлось пригласить своих американских коллег.

Первая наша встреча состоялась у мусульман. Кабинет имама находился в комплексе мечети и медресе. Нас встретил имам и его секретарша. Все было достаточно цивилизованно и по-светски, только секретарша была в черном платке, закрывавшем голову и шею. Когда я попытался при знакомстве протянуть ей руку, она отпрянула от меня столь энергично, как будто я хотел ее тут же при всех обесчестить. Имам мне мягко объяснил, что, согласно мусульманским обычаям, женщины не прикасаются к незнакомым мужчинам.

Я показал им свои архитектурные работы, и мы обговорили условия нашего содружества. Они брались консультировать меня по всем вопросам, связанным с исламом, снабдить литературой по этому вопросу и альбомами по архитектуре Саудовской Аравии. Они оплачивали участие в конкурсе, все оборудование, а также отправку проекта в Мекку. Я, в свою очередь, брался выполнить проект в полном объеме и с высоким качеством. Наш договор, который мы с Леночкой тщательно составили, они не подписали, сославшись на то, что у них есть свои адвокаты. Возились они с составлением договора два месяца, и, наконец, когда мы предупредили, что времени для работы остается все меньше, и мы найдем других партнеров, договор был подписан. И вот тут только началось… Я со всех сторон обложился книгами, теми, что привезли мусульмане, и теми, что нам спецрейсом доставили из Free Library. Будучи в библиотеке, я интересовался исключительно книгами по исламу и арабской архитектуре. Сотрудники робко спрашивали у нас, уж не собираемся ли мы поменять веру? Изучать материал пришлось серьезно, так как конкурс затронул массу малознакомых проблем. Уже сам объем представляемых материалов говорил о необходимости серьезной проработки – 8 полутораметровых подрамников. Указывалась не только длина и ширина подрамников, но также толщина и вес.

Ежегодно миллионы мусульман отправляются на хадж в Мекку, что рождает массу проблем. Кроме того, что десятки людей гибнут в этой дикой сутолоке, им нужно где-то жить, где-то питаться, где-то приводить себя в порядок. Гостиниц в городе недостаточно. Поэтому они решили разработать жилой район для временного проживания на 100 000 паломников. Это не решало проблемы, но, как говорят американцы: «It’s better than nothing» или «лучше, чем ничего».

Программа конкурса была составлена весьма своеобразно. Вначале, вслед за портретом принца Саудовской Аравии, шел раздел, в котором нас пытались убедить, насколько честно будет проведен конкурс, насколько бескорыстно будет жюри, и какая сложная система оценки проектов будет принята сначала экспертной комиссией, которой не в коем случае не скажут, откуда прибыли проекты, а потом жюри, в котором никто не знает экспертов. Тут же говорилось о роскошных премиях и памятных подарках (commemorating presents). Смущало только одно: где нам будут торжественно вручать эти подарки, если въезд в Мекку до сих пор запрещен для неверных под страхом смерти.

После этого шла сама программа, очень напоминающая притчу о семи хлебах, которыми удалось накормить толпы верующих. Был выделен участок площадью 20 гектар. На нем нужно было разместить жилье на 100 000 пилигримов, а также кафе и рестораны, торговый центр, овощной рынок, мечеть, Assеmbly Hall, транспортные стоянки и парковку, въездные ворота, парк, водонапорную башню с видовой площадкой и кафе наверху, терминал скоростного поезда, сувенирные киоски, предприятия бытового обслуживания и прочие мелочи. При этом высота застройки должна быть не больше 8 этажей. На этом щедрость устроителей заканчивалась. В жилье предлагалось давать не более 4 квадратных метров на человека. Эдакий ковчег, укомплектованный людьми и бизнесами, как сельди в бочке. Мы с моим коллегой – высокопрофессиональным американским архитектором Борисом Камчатовым долго ломали голову, пока изобрели структуру, в которую все это влезло.

Но, прежде всего, надо было изучить специфику всех обрядов. Книга Аль-Мансури «Мусульманские праздники и обряды» стала моей настольной книгой. Я начал с истории Ислама, с черного камня, подаренного Адаму Аллахом и замурованному в Каабе. Во время всемирного потопа Кааба была поднята на небо. Восстановить святыню Аллах поручил Ибрахиму. Сам Ибрахим прославился как первый проповедник. Но вот беда – его супруга Сара оказалась бесплодной. Сара предложила мужу взять служанку. Потом у него появился наследник Исмаил. А дальше было проще – все совпадало с Торой и Ветхим заветом Библии. При этом изменились только имена. Авраам был Ибрахимом, Исаак был Исмаилом, Гавриил был Джибраилом и т. д.

Зато в обрядовой части, т. е. в той части, которая имела непосредственное отношение к проекту, все оказалось значительно сложней. Сначала Аллах потребовал, чтобы мусульмане молились по 50 раз в день. Но потом Мухаммед пошел навстречу верующим (надо же когда-нибудь и работать), сократив количество молитв до пяти. Это тоже создало определенные сложности, так как в каждом блоке на каждом этаже мы должны были предусмотреть специальные помещения, где бы правоверные могли расстелить свои коврики «саджады» и помолиться. А при этих помещениях нужно было предусмотреть оборудование для омовений («обмывание кистей рук, прополаскивание рта и горла, очищение носа, мытье рук до локтей, смачивание волос, промывание ушей, мытье шеи и ног до колена»). Все это хорошо и очень гигиенично, но для всех этих процедур требовались помещения. А если учесть, что женщины должны молиться отдельно, то это еще более усложняло задачу. Отдельно пришлось изучить функциональное решение мечети, точно определить «киблу» – направление на Каабу.

Несколько раз имам посещал наш дом и делал свои замечания по проекту. Когда все было закончено и подрамники покрашены, проект производил довольно сильное впечатление. Он получил одобрение у всех посетивших нас мусульман и даже евреев, не очень хорошо разбирающихся в мусульманских обрядах.

Для подрамников пришлось сколотить ящик. Первый ящик нам сделал столяр-мусульманин. Он проникся священным духом и важностью мероприятия. Ящик мы могли поднять только втроем, и никакая почта не хотела его принимать. Второй ящик сколотил я сам из обычной фанеры. Пришлось написать обратный адрес. Уговоры насчет конкурсного инкогнито на почте не подействовали.

Мы заказали UPS (службу отправки посылок) на дом. В день отправки я с утра находился в центре города по делам. Когда я подходил к дому, то увидел необычную картину. Вдоль бровки медленно ехала фирменная почтовая машина UPS, а за ней с душераздирающим криком неслась моя Леночка. Перед этим произошло следующее. Оказалось, что молодой афро-американец, явившийся за посылкой, был весьма слабо знаком с географией. Он оформил все документы и уже собирался уходить, когда Леночка поинтересовалась, долго ли будет идти посылка.

– А куда вы ее отправляете?

– В Мекку.

– Это скоро придет. Мекка – это недалеко.

– Да нет, это далеко, очень далеко.

– Все равно, завтра будет.

– Да нет. Мекка – это Саудовская Аравия.

– А, Саудовская Аравия! А это какой штат?

Увлекшись этой беседой, молодой человек спрятал чек и планшетку с документами. Слегка озадаченный, он уселся в машину и поехал, забыв наш ящик. В этот момент я как раз приближался к дому. Общими усилиями мы его остановили и вернули назад. Посылка прибыла в Мекку через пять дней, о чем мы получили подтверждение.

Начались томительные дни бесконечного ожидания. Прошел срок заседания жюри, прошел срок присуждения премий. На бесчисленные запросы по е-mail вообще никто не отвечал. На телефонные звонки отвечали, что очень тяжело собрать жюри. Наконец, по истечении долгого времени удалось добыть телефонный номер председателя жюри. Разговор с ним был малоприятным.

– Мы хотели бы узнать результаты конкурса «A Design of the Ideal Residence for Guests of the Holy City».

– А вы откуда звоните?

– Из Соединенных Штатов Америки.

– Результатов я вам не скажу, но премии мы решили присудить только представителям мусульманских стран.

Когда я рассказал об этом приятелям, они меня уверили, что судьба наша была решена уже тогда, когда прочитали обратный адрес.

– Да, но у нас же в бригаде были мусульмане.

– Во-первых, для них американские мусульмане – не мусульмане, а во-вторых, их фамилии были в запечатанном конверте с девизом.

Так и не удалось нам получить подарок из рук короля Саудовской Аравии. А может быть, это и к лучшему – пригласили бы нас в Мекку, а там бы и порешили, – негоже неверным заниматься проектированием в Святом городе.

В Америке мусульман довольно много, но они не такие агрессивные. А наибольшее количество поборников ислама среди всех виденных мной немусульманских городов я встретил в Париже. Масса мелких бизнесов, кафе, кондитерские, сувенирные лавки. Обедали мы возле Лионского вокзала, где размещалась наша гостиница, у двух турок, недавно приехавших в Париж, очень вкусно приготовлявших мясные блюда. Но это было недавно. Когда же я впервые посетил Париж в 1980 году, мусульман я почти не встречал.

 

ПАРИЖ

Эти строки я писал, когда Союз архитекторов меня как члена правления включил в группу архитекторов, направленных в специализированную поездку во Францию. Это называлось научный туризм. Союз нам давал путевку, а расходы мы оплачивали сами. Включить-то он меня включил, но шансов на поездку было очень мало. Когда меня спрашивали потом, как мне удалось в первую заграничную поездку отправиться во Францию, я мог только ответить: «Сам удивляюсь».

Сначала я должен был пройти профком, потом общее профсоюзное собрание, потом партбюро. Вопросы были самые разнообразные, начиная от подробностей моей биографии и кончая политическими, не имеющими никакого отношения к Франции. Например: кто является руководителем компартии Италии, как зовут президента Филиппин, какая система государственного управления в Норвегии. После всего этого я должен был собрать все характеристики и пройти райком партии.

В райкоме я полдня простоял в очереди, пока попал пред светлые очи комиссии. Я стоял перед этой судьбоносной дверью, дрожа всем телом и повторяя про себя имена всех секретарей компартий и руководителей правительств разных стран. Председатель комиссии не стал углубляться в такие мелочи, а сразу спросил меня в лоб:

– Почему вы решили ехать во Францию?

– Меня посылает Союз архитекторов. Я хочу посмотреть в натуре памятники французской архитектуры.

– Это нам понятно. Но почему именно во Францию? Поезжайте в Польшу, Чехословакию, ну, наконец, в Германию. Посмотрите там архитектуру одной из социалистических стран. Или вы считаете, что в социалистических странах архитектура хуже, чем в капиталистических, или думаете, что там смотреть нечего?

– Ну почему же! Там очень интересная архитектура, особенно в Кракове, Праге, но…

– Вот и хорошо, что вы поняли. Съездите в Польшу, потом в Чехословакию, а потом, того и гляди, поедете в Париж.

– Но я хочу именно во Францию. Там работали крупнейшие архитекторы в мире, я хочу увидеть Лувр и Версаль, Эйфелеву башню и Замок Шайо. Я хочу увидеть Собор Инвалидов, Церковь Мадлен и Грандопера. Наконец, я хочу увидеть работы современных классиков Огюста Перре и Ле Корбюзье…

– Что это тут у вас за лекция по архитектуре, – это подала голос зашедшая во время моего выступления дама – второй секретарь райкома.

– Да вот, понимаете, Татьяна Ивановна, архитектор ни разу не был за границей, и хочет сразу ехать во Францию. Мы, конечно, ему разъяснили, что надо сначала посмотреть соцстраны, а не рваться к капиталистам.

Я понял, что это последний шанс.

– Я член правления Союза архитекторов. Это они меня рекомендуют для этой поездки, и они решили, что мне нужно ехать во Францию.

– А ну-ка, покажите мне документы. Да, действительно Союз архитекторов УССР рекомендует. Чего же мы будем, Николай Петрович, ставить палки в колеса? Сейчас не то время. Тем более, что они рекомендуют, они и отвечать будут. Подписывайте характеристику партбюро института. А вы поезжайте, посмотрите, как они там строят, да будете строить у нас не хуже, без всяких там излишеств.

– Но, Татьяна Ивановна, вы же знаете положение…

– Знаю не хуже вас. У нас уже был один случай. Подождите за дверью, – это уже относилось ко мне.

Я вышел без всякой надежды на успех, а через полчаса я получил подписанную характеристику. И уже через месяц я сидел в самолете (рейс Москва-Париж) и беседовал со своей соседкой – ткачихой из Иваново, которой поехать во Францию, как я понял из ее рассказа, оказалось намного проще, чем архитектору.

В Париже мы задержались всего на полдня, пообедали и поехали в Советское посольство на Рю де Гренель. Там мы два часа прождали сотрудника посольства, несмотря на то, что с ним предварительно созванивались. Им оказался молодой человек лет 25. Он нам начал читать длинную и нудную лекцию о том, как мы должны себя вести в капиталистическом мире, ничему не верить, прятать паспорта чуть ли не под белье, так как идет охота за советскими паспортами, сумки надевать через голову, так как их выхватывают на каждом шагу и т. д. Наконец, наш гид не выдержала и сказала, что мы опаздываем на самолет.

– А это ваши проблемы. Мы должны четко проинструктировать людей.

– Товарищи, поехали! – Наш гид – Валентина Казимировна, оказалась достаточно опытным человеком. – Секретарь посольства знает, что вы опоздали на встречу с нашей делегацией.

В Марсель мы вылетели в тот же день на огромном аэробусе из аэропорта Орли в аэропорт Марсей-Мариньян. В Марселе нас размещали в гостинице. Я оказался непарным. Непарными оказались и армянские архитекторы – их было трое. Таким образом, меня поселили в одном номере с армянским архитектором Суреном. Это был главный архитектор одного из ереванских институтов. Несмотря на свой немолодой возраст, он оказался крайне непосредственным, и к тому же очень мягким и добрым человеком.

В тот же вечер нам выдали положенные нам франки, и мы с ним отправились гулять по Марселю. Мы довольно быстро добрались до марсельского порта, посмотрели на ночной L’Hotel de Ville и отправились назад. Обратный путь проходил мимо большого числа злачных заведений со стриптизами. Сурен начал меня упрашивать зайти, но я уговорил его не делать этого, сославшись на то, что завтра нам предстоит трудный день, и посещение припортовых заведений – вещь весьма опасная. Он взял с меня слово, что мы посетим аналогичные заведения в Париже. На следующий день мы выехали из Марселя.

Между павильонами, соединенными крытыми переходами, на лужайках со стриженой ярко-зеленой травой сидели молодые люди с книгами и этюдниками и весело болтали между собой, закусывая сэндвичами и круассанами. Мы шли по дорожке между зелеными партерами с Мonseieur Perloff – проректором Высшей архитектурной школы Lumini, находившейся недалеко от Марселя. Я подарил ему свою книгу, он преподнес мне сборник учебных программ колледжа Люмини и рассказал:

– Архитектурное образование у нас, как и у вас, – 6 лет, отличие состоит лишь в том, что мы предлагаем обучение по трем различным программам. Первая, рассчитанная на два года, – это основы архитектуры, техники и рисунка. После этого молодой человек может идти работать помощником архитектора. Но можно продолжить образование по второй программе до четырех лет. Тогда он приобретает профессию архитектора и может работать самостоятельно. И, наконец, если он остается еще на два года, то совершенствуется в какой-нибудь архитектурной специализации. Это не значит, что он станет мастером. Мастер – это от Бога. Вы говорили, что во второй половине дня собираетесь смотреть «марсельский дом» Ле Корбюзье. Там вы сможете почувствовать в полной мере, что такое Мастер.

– Но это всего лишь жилой дом, не театр, не собор, не градостроительный комплекс.

– Это не играет роли. Мастер – есть мастер в любой своей работе.

В Марселе нас встретила очень милая пожилая дама – мадам Lilette Ripert, бывшая сотрудница Ле Корбюзье. Это была худенькая изящная женщина, одетая в серые брючки и яркую широкую кофту. Она согласилась отобедать с нами. Мы с ней оказались рядом за одним столиком. Она была крайне оживлена и разговорчива, но, когда мы приступили к трапезе, она была обескуражена.

– Впервые вижу мужчин, тем более архитекторов, не пьющих вино.

Пришлось объяснять, что мы вовсе не абстиненты, так же, как и французские архитекторы, ценим мирские удовольствия, но мы в Марселе будем всего два дня. Выпив вина, мы не сможем гулять всю ночь, а нам очень хочется посмотреть Марсель.

После обеда она нам показывала «марсельский» дом, в котором она жила и работала. Это, очевидно, о ней и ее коллегах писал Ле Корбюзье: «У нас был великолепный коллектив. Только молодежь в состоянии впрячь себя в такую работу, десятки раз разрабатывая новые варианты, чтобы довести их до совершенства. Мы всегда думали о природе, и природа отплатила нам сторицей – она вошла в дом». Уже подходя к дому, я понял, что имел в виду проректор мсье Perloff. Великолепные пропорции, сочетание грубого бетона и ярких стен лоджий, детали, скамейки, светильники – все свидетельствовало о безукоризненном вкусе Мастера. Крыша тоже была архитектурным произведением: скульптурные воздухозаборные шахты, бассейн, детский сад и студия мадам Рипейр, где она обучала подростков темперной живописи. Отсюда открывался вид на Марсельскую бухту и на то романтическое сооружение, которое завораживало нас с детства – крепость Иф – тюрьму графа МонтеКристо.

Я поинтересовался, как выглядят квартиры, и мадам пригласила к себе в гости. Интерьер квартиры был оформлен с большим вкусом. На стене висел великолепный абстрактный холст Мастера. Хозяйка кокетливо поведала мне, что он им всегда любовался, когда отдыхал на кушетке, стоящей напротив.

На следующий день мы отбыли в турне по югу Франции. Миновав озеро Берр, где выращиваются устрицы, и город Мартиг – французскую Венецию, мы прибыли в Монпелье – старинный город с кривыми узкими уличками, с великолепным торговым центром. Университет здесь был открыт еще в XII веке. Большая театральная площадь была полностью заставлена ресторанными столиками, за которыми коротали вечера и ночи студенты, составлявшие треть населения города. Граждане с ужасом вскакивали в три часа ночи, когда студенты с грохотом и ревом начинали разъезжаться на мотоциклах.

По принятой раскладке в нашем французском туре каждая пара нашего дружного коллектива одну ночь должна была провести в менее комфортном номере. Это было продиктовано экономическими соображениями. У нас такая ночь была в Монпелье. Нам дали огромный номер с двумя двухспальными кроватями, но без санузла. Возле одной из стен стояло биде. Сурен был удивлен.

– Послушай, Шура, что они, совсем с ума сошли? Унитаз посреди комнаты. Не могли перегородку поставить?

– Это не унитаз, это биде. Восходящий гигиенический душ для женщин.

– Как интересно! Я такое слышал, но не видел еще.

Когда я вернулся в номер, он мне таинственно сообщил:

– Слушай, Шура. Я тебе скажу по секрету, я попробовал твой биде. Почему только для женщин, ты говоришь? Для мужчин тоже очень приятно. Такой мягкий душик, и теплая водичка. Я просто имел удовольствие.

– Молодец, Сурен. Только никому не рассказывай и не мой в нем голову.

– Ну что ты? Я только ноги и еще кое-что.

Из Монпелье мы на денек съездили погреться на солнышке в новый курортный город Ла Гранд Мот на Средиземном море. Он был застроен огромными гостиницами с каскадными корпусами. По прибытии на пляж начались неожиданности. Когда мы раздевались, одна из наших москвичек – Нина Г. сняла лифчик (пляж был topless). К ней тут же подскочила наша руководительница и потребовала, чтобы она немедленно оделась, иначе она уже больше никогда никуда не поедет. Когда снял брюки мой новый приятель Сурен и оказался в больших семейных сатиновых трусах, к нам подошла Валентина Казимировна и потребовала, чтобы он надел плавки. Когда Сурен сказал, что у него их нет, она попросила его загорать подальше от нас. Я из солидарности составил ему компанию. Через минуту Сурен уже теребил меня:

– Шура, посмотри дорогой, это мужчин или женщин? – он показал на юную француженку остановившуюся возле нас.

– Женщина, Сурен, не сомневайся.

– Шура, а почему он голый?

– Тут такие порядки, Сурен.

– Сушай, Шура, ты иди купайся без меня. Тут такой обстановка, что я идти не могу. Я пока полежу спокойно на животе и посмотрю.

На следующий день в Монпелье мы отправились на распродажу под акведук, построенный еще при Людовике XIV. «Блошиный рынок» был грандиозным, так как кончался учебный год, и студенты старались избавиться от всего, что только можно. Я купил пару симпатичных сувениров, после чего Сурен и его друзья взяли меня в плотное кольцо, как большого знатока французского.

– Слушайте, ребята. Я же не знаю ни одного слова.

– Не обманывай. Мы сами видели, как ты торгуешься.

Я, действительно, торговался, но метод мой был очень простой, не требующий знания языка. Я брал в руки вещь, спрашивал «комбьен са кут?» (сколько это стоит), выслушивал, ничего не понимая, отвечал «же не компран па» (ничего не понимаю) и тут же протягивал блокнот и ручку. Торговец мне писал, предположим 15F, я писал 5F, он 10, я 8, он 9, и я забирал. Таким способом я выторговал для Сурена музыкальную бутылку, сделанную под старину с металлической оплеткой. Как только ее поднимали, начинала тихонько звучать мелодия из фильма «Мужчина и женщина». Сурен был так потрясен, что сказал: «Теперь за моим столом всегда будут пить только из этот бутылка». Бедный Сурен! Ему хотелось похвастаться перед всеми, и вся дальнейшая дорога шла под аккомпанемент его бутылки. В районе Авиньона ее возможности иссякли, батарейки сели.

После Монпелье мы поехали в знаменитые места, связанные с именами Ван Гога и Гогена – в Ним и Арль. Там сохранились еще с давних пор римские арены. На них периодически устраивали корриды. Быки были французские, тореадоры – испанские. Нам рассказали, что Пикассо неоднократно присутствовал на этих корридах, и тореадоры преподносили ему отрезанное ухо поверженного быка. В этих же местах отрезал ухо и Ван Гог, правда себе самому, после чего лежал в больнице Сен-Реми. Мы посетили папский город Авиньон с мраморными мостовыми на узеньких улочках, с папским дворцом, побывали в зале заседаний Конклава. Здесь стояли продольные ряды кресел, в которых располагались 30 кардиналов для выбора очередного папы и стоял приподнятый помост с креслом для кандидата на этот пост, чтобы все желающие могли убедиться в его принадлежности к мужскому полу.

После этой поездки мы вернулись в аэропорт и вылетели в Париж, где расположились в гостинице на улице Консерватории, вблизи Итальянского бульвара, пообедали в ресторане и, несмотря на усталость и поздний час, решили отправиться гулять. Сурен остался в гостинице, предварительно записав «суасант труа», то есть 63 – так звучал наш номер по-французски. Я взял на себя смелость быть Иваном Сусанином. Я считал, что неплохо знаю город, хотя знал его только по карте. Я предложил своим коллегам пройтись по Итальянскому бульвару, бульвару Капуцинов, посмотреть Гранд-опера, церковь Мадлен, пройти площадь Согласия, прогуляться по Елисейским Полям до арки Звезды и назад, пройти по набережной Сены мимо Тюильри и Лувра и вернуться по Севастопольскому бульвару. Масштаб на карте не был обозначен, и такая прогулка выглядела довольно невинной. С ориентирами тоже было довольно просто, так как все архитектурные памятники мы знали наизусть еще с институтских времен.

Сначала все были на подъеме. Часть наших коллег мы потеряли уже на Итальянском бульваре. На Елисейских Полях нас оказалось только двое – я и стойкий армянский архитектор Алик. Мы с ним шли по Елисейским Полям, любуясь ночным Парижем, но арка Звезды, маячившая вдали, практически не приближалась. Уже была половина первого ночи, когда мы остановились. Рядом с нами оказался четырехзальный кинотеатр «Гомон». В двух залах шли ночные порно-программы. И тут я твердо сказал:

– Идти дальше довольно тяжело. Все равно мы захотим вкусить в Париже запретный плод. Так чем терять время днем, зайдем лучше сейчас – заодно и отдохнем.

Алик не возражал. В большом зале на 300 мест кроме нас была парочка пожилых мужчин, да две девицы с клиентами, которые похихикали минут двадцать и ушли. Мы стойко высидели до конца. Фильм был предельно пошлый, но смешной. Французам не изменяло чувство юмора даже в этом жанре.

Когда мы, наконец, вернулись в гостиницу в три часа ночи, мы застали там удивительную сцену. За стойкой дремал портье, а напротив него, скрючившись в кресле, похрапывал Сурен. Я его растолкал и поинтересовался, что произошло.

– Ты понимаешь, Шура. Я потерял бумажку, где писал, как нужно сказать по-французски. Я говорю по-русски, он ни хрена не понимает. На пальцах показал. По-русски не понимает, по-армянски не понимает, на пальцах не понимает. Такой тупой! Я иду к нему за прилавок, он меня толкнул сильно. Сижу, жду – захочет же он наконец в уборную. Захотел. Я пошел к щиту, хочу ключ схватить, он прибежал как сумасшедший, кричит, вытолкал меня. Второй раз этот псих делал то же самое – опять толкал. Себе же хуже сделал. Теперь ни я в номер, ни он в уборную не можем попасть.

– Сурен, а почему ты ему номер на бумажке не написал? Цифры по-французски такие же, как и у нас.

– Слушай, Шура. Ты гениальный человек. Только жалко, что ты поздно это придумал!

Когда мы вошли в номер, я сразу же улегся и собирался заснуть. Не тут-то было. Сурен начал выяснять, где мы были, а, выяснив, обвинил меня в предательстве.

– Ты же мне в Марселе обещал идти со мной в разные интересные заведения. Теперь как хочешь, а завтра пойдешь со мной опять.

– Я не могу второй раз смотреть эту гадость.

– Хорошо. Тогда завтра на экскурсии по Елисейским Полям ты мне покажи этот кинотеатр, а я скажу, что мне очень надо, и выйду из автобуса. А сейчас расскажи мне подробно, что они сделали там в этом кино. Алик говорит, что там такой интересный содержание, что он не мог оторваться, прямо научно-фантастический кино.

Кое-как сквозь сон я рассказал ему краткое содержание кино, если таковое там было. Засыпая, я еще слышал: «Очень интересный художественный сюжет. Обязательно необходимо завтра посмотреть».

На следующий день мы, действительно, ехали по Елисейским Полям. Это был самый трудный участок для экскурсовода, так как Сурен перевозбудил всю публику. Мы с ним сидели в разных концах автобуса. Каждые две минуты он перебивал нашу Валентину Казимировну и громко кричал:

– Шура, тут?!

Весь автобус вскакивал с криками «Где сольдес?», так как дешевая распродажа – это то, что тогда больше всего интересовало наших туристов, и все мысли были направлены на это. Наконец, я ему крикнул «здесь», – он попросил остановиться, и все бросились к выходу. Однако Сурен сообщил, что его укачало, что он должен выйти, и доберется сам. Разочарованные коллеги вернулись на свои места, и дальнейшее ознакомление с памятниками архитектуры Парижа уже ничем не омрачалось.

Вечером, когда мы оказались в номере, Сурен тотчас набросился на меня с вопросами.

– Слушай, Шура, я ничего не понял. Ты мне должен объяснить. Почему она нехорошо с ним сделала? Она же сперва делала все, что он только хотел. Даже, извини, такое, что мне даже смотреть неудобно. А потом стреляла. Ты мне скажи – зачем?!

– Какая женщина? В кого стреляла? Ничего не понимаю, – я все еще находился под впечатлением от посещения Музея импрессионистов.

– Ты же смотрел кино. Говорил, смешное. А тут они сначала показывают все, что нельзя до 16-ти, а потом трагедия.

– Так ты смотрел другое кино. Там же четыре зала, и в каждом идут разные фильмы.

– Вот, черт возьми! Придется завтра опять идти. Только ты мне обязательно название на бумажке запиши.

Мы приехали в удивительно удачное время. Был месяц май. Погода была великолепная. Мы гуляли ночи напролет, а днем смотрели все, что можно было посмотреть. А смотреть было что. В центре Помпиду в то время открылась выставка Москва-Париж. Наконец-то нам удалось увидеть весь русский авангард, который нам не показывали ни в Москве, ни в Ленинграде: «Летатлин» Татлина, холсты Ларионова, Гончаровой, Штеренберга, Филонова…

На третий день нас принял главный архитектор Дефанса – нового района Парижа – Мишель Мориц. Принимал он нас в своем офисе на 30-м этаже здания FIAT, из окон которого была видна панорама всего Дефанса, а также огромная красная скульптура Кольдера, Национальный центр промышленности и техники, а вдали виднелась вся западная сторона Парижа, Эйфелева башня и удивительный город Нантер с необычно свободно раскрашенными высотными домами. Мы похвалили его за великолепное решение, при котором весь транспорт ушел под землю, а вся территория осталась пешеходной, и спросили, как он относится к разностильной архитектуре района. Он сказал:

– Я отвечаю за архитектуру Дефанса только до уровня земли. За все, что выше, отвечают проектирующие архитекторы и технические департаменты.

– А как удается сохранить архитектуру зданий Парижа доосмановского периода? – спросил я.

– У нас есть правило, согласно которому любое перестраеваемое здание в пределах кольца Больших Бульваров должно сохранить фасад. За ним может строиться все, что угодно, но в процессе строительства сохраняется фасадная стена с помощью подпорок, шпрен-гелей, связей. Это не исключает строительства зданий с современной архитектурой (пирамида Пея в Лувре, Центр Помпиду, башня Монпарнас), но это происходит довольно редко, и такие здания проектируются на конкурсной основе.

Мы также посетили здание ЦК Компартии Франции. Все-таки классика архитектуры, произведение Оскара Нимейера. Как это ни странно, нас нигде так плохо не принимали, как в этой дружественной организации. Автобус вообще не пустили на территорию. Двойная проверка с металлоискателями, в зал не хотели пускать. Когда кто-то попробовал фотографировать – поднялся скандал, хотели засветить пленку. В общем, это больше напоминало КГБ, чем друзей-коммунистов.

Потом кладбище Пер-Лашез и опять музеи. На кладбище Пер-Лашез я сказал Сурену:

– Здесь много памятников армянам, и первый большой монумент при входе на кладбище – это памятник армянам, погибшим в трех войнах. Такое впечатление, что мы не в Париже, а в Ереване.

– Сушай, Шура. Вот ты такой умный, а книги плохо читаешь. Кто герои во Франции? Вот ты Дюма читал? «Три мушкетер» называется. Кто там главный герой? Д’Артаньян, да? На «ян» он, значит армянин.

Последняя поездка была в город-сателлит Парижа Серже Пунтуаз. Сурен меня предупредил, что скажется больным, так как ему нужно посетить одного французского армянина. Он все требовал, чтобы я узнал, как ему проехать. Однако с моими скудными знаниями я только смог на карте найти улицу и сказать до какой станции метро нужно ему будет ехать. По возвращении я застал его уже в отеле. Он мне начал рассказывать:

– Сушай. Я этого армянина еще в Ереване знал – он у меня работал. Теперь он такой важный. У него свой издательство – сам книги делает. Дом такой большой – три этажа, везде он хозяин. На первом этаже книги печатают – много французов, и машина большая стучит, и бегает туда-сюда, на втором – книги пишут. Там людей мало, все такие важные и тоже французы. На третьем – один армянин и секретарша такая красивая, как вчера в кино. Он сразу позвал секретаршу, спрашивает про бокалы и закусить туда-сюда, потом налил мне полный бокал коньяка, потом сказал, чтобы она ушла – все равно по-армянски не понимает – и мы стали разговаривать.

– На каком же языке?

– На армянском. Он по-французски тоже не очень, а по-телефону говорил по-русски.

– А на каком же языке он книги печатает?

– Не спросил. Наверное, по-русски.

– А издательство у него просоветское или антисоветское?

– Сушай, Шура, ты гениальный человек, но что же ты мне вчера не сказал? Самый главный вопрос он мне совсем не рассказывал.

– Так вот и ты постарайся никому не рассказывать, если хочешь еще поездить. Запомни: ты сегодня ходил по Тюильрийскому парку и смотрел Малый Трианон.

– Зачем малый?

– Так надо. Потому что все остальное тебе уже показали.

Наступил последний вечер. Мы отправились в злачные места: Рю Пигаль, Плас Пигаль, Бульвар Клиши. Собственно, злачные места мы не посещали, хотя зазывалы в фирменных костюмах брали нас под руку и обещали райские наслаждения, цокая языком. С франками было уже плохо. Единственное, что мы могли себе позволить, – это sex shops. Наше появление там вызывало некоторое удивление – редко кто ходил в эти магазины организованными разнополыми группами. Заслышав русскую речь, хозяева прятали журналы с прилавков, так как знали, что посетители ограничатся просмотром. Несмотря на такое аскетичное поведение, возвращались очень поздно. Хотелось посмотреть потрясающее зрелище, как в 12 часов ночи под треск петард в искрящихся лучах света начинают вращаться красные крылья мельницы «Мулен Руж».

В этот вечер за ужином нас потчевали вином, так что все чувствовали себя довольно раскованно. Я шел с двумя дамами-москвичками. Обсудив прилавки сексшопов и посмеявшись вдоволь, они вдруг начали излагать довольно странные вещи.

– Вы знаете, Александр, мы знаем, что в нашей группе есть стукач, но никак не могли определить кто, – сообщила мне Нина Г., отличившаяся в свое время в Ла Гранд Моте на пляже. – А теперь мы решили, что это вы.

– Интересно. За что же такая честь?

– Прибалты, кавказцы и среднеазиаты отпадают. Остается Москва, Ленинград, Киев, Минск. И среди всех нас больше всего подходите вы. Во-первых, вы все время что-то записываете в блокнот, во-вторых, задаете все время вопросы, в-третьих, водите нас по Парижу, хотя, якобы, здесь никогда не были, и ни разу не ошиблись, приходите позже всех и уходите раньше всех, и, наконец, вы совершенно ничего не пьете. Вот и сейчас ведете нас в гостиницу без всякой карты.

– Помилуйте! Здесь же столько ориентиров. За спиной виден Секре Кер, впереди башня Монпарнас, справа Эйфелева…

– По ориентирам да по маякам водят корабли, а не ходят по городу, так что не морочьте нам голову.

Переубеждать не было смысла. Самое интересное, что на следующий день они совсем уверовали в свою версию. По прибытии в Москву мы стояли в очереди на таможенный досмотр. Дамы находились за мной. И надо же было, чтобы передо мной стоял архитектор с огромным рюкзаком. Он один был так экипирован, чем очень раздражал таможенников. Они заставили его вынуть все содержимое рюкзака изо всех карманов и карманчиков. Подошла моя очередь. Таможенник мне сказал:

– Проходите!

– А чемодан вы не будете смотреть? Может, открыть?

– Вам же сказали – проходите.

Наши дамы жадно наблюдали эту сцену.

– А что, через телевизор тоже не нужно пропускать?

– Гражданин, не задерживайте пассажиров. Проходите!

– И он еще будет нам доказывать… – услышал я вдогонку, хотя я ничего никому не доказывал.

 

ПЕРЕЕЗД

По приезде жизнь приняла суматошный характер: дела на работе перемешивались с проявлением цветных пленок у разных частников, разборкой слайдов, рассказов приятелям с соответствующими сборищами и возлияниями (все-таки Франция тогда была в диковинку), доклады в Союзе архитекторов и на работе. Для своих сотрудников я подготовил три часовых доклада. Они проходили довольно успешно в актовом зале, где наши ребята подобрали хороший проектор и соответствующее музыкальное сопровождение: Джо Дасен, Эдит Пиаф, Шарль Азнавур и т. д.

И тут, неожиданно, возникла еще одна большая забота – обмен. Собственно, меняться мы не собирались. Но в один прекрасный день нас посетила соседка и, увидев нашу квартиру, сказала, что это то, что ей нужно. Ее престарелые родители живут в ведомственном киностудийном доме в квартире значительно большей, чем наша, и с более высокими потолками, ей неудобно их посещать, и она просит обменяться с ними. И мы, и они должны от этого выиграть. И мы решились. Опять началась упаковка книг, картин и всего прочего, беготня по обменным инстанциям.

Мы наняли рекомендованную нам бригаду грузчиков. О, это были уже не те грузчики-босяки, с которыми мы имели дело раньше. Бригадир нас посетил за три дня до переезда. Он был в отличном костюме, при галстуке, говорил вежливо и профессионально. Он осмотрел всю мебель и упаковки, побеседовал о том, в какое время и как нам будет удобнее все это организовать, попросил, чтобы мы не принимали никакого участия в процессе перевозок и переносок. Ровно в назначенный срок прибыли грузчики на своих машинах, переоделись и тут же приехал их фургон. Опять гвоздем процедуры было пианино и распятие. Пианино они называли «фортепиано», а не «грайкой». Расспрашивать их о том, кто верует в Бога, как это было в прошлый раз, мы не решились. Когда надорвался один из пакетов с книгами и открылось несколько корешков, бригадир бросил наметанный взгляд:

– О, у вас Пушкин 49-го года издания, а Алексей Константинович Толстой 57-го?

– Да вы, как я погляжу, профессионал-библиофил, – не выдержал я.

– Нет, ну что вы! Мы – грузчики. Правда, у меня в бригаде все с университетским образованием, вот кандидатов наук только двое. Не волнуйтесь, за ученую степень вам не придется добавлять. Наценка за степень вошла в общую стоимость. Мы ведь уже договорились, – и вдруг добавил, сорвавшись на профессиональный жаргон. – Вот только грайка у вас больно тяжелая.

Все у них делалось по науке. Когда шла тяжелая вещь – например, холодильник, ее несли в одиночку бегом, чем меня крайне удивили. Но на каждой площадке стоял сменщик, взбежавший перебрасывал груз ему на загривок. Шеф мне объяснил преимущество такой системы. Окончив работу, они переоделись, сели в свои машины и отбыли восвояси.

В это время снова зашевелился мой крымский «Восход». Я уже давно работал в другом институте, когда они объявили за свой счет всесоюзный конкурс на центр поселка. Я получил персональное приглашение для участия в конкурсе и письмо с намеком – если не вы, то кто? Конкурс мы делали вчетвером с моим другом Володей Тихомировым и молодыми способными архитекторами Хорьковой и Кравченко. Одни эскизы разработал Тихомиров, другие эскизы я сам, и, естественно, никто не хотел отказываться от своих идей. Пришлось разрабатывать проект в двух вариантах, ибо известно, что два архитектора – это четыре мнения. Решили и оформлять их по-разному, и красить по-разному, и отправлять под разными девизами. Делали мы это по двум соображениям. Во-первых, если один не пройдет, то может пройти второй, а во-вторых, две премии одним и тем же авторам давать не любят. Как показал дальнейший ход событий, мы были правы. Впоследствии нам рассказал один из членов жюри, что проекты прибыли, в основном, из Москвы и из Киева. Жюри решило никого не обижать: первую премию не присуждать, зато дать две вторых – одну москвичам, другую – киевлянам. А дальше пусть авторы сами разбираются с хозяином. Я так и не понял, чей проект приняли за московский – мой или Володин. Во всяком случае, обе премии достались нам, и заказ на проект был обеспечен.

Тем временем переезд завершился, мастеров для ремонта я нашел, и мы решили отбыть в отпуск пораньше, чем обычно. Так как лето было жарким, мы поехали в Дом творчества архитекторов в Зеленогорск, под Ленинградом.

 

О, МОРЕ В ГАГРАХ…

Лето – пора отпусков, курортных надежд и страданий, пора творческих прорывов.

Первыми от зимней спячки на территории бывшего Советского Союза пробуждались счастливые обладатели двигателей внутреннего сгорания. Автомобилисты, натянув на себя старые рваные плащи, рубашки или дамские кофты, укладывались под автомобили и с восторгом начинали вдыхать смесь запахов бензина и масла с выхлопными газами. Они тешили себя надеждой очаровать автоинспектора и пройти техосмотр до отпуска. Лодочников узнавали по несмываемым пятнам краски на костюмах и нескончаемым беседам о шпангоутах, реверсах и РОПах. Туристы носились по городу в поисках штормовок и кроссовок. Самая многочисленная армия «безлошадных» отпускников начинала мощную кампанию по получению путевок в дефицитные места отдыха с помощью интриг и подкупов ответственных и полуответственных месткомовских работников.

Отдыхать хотели все. Для этого существовали многочисленные санатории, дома отдыха, пансионаты, дачи и госдачи, ведомственные домики и просто домики, палатки, байдарки и ледорубы.

Лишь одна незначительная часть населения огромной страны не хотела отдыхать – это были творческие работники. Они не хотели предаваться праздному времяпрепровождению, они хотели работать. Им не нужны были доступные путевки в дома отдыха, им нужны были дефицитные путевки в Дома творчества. Да, они хотели только туда, они хотели творить.

Правда, злые языки утверждали, что ни одна глава романа не была написана между зразами на завтрак и солянкой на обед, потребляемых в Домах творчества маститыми писателями, что ни один архитектор, отправляясь в Дом творчества, не тащил на себе кульман. Так говорили завистники, не попавшие туда ни в бархатный, ни в шелковый сезон, ни на рождественские каникулы, ни на мартовские иды. Тем не менее, Дома творчества процветали.

Лучше всех жили композиторы. Стремясь получить от разных композиторов разную музыку, Музфонд создал Дома творчества по хуторской системе, где каждый творец имел свой домик-хутор с роялем «Блютнер», на котором он мог творить, не опасаясь, что лучшую музыкальную фразу уведет сосед. Постоянная борьба велась за удаленные коттеджи, скрытые от взглядов коллег. Участники этой борьбы уверяли, что уединение – основа творческого процесса.

Живописцы и архитекторы, размещавшие свой убогий скарб в этюдниках, располагались более скромно. Среди них выделялись только маститые монументалисты – пейзажисты, маринисты, баталисты, требовавшие большие помещения для мастерских. Они вели себя свободно, опаздывали на общественные трапезы, принимали натурщиц и натурщиков, с которыми работали допоздна.

Несмотря на то, что весь инвентарь писателей составляла только пишущая машинка (персональных компьютеров еще не было), они тоже творили в разных условиях. Матерые романисты располагались в отдельных коттеджах, новелисты, прозаики и критики получали комнаты в стационарных корпусах. Фельетонисты, пародисты, куплетисты и прочие размещались в летних облегченных постройках, «крольчатниках».

Архитектурный фонд располагал четырьмя домами творчества: в Гаграх в Абхазии, в Дзинтари на Рижском взморье, в Суханово под Москвой и в Зеленогорске под Ленинградом на Финском заливе. Последние два года мы не пользовались этими благами, так как купили машину. Эта покупка нанесла существенный ущерб нашему бюджету, так что мы смогли взять только двухнедельные путевки в профсоюзный дом отдыха «Победа» в Ворзеле. Написав там портрет главврача, я несколько смягчил нашу участь: нам продлили бесплатно путевки еще на две недели и перевели на дефицитную диету. Место было великолепным. Лес, озера с лодками. Номер был отличный, обстановка профсоюзно-патриархальная. Под нашим балконом по вечерам собиралась группа отдыхающих. Местные ловеласы соблазняли дам, читая им «Луку Мудищева» Баркова наизусть. Когда они сильно перевирали текст, я не выдерживал, выскакивал на балкон и корректировал.

На следующий год мы решили, что машина не должна простаивать, составили маршрут, прихватили моего друга – полковника Саню Гальперина и отправились в путешествие. Мы объездили все Прикарпатье, Карпаты и Закарпатье, фотографировали и рисовали потрясающие памятники украинской деревянной архитектуры. Самая большая остановка у нас была в Липовицах у лесничего, с которым Леночка познакомилась в одной из своих командировок. Хозяйство у него было большим. В первый же день, ознакомившись с хлевом и прочими сооружениями, где содержались коровы, овцы и птицы, наш пятилетний сын Федя был потрясен, сообщил мне, что «у дяди тут большой зоопарк», и поинтересовался у самого дяди, можно ли погладить курицу. На большее он не решился.

Будили нас в шесть утра возгласами:

– Пироги вже готовь Ходмо снщать, бо вистигае.

Пирогами назывались огромные вареники с творогом. К ним подавали сметану, овощи и тут же открывали бутылку «казенки». В доме было достаточно самогонки, но давать ее гостям считалось неприличным. Наши уверения, что мы так рано пить не можем, в расчет не принимались. Тут же начинались краткие, но выразительные тосты.

– Вьйо, бо дощ!

– Какой же дождь, когда на улице солнце?

– Це така традицiя.

– Вьйо, бо конi мокнуть!

Но самым емким и самым кратким был тост «Вшануймося!». Это одно слово означало многое – давайте будем относиться с уважением и почтением друг к другу.

Когда приехал проверяющий из Киева, мы совершили с ним восхождение на гору Аршица. На вершине лесники уже накрыли поляну (копченое сало, жареные колбасы, овощи). Я представил Саню как своего друга-полковника, проверяющий налил ему стакан водки, а заодно и мне, и сказал:

– Сейчас мы посмотрим, какие вы вояки.

И понеслись бесчисленные традиционные и импровизированные тосты. Спуск с Аршицы прошел намного веселее и стремительнее, чем подъем.

Что и говорить, было много прекрасных мест, где можно было отлично провести отпуск, однако нашим любимым местом отдыха всегда были Гагры.

Не было ничего прекраснее отдыха в Гаграх в конце сентября. Температура воздуха и воды почти одинаковая, лениво плещутся волны, с моря дует легкий ласковый ветерок, приносящий ароматы магнолий и прочих тропических запахов из парка и аппетитные запахи шашлыков из хинкальной. Роскошный парк в старых Гаграх очаровывает экзотическими растениями. У входа пожилые абхазки торгуют только что сорванными полуоранжевыми, полузелеными мандаринами. А рынок буквально ломится от изобилия фруктов, овощей и трав: огромные персики истекают соком, горы хурмы, ароматных груш, инжира… Появляются первые продавцы удивительной посланницы востока – фейхоа, пахнущей малиной и тающей во рту. Чудесные утренние часы, когда ровно в половине девятого солнце выскакивает из-за горы, и сразу все преображается: горы засвечиваются всеми оттенками зеленых цветов, море искрится. Архитекторы, быстро расправившись со «шницель рублен» и «омлет сыром», бегут на свой пляж наслаждаться морем, солнцем, бездельем и разговорами о высоких материях и околоархитектурных сплетнях.

В первый раз я попал в Гагры еще в студенческие годы. Дом творчества архитекторов представлял из себя маленький особняк, в котором находились столовая с верандой, комната администрации и несколько комнат на втором этаже и на мансарде. Весь контингент архитекторов размещался в близлежащих частных домах как курсовочники. Я по блату попал в комнату на мансарде вместе с одним московским архитектором. По утрам он писал морские этюды, вылезая на крышу. При этом он не очень обременял себя одеждами, то есть для прикрытия наготы ограничивался только шляпой. На него поступали жалобы в администрацию от возмущенных дам, на что он отвечал со свойственной ему простотой: «Я одновременно и работаю и принимаю солнечные ванны, а ваши дамы шли бы лучше на пляж, чем подглядывать за голыми мужчинами».

С Леночкой мы появились в Гаграх в 74 году. Уже началось строительство нового корпуса. Но тем не менее, нам пришлось снять комнату в соседнем с архитекторами жилом доме. Наш хозяин был обременен многочисленными комплексами. Он был очень честолюбивый грузин, и у него все время происходили события, которые ввергали его в бездну отчаяния. Он хорошо играл в футбол, но в сборную Абхазии его не взяли. Он копил деньги на дом, но их не хватило до женитьбы, и ему пришлось поселиться в обычной квартире. Он очень хотел иномарку, но опять-таки по экономическим соображением ему пришлось ограничиться стареньким «Фольксвагеном», который к тому же не хотел ездить. Он работал киномехаником в доме отдыха и там влюбился в девушку, которая оказалась армянкой.

Несмотря на неодобрение приятелей, он на ней женился, а она родила ему двух девочек, хотя он мечтал о сыне. Поправить свое материальное положение он решил своими силами, не просить же денег у армянских родственников. И он начал сдавать внаем все, что только мог, а сам с женой и детьми переселился в лоджию. Нам досталась комната, переделанная из бывшей кухни. Комнату перекрасили, плиту убрали, раковину сняли, но водопроводные краны оставили. Они висели у нас прямо над кроватью и мы боялись зацепить их случайно ночью.

Напротив нашего дома находился магазин «Амагазин». Продавец был очень общительный. На входе висело объявление «Прием стеклобанка и бутилка».

По дороге на пляж мы проходили мимо хинкальной. На дверях висел плакатик: «Просим в шортах в хинкальную не входить. Благодарим за внимание!» В ней продавались шашлыки, хинкали и натуральное вино под названием «Цыцка». У прилавка слышны были разговоры:

– Девушка, у вас есть цыцка?

– Есть цыцка, есть и покрепче.

– Дай-ка мне две цыцки.

У самого пляжа стоял ларек с так называемыми товарами курортного спроса. Назывался он «АЛАРЕК (амагазин)». Ассортимент был весьма экзотический:

«Покревало – 1 штука», «Подвяска муж.», «Значек нупагади» и т. д.

«Продаются безразмерные колготки».

– Какой размер у ваших безразмерных колготок?

– Какой размер, какой размер? 48-й.

Народ был весьма добродушный и гостеприимный. Когда кто-то увидел, что мы собираем в пакетик лавровый лист, нам принесли целый букет из лавровых веток, так же было и с инжиром, и с хурмой, что служило поводом для таких невинных шуток.

Возле хинкальной делились свежими новостями:

– Говорят, здесь был пожар.

– Нэ знаю!

– Как, нэ знаю? Столовая в отдыха-мотдыха загорелась, когда шурпу варил.

– Ах, ты про это. Да, дарагой. Кухня, понимаешь, за завтрак совсем сгорел и все люди стали ходить себе вокруг совсем голодни.

Достоверность новостей никого не волновала. Ездили на экскурсии на озеро Рица, в Пицунду. В Пицунде еще не был окончен пансионат, зато стоял великолепный лес с соснами третичного периода, которые существовали еще при динозаврах. Тут же имелись комары третичного периода, злые, как голодные динозавры. Посетили знаменитый Пицундский храм. Экскурсовод в храме тоже не стремился к особой достоверности, но объяснял все весьма эмоционально.

– Сделали штукатурка в храме – акустика стал такой хороший, аж невозможно. Сняли часть штукатурка – все равно невозможно. Сейчас будем ложить паркет. Если опять будет такой хороший акустика – начнем понемногу вешать ковры.

Гагры стали нашим любимым местом отдыха. Но со временем все переменилось. Построили новый дом творчества архитекторов с великолепным каскадным корпусом.

Строили его больше десяти лет. Сначала взрывали гранитный массив. Потом снимали часть горы, затем снимали директоров строящегося комплекса. Когда начали завозить оборудование, пошли совсем странные вещи. Во всех близлежащих домах появилось по две, по три телевизионных антенны. Сняли еще пару хозяйственников, и, наконец, наш дом творчества предстал во всей своей красе. Роскошные террасы уходили каскадом в гору, номера с большими лоджиями были весьма комфортными. При этом все лоджии выходили к морю.

В 1985 году мы поехали в Гагры уже втроем с сыном Федей. В аэропорту после длительного восточного торга взяли такси. Таксист, отрекомендовавшийся Рудиком Шалвовичем, обещал нас отвезти с ветерком всего за семь рублей.

– Кто такие архитекторы-шмархитекторы нэ знаю. Отвезу в Архфонд.

Через пять минут мы готовы были доплатить, только бы не ехать в его машине. За десять лет у нас не было столько аварийных ситуаций, как за эти тридцать минут.

– У нас замечательный водитель, – заискивающе сказала Леночка.

– Водитель хороший, пассажир нэважный, приезжает суда, свой порядок заводит, – проворчал он.

Когда Рудик шел на обгон на серпантине перед поворотом и выезжала встречная машина, на его лице появлялась тоска, и он отворачивался. Этим он, во-первых, показывал свое хладнокровие, во-вторых, предоставлял возможность встречному самому искать выход из этой сложной ситуации.

Правил нашим Архфондом Яков Ермолаевич, который тут же сообщил, что Федю он в Дом творчества не пустит ни под каким видом.

– Я нэ распространяю путовка. Если бы я, дарагой, сам их печатал. Да? И кончилась краска, я би пошел к приятэлю, попросил би у нэго краска и печатал тебе путовку. Но я нэ пэчатаю путовка, генацвале.

Через полчаса.

– Ест у меня старие бланкы, попорченные намного – через 20 минут позвоню в Москву, папрашу чтоб разрешили.

Москва, якобы, разрешила; бланки, якобы, нашлись, причем новые, и не только для нас. Содрал он с нас полную стоимость путевки, а места для Феди так и не дал, поставив старенькую раскладушку в нашу комнату.

Внизу возле лифтов сидел красавец-джигит Гурам – лифтер. На лифте он нас не возил. Это в его функции и не входило. А входило только предупреждать нас, когда лифт не работает. Делал он это очень серьезно с чувством собственного достоинства:

– Уже сломался, нэ работает, – сообщал он мрачно.

Иногда устраивали вечера танцев. Народ танцевал вяло. Гурам со всей присущей ему прямотой заявлял: «Кто нэ будет танцевать, нэ пущу в лифт». Пассивности отдыхающих способствовали появившиеся во всех магазинах объявления: «Вино-водка нет».

По вечерам ходили в кинотеатр или в парк на концерт. Иногда нам устраивал показ слайдов москвич Евгений Павлович. Это был пожилой чиновник из Госстроя, которому в силу занимаемой должности предоставилась возможность побывать в Италии. Знанием итальянской архитектуры он не отличался, особым слухом – тоже. Ассистировал ему на проекторе всегда Федя, помогал – весь зал. Происходили, примерно, такие диалоги:

Е.П. Это Венеция. Вот балкон, на который выходила Джульетта.

Из зала. Джульетта выходила на балкон в Вероне.

Е.П. А это Дворец Правосудия, а перед ним статуя римлянина в тоге.

Из зала. Это церковь Санта Кроче и памятник Данте Алигьери.

Е.П. А вот это старинное здание в Риме, так называемый «табулярий».

Из зала. Баптистерий во Флоренции.

Е.П. А это памятник известному деятелю. Как его, сейчас, у меня тут записано – Франсискасиска.

Из зала. Франциску Ассизкому.

Е.П. А это Ватикан. Здесь папа на проповеди говорил об Италии и о…

Из зала. Тут к вам на русском не докричишься, а папа ведь по-итальянски.

Эти реплики из зала очень оживляли показ слайдов. Часто устраивались экскурсии: на озеро Рицу, на мыс Пицунду, где был уже закончен комплекс Посохина, украшенный скульптурой Церетели. Одна наша очень сексуально озабоченная архитектриса утверждала, что ее заманили три аборигена и изнасиловали на видовой площадке над озером Рица. Она предлагала всем желающим, преимущественно мужского пола, показать это место. Она считала это место основной достопримечательностью. Закончен был уже и комплекс международного класса – Дагомыс. Мы туда ездили в гости к нашим близким приятелям – остроумным и веселым Тамаре Бучме и Игорю Шику.

На экскурсионном бюро висело загадочное объявление, привлекавшее меня своим потусторонним смыслом: «Внимание! Прием заявок! Заявки принимаются за два дня раньше!»

За десять дней до завершения отпуска происходило торжественное событие – заказ билетов на обратный путь. Готовились к нему заранее. В этот день вставали в шесть утра и бежали в вестибюль занимать очередь. Однако это слабо помогало. В девять утра появлялся кассир с билетами на самолеты и поезда. Очередь тут же перемешивалась и наши отдыхающие, казавшиеся до сих пор интеллигентными людьми, менялись на глазах, устраивая грандиозную свалку. Архитекторы каждого города выставляли своего наиболее активного бойца.

Только благодаря бурному темпераменту нашей Танюши, лауреату Государственной премии, мы заполучили билеты. Следует отметить, что самолетный рейс, как будто специально для крайнего неудобства, придумали на шесть утра, зная, что все пассажиры находятся вдалеке от Адлера, и им придется искать транспорт в три часа ночи, а найти его было невозможно. Приехать же вечером накануне тоже не очень хотелось, так как в самом аэропорту, не то что стул нельзя было раздобыть – яблоку негде было упасть.

Все это было придумано, как мне кажется, для того, чтобы смягчить переход от райского отдыха к суровым будням. За эти сутки нас так изматывали, что мы тут же забывали красоты Абхазского побережья и были уже готовы приступить к работе.

На сей раз мы отдыхали в Зеленогорске, и билеты взяли в Ленинграде спокойно, сразу же по приезде.

 

И СНОВА ВОСХОД

На работе меня ждал приятный сюрприз. По результатам прошедшего конкурса мне заказали индивидуальный проект огромного Дворца культуры для поселка «Восход». Это была очень увлекательная работа и мы, Галина Петровна Скуратовская и я, просто в ней утонули. Здесь нам разрешили все: и сцену, как в Большом театре, с поворотным кругом, с рирпроекцией и прочими примочками, и мощнейшие кондиционеры с холодильными камерами и брызгальными бассейнами, и танцклассы, и драматические студии, и много всякого другого. Я сидел в отдельной комнате и строил огромную двухметровую перспективу. Если меня кто-то спрашивал, то к полнейшему недоумению посетителей, говорили: «А он в 102-й комнате рисует Тадж Махал».

После бесчисленных битв с крымскими пожарниками, санитарными врачами и рецензентами, проект, наконец, утвердили, и мы начали разработку рабочих чертежей. Решили их делать поэтапно, и в бой ринулись строители.

Первые крупные неприятности не преминули сказаться довольно скоро. Расчет конструкций выполнял наш отдел автоматизации. В это время еще не было персональных компьютеров, и один наш компьютер занимал два полных этажа. При этом данные для расчета готовили на перфокартах. В общем, все это было довольно сложно, но начальством было велено применить автоматизацию. В один прекрасный день подошел ко мне наш главный конструктор Иван Андреевич, прекрасный специалист, человек очень спокойный, и тихо сказал:

– Вы помните, в вашем Тадж Махале стены второго этажа нависают над первым?

– Конечно, помню.

– Так они упадут, – сказал он спокойно.

– Как упадут? – взвился я.

– Машина – это, конечно, хорошая штука. Но я решил сделать грубый примерный расчет вручную и убедился, что все не так, – машина перепутала усилия в конструкциях.

Я помчался в отдел автоматизации. Там мне сказали, что ошибка не исключена, но, чтобы ее установить, нужно все сделать сначала, а там задействовано много людей, и сейчас некоторые в отпуске. Так что лучше обождать пару месяцев.

– Но чертежи уже на стройке!

– Раньше надо было проверять. У нас тут и перфораторщики, и операторы, и программисты. Они чертежей не подписывают, да и машина не подписывает, так что ни за что не отвечает. Чертежи подписывали вы, вот вы теперь и думайте.

Совершенно убитый, я пришел к главному инженеру института. Он был человеком эрудированным, но пришел из науки на это место недавно. Слушал он меня очень внимательно, охал и ахал, все тщательно записывал, а в конце осторожно спросил:

– А я эти чертежи подписывал?

– Нет, это было еще до вас.

– Да, весьма печально, – вздохнул он с облегчением. – Я думаю, что у меня бы могли возникнуть подозрения. У меня к вам будет большая просьба и в дальнейшем подробно информировать меня обо всем этом деле.

– Но что же делать?

– Я же сказал – продолжайте действовать в том же духе, выявляйте ошибки и обо всем меня подробно информируйте. Все. К сожалению, у меня много дел. Желаю успехов.

Я понял, что спасение утопающих – дело рук… и т. д. Иван Андреевич пересчитал все вручную, мы позасо-вывали дополнительную арматуру в балки сколько смогли, как сигареты в пачке. Во избежание эксцессов я сам поехал на место и заменил все чертежи прямо у строителей, сославшись на какие-то архитектурные причуды.

Проект подходил уже к концу, когда в институт с очередной проверкой прибыла комиссия из банка. Они тут же оккупировали кабинет главного инженера, которого выселили в его родное научное отделение, куда он с удовольствием сбежал от всех этих проектных ужасов. На четвертый день в этот злосчастный кабинет вызвали меня. Председатель комиссии встретил меня в дверях и долго тряс мне руку. Это был невысокий, лысоватый, худенький, сутулый чиновник. На его лице блуждала постоянная улыбка. На стенде стояла моя перспектива, а на столе лежал проект нашего Дворца культуры.

– Очень рад с вами познакомиться, – сказал председатель, и улыбка его растянулась до почти невозможных размеров. – Вот мы все изучаем ваш Дворец культуры и, знаете ли, происходит интересное явление. Чем больше мы на него смотрим, тем больше он нам нравится. Поздравляю от души. Очень рад за вас. Интереснейший проект, и в нем так много новинок. Очень хорошо, очень хорошо. Да вы присаживайтесь. У нас к вам будет один вопросик, который нам следовало бы уточнить. Вы – творческие работники, делаете разные интересные, я бы даже сказал, прекрасные вещи. Ну а мы, простые чиновники, просто уточняем и проверяем некоторые цифры. Такая уж у нас, знаете ли, скучная работа. Но, согласитесь, должен же и ее кто-то делать. Мы вас надолго не задержим, но кое-что все-таки придется уточнить. Вот тут в нормах написано, что для поселка с населением 4000 жителей нужен клуб на 500 мест, а вы делаете не клуб, а Дворец культуры, да еще и с театральным залом на 1000 мест.

– В нормах сказано – не менее.

– Оно, конечно, написано так, но мы же с вами знаем, что при нашей экономике «не менее» это значит и «не более». Мы уже беседовали с составителями норм.

– Не менее – это значит, что можно проектировать больше. А мы проектировали по программе, подписанной заказчиком.

– Помилуйте, голубчик, что эти колхозники понимают в этих вопросах? Вы составили, как вам хотелось, дали им на подпись, а они пришли в восторг, взяли и подписали.

– Но тут есть еще подпись председателя облисполкома и зампреда Госстроя.

– В том то и дело, что эти деятели тоже ничего не понимают в этом деле. А вы составили эту программу сами. Я понимаю, что вы стремились украсить поселок огромным красивым зданием. Но при этом получилось, что вы заставили колхоз заплатить вместо 500 тысяч пять миллионов рублей, т. е. вы заставили их переплатить лишних четыре с половиной миллиона. Я понимаю, что вы их не положили в свой карман. Но тем не менее перерасход есть, и мы его вынуждены будем отметить. Да вы не волнуйтесь так.

– То, что вы говорите, – полный абсурд. Мы проектировали по заданию заказчика, подписанному всем начальством включая Госстрой, проектировали по нормам, а вы нам приписываете какие-то обвинения.

– А вы не переживайте. Мы еще подумаем, как это помягче написать. Уверяю вас, что это чистая формальность, но мы должны были поставить вас в известность. Идите и спокойно работайте. От всей души желаю вам творческих успехов.

Через несколько дней меня пригласил к себе наш директор – Михаил Михайлович Мельников, человек доброжелательный, страшно переживающий за все институтские дела.

– Вы знаете, что они написали в заключении по результатам проверки? «При проектировании Дворца культуры в поселке «Восход» по вине главного архитектора проекта и других участников проектирования институт допустил приписки в особо крупных размерах – 4,5 млн. рублей из колхозных денег. Из них институт присвоил себе незаконно 400 тысяч на проектирование вместо положенных 50 тысяч». Вы знаете, что это значит? Это значит – тюрьма. Бросайте все, подключайте кого угодно и спасайтесь. Спасти вас может только чудо.

И я бросился на поиски этого чуда. Во-первых, начальником управления Госстроя, подписавшим задание, был Скуратовский – человек порядочный. Во-вторых, Криворотов – мой заказчик, был сейчас в Крыму, в-третьих, Скуратовский был и с Криворотовым, и с управляющим банком в хороших отношениях. Об этом я узнал позже. А пока я помчался в Госстрой к Скуратов-скому. Василий Павлович выслушал меня внимательно, поинтересовался, подписали ли в институте бумагу, и узнав, что еще нет, тут же ринулся к телефону. Первый звонок был в Крым.

– Владимир Иванович! Ну как погода в Крыму? Еще не разобрался? Только что с сессии Верховного Совета? Вот вы заседаете в Верховном Совете, а не видите, что у вас под носом делается. Тут какие-то чиновники хотят засадить архитекторов в тюрьму за то, что они по твоему заказу делают тебе Дворец культуры. Ты, пожалуйста, сейчас же звони в Совет Министров, чтобы они там разобрались с банком, который придумал эту ахинею.

Второй звонок был управляющему банком:

– Николай Петрович! Рад слышать тебя. Выражаю тебе свои глубочайшие сочувствия. Как это в связи с чем? В связи с твоими неприятностями. Скажи мне, о чем ты думал, когда послал ревизовать наш институт этого идиота. Какого? Ты лучше меня знаешь. Ты знаешь, что он написал в своем заключении? Сейчас весь Госстрой хохочет. Во-первых, он выяснил, что постановление ЦК и Совмина об экспериментальном строительстве в селах – это ерунда. Во-вторых, он объявил, что задание, подписанное Крымским облисполкомом и Госстроем, под которое уже вложено пять миллионов рублей – это никому не нужная бумажка и т. д. Как это «не может быть»? Вот копия лежит передо мной. Я могу тебе прочитать, только ты лучше пошли его немедленно в институт забрать эту бумагу и переделать. Я только что узнал, что ее еще в институте не подписали, и он может успеть. И дай бог тебе отделаться просто строгачом, потому что Криворотов вместе с Крымским обкомом уже такую бучу поднял в Совмине, что мало не покажется.

На следующий день на столе у директора лежала уже другая бумага. В ней было написано: «Следует отметить, что наряду с допущенными нарушениями, институт добился достаточно высоких показателей экономии проектных средств в экспериментальном строительстве. Так, при проектировании Дворца культуры в поселке «Восход», несмотря на сложность и большой объем объекта, стоимость проектных работ была принята по минимальным параметрам».

В коридоре я встретил председателя комиссии, который опять долго тряс мне руку и говорил с укоризной:

– Напрасно вы подняли такую шумиху. Это вовсе ни к чему. Я же вам говорил, что мы поищем, как бы это подать в более мягкой форме, и когда вы прочитаете наше заключение, то поймете, что мы так и сделали. Вы себе пойдете дальше творить, а у нас в связи с этим могут быть неприятности. Нехорошо получается.

– Ну, это вы напрасно, как раз очень хорошо. Если бы приняли ваш первый вариант, вас бы совесть замучала, и вам бы пришлось таскать мне передачи, а так вы теперь вольный стервятник – можете идти и клевать дальше нашего брата.

– Нехороший у нас разговор получается. Я уж подумываю – не вернуться ли назад, кое-что еще посмотреть.

– Только попробуйте, – я уже набрался смелости. – Я специально сохранил первое ваше произведение с вашим собственноручным факсимиле. Думаю, что оно может вызвать интерес у высокого начальства.

Высокое начальство, сильные мира сего… К сожалению, мы все во многом зависели от их прихотей. Периодически появлялись неофициальные заказы на надгробия, памятники, проекты дач. Даже летнюю экзархию для митрополита Киевского и Галицкого экзарха Украины Филарета проектировали в нашей мастерской. По просьбе приятелей я сделал проект дачи для знаменитого футбольного тренера, кумира киевлян, Валерия Васильевича Лобановского в Конче-Заспе. Заказчик оказался непривередливым. Он поставил только два условия – чтобы дом был по возможности большим, но чтобы издали он казался маленьким. В то время было модно преследовать за большие дачные дома.

В свое время отец проектировал дачи для Косиора, Постышева и Петровского. После этого он не спал по ночам и ждал, когда за ним прийдут. Слава Богу, пронесло! Мои дачные упражнения были значительно безопаснее.

В Конче-Заспе я видел много удивительного. То, что нужно нанимать строителей, понимал каждый заказчик, а вот заказывать проект архитекторам считалось лишним. Это приводило к печальным результатам. Когда я попал на дачу к известной оперной певице Евгении Мирошниченко, я был крайне удивлен. На первом этаже были просторные помещения. Передняя была маленькой, и в ее потолке зияло небольшое квадратное отверстие.

– Ну, как тебе нравится мое произведение? – спросила она хорошо поставленным голосом. – Я, конечно, не архитектор, но, по-моему, вышло неплохо. Теперь у меня только две проблемы: как сложить камин и как попасть на второй этаж? Вот отверстие я сделала в потолке, но лестницу строить негде. Придется здесь ставить драбыну. Но не буду же я заставлять гостей по ней взбираться.

– Да, нужно будет менять планировку, потому что твои оперные певцы просто не влезут по драбыне и не протиснутся в это отверстие. И камин теперь обойдется вдвое дороже, нужно было предусмотреть дымоход.

С лестницами в этом домострое всегда возникали проблемы. Когда мы попали на дачу к замечательному певцу Анатолию Соловьяненко, то вообще ничего не могли понять. Лестница шла наверх, потом был небольшой мостик, затем несколько ступенек вниз, потом опять наверх. Его матушка сильно плакалась нам, что для нее это мука. Ее спальня была на третьем этаже, а туалет на первом, и она должна была совершать по этим мостам и переходам путешествия каждой ночью. Чтобы попасть в кабинет из гостиной, нужно было пролезать через лаз высотой 120 см, а затем спускаться по вертикальной лестничке-стремянке. Хозяин сначала придумал со строителями дом, а потом начал изобретать, как попадать из одного помещения в другое. Зато перед входом были сделаны клумбочки, ступеньками подходившими к дому.

Эти ступени были выполнены из различных сортов дорогостоящих гранитов и мраморов. Архитектура этого цветника очень походила на кладбище. Если бы уважаемый хозяин деньги, потраченные на это, отдал архитектору, у него бы не было этих проблем.

Сильные мира сего строили себе дачи, но предпочитали проводить свои отпуска в странах дальных, в морях южных, на ривьерах, да в круизах. И то сказать, коротать свой отпуск в таком непредсказуемом доме, да еще не оснащенном всеми благами цивилизации, – не очень-то и хотелось. В круизах было как-то комфортнее.

 

Все книги серии

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 1

Книга 1. ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ НА ЭСКАЛАТОРЕ

Книга 2. …И РУХНУЛА АКАДЕМИЯ

Книга 3. КАВКАЗСКАЯ ОДИССЕЯ И ГРАФ НИКОЛАЕВИЧ

Книга 4. ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ

Книга 5. ОТ ЛАС-ВЕГАСА ДО НАССАУ

Книга 6. ТОКИО И ПЛАНТАЦИИ ЖЕМЧУГА

Книга 7. IF I’VE GOT TO GO – ЕСЛИ НАДО ЕХАТЬ

TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА – 2

Книга 8. БЕСПАСПОРТНЫХ БРОДЯГ ПРОСЯТ НА КАЗНЬ

Книга 9. ПЯТЫЙ REPRESENTATIVE

Книга 10. ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНЫ

Книга 11. В ПРЕДДВЕРИИ ГЛОБАЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ

Книга 12. МИСТЕР БЕЙКОН И INDEPENDENCE HALL

Книга 13. РАПСОДИЯ В СТИЛЕ БЛЮЗ

Книга 14. ПОМПЕЯ ХХ ВЕКА

Книга 15. НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА

 

«TAKE IT EASY или ХРОНИКИ ЛЫСОГО АРХИТЕКТОРА» читают:

Эти книги посвящены архитекторам и художникам – шестидесятникам. Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, США, Японии. Тяготы эмиграции и жизнь русской коммьюнити Филадельфии. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда и грустные, как сама жизнь. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов.

После выхода первого издания поступили многочисленные одобрительные, а иногда даже восторженные отзывы. Приведем некоторые из них.

Отзыв всемирно известной писательницы Дины Рубиной:

«Я с большим удовольствием читаю книгу «лысого» архитектора. Написана она легко, ярко, трогательно и очень убедительно. С большой любовью к Киеву, родным, друзьям и соседям. И ирония есть, и вкус. И рисунки прекрасные…

Прочитала вашу книгу! Она очень славная – хорошо читается, насыщена действием, целая галерея типажей, страшно колоритных: и друзья, и сослуживцы, и американцы (многое очень знакомо по Израилю), и чиновники. Огромный архитектурный и художественный мир. Я нашла там даже Борю Жутовского, с которым мы дружим. Словом, я получила большое удовольствие. Знание Киева, конечно, потрясающее. Причем это знание не только уроженца, но уроженца, который знает, что и кем построено. Так что книга замечательная. Сейчас она отправляется в круиз к моим друзьям…

К сказанному мною ранее нужно еще добавить, что книга очень хорошо «спроектирована» – обычно книги такого жанра уныло пересказывают жизнь и впечатления по порядку, по датам. Ваша же книга составлена таким образом, что «пересыпая» главы из «той жизни в эту» и наоборот, вы добиваетесь эффекта мозаичности и объемности, к тому же неминуемое обычно сопоставление «там» и «тут» тоже приобретает обьем, который еще и украшен такими редкими, опять же, в этом жанре качествами, как замечательный юмор, острый насмешливый глаз, общая ироническая интонация…»

Дина Рубина

(17декабря 2007 – 5 января 2008)

Книгу «Тake it easy или хроники лысого архитектора» я прочитал на одном дыхании. И только потом я узнал, что Дина Рубина очень тепло о ней высказалась, и порадовался тому, что наши эмоции по поводу вашего литературного творчества абсолютно совпали.

Книга действительно написана здорово, легко, озорно, информативно. Я вас поздравляю. Это хорошая книга.

Виктор Топаллер,

телеведущий (телепередача «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» на канале RTVI 12 июня 2010 года)

Прочел «Хроники лысого архитектора» залпом. Это было удивительное ощущение – я снова стал молодым, встретил старых друзей, которых, к сожалению, уже нет в наших рядах, вспомнил свои лихие студенческие годы, когда мы немало куролесили, за что и получали. Это удивительная книга настоящего киевлянина, человека, преданного архитектуре. Читая ее, ты грустишь и радуешься, заново переживаешь трудности и вспоминаешь все то хорошее, что связано с молодостью, творчеством.

Давид Черкасский,

народный артист Украины,

режиссер, сценарист, мультипликатор.

Очень хорошо, что Вы продолжили свою работу над «Хрониками лысого архитектора». Первую книгу с удовольствием читают все киевские архитекторы. Это одна из немногих реальных книг о нас с прекрасными деталями и тонким юмором. Даже пользуемся ею как руководством.

Сергей Буравченко

Член-корреспондент Академии архитектуры Украины

 

Об авторах

Елена Аркадьевна Мищенко – профессиональный журналист, долгие годы работала на Гостелерадио Украины. С 1992 года живет в США. Окончила аспирантуру La Salle University, Philadelphia. Имеет ученую степень Магистр – Master of Art in European Culture.

Александр Яковлевич Штейнберг – архитектор-художник, Академик Украинской Академии архитектуры. По его проектам было построено большое количество жилых и общественных зданий в Украине. Имеет 28 премий на конкурсах, в том числе первую премию за проект мемориала в Бабьем Яру, 1967 год. С 1992 года живет в США, работает как художник-живописец. Принял участие в 28 выставках, из них 16 персональных.